13. Подготовка к двум войнам сразу

Через несколько недель после победы над Францией, 31 июля 1940 г., Гитлер приказал вермахту начать подготовку к кампании по уничтожению Советского Союза. К началу 1941 г. решение было принято окончательно. По причине обширных масштабов боевых действий и сохраняющихся проблем с допуском к архивным материалам в бывшем Советском Союзе наши знания о ходе борьбы на Восточном фронте до сих пор страдают серьезной неполнотой. Но бесспорно то, что именно на Восточном фронте Третий рейх был обескровлен и что вермахт был уничтожен главным образом усилиями Красной армии. Издав приказ о нападении на Советский Союз, Гитлер сам навлек гибель на свою голову.

Был ли такой исход неизбежен? В глазах некоторых авторов этот вопрос остается открытым. Джон Кеннет Гэлбрейт, прославленный экономист, который после победы произвел оценку состояния военно-воздушных сил армии США, откровенно выразился на этот счет в статье, опубликованной в 1945 г. в журнале Fortune: «Германия не должна была проиграть войну, это очевидный факт…». Согласно Гэлбрейту, вторжение вермахта в СССР завершилось катастрофой только потому, что нацистская диктатура не сумела в должной мере мобилизовать немецкую экономику и снабдить немецкую армию оружием и другими ресурсами, которые требовались ей для победы. По мнению Гэлбрейта, причиной этой недомобилизации служило сочетание чрезмерной уверенности и некомпетентности, усугублявшееся хронической нехваткой политической воли. В результате от немецкого тыла никто никогда не требовал тех жертв, которые считались самоочевидными во вражеском стане. Гэлбрейт считал, что все это имело далеко идущие последствия. Поражение Германии стало «убедительным свидетельством неэффективности, присущей диктатурам, и эффективности, присущей свободному миру». Мнение Гэлбрейта не отличалось оригинальностью. Он почерпнул его из допросов Альберта Шпеера и его подчиненных, определенно подтверждавших волюнтаристскую трактовку Гэлбрейта. Согласно главному статистику Шпеера, до 1942 г. в Германии, несмотря на войну, «сохранялась экономика мирного времени». Шпеер, имеющий репутацию человека, пробудившего немецкую военную экономику ото сна, считал, что если бы он получил свою должность двумя годами ранее, то не исключено, что вермахт вторгся бы в СССР, имея вдвое больше оружия. Ганс Керль, восторженный нацист, к 1943 г. ставший начальником штаба у Шпеера, придерживался той же чрезвычайно критической точки зрения. По его мнению, поражение Германии было обусловлено вялым и дезорганизованным состоянием военной экономики в 1940 и 1941 г. Подобная аргументация и в дальнейшем оказывала влияние на основное направление исторических исследований, посвященных Третьему рейху.

Цель данной главы состоит в том, чтобы предложить альтернативную интерпретацию. Если мы хотим понять, что делали немцы в преддверии операции «Барбаросса», то должны сосредоточить внимание на стратегическом положении Германии. Как мы указывали в предыдущих главах, несмотря на фантастическую победу над Францией, все было далеко не так просто. Поражение Франции не принесло Германии победы в войне. Великобритания не была разбита. Начиная с весны 1941 г. она могла полагаться на обширную поддержку со стороны США, а с учетом экономической уязвимости новой германской империи стратегические перспективы Третьего рейха начиная с 1942 г. были крайне мрачными. В этой ситуации завоевание Советского Союза нельзя рассматривать само по себе – при всех колоссальных масштабах этого предприятия и несмотря на то, что оно соответствовало глубинным императивам нацистской идеологии. Нападение на СССР представляло собой средство укрепления позиций Германии – ради решающего противостояния с западными державами. И это, в свою очередь, объясняет, почему немецкую военную экономику нельзя было ориентировать исключительно на разгром Красной армии или хотя бы на производство тех вооружений, в которых имелась непосредственная потребность. Третий рейх, уверенно ожидавший быстрой и решительной победы, организовал нападение на Советский Союз таким образом, чтобы при первой же возможности направить как можно больше ресурсов на борьбу с Великобританией и ее сторонниками в США. В этом смысле именно в преддверии «Барбароссы» нацистская Германия действительно взяла на вооружение полноценную стратегию блицкрига, объединявшую планы кампании, военную технику и программу производства вооружений. В основе этой стратегии лежала убежденность в молниеносной военной победе. Подобный широкомасштабный синтез был немыслим до французской кампании, поскольку результаты, ставшие возможными благодаря сочетанию современной техники с классическими принципами военных операций, удивили даже руководство Германии. Лишь после победы на Западном фронте возможность достижения решающих успехов на поле боя всего за несколько месяцев начала считаться неотъемлемым и очевидным компонентом гитлеровской военной стратегии. И только тогда появилась возможность систематически организовывать производство и доставку вооружений на основе этого предположения.

С целью избежать недопонимания важно подчеркнуть, что к такой стратегии блицкрига осенью 1940 г. обратились вовсе не с целью пощадить тыл. Как мы уже видели, идея о том, что немецкий тыл в первые месяцы войны был «недомобилизован», – не более чем миф. В стране ощущался такой дефицит рабочей силы, что режим был вынужден ввезти сотни тысяч расово неполноценных поляков с целью не допустить развала сельскохозяйственного производства. Производство промышленных потребительских товаров – одежды, мебели и всевозможной бытовой утвари – уже подверглось сильному сокращению, и это решение, несмотря на летнюю эйфорию 1940 г., так и не было отменено. Нельзя сказать, что немецкое руководство с безразличием относилось к моральному состоянию гражданского населения. Осенью 1940 г. Гитлер сделал ряд драматических заявлений о тех благах, которые станут доступны после окончательной победы Германии. В первую очередь они включали программу строительства роскошного жилья, которая по оптимистическим оценкам обошлась бы в 63 млрд рейхсмарок, и столь же масштабную программу модернизации немецкого сельского хозяйства. Все это, однако, были послевоенные проекты, а это означало, что даже при самых оптимистических предположениях в отношении сроков «Барбароссы» их выполнение могло начаться самое раннее в 1942 г. Между тем приоритеты Гитлера в том, что касалось населения Германии, были весьма ограниченными: снабжение продовольствием и защита Германии от воздушных налетов. С точки зрения того, как представляли себе войну Гитлер и вермахт, между этими задачами и необходимостью дальнейшего ведения войны не существовало никакого противоречия. Напротив, самыми убедительными аргументами в пользу скорейшего завоевания Советского Союза уже в 1941 г. служили именно растущая нехватка зерна и необходимость вывести Великобританию из войны, прежде чем она начнет представлять собой серьезную воздушную угрозу. Значение стратегии блицкрига, к которой обратились в 1940–1941 гг., состояло не в том, что она позволяла сохранять минимальный общий уровень мобилизации, а в том, что она позволяла немецкой военной экономике работать сразу по двум направлениям. Заводы, работавшие на армию, обратили свои усилия на то, чтобы обеспечить ее ресурсами для быстрого, моторизованного блицкрига против Советского Союза. Между тем остальная часть военно-промышленного комплекса Рейха начала подготовку к конфронтации с Великобританией и Америкой в воздухе.

Поскольку такая стратегия подразумевала сочетание ряда задач, конкурирующих друг с другом, она не могла не привести к конфликту между различными заинтересованными сторонами в рамках нацистского государства. Поэтому у нас имеется возможность осветить события второго года войны сквозь призму запутанной подковерной борьбы в бюрократическом аппарате. После того как миновал разразившийся в 1940 г. кризис с боеприпасами, попытки Фрица Тодта полностью подчинить себе производство вооружений перестали быть успешными. Итогом стала неуверенная ничья в противостоянии между Тодтом, военно-экономическим управлением ОКБ во главе с генералом Томасом и управлениями вооружений всех трех родов войск. Эта борьба во властных структурах дополнительно усугублялась двойственным положением Геринга как главы ВВС и ответственного за выполнение Четырехлетнего плана, а также происходившими время от времени вмешательствами Вальтера Функа, начальника гражданской экономической администрации. Все стороны, участвовавшие в этой многосторонней бюрократической баталии, обвиняли друг друга в некомпетентности и в неэффективных действиях. Таким образом след, оставшийся в архивных документах, как будто бы подтверждает собранные на более поздних этапах войны министерством Шпеера статистические показатели, которые на первый взгляд демонстрируют неэффективность и недомобилизованность военной экономики Рейха в 1940 и 1941 г. Но если нам интересны реальные результаты работы военной экономики, то бюрократические битвы в Берлине будут нас только отвлекать. Пусть немецкая военно-экономическая политика была невнятной, но цифры промышленного производства с июня 1940 г. по июнь 1941 г. в реальности несут на себе несомненный отпечаток стратегических замыслов. Производство вооружений и экономическая политика были привязаны к стратегическим военным планам, и при внимательном анализе данных мы увидим признаки того, что эта стратегия успешно привела к дальнейшему и очень существенному повышению уровня мобилизации немецкой экономики. То, что этого не хватило для того, чтобы нанести поражение Советскому Союзу— совсем другое дело.

I

Требования немецкой армии в связи с планом «Барбаросса» – Rüstungsprogramm В – были утверждены в течение двух недель после того, как Гитлер отдал приказ о подготовке к нападению на Советский Союз. Эта программа должна была определить производительность военной экономики Рейха на протяжении следующих восьми месяцев, начиная с августа 1940 г. Историки горят таким стремлением продемонстрировать некомпетентность и усталость нацистского режима в этот решающий период, что мы рискуем упустить из виду серьезные усилия, предпринимавшиеся в преддверии «Барбароссы». Наступление вермахта, начавшееся 22 июня 1941 г., представляло собой крупнейшую отдельную военную операцию во всей зафиксированной в источниках истории человечества. В нападении участвовали силы численностью не менее чем в 3050 тыс. человек, разделенные на три гигантские группы армий, которые одновременно действовали на трех фронтах общей протяженностью более чем в 1000 километров. Операция «Барбаросса» может быть с полным правом названа последним аккордом европейской традиции военных операций, начало которой восходит по крайней мере к XVIII в. При подготовке к этой грандиозной кампании Третий рейх не сидел сложа руки. С мая 1940 г. по июнь 1941 г. размеры армии выросли с 143 до 180 дивизий. Разумеется, не все новые дивизии могли быть использованы в России. Значительные силы следовало выделить для обороны новых владений Германии на Западе. Часть сил была также отвлечена на оккупацию Югославии и Греции весной 1941 г. и на кампании в Северной Африке. С другой стороны, военных трофеев, захваченных в 1940 г., более чем хватало для того, чтобы оснастить дивизии вермахта, размещенные в более спокойных зонах гитлеровской империи.

Цель Rüstungsprogramm В заключалась в существенном увеличении германской наступательной огневой мощи. В противоположность приготовлениям к нападению на Францию, отныне производственные приоритеты германской армии были однозначно подчинены требованиям танковой войны. Гитлер никогда не забывал о танках после их поразительных успехов во Франции. Даже в первые недели июля 1940 г., когда Гитлер серьезно обдумывал крупномасштабное сокращение размеров армии, он исключил из этих планов «schnellen Тшрреп» («мобильные войска»). Наоборот, с лета 1940 г. по лето 1941 г. число танковых дивизий было удвоено, с 10 до 20. Значение этого факта можно преуменьшить, указав на то, что численность танков не выросла пропорционально увеличению числа дивизий. Но как мы уже выяснили, общее число машин не имеет смысла в качестве показателя эффективной боевой мощи танковых дивизий. Важным было не общее число танков, а число боеспособных средних танков – Pz-III, Pz-IV, а также Pz.Kpfw.35(t) и Pz.Kpfw.38(t) чешского производства. Если рассматривать только эту группу, то окажется, что сила германских танковых войск с мая 1940 г. по июнь 1941 г. удвоилась, так же как удвоилось и число танковых дивизий. Помимо этого, в пропорциональной степени увеличилось и число бронетранспортеров, которыми было оснащено 10 моторизованных дивизий, от чьих действий зависел успех блицкрига. Танки могли стрелять и ездить, но они не могли занимать территорий в отсутствие поддержки со стороны мобильной пехоты.

Импульс, приданный танковому производству в 1940–1941 гг., важен еще и потому, что благодаря ему была создана одна из самых долговечных организационных структур в германской военной экономике. Фриц Тодт, распознав свой главный шанс, летом 1940 г. захватил инициативу в бюрократической борьбе, включив в свое Министерство боеприпасов и вооружений новый главный комитет по танкам. Ключевые ингредиенты, обеспечившие успех этого комитета, были достаточно очевидными. Танковая программа была в достаточной степени обеспечена сырьем, рабочей силой и производственными мощностями. Применявшаяся Тодтом система привлечения промышленников к распределению производственных заказов уже доказала свою эффективность в качестве механизма мобилизации. Во главе главного комитета с 1940 по 1943 г. стоял д-р Вальтер Роланд, энергичный руководитель Deutsche Edelstahlwerke Krefeld – одного из ведущих поставщиков броневых плит. В свою очередь, авторитет Роланда основывался на его статусе члена правления индустриального гиганта Vereinigte Stahlwerke и фаворита Альфреда Феглера – бесспорно наиболее влиятельной личности в немецкой тяжелой промышленности. Именно с благословения Феглера Роланд в 1943 г. сменил Эрнста Пенсгена в качестве главы всего комплекса Vereinigte Stahlwerke. Роланд был членом партии с 1933 г., но реальную политическую силу главный комитет имел благодаря Карлу Отто Зауру, задиристому заместителю Фрица Тодта. Заур, неизменно надзиравший за производством танков с лета 1940 г. до самого конца войны, заслужил вполне оправданную репутацию как одного из самых фанатичных «надсмотрщиков» в военной экономике. Сочетание промышленного и политического авторитета Роланда и Заура заразило энергией тех, кто уже входил в танковый картель, а также способствовало привлечению в него новых участников. К 1941 г. средний танк Pz-III, сменявший Pz-II в качестве главной машины танковых дивизий, выпускался уже не менее чем четырьмя разными заводами – MAN в Нюрнберге, MIAG в Брауншвейге и заводами компаний Alkett и Daimler-Benz в Берлине. Выдача производственных заказов такому большому числу заводов представляла собой не просчитанный шаг, направленный на достижение оптимальной экономии за счет роста масштабов производства, а быстрый способ расширения производственных мощностей. Кроме того, она свела к минимуму конфликты между производителями, а посредством рассредоточения производства сделала немецкую танковую промышленность поразительно нечувствительной к воздушным бомбардировкам.

