Небо пестрое, как маскировочный халат. Солнце выглянет из-за укрытия, перебежит и опять скроется.

«Рама» тоже маскируется за тучками. Еще бы не маскироваться, когда один ястребок подстерегает ее снизу, а другой — поверх облаков!

Дорога в Тарасовку как будто знакомая и в то же время незнакомая. Тогда лес стоял чистый, а сейчас на листьях грязный песок, стволы в грязи. Да и на обочинах тогда не лежали дубы и грабы, поваленные авиабомбами и снарядами.

Юрий Баженов любил леса и поля. Вид древесных калек вызывал в нем протест и раздражение.

Как ни быстро он ехал, но даже эта шквальная езда не помогала. От самого себя никуда не скроешься. Безмолвно страдающий лес не мог отвлечь его от мысленного спора с Мариной.

Впереди на дороге, метрах в двухстах, с утробным ревом разорвался тяжелый снаряд. Баженов газанул, чтобы поскорее проскочить пристрелянное место. Следующий снаряд разорвался позади.

Из кустов вышла плотная маленькая регулировщица в плащ-палатке и повелительно показала флажком на дорогу, сворачивающую в лес.

У шлагбаума, под деревьями, помещался контрольно-пропускной пункт. У Баженова проверили документы, и он поехал дальше.

По лесу разбегались недавно проложенные дороги. Деревянные стрелы указывали путь в «хозяйства». Баженов ехал, придерживаясь направления — «Хозяйство Курдюмова». На ветвях и шестах тянулись черные, красные, зеленые телефонные провода.

Под деревьями выросли огромные кусты — замаскированные ветками танки. Были кусты побольше и поменьше. Пахло то бензином, то навозом, а то и кухней.

На очищенной от деревьев площадке, задрав к небу толстые дула, замерли под натянутыми над ними маскировочными сетями тяжелые орудия. Еще ближе к берегу, где бойцы рыли окопы сообщения и блиндажи, на огневых позициях выстроились тяжелые минометы.

Автомашины тоже были замаскированы. Часовые провожали офицера на мотоцикле настороженными взглядами.

Перед отъездом Сысоев рекомендовал Баженову обязательно познакомиться с новым вооружением танка — пушкой «76-ЗИС», превосходно расстреливающей «тигров», и с новым оружием — артиллерийскими самоходными установками «СУ», которых Баженов еще не видел. Да разве сейчас успеешь?

Главное, из-за чего он ехал сюда, это допросить пленного, галичанина по национальности, доставленного только перед утром с того берега и раненного во время переправы. Надо было поговорить с разведчиками и сельскими ребятами.

«Сейчас твоя главная задача — охота за новым противотанковым оружием, — сказал Сысоев, отправляя его, — но если хоть что-нибудь узнаешь об оружии стратегическом, бросай все и мчись в штаб».

Стрелка «Хозяйство Курдюмова» привела его к разрушенному и наполовину сгоревшему селу. То или не то? Солдаты буднично, будто копали огород, не спеша выбрасывали землю из ям. На дороге, еще не перерытой ходом сообщения, стояли офицер и автоматчик. Баженов остановил мотоцикл возле них и спросил, как проехать в штаб полковника Курдюмова.

— Предъявите документы.

Пришлось показать не только предписание, но и временное удостоверение.

— Это Тарасовка? — спросил Баженов.

— Тарасовка, — ответил офицер и пригласил его зайти в блиндаж к начальнику.

Баженов, раздраженный задержкой, последовал за ним. Возле стола сидел майор. Он просмотрел документы Баженова, позвонил в штаб оперативному дежурному и спросил, действительно ли посылали старшего лейтенанта Баженова в «хозяйство Курдюмова».

Убедившись в этом, он отдал документы, встал и попросил извинить за задержку. Два часа назад задержали двух власовцев в советской форме. Говорят — перебежали, чтоб искупить вину. А час назад задержали мужчину в штатском — назвался партизаном. Вот и проверяют. Майор рассказал, что всех жителей Тарасовки вывезли вместе с имуществом в безопасный тыл, куда именно — он не знает. Село трижды подвергалось артобстрелу.

Баженов попросил вызвать к нему старшего разведгруппы, вернувшегося из лесного массива. Узнав, что разведчики спят и комдив приказал не будить их, Баженов попросил проводить его к раненому пленному — «языку».

Пленный охотно отвечал, но болезненно морщился, говорить ему было трудно, да и знал он весьма немного.

Да, Гитлер, а особенно Геббельс грозили страшным «фергельтунг» (возмездием). Об этом солдатам много раз говорили. Это будет «фергельтунг» страшной силы: оно уничтожит все армии русских, англичан, французов ниже с ними и принесет победу Германии. О пехотном противотанковом оружии он слышал, но не видел его. Им, связистам, оно ни к чему. Говорили, будто крошит танки на мелкие куски…

Баженов вернулся к майору и выразил желание допросить власовцев. Майор отказал: власовцев и «партизана» уже отправили бы в разведотдел, если б не приказ члена Военного совета генерала Соболева задержать их до его приезда. Он здесь, в войсках, и с минуты на минуту должен появиться. Как бы не рассердился, если застанет старшего лейтенанта беседующим с власовцами.

— Я задам при вас только два вопроса и сразу же выясню, врут они или нет. Если врут — они мне не нужны.

И в этом майор отказал — по той же причине. Тогда Баженов попросил проводить его на наблюдательный пункт, откуда он мог бы осмотреть город. Это тоже было задание Сысоева: составить описание района операции.

Тот же боец провел его по ходу сообщения в окоп на НП. Здесь стояли две стереотрубы. В одну не отрываясь смотрел сержант и что-то диктовал бойцу. У другой стоял артиллерийский капитан и делал пометки на карте. Автоматчик доложил ему, кого и по чьему приказанию привел. Капитан жестом пригласил старшего лейтенанта к стереотрубе.

Прежде чем приникнуть к стереотрубе, Баженов облокотился на песчаный бруствер, глянул на тот берег, на Днепр, находившийся в десяти шагах от него.

Днепр! Сколько воспоминаний, мыслей и чувств связано с ним. Баженов любил эту могучую реку, реку своего детства.

…Взорван Днепрогэс. Взорваны заводы. А Днепр жив. И народ жив. Вот оно, свидание, о котором он так мечтал… Близкий разрыв на берегу вернул к действительности. — Так вас и убить могут, а я отвечай! — сказал офицер-артиллерист и заставил Баженова спуститься в окоп.

Артналет скоро прекратился. Через стереотрубу Баженов осматривал большой город на восточном песчаном берегу, поросшем травой и редкими деревьями и изъязвленном воронками.

До Киева ему, конечно, далеко, но город все же большой. Белели стены многоэтажных зданий. Правее по реке вырисовывался силуэт железнодорожного моста. Два его пролета были взорваны и упирались концами в дно реки. Наверное, вся подводная часть минирована. В левой части города темнели трубы заводов, расположенных возле берега. Офицер назвал ориентиры, а потом стал показывать.

Передний край противника, по данным разведки, был сильно минирован, колючая проволока — в шесть рядов, не считая той, что скрывается под водой. Берег минирован под водой. МЗП (мало заметное препятствие из тонкой проволоки), фугасы, надолбы… Эстакада. Над водой, в отвесном берегу, в бетонных колодцах — огневые точки. Первая линия окопов с блиндажами и ходами сообщения в подвальные этажи домов находится в метре и в полутора метрах от обрыва. Это глупо: стреляли тяжелыми, верхняя часть глиняной стены обвалилась, и обнаружилась траншея. Вместе с обвалившимся грунтом вывалилось гнездо с крупнокалиберным пулеметом. Послать бы саперов и подорвать стену с траншеей! В подвальных этажах каменных домов замаскированы доты. Два обнаружили: ориентир два, десять левее, правый угол, белый дом на краю улицы, и ориентир четыре, правее двадцать, у колокольни. Чтобы уничтожить, потребуется большой расход боеприпасов.

На НП пришел автоматчик и позвал старшего лейтенанта к генералу. У блиндажа Баженов увидел группу офицеров и среди них капитана Помяловского из отдела инженерных войск, с которым он ездил в радиоавтобусе. Баженов незаметно отвел капитана в сторону и спросил, нет ли чего нового и зачем он здесь.

— Езжу со своим начальством по всем хозяйствам. Интересуемся шириной, глубиной, скоростью течения, режимом реки, фунтом берегов и те де. А ты как здесь очутился?

— Приезжал допрашивать пленного. Сейчас вызван к члену Военного совета.

…Посреди блиндажа стояли двое в форме советских солдат — один русский, второй татарин.

— Входи смелее, Баженов, — пригласил генерал. — Эти «казаки» уверяют, что они и еще с десяток фрицев являлись «гарнизоном» островка, что на три километра южнее. И якобы этой паре удалось перебить остальных, то есть десяток фрицев… — Для наглядности генерал поднял вверх руки с растопыренными пальцами. — Говорят — перебили, когда те спали. Перебили, чтоб искупить свою вину. Советские шинели, что на них, якобы сняли с утопленников, прибитых к берегу. Ты о чем хотел с ними говорить?

— Интересно узнать о новом пехотном противотанковом оружии… если не будут врать. Но это легко проверить.

— Проверяй.

Юрий Баженов откашлялся и задал всего два вопроса: кто командует «казачьей» ротой и как она вооружена?

Оба — и высокий русский, и малорослый татарин — ответили правильно: командир — бывший директор универмага Клюев. В их артиллерии есть семидесятишестимиллиметровое орудие без колеса, которое они возят с собой.

Они рассказали, что из города давно уже выселены жители. В городе находятся только войска. Гражданские, которых заставили строить оборонительные сооружения, уничтожены.

Да, они берутся показать и на карте и на местности, где проходят траншеи, где в городе минированы улицы и перекрестки, где находятся известные им дзоты и доты.

Баженов спросил о новейшем противотанковом пехотном оружии.

— Какая-то «эфка» есть, — сказал высокий, со следами оспы на длинном лошадином лице. — Хвалились, будто крошит танки на крупу.

Только этих «эфок» еще мало. Нам не дали. Да и зачем они на острове, куда не придут танки?

— Чего ты врешь? — крикнул Баженов. — Эф-один — это обычная советская граната. Она поражает пехоту, а не танки.

— Ей-богу… хотя в бога вы не верите…

— А ты веришь? — спросил генерал.

— Заставляли молиться. Ну, клянусь, чем хотите, слышал, как наш командир говорил «эфка»…

— «Наш командир»? — с ударением на «наш» сердито повторил генерал.

— Будь он проклят. Шкура, сволочь! Против своих заставлял, гад. Ну, клянусь вам… ну, не могу больше. Не могу!

— Без истерики! — приказал генерал.

Высокий замолчал. Он стоял, понурив голову, и вдруг сказал:

— Если ефрейтор Фаст еще не подох от моих пуль, он может все сказать насчет «эфок». Поедемте со мной на остров, сами у него спросите…

Баженов, чтобы не свалиться с «виллиса», покрепче обхватил левой рукой власовца за талию. В правой руке, касавшейся сиденья, зажал пистолет. Нелепость вынужденной позы и смешила и злила Баженова. Он не слишком верил в искренность перебежчиков. А вдруг «там» решили ценой жизни десятка фрицев (да и фрицев ли!) заслать к нам разведчиков? Типичная рожа плута.

Когда же власовец, отвечая на вопросы, упомянул, что в двенадцать ночи к острову прибудет катер из города, чтобы сменить гарнизон, Баженов приказал шоферу сильнее «жать на железку».

Командир батальона располагался в пятнадцати километрах южнее островка. Комбат, старший лейтенант Сапегин, понравился Баженову деловитостью, фронтовым юмором.

Почему подчиненные так уважали своего комбата? Баженов попробовал это выяснить, пока комбат производил небольшую передислокацию своих подразделений. Пожилой телефонист, он же вестовой комбата, объяснял это так: «Верим ему все. Такой не подведет. Сам не доест, а бойцы сыты будут»…

Баженов познакомился с невысоким, худеньким школьником с погонами лейтенанта— командиром взвода Ольховским, выделенным, чтобы занять оборону на острове, и несколько удивился выбору комбата. Может быть, комбат считает островок плацдармом, не стоящим внимания, и посылает туда тех, кто ему не нужен?

— Зря вы подозреваете меня, что я действую по принципу «на тоби, боже, шо мени не гоже», — возразил Сапегин, когда Баженов прямо спросил его об этом… — Если б вы были охотником…

— Я охотник!

— Тогда вы должны знать, что нет более настойчивой, самозабвенно увлекающейся, не жалеющей своей жизни охотничьей собаки, чем маленький фоксик.

— Образ убедительный, хоть и не слишком лестный для характеристики офицера. В общем, вы хотите сказать, что не надо судить по наружности лейтенанта Ольховского о его качествах?

— Это не человек — это динамомашина в сто человеческих энергий! Да вы сами в этом убедитесь.

На лодке А-3 поплыли к острову.

Саперы разминировали восточный берег и заминировали западный теми же немецкими минами. Солдаты рыли новые окопы на западном берегу, в лозняке.

Баженов наблюдал за Колей Ольховским. Лейтенант поспевал всюду, приказания давал толковые, а если ошибался, не стеснялся исправить свою ошибку: конечно, не надо брать креплений из гитлеровских окопов на восточном берегу, как он вначале приказал, — ведь противника можно ожидать и с тыла. К тому же в восточных окопах можно будет отсидеться, когда противник будет бить по западному берегу, где окопы надо укрепить вербами и лозняком. Без креплений нельзя: песок.

Была в Коле Ольховском удивительная смесь романтических мечтаний о подвиге и трезвого расчета; подражание суворовскому аскетизму — и безмерная любовь к сладкому; гордое «я» — и умение принять разумный совет, пусть даже противоречащий его решению. Вообще же Коля Ольховский стремился подражать Сапегину, особенно в уважительном обращении с бывалыми солдатами. Он ел с солдатами, рыл землю вместе с ними.

По острову гитлеровцы не стреляли, считая его, видимо, занятым своими же солдатами. Наши же бойцы, работавшие на западном берегу, старались не показываться из лозняка, хоть на них и были немецкие плащ-палатки.

Радист Сапегина прежде всего занялся трофейной рацией. Радиоволны и позывные противника были ему известны, но если б он начал передачу, гитлеровцы в городе легко бы опознали не тот голос (не тот «почерк»), хотя таблица кода и была при рации. Поэтому радист начал работать так, будто рация испорчена. Он дал кодовый сигнал «прекращаю работу из-за неисправности аппарата».

Ефрейтор Фаст, ради которого приехал Баженов, оказался мертв. Да и как он мог быть живым, если его сначала оглушили таким ударом, что у него лопнул череп, а потом пристрелили пулей в затылок, как и остальных девять гитлеровцев.

— Да, я сказал неправду, — сознался перебежчик. — Хотел, чтобы кто-нибудь приехал сюда и своими глазами убедился, а то ведь генерал нам не верит!

Оружие убитых, зарытое в лозняке, не представляло для Баженова интереса. Коля Ольховский с увлечением объяснял Сапегину, как он залповым огнем из окопа сразу же срежет гитлеровцев на катере.

— Вот если б удалось захватить их живыми… — сказал Баженов.

— Да и катерок бы нам не помешал, — поддержал Сапегин. — Легче стало бы захватывать «языков» на том берегу.

