1
На дворе сгущались ранние зимние сумерки. После ночного снегопада слегка подморозило. Вдоль улицы, как в аэродинамической трубе, дул резкий, пронизывающий ветер. Прохожие убыстряли шаги и прятали лица в воротники.
Слегка подвыпивший парень в куртке-дутыше и черной вязаной шапочке и девица в мохнатой шубке нашли прибежище в тесном темном тамбуре одного из женских общежитий на улице Ясной. Девица проживала в этом же общежитии и, как впоследствии призналась, была у нее договоренность с соседками по комнате, что они на пару часов исчезнут, но, как назло, именно в этот вечер к одной из них приехали родичи из деревни. Поэтому и пришлось влюбленным довольствоваться тамбуром.
Впрочем, парень и тут времени не терял. Как выяснилось во время следствия, в момент появления в тамбуре третьего лишнего, некоего типа в дубленке и норковой шапке, с цветным мохеровым шарфом на шее, куртка на парне была распахнута.
Тип этот, войдя в тамбур, остановился, прикрыл за собою входную дверь и, не удостоив парня своим вниманием, небрежно кинул девице:
— Сходи-ка позови Пономарёву из сто восьмой!
Девица растерянно посмотрела на кавалера. А у того и так не было настроения. Он еще шире распахнул куртку, выпятил могучую грудь и зарычал:
— Ты, бля, вали-ка отсюда! Ф-фраер! Она тебе кто, бля, рассыльная?
Пока парень раздувал меха, тип в дубленке прицеливался к нему тяжелым насупленным взглядом.
— Козел вонючий! — с гадливым видом бросил он в лицо парню и неожиданно сделал стремительный выпад, после чего резко отдернул руку, круто развернулся и вышел на улицу.
Удивленно взревев, парень схватился руками за живот и неуклюже двинулся вслед за типом. Однако не удержался на ногах, рухнул на колени, затем упал на руки. При этом он толкнул дверь, и голова его оказалась на крыльце. Он увидел, как этот тип усаживается в такси. И даже успел заметить номер машины.
2
Утром следующего дня молодому следователю Владиславу Орехову были переданы материалы происшествия. Пока что они состояли всего лишь из трех сцепленных канцелярской скрепкой разноформатных листков.
Из медицинского заключения, где было сказано, что «у потерпевшего, наладчика с завода электроаппаратуры М. И. Студенова, 1972 г.р., имеет место тяжелое проникающее ранение длинным, узким и плоским, похожим на отвертку, предметом. Задета печень. Состояние тяжелое».
Из рапорта дежурного оперуполномоченного, который успел перемолвиться несколькими словами с потерпевшим, и тот сообщил номер такси, а также имя и фамилию своей подружки, находившейся с ним в тамбуре общежития, и фамилию девушки, которую просил позвать тип в дубленке.
Из подписанного дежурным следователем постановления о возбуждении уголовного дела по факту нанесения тяжкого телесного повреждения гражданину М. И. Студенову неустановленным лицом. Не так уж и мало информации: номер такси известен, и подружка потерпевшего, надо полагать, опознает преступника.
В общем, зацепок хватало.
Орехов еще раз проглядел рапорт дежурного опера:
«…Знакомая потерпевшего, Татьяна Судакова, скрылась с места преступления. Разыскать ее к настоящему времени не удалось…»
Найдется, куда денется!
«…Знакомая лица, совершившего нападение на Студенова, Т. В. Пономарёва, месяц назад уволилась с завода и уехала к родителям в Курск, где вскоре скончалась от перитонита!..»
Да, эту уже не пригласишь в качестве свидетельницы.
3
По линии уголовного розыска этим делом занимался Паша Савельев. К тому времени, когда Орехов зашел к нему перемолвиться словом о дальнейших совместных действиях, Паша уже знал номер квартирного телефона таксиста — надо же, какая удача, телефон у мужика дома оказался! Даже успел переговорить с ним и составил словесный портрет подозреваемого: лет двадцати — двадцати двух, худощавый, нервный. Ну еще бы он выглядел спокойным! Роста выше среднего. Одет был в коричневую дубленку, норковую шапку и цветной мохеровый шарф. Цвета глаз и волос водитель, конечно, не запомнил, а скорее, и не видел даже, потому что шапка у парня была надвинута на самые глаза, а в машине было уже темно.
— Считай, что этот субчик у нас в кармане, — сказал Савельев Орехову, грузно вылезая из-за стола. — Значит, так: машину парень велел остановить у входа в общежитие и сказал водителю, что сейчас же поедет дальше. Почти тут же вернулся и велел ехать к железнодорожному вокзалу. Савельев снял с плечиков в шкафу меховую куртку и продел одну руку в рукав. Никаких криков в тамбуре общежития водитель не слышал, потому что как только парень показался в дверях, сразу включил скорость. Пассажир в мгновение ока оказался на сиденье, и они поехали. На привокзальной площади парень расплатился и вышел, с размаху хлопнув дверцей. Куда он пошел, таксист не обратил внимания: вокзал же, народу тьма… Савельев уже застегивал куртку.
— Куда собрался? — спросил Орехов.
— На завод, — ответил Савельев. — Пообщаюсь с Танюшей Судаковой.
— Что, объявилась?
— Сутра на работе.
— Ты звонил в цех?
Савельев скромно кивнул.
Оперуполномоченным он стал не так давно, с полгода назад, а до этого работал младшим инспектором в группе по розыску пропавших без вести. Обычно медлительный, меланхоличный, насколько знал его Орехов, на этот раз Паша проявлял похвальную прыть.
— Ну а я тогда проеду в общежитие, — решил Орехов. — Поспрашиваю соседок Пономарёвой, с кем она встречалась последнее время.
— Лады, — кивнул опер.
4
Сто восьмая комната, в которой до отъезда проживала Лена Пономарёва, оказалась запертой. Комендант общежития могла назвать лишь фамилии и места работы девушек, проживавших сейчас в этой комнате. Две из них работали на том же заводе, что и пострадавший, а третья в аптеке на Шаумяна. Тут же неподалеку.
В аптеку и направился первым делом Орехов. Однако интересовавшей его девушки, Али Брагиной, на рабочем месте не оказалось: накануне она взяла несколько дней за свой счет. Решила навестить в деревне больную сестру.
