Вечером они так и не поговорили — Янка пришла поздно и в сильнейшем возбуждении, Володя уже не стал ее дергать. Молча сидел на кухне и слушал, как она мотается по квартире, чем-то в ванной оглушительно гремит и поминутно роняет, напевая себе под нос. Повезло еще, что маму не разбудила, а то бы та устроила всем веселую жизнь!

Было безнадежно тоскливо и одиноко, как бездомной собаке. Умом Владимир прекрасно понимал, насколько это абсурдно, если озвучить вслух: "Дочка меня бросила, ушла к другому!" Он больше не самый главный и обожаемый в ее жизни мужчина, к такому в два счета не привыкнешь, нужно время. А ведь только ради нее и Ярика он столько лет играл этот бессмысленный спектакль под названием "Счастливая семья"!..

Володя тяжело, чуть ли не старчески кряхтя, поднялся с табуретки и включил электрочайник, тот высоко и пронзительно засвистел в тишине, словно над ним насмехаясь. Ну что ж, пускай будет второй полуночный марафон: ударим по одиночеству лошадиной дозой кофеина!.. "Могла бы, кстати, забежать перед сном, пожелать спокойной ночи, раз уж на то пошло. А ведь не забежала!" — с горечью подумал Владимир. Неужели Янка почувствовала его тяжелое настроение и то, что оно как-то связано с ней? С ее почти нечеловеческой чувствительностью — вполне возможно, что уловила, засекла внутренним радаром. Да только вряд ли она поняла, в чем тут дело, и еще не скоро поймет…

"Ничего, дочка, это не должно тебя касаться. Это мои страхи, я сам с ними разберусь. Счастливых тебе снов!" — Володя мысленно погладил ее по голове. Показалось, что Янка в ответ улыбнулась, не раскрывая зажмуренных глаз.

Проснулся он поздно, с чугунной головой. Дочка спозаранку уже прочно висела на телефоне: неужели со своим "кадром" любезничает? Ее голос звучал непривычно (в свете последних событий) громко и оживленно, на всю квартиру — вон как смеется-заливается во всё горло! Давненько он такого не слышал… Что самое поразительное, и не думает скрываться: обычно сотню раз перепроверяет, чтоб никто, не дай Бог, ни слова из ее секретных разговоров не перехватил. Вот ведь конспиративный Скорпиошкин, Штирлиц доморощенный! Янка между тем переспросила у того самого кого-то, к кому Володя не питал слишком теплых чувств:

— Подожди, какая станция? "Авторадио"?

Вихрем сорвалась с места и принялась сосредоточенно крутить настройку радиоприемника, пока не словила среди какофонии искаженных помехами звуков то, что надо. Незнакомый Владимиру певец, наверняка из новых, выводит с цыганским надрывом:

"О, это сладкое слово "свобода"!

Нам на двоих с тобою тридцать два года…"

Ну и дальше в том же духе. Дочку явно проняло: она устроилась в кресле, свернувшись калачиком — даже со стороны это выглядело страшно неудобно, у Володи тут же заныла спина, — и едва ли не ухом прильнула к любимому орудию музыкального труда. Ему стало невероятно смешно и отчего-то немного завидно (а почему бы и нет, собственно? Чтоб на двоих да тридцать два года!).

Через полчаса, не меньше, Янка с сожалением распрощалась со своим "кадром", тяжело вздохнула и понесла трубку на законное место в прихожей, прижимая ее к груди обеими руками, как драгоценного младенца. Володя стремительно отвернулся, чтоб дочура не разглядела его рвущуюся на белый свет улыбку, такую никакими силами не спрячешь! Если заметит, то, как пить-дать, обидится и начнет вопить, что он ее не уважает, не ценит и, главное, не воспринимает всерьез.

— Ты сегодня не в лицее? — хмуря для внушительности брови, спросил Владимир самым нейтральным деловым голосом.