— А мы так и сделаем, — горячо зашептал Коля Ольховский. — Пусть выйдут, а мы их схватим на берегу. Без выстрела. Кто будет сопротивляться — ножами.

— А моториста? — спросил Сапегин.

И чем дальше обсуждали, тем больше рождалось новых «вариантов».

Договорились до того, что хорошо бы на этом катере переправить взвод с огневым усилением на тот берег и под видом сменившегося гарнизона захватить сахарный завод, стоящий у самого берега…

Это так распалило воображение Коли Ольховского, что он тут же начал развивать, как он, захватив завод, будет овладевать домами и улицами города. Послушать его — судьба города зависела только от того, удастся ли «коменданту» острова захватить катер или нет. Подозвали перебежчика.

— Слушай, — обратился к нему Баженов, — если хочешь остаться в живых, говори только правду…

— Одну секунду, — прервал его Сапегин, — тебя, друг, как величать?

— Бывший боец Перепелкин.

— Как имя, отчество?

— Мое?

— Да, твое.

— Семен Семенович.

— Вот что, друг Семен Семенович, — начал Сапегин. — Ты поступил как герой, перебив этих гадов. Оправдался! Но еще больше будем тебя уважать, если ты поможешь нам захватить немецкий катер, а главное — захватить живьем моториста. Как думаешь, справимся?

— Очень трудно будет.

— Ты все условия знаешь, например, какие опознавательные знаки подает катер?

— Мигнет три раза красным глазком фонарика.

— А вы как отвечаете?

— Три раза зеленым и раз белым.

— Фонарик с цветными стеклами есть?

— Есть.

— А как происходит смена? Как бы ты организовал захват?

Катер стоял, уткнувшись носом в берег. Мотор работал на холостом ходу. Автоматчик, в прошлом керченский рыбак с сейнера, знакомился с мотором. Раненый немецкий моторист нехотя давал объяснения. Баженов переводил.

Трупы гитлеровцев стащили в одно место. Сержант обыскивал их, собирая документы. Лейтенант Ольховский и Сапегин выбирали кандидатов для первой группы. Нужны были люди смелые, дерзкие — и автоматчики, и пулеметчики, и саперы.

Сапегин настаивал, чтобы взяли с собой побольше гранат, особенно противотанковых. А их оказалось всего пять штук. Можно было послать катер на берег, но надо было спешить, чтобы гитлеровцы не заподозрили неладное.

Лейтенант Ольховский приказал первой группе грузиться. Еще и еще раз, уже на катере, он напоминал о порядке высадки на том берегу и повторял каждому его задачу.

Перебежчик Перепелкин вначале отказывался плыть, но Сапегин обещал, что его вернут с первым же обратным рейсом.

Со вторым рейсом отправятся минометы, мины, противотанковые гранаты, ПТР и еще один взвод.

Катер отбыл. Время шло. Стрельбы не было слышно. Ждали. На свой берег отправили двух раненых и боевое донесение командиру полка о выполнении задания и принятом решении.

Кроме того, Сапегин просил командира полка организовать артиллерийскую поддержку. В случае атаки гитлеровцев — окаймить сахарный завод заградительным огнем. Пристреляться можно было утром.

Со стороны сахарного завода донеслась наконец пулеметная стрельба и выстрелы пушки в сторону Днепра.

— Контратакуют? — спросил Баженов.

— На сахарном заводе есть дот, оттуда стреляют, — объяснил Сапегин и не ошибся.

Примчался катер. Моторист, керченец, передал донесение от Коли Ольховского. «Пустой сахарный завод заняли без выстрела, но чтобы овладеть дотом в нижнем этаже завода, срочно необходима взрывчатка». Далее следовала приписка: «Потеха! Блокировали дот, немцев не выпускаем, но и взять не можем. Немцы заперлись. Ничего сделать с нами не могут. Палят из бойниц в сторону Днепра, видимо, хотят вызвать тревогу в городском гарнизоне, а мы снаружи закрыли амбразуру дота куском разбитой стены. Скорее шлите взрывчатку!!! Пока писал — вернулась моя разведка; дома на улице пусты, за исключением одного, занятого фрицами. Решаю — продолжать операцию по овладению городом «Ключевой». Помогайте — займу весь город с ходу».

— Надо срочно ехать к командиру полка, — сказал Сапегин, — чтобы организовать все для развития успеха… во всяком случае — для защиты. Вот вам и «школьник»! Зарывается маленько, но золотой офицер!

На берег поехали на катере. По пути перебежчик Пе-репелкин возбужденно рассказывал, как захватывали завод и как лейтенант кричал немцам в дот: «Гитлер капут — ком хир!», а те ругались, не хотели выходить и подняли пальбу.

Комполка уже ждал их на берегу. Он шумно выражал свою радость по поводу неожиданного успеха. Катер сразу же был отправлен обратно с боеприпасами, минометами и уже в качестве буксира.

Он тащил за собой три лодки А-3 с бойцами.

Комдив Курдюмов. с которым они говорили по телефону, тоже радовался. Но уже после разговора с комкором он намекнул Баженову, что не худо бы «нажать», чтобы дивизии помогли, так как ему непонятно прохладное отношение командира корпуса. Это было сказано иными словами, завуалированно, но Баженов понял это как надо.

В штарм Баженов возвращался утром.

Со стороны сахарного завода доносилась частая стрельба. Стреляли автоматы, пулеметы, пушки. Полковник Орденков, которому Баженов доложил обо всем, повел его к начальнику штаба.

Полковник Коломиец внимательно, не прерывая, выслушал даже жалобу на прохладное отношение командира корпуса и спросил: какое решение о дальнейших действиях в городе группы Ольховского принял бы Баженов?

— Расширять «пятачок» у сахарного завода, занимать квартал за кварталом! Но для этого надо срочно перебросить туда живую силу и технику.

Начштаба молча показал Баженову на карту города, лежавшую на столе. Это был огромный коричневый лист. Улицы были объединены в кварталы, на каждом квартале стоял номер. И таких номеров было двести пятьдесят четыре!

Занятый Ольховским сахарный завод находился на южной окраине города, на низком берегу. Рядом с ним расположились жилые дома. Это и был квартал 254. Метрах в трехстах западнее берег круто поднимался. В пятидесяти метрах от обрыва проходило шоссе, за которым располагалась группа кирпичных заводов. Одна линия траншей тянулась по высокому берегу, вторая — за шоссе. На карте были обозначены ряды колючей проволоки. На высоком берегу — минные поля, МЗП, дзоты, доты.

Карандаш в руке начштаба пронесся над этой линией укреплений.

— Понял? — спросил он и тут же добавил: — Не надо считать немцев простофилями.

Но почему эта подробная карта города не спущена в батальоны?

— Как так не спущена? — начштаба пытливо посмотрел на начоперотдела.

— Выясню у топографов. Если они до сих пор не выполнили моего указания, ускорю.

— Вот если б нам удалось обойти город с запада и захватить эти кирпичные заводы, — карандаш начштаба коснулся труб на карте, — группа Ольховского нам бы очень пригодилась. Вот тогда ей и надо бы действовать!

— А сейчас какова ее задача?

— Только как отвлекающий удар. И это для нас очень важно. Пусть противник заблуждается. Но не вздумай проговориться! — Начштаба свирепо сжал губы, и знакомый Баженову шрам проступил на его подбородке.

— Разрешите мне послать лейтенанту Ольховскому карту города с нанесенной на ней обороной противника.

Начштаба неодобрительно покачал головой, усмехнулся и сказал:

— Через голову начальства? Хорошо, пошли. Но укрепления покажи только на участке Ольховского. Может, тебе еще надо объяснять, что, если карта попадет к противнику, ему станет ясна степень нашей осведомленности?

Баженов вернулся домой, доложил Сысоеву об итогах поездки. Вместе они пошли в военторговскую столовую. Знакомая официантка Даша подавала им еду и привычно подтрунивала над «молчальниками».

Баженов чувствовал себя усталым, но не оставался в долгу.

__ Я вас Не спрашиваю — Женаты ли, — сказал Сысоев. Знаю, женаты. А здесь вам мало ухаживать за сержантом Луганской, еще и Дашу контратакуете? Видно, лавры Степцова не дают вам покоя?

— А откуда известно, что я ухаживаю за Луганской?

— Информация информаторов. Аттестат жене послали? — Голос Сысоева звучал холодно. Лицо было худым, серым, глаза ввалились.

— Оформил.

— На много ли? — допытывался Сысоев.

— На все денежное довольствие. — Баженов говорил с какой-то горьковатой улыбкой, и непонятно было — то ли шутит, то ли всерьез.

— Вы что же — недавно женились?

— Женат давно, и с женой мы большие друзья. Но война — это война. Вносит в жизнь коррективы.

— Что за чушь! Моя ждала…

— И моя, вероятно, ждет. В общем, ей останется все. А мне на мой короткий век и пайка хватит.

— «Короткий» — это цыганка нагадала?

— Без цыганки знаю: долго не протяну. Так и жене написал.

— Да вы что?!

— А что? Мало людей погибает? Знаю, поймет она; нет У меня оснований считать себя застрахованным. Не сегодня, так завтра, не завтра… Э, да что там гадать! Днем раньше, днем позже, а убьют меня обязательно.

— Так уж и «обязательно», — зло усмехнулся Сысоев.

— Да. Обязательно убьют, — настаивал Баженов. — Потому что девиз мой таков: если уж воевать, так воевать, умирать, так с музыкой.

— Или голова в кустах, или грудь в крестах — орденах?

— Мне не кресты, мне характеры людские нужны! Эпизоды, до конца ясные мне! До сих пор кое-чего не могу толком понять. Только не смейтесь! У меня обнаружилось нечто, оказавшееся более сильным, чем чувство самосохранения.

Это «нечто» — как миллион магнитов манит, влечет, не подберу слова, в самый ад боя, велит крушить, уничтожать и при этом чувствовать себя чуть ли не богом, карающим дьяволов.

— Что за невоенная, идеалистическая система мышления! Бог… дьявол… магнит… Этак недолго докатиться до совсем противоположного вашему настроению… Был я еще командиром роты. Все время в бою. Солдаты устали. Опять атака. Почти всех поднял, а трое лежат, не поднимаются. Заставил их подняться. Пошли. А как пошли? Ни бросков, ни перебежек. Бредут, как овцы на бойню. Заранее решили — убьют. Ну, их и срезали… Не обрекайте себя заранее на смерть! Не ждите смерти. Ведите себя в бою так, чтобы вас было трудно убить. Не уподобляйтесь дичи, за которой охотятся, а сами будьте охотником. Я вам уже говорил об этом, а вы все за свое: «все равно убьют…».

— Да вы не поняли меня! Я именно так и веду себя. Вот это и есть, по-моему, — умирать, так с музыкой.

— Тогда говорите — побеждать, так с музыкой!

В тот же день офицеров собрали на занятия. Тема — форсирование водного рубежа. Действовали за командира дивизии, а когда явился начальник штаба и ознакомился с ходом занятий, то приказал сначала действовать за комбата, затем за комполка, а уж потом за комдива.

Для выбора предлагался любой пункт Днепра перед фронтом армии. Были сообщены необходимые данные о противнике, о своих войсках и соседях, характеристика реки. Требовалось принять решение на переправу, а для этого решить множество задач с одним и многими неизвестными.

Но основой всего был план боевых действий на противоположном берегу. Где наметить переправы, исходные районы? Где поставить дымовые завесы, а главное — форсировать после сильной артатаки и действий авиации или внезапно?

Когда разбирали решения задач, начальник штаба армии отвел Баженова в сторону и спросил:

— Ты сам придумал насчет взаимодействия с партизанами или что-нибудь знаешь?

— Когда я ездил в Тарасовку, туда, к члену Военного совета, доставили партизана с того берега. А там это единственный лес.

На второй день занятия продолжались. Впрочем, боевая учеба по форсированию шла во всех солдатских частях и подразделениях, не участвовавших в боях. Армия была и учебным комбинатом.

К оперативному дежурному явились двое бойцов. Согласно предписанию, имевшемуся у них на руках, он направил их в распоряжение Сысоева.

Баженов не узнал в них своих закопченных дружков из окопчика. Высокий, подтянутый старший сержант Богун, с чисто выбритыми щеками и подбородком и аккуратно подстриженными усами во всю губу, по бокам чуть свисавшими вниз на украинский манер, производил впечатление генеральского вестового, пользующегося услугами тыла. И шинель на нем была по фигуре, и кожаные, а не кирзовые, сапоги были не просто по ноге, а хорошо сшиты. Обычная пилотка сидела кокетливо. Богун производил впечатление знающего себе цену, следящего за своей внешностью, сильного, уверенного в себе и потому сдержанного человека. Как выяснилось из разговора, Богун «повидал жизнь», был умельцем. Он сам перешил шинель и стачал сапоги.

Низенький, полный боец Кураков, с широким безвольным бабьим лицом, коротким носом картошкой и толстыми губами, снова заставил Баженова вспомнить о бравом солдате Швейке. Тот, пожалуй, был практичнее: у Кура-кова и ботинки были большего, чем надо, размера; и шинель широка и не по росту; и обмотки выглядели неряшливо; и весь он имел вид штатского, случайно переодетого в военное.

Оказалось, Кураков отродясь не отбывал военной службы, работал шеф-поваром в московском ресторане, на войну пошел ополченцем, был ранен, а после госпиталя оказался в одном взводе с Богуном.

Богун принес еще один карабин-автомат и к нему полсотни патронов. Когда они узнали, зачем их вызывают, то с разрешения комбата разыскали второй грицаевский трофей. Баженов был в восторге: уж этот он оставит себе!

Он пошептался с Сысоевым, и оба встали.

— Смирно! — приказал Сысоев. — От имени службы объявляю вам благодарность за сохранение первого и доставку второго трофейных карабинов-автоматов. Буду просить командование о награждении медалями и присвоении очередного воинского звания. Вольно! Пробудете здесь дня два-три. Официально вы числитесь в моем распоряжении. Старший лейтенант Баженов еще будет беседовать с вами.

Баженов положил на стол фляжку, консервы и табак.

— Фляжку, — продолжал Сысоев, — вернете старшему лейтенанту. Но чтобы выпившими или болтающимися в расположении штаба вас никто не видел. Питаться и жить будете в комендантской роте. Сейчас напишу записку.

Под вечер, когда Сысоев был в дежурке, ему позвонил комендант, он же командир комендантской роты автоматчиков, и спросил, нельзя ли оставить обоих присланных бойцов для пополнения роты: Богун — отличный оружейник, и сапожник, и портной, и парикмахер. Второй — первоклассный повар. «Такой ужин сварганил из обычных продуктов — закачаешься».

— Вам, товарищ капитан, известен приказ, запрещающий содержать бойцов при штабе сверх штата? Просите члена Военного совета. Я не возражаю.

Комендант позвонил немного позже:

— Седьмой разрешил при условии, что я вместо них верну в часть двух своих. Когда вам понадобится Богун — пришлю.

В тот же вечер оперативный дежурный собрал у себя офицеров оперативного отдела по боевой тревоге.

В Что ты там наболтал? — негромко и зло спросил подполковник Овсюгов, вплотную подойдя к Баженову.

— А что именно?

— «Что именно»! Много берете на себя, старший лейтенант. — Подошел Сысоев, Овсюгов резко повернулся и отошел.