Из аптеки Орехов пошагал на завод. Из двух оставшихся девушек только одна, Нина Режикова, знала Лену Пономарёву лично. Белокурая, крупнотелая, с красным потным лицом, она, по всему видать, радешенька была такому неожиданному перерыву в работе и словоохотливо отвечала на вопросы следователя. Однако в ее зеленых глазах и тоне скрипучего голоса сквозила явная неприязнь к бывшей соседке, хоть теперь и покойнице, царство ей небесное… Причем Режикова не стеснялась в выражениях:
— Мишку-то она, ясно, пыталась окрутить. Совсем было уж собралась за него замуж, для того поди и подставилась. Ну а Мишка тоже не дурак: что надо получил, и до свидания. Да какая из Ленки жена? Ни готовить не умела ничего, только хвостом вертеть. Зачем такая, он ведь парень простой, и жена ему не для гулянок нужна, а чтоб дом вести. Мало ли что спали, и теперь вроде как рожать ей понадобилось. Если не убереглась, то сама и виновата, я так считаю. Не надо быть дурой, ведь не из деревни приехала. Я тоже не монашенка, а в интересном положении еще ни разу не была. А сколько слез-то, сколько слез было! Только она больше, я считаю, от злости ревела. А когда Мишка окончательно отказался на ней жениться, тут же и аборт сделала, быстро сообразила!..
— Почему же она уехала? — спросил Орехов.
— А из-за аборта! Что-то не так ей сделали, боли какие-то начались. Тут уж мы все ее жалеть стали. А родители ее в Курске получили новую квартиру. Позвали дочечку. Моментом собралась. Без отработки, без трудовой книжки уехала. Может, чувствовала, что никакая трудовая книжка ей больше не понадобится…
— Не вспомните: она до Михаила с кем-нибудь из ребят встречалась?
Нина подперла подбородок кулачком, задумчиво вытянула губы трубочкой и, подумав, принялась вспоминать:
— Были у нее парни. Она ж и так-то девка смазливая, так еще и глазки строить умеет. Был у нее Дима с Уралмаша. Черненький такой. Еще Сережа сюда похаживал. Этот блондинчик. Голубоглазенький. А который перед самым Мишкой был… Постойте, как же его она звала? Совсем чудно. И встречались они… Постойте, не Суслик ли? Правильно, Суслик!..
— Лена встречалась с этим Сусликом после того, как Студенов ее бросил?
Нина опять подперла подбородок кулачком и задумчиво вытянула губы трубочкой.
— Вроде как ошивался он тут под окнами, — вспомнила она. — Сама я не видела, а девчата говорили. Да вы лучше с Алькой поговорите, она больше знает!
— Да вот нет ее в городе, — посожалел Орехов.
— Может, завтра к вечеру вернется, — обнадежила его Нина. — Да, еще вспомнила: нездешний он, кажется, этот Суслик. Ага, из Верхней Пышмы! Поэтому они больше по выходным встречались. А я на выходные редко когда остаюсь в общаге, в Дегтярск уезжаю к матери, я ведь оттуда, там у нас дом свой. Поэтому я этого Суслика, можно сказать, и не видела.
— Но все-таки приходилось встречаться?
— Может, раз или два за все время, — с минуту покопавшись в памяти, ответила Нина. — Как-то, еще осенью, заявился он к Ленке, а ее что-то не было. Сидел вот тут, дожидался. Зубы мне заговаривал. Пройдоха, сразу видать. Мне такие не больно нравятся…
— Сколько ему лет?
— Ну, может, года так двадцать два… Или двадцать.
— Внешность его можете описать?
— Ой, да где теперь!.. — слабо отмахнулась Нина Режикова. — Глаза как будто карие. Но не очень темные, а как бы коричневые с рыжиной. Нос обыкновенный. Зубы ровные, красивые, белые… Ничего, симпатичный. А больше не знаю, что сказать.
— Волосы?
— Кажется, шатен. Помню, одеколоном от него разило, только что, видать, из парикмахерской.
— Роста какого?
— Повыше среднего, — и опять губы трубочкой. — Уж не знаю, что там у них вышло. Может, Ленку не устраивало, что только по выходным могли встречаться, потому к Мишке и прильнула. А может, что другое, не скажу…
— Значит, он из Верхней Пышмы? — переспросил Орехов.
— По-моему, оттуда…
Тем временем Паша Савельев пообщался с Таней Судаковой, последней подружкой Михаила Студенова.
— Сбежала-то почему? — спросил у нее Паша.
Таня уронила голову и часто-часто заморгала густыми от туши ресницами.
— Сбежишь, пожалуй… — швыркнула носом, будто всхлипнула. — Кровища как брызнула, как брызнула! А я крови ужас как боюсь!..
Все-таки крикнула на бегу вахтерше: «Мишку убили!» — а уж затем, опрометью выскочив черным ходом из общежития, поехала к тетке на Посадскую. Там заночевала, а утром, не заходя в общежитие, сразу явилась на работу.
Как и Михаил, она раньше никогда не видела этого парня в дубленке, а Пономарёву знала только так: Пономарёва и Пономарёва. Ленка. Ну знала, конечно, что они с Мишкой встречались, так ведь и у нее самой, у Тани, в то время был парень. И Мишку она у Пономарёвой не отнимала. Потому что встречаться они, Таня с Мишкой, стали, когда Пономарёвой уже и след простыл.
А какая кошка между ними пробежала, она тоже не знает.
5
— Надо ехать в Верхнюю Пышму, — сказал Савельев. — Ты как?
— Поехали, — кивнул Орехов.
Со стороны начальства возражений не последовало, и за ними на весь оставшийся день закрепили служебную машину.
В 14:40 они припарковались у Верхнепышминского горотдела милиции. В тамошней уголовке у Савельева были знакомые ребята.
— Братцы, кровь из носу — нужен парень лет двадцати с хвостиком! Кличка Суслик. Возможно, судимый. Пользуется отверткой.
Верхняя Пышма — городок небольшой, здешних рецидивистов в уголовном розыске знают как облупленных. Екатеринбуржцам предложили на выбор сразу двух Сусликов.
Один сразу отпал: усатый-бородатый цыган тридцати двух лет.
Зато другой Суслик, Евгений Александрович Рябов, годился по всем статьям: 22 года, был судим за нанесение тяжких телесных повреждений. Правда, отвертка в уголовном деле не фигурировала, имело место жестокое избиение без применения каких-либо орудий, но долго ли в зоне переквалифицироваться!
6
Дом, в котором проживал Суслик-Рябов, имел несколько подъездов. Машину поставили возле первого, сами направились в пятый. Поднялись на нужный этаж, позвонили. Савельев держал наготове пистолет.
Дверь открыла дородная дама лет пятидесяти, в чалме из полотенца, под которым топорщились бигуди. На груди у нее уютно пристроился лохматый щенок.
— Здравствуйте! — беззаботно поприветствовал ее Орехов. — Женька дома?
— Нету, — ответила дама, пристально вглядываясь в лица незнакомцев и ласково поглаживая щенка.
— Скоро придет?
— Ничего не сказал. А вы откуда?
— Из Екатеринбурга, — честно ответил Орехов. — Мы кооператив создаем, так нам еще один партнер нужен. Женька говорил, что знает подходящего человека.
— Не знаю, когда придет, — и Орехову показалось, что в глазах у нее мелькнуло беспокойство. Что-то, видать, заподозрила.
— Вы его мать?
Дама молча кивнула.
— Ну ладно, мы попозже заглянем, — пообещал Савельев. — Нам еще в одно место заскочить надо.