— Мне на третью пару! — Янка почти со стоячего положения c размаху плюхнулась на диван, тот с перепугу натужно заскрипел, хоть какой ни воробьиный у малой вес. Володе всякий раз становилось жутко, что однажды она не рассчитает и ненароком промахнется, грохнется прямо на пол… С ее-то рассеянностью галактических масштабов!

— Хорошо живете.

— Ага! Не жалуемся.

Вот оно что!.. Володя внезапно с потрясающей четкостью вспомнил, будто молния сверкнула в голове: она маленькой любила так делать, года в два или три. (Ещё в том самом ненавистном Марине общежитии на улице Луговой.) В те времена у них прямо посреди единственной комнаты стоял обширный раскладной диван, они с первых же дней прозвали его "семейным". Янка выбирала момент, чтоб никто не стоял над душой, изо всех сил разбегалась и с размаху падала спиной на этот импровизированный "аэродром", потешно задрав маленькие лапки в канареечно-желтых колготах. (Марина любила одевать ее в яркие цвета.) Раз по двадцать на день дочура могла так взлетать и приземляться — никакие уговоры, увещевания и обещанные в скором будущем горы конфет не оказывали нужного действия. В то золотое время Володя любил шутить, что дочка станет космонавткой или на худой конец летчицей — и никак не меньше! А поди ты, совершенно всё забыл, как отрезало…

Правда, всего через полгода "золотое время" закончилось и наступил, по определению Марины, "тихий кошмар". Возможно, именно поэтому Владимир столько лет не вспоминал про дочуркины прыжки с дивана-на диван — чтоб не ворошить за компанию то, что неумолимо за этим весельем последовало. Подсознание проявило свою обычную мудрость и милосердие и поспешило задвинуть неприятные воспоминания в самый дальний угол памяти. Всё тот же фрейдовский механизм подавления: "ничего не вижу, ничего не слышу…"

"Тихий ужас" начался с того, что однажды Марина позвонила ему среди дня в полной истерике и сквозь невнятные причитания сообщила, что с Янкой "что-то не то". Володя успел сотню раз умереть и воскреснуть, как птица Феникс, пока наконец не разобрался, что к чему. Оказалось, по дороге в детский сад дочка вела себя очень странно: размахивала руками, точно ловила в воздухе что-то невидимое, на вопросы не реагировала и — "нет, ну ты представляешь?!" — заливисто во весь голос смеялась.

Услышав сие откровение, Владимир, помнится, рассердился — больше делать женушке нечего, высосала из пальца проблему!.. Для очистки совести в тот же вечер затеял с дочурой "взрослый разговор", и трехлетняя малышка с забавной серьезностью принялась рассказывать, что "уже давно" видит в воздухе разноцветные шарики. Синие, красные, голубые, серебряные — похожие на мыльные пузыри… Когда всё началось, Володя выяснить не сумел: для таких карапузов прошлая неделя — уже вечность.

К теме злополучных шариков они возвращались еще не раз и не два, а десятки, если не сотни раз: каждый день по дороге в сад повторялась эта увлекательная погоня за чем-то невидимым, счастливый смех и болтовня с самой собой. Прохожие косились на Янку, как на ненормальную, — кажется, именно это Марину и бесило больше всего. Извечная незыблемая проблема: "А что скажут люди?" По вечерам дочка послушно обещала, что "больше не будет" — как он сейчас понимает, непосильная для ребенка задача… В Володе, стыдно признаться, проснулся исследовательский азарт: удалось выяснить, что Янкины шарики как будто живые, невесомые — кружатся вокруг дочурки, подпрыгивают в воздухе, словно дразнятся и с ней, Яной, играют.

Еще через несколько недель обнаружилось, что и окружающих людей дочка тоже видит по-своему: светящиеся и разноцветные, ритмично пульсируют и иногда переливаются всеми цветами радуги. ("Не всегда переливаются, а когда настроение хорошее", — с сосредоточенно-серьезной мордашкой пояснила малышка.) Пытаясь перевести всё на шутку, Володя однажды спросил, какого же цвета ей кажется он? Ожидал чего-то детски-незатейливого, вроде розовых слонов, но этот малолетний философ глубокомысленно изрек: "Синий, а вот здесь немного черный…" И дочурка со знанием дела ткнула его пальцем в живот: именно в том самом месте, плюс-минус сантиметр, иногда прихватывал желудок, как следствие неудобоваримой корабельной стряпни.