Подготовка к операции «Барбаросса» не ограничивалась наращиванием танковых сил. Соответствующая программа предполагала также существенное повышение огневой мощи пехотных дивизий посредством увеличения численности легких полевых гаубиц и полной замены старинных пулеметов времен Первой мировой войны, все еще широко использовавшихся в мае 1940 г., современными MG-34. Существенно, что эта программа также предусматривала крупномасштабное совершенствование германских средств ПВО, причем в особенно больших количествах заказывались 88 и 105-мм зенитные пушки, непосредственно конкурировавшие с артиллерийскими запросами армии. Как можно увидеть из таблицы А4 (в Приложении), цели Rüstungsprogramm В в основном были выполнены. По сравнению с маем 1940 г. вермахт к лету 1941 г. усилился не только в плане общей численности, но и в плане огневой мощи.

В течение периода, назначенного для выполнения Rüstungsprogramm В, с октября 1940 г. по апрель 1941 г., годовой прирост выпуска оружия и военной техники составил 54 %, производство самолетов выросло на 40 %, а производство подводных лодок – более чем втрое. Этот значительный рост производства вооружений зачастую остается в тени одновременного сокращения выпуска боеприпасов, которые, как мы видели, были для Гитлера приоритетом номер один в первые девять месяцев войны. Это смещение акцентов представляло собой определяющую черту германской военной экономики с лета 1940 г. по весну 1942 г. И мы сможем лучше оценить его значение, если вспомним, что к июлю 1940 г. на боеприпасы приходилось не менее 36 % всего производства вооружений. К лету 1941 г. их доля составляла уже менее 20 %. Это неожиданное снижение приоритетности боеприпасов, несомненно, привело к определенному замешательству и убыткам, особенно в секторе тяжелого машиностроения, где производились артиллерийские снаряды. Уже в третий раз, после 1937 и 1939 г., немецкая промышленность, перенастроившись на массовый выпуск боеприпасов, неожиданно столкнулась с отменой заказа на них. Однако с учетом колоссальных объемов боеприпасов, накопленных к лету 1940 г., было бы абсурдом продолжать их производство теми же темпами, которых требовал Гитлер шестью месяцами ранее. К сентябрю 1940 г. немецкая армия накопила не менее 21,9 млн снарядов к 105-мм гаубицам, на каждый из которых шло более 30 кг стали и з кг драгоценной меди. Боеприпасов большинства других калибров хватало более чем на год активных боевых действий. Прекращение избыточного производства боеприпасов, неважно отразившееся на общей производственной статистике, тем не менее, несомненно, являлось первоочередной задачей в рамках рациональной производственной стратегии.

С учетом наличия огромных объемов боеприпасов, накопленных к лету 1940 г., сталь можно было перенаправить из сферы производства собственно вооружений в другие отрасли, не снижая реальной ударной мощи германской армии. Со второго квартала 1940 г. по второй квартал 1941 г. нормы отпуска стали для армии были сокращены более чем на треть, в то время как ее ударная мощь возросла примерно на столько же. Сталь, которая не доставалась армии, не попадала в сферу гражданского потребления. Во второй половине 1940 г. снижение поставок стали для вермахта почти в точности соответствовало росту ее экспорта (см. Приложение, таблица A3). Таким образом, даже после начала войны требования платежного баланса по-прежнему конкурировали с производством вооружений в качестве одного из главных экономических приоритетов нацистского режима. Как мы видели, Германия в 1940 г. сделала все для того, чтобы накопить громадный торговый дефицит. Однако на протяжении 12 месяцев после октября 1940 г. германский экспорт вырос на 25 % по сравнению с тем дном, которого он достиг в первое военное лето. Этот поток товаров был принципиально важен для поддержания отношений Германии с ее союзниками, включая СССР, Венгрию и Румынию, а также с такими важными нейтральными странами, как Испания и Швеция. Более того, как мы видели, одним из главных сторонников сохранения экспорта в военное время было военно-экономическое управление вермахта – не потому, что оно желало оказать услугу «гражданской экономике», а потому что рассматривало продолжение торговли как одно из условий выживания Германии в затяжной войне.

Другой ключ к интерпретации немецкой военно-экономической стратегии в преддверии «Барбароссы» можно найти в сфере управления рабочей силой. Как и в случае стали, оно строилось таким образом, чтобы позволить армии выполнить ее производственную программу и в то же время высвободить ресурсы для других целей. Чего точно не произошло, так это какого-либо снижения общего уровня мобилизации. Сразу же после победы над Францией немецкой промышленности были обещаны «победные дивиденды» в виде крупного сокращения размеров действующей армии. Однако это решение было пересмотрено уже через несколько недель, после того, как Гитлер отдал приказ о подготовке к нападению на Советский Союз. Имея в июне 1940 г. численность в 5,767 млн человек и после этого ненадолго сократившись, осенью 1940 г. вермахт снова начал расти в размерах, к следующему лету достигнув общей численности в 7,3 млн человек. Входящие в подростковый возраст когорты населения давали примерно по 660 тыс. человек ежегодно. Но значительная часть этого роста объясняется дальнейшим расширением призывных категорий за счет людей, прежде освобожденных от призыва по причине их важности для военной экономики. По сравнению с маем 1940 г. рабочая сила Рейха в мае 1941 г. недосчиталась еще 1,4 млн трудящихся, призванных на военную службу. К лету 1941 г. немцы мужского пола в возрасте от 16 до 56 лет были разделены на три неравные группы: 7,388 млн находились в армии и еще 2,12 млн подростков в возрасте от 16 до 19 лет проходили военную подготовку; 3,6 млн мужчин всех возрастов были признаны негодными к военной службе, главным образом по медицинским показаниям; остальные (всего 5,51.6 млн человек) были освобождены от призыва по причине их незаменимости для военной экономики (Unab-kommlich). К лету 1941 г. вермахт уже выгребал последние остатки людских ресурсов. По причине низкой рождаемости во время Первой мировой войны Германии приходилось посылать в бой буквально всю свою молодежь мужского пола. Из лиц в возрасте от 20 до 30 лет, физически пригодных для военной службы, 85 % летом 1941 г. уже находились в рядах вермахта. Только 640 тыс. человек из этой важнейшей возрастной группы были освобождены от призыва вследствие их значения для военной экономики. Те, кто не был призван в армию по экономическим причинам, в подавляющем большинстве имели возраст более 30 лет. Но именно эта группа женатых мужчин среднего возраста, составлявших костяк военной промышленности, стала бы главной мишенью любого будущего призыва. Операция «Барбаросса» была нацелена на блицкриг и в этом смысле. Все самые пригодные людские ресурсы были полностью задействованы в первом ударе, и в резерве почти ничего не оставалось.

Зимой 1940–1941 гг. с целью решения этой квадратуры круга была разработана сложная система отправки опытных солдат обратно в немецкую промышленность, в то время как вермахт в максимально возможных количествах обучал новых призывников. По этой так называемой схеме производственных отпусков» закаленные в боях ветераны должны были выпускать оружие, которое им и их товарищам предстояло следующим летом использовать в Советском Союзе. Однако в силу устройства этой системы у промышленности к апрелю 1941 г. почти не оставалось времени на выполнение Rüstungsprogramm В. После того как вооруженные силы Германии на востоке (Ostheer) начали наращивать свою численность, готовясь к вторжению в Советский Союз, немецкая промышленность лишилась многих ценных работников. Это не могло не сказаться на объемах производства. После зимних «производственных отпусков» немецкая экономика брала «военный отпуск». Разумеется, все это опиралось на убежденность в том, что кампания на востоке быстро завершится. Гитлер обещал своим солдатам, что они вернутся на рабочие места к концу августа. Даже в последние недели октября 1941 г. вермахт все еще готовился к тому, что численность армии неминуемо сократится на одну треть и сотни тысяч солдат будут отправлены производить оружие для войны против Великобритании и Соединенных Штатов.

Разумеется, нам хотелось бы знать, насколько эффективно немецкая промышленность использовала то ограниченное количество рабочей силы, которое находилось в ее распоряжении в 1940 и 1941 г. С учетом очень смелых заявлений различных исследователей о характере немецкого военно-промышленного производства, возможно, стоит вспомнить о том, что до войны промышленность Германии имела репутацию достойной соперницы британской индустрии в смысле производственной эффективности и по всеобщему мнению уступала только промышленности США. Тем не менее все эти разговоры о «неэффективности, эгоизме и некомпетентности» опираются на достаточно приблизительные данные, которые как будто бы указывают на катастрофическое снижение производительности труда в первые годы войны. Этот результат получен путем сравнения численности людей, трудившихся на вермахт в 1939–1941 гг., с наиболее часто цитируемой статистикой производства вооружений. Согласно этим источникам, производство вооружений в 1939–1941 гг. выросло всего на 70 % при двукратном росте численности рабочей силы вермахта.

РИС. 17. Численность рабочей силы и производство вооружений

Более того, в случае люфтваффе утверждалось, что в 1939–1941 гг. при увеличении численности рабочей силы на 50 % производство увеличилось всего на 15 %.

Если эти сопоставления верны, то они свидетельствуют о катастрофическом уменьшении выработки на одного работника. Но по сути к этим заявлениям следует относиться с крайней осторожностью. Статистика, на которой они основываются, чрезвычайно неполна и при более пристальном изучении обнаруживает свою несостоятельность.

На рис. 17 изображен заново рассчитанный индекс производства вооружений по месяцам, сопоставленный с пересмотренной оценкой численности рабочей силы в военном секторе. Несмотря на ежемесячные флуктуации, в целом оба графика идут параллельно, предполагая отсутствие резкого падения производительности. Возможно, она несколько снизилась в последние месяцы 1941 г. Но это едва ли удивительно с учетом сбоев, вызванных мобилизацией для операции «Барбаросса». Транспортная система снова разладилась, и хотя общее число рабочих, трудившихся на вермахт, продолжало увеличиваться, объемы производства страдали из-за призыва ключевых работников в армию. При выходе за рамки таких заявлений самого общего плана мы сталкиваемся с серьезными трудностями из-за проблематичности получения подлинно сопоставимых критериев выработки и численности рабочей силы в военном секторе. В случае армии и флота производительность труда почти наверняка не снизилась, поскольку, как мы видели, объемы производства для армии и строительства боевых кораблей весьма резко выросли в 1940–1941 гг., в то время как численность рабочей силы на армейских заводах увеличилась только на 20 %, а на флотских верфях – всего на 7 %. Какие-либо провалы вследствие сокращения производства боеприпасов следует считать последствием сознательной политики, а не снижения производительности. Наиболее вероятным подозреваемым в снижении производительности в преддверии «Барбароссы» являются люфтваффе, где наибольший прирост официальной численности рабочей силы «вермахта» был зафиксирован в 1940–1941 гг. Официальные данные о численности трудящихся на предприятиях люфтваффе, преувеличенные на неизвестную величину, действительно демонстрируют увеличение численности рабочей силы люфтваффе на 40 % с весны 1940 г. по осень 1941 г. При сравнении с цифрами выпуска самолетов они указывают на стагнацию производительности труда в 1941 г., но никак не на ее спад. Ниже будет говориться о том, что в 1940–1941 гг. в Германии существовали специфические технические факторы, затруднявшие выпуск самолетов. Кроме того, этот сектор тоже страдал от сбоев, вызванных проведением «Барбароссы». Однако более важно то, что поспешные сопоставления производства и численности рабочей силы в 1941 г. не учитывают того факта, что производство самолетов требует времени – на превращение сырья в готовые самолеты требуется по меньшей мере шесть месяцев. Поэтому едва ли удивительно то, что серьезный прирост численности рабочей силы на заводах люфтваффе в 1941 г. не привел к немедленному скачку объемов производства. Не следует ожидать того, что привлечение дополнительных рабочих сказалось бы на численности самолетов, поступивших в люфтваффе, задолго до весны 1942 г. Собственно говоря, именно это мы и видим в действительности. Резкое увеличение числа рабочих, трудившихся на люфтваффе, через 6–9 месяцев привело к скачкообразному росту производства. Обычно это объясняют «производственным чудом» Альберта Шпеера, начавшимся весной 1942 г. благодаря полной реорганизации военной экономики. На самом же деле факты говорят о том, что следует обратить внимание на приготовления, начавшиеся как минимум годом ранее.

II

В любом случае, каким бы удивительным это ни казалось, ключ к пониманию военно-промышленной стратегии Рейха в 1941 г. – в осознании того, что в отличие от первых месяцев войны она не была направлена в первую очередь на максимизацию объемов непосредственного производства. В частности, люфтваффе с первых месяцев 1941 г. в равной мере делили свое внимание между «Барбароссой» и войной против Великобритании и США. Такой тон задал сам Гитлер в своем выступлении перед главнокомандующими в Берхтесгадене 9 января 1941 г. Рассматривая поражение Советского Союза как предрешенное событие, он развернул перед слушателями картину будущего с безграничными возможностями, когда Германия будет участвовать в «борьбе континентов», под которой он явно имел в виду войну с США. Для того чтобы обеспечить себе в будущем такое глобальное могущество, Германия должна была в 1941 г. осуществлять такую промышленную стратегию, которая была бы ориентирована не только на текущее производство, но и на инвестиции в новые производственные мощности. Таким образом, в преддверии «Барбароссы» и армия, и организация по выполнению Четырехлетнего плана, и люфтваффе решали серьезные инвестиционные задачи. В дополнение к программам по расширению производства, инициированным в 1938 г., и инвестициям более целевого плана, толчком к которым послужила программа фюрера по производству боеприпасов, принятая в начале 1940 г., все это привело к такому инвестиционному буму, какого никогда прежде не видела немецкая промышленность.