Вошли начальник штаба, заместитель начштаба по политчасти, начальник оперативного отдела и его заместитель.

Речь шла о чрезвычайном происшествии — о пропавшей оперативной карте, о повышении бдительности и ответственности. Был зачитан приказ: майора Барущака направляли в штаб дивизии начальником оперативного отделения, и это — только учитывая все его бывшие заслуги и награды.

Подполковник Овсюгов назначался на ею место, начальником оперативного отделения. Подполковник Синичкин назначался начальником оперативного отдела. Полковник Орленков переводился в заместители начальника ВПУ к генералу Дубинскому. ВПУ, в связи с готовящимся форсированием, предстояла большая работа. Кроме того, на ВПУ назначались подполковник Казюрин, майор Филиповский и старший лейтенант Баженов.

В ближайшие дни назначались занятия на местности по форсированию водной преграды. После этого все направленны, офицеры связи должны были отбыть по своим направлениям и дивизиям. Предстоит скрытая новая передислокация, широкая оперативная маскировка для введения противника в заблуждение.

Когда все разошлись, Сысоев отозвал Баженова в сторону:

— О чем вам говорил Овсюгов? Баженов передал их разговор.

— Понятно! Боится и злится. Барущак не пошел под трибунал, как он ожидал, а у Бутейко он себя покажет.

— А вы знали, что меня назначат на ВПУ?

— Рекомендовал. В план своей работы по изучению и использованию опыта войны включите тему «ВПУ во время наступления с форсированием широкой водной преграды». Программу разработки этой темы покажете мне. Не сомневаюсь, что ваша охота за «эфкой» окончится успешно… А пока возьмите в политотделе подшивки нашей армейской газеты за год и проанализируйте, как они подают опыт войны, военно-инструктивный материал. Выполните к вечеру. Необходимо для доклада члену Военного совета.

Баженов углубился в подшивку ежедневной армейской газеты. Поразительно, как много могут сказать даже заголовки!

«Боец! Прочти этот документ. Отомсти за смерть и кровь своих братьев и сестер!»

«Воинская задача армейской парторганизации». «Помни о химической опасности!» «Из бронебойки по самолетам врага» «Бессмертный подвиг комсомольца Красина». «Коммунист нашей роты». «Бой за водный рубеж». «В батальон прибыло пополнение». «Как переправляться вплавь». «Парторг батальона». В каждой газете — список награжденных. Юрий Баженов перечитывал статьи и заметки, обобщавшие опыт, учившие воевать. Их было маловато.

Подошел полковник Ивашенцев. Баженов вскочил, Ивашенцев снова усадил его и спросил:

_ О моем задании помните?

— Простите… о каком?

_ О докладе для офицеров штаба о взаимоотношении офицеров и населения в районах, только что освобожденных от оккупации.

— Совершенно забыл, виноват, товарищ полковник!

— Напрасно. Много осталось читать?

— Кончаю писать обзор.

— Тогда пойдемте со мной. Я собрал материал для вашего доклада, включая инструкции военным комендантам городов, — полковник улыбался.

— Товарищ полковник, а может бьггь, вы сами сделаете этот доклад?

— Товарищ старший лейтенант, научитесь лучше улавливать оттенки в разговоре военных. Если старший по чину говорит вам «прошу», считайте это вежливой формой приказания. В данном случае моя просьба — это приказание члена Военного совета генерала Соболева. — Полковник все так же доброжелательно улыбался.

Сысоев засел за таблицу «Соотношение сил». Впервые в ней фигурировала воздушно-десантная бригада, которую должны были забросить в тыл противника.

Баженова вызвал генерал Дубинский. Разговор о форсировании был длинный. Генерал интересовался не только этапами подготовительного периода, эшелонированием, но и всеми комендантскими службами на переправе, и оборудованием десантного пункта, и множеством других деталей.

Когда генерал замолчал и Баженов ожидал приказания ехать с ним, тот сказал:

— Инспектировать подготовку и боевые действия войск будем я, мой заместитель полковник Орленков, подполковник Казюрин и майор Филиповский. На вас я возлагаю следующие обязанности: организацию взаимодействия работы ВПУ с представителями других отделов, обеспечение ВПУ телефонной и радиосвязью.

Далее, организацию охраны, транспорта, помещений, питания, первой медпомощи. Подчиняться будете лично мне.

Когда-то Баженову приходилось, среди прочего, заниматься и хозяйственными вопросами, но это было давно… С чего же начать? Он решил обратиться за советом к Сысоеву. Тот охотно и со знанием дела набросал для него примерную схему ВПУ и штатный состав. Здесь был не только свой узел связи, но и противовоздушная оборона, и саперы.

Когда основные вопросы были решены, и Баженову стало ясно, с чего начинать и к чему стремиться, Сысоев вдруг посоветовал:

— Если хочешь, чтобы сержант Луганская попала на узел связи, то подполковнику связи Жаворонкову надо сказать совершенно обратное — только не направляйте, мол, Луганскую!

— Да мне даже спокойнее, если ее не будет. А вот Богуна и Куракова я хотел бы взять. Ведь автоматчиков дадут из роты охраны? Я думаю взять взвод.

Генерал принял представленный проект, и после его утверждения командующим приказал Баженову, чтобы через шесть часов все были в полной боевой готовности.

Конечно, комендант не захотел отпустить Богуна и Куракова, и Баженову снова пришлось идти к генералу.

Уточняя с подполковником Жаворонковым необходимые средства связи, Баженов попросил дать боевых телеграфисток — ведь придется быть в боевых условиях, — но только не таких, как эта Луганская. Сказал и сам удивился. «Там Марина будет подальше от Степцова», — мысленно оправдывал он себя.

Через шесть часов он знакомился с выделенными в его распоряжение связистами: Мариной Луганской и молоденьким младшим лейтенантом связи, свидетелем их первого разговора.

Марина Луганская скептически выслушала его наигранный возглас удивления и только сказала:

— Напрасные хлопоты, товарищ старший лейтенант.

В разрывах облаков показывается «Рама» и снова уходит за облака. Давно летает. Бойцы в окопах ругаются. «Рама», этот воздушный разведчик и наводчик, настораживает даже бывалых. В прошлые дни она только пролетала, а сейчас носится взад — вперед, утюжит небо над Днепром.

По дороге к Бережанам, пролегающей через лес против Ровеньковскнх высот, движутся танки. Другой лесной дорогой туда же движутся артиллерийские дивизионы.

По дороге к Криницам, южнее Тарасовки, тоже передвигаются артиллерийские дивизионы. Тем же трактом на машинах с прицепами движутся большие паромы.

Все это видит «Рама». Обо всем этом «Рама» радирует своему командованию.

Ночь. Звезды.

Над Днепром противник повесил множество ярких «фонарей».

Цепочки красных огоньков мчатся к «фонарю» — мимо? Тогда струя трассирующих пуль постепенно приближается к нему, и «фонарь» разлетается вдребезги. Огненные хлопья, осыпаясь, гаснут на лету.

Те же танки и та же артиллерия снова в движении. Только теперь они удаляются в тыл, чтобы завтра днем возобновить движение к Днепру. Пусть противник снова видит их, пересчитывает, суммирует? Затем и бензин и солярку тратят…

В эту ночь в районе железнодорожного моста чаше подразделение вело разведку боем. Задача операции состояла

в том, чтобы разведать систему укреплений на западном берегу, прощупать дороги, ведущие к «Ключевому», захватить «языка».

В бою участвовала артиллерия всех калибров. Нашим бойцам удалось зацепиться за берег, но гитлеровцы ценою больших потерь снова сбросили их.

В это же самое время гитлеровцы в свою очередь предприняли ночную атаку на сахарный завод, так как три дневные агаки успеха не имели.

По радиосигналу и красным ракетам-указателям наша артиллерия открыла огонь. Атака противника, как сообщил лейтенант Ольховский, была отбита.

В ту же ночь артиллерия противника на Ровеньковскнх высотах вела исключительно интенсивный огонь по сосредоточенным в левобережном лесу советским танкам и артиллерийским позициям; надо признать, что наши орудия первыми начали огонь. Сотни, тысячи немецких снарядов обрушились на лес! Скрежетали дубы. Трещали и рушились сосны, над лесом взлетали оторванные ветки. Противник мог быть доволен: он уничтожил, должно быть, немало танков и сокрушил много орудий…

На рассвете Помяловский, Сысоев, Баженов и другие офицеры осматривали «потери».

С лица Помяловского не сходила довольная улыбка. Макеты танков размещались на ложных выжидательных позициях, группами по четыре машины. Батареи фанерных орудий калибра 76 и 122 миллиметра также занимали ложные огневые позиции.

Колонна фанерных машин ЗИС-5 расположилась в непосредственной близости от «артиллерийских позиций». Пиротехники потрудились на славу: имитация орудийных залпов удалась настолько, что ответный огонь противника, подготовленного донесениями своей «Рамы», превзошел все ожидания. Здорово «набросали» немцы!..

Теперь, посте этой «битвы», саперы наводили порядок…

Группа офицеров вернулась в штаб.

Сысоев и Баженов зашли в разведотдел. Похудевший Андронидзе был в чрезвычайно веселом и воинственном настроении. На вопрос, чему он так радуется, Андронидзе ответил, вернее сказать — просипел (голос он потерял):

— Как не радоваться! Обе группировки противника остались на старых местах. Только к железнодорожному мосту он подбросил подкрепления. Пока наши труды не пропали даром! — Он трижды поплевал через плечо: — Лишь бы не сглазить…

Перегруппировка войск должна была начаться десятого сентября. Предстояло рокировать с правого фланга дивизию Бутейко. Чтобы она смогла проделать сорокакилометровый марш к району сосредоточения (Криницы — Тарасовка — Ольховище), ее надо было скрытно перевезти с правого берега, с «плацдарма», обратно на левый. Перед этим она должна не менее скрытно передать свои позиции частям дивизии Черкасова.

Если противник узнает об отходе дивизии Бутейко, он не будет держать на Ровеньковскнх высотах столько войск, и замысел всей операции рухнет.

Поэтому рации дивизии Бутейко продолжали работать на своих «старых», запеленгованных противником местах У Ровеньковскнх высот. Перегруппировку планировалось произвести за две ночи — с таким расчетом, чтобы тринадцатого начать форсирование.

Для генерального форсирования Днепра создавались три основные переправы: против Станиславовки (направление главного удара), против «Орешка» и в районе железнодорожного моста, против поселка Сосны. Кроме того, В создавались две дополнительные: одна — севернее Стаиис- Н лавовки, в районе с отметкой 80,0 против села Ключи (переправа № 1, всеми километрах южнее нашего «плацдарма» на Ровеньковских высотах), вторая переправа (№ 5) — в направлении сахарного завода, занятого лейтенантом — Ольховским.

Форсирование планировалось в три эшелона. Имелась, однако, только половина необходимых переправочных средств.

Чтобы военная тайна не просочилась, командиры и начальники отдавали приказы только устно. Штабы вплотную приблизились к своим войскам.

Особое значение приобретала сеть командирских наблюдательных пунктов непосредственно на берегу. На этих КНП уже дежурили офицеры штарма, уполномоченные, в частности, по возможности объективно характеризовать происходящие действия и тем самым корректировать не всегда точные сведения из соединений.

Взяв с собой Баженова, генерал Дубинский проводил командирскую рекогносцировку на участках трех основных переправ. Он же согласился на просьбу начальника оперативного отдела, чтобы Баженов побыл сутки оперативным дежурным.

Днем, во время дежурства, Баженов позвонил полковнику Ивашенцеву, что проработал все материалы и готов сделать доклад о взаимоотношениях офицеров с местным населением на территории, только что очищенной от оккупантов.

Полковник ответил:

— По известным вам причинам доклад придется отложить. Материал верните мне. Что надо для доклада — запишите.

Кодированные телеграммы стопками валялись на столе, но Баженов их даже не раскодировал: все они посылались только из расчета на перехват их противником.

Настоящие сведения привозили посыльные.

После обеда Юрий Баженов делал выписки ил инструкций и приказов военным комендантам городов. Он снова и снова думал о неизвестном пехотном противотанковом оружии, которое так и не удалось захватить, и почему-то вдруг вспомнил кусок черного провода в толстой резиновой оболочке, найденный им возле разбитого танка у Гнилушки. Пехотное противотанковое оружие — и электрический провод? Что у них может быть общего?..

Впрочем, он точно помнит, что те два танка все же были разбиты неодинаково, то есть не одним и тем же оружием…

Дверь открылась, и вошел Сысоев. У него был все тот же нездоровый цвет лица, те же ввалившиеся глаза, обтянутые кожей скулы. Он не сел на предложенный ему табурет.

Оглянувшись на дверь, которую он тщательно прикрыл, Сысоев спросил:

— Хочешь полететь «туда», — кивнул он на запад, — для связи с партизанами?

— Хочу, — мгновенно вскочил Баженов.

— А хорошо ли ты понимаешь, на что соглашаешься?

— Конечно! Во-первых, это исключительная возможность поохотиться за новым немецким противотанковым оружием, а во-вторых, я смогу собрать материал для очень интересной темы — «Взаимодействие наступающих войск армии, форсирующих широкую водную преграду, с партизанами, наносящими удар с тыла, для захвата батальонного пункта обороны немцев».

— Это так. Но, во-первых, не ясно, поступают ли условные радиосигналы от того самого партизана, которому они сообщены одновременно с вручением ему рации, или этого партизана захватили фашисты и выпытали код. А может, этот партизан и сам агент фашистов? Во-вторых, точно не известны ни силы партизан, ни их боеспособность. Насчитывается якобы пятьсот человек, вооружена из них лишь половина, противотанковых средств нет, орудий и подавно. Смогут ли они оказать эффективную помощь с тыла, или для фашистов это будут булавочные уколы?.. В-третьих, лететь придется этой ночью, садиться на поляне в лесу, где есть пеньки. Правда, обещали их убрать. Одним словом, шансов на успех мало… Я сам просился, да не пустили.

— Я же сказал, полечу, — ответил Баженов, начиная сердиться. — Только не знаю, отпустит ли Дубинский?

— Не твоя забота! Значит, согласен?

— Согласен.

— А с радиоаппаратом умеешь обращаться?

— Умею.

— Тогда жди вызова. Да… у меня личная просьба. Если среди пленных попадется «Мюллер», тот самый… помнишь Очеретяное?

— Помню. Не ты один его ищешь. Есть такая Оксана Солодуха, тоже наказывала мне сыскать его.

— Сохрани его для меня, не отправляй.

— Не сомневайся, Петер!

Баженова вызвали через двадцать минут. В комнате были командующий Королев, его заместитель Дубинский, член Военного совета Соболев и начштаба Коломиец.

— Не боишься? — спросил генерал Соболев.

— Никак нет!

Командующий объяснил предстоящую боевую задачу партизанского отряда. Ему придется действовать как стрелковому батальону.

Когда войска армии начнут форсировать Днепр, в частности в направлении села «Орешек», задача партизанского отряда — ударить по этому селу с тыла, из леса. Одновременно — не допускать подхода танков противника с севера и юга.

Для этого надо минировать дороги немецкими же минами. Организовать маневрирование минами, воспрещающее гитлеровцам маневрировать танками.

