Это случилось, когда большая часть казаков, соединившись с братами-запорожцами, пошла на стругах и «чайках» в поход на османские земли. В станице в основном остались дряхлые старики, бабы да ребятишки. Да несколько казаков, ослабленных болезнью и покалеченных в боях, остались сторожевую службу нести.
Вот тогда-то под покровом тёмной ночи и налетели на станицу крымские татары. Наскочили со всех концов, стража, правда, сделала, что смогла. Но слишком неравны были силы. На набат стражи повыскакивали из хат все, кто хоть как-то мог защищать станицу – бабы, дряхлые деды и подростки.
Дорого дался крымчакам захват станицы. Но силы были неравны, порубили крымчаки активно сопротивлявшихся, а несколько десятков баб помоложе и детишек в полон взяли. А хаты принялись поджигать.
Прежде чем поджечь хату, разумеется, грабили, тащили всё ценное, что могли найти.
В одну из хат заскочили татары во главе со своим сотником Талгаем, а там на смертном одре под образами возлежал и умирал зрелый, но ещё не преклонных лет казак Любим.
Изранен тяжко он был в бою с османами ещё весной. Пытались его лечить, но только хуже казаку становилось. И теперь ожидали, что он со дня на день помрёт. Совсем Любим обезножил, рукой почти пошевелить не имел сил, дышал тяжело и говорил с трудом, слабым, с придыханием, голосом.
А раньше славным казаком был, пару раз и атаманом его выбирали. Да раны и развившаяся из-за них болезнь доконали казака. И теперь, не в силах ничего сделать, смотрел на непрошеных гостей.
– Абачка-атаман! – вдруг признал его татарский сотник. – Какой ты слабый стал, однако, а когда-то мы еле от тебя спаслись. Помнишь, как под Бахчисарай приходил?
– Помню, – прошептал Любим и попытался усмехнуться.
– А вот сейчас мы твою станицу пожгли да в полон взяли, а ты ничего и сделать не можешь! Вот лежишь ты под образами своего Бога, а помочь он тебе не может. Ха-ха-ха! – раскатился хохотом крымчак.
– Зарезать руса? – спросил сотника один из воинов.
– Не надо. Сам скоро сдохнет. И хату сжигать эту не будем. Пусть подыхает, все последние часы проклиная свое бессилие, зная, что мы уводим женщин и детей к себе, где продадим их на невольничьем рынке. А он будет умирать в духовных мучениях. Атаман, который не смог защитить своих людей! Ха-ха! – все злее и громче смеялся Талгай.
Слушал это Любим и действительно неимоверно страдал, хотелось впиться в горло хохочущему крымчаку, но сил не было.
Перед тем как уйти, стеганул сотник татарский Любима плетью по лицу и, продолжая хохотать, вышел, остальные крымчаки с гомоном отправились за ним.
Любим лежал один, слыша с улицы крики и стоны людей, на его лице – отсветы багрового пламени от горящих хижин. Слезы катились по лицу казака.
И воззвал он мысленно к Богу: «Господи, не за себя прошу, а за женщин и детей, полонённых вражинами! Дай мне силы хоть на один день, чтобы мог я поквитаться с их мучителями! Ведь сам ты говорил: «Не мир я вам принес, а меч!» Ведь защита людей – святая обязанность казака. Дай силы, прошу Господи!»
Истово взмолился он и потерял сознание.
…Очнулся он уже днём, когда ярко светило солнце.
Воздух был наполнен чадом. Дым окутал со всех сторон одинокую сохранившуюся хижину.
Любим открыл глаза и закашлялся, хватив легкими дыма. Тело его содрогалось.
Кашляя, он невольно прикрыл рукой рот. Чудо! Тело вновь слушается его!
Он сел. Какое-то время сидел не шевелясь, боясь поверить в случившееся. Потом попытался встать.
И это ему тоже удалось.
Все ещё не веря в произошедшее, он осторожно пошёл к дверям, вышел на крыльцо.
Картина перед глазами предстала страшная. Сгоревшие дома и тела погибших… И вскипело сердце казака…
* * *
После разгрома станицы крымчаки разделились на два отряда. Один отправился на поиски добычи, а второй погнал пленников в Крым. Пленных было около сотни, сопровождало их три десятка крымчаков во главе с сотником Тал гаем.
Пленные шли медленно, не помогали даже щедро отпускаемые удары плетьми. Крымчаки злились, но ничего не могли поделать.
Остановились на ночлег. Стража поеживалась, зловещий волчий вой заставлял вздрагивать.
На утро Тал гай не досчитался семерых. Куда они делись? То ли сбежали с частью добычи, то ли волки утащили. Никто не заметил, как они исчезли.
Обеспокоился сотник Талгай страшно. Отправил два разъезда по три человека на разведку – искать пропавших. Ни один из разведчиков не вернулся. И осталось у Талгая всего семнадцать человек.
Погнали они пленников подальше от этих страшных мест.
Крымчаки с дрожью в голосе говорили то о шайтане, то о волке-оборотне. Страх сковал их. В страхе избивали пленников, стараясь заставить женщин и детишек бежать быстрей.
Чем ближе к ночи, тем больше переживали крымчаки, дрожь охватывала их, даже опытного и храброго сотника Талгая. Он рад бы был и всю ночь идти по направлению к Бахчисараю, да пленники стали падать, не имея силы так быстро и так долго идти.