— Заходите. Может, он к этому времени придет, — торопливо проговорила дама и захлопнула дверь. Последний взгляд, брошенный ею на детективов, не вызывал сомнений: она заподозрила неладное.
Орехов с Савельевым спустились вниз, сели в машину и отъехали от дома, но так, чтобы можно было видеть подъезд.
Прошел час, другой. Снова въехали во двор дома. Поднялись наверх и позвонили в квартиру. На этот раз дама ответила, не открывая двери:
— Еще не приходил!
Вернулись в машину и продолжили наблюдение. В подъезд изредка заходили люди. Мужчины и женщины. Однако Суслик не показывался. На дворе было уже совсем темно, поэтому подъехали ближе. У них были обыкновенные «Жигули», без мигалки и опознавательных знаков. Все же поставили машину так, чтобы на нее не падал свет из окон.
— Он может и вовсе не прийти домой, — высказал предположение Савельев. — Заночует у какой-нибудь молодки. Я бы на его месте вообще бы эти дни не показывался дома.
— Интересная мысль, — в тон ему проговорил Орехов. — А может, он со вчерашнего дня прячется дома и слышал все, что мы плели его мамаше?
— Может, и так, — легко согласился Савельев.
— И что тогда делать?
— Подождем еще немного и тогда решим, — рассудил Савельев.
На исходе был четвертый час ожидания, когда из-за угла дома показалась еще одна мужская фигура. Она приближалась спокойным размеренным шагом. Под ногами идущего человека поскрипывал снег.
— Опять мимо!.. — ворчливо обронил Орехов.
Но вот человек прошел через полосу падавшего из окна света, и сыщики увидели на нем коричневую дубленку и норковую шапку.
Орехов вопросительно поглядел на Савельева. Тот кивнул.
Они одновременно выскочили из машины и скорым шагом двинулись навстречу человеку в дубленке. Тот остановился.
— Чего надо?
Савельев раскинул руки, словно собрался заключить старого приятеля в объятия:
— Ба, Суслик?
— Ну допустим… — Суслик внимательно всмотрелся в одного, в другого. — А вы кто такие? Вроде не встречались…
Савельев достал из кармана удостоверение.
— Оперуполномоченный уголовного розыска, — и кивком указал на Орехова. — Это следователь, — сунув удостоверение в карман, он предложил Суслику пройти к машине. — Есть вопросы.
— Нет, а что случилось? — заупрямился Суслик. — Я уже исправился.
— Не шуми! — строго прикрикнул на него Савельев и ухватил за рукав. — Если исправился, то скоро будешь дома.
— А чего тянешь в машину? — продолжал упираться Суслик.
— Тебе русским языком сказано: есть вопросы!
— Ну так спрашивай!
Орехов только собрался ухватить его с другой стороны, как Суслик, ловко извернувшись, побежал через двор к темневшим неподалеку гаражам. Но у Савельева реакция мгновенная, и бегал он превосходно. Догнав Суслика, он подножкой повалил его в снег.
— Говоришь, исправился, а сам в бега!
— А чего лапы распускаешь? — огрызнулся Суслик.
Его впихнули в машину.
— И куда ж это вы меня волокете, мужики? — с надрывом в голосе спросил он.
— Потерпи, скоро все узнаешь, — пообещал ему Орехов.
На выезде из Верхней Пышмы он опять зашебутился:
— А где ордер на арест? Прошу предъявить!
— А мы тебя не арестовывали, Рябов! — разъяснил ему Орехов.
— Так дайте мне выйти! — потребовал Суслик и сделал попытку дотянуться до дверцы. — Если я не арестован!
Савельев отвел его руку.
— Побеседуем, а тогда и определимся, — сказал Орехов.
Суслик нервно всхохотнул.
— С каких это пор на беседу волокут под конвоем? Или я чего-то не понимаю. Хоть бы объяснили, чего я такого сделал.
— Ну, Рябов, ты ж не новичок!
— Старое вспомнили? — взорвался Суслик. — Так я давно исправился!
— …И должен знать, — продолжил Орехов, — что каждое сказанное тобою слово должно вноситься в протокол. А в машине писать протокол несподручно.
— На хрен мне ваш протокол, если я не виноват! — заорал Суслик. — Имею я право знать, за что вы меня замели?
— Не прикидывайся девочкой! — бросил ему Савельев.
— Только без намеков!
— Ведь прекрасно знаешь, что вчера натворил!
— Ну, гражданин начальник, это уже выходит за рамки! — Суслик чуть не задохнулся от возмущения. — Надо же: все-то они про меня знают! Да сколько ж вам надо повторять, что я давно не ссорюсь с Уголовным кодексом! Чту его, как папу своего покойничка. Честно, мужики: кодекс у нас замечательный, и если б не вы, работнички-уголовнички, то у меня к нему и претензий бы не было… Вы из него делаете пугало…
— Помолчал бы лучше, — цыкнул на него Савельев.
Но Суслика неожиданно поддержал Орехов:
— Ты, Рябов, интересно рассуждаешь, но однобоко. Я, со своей стороны, могу сказать, что не такой уж он замечательный, этот наш Уголовный кодекс. Если бы он соответствовал всем необходимым нормам, то ты, Рябов, все еще вкалывал бы на лесоповале. Тебе какой срок давали?
— Три года.
— А домой вернулся через год. Неправильно это.
— Вот здорово: ментам кодекс не нравиться! — с наигранным удивлением воскликнул Суслик. Похоже на провокацию, а?
— Ну вот тебе конкретный пример, — продолжал Орехов. — Предположим, ты поразил человека отточенной отверткой в самое сердце…
— А! Кажись, соображаю, что вы мне шьете! — яростно вскинулся Суслик. — Потому, значит, и пригласили побеседовать!
— Это же только пример! — сказал Орехов.
— Ладно! — энергично кивнул Суслик. — Тогда так: к примеру, кто-то из вас двоих шлепнул меня выстрелом в сердце. Отвертка вам ни к чему, у вас под мышкой по «макарову»…
— И если твоя жертва…
— Вон его жертва! — кивнул Суслик на Савельева.
— …скончалась на месте, мгновенно и безболезненно, то, согласно нашему замечательному Уголовному кодексу…
— Статья сто вторая! — мгновенно подсказал Суслик.
— Точно: если убийство умышленное: то вплоть до высшей меры, — кивнул Орехов. — А если ты ткнул человеку отверткой, предположим, в печень…
— Предположим, он мне ее продырявил! — опять показал Суслик на Савельева. — Плохо прицелился из своей пушки, мазила!
— …и жертва скончалась в страшных мучениях на второй или на третий день, то это, согласно нашему кодексу, уже не убийство, а всего только нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собою смерть. Даже если это сделано умышленно, больше двенадцати лет не получишь. Считаешь, это справедливо?
— Да, есть над чем поразмыслить, — согласился Суслик и поглядел в окошко. — Только зря вы на меня время тратите: я ни разу в жизни на «мокрое» не ходил!