Командующий сказал еще, что хотя для плохо вооруженного отряда, не имеющего противотанковых средств, задача эта очень трудна, он считает ее все же выполнимой. А выполнить ее — значит обеспечить успех в захвате «Орешка», этого батальонного узла обороны. Подробности организации взаимодействия изложит начштаба.

Лететь Баженову придется на ПО-2 этой же ночью. Партизаны уже приняли сигнал о вылете и подтвердили это. Неясность обстановки, а отсюда и особая сложность задания заключается в следующем: после того как связного от партизанского отряда переправили через Днепр, от него поступил лишь один кодовый сигнал, подтверждающий, что он ушел, не потревожив немцев на бepeгy. На этом связь прервалась. Почему — неизвестно. Во всяком случае — не по вине армейских радистов!

Только сегодня утром связь возобновилась. Это была обусловленная волна, но партизаны стали передавать клером, и это насторожило. Предлагалась новая площадка для приземления — на расчищенной лесосеке близ Герасимовки. Обещали, что будет разложено много костров. Спустя некоторое время снова заговорила рация, на той же волне; но на сей раз это был, как установили радисты, «иной почерк». Подавались кодовые сигналы по таблице, врученной партизану для взаимодействия со штармом. Мы запросили о месте приземления. На карте этот квадрат в трех километрах западнее «Горы», в двадцати двух километрах от «Орешка», в шестнадцати километрах от Герасимовки, в пяти от северной опушки леса.

Надо быть готовым ко всяким неожиданностям, самым провокационным. Следовало бы предварительно послать разведчиков, но времени уже нет. О «Ч» с большой буквы сообщим по радио. Очень скоро!.. Надо рисковать. Иного решения не может быть.

Огромный риск — ночная посадка на поляну с пеньками. Самолет наверняка пострадает. Здесь главное — уберечь рацию, которую он повезет с собой. Есть еще риск приземлиться у немцев — они тоже разложат костры. Перед тем как послать кодовый сигнал «Приземлился у партизан», необходимо радировать пароль. Его нет в кодовой таблице и надо запомнить: три раза «семь-семь-семь-Орех». При второй передаче «пять-пять-пять-Лес». Каждый раз менять. Пароль повторять между сигналами кода. Георгий Васильевич все объяснит. Только, если этот пароль будет предшествовать кодовым сигналам, они будут считаться баженовскими, а не немецкими. Это касается всех кодовых сигналов, в том числе и сигналов прямого вызова артогня по объектам. То же правило действует для вызова грузовых самолетов с оружием, боеприпасами и продовольствием. Они уже готовы и ждут вызова.

Баженову будет вручена карта с нанесенными на ней разведданными оборонительными сооружениями, огневыми точками, ориентирами, целями. Баженов обязан сообщить сразу же о новых разведданных объектах, особенно в тылу врага. Еще будет вручена карта кодирования только для связи с ним.

Курит ли? Нет. Пусть возьмет спички, лучше зажигалку, и в случае необходимости сожжет все бумаги. Самолет поджечь, но лишь соблюдая условия обстановки: в лесу этого делать нельзя. Летчик знает, как вывести мотор из строя и все прочее.

Полетят без документов. Никаких погонов и офицерских шинелей. Наденет ватник, и не новый, чтобы не выделяться среди партизан, особенно при атаке.

Его роль в партизанском отряде — начальник штаба с чрезвычайными полномочиями. Командовать будет Льоха, это фамилия «Деда», командира партизан, в прошлом агроном. Но вмешиваться в его командование надо тактично. У «Деда» большой авторитет.

Вторая задача: как только будет сброшен наш авиадесант (за этим тотчас установить непрерывное наблюдение), сейчас же связаться через партизан с командиром бригады и организовать взаимодействие партизан с бригадой. Пусть комбриг вышлет офицера для связи с партизанами. Самому из леса не выходить.

Надо добиться, чтобы комбриг помог саперам командирами и трофейным оружием для организации маневра минами на дорогах.

— Авиадесант выбросят вот здесь, — показал командарм на карте. — Второй эшелон — западнее. — Это место он не счел нужным уточнять. — Не исключено, что часть авиадесантников приземлится в лесу. Чтобы они не блуждали, надо выделить небольшие группы партизан в качестве маяков в лесу, предварительно разведав, нет ли гитлеровцев на опушках. Если гитлеровцы для перехвата десантников заслали в лес полицаев и власовцев под видом партизан или «добровольцев» — задерживай, изолируй. Партизаны это сделают лучше тебя. У них на это особый нюх. Если парашютисты, попавшие в лес до начала сражения, не успеют присоединиться к бригаде — используй их. Все время держи при себе ракетницу и вовремя давай сигналы ракетой нашим самолетам, чтобы не приняли вас за гитлеровцев. Ну, вот, собственно, и все. Мы очень надеемся на тебя. Командарм помолчал.

— Что касается ведения нашего артогня по твоему вызову, имей в виду следующее: второй и третий дивизионы артполка будут работать только на тебя, а потребуется еще огонь — дадим, сколько надо. Организацию взаимодействия, равно как условные указания для авиации, сигналы и прочее уточнишь с Георгием Васильевичем. На тебя будут беспрерывно работать две наши мощные радиостанции. Можно считать установленным, что ночью короткие радиоволны иногда не проходят. Поэтому старайся передавать не ночью, работай не на штыре, а с двойной, тройной антенной. Ну, все это тоже уточнишь с Георгием Васильевичем.

В заключение командующий сказал:

— Помни: направление главного удара войск армии — «Орешек»!

Баженов даже не улыбнулся, хоть и знал отлично, что в действительности направление главного удара — Станиславовка. Он понимал желание командующего заставить его, Баженова, осознать всю ответственность возлагаемого на него задания.

О серьезности задания говорило и то, что на него будут работать целых два артиллерийских дивизиона, в их числе третий, укомплектованный двумя батареями тяжелых орудий калибра сто двадцать два миллиметра.

Уже перед самым уходом Соболев вернул Баженова, отвел его в сторону и спросил, глядя ему в глаза:

— Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что ни при каких обстоятельствах не можешь сдаться в плен?

— Понимаю. Не сдамся!

— Отбивайся и пробивайся, но в плен не попадай. Теперь ты знаешь направление нашего главного удара и можешь оценить важность твоей миссии. Во что бы то ни стало разыщи партизан и организуй взаимодействие. Я в тебя верю. — Он крепко пожал руку Баженову.

Начштаба повел Баженова к себе. Около часа они работали, а потом был вызван летчик. Баженов его и раньше видел, но только сейчас с ним познакомился. Это был плотный, добродушный улыбающийся парень в унтах и шлеме. О таких говорят: «свой в доску» и еще: «особых примет не имеет». Все звали его Вася-Василек.

Начштаба уточнил методику выхода к месту посадки и еще раз повторил приказ:

— Если окажется, что сели у противника, — живыми не давайтесь! Постарайтесь пробиться к партизанам.

— Будет исполнено!

— Ни с кем больше не разговаривай, — обратился он к Баженову. — Ожидай в комнате моего адъютанта. Тебе все доставят: ватник, автомат, рацию, ракетницу и прочее.

Ночью начальник штаба отвез Баженова к самолету, Вася-Василек встретил их сообщением, что ему приказано не на бреющем лететь, как было задумано, а забраться на тысячу триста. Карту района приземления он изучил досконально.

Начальник штаба пожелал обоим успеха и обоих поцеловал. Командир эскадрильи дал Баженову свой шлем и очки.

Баженов уселся поудобнее, поставил рацию на колени, автомат сбоку, на пол. У него было одно стремление — действовать.

Аэродром находился поблизости от штарма; чтобы на ПО-2 пересечь Днепр на большой высоте, надо было еще на нашей стороне забраться повыше. Баженов, тоже хорошо изучивший карту, вначале не понял, почему самолет полетел не к Днепру, а в тыл: Вася-Василек «крутил спираль», поднимая «Уточку» к заданному потолку.

Однотонный, уверенный рокот мотора вдруг как бы захлебнулся. Самолет встряхнуло, у Баженова возникло ощущение, будто они проваливаются в воздушную яму. «Уточка» переваливалась с крыла на крыло, эта болтанка усиливалась, и Баженов мечтал сейчас об одном — лишь бы не укачало… Снизу доносился гул и гром, а здесь в вышине наступила тишина. Слышался только нарастающий свист ветра.

Баженов выглянул через борт. Внизу проплывает широкий темный проспект, кое-где неровно освещаемый редкими фонарями, парящими в небе. По обеим сторонам проспекта вихрится огненный карнавал — яркие вспышки залпов и взрывов, многоточия трассирующих цветных огоньков, взлетающие ракеты…

«Уточка» бесшумно пролетает над Днепром.

По ним не стреляют: то ли не заметили, то ли умышленно «не замечают»…

Вот и западный берег. Остались позади разноцветные огни на черном бархате. Снова затарахтел мотор. Внизу теперь тьма. Вверху, в разрывах туч — холодные звезды.

Юрий Баженов внимательно поглядывал на часы. Два километра в минуту — двадцать два разделить на два — одиннадцать летных минут от Днепра. Светящаяся стрелка компаса, укрепленного на запястье, указывает на правый борт: они летят точно на запад.

Чтобы не улететь к Герасимовке, они условились держаться в двух километрах от северной опушки. За ней виднеются яркие огоньки. Огоньки движутся попарно: фашисты ездят при включенных фарах. Где-то там — Станиславовка.

Справа, вдалеке, быстро замигали красноватые вспышки. Неподалеку от «Уточки» в небе стали быстро возникать и так же быстро гаснуть огненные кляксы: скорострельные зенитки на ощупь работали шрапнелью.

Семь минут. Восемь. Лес внизу стоит темный, затаившийся. Девять минут… Двенадцать. В чем дело?.. Не возвращаться же! А если так и не будет костров? Где садиться?

Почти одновременно они вдруг протянули левые руки вперед и вниз: костры! Наконец-то… Симметричные группы светящихся пятен быстро приближались. Согласно условию, Баженов должен был ударом по плечу дать сигнал приземляться.

Но радость исчезла так же быстро, как и появилась: на поляне было слишком много костров… |

Много костров обещали им на лесосеке возле Герасимов-ки. Это было явно провокационное приглашение. Неужели они сбились с пути? Нет, опушка справа. Светящаяся стрелка компаса показывает направо. Это не Герасимовекая лесосека!

Почему же так много костров? Может, фашисты раскодировали радиограмму и захватили и эту поляну?

Среди множества разнокалиберных костров отчетливо виднелась буква Т: пять одинаковых костров с востока на запад и три в голове, с севера на юг.

Была бы одна эта буква Т — и не было бы никаких сомнений. Провокация или нет?

Приземляться или Нет, он не может вернуться в штаб. Не может! Как же быть?

Баженов сосчитал костры. Кроме костров в букве Т — еще пятнадцать. Какое же он как командир должен принять решение? Пункт четвертый приказа начинается словами — Я решил… «Я решил», — мысленно начал Баженов, но закончить не мог.

Летчик нетерпеливо оглянулся. Его командир высунул голову за борт и всматривался в огни, уплывавшие назад. Не дождавшись указания, Вася-Василек лег на обратный курс и снова пролетел вдоль костров, но уже с другой стороны. По ним не стреляли. А офицер почему-то не хлопает по плечу. Не решается, что ли?

Баженов тронул его за плечо и показал рукой — пройти пониже над буквой Т.

Самолет прошел бреющим полетом. У крайних костров отчетливо виднелись фигурки людей с запрокинутыми вверх лицами. Баженов поднялся и ударил летчика по плечу. Тот поднял руку: иду на посадку. Но еще дважды он пролетал над поляной, высматривая, как бы сесть так, чтобы не угодить в один из костров. «Вот олухи, — сердился он, — заставь дурака богу молиться…»

Выключен мотор. Костры мчатся на них. Ближе, ближе. Земля — черный провал, ни черта под собой не видно.

Баженов прижал рацию к груди, уперся ногами и локтями, предвосхищая сильный толчок. Его рвануло с места. Удержал ремень-пристяжка. Самолет с треском врезался во что-то и замер, задрав хвост кверху.

Баженова швырнуло лицом о козырек, но невероятным напряжением воли он удержал в объятиях рацию.

Кругом было темно и тихо. Контузия? Боли он не чувствовал, но ничего не слышал и не видел.

Кое-как повернув голову, он вдруг увидел силуэты подбегавших людей, услышал голоса — «опрокидывай обратно», кричал кто-то, — и тут он понял, что козырек не перед ним, а под ним. Удерживая левой рукой рацию, правой он сбросил очки, протянул руку вниз, — автомата рядом не было. Пошарил у ног — нет. Нащупал кобуру, вынул «парабеллум» и сунул его за пазуху. Самолет опрокинулся назад, и Баженов вернулся в нормальное положение.

На крылья вскочили двое. Один выхватил из рук Баженова рацию, второй потянул его за плечи, помогая вылезти.

Баженов стоял возле самолета, окруженный толпой, и держал руку за пазухой.

— Партизаны?! — спросил он. В его вопросе не звучала радость, которую должен бы проявить советский командир.

— А вы что, не к партизанам летели? — раздалось из толпы.

— А на кой черт так много костров развели?

— Возле пеньков жгли, чтобы вы не разбились.

— А вы на яме споткнулись!

— Да вы кто такой? — полюбопытствовал наконец кто-то.

— Кто я такой — об этом знает ваш командир. Где он?

— Чтобы говорить с командиром — отдайте оружие.

— Мой автомат выпал из самолета, когда мы тут кувыркались. Пистолет и финку можете взять, если надо, но кое-что я себе все же оставлю. — Говоря это, Баженов достал из кармана заветную «феньку», быстро выдернул чеку и поднял над головой.

— Вот так, — сказал он, — чека вынута.

Разожму пальцы — граната сработает. Если вы враги — у меня другого выхода нет. Если друзья — партизаны, отойдите, позовите командира.

— Та где же они? Живой? Не раненый? — донесся в это время басистый голос.

— Живой!

— Здесь они, — облегченно загудели партизаны. Толпа раздалась, и перед Баженовым предстал высокий бородач. Именно так выглядел Отто Юльевич Шмидт на фотографиях середины тридцатых годов. Он протянул обе руки, и Баженов должен был вложить в них свои, все еще сжимая в руке гранату.

— Пока еще живой, — впервые улыбнулся он, вставляя чеку на место и опуская гранату в карман.

Теперь они обнялись, и бородач заставил трижды поцеловаться с ним.

— Ну, я рад — так рад, что и передать невозможно, — гудел бородач. — Хлопцы, кричите «ура!»

— Ура-а-а! — прокатилось по поляне.

И не только то обстоятельство, что бородач походил на образ, описанный Соболевым, и не то, что рядом с Льохой стоял тот самый партизан, которого он видел в дивизии Курдюмова, а неподдельная радость на лицах, освещенных бликами костров, убедила Баженова, что он прибыл по назначению.

Он тоже кричал «ура», пожимал руки, тонул в крепких объятиях, кого-то хлопал по плечам, и кто-то его хлопал так, что дух захватывало…

Ему подали его автомат.

— Ну, орлята, — обратился Льоха к партизанам, — загасите костры. Все, кроме боевого охранения, — айда на базу! А вы, — обратился он к группе партизан, — идите не ближе десяти шагов впереди и позади, и чтобы никто к нам не подходил: у нас будет свой разговор.