Что касается армии, то на первом месте стояли танки и взрывчатые вещества. Несмотря на колоссальный размах операции «Барбаросса», вермахт разделял убежденность в том, что главными соперниками Третьего рейха в войне являются Великобритания и США. Более того, армия предполагала, что после победы на востоке ей придется вступить в конкуренцию с люфтваффе и флотом. Поэтому в качестве альтернативы воздушной и морской войне армейский штаб предлагал различные варианты операций против британских владений в Западной Азии. После разгрома Советского Союза можно было направить мощные танковые колонны на Ближний Восток и в северную Индию с баз в Ливии, Анатолии и на Кавказе. Генералы мечтали об армаде из 36 танковых дивизий общей численностью в 15 тыс. машин, которая была нужна им для нанесения этого смертоносного удара. Внутренний план, подготовленный армией к маю 1941 г., предусматривал производство почти 40 тыс. танков и 130 тыс. полугусеничных машин в течение следующих трех лет. От этих замыслов евразийской войны в масштабах, невиданных со времен Александра Македонского, обычно отмахивались как от не более чем мысленных экспериментов. Однако в реальности объемы производства танков к концу года существенно превосходили уровень, фигурирующий в месопотамских фантазиях армейских генералов. И этот прирост производства стал возможен только потому, что армейские планы на период после «Барбароссы» не остались на бумаге. В 1941 г. в танковое производство были инвестированы сотни миллионов рейхсмарок.

РИС. 18. Инвестиционный бум военного времени: основной капитал немецкой промышленности

Производственные площади завода Henschel & Sohn в Касселе увеличились почти на 100 тыс. кв. метров. В Санкт-Валентине (Австрия) был открыт новый гигантский завод Nibelungen, а кроме того, на производство танков были переведены еще два завода – Vomag в Плауэне и Maschinenfabrik Niedersachsen [1377]USSBS, Tank Industry Report (Washington, 1945), 6–7.
. Помимо этого, 1941 г. был отмечен важными сдвигами технологического характера. Германия наконец отказалась от крупномасштабного выпуска устаревших легких танков и сосредоточила всю энергию, какую могла, на производстве средних танков, на которых вермахт воевал до лета 1943 г. Более того, было принято решение ускорить процесс разработки двух новых тяжелых машин, предназначенных специально для борьбы с выдающимися танками Т-34 и КВ-1, причинившими столько неприятностей немецким войскам в России. Будущее танковых сил Рейха, равно как и люфтваффе, решалось не в 1942 или в 1943 г., а летом и осенью 1941 г.

Танковая программа была лишь одной из ряда крупных инвестиционных программ, выполнявшихся армией. Они финансировались через армейский инвестиционный холдинг MONTAN GmbH. Бухгалтерский баланс MONTAN дает превосходное представление о развитии германского военно-промышленного комплекса в первые годы войны.

ТАБЛИЦА 13.

Балансовая ведомость MONTAN GmbH, 1938–1943 годы: инвестиции германской армии в промышленность, млн рейхсмарок

При ее изучении становится понятно, какие гигантские капиталовложения требовались вооруженным силам, особенно инвестиции в химическое производство. Schnellplan 1938 г. и требования Гитлера, выдвинутые в начале 1940 г., имели своим следствием то, что 70–80 % армейских инвестиций в промышленные мощности приходилось в годы войны на производство взрывчатых веществ.

Химическое производство почти никогда не оставалось в стороне от инвестиционного бума военного времени. Как мы уже видели, к зиме 1940–1941 гг. среди руководства Рейха нарастала обеспокоенность долгосрочной ситуацией с поставками сырья. Главное место среди проблем Германии занимало неадекватное снабжение каучуком и нефтью. Обе проблемы были смягчены благодаря запасам, захваченным летом 1940 г., но так и не решены до конца. Предполагая, что с весны вермахт снова развернется во всю мощь, военно-экономический штаб предсказывал серьезную нехватку нефти и резины ко второй половине 1941 г. Одним выходом было строительство новых мощностей по производству синтетического топлива, вторым – завоевание Кавказа. В 1941 и 1942 гг. Третий рейх пытался решить обе эти задачи.

Зимой 1940–1941 гг. Карл Краух, отныне став и председателем наблюдательного совета IGFarben, и главным по химии в управлении по выполнению Четырехлетнего плана, снова занял ключевое положение в германской военной экономике. Как впоследствии отмечал генерал Томас, Краух очень серьезно отнесся к вопросу о «конкуренции с США». Поэтому главным для него стало резкое расширение объемов производства синтетического топлива. Вторым приоритетом был каучук. В ноябре 1940 г. Краух потребовал от IGFarben увеличить мощность трех существовавших заводов по производству «буны» и построить четвертый завод на аннексированных польских территориях, где благодаря их удаленности от Ла-Манша можно было не опасаться британских бомбардировщиков. В феврале 1941 г. он поставил цель увеличить к 1943 г. производство синтетического топлива до б млн тонн с лишним по сравнению с уровнем в 4,3 млн тонн, ожидавшимся в 1941 г. Более долгосрочная задача, впервые выдвинутая в 1938 г., состояла в том, чтобы к 1945 г. производить более 10 млн тонн нефтепродуктов.

В самом конце 1940 г. Карл Краух и IG Farben начали присматриваться к маленькому верхнесилезскому городку Аушвиц (Освенцим). Расположенный на ровной местности, поблизости от угольных месторождений Кракова и центральной Верхней Силезии, хорошо обеспеченный водой и находящийся в центре развитой железнодорожной сети, Аушвиц представлял собой идеальное место для строительства крупного химического комплекса. Поначалу подчиненные Крауха собирались строить там из гидрогенизационных заводов нового поколения, строившихся по лицензии IG. Но в декабре 1940 г. сама фирма IG Farben решила строить в Аушвице крайне необходимый завод по производству синтетического каучука, и к февралю 1941 г. с С С была достигнута договоренность о передаче фирме индустриального полигона размерами 8 на 3 км к востоку от Аушвица. В тот момент маленький концентрационный лагерь, содержавшийся С С в Аушвице, не играл заметной роли в планах Гиммлера, но с течением времени амбиции Крауха, IG и СС резко выросли. В промышленном плане к Аушвицу стали относиться не просто как к заводу по производству «буны», а как к передовому химическому комплексу, способному выпускать «буну», метанол, карбид, а также изооктан – важнейшую присадку к авиационному топливу для люфтваффе. Окончательный бюджет завода в Аушвице составлял 776 млн рейхсмарок, что являлось крупнейшей отдельной инвестиционной статьей во всем портфеле Четырехлетнего плана. До окончания войны из этой суммы было реально истрачено не менее 6ю млн рейхсмарок. В смысле своих масштабов химический завод совершенно затмил собой расширявшийся лагерь смерти, построенный С С всего милей восточнее. Кроме того, Аушвиц не являлся самостоятельной статьей инвестиций. Благодаря решению IG Farben построить четвертый завод синтетического каучука в Аушвице-Моновице (Дворы) он оказался включен в тройку огромных химических предприятий в восточной Верхней Силезии. Двумя другими были завод в Хайдебреке, также построенный IG Farben для производства изооктанового авиационного топлива, и еще один завод синтетического топлива, построенный в Блехгаммере той фирмой, которой первоначально был выделен участок в Аушвице. Всего на верхнесилезский химический комплекс, по-видимому, было истрачено порядка 1,3 млрд рейхсмарок или примерно 13 млрд евро в современных деньгах. Стало обычным делом относиться к этим проектам всего лишь как к «инвестиционным провалам» («Investitionsruinen») – абсолютно бессмысленным капиталовложениям, которые не принесли никакой практической пользы немецкой военной экономике. Поскольку все три химических завода в Силезии были по крайней мере отчасти построены руками заключенных концлагерей, это отношение к ним более чем понятно. На строительстве завода IGFarben в Моновице рассталось с жизнью не менее 30 тыс. заключенных. В свете такой трагической истории Аушвица к нему легче относиться совершенно отрицательно, как к месту, с которым не связано ничего, кроме гибели и уничтожения. Однако к сожалению, реальность носила более сложный характер. Нередко отмечается, что завод IG Auschwitz так и не выпустил ни грамма синтетического каучука, и это правда. Но к 1942 г. он уже не был заводом по производству одной лишь «буны». Под сильнейшим нажимом со стороны берлинских властей, стремившихся к тому, чтобы их гигантские инвестиции хоть как-то оправдались, управляющие IG в Аушвице летом 1942 г. решили при первой же возможности начать производство метанола. Это вещество представляло собой один из важнейших компонентов военного производства в качестве авиационного топлива, а также одного из основных видов сырья при производстве взрывчатых веществ. Отправка первой партии метанола из Аушвица-Моновица в октябре 1943 г. сопровождалась крупными торжествами, на которые руководство IG, разумеется, пригласило и коменданта лагеря Рудольфа Гёсса. Министерство вооружений Шпеера ожидало, что к 1944 г. Аушвиц даст десятую часть всех поставок метанола. Хайдебрек был рассчитан на его производство во вдвое больших объемах. К тому моменту, как британские и американские бомбардировки в 1944 г. начали причинять серьезный ущерб заводу IG Far-ben в Лойне, силезский комплекс уже был готов к работе. Согласно Обзору стратегических бомбардировок США (United States Strategic Bombing Survey), Аушвиц и Хайдебрек «пришли на выручку» германской военной экономике в 1944 г. К концу 1944 г. на Аушвиц приходилось 15 % производства метанола в Германии, а д-р Иоганн Гизен – человек, отвечавший в Аушвице за топливную программу, – в знак признания его заслуг был назначен Министерством вооружений Шпеера ответственным за метаноловый сектор во всем Рейхе. Расходы средств и ресурсов в Силезии действительно оказались непропорционально велики по сравнению с полученной от них чистой отдачей, но это было обусловлено нехваткой времени, а не внутренней логикой данных проектов. В итоге от колоссальной инвестиционной программы Крауха больше всего выиграли Советский Союз, вывезший большую часть аппаратуры высокого давления, и поляки, которым достались здания и электрогенераторы. К 1950-м гг. оставшиеся производственные мощности в Аушвице-Освенциме представляли собой ядро химической промышленности силезского региона, работающей на угле. Завод пережил крах коммунизма и сегодня является третьим по величине производителем синтетического каучука в Европе, удовлетворяя примерно 5 % глобального потребления. По состоянию на 2003 г. не менее двух из числа ведущих мировых производителей шин получали каучук с завода в Освенциме, основы которого были заложены в 1941 г., когда Карл Краух получил самую большую в своей жизни квоту стали. Согласно докладам о выполнении Четырехлетнего плана, в химические проекты Крауха в 1940 и 1941 г. было вложено не менее 2,5 млрд рейхсмарок.

Единственными конкурентами химической промышленности в качестве получателей инвестиций в военное время были предприятия люфтваффе. В 1940–1941 гг. именно на люфтваффе, а не на армию, была завязана германская стратегическая дилемма. Армии предстояло сражаться против СССР. Флоту предстояло сражаться против Британии. Единственным родом войск, который ожидала война на два фронта со всеми ее запросами, были люфтваффе. Кроме того, именно люфтваффе должны были первыми столкнуться с ужасающей индустриальной мощью США. Именно в сфере воздушной войны немцы всерьез опасались вклада Америки в военную экономику союзников. Сделанное Рузвельтом в мае 1940 г. заявление о том, что американская промышленность должна выпускать не менее 3 тыс. самолетов в месяц, а со временем довести их выпуск до 50 тыс., потрясло Рейхсминистерство авиации. Мифы, окружавшие американскую промышленность, и в частности ее феноменальные успехи в массовом выпуске двигателей внутреннего сгорания, мягко говоря, обескураживали. Хотя дискуссии с британцами в первую очередь вел Уильям С.Кнудсен из General Motors, в Берлине задавались вопросом: «Как поступит Форд?» («Was macht Ford?»). По причине изоляционистских наклонностей Генри Форда его компания на самом деле пребывала в нерешительности. Но к сентябрю 1940 г. с постройкой новейшего завода авиамоторов в Ривер-Руж лед тронулся, и к весне 1941 г. уже полным ходом шло строительство в Уиллоу-Ран, где Форд сооружал свой знаменитый завод для массового выпуска тяжелых бомбардировщиков В-25. Завод в Уиллоу-Ран начал выдавать продукцию лишь на более поздних этапах войны. Но доносившийся из Америки шум заводов был достаточно тревожным для того, чтобы промышленник Фриц Зибель, знакомый с Германом Герингом, призвал срочно увеличить производство самолетов в Германии.

Однако в 1940 и 1941 г. принципиальная проблема заключалась скорее в качестве, а не в количестве. Если «Битва за Британию» и выявила что-либо, так это недостатки, присущие программе развития люфтваффе. Уже выпускавшиеся самолеты оказались не в состоянии одержать решительную победу над Королевскими ВВС. Средний бомбардировщик Junkers-88 был вовсе не тем универсальным боевым самолетом, способным выиграть войну, на который в 1938 г. купился Геринг. В докладе по итогам боевых действий, составленном эскадрильями, размещенными на побережье Ла-Манша, констатировалось, что летные экипажи «боятся не врага, a Ju-88». Это был медленный самолет, у него отсутствовало эффективное оборонительное вооружение, а его полезная нагрузка была безнадежно недостаточной для стратегических бомбардировок. Имея новые моторы, He‑111 и D0-17, средние бомбардировщики предыдущего поколения, по своим показателям превосходили Ju-88, который должен был заменить их. И это была не только техническая проблема. Весь индустриальный план люфтваффе после 1938 г. строился на превосходстве Ju-88, корпорации Junkers и ее генерального директора Генриха Коппенберга. Усомниться в качестве Ju-88 означало усомниться в самой основе развития люфтваффе в течение трех предыдущих лет, а также в сотнях миллионов инвестированных рейхсмарок.