Миновали железнодорожный вокзал и дальше покатили по улице Челюскинцев.
— Уже скоро, — сказал Орехов.
— А обратно тоже на «Жигулях»? — спросил Суслик. — Я ж не обязан тратить свои кровные на ваши тяпы-ляпы!
— Дай тебе Бог, чтоб мы ошиблись, — с усмешкой пожелал Суслику Савельев.
На протяжении всего этого разговора Орехов внимательно наблюдал за выражением лица задержанного, вслушивался в интонации его голоса и только поражался выдержке парня: ему прямым текстом обрисовали характер совершенного им преступления и даже назвали орудие, которым он воспользовался, — даже не вздрогнул. Еще и ерничает!
7
Когда прибыли в милицию, там лишь в дежурном отделении, за большим аквариумным окном, чувствовалось оживление. Две броско одетые пьяные девицы в окружении постовых милиционеров и дежурных что-то громко доказывали прокуренными голосами, а слушатели хохотали.
На третьем этаже, где находились кабинеты следователей, было пусто и тихо. Суслика усадили на стул, и Орехов устроил ему короткий допрос:
— Вам знакомо женское общежитие на улице Ясной?
— Ну допустим. Захаживал.
— Кто там у вас?
— Была одна.
— Кто именно?
— Ну, допустим, Лена. Пономарёва. А что такое?
— В какой комнате проживает?
Суслик наморщил брови.
— Кажись, в сто восьмой, — и опять спросил: А что такое?
Орехов и Савельев многозначительно переглянулись.
— Кого еще вы знаете в этом общежитии?
— Да больше никого!
— Может, кого-нибудь из подруг Пономарёвой или ее соседок по комнате?
Суслик потряс головой.
— Была там одна белобрысая кобыла… А что такое?
— Вы знаете Михаила Студенова?
Суслик удивленно вскинул брови:
— Кто такой?
— Короткая же у тебя, братец, память, — попенял ему Савельев.
— Не скажите! — обиделся Суслик. — Память у меня что надо! Только если я этого вашего Студнева…
— Студенова, — поправил его Орехов.
— Один хрен! — отмахнулся Суслик. — Только если я его отродясь в глаза не видел, то как, скажите, мне его помнить?
— Ох, Рябов, Рябов!.. — огорченно проговорил Орехов, подвигая на край стола листы с записью его показаний. — Прочитайте внимательно и напишите внизу: — С моих слов записано верно. И распишитесь.
Суслик сделал, как ему было сказано, и поднял на Орехова вопросительно-выжидательный взгляд живых, близко поставленных маленьких глаз, пошевелил остреньким, несколько вытянутым вместе с верхней губой носом.
— А дальше куда?
— Вперед, в кутузку! — сказал Савельев.
Суслик подпрыгнул со стула.
— За что?!
— Сам знаешь.
Суслик посмотрел на Орехова.
— Не надо загадок, гражданин следователь! Говори прямо: кого я убил?
— К счастью для него и для вас, не убили, а тяжело ранили Михаила Студенова, — ответил Орехов.
— Да вы что? — завопил Суслик. — Я ж вам… Я ж в глаза его не видал!..
— Вот завтра и разберемся, — сказал Орехов. — Если не виноваты, отпустим на все четыре стороны.
— Завтра! Вам хорошо говорить, а там мать всю ночь будет ждать меня! У нее сердце больное, может не выдержать…
— Дома есть телефон?
— У соседей, — Суслик сказал номер.
— Сообщим матери, — пообещал Орехов.
— Э!.. — встрепенулся Суслик. — Небось, скажите ей, что я арестован?
— Задержаны, — уточнил Орехов.
— Тогда уж не звоните совсем! — убито проговорил Суслик. — Лучше уж пускай думает, что я у Верки остался. А завтра вы меня так и так отпустите, я ж правда ни в чем не виноват!..
8
Утром следующего дня к Орехову явилась вызванная повесткой Таня Судакова. Узнав, что ей предстоит опознавать парня, который на ее глазах тяжело ранил Михаила, девчонка вся сжалась в комочек.
— Я его плохо… я не смотрела… — залопотала она тихим голосом. — Я… Я не смогу его узнать!..
— Но ведь он стоял рядом с тобой, и он к тебе обратился с просьбой! — уговаривал ее Савельев, который пришел сообщить, что для проведения процедуры опознания все готово, и нужно лишь пройти в соседний кабинет.
— Я… Я не видела его… Я на Мишу смотрела! — едва слышно лепетала Таня.
— Да ты вспомни: когда он попросил тебя позвать Пономарёву, в этот момент ты наверняка взглянула на него! — продолжал давить на нее Савельев.
— Не знаю!.. — Таня вскинула на него испуганные глаза. — Я же на Мишу только смотрела, и опять опустила голову, так что густая челка совсем закрыла глаза.
— А может, все же взглянешь на парней? — спросил Савельев. Ну не опознаешь и не опознаешь…
Однако девчонка была уже в слезах.
— Не надо! Я боюсь! Отпустите меня!.. — тихо подвывала она, некрасиво кривя рот.
Орехов шепнул оперу:
— Ладно, все, — сделал в повестке отметку и отпустил Таню с миром.
Когда она выходила из кабинета, он увидел мелькнувшие в коридоре белокурые патлы Режиковой и, подскочив к двери, не дав девчатам перемолвиться словом, позвал Нину в кабинет.
Она и глазом не моргнула, когда перед нею предстала троица разномастных обитателей кутузки: один, худой верзила с помятым лицом, угрюмо глядел поверх ее головы; другой, круглоголовый крепыш, криво улыбаясь и посверкивая золотой фиксой, мерил ее нагловатым раздевающим взглядом водянистых глаз. А третий…
Третьего Нина опознала без колебаний.
— Он и приходил тогда к Ленке, — пояснила она, когда парней увели. — С час дожидался ее в комнате.
— Не вспомните точно, когда это было?
Нина поглядела в потолок.
— Так… В середине июля я вышла из отпуска. Ну, где-то через неделю или две после этого.
— И потом еще видели его?
— Не помню уж… Нет, кажется, больше он не приходил.
Савельев несколько раз звонил на квартиру таксисту Шмелеву, который уже отработал ночную смену и ему давно полагалось быть дома. Но всякий раз трубку снимала его жена и неизменно сердитым голосом отвечала, что мужа нет.
— Он часто задерживается после смены? — решил поинтересоваться Савельев.
— Бывает, — коротко ответила жена.
Потом квартира Шмелевых перестала вообще отвечать. На квартире у сменщика телефона не было, а диспетчер таксопарка ничего не могла сказать о его местонахождении: где-то на линии.
В середине дня с разрешения главврача провели опознание в больнице. Перед койкой пострадавшего рядком посадили Суслика и еще двоих. Тяжелый взгляд Михаила Студенова прогулялся взад-вперед по лицам и мстительно уперся в Суслика:
— Этот!..