Ночь была безлунная; «молодых» лишь обозначился узеньким серпом на небе. Баженов шагал рядом с бородачом. Позади них шли еще двое.

— Я Льоха, Кондрат Григорьевич. Опять же «Дед», и опять же «Борода». В прошлом агроном, а сейчас командую этим партизанским отрядом. А кто вы?

— Я Баженов Юрий Николаевич, помощник начальника оперативного отдела штаба армии Королева, прибыл к вам в качестве начштаба на время наступления.

— А звание у вас какое? — ревниво спросил шагавший позади немолодой мужчина с выправкой военного.

Баженов мысленно прикинул: этот не меньше, чем капитан или майор.

— Майор! Майор Баженов. Окончил Высшие Стрелкова тактические — «Выстрел». Слышали о таких? По курсу командиров полков.

— Слышал, — уже с уважением и, как показалось Баженову, с оттенком сожаления отозвался спрашивавший.

— А вы кто? — спросил Баженов.

— Начальник штаба, комбат Киселев. В сорок первом попал в окружение. Был ранен, захватили в плен. Дважды бежал. Второй раз — сюда.

— Товарищ Льоха, вы не возражаете против назначения меня вашим начштаба? Так будет удобнее для организации взаимодействия с армией Королева.

— Приветствуем. Комбат Киселев будет вашим заместителем.

Баженов спросил Льоху, не комиссар ли их четвертый спутник.

— Комиссара похоронили. Позавчера. А это наш боевой комроты Петро Бугаенко.

Бугаенко был невысокий, плотный. Баженов в темноте не мог разглядеть ни его лица, ни выражения глаз, отметил только, что ходит он вперевалку, как на палубе при шторме, — невоенная, в общем, походка. Рукопожатие — железное. Сильный мужчина!

Заговорили о противнике, о действиях партизанского отряда.

Положение отряда было трудным: противник блокировал партизан в лесу. Села вокруг леса — это опорные пункты противника. Партизанам удавались вылазки мелкими группами, но их эффективность была незначительной. Отряд в пятьсот сорок человек фактически бездействовал. Нынешней численности отряд достиг, когда немцы стали выселять местное население. Поэтому не все в отряде воины, есть и простые селяне, без какого-либо боевого опыта. С их приходом создалось тяжелое положение с продовольствием: в ближайших селах не осталось ведь ни населения, ни продуктов. Партизаны охотятся в лесу. Ловят рыбу в озерах. Отбивают у фрицев машины с продуктами. Но в последнее время гитлеровские машины движутся под прикрытием: спереди танк, сзади бронетранспортер. За галеты с таких машин приходится платить кровью.

Оружия тоже мало. Его хватает только на половину отряда. Поэтому оружие — кроме находившегося у разведчиков, пулеметчиков, бывалых солдат — было не закреплено, передавалось из рук в руки.

Около половины партизан так или иначе проходили в свое время военную службу. Некоторые же только здесь научились стрелять из винтовки.

Отряд состоял из двух рот, пулеметного взвода (три пулемета, и те ручные), взвода разведки, взвода связи, хозвзвода и медсестер… Словом, это был почти стретковый батальон, и это «почти» было весьма ощутимо. На исходе были и боеприпасы. У бывалых солдат оставалось по полусотне патронов, у других — по десять-двадцать штук на винтовку.

Чем больше вникал Баженов, тем больше расстраивался. Самым скверным считал он отсутствие противотанковых средств: остались всего три противотанковые гранаты в несколько бутылок с зажигательной смесью.

— Ну и положение, — вслух огорчался Баженов: — командарм рассчитывал на батальон, а здесь, учитывая количество пулеметов и боеприпасов, — только взвод, да я к тому до полного комплекта не хватает пулеметов…

И к танкам подступить не с чем!

— Не совсем так, — возразил Киселев. — Мы используем против танков немецкие же противотанковые мины. Выроем окопчик метрах в тридцати от дороги, а мину на веревке располагаем по ту сторону дороги; едет по дороге танк, а партизан эту мину ему под гусеницу подтаскивает…

— Но это на дороге в лесу. А при наступлении, в селе, например?

— При наступлении — хуже дело. Да, плохо с противотанковыми средствами! Есть у нас немецкое противотанковое орудие, но без снарядов. Могли бы в эти дни раздобыть, но генерал Соболев приказал никакой активности не проявлять. Будто партизан здесь нет. Были, да все вышли…

Половину землянки занимали нары, застланные сеном, прикрытым плащ-палатками. На стенах висели автоматы и винтовки.

На бревенчатом столе, при свете лучины, то и дело советуясь с Льохой, Киселевым и Бугаенко, Баженов составил заявку на оружие и боеприпасы, продовольствие и медикаменты.

Он просил сбросить парашюты с этим грузом в том же квадрате, где сам приземлился. Сообщил, что их ПО-2 вышел из строя. Закодировав текст, он передал его в назначенное время. В ответной кодированной радиограмме их поздравляли с благополучным приземлением и требовали сведений — производил ли противник перегруппировку войск.

Баженов послал подробное донесение о противнике по данным, которыми располагал отряд. Главным и достоверным было подтверждение, что противник не произвел изменений в группировках войск, за исключением Сосен, куда прибыло подкрепление — танки, пехота и артиллерия.

Своих выводов из этих наблюдений Баженов не сообщал: и так все было ясно… Андронидзе опять будет плясать лезгинку.

Ответ на предыдущую радиограмму гласил: «Заказ принят. Принимайте сорок пять мест груза в указанном вами месте. Жгите костры — четыре группы по четырем углам поляны».

Все обрадовались. Льоха отрядил на поляну партизан во главе с Киселевым и командиром роты.

В землянке Баженов снова и снова расспрашивал о противнике. Начальник разведки Павел Рупсовский отлично знал город. Он родился в нем, учился там, в школе и в пединституте, а когда вошли немцы, стал связным партизан, поддерживал радиосвязь. На улицах города он щеголял в шикарном костюме и галстуке бантом. Немецкие солдаты называли его «Американец», партизанская кличка была «Поль».

Баженов пожалел, что не захватил с собой карты города, но Поль начертил ему точный план и указал, где и какие оборонительные объекты были полмесяца назад, когда он последний раз под видом «казака» побывал в городе.

— А нельзя ли вам сейчас побывать там?

Трудно, — сказал Поль. — Очень трудно: идет проверка на каждом шагу. Но если надо…

— Перекур! — громогласно объявил Льоха-«Борода».

На столе появилась каша из пшеницы, коржи из смешанной овсяно-ячменной муки и четверть с самогоном.

— Откуда? — удивился Баженов.

— Разведчики разжились, — «Борода» кивнул на Поля.

— В ярах леса, что под «Узлом», — сказал Паль, — прячется тысяч двадцать пять народу. Я уже докладывал — фашисты готовят против них карательную экспедицию. А они без оружия. Уничтожат, если армия не поможет…

Баженов достал из своего вещевого мешка консервы, хлеб, чай, сахар, масло и положил на стал.

— Куришь? — жадно спросил Льоха.

— Нет, — сказал Баженов и вынул пачку табаку

— Вот это да! — «Борода» тут же соорудил толстенную, как сигара, самокрутку и задымил как паровоз.

— А еще есть?

Баженов вынул еще пять пачек.

Льоха вызвал хозяйственника и показал, как делить. Для себя и командиров (до взводных включительно) он оставил полпачки. Затем он налил кружку самогона и подал Баженову. Тот сослался на необходимость работы, отпил немного и передал Полю.

— Наша «девица» даже не пригубливает. Со встречей и за успех!

Льоха выпил до дна и закусил кусочком хлеба. Он пил много и почти совсем не закусывал.

Зато Поль ел жадно и в глаза не смотрел — стыдился, что много ест. Выпил чаю с сахаром. Льоха не пил.

— Я свой сахар, — сказал он, взяв два куска, — отдам раненым.

Баженов спохватился и попросил Поля отнести раненым весь сахар и оставшиеся продукты. Льоха задержал Поля, кое-что отделил «для нашего начштаба, не привыкшего к партизанским харчам», а остальное велел отнести медсестре. Баженов запротестовал и заставил Поля взять все.

Льоха полулежал на нарах, опираясь на левую руку, смотрел на огонь лампы и, дирижируя правой, негромко напевал «Ой, хмелю мий, хмелю». Они были сейчас одни в командирской землянке.

Баженов спросил, есть ли у Льохи немецкие карты, переписка, документы — и не получил ответа. Он повторил вопрос, и снова безрезультатно. Тогда, уже повысив голос, он сказал, что на месте Льохи он на время подготовки к наступлению и предстоящих боев запретил бы, под страхом расстрела, пить самогон, даже приносить его сюда.

И уж, конечно, кто-кто, а Льоха сам бы должен подать пример трезвости, а не… Он не договорил.

Льоха продолжал петь, не меняя позы, будто ничего не слышал. Баженов встал, взял бутыль за горлышко, но руку его перехватил Льоха:

— Ты погоди, погоди. Уж больно ты, майор, горяч на расправу. Не мне — раненым надо, раны промывать.

Баженов брезгливо посмотрел в пьяные глаза, взялся рукой за пояс и зашагал, затоптался на месте (по землянке не разойдешься!), потом сел.

Льоха тоже присел и начал делать самокрутку.

— И так не так, и то не так, а як? Ты когда-нибудь писал письма самому себе? — вдруг спросил он, пересыпая табак на другую, неразорванную бумажку.

— Себе? Как это понять?

— А так, как слышишь. Письмо к себе, к своему «я*…

— Не приходилось. До такого еще не допивался.

— А ты злой. Да… А мне довелось писать. И был я трезвый… а может, и не очень… Только это было не от водки. И от мыслей захмелеть можно. Случилось, разгромили нас каратели. Было это два года назад, в лесу под «Узлом», где сейчас народ прячется. Не было у нас тогда военного опыта. Уцелело человек восемь. Рассеялись, чтоб уже в этом лесу собраться. Пришел я в этот лес, ищу, ищу — никого нет. То ли погибли в пути, то ли сбежали. Дни идут, а я один. Совсем один на весь лес! Нет хуже, как быть одному, да еще без дела. Что на белом свете делается — не знаешь… Не привык я без дела сидеть. Пытка! Начал было везде землянки строить. Понастроил их много. А все никого нет. Беда… Начали за мной каратели охотиться, как за зайцем. Убегаю. Прячусь. Маскируюсь. Есть нечего, патронов нет. Пошел из леса — пулеметчики подранили. Забился, как раненый зверь, в глушь.

Льоха долго молча курил, прежде чем продолжать. — Вот тогда я и начал писать письма к самому себе. Не Кондрат Льоха пишет к Кондрату Льохе моей рукой

Партия ко мне пишет. Держитесь, Кондрат Григорьевич Льоха! Родина про вас помнит. Помнит и не забудет. Весь нарсш воюет — и вы воюйте! Не падайте духом, продолжайте борьбу… Не совсем этими словами, конечно, сейчас слова от ума идут, а те кровью сердца были написаны… Ну, и я пишу ответ — клянусь, мол, народу…

Он снова надолго замолчал.

— И много писем написали?

— Десятка полтора. Бумаги не было, так писал на немецких листовках, что с самолетов сбрасывали, — знаешь, что призывали сдаваться в плен…

— Куда ж вы те письма девали?

— В бутылку их прятал, а бутылку в дупло. Станет сумно, невмоготу, — прихожу и читаю. А когда начали партизаны собираться, тут уж не до писем стало…

— А целы эти письма?

— Может, и целы. Так и лежат в бутылке, в дупле.

— Очень прошу, если можете, отдайте их мне!

Льоха взглянул на него с недоумением, и Баженов поспешил пояснить:

— Я ведь до войны журналистом был. В жизни такое случается, что и нарочно не выдумаешь, сколько ни фантазируй.

— Золотые слова. Такое случается… — В голосе Льохи слышались и раздумье и тоска.

Он протянул руку к четверти. Баженов перехватил руку.

— Оставь, майор. Я вот расскажу тебе, какое такое в жизни случается… Кое-кто из моих партизан знает о том. Ох-? сурово спросят с меня, сурово…

Баженов выпустил руку. Льоха наполнил кружку, выпил, шумно понюхал корочку хлеба.

— Да не гляди так. Сам знаю, что плохо. Завтра ничего этого не будет. Не сомневайся. Так вот, спрашивал ты по пути сюда, известно ли нам, кто мог выдать фашистам военную тайну насчет встречи самолета, почему радиосвязь прекратилась и прочее, так? А я что на это ответил?

— Ответили — было такое дело. Предатель расстрелян.

— А ты знаешь, кто оказался предателем?

— Откуда ж мне знать!

— И я не знаю, — с бесконечной тоской выдохнул Льоха.

— То есть как — не знаете?! — вскочил Баженов.

— Атак: не знаю, и все тут.

— Значит, предатель не расстрелян? Он и сейчас среди партизан?

— С предателем и предательством покончено. Это уж точно. С запасом!.. — горько усмехнулся Льоха.

— Ох, Кондрат Григорьевич, не загадывайте загадок, — чертовски устал я, не разгадаю.

— И голову не ломай! Никогда не догадаешься… Слушай. Мы тут тоже поняли, что кто-то выдал секрет немцам. Всех подозревать не стали. Мог это сделать лишь тот, кто имел хоть какое-нибудь отношение, а таких было немного. Определяли методом исключения. Этот не мог, отсутствовал; этот — знаем его, не мог. В общем, осталось подозрение на троих. А чтобы установить, кто именно из этих троих, нужно время, а времени-то нет! Устанавливали я и мой комиссар. Погиб Потапыч. От предательской пули погиб. Тут каратели нас прижали. Мы пустили слух — уходим из лесного массива. Уходим в леса, к «Узлу». А сами должны были перейти сюда, в это единственное безопасное место. На переход оставалось нам три часа. Если предатель успеет выдать, куда мы идем, — конец нам. Тут как раз наступление готовится, и ждем мы его, как манны небесной. Голыми руками, лопатами готовы фашистов бить — пан или пропал! А среди нас орудует предатель. Знаем, кто-то из троих. А кто? Что делать? Этот один может сгубить сотни патриотов, — как тогда в лесу, когда нас разгромили. Я отвечаю за жизнь людей, мне и крест нести. — Льоха замолчал.

— Ну и как? — не выдержал Баженов.

— Решил так: пусть лучше умрут трое, чем погибнут согни. Не имел я права рисковать победой. Тебе невозможно понять, до чего же трудно, до чего же тяжко мне было…

Повел первого. Прощаюсь… плачу… и целую. Повел второго… По-человечески жалко; а вдруг не виноват? Да что делать-то, ну что мне делать? Другого выхода нет! Третьего тоже поцеловал. Попрощался. Все… сам Такого никому не поручишь.

Льоха допил самогон в кружке и поспешно вышел, забыв притворить дверь.

И все же трех парашютов с грузом найти не удалось. Посчастливилось разыскать парашют с табаком, в котором были и коробочки со взрывателями ко всем гранатам. Его обнаружили почти на самой опушке, висящим на дереве.

Командарм прислал двести семьдесят пять немецких автоматов и запасные обоймы с патронами к ним; сорок немецких ручных пулеметов и патроны к ним.

Тридцать немецких противотанковых ружей и патроны к ним.

Ящики гранат. Мотки бикфордова шнура и красного — детонационного.

