Телефон, как неугомонное живое существо, обитавшее на столе, вздрогнул и зазвонил в полную силу. Хочешь — не хочешь, а надо брать трубку хотя бы для того, чтобы не слышать противного дребезжания. И кто только придумал телефоны? Изобрел ведь не иначе для того, чтобы изводить больших начальников.

— Алло! — бодро ответил в трубку мужской голос, так что на том конце провода невозможно было догадаться, что с самого утра телефон, явно, задался целью изжить со свету главу Зеленодольска.

Да, время непростое, трудное сейчас время. Да, город стремительно растёт и строителей как всегда и везде не хватает. Где же взять столько рабочих рук, если стройки сейчас идут по всей стране и везде они, рабочие руки, нужны?

Звонили из райкома. Не достаточно, видите ли, ведётся агитационная работа.

— Нет у вас в Зеленодольске того задора, когда люди работают не за получку, а за светлое будущее, — отчитывал идейный юнец.

Пятидесятитрёхлетний, с уже заметной сединой в тёмных волосах глава живо представил его краснощёкое, пышущее здоровьем и энергией лицо и невнятно пробормотал, как провинившийся школьник, что исправится, как провинившийся школьник.

Пришлось пообещать, что и лозунги, и плакаты расцветут на зеленодольских улицах к 1 Маю ещё в большем количестве.

Ответ главы вполне удовлетворил идейного юнца, и с чувством выполненного долга и ободряющим «мы рассчитываем на вас» молодой человек повесил трубку.

Глава с облегчением проделал тот же маневр.

Телефон поимел, наконец, совесть, подарил хозяину города пару минут тишины.

Угораздило же секретаршу подхватить бронхит в разгар стройки! И заменить некому. Люди наперечёт. Только считается, что нет незаменимых, а на деле незаменимы все, а особенно он, потому как все от него всё время что-то хотят.

Словно в подтверждение мыслей главы в дверь, оставшуюся без присмотра секретаря, несмело постучали.

— Входите! — усилием воли подавил раздражение глава.

Вошедших было двое — молодая женщина и ребёнок, похожий на неё, видимо, сын. Хорошо, не комсомольские работники. Одно уже это расположило к посетительнице.

— Можно к Вам войти? — робко поинтересовалась посетительница.

После недавней беседы с настырным комсомольцем- активистом глава проникся еще большей симпатией к молодой женщине, у которой, угадывалось по выражению лица, походке, голосу, за плечами уже немало бед. И ребёнок, скорее всего, растёт без отца…

— Можно. Входите, — показал широким жестом на стул.

Глава показался Нине человеком порядочным и даже добродушным — ни в манере держаться, ни в выражении лица, ни в самой внешности не было ничего подавляющего. Средний рост, средняя полнота, средний возраст, вежливая улыбка под тонкими усиками.

Валерик испуганно таращился на незнакомого человека, ёрзал у матери на коленях.

Нина осторожно села сначала на край стула, потом устроилась поудобнее, взяла на руки Валерика.

— Я только что вышла из тюрьмы, и мне некуда деться, — начала Нина свой рассказ, который постаралась сделать короче, чтобы не занимать время важного человека.

— Посиди, подожди… — перешел на покровительское «ты» и куда-то вышел, а через пять минут вернулся с запиской в руке. Протянул Нине аккуратно сложенный вчетверо листок. — Поезжай на трамвае к Волге. Там увидишь судостроительный завод. Твой барак? 5. Покажешь дневальной записку. Она даст тебе место.

Дневальная в свеженьком полосатом платье, с причёской — сразу видно, городская, — быстро пробежала глазами по записке. Чуть вскинула брови:

— Идемте! — изящно вихляя бёдрами, как артистка, прошла в конец коридора. — Покажу, где будете жить.

В комнате, куда привела кокетка, оставалась одна свободная койка у окна.

— Здесь живут трое девушек, сейчас они на работе, — ввела в курс дела дневальная.

Помещение оказалось не тесным, а матрас с чистой простыней довольно удобным. Едва коснувшись щекой подушки, Валерик погрузился в сон прямо в одежде.

Нина примостилась рядом, укрыла Валерика краем простого байкового одеяла, на котором он спал, и только теперь почувствовала, как сильно устала за последние дни.