9
— В воскресенье семнадцатого января, около семнадцати часов, вы вошли в тамбур женского общежития на улице Ясной и после короткой перепалки со Студеновым ударили его в область печени острым предметом, причинив ему тяжкое телесное повреждение. После чего скрылись с места преступления…
— Мужики! — патетически воскликнул Суслик, нетерпеливо перебив Орехова. — Одно из двух: либо у меня, либо у вас крыша поехала!
— Тебе еще не надоело выламываться? — осадил его Савельев. — Тебя потерпевший опознал, соседка Пономарёвой опознала — чего еще надо?
— Не берите меня на понт! — пронзительно заорал Суслик. — Семнадцатого января я и близко не подходил ни к какому общежитию! Ни к женскому, ни к мужскому. А самый острый предмет, бывший тогда при мне, — это ключи от квартиры, которые вы у меня отобрали!
— В таком случае повторите еще раз, где вы находились семнадцатого числа после шестнадцати сорока пяти, — попросил его Орехов.
— В Екатеринбурге! Ходил по «комкам» и «толчкам», искал себе башмаки. Подходящих не нашел и часов в шесть вечера поехал на троллейбусе к железнодорожному вокзалу…
— А не на такси вы туда приехали?
— Нет! На троллейбусе.
— Жаль, что никто этого не может подтвердить, — сказал Орехов.
— С алиби скверно, это факт, — заметил Савельев.
Суслик весь ощетинился, глаза его засверкали.
— Факт, что у вас нет против меня фактов! Где тот острый предмет, которым я будто бы кому-то проткнул брюхо? А кровь на мне вы нашли? Ну понятно: если я признаюсь, то вы и без вещдоков обойдетесь! Уж хрен, тут я вам не помощник!
— Ошибаетесь, Рябов, — возразил Орехов. — Мы и без вашего признания обойдемся. Ведь мы только начали расследование. Появятся новые свидетели. И следы крови будут обнаружены, и «острый предмет», и другие вещественные доказательства, которые помогут установить истину.
— Да не подкалывал я того козла, честно вам говорю! Вы хоть понимаете?.. Если человек не виноват, то он в гробу видал все ваши доказательства! Вещественные или хрен знает какие еще… Не докажете вы мою вину! Нет ее на мне! И крови на мне чужой не найдете, даже не старайтесь! Я этого козла вонючего… Сколько раз надо говорить?.. Ну не видел я его, не видел, не видел до сегодняшнего дня! И ему было хорошо, и мне!.. — подпрыгивая на стуле, Суслик свирепо рубил воздух ладонями.
— Может, и с Ниной Режиковой вы незнакомы? — спросил Орехов.
— Про эту кобылу ничего не скажу, — мотнул головой Суслик, — встречались. Так это когда было!
— Когда же?
— В прошлом году, чуть не летом!
— Судимость-то у тебя по какой статье? По этой же самой, по сто восьмой, — напомнил Савельев.
— Ну так и что? Тогда за дело били.
— За какое?
— Тот гад сестренку моего друга изнасиловал! Этого мало?
— И вы решили устроить над ним самосуд?
— Девчонке-то дальше жить, зачем ей клеймо!
— А наказать парня надо, так?
— А что, спустить ему?
— Но огласка все-таки вышла. И вас примерно наказали.
Суслик передернул плечами:
— Ну наказали и наказали. Что теперь? А фамилия девчонки на суде не называлась. И мы держали язык за зубами, и тому гаду невыгодно было говорить правду.
— А вам не кажется, что мотивы последнего преступления и того давнего очень схожи?
Орехов давно приготовил этот вопрос и только ждал подходящего момента, чтобы его задать.
Суслик нервно тряхнул головой.
— Ё-мое! Ну откуда ж мне знать про это ваше последнее, если я его не совершал? Сами подумайте!
— Лена Пономарёва красивая девушка?
Суслик пожал плечами.
— Дело вкуса. Ну, допустим. И что дальше?
— Вам она нравилась?
— Ну допустим!
— Да нравилась, чего уж там! И вдруг предпочла вам другого парня…
— Мне?! Этого козла? А наоборот не хотите? Может, это я ей отставку дал! Может, другую получше ее нашел!
Орехов не сдержал улыбки.
— Красивее Лены Пономарёвой? И где же такие проживают, интересно знать?
— А не скажу вам! — с шутовской гримасой отрезал Суслик. — Еще отобьёте, глазом не успею моргнуть. Вы ведь такой народ…
— Нет, Рябов, как это ни печально, — с серьезным видом заговорил Орехов, — как это ни печально, а все-таки не вы Пономарёвой дали отставку. Все-таки она предпочла вам Студенова.
Суслик дурашливо всхохотнул.
— А дальше что? Интересно послушать, я-то ведь ничего не знаю!
— Может, вначале вы и смирились со своей судьбой, решили, что насильно мил не будешь, — продолжал рассуждать Орехов. — Как говориться, ушли с дороги. Но затем каким-то образом вам стало известно, что Студенов оставил Пономарёву в интересном положении… Знаете, на вашем месте я тоже, наверное, захотел бы отомстить…
— Вы побудьте на моем месте, — Суслик ткнул пальцем вниз, — а потом я бы вас послушал…
— И когда вы узнали о смерти Пономарёвой?.. — спокойно продолжал Орехов.
— Вы не шутите? — вскинулся Суслик. — Она что, в самом деле?.. Да нет, вы…
— Не прикидывайтесь, Рябов, будто вам ничего не известно! — сказал Орехов.
— Если хотите знать, последний раз мы с ней встретились где-то в сентябре прошлого года. Поговорили по-хорошему и решили поставить точку. Не было у нас никакой любви! — и опять задергался, замахал руками: — Мужики, одумайтесь!
— Это все, что вы можете пока нам сообщить? — спросил у него Орехов.
Суслик как отрезал:
— Всё!
— Тогда вам придется еще одну ночь провести в кутузке. Подумайте хорошенько еще раз обо всем и примите правильное решение, — спокойно напутствовал его Орехов.
А когда Суслика увели, закинул сцепленные руки за голову, откинулся на спинку стула и устало проговорил в потолок:
— До чего упрямый парень!
— До утра образумится, — пообещал Савельев. — Он же выдал себя с головой.
— Каким образом?
— А назвал Студенова «козлом вонючим»! Это ж у зеков самое непереносимое ругательство. И тот тип в дубленке…
— Ну да, тоже обругал Студенова «вонючим козлом», — оживился Орехов. — Ты это здорово подметил, Паша. А то я уже начал сомневаться…
— С чего вдруг? — удивился Савельев. — Все нормально. Утром этот артист расколется, я тебе говорю!
10
Однако следующее утро началось с плохих новостей.
Обыск, произведенный накануне вечером на квартире у Рябовых, не дал ожидаемых результатов: не было обнаружено ни отвертки со следами крови, ни следов крови на одежде Суслика. Тщательное обследование дубленки, в которой задержали Суслика, тоже ничего не дало.