Второй основной самолет люфтваффе – Messerschmitt Bf-109 – был превосходным ближним истребителем-перехватчиком, но он эксплуатировался еще с испанской гражданской войны и его конкурентоспособность удавалось поддерживать лишь путем неоднократных модернизаций. Зимой 1940–1941 гг. в значительной мере именно трудности, сопровождавшие начало производства Bf‑109E («Эмиля»), вызвали резкое сокращение выпуска самолетов, вызвавшее такое замешательство в люфтваффе. При этом было ясно, что в обозримом будущем эту машину тоже придется менять. FockeWulf FW-190, в начале 1941 г. приближавшийся к боеготовности, обещал существенный прирост эксплуатационных характеристик. Но руководству FockeWulf не хватало политического влияния Вилли Мессершмитта, а радиальный двигатель BMW, вокруг которого строилась конструкция этого самолета, оказался крайне ненадежным. Второй главный столп Мессершмитта – тяжелый истребитель Me‑110 – стал одной из жертв «Битвы за Британию». Эта машина, игравшая роль дальнего самолета сопровождения для немецких бомбардировщиков, была совершенно беспомощна перед истребителями Королевских ВВС. Согласно планам Эрнста Удета, на смену Ме-110 вскоре должен был прийти намного более совершенный Ме-210. Однако этот самолет оказался одним из крупнейших конструкторских просчетов за всю войну. То же самое можно сказать и о дальнем стратегическом бомбардировщике Хейнкеля, четырехмоторном Не-177. Будущее люфтваффе как стратегического орудия и Хейнкеля как крупного авиаконструктора основывалось на летных качествах этого самолета. На заводе Хейнкеля в Ораниенбурге, получавшем финансирование от государства, был построен специальный цех, приспособленный для нового важного эксперимента в военной промышленности – крупномасштабного использования труда заключенных. Однако главным образом благодаря абсурдному производственному заданию, требовавшему от Не-177 способности к бомбометанию с пикирования, этот самолет вышел катастрофически неудачным. У него то и дело отваливались крылья, а причудливое расположение двигателей цугом приводило к частым самовозгораниям.

В свете этих технических проблем едва ли удивительно то, что Рейхсминистерство авиации в начале 1941 г. испытывало сложности с составлением внятного долгосрочного производственного плана. Люфтваффе ощущали срочную потребность в новом поколении самолетов, которая представлялась еще более насущной по причине тревожных известий об американских планах массового производства. Казалось, что единственная надежда Германии заключалась в том, чтобы противопоставить количеству качество. Как без всякого намека на оптимизм выразился в сентябре 1941 г. начальник штаба люфтваффе, «Если военно-воздушные силы Германии и способны одержать решительную победу над американо-британским противником в воздухе, то лишь посредством качественного превосходства своего оружия». Поскольку новые модели, уже предназначенные для серийного производства, оказались ненадежными, то ведущие конструкторские фирмы— Junkers, Heinkel и Messerschmitt – погрузились в разработку новых машин: Ju-288 вместо Ju-88, Ме-209 вместо Ме-109 – в надежде на получение решающего преимущества в следующей крупной фазе распределения заказов. Между тем у второстепенных производителей, выпускавших самолеты по лицензии, имелись все стимулы к тому, чтобы подстраховаться и избегать чрезмерной привязанности к какой-либо конкретной конструкции или компоненту. Результатом этого процесса конкуренции стало обилие прототипов и инноваций, но отнюдь не оптимальное использование экономии за счет масштаба. Однако эти соображения не должны заслонять от нас процесс ускорения, который в последние месяцы 1940 г. уже начал сказываться на планировании в германских ВВС в качестве прямого ответа на англо-американскую воздушную угрозу. В основе этого ускорения лежали новые грандиозные замыслы Карла Крауха по производству синтетического каучука и авиационного топлива. Впрочем, в 1940 и 1941 г. предпринимательские усилия Крауха умножались на не менее энергичную деятельность Генриха Коппенберга из Junkers. С тем чтобы дать отпор Америке с ее массовым производством, Коппенберг инициировал колоссальное расширение мощностей по выплавке алюминия, а также не менее важные новые инвестиции в сборку авиационных двигателей. В этом, как и в прочих отношениях, основы для увеличения выпуска самолетов были заложены задолго до того, как результаты этих мер начали ощущаться в 1942 г.

В 1940 г. благодаря колоссальному расширению производственных мощностей, осуществленному вермахтом, Германия вышла на первое в мире место по производству алюминия, достигнув уровня годовой выплавки в 300 тыс. тонн. Однако осенью 1940 г. должностные лица Рейхсминистерства авиации и управления по выполнению Четырехлетнего плана были встревожены известиями о том, что США к 1942 г. планируют довести выпуск алюминия до 450 тыс. тонн в год. В рамках противодействия этой угрозе Рейх приступил к выполнению грандиозной общеевропейской программы, главную роль в которой играла Норвегия. Благодаря своим минеральным богатствам и обилию гидроэнергии Норвегия в межвоенный период заняла ключевое положение в европейской горнорудной и металлургической отрасли. Норвежские предприятия находились преимущественно в иностранной собственности и потому были уязвимы для немедленного захвата со стороны немецкого бизнеса. Это обстоятельство давало Генриху Коппенбергу возможность реализовать его фордистские идеи о полностью интегрированном авиационном конгломерате, производящем всё, от сырья до готовой продукции. Коппенберг, стремясь предотвратить какие-либо шаги со стороны традиционных немецких производителей алюминия, набросился на Норвегию прежде, чем там закончились боевые действия. К концу года он создал принадлежавший немцам алюминиевый синдикат, перед которым была поставлена задача к 1944 г. увеличить выплавку алюминия в Норвегии в четыре раза – с 459°° тонн но крайней мере до 200 тыс. тонн в год. Эта гигантская программа первоначально оценивалась в 300–400 млн рейхсмарок и должна была стать поистине общеевропейским делом. Бокситы и другое сырье предстояло везти в Норвегию из Франции, Хорватии и Греции. Выплавку предполагалось осуществлять в Норвегии. После этого алюминий планировалось отправлять на юг, для обработки на заводах Junkers в Центральной Германии. К лету 1941 г., когда в люфтваффе были составлены более грандиозные планы по выпуску самолетов, Коппенберг соответственно изменил и масштабы своей алюминиевой программы. В июне он обсуждал с Герингом план по увеличению выплавки алюминия в границах немецкого «большого пространства» не менее чем до 1 млн тонн, что должно было обойтись в 1,5 млрд рейхсмарок.

Кроме того, именно Коппенберг стоял за предложением построить новый гигантский авиазавод. Идея завода в «американском стиле» для массового производства авиационных двигателей обсуждалась в Берлине по крайней мере с 1938 г. Но осенью 1940 г. она приобрела особую актуальность. В ноябре 1940 г. Коппенберг сообщил одному из представителей Эрнста Хейнкеля в Берлине о том, что американцы планируют построить новый моторостроительный завод, рассчитанный на выпуск 1000 моторов в месяц. По словам Коппенберга, «единственный способ» ответить на этот вызов заключался в том, чтобы Германия тоже построила новый завод аналогичных размеров, способный использовать все плюсы массового производства. В ноябре 1940 г. Коппенберг приказал конструкторскому бюро Junkers составить план завода, способного выпускать в месяц по тысяче моторов для самолета Ju-288. К маю 1941 г. Junkers добивался выделения не менее чем 685 млн рейхсмарок для строительства завода Flugmotorenwerk Ost (FMO) в Австрии, где он был бы защищен от бомбардировщиков союзников. На практике FMO стал одним из действительно провальных проектов Третьего рейха с точки зрения инвестиционной эффективности. После того как у завода, «рассчитанного на выпуск тысячи моторов в месяц», дважды сменилось руководство, он лишь в 1944 г. вышел на максимальный уровень производства, составлявший всего-навсего 198 моторов в месяц.

Однако злоключения FMO не должны заслонять от нас реального расширения мощностей по выпуску авиамоторов, начавшегося осенью 1940 г. Большая часть этих инвестиций предназначалась не для строительства с нуля, а для уже существовавших заводов по производству планеров самолетов и авиадвигателей – таких, как завод фирмы Daimler-Benz в Генсхагене, в полной мере компенсировавший неудачу с FMO. В сентябре 1940 г., тогда же, когда Коппенберг предавался своим наполеоновским замыслам, руководство Daimler-Benz согласилось увеличить объемы производства на своем главном заводе авиадвигателей с 350 до 800 моторов в месяц, потратив на это относительно скромную сумму в 50 млн рейхсмарок. Летом 1941 г. задание было увеличено до 1200 моторов в месяц, что требовало инвестиций уже в 170 млн рейхсмарок. На практике уровень отдачи в Генсхагене оказался еще более высоким. При инвестициях всего в 98 млн рейхсмарок он уже во втором квартале 1944 г. достиг объемов производства, составлявших не менее 1200 двигателей в месяц. Эта производственная экспансия дополнялась инвестициями в другие заводы, на которых по лицензии выпускался даймлеровский двигатель DB-605. Без этих инвестиций, начавшихся в 1940–1941 гг., последующий колоссальный прирост производства истребителей Мессершмитта Bf-109 был бы просто невозможен. Утверждается, что в целом заводы люфтваффе с сентября 1939 г. по январь 1942 г. поглотили 5,18 млрд рейхсмарок – сумму такую огромную, что она кажется неправдоподобной. Можно сказать с большей уверенностью, что с декабря 1940 г. по март 1941 г. Рейхсминистерство авиации одобрило инвестиции на общую сумму в 762,8 млн рейхсмарок, из которых 533,4 млн предназначалось для производства авиамоторов.

Аппетит люфтваффе окончательно разыгрался летом 1941 г. после завершения армейской программы «Барбаросса» и принятия давно ожидавшегося решения о перемещении приоритетов в сферу воздушной войны. В июне 1941 г. Министерство авиации предложило в течение трех следующих лет удвоить объемы производства самолетов и довести их до 20 тыс. штук в год. С тем чтобы осуществить эти планы, подчиненные Геринга договорились с Фрицем Тодтом о «компромиссном» перераспределении ресурсов, предназначавшихся для армии, в пользу люфтваффе. Сам Тодт должен был контролировать выявление свободных производственных мощностей и позаботиться о том, чтобы армейские подрядчики не остались без работы. Через несколько дней после вторжения в Советский Союз руководство люфтваффе раскрыло всю злободневность и амбициозность своих новых планов. На встрече с представителями ОКБ статс-секретарь Мильх объявил, что по сведениям германской разведки, на 1 мая 1941 г. Британия и Америка совместно превзошли Германию и Италию объемами производства. В одних только США выпускалось 2800 мощных авиационных моторов в месяц. При сохранении текущих тенденций производство на англо-американских предприятиях к концу 1942 г. должно было превзойти производство на заводах Оси в два раза. «Нельзя терять ни минуты», – заявил Мильх. К лету 1942 г. Германии следовало увеличить производство самолетов на 150 %– приблизительно до 3000 самолетов в месяц. Эта цифра, названная Мильхом, была новой – чего нельзя было сказать о смысле его слов. Как мы видели, расширение производственных мощностей началось уже осенью 1940 г. Однако поставленная Мильхом цель в 3000 самолетов в месяц требовала дальнейшего увеличения масштабов производства. Несколькими месяцами ранее Краух замышлял в среднесрочном плане поднять производство авиационного топлива с 1 млн до 1,5 млн тонн. Теперь же он говорил уже не менее чем о з млн тонн. С учетом того, во сколько обходился процесс гидрогенизации, было бы нереалистично предполагать, что сырьем для такого количества топлива мог послужить немецкий уголь. Гидрогенизация была попросту слишком дорога. Поэтому обещания Крауха опирались на предположение, что вермахту в течение следующих нескольких месяцев удастся завоевать Кавказ и что Германия к 1942 г. будет ежегодно ввозить не менее 1 млн тонн русской нефти. Здесь мы видим в сжатом виде всю извращенную логику «Барбароссы». Захват нефтяных месторождений, находившихся на Кавказе, в 2000 км от границы Советского Союза, не считался таким грандиозным военно-промышленным начинанием, каким он являлся в реальности. Он подавался всего лишь как предпосылка к выполнению другого гигантского промышленного плана, направленного на то, чтобы дать люфтваффе возможность участвовать в воздушной войне – но не против Советского Союза, а против маячившего на горизонте воздушного флота Великобритании и США.

