32

… Долидзе не удивился звонку.

— Я решила об этом не писать, — без долгих предисловий начала Инга. — Потому что знаю, что он сделал с вами.

— Вы можете подъехать прямо сейчас? — спросил Долидзе без акцента.

— Да.

Через пять пятнадцать минут журналистка пила кофе в ресторане гостиницы «Октябрь».

— Вы знаете, я дажэ рад, что могу об этом рассказать кому-то постороннэму, — Долидзе снова говорил с легким акцентом. — Я имэю в виду, с тем, кто нэ знал этого чэловэка. Вы ведь не знали его?

— К счастью, я видела его совсем недолго, — покачала Инга головой.

— Мне ведь совсем нэмного осталось. Нэ знаю, почему, но я вам вэрю. Хотя вообще нэ довэряю журналистам. Мнэ, ведь, знаетэ, проститэ, забыл, как вас зовут…

— Инга…

— Знаетэ, Инга… Тюрьма — не тюрьма — мне теперь все равно. У меня был рак. То есть, что я говорю, был… — грустно усмехнулся директор ресторана. — Как был, так и никуда он не делся. Опухоль головного мозга. Злокачественная. Тэперь ничего сделать уже нельзя. Тогда было можно. Если бы я не встретил Аникшина.

Инга опустила глаза. В таких случаях выражать сочувствие бессмысленно и даже бестактно.

— Мы знаем друг друга много лет. Вмэстэ учились, — резкие черты лица Долидзе на пару секунд смягчила мечтательная улыбка. — Даже не знаю, что с ним случилось — молния ударила, как он говорит, или что-то другое. Но раньше он был нормальным человэком. Потом я долго его не видел, а встретил совсем неожиданно…

«Лучевая терапия».

Два слова, как рентген.

Снова и снова проходят сквозь мозг.

Нужно взять себя в руки: это не приговор.

КАЗНИТЬ. НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ.

Откуда это?..

— Гришка! Ты?

Вот она, встреча на Эльбе. Хорошо бы, на Эльбе! И что за странная мадам рядом с ним, которая так испуганно вцепилась в девочку, как будто боится, что та улетит.

— Познакомься. Ольга Егоровна, — представляет старый друг — во всем черном, как будто в трауре. И женщина мрачно одета.

Девочке, явно, неуютно с этой парочкой. Но женщина вцепилась — не отпускает.

— Очень приятно. Здорово, Сереж!

Сколько лет! Сколько зим! Сколько их еще осталось?! И правда, сколько?

Когда уходит отчаяние, на смену ему приходит любопытство.

Лучевая терапия!

Даже эти два слова пульсируют уже по-другому, естественным образом тяготея к вечному центру притяжения — надежде.

КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ. ПОМИЛОВАТЬ.

— Ну как ты? Выглядишь не очень…

«Как в раю».

И странно так сверлит глазами. Раньше у него вроде бы не было такого взгляда.

Интересно, а как еще может выглядеть человек, только что узнавший, что ему предстоит лучевая терапия, потом — операция на головном мозге, а потом опять… Впрочем, будет ли это «потом»?

— Мы ведь не в Куршавелле отдыхаем, правда, Гриш?

— Неужели?.. — догадывается мужчина в черном.

Се ля ви.

— Ну а ты здесь… Какими судьбами?

— Я — вот, — мужчина в черном указывает взглядом на женщину с девочкой. — У Сонечки… Ольга Егоровна, скажите, что было у вашей внучки?

— Лейкемия, — с металлом в голосе, как у робота, отвечает женщина. Девочка испуганно жмется к ней

— Вот у нас как говорят: традиционная — нетрадиционная медицина… А врачи, можно сказать, отказались от этой девочки. Верно я говорю, Ольга Егоровна? — мужчина в черном властно смотрит на женщину.

— Верно, — тем же тоном подтверждает она.

— И что? ВРАЧИ спасли Соню? Кто? Кто ее спас?

— Вы, Сергей Александрович, — женщина еще сильнее сжимает руку девочке, так что та инстинктивно пытается высвободить ладонь. Безуспешно. — Вы!

— Аникшин сказал, что сможет мнэ помочь. Что даже если традиционная медицина относит болезнь к неизлечимым, он может справиться с ней, если верить ему, Аникшину. И я поверил. Но мнэ становилось все хуже и хуже. И однажды, когда боль стала нестерпимой, жене пришлось вызвать мнэ скорую помощь. В больнице обнаружилось, что у меня нэ только опухоль, которая стала еще больше, но и ВИЧ. Хуже того, оказалось, что инфицирована и моя жена. Этого я не мог ему простить. Он и свою жену заразил, а девчонкам молоденьким, Марине и Ане, говорил, что это она его заразила.

