Зимой Юра старался вернуться из леса засветло, снимал кору с тех деревьев, которые поближе к дому. Верный Лютик ходил с хозяином на работу. Но однажды вечером пёс вернулся один, испуганно забился под крыльцо.

Юра и сам не мог объяснить, что позвало его в этот день в глушь.

Слухи о том, что в избушке на его участке творятся чудеса, считал вздором, верить в который советскому человеку неприлично и даже нелепо.

Чувство страха Юра окончательно утратил на войне, когда контузило в голову осколком снаряда. Перестал вдруг бояться, и всё тут. Хотя и раньше был не из робкого десятка, но все же оставался один и, казалось, непреодолимый страх смерти. И вдруг исчез и он. Смерть подошла так близко, что оказалось, и это не страшно. Еще немного и приоткрыла бы свою сакральную завесу: а что там дольше?

Да, потому, видно, не приоткрыла, что дальше там ни-че-го…

И потому не страшно вдвойне, ведь если бы был, скажем, ад, то вечные муки — то единственное, чего бы стоило бояться, ведь конечное тем и поправимо, что не навсегда же.

Но если там, за краем, кромешная пустота, — значит, всё поправимо. А бояться темноты и леса вообще последнее дело и простительно только детям.

Охотнику же постыдно вдвойне, а вдвоем с собакой и подавно.

… Лютик словно чувствовал, что он не просто так, приблуда, а вместо охотничьей собаки и не просто так трусИл по лыжне, а важно вышагивал рядом с хозяином, не забывая от избытка чувства повиливать хвостом.

Зимой одинокая избушка в лесу казалась ещё более таинственной, этаким жилищем деда Мороза или иного какого сказочного персонажа.

Юра с Лютиком вошли вовнутрь, разожгли буржуйку.

В домике сразу запахло уютом — так всегда пахнет древесина, согретая огнём.

Некоторые люди боятся одиночества. Юра, напротив, очень ценил часы, которые мог провести наедине с собой.

Ведь и в эти часы он не был один, а оставался наедине с Вдохновением. И даже если поблизости не было ручки или карандаша, в лаборатории, существовавшей лишь в его воображении и куда только он один и был вхож, начинали выстраиваться, как на картинах Иеронима Босха, в одно единое целое кленовые листья, русалки; корабли, конечно и многое-многое другое, что само просилось на холст.

Юра достал из рюкзака ужин. Запахло солёной рыбой. Угостил Голичанин, не только охотник, но и рыбак знатный. Весной тёзка рыбачил на лодке на Усолке, и Нюра на всю зиму солила бочками стерлядку и часть раздавала соседям. А марийка Клавдия та и вовсе, не дожидаясь гостинца, узнав, что Голичанин на рыбалке, сама к нему на лодке подплывала. Он по-соседски давал ей целую бочку.

… Стерлядку Лютик не любил: слишком уж солёная, и всё же съел немного с руки хозяина из вежливости, и потому что очень уж хотелось есть.

Обоим, как и предполагал умный пёс (а говорят ещё, лайки смекалистее дворняг!) захотелось пить.

Трус, возможно, и побоялся бы темноты и холода, да и вряд ли вообще забрался бы в такую глушь, да ещё и зимой.

А Юра, не раздумывая, взялся за чайник и в сопровождении верного Лютика направился к ручейку, где вода — во всей тайге вкуснее не найдёшь.

Кедры удивленно перешёптывались: кто-то посмел нарушить их покой. Удивительнее, чем человек с собакой на Сеноксе зимой разве что человек без собаки или собака без человека, которая, как известно, не бродит одна по тайге…

Природа наслаждалась безмятежностью, которая была бы полнейшей, если бы не вздумалось заночевать в глуши охотнику.

Юра наклонился над ручьем, и вдруг его накрыла чья-то тень. Он поднял глаза: прямо на него мчалась огромная собака. Она бежала так быстро, что, казалось, летела, не оставляя следов на снегу. Юра едва успел отпрянуть в сторону прежде, чем, оттолкнувшись сильными лапами от земли, собака перепрыгнула через ручей и слилась с тайгой.

— Уффф! Ты видел, Лютик? — перевел дух Юра, но напрасно искал рядом верного друга, напрасно свистел и звал — Лютик как сквозь землю провалился, будто была какая-то странная взаимосвязь между ним и появлением огромной чёрной псины.

Да и пёс ли это был?

А может, просто померещилось?

Юра даже помотал головой, но не смог разубедить себя в том, что чёрный пёс был от него на расстоянии всего лишь вытянутой руки, так что ощущалось его горячее дыхание.

Но если это живая собака, почему тогда одна в лесу и почему стремилась не к людям, а от людей, в самую глушь, на верную гибель?

Будь на месте Юры другой, такие мысли обернулись бы верной бессонницей.

Но усталость и свежий воздух сделали свое дело — сон пришел глубокий, без сновидений.

Нина же всю ночь так и не сомкнула глаз, беспокоясь за мужа.

Лютик бессовестно дрых, время от времени лишь повизгивал во сне да подергивал лапами, словно продолжал от кого-то убегать, и это усугубляло тревогу Нины.

К утру её глаза были красными от слёз.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Нина включила радио. Почтальон все-таки переправила им «Урал».

Лютик немедленно перебрался поближе к источнику музыки, как будто тоже хотел поскорее забыть о каких-то своих собачьих тревогах.

Муж появился к обеду.

Учуяв рябчиков в рюкзаке, подстреленных по дороге, Лютик виновато завилял хвостом.

— Ах ты, предатель, — укорил его Юра. — Что, свин, скучно тебе, значит, стало в лесу? Пришел радио слушать?

Лютик глупо улыбался: возразить было нечего. Струсил перед неведомой чёрной собакой, позорно убежал — правду говорит хозяин. Не вышел из него охотничий пёс…

Юра рассказал Нине о странном видении в лесу.

— Ты знаешь, никогда я не верил про все эти сказки, что про нашу избушку рассказывают, а вчера, признаться, стало мне как-то не по себе…

… К вечеру о мрачноватом приключении забыли, а ночью даже соседи проснулись от крика Юры.

Он стоял посреди комнаты и пытался что-то сбросить со спины.

— Сними их, — попросил Нину, злясь на нерасторопность жены. — Они же царапаются, гады.

— Юр, да нет там никого… — испугалась Нина.

— Как никого, если там котята… Да сними же их с меня!

— Юра, там нет никаких котят, — повторила Нина. — Ложись спать.

Но и во сне Юре снились какие-то кошмары о котятах и чёрной собаке…