III

Как бы оптимистично ни оценивал вермахт собственные возможности, от масштабов задачи, ожидающей его в Советском Союзе, было нельзя отмахнуться. Главным было то, что немцы находились в ничтожном меньшинстве. Даже со скидкой на ненадежность советской статистики население СССР в 1941 г. не могло составлять менее 170 млн человек. В Германии жило вдвое меньше людей: в 1939 г. численность ее населения составляла 83,76 млн человек. Хотя немецкая армия, вторгшаяся в Советский Союз, вероятно, превосходила численностью части Красной армии, находившиеся на западе страны, немцы уже призвали в армию практически всех, годных к военной службе. Напротив, Красная армия могла пополниться за счет миллионов резервистов. Поэтому с самого начала было ясно, что вермахту следует избегать войны на истощение. И этот дисбаланс в численности войск усугублялся огромными размерами Советского Союза и полным отсутствием приличных дорог. Если бы Красной армии удалось организованно отступить, то это поставило бы Германию перед непреодолимыми проблемами. Если же, с другой стороны, советские войска удалось бы лишить сплоченности, то неразвитость путей сообщения препятствовала бы их попыткам восстановить единый фронт в той же мере, в какой она затрудняла наступление немцев. Все зависело от того, удастся ли решить исход войны, как во Франции, в первые недели кампании. План «Барбаросса» подразумевал успешность «блицкрига». Мощный удар в центре, на Москву, сопровождавшийся окружениями с фланга советских войск, «запертых» на севере и на юге, позволял разбить Красную армию на рубеже рек Днепр и Двина в 500 км от польско-германской границы. Рубеж Днепра и Двины имел принципиальное значение, потому что при дальнейшем продвижении вглубь СССР на состоянии немецкой армии неизбежно начинали сказываться проблемы со снабжением и транспортом. Эти препятствия, встававшие на пути нового германского стиля ведения войны – «блицкрига», – не были очевидны в 1940 г., потому что глубина операций, необходимая при окружающем ударе (Sichelschnitt) Манштейна, никогда не превышала нескольких сотен километров. Поэтому войска в течение всей операции можно было снабжать с помощью грузовиков, курсирующих между армией и границей Германии. На основе опыта, полученного во Франции, штаб снабжения вермахта вычислил, что дистанция, на которой могли использоваться грузовики, составляла 600 км, что давало оперативную глубину в 300 км. Дальше сами грузовики потребляли такую большую долю топлива, которое возили, что переставали быть эффективным транспортным средством. С учетом огромных расстояний, с которыми пришлось бы столкнуться вермахту в Советском Союзе, оперативная глубина в 300 километров становилась абсурдно маленькой. Поэтому вермахт с целью увеличить радиус действия своей системы снабжения разделил свой грузовой парк на две части. Меньшая часть грузовиков должна была двигаться вместе с танковыми частями и снабжать их топливом и боеприпасами с промежуточных складов, которые пополнялись с помощью большей части грузового парка, совершающего рейсы от границ Генерал-губернаторства. Посредством такой меры предполагалось увеличить дистанцию, на которой действовала система снабжения, до 500 км. По счастливому совпадению именно на этом расстоянии от границы пролегал рубеж Днепр – Двина. Гальдер, начальник штаба армии, прекрасно осознавал принципиальное значение этого обстоятельства. В конце января 1941 г. он отмечал в своем дневнике, что успех «Барбароссы» зависит от скорости. «Быстрота. Никаких задержек! Не ожидать железных дорог! Достигать всего, используя мотор».

С самого начала было ясно, что продолжение серьезных боевых действий после этой первой фазы наступления привело бы к лавинообразному нарастанию проблем у вермахта. Если бы Красная армия избежала разгрома на рубеже Днепр-Двина, то вермахт не смог бы броситься за ней в погоню, потому что сперва ему было бы нужно перенести свои базы снабжения ближе к линии фронта. После этого исход всех операций в конечном счете зависел бы от пропускной способности советской железнодорожной системы и тем, как быстро вермахту удастся организовать передовые базы снабжения для второго 500-километрового рывка. Проблемы, с которыми столкнулись немцы при переделке русских железных дорог на колею своего стандарта, хорошо известны. Ситуацию усугубляло то, что отступающая Красная армия чрезвычайно старательно эвакуировала подвижной состав и разрушала мосты, пути и другие железнодорожные сооружения. Однако существовали гораздо более фундаментальные проблемы, ставшие очевидными уже на этапе планирования. Даже в тех случаях, когда железнодорожная инфраструктура СССР захватывалась невредимой, ее не хватало для обеспечения вермахта. Немецкие специалисты по снабжению старались выделять для каждой армии или воинского подразделения аналогичного размера по крайней мере по одной магистральной железнодорожной линии. Но для тех десяти армий, которые вторглись в Советский Союз, вермахт смог выделить лишь три магистрали— по одной для каждой группы армий. Особенно плачевной была ситуация на участке группы армий «Центр», где сосредоточивалась основная часть сил Рейха. Таким образом, немецкой армии с самого начала приходилось смириться с тем, что не все воинские части будут снабжаться с одинаковой эффективностью. В первую очередь следовало позаботиться о создании запасов для главной ударной силы, состоявшей из 33 танковых и мотопехотных дивизий. Если бы боевые действия продолжились после истечения первых месяцев войны, то боеспособность остальной части немецкой армии стала бы стремительно снижаться.

В принципе вермахт был «бедной армией». Из 130 дивизий германской армии лишь 33 входили в состав ее ударного моторизованного костяка. Три четверти германской армии по-прежнему полагались на более традиционные способы передвижения: пешком и на лошадях. В германской армии, вторгшейся в 1941 г. в Советский Союз, насчитывалось где-то от 600 тыс. до 750 тыс. лошадей. Они предназначались не для верховой езды, а для перевозки орудий, боеприпасов и провианта. За несколько недель до вторжения пехотные части, которые должны были следовать за быстроходными танковыми формированиями, получили 15 тыс. подвод. Подавляющее большинство немецких солдат передвигалось по России, как и во Франции, пешим порядком. Разумеется, вести войну было бы намного легче, если бы у вермахта имелось втрое больше танков и грузовиков. Но представление о полностью моторизованной армии, изготовившейся к нападению на Советский Союз, – это фантазия времен «холодной войны», а не реалистическое отображение ситуации 1941 г. Говоря более конкретно, это американская фантазия. Англо-американские силы вторжения, собранные в 1944 г., представляли собой единственную армию Второй мировой войны, полностью соответствовавшую современной модели моторизованных войск. Германская армия была слабо оснащена механическим транспортом не потому, что она не удосужилась должным образом подготовиться. Так произошло из-за недостаточного промышленного и экономического развития самой Германии. Большинство германских грузовых перевозок в 1940-е гг. осуществлялось по железным дорогам. При перевозках на короткие дистанции важную роль и в городах, и в деревне по-прежнему играли лошади. Разумеется, немецкую автомобильную промышленность можно было склонить к производству большего числа грузовиков. Но в годы войны главным препятствием, сдерживавшим использование автомобильного транспорта в Европе, служило не недостаточное число машин, а хроническая нехватка топлива и резины. Как мы уже видели, к концу 1941 г. ожидался такой сильный дефицит топлива, что вермахт всерьез задумывался о демоторизации, которая снизила бы его зависимость от скудных поставок нефти.

Таким образом, успех «Барбароссы» предполагал, что Красная армия не выдержит первого же решительного удара. Немцы надеялись, что советские вооруженные силы, подобно французским, развалятся и это позволит покончить с ними, взяв в кольцо окружения отдельные части. На второй фазе операции немецкая армия должна была наступать на Москву, встречая лишь неорганизованное сопротивление, следствием чего стало бы крушение сталинского режима. Во время Первой мировой войны объединенным силам Австрии и Германской империи потребовалось почти четыре года для того, чтобы добиться полного распада царской армии. План «Барбаросса» явно строился на идее о том, что коммунистический режим менее прочен и что первый удар, нанесенный вермахтом, окажется намного более мощным. Расистские взгляды, на которые опиралась эта аксиома германского планирования, вполне очевидны. Однако в высокомерии немецких генералов было свое рациональное зерно. Германия намного превосходила Советский Союз уровнем развития, о чем особенно выразительно свидетельствуют цифры ВВП на душу населения. Согласно наиболее надежным современным оценкам, немецкий ВВП на душу населения в 1940 г. превышал советский в два с половиной раза. Этот факт давал серьезные основания полагать, что колоссальное количественное превосходство Красной армии окажется иллюзорным. Намного более значительные организационные возможности вермахта, качественное превосходство его оружия и более серьезная подготовка его солдат должны были принести ему победу. В конце концов, именно эта армия за полтора месяца разгромила объединенные силы Франции, Бельгии, Нидерландов и британского экспедиционного корпуса. Стратегический выбор Третьего рейха, который предпочел бросить свои войска на Советский Союз вместо того, чтобы с моря и с воздуха атаковать Великобританию и ее сторонников в США, не был иррациональным. Германия направила свое лучшее оружие против того, что по-прежнему представлялось «самым слабым звеном цепи».

Однако нельзя сказать, что немцы не подозревали о модернизации Советского Союза после Первой мировой войны. Как было хорошо известно экономическому управлению самого вермахта, сталинские пятилетние планы существенно изменили географию советской экономики. Исходя из надежных западных оценок, сейчас мы полагаем, что сталинский режим с 1928 по 1940 г. добился прироста производства в промышленности в 2,6 раза, а производство вооружений выросло в намного большей степени. Стремясь поскорее осуществить индустриализацию, советские руководители вложили большие средства в развитие западных районов страны, уязвимых для нападения Германии. Но с другой стороны, в Берлине были хорошо осведомлены о том, что в годы первого пятилетнего плана (1928–1932 гг.) в Советском Союзе была создана новая индустриальная база к востоку от Урала, которой хватало для того, чтобы полностью обеспечить по крайней мере 40 млн человек. Даже если захватчикам удалось бы оккупировать большие территории на западе Советского Союза, военное производство могло продолжаться в новых промышленных центрах, таких как Свердловск с его гигантским машиностроительным заводом. В целом советские индустриальные мощности явно были весьма значительными. В 1939 г. Германская стальная ассоциация ставила Советский Союз, в котором ежегодно выплавлялось 18 млн тонн стали по сравнению с 23,3 млн тонн в Германии, на третье место после США и Германии, далеко впереди Великобритании. А Красная армия (по крайней мере на бумаге) была грозной силой. Франц Гальдер на протяжении всей весны 1941 г. записывал размышления Гитлера о колоссальном количестве танков и самолетов в Советском Союзе. Гитлер знал, что у СССР имеются современные самолеты и «гигантские» танки с огромными пушками. Но он утешался мыслью о том, что в основном вооружение Красной армии было устаревшим. Предполагая, что вермахту удастся обеспечить массированное сосредоточение сил в стратегических точках, он с удовольствием предсказывал, что Советы «рухнут под напором наших многочисленных танков и самолетов».

Разумеется, никто не мог отмахнуться от обширности советских территорий, и уже это делало операцию «Барбаросса» весьма проблематичной. Под толстым покровом спеси и оптимизма, окружавшим планирование «Барбароссы», в Берлине находились те, кто с самого начала выражал серьезные опасения. Интересно, что сомнения были двух типов. По крайней мере некоторые офицеры сомневались в осуществимости самой этой операции. Существенно, что в их число входил и фельдмаршал Федор фон Бок, командующий группы армий «Центр», которой выпала грандиозная задача разгромить основные силы Красной армии на московском направлении. К концу января 1941 г. фон Бока стали одолевать такие сомнения в отношении масштабов цели, поставленной перед его группой армий, что он заставил Гальдера, начальника штаба армии, признать существование определенной вероятности того, что Красная армия сможет отступить за рубеж Двина – Днепр. Что произойдет в этом случае, представляло собой ключевой вопрос. В ходе одной из первых игр, предназначавшихся для проверки плана «Барбаросса», был сделан вывод о том, что если только уничтожение Красной армии и захват Москвы не удастся осуществить в течение нескольких месяцев, то Германия окажется втянута в «затяжную войну, ведение которой превышает возможности немецких вооруженных сил». Генерал-майор Маркс, которому было поручено составить первый вариант плана нападения, подготовил еще и общую стратегическую оценку кампании, в которой разбирал возможность того, что Красная армия не будет разбита к осени 1941 г. В этом случае, считал Маркс, Германия должна быть готова к войне на два фронта против коалиции Советского Союза и Британской империи, опирающихся на экономический потенциал Соединенных Штатов. Перед лицом этой неприятной перспективы Маркс утешал себя мыслью о том, что если Германия сумеет захватить Украину с ее пшеницей и обеспечит себе полный контроль над Балтикой, то превосходящая экономическая мощь ее противников станет для нее не так страшна.

Однако именно этот ключевой момент показывает, насколько рискованным был замысел «Барбароссы». Следуя той же логике, что и Маркс, Гитлер последовательно ставил на первое место необходимость при первой же возможности овладеть индустриальными и экономическими ресурсами западных регионов СССР. В этой связи он предвидел возможность того, что значительную часть группы армий «Центр», подчинявшейся фон Боку, придется направить на север для захвата балтийского побережья и на юг, на Украину. Лишь после достижения этих важнейших экономических целей главные силы германской армии можно будет направить на восток, в сторону Москвы. Именно такие приоритеты предписывались в гитлеровской директиве (Weisung) № 21, учтенной в окончательном варианте плана (от 17 декабря 1940 г.). Однако выдвижение на первый план экономических задач находилось в серьезном противоречии с планом кампании, каким он представлялся Гальдеру. В его глазах наступление на Москву имело абсолютный приоритет. Он полагал, что лишь путем сосредоточения всех сил на осуществлении этой цели удастся дать бой Красной армии и нанести ей решительное поражение. Этот вопрос был для Гальдера настолько принципиальным, что выдвижение Гитлером иных приоритетов, помимо Москвы, заставило его усомниться в обоснованности всей кампании. 28 января 1941 г. он отмечал в своем дневнике: Операция «Барбаросса»: Смысл кампании не ясен. Англию этим мы нисколько не затрагиваем. Наша экономическая база от этого существенно не улучшится. Нельзя недооценивать рискованность нашего положения на Западе. Возможно даже, что Италия после потери своих колоний рухнет и против нас будет образован южный фронт на территории Испании, Италии и Греции. Если мы будем при этом скованы в России, то положение станет еще более тяжелым». Таким образом, между Гитлером и Гальдером, как и осенью 1939 г., наблюдалось принципиальное расхождение во взглядах. Как и в 1939–1940 гг., на карту было поставлено все будущее Германии. Но в отличие от 1939 г., Гальдер не доводил дело до ситуации, граничащей с открытым бунтом. После ярких успехов, достигнутых в ходе французской кампании, верховное армейское командование уже не претендовало на абсолютный авторитет в военных вопросах. Гитлер по крайней мере в такой же мере мог претендовать на честь победы над Францией, и Гальдер знал это. Возможно, он также полагал, что как только в бой вступит Красная армия, кампания пойдет по его, Гальдера, сценарию. Однако все питали надежду на то, что главную работу по уничтожению противника удастся осуществить на рубеже рек Днепр и Двина.