Кофе, к которому директор ресторана так и не притронулся, остывал, испустив последнюю струйку дыма. Тусклые лучи утреннего осеннего солнца падали на рулетку, томящуюся в углу в ожидании вечера.

— Когда он увидел меня здэсь, он… мне показалось, он даже побледнел, но сделал вид, что рад меня видеть…

— Он разве не знал, что вы директор этой гостиницы? — удивилась Инга.

— Директор гостиницы я меньше года. До этого я был директором вот этого самого ресторана, — Долидзе с видимым удовольствием обвел взглядом уютное небольшое помещение с итальянской мебелью. — Вроде бы я говорил об этом Аникшину, но его все это мало интересовало. А потом мы долго не виделись. Миша… бывший директор гостиницы уехал в Америку. А его место предложили мне. Дело всегда было для меня важнее всего, — не без самодовольства заметил грузин и, помрачнев, добавил, — хоть, вы уже знаете, мне осталось немного.

Долидзе вспомнил, наконец, о кофе, и сделав глоток: «Совсем остыл!», продолжал:

— Он сам пришел ко мне в кабинет. Сказал, что хочет провести этот свой дурацкий сеанс. Я не возражал. Он сказал «спасибо» и уже закрыл дверь, но через нэсколько секунд вернулся. Уже увэреннее он спросил, можно ли ему позвонить из моего кабинета, пригласить прэссу. Я сказал: «Конечно! Мы же давние друзья!». Я долго ждал этого часа.

По лицу Долидже пробежала судорога, на несколько секунд он с силой сжал глаза.

— Простите, — виновато улыбнулся грузин, встретившись с испуганным взглядом девушки. — У меня так бывает иногда.

— Извини… У меня все еще…

Мужчина в черном не может скрыть страх, глядя, как смуглое лица грузина становится бескровным.

— Ты же знаешь… — бессвязно шевелятся губы мужчины в черном.

— … первое время это бывает, — договаривает за него грузин. — Наверное, слишком много работаю…

— Это все суета! — цепляется за эту мысль мужчина в черном.

— Суета, — повторяет грузин с почти мечтательной улыбкой. — Ты один приехал или как?

— Не один, — морщится мужчина в черном.

— А-а, — черные брови многозначительно ползут вверх. — Навэрное, с Мариной, угадал?

— Угадал.

— А что за сеанс? Все как всегда?

Равнодушные, даже пренебрежительные интонации задевают человека в черном.

— Будет один сюрприз.

— Сюрприз?

— Сюрприз.

О том, что Марина купила змею, я знал еще до того, как приехал Аникшин.

— Марина рассказала?

— Чарков. Он позвонил мне ночью очень расстроенный. Бесследно исчезла гремучая змея. Иногда такое уже случалось, что у него уползали змеи. Но на этот раз было одно странное обстоятельство. Сказал, что приходила какая-то странная девушка. Длинные волосы заплетены в мелкие косички. Как он сказал, «страшновата, но я бы сдэлал из нее красавицу», — грузин неопределенно усмехнулся. — Я сразу понял, что это Марина.

Инга вспомнила самоуверенное выражение лица Чаркова, когда он рассказывал о недостатках девушек, совершенно незаметных на его работах, и тоже усмехнулась.

Долидзе снова поморщился от боли.

— Приступы становятся все чаще, — пожаловался он. — Так на чем я остановился?

— На Марине, — напомнила Инга.

— Да. На Марине. Я пошел к Клаве. Она фармацевт, и нэплохо понимает в ядах.

— К жене Аникшина? — удивилась Инга.

— К ней, — покачал головой Долидзе. — Она сначала не хотела продавать мне яд. Догадалась, навэрное, что здесь что-то нечисто. Но я припугнул ее, что расскажу все Аникшину… Что это она его гремучую змею… отдала или продала… я нэ знаю.

— Продала, — поделилась Инга сведениями.

— Я так и подумал.

— А как вы догадались, что она Марине змею продала?

— Догадаться нетрудно, — мрачно усмехнулся Долидзе. — Она змей его ненавидит. Но виду при нем нэ показывает.

«Она не любила змей».

Знал бы Чарков!

— Яд она, конечно, нашла, — теперь Долидзе говорил быстро-быстро, так что акцент был почти незаметен. — Оставалось только добавить его в керосин…

Снова вспомнив о кофе, Долидзе допил то, что оставалось в чашке, одним большим громким глотком.

По-джентльменски предложил:

— Еще что-нибудь?

— Нет-нет, спасибо, — торопливо отказалась Инга, боясь оборвать нить разговора.

У Инги не укладывалось в голове, как мог Аникшин, собравшись проделать перед зрителями смертельный трюк, оставить без присмотра бутылку с ядохимикатами.