И жадность всё-таки переборола страх, потерять «товар» никто из крымчаков не пожелал. На невольничьем рынке в Кафе можно очень хорошие деньги за пленников выручить.
На ночлег остановились у маленькой речушки. В столь засушливое лето это было большой удачей. По крайней мере, воды было вдосталь. Как охрана, так и пленники, наконец-то напились ее от души.
А вот с дровами оказалось потруднее. И как ни желалось Талгаю разжечь несколько костров, чтобы наблюдать за степью, – топлива хватило лишь на один.
– Будьте настороже! – напутствовал он охранников. – Увижу, кто спит, – голову снесу!
Скоро совсем стемнело. Спалось плохо сотнику Талгаю, беспокойство одолевало. Да еще и изредка где-то вдалеке раздавался волчий вой. Крымчак вставал и обходил посты. Стражники были на своих постах, таращили глаза, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте, вслушивались в звуки, издаваемые степью.
Томительный час проходил за часом…
Начало светать. Один из крымчаков решил спуститься до реки, чтобы набрать воды. Только он наклонился, чтобы зачерпнуть кожаным ведром воды, как та вскипела, и из неё взметнулось тёмное тело. Что-то сверкнуло, чтобы навсегда погасить свет в глазах крымчака.
– Эй, что там? – забеспокоился другой часовой, но свистнула стрела из арбалета, прерывая его беспокойство.
Темная фигура, появившаяся из воды, стремглав взлетела на невысокий угор, взмахнула руками, и два ножа поразили ещё двоих стражников. Закричал, поднимая тревогу, ещё один крымчак, но острая сабля прервала его крик.
Напавший рубил крымчаков, не давая им опомниться. Ещё трое приняли смерть от его клинка.
– Шайтан! – заорали в диком ужасе несколько ордынцев и бросились наутёк куда глаза глядят.
С парой верных нукеров атаковал сотник Талгай неведомого противника и вдруг остановился, узнав нападавшего.
– Ты, бачка-атаман? – растерявшись, спросил он. – Ты же должен был умереть?
– Ты помнишь, как над моим Богом потешался? А он мне дал силу, чтобы я свершил месть над вами, убийцами и грабителями, да спас полоненных вами, татями, баб и ребятишек, – усмехнулся в лицо татарскому сотнику казак Любим. – И сейчас я свершу святую месть! Нельзя безнаказанно казаков и их родных обижать!
– Алла! – заорал Талгай и кинулся на казака, надеясь на свое воинское умение да на своих воинов.
Ведь казак-то всего один, хоть и пугало его поразительное воскрешение из мёртвых.
Но воскрес или не воскрес он, но сейчас этого казака они вновь отправят к мёртвым!
Да и выглядел Любим до крайности бледным и измученным, только глаза будто огнём полыхали, словно метали молнии. Зазвенели клинки. И хоть крымчаков было в десять раз больше, но страшен оказался напор казака, двое пали разрубленные, с полдюжины бросились бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого страшного места и этого наделенного неведомой силой казака.
Только сам Талгай да два десятника устояли на месте.
Нелегко приходилось Любиму, его и без того израненное тело получило еще несколько тяжких ран. Но пал с разрубленной головой один из десятников.
Силы покидали казака. Он начал пошатываться. Но крики пленниц: «Любим! Любимушка! Спаси нас горемычных!» – подстегнули его. Сразил он и второго десятника.
Опять силы стали оставлять казака, тут сабля Талгая пронзила ему грудь. Кровь забагрянила рубаху. Пошатнулся он и опустился на колени.
Радостно и торжествующе взревел сотник Талгай, устремился к казаку, чтобы ссечь с него голову. Но воззвал к Богу Любим и, собрав все оставшиеся силы, метнулся на врага, обхватил того и повалил.
Пленники с замиранием сердца следили за этой страшной схваткой. У Талгая оставалось больше сил, да и ранен он не был. Начал крымчак перебарывать казака.
«Неужели же все мучения напрасны? – промелькнуло в голове Любима страшной пугающей мыслью. – И казачек с казачатами не спасу?! Пойдут они на невольничий рынок в Кафу!»
И тогда изловчился он и впился зубами в горло крымчаку. Захрипел тот, задергался, пытаясь освободиться, но все напрасно. С трудом стряхнул с себя казак мертвое тело Талгая, встать самому сил не осталось. Любим пополз, таща за собой саблю. Он полз к пленникам, чтобы перерезать им путы.
Добрался до ближайшей женщины, еле успел перерезать связывающие ее веревки, как в глазах потемнело.
– Прощайте, люди добрые, – прошептал он, – не поминайте лихом!
И замер. Он выполнил свой долг. Он отомстил. Он спас…
Любим уже не слышал, как заголосили над его телом спасённые им полонянки. Говорили, что он всё-таки не умер, а его выходила влюбившаяся без памяти в спасителя одна из казачек. И после этого они жили долго и счастливо. И умерли в один день…
Не знаю… Не знаю…
Но так хочется, чтобы хорошие люди, которые сил не жалея, жертвуя жизнью ради Отчизны, ради родных и близких, еще при жизни получали достойную их награду…
Хочется верить, что именно так всё и было…