Еще один скрытый источник разногласий просматривается в словах Гальдера о том, что завоевание Советского Союза не приведет к «существенному расширению» немецкой «экономической базы». Это замечание любопытно тем, что оно бросало вызов принципиальной идее Гитлера о тех трофеях, которые принесет завоевательная кампания, в частности на Украине. Однако вплоть до середины февраля 1941 г. именно пессимистическая оценка Гальдера отражала в себе настроения, преобладавшие в Берлине. Армия, исходя из военно-географического изучения Советского Союза, завершившегося 10 августа 1940 г., ожидала многого от завоевания Украины, но исключала из рассмотрения кавказские нефтяные месторождения, находившиеся вне пределов досягаемости даже для танковых дивизий. Кроме того, подчеркивалось существование у СССР значительного промышленного потенциала на Урале, также недосягаемом для немецких армий. В октябре сотрудник московского посольства Гебхардт фон Вальтер направил Гальдеру еще более пессимистическую оценку. В ней указывалось, что не следует ждать немедленного краха советского режима после нападения Германии и что на Украине немцев ждут не такие уж большие трофеи. Этот регион стал еще более перенаселенным и бедным по сравнению с тем состоянием, в котором он находился, когда попал в руки немцев в 1917 г., а он уже тогда разочаровал их. В январе 1941 г. и военно-экономическое управление вермахта, и управление по выполнению Четырехлетнего плана прикладывали все силы к вынесению негативных оценок. 22 января 1941 г. подчиненные генерала Томаса указывали, что вторжение прервет поставки таких цветных металлов, как марганец, который в тот момент поступал в Германию только из Советского Союза. Более того, любое крупное наступление приведет к истощению и без того скудных немецких запасов топлива и резины. К аналогичным выводам пришло и управление по выполнению Четырехлетнего плана. Единственное значительное исключение представлял собой статс-секретарь Бакке из Министерства сельского хозяйства, уже давно выступавший за экспансию в восточном направлении. Что именно сказал Бакке Гитлеру в январе 1941 г., было неясно даже таким осведомленным лицам, как генерал Томас. Как сообщалось в одной из докладных записок ОКБ, «Говорят, что статс-секретарь Бакке объявил фюреру о том, что обладание Украиной избавит нас от всяких экономических забот. На самом деле Бакке якобы сказал, что если какая-либо территория и поможет нам, так только Украина. Только на Украине имеются излишки [зерна], в отличие от Европейской России в целом». Как мы увидим, вскоре противопоставление Украины и Европейской России сыграет зловещую роль. Так или иначе, учитывая то, что генерал Томас знал о взглядах самого Гитлера на грядущую кампанию, он внушил своим подчиненным точку зрения, диаметрально противоположную той, которую они только что занимали.

22 января 1941 г. Томас уведомил своего начальника, Кейтеля, о том, что он планирует представить доклад, в котором призывается проявить осторожность в отношении предполагаемых военно-экономических благ, которые должно дать вторжение. Теперь он изменил свою позицию. После того как стало ясно, что Гитлер ждет от «Барбароссы» в первую очередь экономических бонусов, Томас начал систематически двигаться навстречу фюреру. Он потребовал от своих подчиненных тесно сотрудничать с Бакке при составлении планов аграрной эксплуатации Советского Союза, и это решение оправдало себя на второй неделе февраля, после того, как фюрер ответил штабу на сообщение о возможной нехватке топлива и резины. Фюрер дал понять, что на его стратегические решения не повлияют подобные краткосрочные проблемы. В 1940 г. его тоже предупреждали о неизбежном истощении немецких запасов, но его крайне рискованная стратегия блестяще оправдалась. Нападение на Советский Союз, с Украиной в качестве первой цели, состоится в любом случае. В ответ на это Томас 20 февраля подал Гитлеру доклад, абсолютно беспрецедентный с точки зрения его оптимистического тона. Теперь ОКБ утверждало, что в ходе первого же удара вермахт сможет захватить не менее 70 % промышленного потенциала СССР. Это сделает долгосрочное сопротивление со стороны Красной армии безнадежным. В то же время выгоды от оккупации будут огромными. Подчиненные Томаса в сотрудничестве с Бакке составили план по «высвобождению» на Украине по крайней мере 4 млн тонн зерна. Томас пошел дальше всех предыдущих аналитиков, утверждая, что покорение Кавказа станет естественным дополнением к оккупации Украины. Собственно говоря, без завоевания Кавказа от Украины будет мало пользы, поскольку Германии понадобится огромный парк тракторов и грузовиков для уборки урожая, а топливо для них можно будет взять лишь в самом Советском Союзе. Удивительно, но Томас не сказал ни слова по поводу логистических и оперативных соображений, связанных с расширением сферы германского вторжения на 2000 километров к востоку.

При анализе этой поразительной коллекции аргументов выясняются по крайней мере три вещи. Во-первых, после успехов во Франции авторитет Гитлера был слишком велик для того, чтобы кто-либо мог всерьез оспаривать его решение о вторжении в Советский Союз. Гальдер уклонился от открытого столкновения. Генерал Томас развернулся на 180 градусов и встал на сторону Гитлера. Однако ясно, что за этим консенсусом скрывались глубокие разногласия в отношении планов операции и ее стратегических целей. Весной 1941 г. Министерство иностранных дел все еще выступало против грядущей войны, предпочитая в альянсе с Советским Союзом вести борьбу против Британской империи. Однако вера немецких руководителей в возможности вермахта сыграла в прекращении споров еще большую роль, чем гитлеровский миф. Если бы Красную армию действительно удалось уничтожить в первые недели кампании, к западу от рубежа Днепр – Двина, то, как и в 1940 г., все опасения, предшествовавшие нападению, вскоре были бы забыты. В этом случае отпала бы нужда в аргументах об относительной приоритетности экономических целей по сравнению с чисто военными. Ресурсы западных регионов Советского Союза можно было бы задействовать в немецкой военной экономике и Третий рейх наконец получил бы возможность навязать свою волю всему Европейскому континенту. Но эта убежденность в быстрой победе в то же время являлась главным слабым местом всех планов вермахта. Уже в феврале 1941 г. было очевидно, что если неожиданный удар не сокрушит сталинский режим, то Третий рейх столкнется с угрозой стратегической катастрофы.

 

14. Большая стратегия расовой войны

В четырех предыдущих главах мы пытались разобраться в запутанных военно-экономических соображениях, которыми руководствовался Гитлер и его режим в 1939–1941 гг. Теперь, после того как мы оценили масштабы международной эскалации, инициированной Гитлером в 1938 г. и достигшей пика летом 1940 г., когда в США было принято кардинальное решение начать перевооружение, у нас появляется возможность реконструировать внятную и последовательную стратегическую логику, стоявшую за действиями Гитлера. Хотя к концу 1930-х гг. нацистская Германия далеко опережала все прочие страны Западной Европы уровнем мобилизации, она оставалась европейской экономикой со скромными ресурсами. К лету 1939 г. в полной мере проявились пределы мобилизационных возможностей Германии в мирное время. Объединенный экономический потенциал европейских держав, противостоявших Германии, был достаточно внушительным. После того как к уравнению были добавлены США, неравенство стало вопиющим. Начиная с 1938 г. в Берлине считали самоочевидным сближение США с западными державами. Начиная с 1939 г. предполагалось, что Америка вскоре внесет решающий вклад в накопление вооружений, предназначенных против Германии. Если Гитлер собирался реализовать свою мечту о радикальном изменении глобального баланса сил, то ему следовало нанести быстрый и сильный удар, а кроме того, любой ценой удерживать инициативу. Именно эта, пусть «безумная», но последовательная логика продиктовала сперва его готовность пойти в сентябре 1939 г. на риск тотальной войны из-за Польши, а затем его решение во что бы то ни стало добиваться удара по Франции и вскоре после этого начать подготовку к нападению на Советский Союз. В свете угрозы, исходившей от британской и американской военной экономики, в свете того, какой уязвимой становилась европейская экономика в условиях блокады, и в свете мнимой непобедимости немецкой армии у Гитлера имелись все основания для того, чтобы спешить с выполнением своих замыслов.

Однако действия в рамках этой стратегической логики ни в коем случае не означали отказа от манихейской расовой идеологии, служившей источником энергии для гитлеровского государства. В глазах Гитлера «нормальная стратегия» нераздельно переплеталась с расовой идеологией. Под стратегией он понимал великую стратегию расовой борьбы. Притом что за решением Гитлера уже в 1941 г. напасть на Советский Союз стояли именно стратегические расчеты, в основе которых лежала война на Западе, это не делало войну с Советским Союзом менее «идеологизированной». Как мы уже видели, для Гитлера и нацистского руководства 1938 год стал поворотным. По мнению Берлина, война на Западе была навязана Германии тайно организацией мирового еврейства, дергавшей за ниточки в Лондоне и Вашингтоне. Начиная с момента Судетского кризиса этот мнимый заговор стал отождествляться с Рузвельтом с одной стороны и с Черчиллем, архиврагом умиротворения, – с другой. И как мы уже видели, этой интерпретации в духе теорий заговора нацистское руководство последовательно придерживалось в 1940 и 1941 г. Документы французского и польского министерств иностранных дел, захваченные в Париже и Варшаве, лишь подтверждали идею о том, что принятое Гитлером в 1939 г. решение об объявлении войны упредило коварные британско-американские замыслы по окружению Германии и ее удушению. Рузвельта неустанно отождествляли с «всемирным еврейским заговором». В этом отношении вопрос о том, чем в первую очередь мотивировался Гитлер при нападении на Советский Союз – необходимостью вывести из войны Великобританию и тем самым предотвратить американскую интервенцию или стремлением воплотить в жизнь свои давние идеологические представления о расовой борьбе, – оказывается основанным на ложной предпосылке. Разумеется, завоевание «жизненного пространства» на востоке всегда было для Гитлера ключевой стратегической задачей. И угроза, исходившая от англо-американского альянса, за спиной которого стояло всемирное еврейство, лишь сделало решение этой задачи делом более актуальным и более необходимым, чем когда-либо прежде.

Однако нет никаких сомнений в том, что, если не с точки зрения обоснования, то с точки зрения выполнения, операция «Барбаросса» представляла собой принципиальный отход от прежних принципов. 22 июня 1941 г. Третий рейх начал не только самую крупномасштабную кампанию в военной истории, но и столь же беспрецедентную кампанию геноцида. Сосредоточение усилий на уничтожении еврейского населения сейчас считается действительно определяющим аспектом этих событий. Однако в Восточной Европе, эпицентре холокоста, истребление евреев не было единственным проявлением насилия со стороны гитлеровцев. Вторжение Германии в Советский Союз становится намного более понятным, если рассматривать его как последнюю большую завоевательную кампанию в долгой и кровавой истории европейского колониализма. Уничтожение еврейского населения было лишь первым шагом к искоренению большевистского государства. За ним должна была последовать грандиозная кампания по расчистке земель и колонизации, включавшая в себя «зачистку» подавляющего большинства славянского населения и расселение германских колонистов на миллионах гектаров восточного «жизненного пространства». Эту долгосрочную кампанию демографического манипулирования дополняла краткосрочная стратегия эксплуатации, мотивировавшаяся «практической» потребностью обеспечить германское «большое пространство» продовольствием. Для решения этой чисто «прагматической» задачи требовалось ни много ни мало как уничтожение всего городского населения запада СССР путем организованного голода. Как уже продемонстрировали в Генерал-губернаторстве весной 1940 г. Ганс Франк и Герберт Бакке, Гитлер и его режим твердо решили, что если в этой мировой войне голод и вынудит кого-нибудь к капитуляции, так точно не немцев.

I

После того как Германия вторглась в Польшу в сентябре 1939 г., геноцид, диктовавшийся нацистской идеологией по отношению к евреям и славянам, нашел конкретное выражение в чрезвычайной программе изгнания местных жителей и расселения колонистов. Творцами этой программы были Генрих Гиммлер и подчиненный ему технический персонал Главного управления имперской безопасности (РСХА) и секретариат рейхскомиссара по вопросам консолидации немецкого народа (RKF). Практические результаты этой первой программы были весьма скромными. Но она сыграла ключевую роль, установив в умах эсэсовцев четкую связь между устранением евреев и более широкой задачей расовой реорганизации и расселения немцев.

Как мы уже видели, идея о колонизации востока имела принципиальное значение для радикального немецкого национализма. В 1939 г. она дополнилась двумя более злободневными побуждениями. Включение значительной части польской территории в состав Рейха поставил перед Германией вопрос о том, что делать с миллионами ее жителей, не являвшимися немцами. С другой стороны, в соответствии с соглашениями, заключенными с Советским Союзом и с Италией в сентябре и октябре 1939 г., Германия должна была обеспечить «возвращение» в Рейх сотен тысяч этнических немцев из Прибалтики и Южного Тироля. С тем чтобы где-то расселить этих пришельцев, С С провели подготовку к выселению всего еврейского населения и подавляющего большинства поляков с польских земель, аннексированных Рейхом. В раннем варианте этого «Генерального плана» (Generalplan) ставилась цель депортировать 1 млн евреев и 3,4 млн поляков. Депортации не подлежало только незначительное число коренных жителей, сочтенных пригодными для включения в состав германского расового сообщества, а также обширные резервы подневольной рабочей силы. Такая программа оказалась чрезмерно амбициозной. В начале 1940 г. Гиммлер и Гейдрих надеялись выселить с аннексированных польских земель в Генерал-губернаторство 600 тыс. человек. Однако, сделав это, они бы вызвали хаос. К апрелю 1940 г. было изгнано «всего» 261517 человек, из которых половину составляли евреи, половину – польские крестьяне. К концу 1940 г. это число выросло до 305 тыс. человек. Вместо выселения евреев немецкие власти предпочли сгонять их в крупные городские гетто, крупнейшее из которых было создано в Лодзи. В то же время миллионы поляков были привлечены к работам в Германии или к принудительному труду на бывших польских территориях. К концу 1940 г. на польских фермах было расселено 180 тыс.