— Очень просто, — махнул рукой грузин, как будто речь шла о каких-то совершенно незначительных вещах, но в глазах его, казалось, навсегда застыло выражение ужаса. — Бутылка стояла на видном месте. На тумбочке. Он как будто знал, что я приду, и бросал мне вызов.

— Но ведь змея была неядовитая, — Инга задумчиво глотнула остывший кофе. — Значит, он все-таки боялся…

Ничего он не боялся! — горячо возразил грузин. — Была бы у него возможность достать ядовитую гремучую змею, поверьте, он бы ее достал.

— Но есть же ядовитые гадюки! — недоумевала Инга.

— Гадюка — не тот эффект, — покачал головой Долидзе. Черные брови грузина взметнулись вверх и, многозначительно подняв указательный палец, он повторил. — Эффект! Вот, что было важно для Аникшина. Одно дело взять в руки гадюку и совсем другое — когда из рюкзака выползает гремучая змея.

Инга даже поежилась, вспомнив, какой эффект произвело тогда неожиданное появление экзотической рептилии.

— Ведь гремучая змея, — с глуповатым и мечтательным видом, как у Чаркова, когда он рассказывал о своих хладнокровных красавицах, продолжал Долидзе, — она даже пахнет по-особому — джунглями…

Меньше всего в это утро Инга была расположена слушать дифирамбы в адрес гремучих змей.

Гораздо больше ее интересовала другая змея. Вернее, другой…

— Значит, это вы — Змея?

— Я, — почти довольно улыбнулся Долидзе.

Инга хотела спросить, почему и кто прозвал его Змеей, но Долидзе ответил на этот вопрос прежде, чем она успела его задать.

— Я родился в шестьдесят пятом, в год Змеи.

Тоже, конечно, объяснение, но довольно странное. Мало ли кто в какой год родился — не называть же всех поголовно Свиньями, Крысами и Драконами?

— Значит Аникшин тоже Змея. И Чарков, — удивилась Инга, подумав, как иногда могут совпадать год по Китайскому гороскопу и увлечение человека, родившегося в этот год.

— Они Лошади, — разочаровал Долидзе журналистку. — Я на год старше. Но учились мы вместе.

— И все-таки… Почему вас прозвали Змеей?

— Потому что я бэлый и пушистый, — попытался пошутить Долидзе и тут же снова помрачнел. — Это было так…

— Рома, я тоже хочу узнать, когда умру! — девушка с афрокосичками заглядывает через плечо астролога, который производит какие-то, в общем, несложные математические вычисления на большом несвежем ватмане, разложенном на сдвинутых столах в библиотеке.

— Обязательно узнаешь! — мрачно обещает Роман. — Этого не могут сказать даже звезды.

— Тогда зачем все это? Недовольно косится на ватманский лист длинноволосая блондинка.

— Анечка, — тоном, каким разговаривают с капризным ребенком, объясняет астролог. — Я могу только просчитать наиболее вероятные варианты.

— Ну и… — нетерпеливо следит за исчислениями астролога мужчина в черном.

— Что-то странное получается, — хмурится астролог, пытаясь решить какое-то уравнение. — Посмотри, Римма.

— Я же говорил, что никогда не умру! — ликует человек в черном.

Римма заглядывает через плечо мужа.

Удивленно констатирует:

— Получается ноль. Но вот… видишь, — показывает какую-то точку на схеме, отдаленно напоминающей кардиограмму. Смертельная опасность. И исходит она от Змеи.

— «Но примешь ты смерть от коня своего», — насмешливо декламирует большеглазая брюнетка.

— Элизабет!!!!!

Элизабет виновато опускает глаза, не выдерживая направленных на нее со всех сторон укоризненных взглядов.

— От человека, родившегося в год Змея, — уточняет Римма.

— Признавайтесь, есть среди вас Змеи?

Голос человека в черном звучит непринужденно, даже весело, а взгляд, кажется, хочет просканировать душу каждого.

— Ну я — Змэя! — неохотно отзывается старый друг Сергея Аникшина, а теперь один из последователей «Великого Гуру».

И через секунду тишины эта неожиданная рифма в одном коротком предложении вызывает взрыв веселья, и тихий зал библиотеки наполняется гомерическим хохотом.

— Труднее всего было незаметно подменить бутылку на такую же, но без яда. И поймать змею. Иначе, если бы обнаружилось, что змея неядовитая… Сами понимаете…

— Так вот почему последними словами Аникшина были «Поймайте змею», — догадалась журналистка.

— Навэрное, — согласился грузин. — Змэю так нэмка напугала, что еле нашел ее на лестнице. А тут еще камеры кругом. С трудом удалось отбиться от журналистов до приезда милиции. Но в суматохе никто ничего не заметил… Долидзе сжал виски руками, стиснув на секунду зубы от нового прилива боли.