От этого невероятного совпадения уже и Владимир поддался панике и потерял над собой всякий контроль (о чем впоследствии не раз сожалел). Схватил Янку за плечи и приказал — не попросил, а именно приказал! — больше так не делать: "никогда в жизни, иначе!.." Что "иначе", не договорил — она смотрела на него перепуганными, на пол-лица глазенками на заострившемся бледном лице. Возившийся неподалеку Ярик уставился на них двоих с изумлением, и Володя сразу же пришел в себя: вот вам и родитель, наорал на беззащитного ребенка! Успокоил Янку, как умел, отвлек детей новой игрой, но еще долго не мог простить себе эту вспышку, до того паршиво было на душе…

На следующий день дочка сильно заболела, в мгновение ока подскочила температура. Тридцать девять и пять — это он четко помнит, как вчера всё было! — и никаких других симптомов: ни насморка, ни ангины, ничего. К вечеру жар прекратился так же неожиданно, как начался, и вместе с ним бесследно пропали все эти шарики, светящиеся ауры, разноцветные люди и остальные Янкины чудачества. Ему бы сидеть да радоваться — а может, еще и перекреститься, что легко отделались… Но Володя не мог избавиться от мысли, будто что-то своим отчаянным воплем нарушил, вмешался недоброй волей.

Эти необъяснимые перепады температуры у нее случаются до сих пор, и точно так же, как в раннем детстве, обычно за полдня всё проходит. По врачам они с Мариной больше не бегают, надоело до чертиков — толку с того, если официальная медицина не может сказать ничего вразумительного! Последний эскулап мямлил что-то про подростковый возраст и гормоны, на чём и порешили. Надо будет у Янки спросить: а вдруг уже прошло, зря он себе душу-то разбередил?..

Как же им всё-таки повезло, что она ничего об этом не знает и не помнит! А Марина до сих пор день и ночь начеку, косится на малую, как на бомбу замедленного действия: вдруг опять что-нибудь не так, вдруг опять "отклонения от нормы"?.. Хотя правды ради стоит заметить, иммунитет у дочки хороший: болеет редко, от силы раз в год. Cлучалось несколько раз, что семейство в полном составе один за другим слегало, подкошенное сильнейшим гриппом, одна Янка отделывалась легким насморком. Всем бы такие "отклонения"…

Воспоминания понеслись всё глубже и глубже в прошлое: в скором времени после тех изматывающих событий он увлекся "Агни-йогой" — да так, как еще ничем и никогда в жизни не увлекался. Сидел ночи напролет над своими драгоценными, с огромным трудом заказанными по почте книгами и переписывал их вручную от корки до корки: "Зов", "Озарение", "Община"… Казалось, только так сокровенное знание может войти в самое сердце — через усилие пишущей руки и ежедневный кропотливый труд.

Примерно в то же время стали сниться прекрасные, тревожащие душу сны, наутро от них оставалось лишь чувство чего-то полузабытого и родного, как в детстве. Однажды среди глубокой ночи ему четко послышался негромкий ясный голос, настойчиво два раза повторил: "Владимир Александрович!" Что любопытно, сна было ни в одном глазу, всё происходило явно и отчетливо наяву. Володя ни капли не испугался, напротив, в радостном возбуждении растормошил жену и сбивчивым шепотом попытался рассказать, что произошло (дети уже спали). Но Марина была в своем репертуаре: обозвала его сумасшедшим и раздраженно перевернулась на другой бок, только издевательски скрипнул пружинами матрац. А Володино сердце колотилось гулко и сильно, отдаваясь горячими волнами по всему телу, пока потихоньку не успокоилось. На смену бешеному сердцебиению пришло сдержанное ликование и удивительно четкая мысль из "Агни-йоги": "Именно так ученик ощущает присутствие Учителя."