этнических немцев; этот процесс сопровождался жестоким изгнанием прежних обитателей и широко освещался в СМИ. Однако численный дисбаланс оставался разочаровывающим. К январю 1941 г. в Рейх репатриировалось более 530 тыс. этнических немцев, оставив на родине фермы и другую собственность на общую сумму не менее чем в 3,315 млрд рейхсмарок. Но вместо того, чтобы обживать лучшие земельные угодья, подавляющее большинство репатриантов прозябало в транзитных лагерях, находившихся в ведении СС.

Впрочем, практические сложности не охладили пыл Гейдриха и С С. В сентябре 1940 г., после составления Volksliste, процесс расового отсева начался всерьез. Из 8,53 млн поляков, проживавших на германской территории, лишь 1 млн был сочтен достойным включения в этот список. Эти люди были разделены на четыре категории в соответствии с той скоростью, с которой, по мнению «расовых специалистов» СС, они могли быть ассимилированы в «тело» немецкого народа. Судьба остальных 7 млн поляков оставалась неясной. Они получили неполноправный юридический статус «подопечных Рейха с ограниченными внутренними правами» (Schutzangehorige des deutschen Reiches mit beschrankten Inlanderrechten). Как докладывало в конце 1940 г. Рейхсминистерство сельского хозяйства, большинство польских крестьян на новых немецких территориях в наступившем сезоне отказывалось засевать свои поля, поскольку боялось, что к моменту сбора урожая их поля уже не будут им принадлежать. С учетом намерений Гейдриха эти опасения были более чем обоснованными. В январе 1941 г. Гейдрих инициировал составление очередных планов как по «окончательному решению» еврейской проблемы, которая в 1941 г. все еще оставалась преимущественно польско-еврейской проблемой, так и по массовому выселению коренного польского населения. В первую очередь Гейдриху нужно было обеспечить жильем репатриировавшихся этнических немцев, а для этого следовало при первой же возможности выселить в Генерал-губернаторство 770 тыс. поляков. Однако этому препятствовали условия жизни в Генерал-губернаторстве и транспортные потребности немецкой армии в преддверии «Барбароссы». Вместо 250 тысяч человек, которых Гейдрих надеялся переселить к маю 1941 г., в реальности удалось выселить всего 25 тысяч. Впрочем, это были не более чем краткосрочные затруднения. Известия о грядущем нападении на Советский Союз посеяли эйфорию среди персонала СС. Завоевание Советского Союза обещало решить проблему дефицита земель и расселения излишних людей – все это невозможно было сделать на ограниченной польской территории. Тех, кто был не нужен в Рейхе, могли поглотить обширные безлюдные пространства на востоке, а немецких поселенцев ожидали огромные наделы. Наконец-то появилось пространство, позволявшее решить земельный вопрос и проблему избыточного населения поистине радикальным образом. 30 января 1941 г. Гитлер повторил перед возбужденной толпой, собравшейся в «Спортпаласте», угрозу, сделанную им двумя годами ранее. В конце своей речи, призванной в первую очередь убедить слушателей в том, что Британия зря продолжает войну против Германии, Гитлер повторил свое «пророчество» о том, что «если усилиями евреев мир погрузится в войну, то с их ролью в Европе будет покончено». Но если в 1939 г. это была угроза, которая могла осуществиться при определенных условиях, то теперь она превратилась в твердое намерение. В конце концов, то, что Америку агитировали выступить против Германии, было установленным фактом. Вне зависимости от того, была ли мировой та война, в которой участвовала Германия, ей противостоял глобальный альянс, и вскоре ее угрожал затопить поток ленд-лиза. Поэтому Гитлер мог с достаточной уверенностью утверждать: «Грядущие месяцы и год докажут, что я и в этом случае сделал правильное предсказание». Несколькими неделями ранее Гейдрих впервые получил приказ готовиться к подлинно всеобъемлющему решению проблемы европейского еврейства. Евреев со всей Европы, из Рейха и из Польши ожидала смерть на строительных площадках среди болот на диких восточных территориях, опустошенных немецкими оккупационными войсками. В марте вермахт и СС составили инструкции, требовавшие ликвидации всех элементов, которые могли представлять угрозу для власти немцев на завоеванных территориях. В состав этой категории, как инструктировал Геринг Гейдриха, входили «сотрудники ГПУ, политические комиссары, евреи и т. д.». К б июня эти указания были формализованы верховным армейским командованием, приняв вид пресловутого «Приказа о комиссарах», требовавшего безусловного и немедленного уничтожения всех государственных и партийных работников из числа советских граждан. С теми, кого пропустит вермахт, должны были разбираться айнзатцгруппы – 3000 человек из полиции и СС, со второй половины мая проходившие идеологическую подготовку в Пограничной полицейской школе, размещавшейся в Прецше под Лейпцигом. Хотя айнзатцгруппы в первую очередь предназначались для борьбы с органами советской власти, Гейдрих во время частых встреч с руководителями этих групп напоминал им о роли евреев как вдохновителей большевизма и со зловещей настойчивостью требовал ликвидации всех евреев, находящихся на партийной или государственной службе. Через несколько дней после вторжения соотношение между тремя этими категориями резко изменилось.

В то же время грядущее нападение на Советский Союз вдохнуло свежую энергию и в более широкую программу расового переустройства, осуществление которой началось с Польши. В середине июня 1941 г. плановые службы Рейха начали изучать возможность выселения не только поляков, проживавших на территориях, аннексированных Германией, но и жителей Генерал-губернаторства. Иными словами, был поставлен вопрос о геноциде всего польского населения. 21 июня 1941 г. Гиммлер приказал штабу RKF составить предварительный план демографического переустройства всех восточных территорий, которые предполагала захватить Германия. Несколькими неделями ранее Гиммлер запросил дополнительные средства для создания независимого строительного управления СС. На протяжении последующих двенадцати месяцев движущей силой, стоявшей за эволюцией политики по отношению к евреям и за составлением долгосрочных планов по колонизации Восточной Европы, оставалось постоянное взаимодействие между службами РСХА, RKF, и экономическим управлением

С С. Первый набросок так называемого Generalplan Ost был всего через несколько недель представлен специалистом по проблемам расселения при RKF, профессором Конрадом Майером. Он был предъявлен Гиммлеру уже 15 июля 1941 г. Осенью был отдан приказ о создании в Польше ряда базовых лагерей для заключенных, которым предстояло выполнять грандиозную строительную программу, предусмотренную в Генеральном плане Майера. В то же время РСХА под началом Рейнхарда Гейдриха разрабатывало общий план «Окончательного решения» и второй вариант «Генерального плана». В общих чертах план «Окончательного решения», распространявшийся не только на миллионы евреев, проживавших в Польше и в Советском Союзе, но и на западноевропейские еврейские общины, имевшие намного меньшую численность, был сформулирован к декабрю 1941 г. Его обсуждение пришлось отложить до января, но когда статс-секретари в январе 1942 г. собрались в Ванзее, предложение Гейдриха не встретило никакой критики. Напротив, второй черновик Generalplan Ost, касавшийся не еврейского меньшинства, но намного более многочисленного нееврейского населения Польши и СССР, подвергся таким яростным нападкам со стороны администрации Рейха, что задача подготовки плана была вновь поручена вместо РСХА профессору Майеру, подчинявшемуся RKF. Майер составил окончательный черновик в мае 1942 г. и после консультаций с Гитлером документ был одобрен Гиммлером в июле 1942 г. в качестве основы для будущей работы С С по колонизации восточных территорий. По сути, в нем были намечены контуры того социального строя, который руководство С С надеялось создать в Восточной Европе.

Первое и наиболее принципиальное предположение, на которое опиралось все территориальное планирование С С начиная с 1939 г., сводилось к тому, что интеграция восточноевропейских территорий в качестве «жизненного пространства» требовала удаления подавляющего большинства местных жителей. В Генеральном плане Майера ничего не говорилось конкретно про евреев, но их устранение явно считалось само собой разумеющимся. Только в Польше и на Украине евреи составляли меньшинство, достаточно крупное для того, чтобы их удаление существенно изменило общий баланс населения. В первую очередь Майер имел в виду большинство славянского населения. В Польше его план предусматривал устранение 80–85 % коренного населения. За этим должно было последовать изгнание 64 % населения Украины и 75 % населения Белоруссии. Территорию России вокруг Ленинграда предполагалось полностью лишить населения. В различных вариантах Генерального плана приводятся разные численные оценки, но изгнанию подлежал как минимум 31 млн человек, не считая еврейского меньшинства. Согласно более реалистичным оценкам, учитывавшим естественный прирост населения за время выполнения программы, общее число намеченных жертв приближалось к 45 млн человек. По-прежнему не существовало полной ясности в отношении того, куда следует отправлять выселяемых людей. Но в чем не оставалось сомнений, так это в том, что процесс «эвакуации» будет сопровождаться массовой гибелью людей. Какой-либо интерес для немцев представляли только те, кто был способен к работе. К концу 1942 г. уже шли разговоры о возможном «физическом уничтожении» целых народов – не только еврейского меньшинства, но и поляков с украинцами. Всякие моральные соображения уже давно не принимались во внимание. Вопрос заключался лишь в том, насколько та или иная мера практична.

То, что Generalplan Ost представляет собой план геноцида, в полной мере выяснилось во время «проверки», организованной летом 1942 г. 18–19 июля 1942 г. Гиммлер одновременно с однозначным приказом об уничтожении евреев в Генерал-губернаторстве направил Одило Глобочнику указания и о проведении экспериментальной «эвакуации» всего польского населения из района Замостья. Эта акция рассматривалась в качестве первого шага к началу процесса германизации за пределами Рейха. После завершения «эвакуации» всего еврейского населения Одило Глобочник начал второй этап «отбора» (Selektionen), в ходе которого польское население разделялось на четыре группы в зависимости от возраста, пола и степени своей политической опасности. Мужчины и женщины, пригодные к труду, отделялись друг от друга – точно так же, как требовал Гейдрих в отношении евреев на совещании в Ванзее. Польские дети забирались из их семей и случайным образом отдавались на воспитание мужчинам и женщинам старше 60 лет. Далее эти искусственно созданные «семейные группы» отправлялись в так называемые деревни для пенсионеров, которые на самом деле являлись поселениями, пустовавшими после того, как были уничтожены проживавшие в них евреи. Четвертую группу поляков, которых немецкие власти сочли наиболее опасными, отправляли прямиком в Аушвиц или Майданек, где их сразу же казнили или умерщвляли непосильным трудом. На практике эвакуация из Замостья не увенчалась успехом. Попытки С С устраивать облавы на местное население сталкивались с активным вооруженным сопротивлением и требовали привлечения многотысячных полицейских отрядов, регулярных армейских частей и вспомогательных войск. Десятки тысяч поляков скрывались в лесах. К лету 1943 г. Глобочник был вынужден прекратить этот эксперимент. В сравнении с открытым уничтожением еврейского населения в Генерал-губернаторстве события в Замостье отличались скромными масштабами. Однако они чрезвычайно важны в том смысле, что позволяют в полной мере оценить кровожадные намерения Третьего рейха. Generalplan Ost устанавливал график уничтожения всего населения Восточной Европы. К нему следует относиться не менее серьезно, чем к программе, обрисованной Гейдрихом на совещании в Ванзее.

С учетом масштаба тех ужасов, которые замышлялись в С С, рассмотрение «конструктивного» плана, предусматривавшегося для территорий, освобожденных от десятков миллионов человек, которые приговаривались к уничтожению и изгнанию, может показаться нелепостью. Однако это необходимо сделать, если мы хотим понять то, каким образом преступники обосновывали свою программу убийств и какой смысл они вкладывали в понятие «жизненного пространства». Гиммлер и его подчиненные предполагали в течение 20–30 лет расселить на громадных территориях, расчищавшихся согласно Generalplan Ost, не менее 10 млн немцев. Этническую границу германской расы планировалось отодвинуть на 1000 километров к востоку. Должностные лица С С, участвовавшие в этих дискуссиях, слишком хорошо понимали, что, обращаясь к образам рыцарей Тевтонского ордена, они рискуют показаться безнадежно архаичными. Однако сами себе они представлялись кем угодно, но только не ими. Конечно, Конрад Майер и его сотрудники не дистанцировались от традиций Drang nach Osten. Однако видеть в их проектах привязанность к старине – значит пропустить самое важное. Как объяснял один из подчиненных Франка в Генерал-губернаторстве, Третий рейх возобновляет историческую миссию модернизации. «На самом деле магистры Германского ордена и в первую очередь вожди колонизации [Lokatoren], строившие и заселявшие деревни и фермы на коммерческой основе, ни в коей мере не были <…> романтиками. Они были расчетливыми людьми и в значительной степени являлись выходцами из коммерческих классов». И сам этот проект не был непрактичным или «чисто идеологическим» по своим целям. Восток обещал процветание германскому крестьянству, находившемуся в трудном положении. Конрад Майер, творец Generalplan Ost, считал, что за пределами перенаселенного Рейха оно получит шанс на новую жизнь. Как он выразился в своей программной статье:

Завтрашнее крестьянство станет иным народом по сравнению со вчерашним <…> Для нашего сельского населения начало новой эры означает принципиальное изменение его характера <…> Выбор между традиционным и прогрессивным, первобытным и современным может быть сделан лишь в пользу здравой, общественно полезной идеи прогресса и высокой производительности. Это подразумевает однозначное решение в пользу борьбы вопреки тем <…> кто усматривает спасение крестьянства в охране его среды обитания. Мы не сможем вернуться к «старым добрым временам». Поэтому лучше перестать сетовать на то, что «старого крестьянства» больше нет, и вместо этого способствовать становлению нового крестьянства Третьего рейха и бороться за него [1464] .

ТАБЛИЦА 14.

