В редкие минуты отдыха Юра заносил свои впечатления в тонкую ученическую зелёную тетрадку с тем, чтобы когда-нибудь отправить это богатство в газету. Но как-то всё время было недосуг, но листы нетерпеливо продолжали ждать своего часа, как актёр за кулисами — выхода на сцену. Иногда, правда, он читал их знакомым, и они узнавали себя и соседей и смеялись «Надо же, как ладно и правдиво!». Но некоторые, конечно, обижались. Но времена, когда за эпиграмму бросали перчатку в лицо, давно прошли, да и не стал бы Белов дожидаться дуэли — отмутузил бы недовольного — и дело с концом…

Из записок Юрия Белова «СИБИРЯКИ»:

Козёл

Было бы даже, наверное, немного странно, если бы Козла не прозвали Козлом за длинную редкую бороду, бугристую лысину и несговорчивый (вот уж точно козлиный!) характер. Сам Козел его, конечно, таковым не считал. Считал принципиальным.

Как бы то ни было, действовал он строго по закону, а охота на лосей им же, законом, была запрещена.

Козел был лесником. В тайге он родился и вырос и любил её самозабвенно. «Тайга-матушка» было для него никакой не метафорой. Тайга, действительно, для истинного сибиряка мать, а потому и уважение к ней — из разряда априори, как не надо доказывать, за что любят и уважают человека, давшего жизнь…

…Кто выдал Козлу охотников, снарядившихся в лес на лося, так и осталось загадкой. Факт тот, что лесник узнал и обратился в милицию.

Виновников поймали с поличным, убитого лося определили в столовую, а горе-охотникам пришлось заплатить по пятьсот рублей штрафа с носа.

Казалось бы, восторжествовала справедливость. Ан нет… Через несколько дней Козел исчез самым таинственным образом. Родных у Козла не было. Спохватилось начальство: нет на месте лесника, но кого не расспрашивали, никто нигде его не видел.

Нашли Козла на пятый день далеко от поселка в лесу охотники. Кто-то пригвоздил старика за бороду к валежине топориком. Расщелина крепко держала добычу. Руки у лесника были туго связаны веревкой за спиной, а штаны спущены.

Мошка устроила целый пир и уже доедала лысину и мошонку. Лесника доставили в больницу чуть живого.

Не обошлось опять без милиции. Кто и за что учинил над лесником такую расправу, догадаться было не сложно. Сам он, однако, злоумышленников не выдал, и на вопросы «Кто это сделал», упрямо молчал. Проронил одну только фразу: «Мне еще повезло, что медведь не съел».

Балалайка

Голосу марийки Балалайки позавидовала бы и иная известная артистка. Не голосок, а именно голос. Хотя девчонке всего тринадцать. Вернее, когда просто говорит как раз-таки голосок, а говорила Балалайка очень быстро. Тараторка. А как запоет — тогда голосок расправлял крылья и белоснежным голосом летел над Тасеем:

— Балалайка наша поет! — радовались на берегу.

На самом деле звали её, конечно, иначе. А прозвал так Зою моряк, с которым она по Тассею на катере и плавала, красивый, двадцати семи лет от роду, по имени Николай.

Как пела Балалайка, слышали все вокруг, а вскоре те же, кто слышал, стали замечать: растет живот у Балалаечки.

Мать Зои из беременности дочери трагедии делать не стала: сама вышла замуж в тринадцать и двоих старших дочерей в тринадцать отдала, правда, средняя в замужестве зачахла, стала худая и жёлтая. Но другая — ничего. Одна Зоя и осталась на выданье.

— Значит так, — поставила мать Балалайки условие Николаю. — Если не женишься, я тебя посажу.

— Не надо, — испугался Николай.

С Зоей они так и не расписались, но жили дружно. Спала Балалайка до обеда, и на завтрак тёща с другого конца посёлка носила блинчики с творогом и сметану.

А вечером Николай любил попугать молодую жену. Приходил с работы, покачиваясь, и требовал пьяным голосом:

— Балалайка, водку на стол!

Зоя подскакивала, неизвестно где отыскивала непочатую бутылку и ставила её на стол.

— Я не пьяный, Балалайка, — смеялся Николай и сажал жену на колени.

Работал он по-прежнему на катере, а всю зарплату отдавал Зое. Мать принесла ей поросенка; жил он, как у многих в Сибири, вольно, гулял, где вздумается, катался в пыли и убежать не порывался. Да и куда бежать? Повсюду хищники и лес.

С вечера Зоя варила ему на целый день ведро картошки. Потом варить надоело: бросала под крыльцо сырьем. Иногда Балалайка подкармливала поросёнка и зерном. Как ни странно, он вырос в очень даже крупную свинку.

В общем, Зоя стала настоящей хозяйкой, накопила денег. Тратить в поселке их можно было только в одном месте: маленьком магазинчике на другой стороне Тассея, в котором, между тем, было всё — от сеток против жирных, как хряки, комаров, рабочей одежды и резиновых сапог до чулок, мыла и пуговиц. Рядом был и продуктовый магазин.

— Вы только посмотрите, — оглядывались люди вслед красивой паре. Балалайка купила мужу костюм, а себе туфли на высоком каблуке, — как Зоя похорошела. Совсем взрослая стала.

На сплаве

Сплав — стихия. Попадёшь в него — завертит, если только руки верных друзей-сибиряков не подхватят, не вернут на сибирскую землю.

В посёлке недоумевали, как можно работать на сплаве «в лёгких условиях». Но именно так писал прежний бригадир в отчётах, по которым начисляли оплату.

Потому и работали много, а платили мало.

— Ты что ж из своего кармана что ли платишь нам? — не раз сердились подчинённые.

Но бесполезно. Заносчивый был — руки не подаст тем, кто ниже по чину.

Вознегодовала сама стихия. Поскользнулся на берегу, и подхватили бригадира брёвна, как игрушку.

— Ребята! — напрасно тянул он руки к стоявшим на берегу. Никто из тридцати мужиков так ему руки и не подал…