— Ничего не случилось с твоим платком. Подумаешь, одела раз на танцы! — ворчливый, дребезжащий голос вывел Нину из мягкого, тёплого сна.

Валерик проснулся и сел на кровати.

— Уже не первый раз берёшь! — отвечала, чуть не плача, другая. — Вон, зацепила на самом видном месте.

— Не я это! Так и было, — отпиралась виновница. — Подумаешь, беда! Пашка твой тебе новый подарит!

— Ты Пашку моего не трожь! — стал сердитым обиженный голос.

— А Пашка это муж что ли?

Нина открыла глаза и увидела хохочущую во весь рот женщину лет тридцати пяти в залихватски завязанном на бок платке, не понятно каким чудом державшемся на голове.

Растрепанные рыже-коричневые волосы падали на глаза и неряшливо торчали во все стороны. Такое подобие причёски, выдававшее легкомысленных особ, насмешливо называли «Я у мамы дурочка».

— А платок, значит, Мишка-моряк подарил? — продолжила хохотать женщина над заметно смутившейся миловидный пухлой светловолосой соседкой.

На вид девушке было не больше двадцати.

— Чем за другими смотреть, лучше своих хахалей посчитай! — милашка сорвала с растрёпанной прически соседки платок.

— Ах ты, мерзавка! Я тебе сейчас покажу, где раки зимуют! — взвизгнула женщина, но угроза так и осталась угрозой. В комнату вошла девушка чуть постарше светловолосой.

— Девочки, что вы опять ругаетесь? Что о нас люди подумают? — спросила серьёзно и строго, без тени улыбки.

Черты лица вошедшей были правильными до некрасивости, тусклые тёмные волосы тщательно подобраны шпильками по бокам и уложены аккуратным пучком на шее.

Быстро и аккуратно девушка сняла сапоги у порога, вымыла их тут же в тазу, насухо вытерла и, завернув в какую-то тряпицу, убрала в чемодан под кровать. Переоделась в халат и тапки, а платье, в котором пришла, простое, серое, спрятала в узелок и тоже засунула подальше под кровать.

Не то, чтобы Нине не нравились её соседки, но среди них не было той, кому хотелось бы доверять секреты. Самая старшая в комнате пропадала где-то чуть ли не каждую ночь, а как-то даже привела прощелыгу-хахаля в общежитие.

Всю ночь кровать бесстыдно скрипела ржавыми пружинами, а наутро Нина высказала бессовестной Клавке всю правду-матку в глаза.

— А что я? И вы водите, кого хотите, — таращила та рыбьи глаза.

Неизвестность медленно, но неизбежно обретала очертания обыденности. В ней были покой, даже радость, но не было чего-то такого, отчего сердце бьётся часто- часто и хочет улететь из груди. Секунды- двойники выстраивались длинным строем в минуты и часы. Работа- детский сад-общежитие… Как будто вращалось огромное колесо, а Нина, как белка, без передышки должна была бежать внутри него, и почему-то нельзя отдохнуть, осмотреться, остановиться…

Ехать до работы было всего-навсего несколько остановок, но на обратном пути Нина чувствовала себя уже совершенно измученной, так что едва хватало сил зайти в садик за Валериком.

Работала Нина в строительной бригаде. Привычные к мужской работе женщины разводили цемент водой в корыте, а потом поднимали на второй этаж. Вскоре начали вырисовываться очертания и третьего этажа.

Одного взгляда на большие, рабочие руки Нины было достаточно, чтобы понять: и топор, и лопату хрупкая с виду девушка держать умеет. Глину лопатой месит, как тесто.

Недавней заключённой был чужд комсомольский задор, и даже казалась наивным радоваться, что можешь принести стране пользу, если платят копейки.

Какая- то неуловимая связь существует между деньгами и свободой.

В аду и раю деньги не нужны. В безденежном измерении живёшь и на зоне, но стоит закрыться воротам, за которыми остались несвобода, и сразу же оказываешься в пространстве, где закон вступил в сговор с рублями. И приходится думать о завтрашнем дне. Думать и знать, что этот самый сегодняшний — завтрашний день и есть то самое долгожданное необъятное чудо по имени Свобода, столько лет маячившее священным заревом вдали.