В следующие месяцы было еще много похожих опытов, один из них отпечатался в памяти на всю жизнь. Володя проснулся среди ночи, будто от толчка извне, взглянул на свои руки и спокойно про себя отметил, что они мягко светятся серебристо-голубым в темноте. (Достаточно яркий свет, при желании при нем можно даже читать.) Будить Марину на этот раз не стал, расхаживал по квартире и экспериментировал с непонятным свечением, как ребенок с новой игрушкой: нежгучее яркое пламя послушно переходило на дверную ручку, чашку с кофе, зеркало и кухонный шкаф. Нестерпимо хотелось поговорить с Янкой, расспросить, не так ли она когда-то видела свои "шарики"? Но дочка заканчивала второй класс, бредила новым увлечением — зоокружком — и про всякие детские причуды больше не вспоминала. Все ее разговоры за завтраком, обедом и ужином сводились к тому, согласится ли мама приютить умыкнутого на летние каникулы бездомного хомячка, самая насущная проблема…

Пожалуй, те бессонные несколько лет были самыми счастливыми в Володиной жизни. Каждый вечер перед сном он читал детям отрывки из "Агни-йоги" или Библии, "Нового Завета" — возрожденная со времен далекого детства традиция семейных чтений. Перебивая друг друга, они втроем спорили и смеялись, и мечтали вслух на всю катушку, засиживаясь допоздна. Ребята задавали вопросы, а Владимир с поражающим самого себя красноречием рассказывал сочиненные на ходу сказки о том, что всё вокруг нас живое: деревья и травы, неподвижные камни, даже звезды и небо над головой. Во всем есть искорка Бога, душа.

Дальше — больше: учил детей перед сном посылать добрые мысли всей планете, самыми простыми словами: "Пусть миру будет хорошо! Пусть всей Земле будет хорошо!" Говорил о том, что мысль материальна — "что бы мы ни думали, рано или поздно сбудется", — а потому нужно быть особенно осторожными. Не знаешь ведь, не причинишь ли своей случайной раздраженной мыслью кому-нибудь вреда — или кому-то из близких, кто в тот момент находился рядом, или самому себе. Вернется бумерангом и стукнет с размаху по лбу, соображай потом!..

Трудно сказать, какую часть из его философских историй — одну сотую или, может, десятую? — Слава с Янкой могли в том возрасте понять. Но Володя верил всем сердцем: когда-нибудь в них прорастут эти посеянные щедрой рукой зерна, просто не могут не прорасти… Марина его самодеятельными "духовными занятиями" (как Володя свои чтения называл) была откровенно недовольна и часто пыталась скандалить: "Чему ты их учишь, как они дальше будут жить, когда вырастут?!" Но ребята слушали с горящими от восторга глазами, особенно Янка. (Ярик всегда был скорее "мамин", с характерной практической жилкой: "Не учите меня жить, лучше помогите материально!")

А еще через пару лет всё постепенно сошло на нет: прекратились зовущие в неведомые дали сны, исчезло свечение рук и ослепительно-голубые, цвета сварки, вспышки перед глазами. Как будто бы он предательски незаметно скатывался вниз по наклонной плоскости, пока не приземлился в привычном опостылевшем мире, где никогда не было места фантазерам и чудакам… "Агни-йогу", впрочем, по старинке до сих пор иногда почитывает, но без прошлого фанатизма и на трезвую голову.

И всё равно порой бывает неудержимо, до сжимающей сердце тоски жаль тех летящих дней, которые, по сути дела, ничего хорошего ему не принесли… Враждебность и отчуждение жены, насмешливые комментарии друзей и тревожные мамины глаза. Не хотелось бы, чтоб Янка повторила тот же самый сценарий взлетов и падений, и горького разочарования под конец. Пока что она с завидным упорством дублирует почти все его юношеские увлечения: фантастика, музицирование с утра до вечера, психология, философия… Разве что радиоэлектроникой и всякой программистской бедой не интересуется, а в остальном — уменьшенная в полтора раза копия отца, женский вариант в мягком переплете.