Пять ракетниц с патронами для них — ракетами разных цветов. Много банок мясных консервов. Мешки с галетами, сухарями, колбасой, полуфабрикатами, сахаром, чаем. Медикаменты. Табак. Газеты и брошюры…

Новый комиссар Паратов собрал коммунистов, комсомольцев и беспартийных большевиков.

В пятнадцать часов одиннадцатого ноября радист передал Баженову кодированную радиограмму. Сообщение было столь важным, что Баженов попросил штаб повторить.

Теперь сомнений быть не могло: «Ч—2—00–13—11».

Большое «Ч», то есть час наступления, начало форсирования Днепра на широком фронте назначено на два часа ночи тринадцатого ноября.

А дальнейший текст смутил и огорчил Баженова. Он очень рассчитывал на мощную артиллерийскую подготовку, которая уничтожит огневые точки, мешавшие на его участке наступлению на «Орешек» с тыла, нарушит взаимодействие противника и прочее. А что оказалось? Форсирование будет вестись без артиллерийской и авиационной подготовки.

Он вспомнил первый удачный десант на «пятачок», осуществленный на «его» лодках. Форсирование велось без артподготовки. Он вспомнил высадку взвода Ольховского, захватившего сахарный завод. Правда, там была несколько иная обстановка.

А что, если группу партизан одеть в гитлеровские шинели, чтобы они действовали под видом «казаков»? Но все это мало реально. Надо начинать все заново, все перепланировать.

Для скрытых действий самое лучшее — создать штурмовые группы в объеме взвода, усиленного пулеметами, автоматами, парой ПТР. В каждой группе выделить разведчиков.

Радиограмма запрещала партизанам наступать на «Орешек» до тех пор, пока противник не откроет огонь по нашим частям, форсирующим Днепр в направлении «Орешка».

…Когда Баженов закончил работу, он попросил Льоху вызвать Киселева. Льоха позвал и комиссара отряда Паратова. В прошлом Паратов был директором школы, членом райкома партии. Это был пожилой, неторопливый, спокойный, но решительный человек.

Баженов предупредил о том, что их разговор — военная тайна, и сообщил о предстоящем ночном наступлении войск армии. Предложил выделить надежных, хорошо знающих местность партизан для встречи авиадесантников и для связи с их командованием.

Он предложил создать и распределить штурмовые группы в соответствии с новой тактикой. Далее шел перечень сил и средств. Главная задача — занять «Орешек», чтобы обеспечить войскам армии высадку на правом берегу.

Чтобы воспретить противнику подтягивание резервов с севера, от Станиславоки на «Орешек», — овладеть на этой дороге селом Луковицы в лесу, занять там оборону и выдвинуть танковых истребителей на дороге к северной опушке. Группе Курослепова действовать в направлении Перепелицы, что западнее Станиславовки, чтобы установить связь с авиадесантниками.

Чтобы воспретить противнику переброску резервов по дороге «Ключевой» — «Орешек» и Герасимовка — «Орешек», захватить опорный пункт на развилке этих дорог, в котором, по сведениям партизанской разведки, помещался крупный склад боеприпасов. Там создать взводный опорный пункт с групповой обороной, используя местные оборонительные сооружения. Этот склад с боеприпасами настолько важно занять в первую очередь, этой же ночью, что сам Баженов пойдет туда с двумя штурмгруппами. Из них же организует оборону опорного пункта, после чего присоединится к группе Льохи у «Орешка».

Следовал перечень задач танковым истребителям, саперам и остальным, указания по взаимодействию, нахождение пунктов боепитания и т. д.

Выступление в выжидательные районы решили начать через час. На исходные позиции выдвинуться завтра с наступлением темноты. Обеспечить скрытность передвижения от воздушных и наземных разведчиков.

Юрий Баженов огласил приказ командирам штурмовых групп и отрядов. Командиром отряда из двух штурмовых групп, направлявшихся захватить опорный пункт на перекрестке дороги, был назначен комроты Бугаенко. Обе штурмовые группы были взводами его роты.

Для наступления на «Орешек» командиром отряда был назначен Киселев. Для наступления на Луковицы — комроты Мацко. Командир партизанского отряда Льоха действует вместе с Киселевым на главном направлении. При Льохе будет находиться радист.

Баженов вручил Льохе кодированные сигналы, в частности для вызова огня артиллерии с того берега.

Баженов нервничал. Он снова и снова проверял, хорошо ли все командиры поняли свою задачу, организацию взаимодействия, помнят ли сигналы опознания «своих» между собой, между партизанами и войсками армии, сигналы опознания для своих самолетов, какие донесения, когда, куда и о чем посылать.

Все это привело к тому, что выступили не через час, а через три часа. Впрочем, впереди была целая ночь и много светлого времени — весь следующий день. Однако командирскую рекогносцировку решили не проводить — во-первых, чтоб ненароком не насторожить противника, а во-вторых, командиры отрядов и штурмовых групп отлично знали оборонительные сооружения и даже нарисовали соответствующие планы, которые были уточнены и снабжены стрелками, надписями о сигналах и прочими необходимыми данными.

К узлу дорог Баженов взял лучших саперов. Он обещал, впрочем, обязательно привести их с собой к Льохе.

…Эту черную ночь Бугаенко назвал «глупая ночь».

Баженов не спит. Он полулежит, привалившись плечами к толстой сосне, и смотрит на звезды. Делать нечего. Еще вчера вечером, после его сигнала «выступаем», ему запретили радиопередачу до начала боевых действий. Понятно — чтоб не засекли. Но фашисты и так уже засекли его рацию. Иначе они не встретили бы в лесу двух полицаев, трупы которых лежат неподалеку.

Ветра нет, но иногда верхушка сосны шевелится. Там сидит разведчик, подросток. Лишь бы не заснул и не свалился! Ему дали веревку, чтобы привязал себя к стволу. Время от времени его освещает луч прожектора.

Прожектор установлен, по словам Бугаенко, на развилке дорог, на деревянной вышке, венчающей холм в самом центре опорного пункта. Это песчаный холм, пологий с южной и западной сторон, а с севера срезанный, обрывистый. В этом северном крутом склоне расположено семь дверей, ведущих в блиндажи-землянки. Три блиндажа слева — жилые, это точно установлено. Следующие два — нежилые, видимо, там хранятся боеприпасы. Крайняя правая — «маложилая», как определили партизанские разведчики. Есть еще одна землянка дверью на восток. В ней круглосуточно стучит движок — очевидно, их электростанция.

В жилых блиндажах справа и слева от двери устроены бойницы. Перед блиндажами — подковообразная траншея, от нее идет ход сообщения в окопы, опоясывающие опор ный пункт с трех сторон. Эти окопы сейчас не заняты солдатами: запасные, должно быть. Или ловушки: дно у них густо минировано.

Прожектор всю ночь шарит вокруг себя. Там лес редкий, кустарник вырублен. Дороги — просеки.

Первая задача — бесшумно снять прожекториста и погасить прожектор. Последнее не трудно — пучок пуль, и все. Труднее другое: преодолеть «многоярусное» заграждение из колючей проволоки и проволоки под высоким напряжением.

Особенно коварны малозаметные электрические заграждения вокруг опорного пункта, установленные в лесу.

«Первый круг» — тонкий электрический провод — окружает опорный пункт на расстоянии ста метров, второй — шестидесяти, третий круг — за двадцать пять метров до окопов. С этого малозаметного электрического провода свисают медные волоски разной длины. Коснись— шибанет током, и сразу же сработает сигнал на опорном пункте. Эти волоски расположены не симметрично, а «где густо, где пусто». Придется аккуратно проползти под проволочками, чтобы не вспугнуть врага преждевременно.

План разработан до мельчайших подробностей: когда, где и как заземлить электросеть, чтобы парализовать систему сигнализации. Как из винтовок-тихострелов снять часовых у ворот Как доставить в намеченные точки двух пулеметчиков, задача которых — с флангов перестрелять фрицев, бегущих к окопам. Как овладеть воротами, за которыми — уже внутри опорного пункта — стоят три танка и бронетранспортер…

Прожектор вновь осветил разведчика на сосне. Почему он так долго светит в нашу сторону? Заметили? До опорного пункта километра два, не должны бы обнаружить…

Баженов поднялся и, сложив ладони трубкой, крикнул вверх:

— Что там видно?

— Пожар! — донесся голос паренька.

— Где?

— Где — то за Станиславовкой. Ух, и пожарище! Пожалуй, все село горит. И второе горит!.. А вон еще! Братцы, аж три села горят, ей-богу! — Вдруг наблюдатель заметил главное: — Парашюты! С неба парашюты! По ним стреляют трассирующими, сволочи!

— Много парашютов? — спросил Баженов.

— Много. Ой, много Все небо в парашютах.

Баженов застонал от огорчения. Немцы ожидали десант и теперь подожгли целые села, чтоб при свете пожаров расстреливать десантников. Теперь десантники не смогут собраться и вынуждены действовать разрозненно, небольшими группами. Отбившихся парашютистов должны были встретить и привести на пополнение отряда Мацко в Луковицы. Пожалуй, много придет. Если бы десантникам удалось занять Станиславовну!

До генерального наступления оставалось еще больше трех часов. Но Баженов, взвесив новые обстоятельства, пришел к убеждению: надо начать действовать сейчас, немедленно, иначе вся их операция могла провалиться.

Баженову запомнилось, как они ползли по мокрой хвое, пахнувшей прелью, и старались не подняться, не коснуться спиной проволочек. Эти проволочки были отчетливо видны, когда вращающийся прожектор светил в их сторону, и почему-то напрочно врезались в память до мельчайших деталей…

Вот из начала боевой операции ни одной детали он не отметил: все было будничным, привычным, как будто давно известным. Не было ничего примечательного в том, как они сняли часовых, ворвались на территорию опорного пункта и, успев первыми вскочить в окопы, стреляли оттуда в гитлеровцев, выбегавших из дверей блиндажей.

Некоторые спросонок прыгали в окоп и там находили смерть.

Прожектор ослепить не удалось: стекло оказалось пуленепробиваемым, но прожекториста они подстрелили. Вдруг оживший танк тоже не удивил Баженова: видимо, он был дежурным, в нем спали танкисты и проснулись от стрельбы. Поджечь этот танк бутылкой и перебить выскочивших танкистов не составило труда. Так же нетрудно было завладеть бронетранспортером, развернуть крупнокалиберный пулемет и открыть стрельбу по гитлеровцам.

Оставшиеся в блиндажах вели шквальный огонь из автоматов и пулеметов. Убили партизана у крупнокалиберного пулемета. Двое партизан попытались влезть в молчавший танк, но обоих срезали.

В самый разгар боя из двери блиндажа внезапно выбежал гитлеровец с двумя странными приборами в руках и спрятался за ствол дерева. Это были какие-то не то палки, не то трубки с утолщением на одном конце. Оставив одно из этих орудий на земле, гитлеровец из второго прицелился в партизанского пулеметчика, лежавшего у сосны. Из- за спины гитлеровца вырвался сноп пламени. Да, не спереди, из ствола, а сзади, из-за спины! Баженов собрался было протереть глаза, но в эту же секунду там, куда целил фашист, вспыхнуло яркое пламя и раздался оглушительный взрыв. Огромная сосна, под которой лежал пулеметчик, медленно кренясь, с шумом рухнула на землю. Срезана! Где же пушка? Может, стреляет второй танк? Вдруг Юрия Баженова осенило: да ведь это та самая таинственная «эфка», за которой он охотился!

Гитлеровец подхватил с земли вторую трубку с набалдашником, похожим то ли на дыню, то ли на сплюснутый футбольный мяч.

Баженов навел автомат на гитлеровца и не отпускал гашетки, пока тот не упал. Все это исчислялось секундами, а казалось Баженову невероятно долгим. Не обращая внимания на выстрелы из блиндажей, он подбежал к раненому, стал тормошить его, выкрикивать ему вопросы в ухо, трясти перед его лицом этой самой трубкой, из которой он стрелял.

— Фауст-патронен? — со стоном переспросил гитлеровец, по-своему поняв Баженова. — Дорт, им Келлер…

Ага! Не «Фрау», а «Фауст-патрон» — вот название этой таинственной «эфки»! «Фауст»— это ж по-немецки означает «кулак»… Вот оно что! Везет же тебе, лейтенант Баженов! Вот это да!..

Теперь бы еще добиться от гитлеровца одного — объяснения, как пользоваться фаустпатроном…

— Там! — только и был в состоянии ответить фриц, показывая на распахнутые двери блиндажа.

Тем временем партизаны пустили в ход гранаты. На этом, строго говоря, и закончился основной бой. В руках Баженова был трофей, за которым он так долло охотился. Поэтому он не полез «на рожон» в указанную ему блиндаж-землянку, а послал туда на разведку двух партизан. Электрикам он велел обесточить сеть заграждений, а связистам — передать сигнал о победе «резерву». Спиртного, если найдут, приказано было не трогать

Обыскать все блиндажи. Кто сдастся — брать в плен. Раненым оказать первую помощь и перевести их в жилой блиндаж. Впрочем, всем этим уже занимался Бугаенко.

Двое партизан, посланные в крайний правый блиндаж-землянку, вывели оттуда двух гитлеровцев. Один, с забинтованной головой, был офицер, второй, поддерживающий его, — сержант.

Офицер на вопросы не отвечал и все прикасался пальцами к потемневшей от крови повязке на голове. Зато сержант торопливо сыпал словами, то и дело испуганно поглядывая на своего офицера.

Баженов сказал:

— Говори медленно. Иди! — и показал дулом автомата на землянку.

Справа у окна стоял отличный письменный стол красного дерева с двумя тумбами.

На нем стояла завешенная темным шелком, явно не походная, а городская настольная лампа и бросала яркий кружок света на раскрытую папку. Рядом находился полевой телефон.

— Еще есть свет? — спросил Баженов. Сержант с той же лебезящей угодливостью метнулся к стене и повернул выключатель. Комнату осветила люстра.

Справа у стены — второй стол красного дерева, но с витыми ножками. Прямо — две никелированные кровати с пружинными матрасами. На стенах — ковры. На полу — ковры. Горка с хрусталем и серебром. Не мародерского-родного происхождения были лишь винтовка и пистолет, валявшийся на ковре, два раскрытых железных ящика-сейфа с документами, картами и бутылками и шесть длинных деревянных ящиков, стоявших в два ряда у стены, один на другом. В ящике без крышки Баженов увидел фауст-патроны.

Перепуганный сержант, заметив, как повеселел советский офицер, приободрился и сказал:

— Фауст-патронен! — Он вытянул правую руку вперед, левый кулак прижал у правого плеча и воскликнул: — Бум!

— Покажи мне, как стрелять. Без провокации. Понимаешь? — Баженов выразительно приподнял автомат.

Сержант жестикуляцией и мимикой дал понять, что выполнит любые требования «товарищей партизан» и что с его стороны им никакой провокации не надо опасаться. Он помогал себе отдельными русскими словами и целыми фразами, заученными, видимо, уже давно.

— Я Адольф, абер нихт Хитлер, нева? Я хочу жить. Адольф, — он похлопал себя ладонью по груди, — есть очень хороший человек, нева?