Даже первая зарплата не стала тем рубежом, за которым начинаешь чувствовать себя по-настоящему независимым человеком. Платили очень мало. И всё же осталось на серый красивый платок. Пожалуй, покупка и была единственным событием, всколыхнувшим будни.

И всё же Нине было отчего смотреть вперёд уверенно и весело. Кому, как не ей, знать, какой бесценный дар, свобода, ниспослан миллионам тех, кто не в состоянии оценить его.

…На столе главы дыбилась стопка плакатов. Он с отвращением косился на очередную пёструю партию агитматериала, на этот раз комсомольцы на плакатах призывали добровольцев поднимать целину. Глава поморщился, убрал на край стола раздражавшую кипу. Последнее время недовольство, тщательно замаскированное под энтузиазм, стало его обычным состоянием.

У входа в знакомое двухэтажное здание с развивающимся над ним красным флагом Нина немного замедлила шаг.

Глава ей даже обрадовался.

— Что вас снова ко мне привело? — спросил добродушно, чем избавил о необходимости напоминать, что она была уже у него на приёме.

— Спасибо, за то, что помогли мне устроиться в строительную бригаду, только…

— Только? — подбодрил глава, слегка нахмурившись.

— Только устаю очень, а садик далеко. Позже всех ребёнка забираю…

— Хорошо, — снова вошёл в положение глава. — Определим в круглосуточный. Будете забирать только на выходные.

Снова написал какую-то записку, на этот раз для заведующей круглосуточных яслей, и вопрос решился как по мановению волшебной палочки.

… От Марусиного морячка пахло необыкновенным каким-то одеколоном, и весь он — от накрахмаленного воротничка до танцующей походки был воплощением чего-то начищенного, наглаженного до блеска, от чего немудрено потерять голову.

— Ну сама посуди, Нин, — вздыхала Маруся, закатывая глаза. — Моряк или мой Ванька? Весь наглаженный, брюки в стрелочку, тельняшечка, бескозырка…

Нина сочувственно кивала в вечерний полутьме комнаты.

Моряк был, действительно, хорош.

Не сказать, чтобы так уж плох был Ванька. Но видно, чувствовал: что-то неладно, может, потому и приехал однажды под вечер, осторожно постучал в дверь, как бедный родственник.

Худенький, щупленький, хоть и в форме, но в пехотной, солдатик не шел ни в какое сравнение с моряком.

Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену.

— Может, случилось что? — вздыхал печально.

Нина опускала глаза, злясь на Маруську. (Опять удрала к моряку, а моряк тот поматросит и бросит).

А Клава и не сдерживала ехидной усмешки.

— Не придет, и не надо. Я что ли хуже твоей Маруськи? Ты не смотри, что старше намного. Любую шмакодявку- двадцатилетку за пояс заткну.

Ваня растерянно улыбался, сосредоточенно упершись взглядом в запястье, опоясанное «Победой»

Солдатик ушёл уже за полночь, всё ждал-надеялся, авось вернётся супруга.

Ведь не у хахаля же она в самом деле, подзадержалась у подруги, а то, может, и случилось что, только бы ничего страшного.

Однако лица соседок по общежитию были заговорщицки спокойны, что больше огорчало, чем радовало: супруга жива — здорова.

Негодница — Маруська вернулась уже под утро. Растрёпанная, в новой чёрной плюшке.

— Что, ушёл мой? — воровато зыркнула по углам.

— Ушёл, ушёл, — укоризненно покосилась на неё Зоя. — Везёт же таким… Сразу двое таких мужиков.

— Каким таким? — Маруся скинула плюшку, приготовилась дать отпор.

— Таким, — неопределённо повторила Зоя и насупилась.

— А ты не будь такой букой, и на тебя мужики заглядываться будут, — посоветовала Клава. — Слишком уж ты серьезная, девка.

Зоя покосилась заодно и на Клаву и ничего не ответила, только губы надула и сдвинула брови: обижалась на соседку, что снова (уже в который раз, хоть кол на голове теши!) без спроса взяла её сапоги. И не смотрит, что в узел уложены и спрятаны (от неё, нахалки, между прочим!) под кровать.