Поэтому рассчитывать на то, что прокурор даст санкцию на арест, сейчас и думать было нечего. По закону, подозреваемый может быть задержан в интересах следствия не более чем на трое суток. Затем он либо освобождается из-под стражи, если нет достаточных оснований для его ареста, либо арестовывается с санкции прокурора на более длительный срок, если в результате предварительного расследования такие основания возникают.
Когда Орехов зашел к Савельеву обменяться соображениями на этот счет, Паша говорил по телефону. Заказывал билет на самолет. До Томска.
Орехов сразу почувствовал неладное: он знал, что в Томске проживают родители Савельева, и что его отец болен раком.
— Худо? — спросил Орехов, когда Паша положил трубку.
Вместо ответа Савельев молча протянул телеграмму:
«Вылетай. Отец…»
— Прими соболезнования…
Савельев промолчал, скорбно кривя губы.
— Как я без тебя буду? — спросил немного погодя Орехов.
— Да уж немного осталось, — сказал Савельев.
— Вся надежда на таксиста, — Орехов тяжело вздохнул. — Ты не звонил ему?
— Нет еще. Позвони сам.
— Ладно.
Скупо простились. От Савельева Орехов зашел к своему шефу, начальнице следственного отдела, и поплакался в жилетку.
Ангелина Андреевна согласилась с ним, что при сложившейся ситуации без помощи опытного опера не обойтись. Тут же созвонилась с начальником уголовного розыска Феоктистовым, и тот пообещал подумать.
Видимо, думал он на этот раз недолго, потому что уже через каких-нибудь полчаса к Орехову зашел старший оперативный уполномоченный Бородин и попросил для ознакомления все имеющиеся в наличии материалы по делу.
— Посмотрю, потом поговорим, — и снова ушел.
В связке с Сергеем Бородиным Орехову работать еще не приходилось, однако он знал, что это классный оперативник, у которого самый высокий процент раскрываемости. Но и по всякого рода взысканиям он также шел с большим отрывом от остальных сотрудников уголовного розыска: методы его работы не всегда согласовывались со статьями уголовно-процессуального кодекса. Ко всему прочему, он не любил заниматься писаниной. Но это, последнее, Орехов заранее решил целиком взять на себя.
Пока Бородин отсутствовал, Орехов созвонился с таксопарком, и водителю Шмелеву было передано по рации уведомление о том, что ему следует к такому-то часу явиться в милицию.
Таксист подъехал, а к этому времени и Бородин ознакомился с материалами по делу, так что следователь и опер вместе провели процедуру опознания.
Когда Суслика вместе с двумя другими задержанными ввели в кабинет и усадили на стулья, он продолжал качать права. И даже после того, как Бородин рявкнул на него, возмущение отчетливо читалось на бледном худощавом лице Суслика.
Шмелев показал на него, но без особой уверенности, оговорившись, что более всего запомнились ему дубленка и норковая шапка, которая была надвинута на самые глаза. А полосатый шарф закрывал низ лица, почти до носа. Во время же процедуры опознания Суслик сидел в одном пиджаке, без шапки и шарфа.
— Так он или не он? — нетерпеливо допытывался Орехов у Шмелева, когда Суслика и статистов увели.
— Точно не могу сказать, — честно признался Шмелев. — Если б его одели, как он тогда был…
С тем таксист и вернулся к своей баранке.
А Бородин спросил у вконец расстроенного Орехова, не поинтересовались ли они с Савельевым, что сейчас поделывают приятели Суслика, проходившие вместе с ним потому старому делу.
Нет, не успели поинтересоваться, не до того было.
— А как сейчас у Суслика по части женского пола? С кем-нибудь встречается?
— Упоминал он какую-то Верку, — вспомнил Орехов. — Я понял так, что его мать не одобряет эту связь…
— Где живет Верка?
— Бог ее знает, об этом речи не было.
— Ну ладно… — Бородин потер ладонью лоб. — Давай тогда вот что сделаем: узнай сейчас, приехала ли из деревни бывшая соседка Пономарёвой… Как ее?
— Брагина.
— Вот узнай про нее. А я пока позвоню в Верхнюю Пышму.
— Зачем?
— Попрошу кое о чем ребят. На всякий случай, — и ушел к себе.
Он попросил к телефону дежурного опера верхнепышминской милиции и наказал ему принести из архива городского суда уголовное дело Рябова Е.А. Опер ответил, что он не может никуда отлучаться.
— Ну кто-нибудь из следователей пускай принесет и отдаст тебе! — резко прокричал в трубку Бородин. — Расследуется тяжкое преступление, понял!
— И куда мне с ним? — спросил опер.
— Держи пока у себя, я вечером подъеду — полистаю!
Брагина этим утром вышла на работу.
— Позвони еще раз в аптеку, — сказал Бородин Орехову. — Пускай Брагина сейчас же едет в общежитие, там с ней и потолкуем.
— И Суслика туда повезем для опознания?
— Думаю, обойдемся фотографиями, — сказал Бородин.
В тамбуре общежития он задержался, оглядел стены, потолок, двери. Спросил у Орехова, на каком месте стояли Студенов и его подружка. Этого Орехов не мог сказать.
Затем они поднялись в сто восьмую комнату. Аля Брагина уже была там.
Опознание провели по всем правилам: выложили на стол перед девушкой три фотографии похожих друг на друга парней в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет.
— Можешь узнать кого-нибудь из них?
Аля ткнула пальчиком:
— Вот этого.
— Как его звать, знаешь?
— Ленка его Сусликом звала.
— Когда она с ним встречалась?
Аля задумалась.
— Чуть ли не летом познакомились, — вспомнила наконец. — Не то в июле, не то в августе.
— А потом?
— Потом они перестали встречаться… Какое-то время не встречались…
Орехов с Бородиным переглянулись.
— Из-за Мишки Студенова. Ленка с ним стала гулять.
— А потом?
— Потом Ленка аборт сделала. Потом…
— Нет, ты сказала, что с Сусликом она какое-то время не встречалась, — перебил ее Бородин. — Я так понял, что затем они снова стали встречаться.
— Не то чтобы стали встречаться, — пошла Аля на попятный. — Ленка крепко за Студенова держалась и больше ни на кого не хотела смотреть. А этот, — Аля ткнула пальчиком в фотографию, — приезжал из Верхней Пышмы и околачивался под окнами, вызывал ее через девчонок, а она не выходила к нему.
— Вы сами видели, как он под окнами стоял? — спросил Орехов.
— Нет, не видела. Ленка рассказывала.
— А девчат, которых за ней Суслик посылал, можешь назвать? — спросил Бородин.
— Их я тоже не видела. И еще вот что… Это уж зимой, последний месяц она гуляла со Студеновым. Вроде как Суслик за ними следил на улице…
— Только следил? В разговор не вступал?