Причем здесь «нева» заканчивавшая каждую фразу немца, да еще в вопросительной интонации, Баженов никак не мог понять. Лишь потом, много позже, на практике ознакомившись с немецкой разговорной речью, он узнал, что этот «Адольф-не-Гитлер» попросту болтал на жаргоне. Литературное «нихт вар» («не правда ли?») в его устах и превращалось в «нева»…

Сержант взял из ящика фауст-патрон, снял и снова надел толстый набалдашник. «Зо, нева?» — пояснил он: набалдашник был съемным. Свободный конец трубки он зажал справа под мышкой, придерживая его левой рукой у плеча, а правой показал, что нажимает на спуск.

Баженов взял трубку, повторил приемы и положил палец на курок. Сержант испуганно крикнул: «Нихт дох!», выбежал и тотчас вернулся с трубкой от использованного фауст-патрона. Он упер ее задний конец в правое плечо, сказал: «Нет-нет, нихт зо!», и жестом показал, что плечо будет разорвано, а солдат (тут он закрыл глаза, склонил голову на плечо и высунул язык) отдаст богу душу, «нева?». Хло-стнув себя по лбу, он воскликнул: «Айн-момент!», снял крышку со второго ящика и протянул Баженову листок.

Это была точная инструкция с рисунками, как пользоваться фауст-патронами. Баженов поднес листок к глазам, начал изучать его, но свет погас.

Баженов мгновенно направил автомат на пленного и вывел сержанта из блиндажа. После яркого света на дворе не было видно ни зги. На зов Баженова подошел Бугаенко

— Ох, и добра! — весело сказал он. — Патронов, гранат, мин — полным-полно. Я уже поставил хлопцев к немецким минометам, к противотанковым орудиям и пулеметам. А что делать с танками? Танкистов у меня нет. Поджечь?

— Погоди. А почему нет света?

— Та наш электрик мудрит, проверяет. Сейчас даст. И когда вспыхнула лампочка в землянке, прожектор не загорелся.

Теперь бы он помогал партизанам, но нашелся, как водится, услужливый дурак. Хлопец, который безуспешно пытался погасить прожектор до боя, теперь дорвался до бронебойных пуль и ими расколол-таки упрямое стекло…

В землянке зазуммерил телефон. Баженов взял трубку, крикнул «алло» и тут же мысленно обругал себя.

После изрядной паузы он наконец услышал напряженный голос, спросивший по-немецки:

— Кто у телефона?

— Казак, — было первое, что пришло на ум.

— Какой казак? Почему? Откуда?

— Казак из роты Клюева, — по-немецки же залопотал Баженов. — Мы искать партизан… Возвращаться дорога. Огонь. Нас огонь. Нам огонь. Ошибка. Сейчас мы здесь. Сейчас все очень хорошо.

— Почему свет не горит?

— Свет?

— Почему не горит прожектор? Позовите к телефону оберста Юнга

— Он… он нет здесь. Он динамо ремонт исправлять. Он скоро будет говорить.

_ Позовите сержанта Гоцке!

— Гоцке?

Пленный ткнул себя пальцем в грудь. Баженов передал ему трубку и погрозил автоматом.

Гоцке сделал жест — не беспокойтесь, я же понимаю обстановку… Баженов прильнул ухом к другой стороне трубки.

Теперь только он понял: свет прожектора обозначал, должно быть, что на опорном пункте все в порядке. Надо будет это учесть…

Гоцке положил трубку и взволнованно сказал по-немецки:

— К нам уже вышли танки. Я сказал, что не надо танков. Возвратят их или они придут сюда, не знаю. Нам надо быстро уходить.

— Зачем? — спросил Баженов, отлично поняв сержанта.

— Варум? — переспросил тот. — Абер… Огонь! Смерть. Нева?

— Нет: смерть — танкам. Понял?

— Яволь! — согласился Гоцке, но поспешно добавил: — оберста Юнга надо паф-паф. Очень, очень плохой человек оберст. Их, Адольф, сам буду паф-паф оберста.

— Нет, — запретил Баженов и приказал сейчас же собрать партизан. Он показал им на уже отработавшей трубке нехитрую премудрость, как стрелять фауст-патронами. В трубке — пороховой заряд, который и выталкивает головку. а она взрывается при ударе по цели. Почему взрывается с такой большой силой, он еще не знает. Но оружие это эффективное. Будем уничтожать гитлеровские танки — гитлеровским же оружием.

Баженов приказал Гоцке выстрелить в сторону. Гоцке Держался, как конферансье на сцене. Он показал, как надо Удерживать левой рукой трубку под мышкой, высовывая ее конец подальше, затем велел задним отойти и прицелился. За его спиной вырвался сноп пламени. «Балбешка», как прозвали партизаны головку, метнулась вперед, ударила ч сосну и взорвалась.

Сосна, перебитая пополам, рухнула на дорогу.

— Устраивайте завалы! — напомнил Баженов, — Ноне этой штуковиной! «Балбешки» используйте только против танков.

Партизаны посмеивались, ахали, но на новое оружие поглядывали с опаской. Тогда выстрелил Бугаенко, и сразу появились охотники овладеть новым оружием.

Отрядили группу партизан с фауст-патронами для усиления тех, которые уже сидели в засаде у обочин дороги на Ключевой и на Герасимовку с противотанковыми гранатами и противотанковыми минами на веревках.

На опорном пункте Баженов и Бугаенко организовали круговую оборону. Баженов начал было показывать партизанам, как для стрельбы прямой наводкой целятся через дуло танковой пушки, но Бугаенко напомнил, что в прошлом он был артиллеристом и сам тут обучит, а Баженову пора «поспешать» к Льохе.

На облюбованный Баженовым бронетранспортер было уже догружено десять ящиков фауст-патронов, ящики с фанатами, патронами, снарядами для противотанковой пушки, которую прицепили к крюку бронетранспортера. Саперы восседали сверху. Они «расстарались и разжились» трофейным съестным и кое-чем в бутылках и фляжках.

— Только не налегайте, — предупредил Баженов, пребывавший по случаю нахождения «эфки» в добродушнейшем настроении.

С собой он взял сумку с немецкими картами и бумагами, захватил Гоцке и оберста.

Когда Баженов садился за руль, его начало лихорадить. Тревожило — сумеет ли, справится ли с задачей? Уж кто-кто, а он-то понимал, какую роль могут сыграть фаустпатроны против танков.

Для включения зажигания ключа не требовалось, надо было повернуть выключатель. Назначение рычагов и педалей, расположение скоростей — все было графически изображено неметаллических табличках перед водителем.

Когда мотор заработал и бронетранспортер, качнувшись, двинулся «со двора», талеры закричали «ура» и так дружно запели «Распрягайте, хлопцы, коней», будто ехали не в бой, а на свадьбу.

Надо бы послать разведчиков вперед. А вдруг дорога минирована, или встретится немецкий патруль? Баженов думал об этом и ехал, ехал…

Часы показывали половину третьего. Либо войска еще не начали форсировать Днепр против «Орешка», либо фашисты ничего не заметили? В той стороне было тихо.

Довольно сильно стреляли и позади, и справа — у железнодорожного моста. Стрельба доносилась и с северо-востока, выше Станиславовки, где приземлялись десантники. Вот сейчас и позади опорного пункта сильно грохнуло. Противотанковая мина сработала или фауст-патрон?

Лязг танковых пусениц по булыжнику впереди, на дороге, они услышали, не доезжая трех километров до «Орешка». Как быть? Имеет ли он право стрелять по танку и тем самым поднимать тревогу в еще тихом «Орешке»? А если не стрелять, то что делать? Прежде всего — замаскировать бронетранспортер в лесу.

Пока саперы обследовали, нет ли мин, а Баженов, оставив противотанковое орудие на дороге, пятил бронетранспортер задом в лес, послышалась сильная стрельба возле Днепра у «Орешка». Тогда Баженов послал вперед четырех саперов с фауст-патронами.

Он устанавливал противотанковую пушку, когда вернулся запыхавшийся сапер и доложил, что шли на них два танка, но оба повернули обратно, как только началась стрельба на берегу.

— Надо было догнать, уничтожить их, эх вы! Ведь танки обрушаться на наших же. Слышите?

Началась стрельба на западной окраине «Орешка». Едва они выехали за поворот, как увидели метрах в двухстах танк на дороге у села. Он стоял к ним боком и стрелял в западном направлении, в лес.

— А ну хлопцы, — сказал Баженов той же четверке саперов. — берите по два фауст-патрона и действуйте. Знаете, где школа? Мы будем метров триста западнее, в лесу, где на карте отмечена сторожка.

Выслушав Баженова, Льоха сказал: «Молодцы мои орлята, та й у нас не перелывки. Ворвались мои хлопцы в село, почти половину заняли, а тут немецкие танки и пехота насели: и в лоб, и с боку, и с тылу — ну, нас и потеснили. Часть хлопцев осталась было в домах, я их вывел и вызвал огонь артиллерии — слышишь, бьет по западной окраине?»

— Шум-гром слышу. Только это ведь не прицельная стрельба, а по площади. От нее тогда прок, когда есть время. А нам сейчас же надо наступать навстречу армии. Дай приказ прекратить огонь.

— Так ведь нас танки не пустят!

— А где твоя противотанковая пушка?

— Здесь, да без снарядов.

— Значит, с моей у нас две противотанковые плюс ручная артиллерия. Фауст-патроны

— Это еще что такое?

— То самое пехотное противотанковое оружие. Идем, покажу.

Льоха приказал передать артиллерии сигнал «прекратить огонь». Он был трезв. Баженову понравилось, как он командовал.

Партизаны пошли в атаку.

Баженов был удивлен и обрадован, когда, промахнувшись по танку, он попал фауст-патроном в дом, откуда тоже стреляли гитлеровцы; стены дома рухнули, обваливались балки, начался пожар. Гитлеровцы побежали, пулеметчики косили их. Значит, «фаусты» эффективны и против домов!

Трижды Льоха спасал Баженова. Один раз опередил автоматчика, стрелявшего по Баженову из окна чердака, второй раз спас от снайпера, третий раз опрокинул на землю, спасая от пулеметной очереди.

— Да ты что так осатанел? Не лезь на рожон! — Льоха приставил к нему четырех автоматчиков, которым приказал находиться неусыпно при начальнике штаба в качестве личной охраны.

Уже вновь заняли почти половину села; заняли бы больше, но как выковырять из окопов у дороги посреди села гитлеровцев, которых поддерживают танки?

Баженов и Льоха понимали, что главным препятствием сейчас была артиллерия противника, стрелявшая с близких позиций в лесу. Она же прикрывала и эту группу танков. Танки били из своих окопов, и как только рядом начинали рваться снаряды, танк быстро выбирался из окопа и нырял в другой.

Это было весьма интересно с точки зрения изучения тактики противника… но если подойдут танки из села Луковицы, отрежут партизан от леса и ударят с фланга, то может создаться весьма критическое положение — и не только для партизан.

Прискакал на коне посыльный от Мацко и сообщил, что вначале их отряду удалось занять село Луковицы, но потом гитлеровцы контратаковали со стороны Станиславов-Ц танками и пехотой, выбили их, и сейчас партизаны ведут бой в лесу у дороги.

— Отсиживаетесь! — закричал Льоха.

Посыльный далее рассказал, что большая группа танков, штук тридцать, уже выстроилась на дороге Луковицы — «Орешек», но еще не двинулась.

Второй связист прибежал из леса. Курослепов передавал: в лесу собралось несколько сот парашютистов. Он приказал им идти и помогать отряду Мацко, а парашютисты его не хотят слушаться и даже задержали его до выяснения. Пусть Баженов поскорее прибудет к командиру бригады.

Десантники предприняли было атаку на Станиславовку, но успеха не имели.

Только сейчас Баженов вспомнил, что, увлекшись боем он забыл послать донесение. Да, сейчас он действительно виноват! Связался быстро, доложил обстановку, включая данные о десантниках. Начштаба приказал основные силы, включая десантников, бросить на овладение «Орешком». Баженова подмывало опросить, почему же десантникам не ставится задача продолжать действовать на главном направлении, то есть на Станиславовку, да он не посмел.

Баженов и Льоха предложили Киселеву взять две группы партизан и устроить засады на дороге Луковицы — «Орешек». На узкой лесной дороге танки не могут маневрировать. Надо перед ними заминировать дорогу, применить и «ползучие» противотанковые мины, «фаустников», ПТР, горючие бутылки, гранаты — что угодно, но не пропустить их. Мало не пропустить: надо, чтобы отряд Мацко организовал засаду на дороге позади танков и уничтожил бы отступающих.

Основной отряд продолжал бой в «Орешке», но прорваться через окопы посреди села не мог. Мешала артиллерия противника. Вызвать огонь своей артиллерии, не имевшей НП, было опасно.

На левом, низком берегу Днепра не было высоток, с которых можно было бы просматривать местность и командовать артиллерийским огнем. Даже если влезть на самое высокое дерево, и то не увидишь ничего, кроме прибрежных зарослей, деревьев на восточной окраине села «Орешек» и стены деревьев на опушке леса.

Поэтому через Днепр переправились артиллерийские офицеры со связистами, чтобы командовать огнем с поля боя. Капитан Першин из артуправления и еще группа артиллерийских офицеров-наблюдателей, высадившихся на берегу с первым же рейсом, прошла дальше, чтобы выбрать пункт для наблюдения.

Противник вел огонь. Танки противника шли в контратаку.

Группа Першина попала в трудные условия: вражеский танк расстреливал дом, в котором они находились. И тогда Першин, взяв командование на себя, приказал бежать за ним — не назад, откуда нельзя было наблюдать, а в лес; оттуда он надеялся выйти к деревне. Командиры батарей попробовали было спорить — дескать, не имеем права бросать пехотных командиров. Но приказ старшего по званию и положению надо выполнять.

Вся группа скрылась в лесу. Оттуда они дважды пытались выйти к селу и оба раза натыкались на огонь гитлеровцев.

Вот тогда Першин и предложил захватить тяжелые немецкие орудия на огневых позициях, стрелявшие с южной опушки по селу.

Там, у этих огневых позиций немцев, и встретились Першин с Баженовым.

— Ждите и не вмешивайтесь, — оказал Баженов. — Наше дело — захватить орудия, а ваше дело — стрелять из них.

И захватили. Это не обошлось без потерь, но захватили.

Трудно описать панику в селе среди гитлеровцев, когда по ним начала бить их же артиллерия.

Першин сам наводил тяжелое орудие на танк в окопе и стрелял. Каждое попадание вызывало могучее «ура!» партизан. И все офицеры Першина кричали «ура», как мальчишки.

Ночь с двенадцатого на тринадцатое. Все готово к наступлению.

Командарм, генерал Дубинский и полковник Коломииц сидели в блиндаже на наблюдательном пункте ВПУ, отдыхали в ожидании «большого Ч», когда вошел подполковник Казюрин и внешне спокойно доложил, что противник поджег несколько деревень в районе Станиславовки, чтобы осветить небо. Видны опускающиеся парашюты, по которым противник ведет интенсивный огонь.

Все поспешили наверх.

Командарм хорошо видел в стереотрубу множество розовых от зарева парашютов, окруженных бесчисленным роем красных и белых искр — трассирующими пулями.

В небе вспыхивали разрывы шрапнели. Командарм смотрел н надеялся. На что? На то, что танки дивизии СС < Викинг» не успеют подойти к приземлившимся десантникам?