— Больше он никому не причинит зла… Скоро мы снова встретимся там. Я рассказал вам все, как есть, потому что мне уже все равно. Даже если вы и напишите об этом… Суд… Я не боюсь суда. Только детей и жену жалко. Вернее, я боюсь суда. Но другого. Другого. Страшного Суда.

В темных глазах Долидзе заметалось беспокойство, но ни один мускул бледного, отечного лица при этом не дрогнул.

— А где же гремучая змея? — задала Инга давно мучивший ее вопрос.

— Пока у меня на даче, — лицо Долидзе чуть просветлело, — там дальше видно будет.

— На даче? — удивилась Инга.

— Да, на даче. В аквариуме. Черепашка в нем жила. Еще маленький был. Теперь вот змея. Хотел убить… Так сказать, вещественное доказательство. Рука не поднялась. Жалко все-таки. Живое существо. Я теперь по вэчерам ее проведываю, — грузин глуповато улыбнулся.

Теперь выражение его лица было точь-в-точь, как у его давнего друга Чаркова.

— Жена спрашивает, почему так поздно домой приходишь. Но я даже ей о змэе не рассказывал. Так только, намекал. «Что если я, как Сашка, заведу удава или там какую другую змэю?» Но жена и слышать не хочет. Нэ любит она у меня змэй… Хотите познакомлю с Настей? — оживился грузин.

— Настя это кто? Жена? — удивилась Инга.

— Змэя! В честь жены назвал!

— Спасибо, в другой раз, — поспешила отказаться Инга, торопливо допила совершенно уже холодный кофе и, наспех попрощавшись, выскользнула на улицу.

Никакой змее, даже гремучей, она больше не позволить испортить второй дубль дня рождения Макса.

А до вечера еще много надо успеть.

Инга не заметила, как прыгнула в маршрутку и снова оказалась на улице.

Светофор радужно подмигнул девушке зеленым, приглашая перейти на другую сторону.

Скорей бы сегодняшний вечер!..

* * *

…В свете фонарей деревья переплетались ветвями, уходящими в беззвездно-осеннее небо.

«Дракон» остановился в начале улицы, откуда хорошо была видна разноцветная мозаика окон освещенного изнутри костела.

Готические шпили, пронзая гравитацию, соприкасались с Млечной Дорогой, ведущей в Вечность.

Автомобили скользили по асфальту, и свет их казался частью витражей, преломлявших сияние звезд, мягко струящееся в октябрьскую промозглость из окон костела.

— Слышишь? — улыбнулся Макс.

Откуда-то сверху доносились величественные серебряные звуки.

— Вечер органной музыки, — тихо сообщил Макс, уводя Ингу за собой под готические своды в Царство Света и Звука.

Все скамьи были заняты, но в последних рядах все-таки нашлось место для двоих. Люди заворожено слушали небесные звуки. Разные люди. Студенты из Африки и Азии, все темноволосые и в джинсах. Пожилые профессора, и женщины и мужчины, — с благородной сединой. Музыканты. Какой-то неуловимый признак (может быть, нервный профиль) тоже отличает их от остальных. Просто случайные прохожие, каких большинство. И больше половины — не католики. И может быть, есть среди них даже те, которые думают, что не верят ни во что.

Инга в первый раз слышала орган. Но эту музыку узнала бы и через тысячу лет с первых звуков.

В новом гениальном экспромте Маэстро повторял ту же формулу абсолютной гармонии.

Звезды загораются и гаснут, и только Зажигающий На Небе Звезды знает, какой отмерян срок каждой из них.

Ода Вечности звучала еще более торжественно, чем в гостиной Николая и Татьяны.

Инга чувствовала, как слезы оставляют горячие бороздки на щеках, унося с собой частицы туши. Но это не имело значения.

Такое же выражение потрясения и радости было на лицах всех, кого концерт органной музыки собрал в этот вечер под своды костела.

Одно музыкальное произведение сменялось другим. Многие были Инге знакомы, но сейчас ей казалось, будто она слышала их впервые.

Никто не видел лица и рук музыканта, и от этого казалось, что музыка звучит сама по себе, наполняя, заполняя Вселенную светом…

Инга снова перенеслась мыслями в гостиную Николая и Татьяны. Жаль, что сейчас ни ее, ни остальных учеников Аникшина нет в костеле. Или есть? Инга пробежала взглядом по скамейкам, и некоторые силуэты сидящих впереди показались ей знакомыми. И тут же музыка снова увлекла девушку в круговорот гармонии. Высоко-высоко, туда, где в вечном спокойствии сияют звезды. Загораются и гаснут. Но свет их вечен, как вечно бесконечное звездное небо.