— Как будто нет. По ее словам, Толик всегда на расстоянии держался. Ну Мишка же вон какой здоровый, он бы такой разговор устроил…
— Я что-то не улавливаю, строго посмотрел на Алю Бородин. — Ты нам про какого Толика толкуешь?
— Ой, и правда! — засмущалась, засмеялась Аля. — Толя другой парнишка. Ленка с ним прошлым летом встречалась, как и с Сусликом. Но серьезно она к нему не относилась, к этому Толику. Он моложе ее был.
— А Лене сколько было лет?
— В декабре двадцать один исполнился.
— Ты этого Толика видела?
— Нет, не пришлось.
11
Когда спустились в вестибюль, Бородин подошел к вахтерше и спросил у нее, горела ли в тамбуре лампочка в то время, когда случилось происшествие.
— Откуда ей было гореть, когда она вывернута была! — ответила вахтерша. — Я уж потом, когда Студенова на «скорой» увезли, под батареей ее нашла и опять ввернула.
Бородин посмотрел на часы. Было без двадцати пять. Спросил у Орехова:
— Будем проводить следственный эксперимент?
— Что ты хочешь делать? — не понял Орехов.
Ни слова не говоря, Бородин вошел в тамбур, вывернул лампочку и сунул к себе в карман.
— Становись в этот угол! — велел он Орехову.
— Что ты хочешь? — снова спросил Орехов.
— Потом все растолкую. Стой пока и смотри, что будет.
С этими словами Бородин вышел на улицу. На углу стояли два рослых парня в одинаковых черных вязанных шапочках.
Бородин подошел к ним, представился и попросил одного парня зайти в тамбур и спросить у человека, который там стоит, который час.
— И больше ничего? — недоуменно спросил парень.
— Больше ничего.
Парень дурашливо ухмыльнулся, но пошел.
Было без десяти пять. Начинало смеркаться. С поправкой на прибавление дня за минувшие трое суток это было как раз то время, когда тип в дубленке вошел в тамбур и подколол Студенова.
Не прошло и полминуты, как парень с хохотом выскочил из тамбура.
— Ну и че? — спросил он у Бородина.
— Пока оба постойте тут, не уходите, — и подозвал Орехова, который выглядывал из дверей тамбура, а когда тот подошел, спросил, указывая на парней: — Который с тобой общался?
Оба парня, глядя на сыщиков, весело скалились, как перед фотоаппаратом.
— Ты понимаешь, только по цвету куртки могу его опознать, — сказал Орехов, растерянно глядя на парней. — И то только потому, что она белая…
— Прямо скажем, темновато в тамбуре без лампочки, — подытожил Бородин. — Погоди, надо ее ввернуть, — и, достав лампочку из кармана, направился в тамбур.
— Студенов, выходит, тоже не мог видеть лица Суслика? — размышлял Орехов, когда они уже шли к автобусной остановке. — Но тогда что получается? Наугад он, что ли, ткнул в Суслика пальцем?
— Зачем наугад? — возразил Бородин. — Как и таксист, поди сразу определил, который из троих сам просится, чтоб его опознали. Перед таксистом Суслик вон как дергался и рожу кривил, будто задницу ему скипидаром смазали, а те-то двое спокойно сидели. И там, в больнице, поди так же было?
— Ну, примерно так, — признался Орехов. — И что теперь у нас в активе? Только показания Режиковой и Брагиной?
— Не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— Ехать или нет мне сегодня в Верхнюю Пышму? Хотел полистать уголовное дело Суслика. Думал, может, там что-нибудь выплывет.
— А если нет?
— Ну, тогда не знаю…
— А что там может выплыть?
— Не знаю…
— В общем, дела как сажа бела, — убито заключил Орехов.
В автобусе не разговаривали. Бородин смотрел в окно и о чем-то думал. То есть все о том же: ехать или не ехать. Не было у него уверенности, что это вконец запутанное дело удастся раскрыть. Но какие-то моменты остались не проработанными, и раз уж взялся, надо бы до конца все прояснить. Например, встретиться с Веркой. Вряд ли она много скажет, но поговорить с ней надо. И полистать дело. А уж тогда, если ничего не выплывет, можно и точку ставить.
Когда вышли из автобуса, он сказал Орехову:
— Пожалуй, смотаюсь в Пышму.
— Когда, сегодня?
— Завтра уже никакого смысла не будет туда ехать: надо успевать, пока птичка в клетке. Завтра ведь Суслика придется отпустить на все четыре стороны?
— Боюсь, что придется, — тяжело вздохнул Орехов. — А ты на чем хочешь ехать?
— Рейсовым.
— А обратно как?
— Там видно будет.
— С Сусликом поговорить не хочешь?
— А ну его к…
Из своего кабинета Бородин позвонил жене:
— …Ты как-нибудь там объясни гостям… Ну что, что! Надо смотаться в одно место… Часа на три… Все, все! — и бросил верещащую трубку.
12
В уголовном деле фигурировали четверо сверстников Суслика — свидетели и обвиняемые. Трое из них выбыли из города, четвертый заканчивал здесь десятилетку. Анатолий Свиридов. 18 лет. Он был свидетелем обвинения и к тому же, как видно из материалов дела, был связан дружбой с потерпевшим, который изнасиловал девчонку. Вряд ли у этого Анатолия может быть что-то общее с Сусликом. О девчонке в деле не было ни единого упоминания.
Ничего пока не всплыло.
Оставалась Верка. Однако по одному имени адресный стол справок не выдает. Значит, сперва надо было повидаться с матерью Суслика.
Было около десяти вечера, когда Бородин переступил порог квартиры Рябовых.
Вопреки его ожиданию, мать Суслика, Александра Сергеевна, встретила его спокойно. Поглядев в служебное удостоверение, пригласила на кухню.
С немым укором, нежно поглаживая собачку, она смотрела на него и на протяжении всего дальнейшего их разговора. И лишь когда речь зашла о Верке, не удержалась от площадной брани в ее адрес. Смысл ее тирады свелся к тому, что пока она, Александра Сергеевна, жива, духу этой… то есть Верки, в ее доме не будет. Потому что Верка из тех тварей, которые только одним известным способом и могут лишать разума слабохарактерных мальчиков.
И еще понял Бородин, что Верка и есть та самая девчонка, которую изнасиловал парень, проходивший по тому уголовному делу в качестве пострадавшего. Из-за которой Суслик и получил срок.
Адрес Верки Бородину все же удалось вытянуть из Александры Сергеевны.
Дверь ему открыл парень хипповатого обличия, длинноволосый, в закатанных до колен дырявых джинсах. Из комнаты в прихожую низвергались и били по ушам децибелы немыслимой силы.
Парень с готовностью, даже не спросив у Бородина, кто он такой, выкрикнул Верку из комнаты.
Она вышла, высокая, статная, с полуторагодовалым младенцем на руках. Простое лицо с голубыми, широко расставленными глазами и несколько великоватым припухлым ртом. Густые волнистые, коротко остриженные, белокурые, как и у хипповатого парня, волосы.