Даже если бы танки не подошли и противник не вел такого сильного огня, то едва ли удалось бы быстро собрать десантников, настолько беспорядочно рассылали их транспортные самолеты. Конечно, виноваты и тучи. А вывод? Вывод весьма неутешительный: вряд ли следует рассчитывать на взаимодействие с авиадесантниками на направлении главного удара. Разве что отвлекут силы противника от Станиславовки, и то хорошо, А вообще — плохо. Но этого никак нельзя показывать окружающим. Настроение командира, тон его голоса, а тем более его мнение — это дирижерская палочка. Не известно как, какими путями, но передаются ее колебания в самые низы…

— Плохо, что самолеты разбросали десантников, — сказал командарм, — а для десантников это лучше — меньше потерь. В целом же они уже выполняют свою задачу — отвлекают силы противника; нам будет легче наступать.

— Лишь бы это не лишило нас элемента внезапности, — негромко сказал начштаба.

Генерал Дубинский промолчал. Он тоже этого боялся.

Артподготовка была запланирована на случай потери внезапности, но это уже не то. Командарм обратился к начальнику штаба:

— Противник, безусловно, считает задачей авиадесанта удар на Ровеньковские высоты с тыла. Немцы видят, как неудачно рассеян десант, и в праве считать, что тучи помешали сбросить его ближе к высотам. Чтоб укрепить их в этом мнении, прикажите-ка открыть огонь по противнику на Ровеньковскнх высотах!

Начштаба ушел, командарм и генерал Дубинский остались на НП. Они поочередно поглядывали на часы.

Над Днепром, как обычно, взлетали осветительные ракеты, постреливали пулеметы.

Только на Ровеньковскнх высотах и в районе западнее Стаяиславовки слышалась все усиливавшаяся пальба.

Час сорок три. Час пятьдесят. Час пятьдесят одна. Час пятьдесят девять. Два часа ночи…

Командарм глубоко вздохнул. «Темная ночь, только пули свистят по степи..» — едва уловимо насвистывал он, мысленно представляя себе, как в эту минуту сотни лодок, плотов и фашин погружаются в воду и тихо устремляются на ту сторону Днепра. Гребцы стараются сдержать шумное дыхание. Многие смотрят на тот берег, а кое-кто поглядывает на студеную воду.

Лишь бы благополучно…

Генерал Соболев вчера докладывал Военному совету о политическом обеспечении операции. Главное внимание уделялось военно-тактической подготовке. Комдивы рассказывали бойцам о лучших воинах, о традициях, о подвигах героев-бронебойщиков. Бывалые бойцы, отличившиеся в боях, делились своим опытом.

Коммунисты и комсомольцы клялись быть первыми.

И вот сейчас бойцы и офицеры устремились вперед, без привычной артподготовки, без привычного сопровождения танками, расчищающими путь пехоте.

В два часа пятнадцать минут началась стрельба в районе переправы № 1, и почти одновременно противник открыл огонь в районах переправы № 4, у железнодорожного моста и у переправы № 5 — против сахарозавода, где держит оборону Ольховский.

Теперь противнику придется решать трудную задачу с пятью неизвестными — какая же переправа обслуживает направление главного удара. Зато впереди, в районе переправы № 2, в направлении главного удара на Станиславовку, и слева, на переправе № 3 на «Орешек», противник до сих пор не ведет огня. Неужели до сих пор не заметил? Или ждет в засаде?

Левая рука командарма лежала на бруствере. Он то и дело поглядывал на ручные часы.

Последние удары весел — и головные лодки с шелестом выползают на песок. На берег выскакивают бойцы и офицеры. Некоторые выскочили еще раньше, прямо в воду у берега. Бегут. Залегают. А противник молчит…

Пустые лодки уже мчатся назад.

Минутная стрелка продолжает свой путь. Командарм рассчитывает время движения.

Вот и второй эшелон плывет к тем же берегам.

И вдруг в районе переправы № 2, а затем № 3 взахлеб затарахтели пулеметы, автоматы. Битва началась… Ну, дай бог!

Неподалеку ослепительно разрывается снаряд, и осколки воют над головой.

— Очень прошу в блиндаж! — адъютант дотрагивается до локтя. — Очень прошу!

«Теперь не отвяжется. Надо идти, да и все равно ничего не видно: темная ночь… Только пули свистят…»

Начальник штаба нервничал. На переправах № 1, и № 5 — полная неудача. Там и не планировали удачу, но все же, «а вдруг», как это в военном деле случается… Но этого не случилось.

На направлении главного удара атакующие войска армии тоже не добились решающего успеха. Они овладели ближайшим селом. Захватили плацдарм — два километра в ширину, два в глубину. Противник яростно контратакует с запада, из Станиславовки, с севера, с юга, срочно подтягивает танки и пехоту с Ровеньковских высот. Кажется, теперь-то он догадался…

В «Орешке» бойцы ворвались на окраину, а их отрезали Атака захлебнулась. Противник контратакует. Крепкий «Орешек»! А Баженов донесения не шлет. Убит? Ранен? Экая нераспорядительность!..

Вошел Сысоев и доложил, что Баженов вызвал огонь приданных ему дивизионов артиллерии по западной окраине «Орешка».

Начштаба стукнул кулаком по кулаку и выругался. Значит, партизанам не удалось с ходу овладеть селом, на что мы так рассчитывали; или же они добились временного успеха, но их потеснили. Не потеснили, а совсем вытеснили из села. Иначе не вызывали б огонь по западной окраине.

Когда же Сысоев доложил, что Баженов дал сигнал прекратить поддерживающий его огонь артиллерии, начштаба чрезвычайно удивился.

Вскоре от Баженова пришло донесение, что партизаны заняли почти половину села, до окопов у грейдерной дороги, разрезающих село пополам. Заняли и важный опорный пункт на развилке дороги «Орешек» — «Ключевой» и «Орешек» — Герасимовка. Уничтожили двенадцать танков, захватили три исправных, один бронетранспортер, склады, пленных и прочие трофеи. Баженов просил прислать трех танкистов, умеющих водить Т-3 — трофейные танки. Начштаба поспешил доложить об этом командарму. Вот тогда и было решено, что направление на «Орешек» определялось как направление главного удара в предпринятом наступлении.

В район переправы № 3 двинулась пехота, ожидавшая У Других переправ. Двинулись зенитные части. В район переправы № 3 устремились почти все катера с других переправ.

В район переправы № 3 двинулся резервный тяжелый понтонный парк.

В район переправы № 3 двинулись артиллерийские дивизионы, танки, минометы.

В район переправы № 3 двинулись саперные войска ожидавшие своей очереди у других переправ.

В район переправы № 3 двинулись машины с боеприпасами, медикаментами, продовольствием…

Противник стрелял по переправе № 3 из тяжелых минометов и тяжелых орудий. Самолеты противника бомбили район переправы. Наши ястребки отгоняли их, завязывали воздушный бой с «мессершмиттами». Падали горящие самолеты, оставляя дымные шлейфы в воздухе.

Вскоре почти одновременно поступили радиограммы: одна от Баженова и Льохи, вторая от майора Филипов-ского, находившегося в полку дивизии Бутейко, третья от комдива Бутейко, четвертая от комкора.

Все четыре радиограммы гласили, что «Орешек» занят советскими войсками. Затем Баженов сообщил: авиадесантники и партизаны овладели Луковицами, вышли на северную опушку леса.

Еще через час Бутейко доложил, что его части заняли Сосны и, сломив сопротивление противника, ворвались на северо-западную окраину города «Ключевой». Овладели кварталами с четвертого по восемнадцатый включительно. Противник контратакует из 3,19 и 20-го кварталов. Бутейко просил артиллерийской и авиационной поддержки.

Командир авиадесантной бригады сообщил, что занял три деревни на северной опушке; противник контратакует его из Станиславовки. Необходима поддержка артиллерии и танков.

Еще не догорели сожженные танки, еще стреляли затаившиеся вражеские снайперы с чердаков домов в «Орешке», когда старшего лейтенанта Баженова, осматривавшего хаты для размещения ВПУ, вызвали в штаб.

Ему не дали даже сменить опаленную грязную телогрейку и смыть копоть с лица. Его повели в сельский клуб, куда собрали почти всех офицеров штаба.

Командующий сказал о большом значении «Орешка» как узла ключевых дорог, открывавших доступ в лесной массив и дававших выход к «Ключевому» на юге и к «Узлу» на западе. Затем командарм зачитал приказ о награждении помощника начальника оперативного отдела старшего лейтенанта Юрия Николаевича Баженова за отличное выполнение боевых заданий орденом Красного Знамени.

Под аплодисменты присутствующих командарм сам приколол орден к телогрейке Баженова и поцеловал его. Все это заняло десять минут, но какие это были минуты для Баженова!..

Еще по пути в клуб Баженов передал Сысоеву ящик, который тащил на плече, и объяснил, что в нем «то самое — вроде детских железных голов на железных палках» — фауст-патроны.

После награждения офицеры поздравили Баженова, и он захотел угостить товарищей по оружию — оперативников и Андронидзе, Помяловского, Авекеляна. Когда возвратились в дежурку, он вызвал Ботуна, дал ему денег и попросил купить водки в Военторге… Хоть Военторгу и запретили торговать спиртным в эти дни, Богун принес четыре бутылки водки, три — портвейна, целую гору лука, сала, соли и хлеба. И был бы Баженов на радостях зело хмелен, если б Сысоев не заставил его «на минутку» отвлечься и составить краткое донесение в штаб фронта с описанием фауст-патрона. А тем временем позвонил генерал Дубинский и вызвал Баженова к себе.

Генерал поздравил Баженова и приказал сейчас же ехать в «Орешек» и выбрать хаты для ВПУ. Старший лейтенант доложил, что хаты он уже подобрал; но вот как быть с хозяевами, если явятся, — впускать или нет? Или поселить в другой хате?

Хату, где будет жить он, Дубинский, и его заместитель, полковник Орленков, и хату для дежурных — полностью освободить. В других же, если хозяева не вызывают сомнений, занять половину.

— Ay кого же узнать об этих жителях?

Генерал рассердился, но объяснил: условия жизни в первой линии наступления таковы, что нам самим придется заниматься всем, вплоть до заготовки картошки. За это отвечает старший лейтенант, он же и комендант ВПУ.

Старшему лейтенанту Баженову с офицерами, прикомандированными из других отделов, автоматчиками, узлом связи и всем прочим выехать не позже чем через час. Он, Дубинский, подождет полковника Орленкова, возвращающегося с «Верблюда» (так была закодирована переправа № 2 в направлении главного удара), и они приедут вечером. Подполковника Казюрина и майора Филиповского он уже отправил в войска. Сейчас, когда первый эшелон выполнил свою задачу — прорвал передний край обороны противника на берегу и отражает его контратаки, — задача главных сил: прикрывая правый фланг на северной опушке лесного массива со стороны Станиславовки, нанести удар с фланга по «Ключевому». А для этого надо захватить села Герасимовку и Поляновку на южной опушке леса. Герасимовка — в семи километрах от города. Южнее лесного массива — открытая местность. В двадцати километрах от города на запад, где вдоль западной опушки леса течет среди болота «Западная речка», находится сильно укрепленная полоса противника и стоят его резервы. Их сейчас бомбит наша авиация. Необходимо прикрыть правый фланг войск, наступающих на «Ключевой».

Генерал стоял у стола, поставив ногу на стул, и показывал карандашом на карте. Называя населенные пункты, он заметил ищущий взгляд Баженова и спросил:

— Вы что, карту не изучили?

— Изучил!

— Плохо изучили! Когда я приеду, вы должны знать ее так, чтоб среди ночи, если вас разбудят, на память уметь нарисовать точнейшие кроки с нее, включая все дороги. Не будете знать — не посмотрю на орден, откомандирую! Переправляться будете так, чтобы не мешать перевозке боеприпасов, войск и техники.

Район переправы противник сильно обстреливает и бомбит, постарайтесь перебраться без лишних потерь. Лучше на лодках. Паром займите только для машин. В первый же рейс возьмите с собой рацию. О прибытии, о полном размещении ВПУ, о готовности помещения для меня доносите по радио. Выполняйте.

Баженов отсюда же, по телефону, назвался оперативному дежурному и сказал только два слова:

— Сообщи — «Чайка».

Так был закодирован приказ о сборе по боевой тревоге всего личного состава ВПУ. Они должны были собраться за селом, на поляне у лесной дороги.

Пока Баженов переодевался, Сысоев сказал:

— Вал Геринга, судя по вашим словам, оказался лишь укреплениями с тремя линиями окопов, дзотами, недостроенными дотами и танками в окопах и домах. А Гитлер весьма надеялся удержать линию Днепра как рубеж для зимовий. Не исключено, что именно теперь Гитлер, если это только не хвастовство, введет в действие то новое оружие суперогромной разрушительной силы, о котором я вам сообщал. Фаустпатрон — это тоже интересно. В артуправлении уже исследовали начинку головки: взрывчатка — тол, но впереди, в сплошной массе тола, отформована воронка, несквозная, с широким конусом наружу, — этакий диффузор, что ли…

— Но в чем же секрет силы взрыва — в качестве тола?

— В воронке, фокусирующей силу взрыва.

— Не понимаю.

— Я тоже не очень понимаю. Пока что это не подлежит оглашению: у нас уже есть такого же примерно рода оружие, созданное по принципу «направленного взрыва», — но не против танков, а против дзотов и дотов. Пять кило тола на треноге. Ставится сверху на дзот. Взрыв проделывает Узкий колодец, в крыше. Все, что внутри, — уничтожает.

— Но ведь надо еще заползти на крышу дзота или дота…

— Конечно. Заполз же Ольховский, а без взрывчатки оказался бессилен. Вам дадут две штуки, чтоб испытать во время боев в городе пришлем позже.

А пока продолжайте охоту за новыми «эфками».

— Слушаюсь, — весело ответил Баженов.

— Обязан вас предупредить. Я воспользовался вашим донесением, доставленной вами печатной инструкцией и уже составил краткое руководство для наших бойцов, как пользоваться фауст патронами и где их использовать. Передал Петрищеву. Овсюгов, который сейчас замещает Синичкина, находящегося в войсках, прочел ее, когда она была на перепечатке. Я выяснил: ему дала копию новенькая, Алла Дорохова, из запасного полка; знаете ее?

— Помню! Военная модница.

— Именно. Шваль! Прочитав мою инструкцию, Овсюгов подал рапорт начальнику штаба о том, что я-де прославляю оружие фашистов и тем самым подрываю моральное состояние наших войск.

— Вот оболтус!

— Жду вызова к начальнику штаба. В инструкции я указывал на хорошую эффективность, и только. Это же соответствует действительности! Вот копия инструкции для вас. Если генерал Дубинский сочтет ее полезной, размножьте и дайте в части, в частности — нашему активу.

Затем Сысоев объяснил, на что именно следует обратить особое внимание при изучении боевых действий наших войск в лесу и в населенном пункте. Помолчав, он спросил:

— Узнавали о Мюллере?

— Узнавал. Известный изверг и людоед. Партизаны за ним охотились, и на этом потеряли трех человек, а захватить не смогли.

— Где этот Мюллер сейчас?

— Скорее всего в городе.

— Вы твердо это знаете? — ноздри Сысоева побелели.

— Так говорят.

— Моя просьба остается в силе. Да, — описание операции, анализ взаимодействия армии и партизан в наступлении при форсировании… не затягивайте, прошу вас.