Нину всегда удивляло, что заставляет окружающих подчиняться таким как Клава. Ведь цыкни на такую нахалку, убежит, поджав хвостик в кусты, и будет оттуда им же, хвостом, ещё и повиливать: дескать, не трогай меня больше, я же стала хорошая. Или кукситься. Но тронуть больше не посмеет.

Нет же, терпят, что берёт постоянно их вещи. А ведь такими-то людьми и проверяется характер.

И закаляется.

Сумеешь дать достойный отпор — получишь в награду уверенность, что можешь за себя постоять.

Иногда что-то в жизни происходит от скуки, а не потому, что непременно должно было случится. Появляются люди и так же незаметно исчезают в другие чьи-то жизни, где, может быть, будут играть новые роли.

Таким эпизодическим героем был Виктор. И всё же это была приятная встреча…

Вечера становятся светлее и длиннее — верная примета приближающегося лета. И вода в реке уже не так холодна, хотя купаться, конечно, ещё нельзя.

Но поболтать уставшими после рабочего дня ногами, поднимая маленькие, но бурные волны — самое то. Только парня красивого рядом не хватает в тихий майский вечерок.

Красавцев появилось сразу двое, точнее, один был так себе, зато второй, действительно, хорош. И оба моряки.

Красивого моряка звали Виктор, имя второго не запоминалось, а может, он и не представился даже.

С благородной вальяжностью, присущей морякам, парни сели рядом.

— Я из Тулы, — поставил в известность назвавшийся Виктором, чтобы как-то завязать разговор.

— А я родилась в Казани.

— Где живёшь?

— Здесь в бараке.

Речка неспешно плескалась, располагая к неторопливой беседе. Разговор ни о чём, но довольно приятный.

— Может, ты замужняя? — спросил вдруг Виктор.

— Нет, но ребенок есть.

— А как это? — озадаченно наморщил лоб.

— Так.

Виктор почесал затылок и не стал вдаваться в подробности.

— Можно к тебе в воскресенье прийти?

— Можно, — разрешила Нина и добавила. — Со мной еще две девушки живут.

— Мы придём, — пообещал второй моряк.

Гости пришли с колодой карт, и время пролетело незаметно, разлетаясь в стороны разными мастями.

— Жених твой что ли? — поинтересовалась после того, как за моряками закрылась дверь, Зоя.

Нина пожала плечами:

— Нет.

— Чего же, в карты ему больше не с кем перекинуться? — съязвила Клава.

— Может, и не с кем, — в тон ответила Нина.

Своей назойливостью и беспардонностью Клава порой раздражала её, и как-то даже пришлось потрясти под носом у нахалки большим своим рабочим кулаком. Случилось это, когда вечером, вернувшись с работы, Нина не нашла под подушкой свой новый серый платок.

Платок вернулся за полночь вместе с растрёпанной Клавой, плюшкой Маруси и, разумеется, чёрными резиновыми сапогами, которые Зоя тщетно прятала в узел. Клава неизменно находила их под кроватью и уводила к очередному любовнику.

Нахалка что-то напевала под нос и никак не ожидала увидеть у самого своего курносого кулак.

— Ещё раз возьмёшь что-нибудь у меня или у девчонок…

— Хорошо, — рассыпалась заискивающим смехом Клава, и с тех пор ни у Нины, ни у Маруси ничего не брала, но-прежнему продолжила таскать из- под кровати у Зои сапоги.

Моряки пришли опять через неделю, в воскресенье.

Виктор положил на стол круг копчёной колбасы и торжественно поставил бутылку красного вина.

— Шикуем, — многозначительно присвистнула Клава.

На следующие выходные Виктор пришёл уже один. Целую зиму он баловал Нину и её соседок по комнате и колбасой, и халвой, и свежим маслом. Оказалось, Виктор возил в морскую часть продукты со склада.

— Серьёзно хлопец настроен, женится, — предрекала, поправляя съехавший с головы платок, Клава, но плохой оказалась предсказательницей: замуж Виктор Нину не звал, не пытался и приставать. Вёл себя предельно почтительно, а уж, чтобы слово плохое сказать, такое и представить себе было невозможно. Так и остался приятным воспоминанием.