Разговаривать и тут пришлось на кухне.
Младенец вел себя спокойно, пока Верка, узнав, где находится ее милый, не взвыла по-бабьи в голос и с причитаниями. Пришлось ей заголосившего в унисон с матерью сынишку унести обратно в шумную комнату и сдать кому-то на руки. А самой умыть лицо холодной водой. И пока она умывалась, здесь же, на кухне, Бородин постарался ее успокоить, сообщив, что завтра к вечеру Евгений Рябов вернется к ней в целости и сохранности. Так что на все вопросы опера она отвечала предельно коротко, но исчерпывающе:
— Когда вы познакомились с Евгением?
— Мы с детства знакомы.
— Ребенок от него?
— Нет.
— От Жерланова?
— Да.
Жерланов — тот самый парень, из-за которого Суслик отмотал срок.
— Когда Евгений стал за тобой всерьез ухаживать?
— В августе прошлого года.
— До этого у него была девушка?
— Да.
— Ты с ней была знакома?
— Нет.
— А как ее звать — знаешь?
— Леной.
— Евгений продолжал с ней встречаться после того, как стал за тобой ухаживать?
— Нет.
— На чем основана такая уверенность?
— Я бы почувствовала.
— Такая любовь?
«Да» — ответила глазами.
— У Евгения много друзей?
— Есть.
— Твой брат в их числе?
— Да.
— А Толя Свиридов?
— Тоже.
— Но ведь он на суде выступал свидетелем обвинения!
— Нет.
— Что значит нет? Я не улавливаю…
— Он там ничего плохого про Женю не сказал. Наоборот…
Бородин пожалел, что толком не прочитал показания Свиридова — слишком спешил.
— Свиридов знаком с Леной?
Кивок.
— Встречался с ней?
— Да.
— До самого последнего времени?
— Нет. Осенью Лена с другим парнем ходила. Женя говорил, что тот недавно ее бросил, и она куда-то уехала насовсем.
— Как Евгений об этом узнал?
— От Толика.
— Свиридов переживает из-за всего этого?
— Конечно!
— Как это у него выражается?
— Я не знаю. Но Женя за него боится.
— Чего именно боится?
— Как бы, говорит, глупостей Толик не наделал.
— Так и сказал: глупостей?
— Нет, он по-другому сказал.
— Как?
— Ну не буду повторять! А смысл такой.
— Ну хорошо. И как же насчет глупостей? Уже поди наделал?
— Я не знаю.
— Ты на этих днях видела его?
— Вчера ходила.
— И что он сказал тебе про Евгения?
— Не знает он ничего.
— А с матерью Евгения ты разговаривала?
— Нет. Не ходила я к ней.
— Почему?
— Не могла.
— Почему она тебя не любит?
— Считает, что я во всем виновата. И ребенок.
— А Свиридов с ней говорил?
— Обещался сходить сегодня.
— Ждешь его?
Кивок.
— Он в чем ходит зимой?
— Когда в пуховике, а когда в дубленке. У них с Женей одинаковые дубленки и шапки.
— У вас тут что, в Верхней Пышме, фабрика дубленок и норковых шапок? Полгорода, смотрю, в них ходит.
Первый раз за все время разговора Вера улыбнулась:
— Нет, это фабрика детской игрушки по бартеру их так много получила…
Около полуночи Бородин вернулся в здешнюю милицию и оттуда позвонил Орехову домой.
— Слава, сейчас дуй в райотдел, хватай дежурную машину и…
— Кто мне ее даст сейчас?
— Это твои проблемы, а машина чтоб была! Подъедешь сюда, прямо к милиции.
— Да что там случилось, хоть скажи!
— Брать будем.
— Кого?
— Кстати, прихвати с собой Суслика, он нам больше не нужен.
13
Когда они втроем — Бородин, Орехов и опер из местной уголовки поднимались по лестнице в квартиру Свиридовых, Бородин на всякий случай переложил пистолет из кобуры в карман куртки и снял с предохранителя.
Позвонили.
За дверью тихо. На лестничной площадке темно, свет вырублен.
Стояли почти не дыша, напряженно прислушиваясь.
Но вот за дверью скрипнула половица. Что-то тихонько звякнуло.
— Кто?..
— Толик, это я, открывай! — скороговоркой выпалил Бородин, имитируя суматошный говорок Суслика.
И опять все тихо. Но вот из-за двери послышался глуховатый голос:
— Чего тебе?
— Чего-чего!.. — продолжал играть Бородин под рассерженного Суслика. — Верка прислала сказать… Да открывай, короче, бля!..
Суетливо защелкали замки. Дверь приотворилась. Бородин выбросил на порожек ногу, а Орехов, ухватившись за край двери, отворил ее настежь.
Крупный парень с модной стрижкой и золотым крестиком поверх белой майки побледнел на глазах и молча попятился вглубь прихожей.
— Лицом к стене и руки на стену! — громко скомандовал Бородин.
Анатолий беспрекословно исполнил команду, прижавшись к стене еще и лбом.
Орехов прошел в комнаты, в то время как Бородин прощупывал на парне одежду, а местный опер отправился за понятыми.
Осмотрев комнаты, Орехов заглянул на кухню и затем надолго застрял в ванной, занявшись переборкой нестиранного белья.
— Ну что, брат, натворил дел? Придется отвечать! — сказал Анатолию Бородин.
Тот не проронил ни звука. Видать, он все эти дни провел в изнурительном ожидании. И уже не осталось ни душевных, ни физических сил для того, чтобы хоть для проформы прикинуться непонимающим.
— Кстати, где родители?
— В гости ушли, — пробубнил Анатолий в стену.
«Повезло, — подумал Бородин. — При родителях не так-то просто было бы его забрать».
Орехов вынес из ванной комнаты измятые вельветовые брюки, показал Бородину и подошедшим к этому времени понятым. Возле правого кармана и в самом кармане отчетливо вырисовывались бурые пятна.
Орехов свернул брюки и вложил их в полиэтиленовый пакет. А спустя некоторое время, порывшись в ящике с инструментом, который стоял под ванной, выудил три разнокалиберных отвертки и укороченный шампур с плоским, косо срезанным и остро заточенным концом.
— Чем подколол парня? — спросил Бородин Анатолия.
Тот тупо поглядел на инструмент. Кивком показал на шампур:
— Этим…
— Из-за Лены Пономарёвой? — спросил Орехов.
Парень кивнул.
— И надо было?
Анатолий молча отвернул голову.
Бородин велел ему одеваться. Анатолий подошел к вешалке и трясущейся рукой стал снимать с крючка пуховик.
— Ты вот что, — сказал ему Бородин. — Надень-ка дубленочку! Уж будь при всем параде, как в тот день.
Дубленка висела тут же, в прихожей, и Анатолий, не говоря ни слова, надел и ее, и норковую шапку.
— Шарфик тоже не забудь, — подсказал Орехов.