Предполагаемое распределение населения согласно Generalplan Ost, %

Идея, которой вдохновлялся немецкий колониальный проект на востоке, имела больше общего с американской идеологией фронтира, чем со Средними веками. Осенью 1941 г. Гитлер неоднократно ссылался на американский пример, рассуждая о будущем Германии на востоке. Он заявил, что Волга станет германской Миссисипи. А кровавое покорение американского запада служило для Германии историческим прецедентом, которым можно было оправдать искоренение славянского населения. «Здесь, на востоке, повторится тот же исторический процесс, который происходил при завоевании Америки». «Полноценные» поселенцы вытеснят «неполноценное» коренное население, открыв путь в новую эру экономических возможностей. «Европа – а не Америка – станет землей неограниченных возможностей».

Generalplan Ost предусматривал не возвращение в прошлое, а новую экстенсивную фазу германского экономического развития. Это роднит его с грандиозной жилищной программой Германского трудового фронта, анонсированной осенью 1940 г., и довоенными планами по производству «народного автомобиля». Предполагалось, что сочетание обширных естественных ресурсов, имевшихся на востоке, с германским опытом и капиталом приведет к резкому повышению уровня жизни. Эти амбиции наиболее четко выражались в значениях плотности населения. В первых планах, относящихся к Польше, она задавалась на уровне в 100 человек на квадратный километр. После того как в Generalplan Ost стала учитываться территория Советского Союза, планка была снижена до 80 человек на квадратный километр. Это было значительно ниже, чем плотность населения в Германии, в 1939 г. составлявшая 133 человека на квадратный километр. Но во Франции на тот момент плотность населения была еще ниже. Да и агрономы, работавшие на СС, не питали иллюзий в отношении уровня жизни, который можно было ожидать в обществе, состоящем исключительно из крестьян. Наоборот, для Майера идеалом являлась структура населения в Баварии или Ганновере, где в 1930-е гг. сосуществовали, не мешая друг другу, сельское хозяйство, промышленность и сфера услуг. В «Генеральном плане» предполагалось, что в сельском хозяйстве будет занято не более трети рабочей силы – столько же, сколько в промышленности, ремеслах, торговле и на госслужбе. В сравнении с долгосрочными тенденциями, присущими германской структуре занятости, такие планы означали возвращение не в Средние века, а в 1900 год.

В свете проблем, существовавших в Рейхе, продуманное распределение земли явно представляло собой ключевой вопрос немецкой колонизации на востоке. Подавляющее большинство немецких поселенцев должно было получить пригодные для самостоятельного ведения хозяйства участки (известные как Huferi) площадью по крайней мере в 20 га. Как мы уже видели, к фермам в 20–30 га относилось большинство Erbhöfe Рейха. В тех регионах, где качество земли требовало, чтобы фермы имели размер более 30 га, семейные фермы становились нежизнеспособными. Эти территории предполагалось разделять на более крупные имения и раздавать их ветеранам С С, чтобы те обрабатывали их, используя труд славян. Согласно первоначальным планам две трети земли в Польше следовало разделить на 150 тыс. Hufen с тем, чтобы с каждого из них кормилось по одной семье германских крестьян. Оставшаяся треть делилась на 12 тыс. крупных Wehrbauernhofe, зарезервированных для офицеров СС. Однако окончательная германизация никогда бы не была осуществлена, если бы немецким фермерам приходилось поручать основную часть полевых работ местным славянам. Поэтому предполагалось выделение участков и для значительного количества сельскохозяйственных рабочих из Германии.

Заселение восточных территорий непосредственно увязывалось с попытками ИЗС осуществить полномасштабную рационализацию германского сельского хозяйства, анонсированную Дарре в конце 1940 г. Согласно одному из первых документов на эту тему, предполагалось, что «конструктивные усилия на востоке <…> создадут условия для окончательного переустройства земель старого Рейха, раздробленных между наследниками. Только от Вюртемберга до Бадена высвободится 100 тыс. семей крестьян и ремесленников». Начиная с лета 1940 г. бригады специалистов Имперского земельного сословия под руководством вездесущего профессора Майера осуществляли всеобъемлющую инвентаризацию германских сельских угодий. В ходе кропотливых исследований на местах они изучили выборку из 4500 немецких деревень, в целом насчитывавших 5 млн жителей. В каждой из деревень все хозяйства были оценены исходя из уровня их окупаемости. В будущем в Германии не должно было остаться ни одной фермы, которая бы не приносила ежегодно как минимум 3000 рейхсмарок – этой суммы хватало для того, чтобы соответствующая крестьянская семья оказывалась заметно выше медианной точки на национальной шкале распределения доходов. На практике это означало, что минимальный размер фермы должен был составлять 18 га, а в некоторых регионах – ближе к 30 га. В тех регионах, где земли делились между наследниками – например, в Рейнской области, – до 30 % всех ферм планировалось укрупнить или ликвидировать. Если бы имелась возможность совершенно не учитывать чувства местных жителей, то доля укрупняемых ферм приближалась бы к 50 %. Кроме того, подчиненные Майера оценивали не только фермы, но и крестьянское население. Трудолюбивым фермерам, испытывавшим нехватку земли, предполагалось помочь путем объединения мелких наделов, отобранных у тех, кто имел иные источники дохода или обрабатывал свою землю менее тщательно. Молодые семьи с хорошей немецкой родословной планировалось поощрять к тому, чтобы они воспользовались возможностью переселиться на Восток. Согласно финальному варианту Генерального плана, составленному Майером в 1942 г., из перенаселенных сельских регионов Рейха следовало выселить не менее 220 тыс. семей.

Кроме того, С С надеялись, что им удастся привлечь на завоеванные земли 220 тыс. молодых пар, делающих первые шаги в сельском хозяйстве, и не менее 2 млн колонистов из немецких городов. Но составители этих планов стремились не просто к захвату земли и перераспределению населения. Такую цель, как создание «высокоинтенсивного» (hochintensiven) «жизненного пространства», можно было осуществить лишь путем крупных инвестиций. Вслед за немецкими поселенцами на восток должен был хлынуть поток немецкого капитала. Фермы следовало щедро снабдить скотом и техникой. Но наиболее серьезной была необходимость в совершенствовании транспортной инфраструктуры. Современное сельское хозяйство не может стать процветающим в отсутствии хорошей связи с городом. Первоначально Майер оценивал стоимость выполнения Gene-ralplan Ost в 40 млрд рейхсмарок, но вскоре по настоянию Гиммлера эта цифра была увеличена до 67 млрд рейхсмарок. Это было столько же, сколько Германия потратила на перевооружение в 1930–1939 гг., и превышало общую сумму всех инвестиций в германскую экономику в 1933–1938 гг., составляя примерно две трети германского ВВП в 1941 г. Таким образом, в каждый квадратный километр новых обширных владений Рейха на Востоке было бы вложено по полмиллиона марок. Если считать, что плотность населения на этих территориях составляла бы 80 человек на квадратный километр, инвестиции на душу населения составили бы 6250 рейхсмарок. И в этом отношении мы тоже не видим никакой ностальгии по ушедшим временам. Согласно планам, одобренным и Гиммлером и Гитлером, на мелиорацию земель и сельское хозяйство выделялось всего 36 % немецких инвестиций на востоке. Остальное вкладывалось в развитие транспортной инфраструктуры, промышленность и строительство городского жилья. И это был единственный аспект экономического развития на востоке, которым руководило государство. Ожидалось, что колоссальные суммы даст частный сектор. Согласно прогнозам, Рейх должен был выделить из национального бюджета не менее 15567 млрд рейхсмарок; 4,29 млрд поступало из специального фонда, находившегося в распоряжении Генриха Гиммлера как RKF; еще 3,04 млрд ждали от местных властей Германии. Эти государственные средства в первую очередь вкладывались в лесное хозяйство, инфраструктуру, дорожное строительство и мелиорацию земель. Немецкая железная дорога должна была вложить не менее 1,5 млрд рейхсмарок в развитие железнодорожной инфраструктуры. Наконец, предполагалось, что на более-менее коммерческих условиях удастся собрать более 20 млрд рейхсмарок на городское и промышленное строительство. Если бы Generalplan Ost был когда-нибудь осуществлен, то он бы включал крупномасштабное перемещение национального немецкого капитала на восток.

Именно проблема издержек и соответствующее решение активно использовать принудительный труд непосредственно связывают Генеральный план с «Окончательным решением». Как выразился Гиммлер на совещании высшего руководства С С летом 1942 г.:

Если мы не наполним наши лагеря рабами – в этой комнате я буду говорить очень четко и откровенно, – подневольными работниками, которых заставят строить для нас города, деревни и фермы, невзирая ни на какие потери, то даже после окончания войны у нас не хватит денег для оснащения поселений всем, что нужно для того, чтобы настоящие немцы могли жить там и укорениться уже в первом поколении.

Такие составители планов, как Конрад Майер и начальник строительного управления С С Ганс Каммлер, выражались не столь откровенно, но их намерения были не менее очевидными. Общие потребности в рабочей силе на первом этапе выполнения Generalplan Ost оценивались где-то в 400 тыс. – 800 тыс.

ТАБЛИЦА 15.

Предполагаемые инвестиционные приоритеты согласно Generalplan Ost (в варианте, предложенном весной 1942 года)

Неделей ранее Гейдрих созвал совещание в Ванзее, на котором группа ключевых госслужащих была ознакомлена с идеями С С об «Окончательном решении». На совещании в Ванзее Гейдрих не говорил ни о газе, ни о расстрелах как о способах ликвидации еврейского населения Польши и Западной Европы. Вместо этого он предложил отправить их на восток в составе гигантских колонн: «В благоприятных условиях евреев в рамках „Окончательного решения“ следует задействовать в работах на востоке. Евреи, пригодные к труду и разделенные по полу, должны прибыть, строя дороги, на эти территории, причем при этом их численность, несомненно, значительно сократится вследствие естественной убыли». Как мы уже видели, General-plan Ost Майера в первую очередь требовал строительства новых дорог; на решение этой задачи выделялось 1,2 млрд рейхсмарок. человек. Для принудительных работ требовалось как минимум 175 тыс. человек – «евреев, поляков и советских военнопленных». По оценкам Майера, использование рабского труда должно было в среднем снизить цену строительства, выраженную в наличных деньгах, на 40 %. Однако половина этой экономии компенсировалась бы затратами на питание и одежду для рабочей силы – хотя эту статью расходов Майер добавил едва ли не задним числом.

Эти цифры имели важные последствия для судьбы концентрационных лагерей СС. В первой половине 1941 г. население лагерей составляло не более 60 тыс. человек. Очевидно, его следовало резко увеличить. С тем чтобы обеспечить выполнение Генерального плана, строительное управление СС 27 сентября 1941 г. отдало приказ о создании двух новых лагерей, рассчитанных на 50 тыс. заключенных в каждом. Один должен был располагаться в Люблине – Майданеке. Другой следовало построить в Биркенау— местечке рядом с уже существовавшим концентрационным лагерем в Аушвице. К концу года в СС была поставлена цель увеличить вместимость Майданека до 125 тыс. человек, а Аушвица – до 150 тыс. человек. Оба лагеря первоначально предназначались для советских военнопленных, но по причинам, которые вскоре станут ясными, подавляющее большинство заключенных в Аушвице в итоге составили евреи. Так или иначе, превращение концентрационных лагерей в источник принудительного труда шло полным ходом уже в конце января 1942 г., когда Гиммлер уведомил управление СС, отвечавшее за концентрационные лагеря:

Поскольку русских военнопленных в ближайшем будущем больше не ожидается, я намереваюсь отправить в эти лагеря большое количество евреев и евреек, которых эмигрируют [так в тексте] из Германии. Прошу вас быть готовыми к принятию в концентрационных лагерях в течение следующих четырех недель 100 тыс. евреев и до 50 тыс. евреек. В ближайшие недели перед концентрационными лагерями будут поставлены важные экономические задачи [1484] .

II

Размах кровожадных замыслов С С поражает воображение. По очевидным причинам именно они оказывались в центре исторических исследований. Однако намного меньше внимания уделяется тому факту, что вермахт вторгся в Советский Союз с намерением осуществить не одну, а две программы массовых убийств . Если «Окончательное решение» и Generalplan Ost представляли собой секреты, тщательно охраняемые С С – в том числе из опасения оттолкнуть местное население, – то вторая программа, открыто предусматривавшая уничтожение десятков миллионов человек в первый же год немецкой оккупации, была принята с согласия вермахта, всех ключевых гражданских министерств и нацистского политического руководства еще весной 1941 г. Этот так называемый План голода нельзя назвать секретным. О нем говорилось в официальных приказах, с которыми были ознакомлены тысячи подчиненных. Не делалось никаких попыток скрыть общую причину конкретных насильственных действий, требуемых этой программой. Напротив, всем немецким солдатам и сотрудникам оккупационной администрации на советской территории предписывалось осознать стратегическую логику этого плана и следовать ей. Он нуждался в столь широкой поддержке потому, что касался практического вопроса, значение которого после того, через что пришлось пройти Германии во время Первой мировой войны, было очевидно для всех: необходимости обеспечить продовольствием немецкое население – если потребуется, за счет населения Советского Союза.

Как мы уже отмечали, «украинская житница» играла ключевую роль во всех различных военно-экономических оценках кампании «Барбаросса», подготовленных зимой 1940–1941 гг. Для Гитлера это был ключевой момент, более важный, чем все прочие стратегические соображения, и его значение лишь подчеркивалось опасным сокращением запасов зерна в Германии. К декабрю 1940 г. все военное и политическое руководство Третьего рейха было убеждено в том, что это был последний год, в течение которого оно могло подойти к решению продовольственного вопроса с какой-либо уверенностью. К тому же дело касалось не только Германии. Значительный нетто-дефицит зерна наблюдался на всех западноевропейских территориях, в 1940 г. оказавшихся под властью Германии.

Если бы не удалось изыскать дополнительные источники фуражного зерна, единственным выходом оставался массовый забой европейского скота, напоминающий о знаменитой «резне свиней» 1916 г. По причине изоляции, в которой оказался европейский континент из-за британской блокады, только Украина могла дать Западной Европе миллионы тонн зерна, необходимые, чтобы прокормить ее поголовье скота. Поэтому неудивительно, что когда Гитлер в начале декабря 1940 г. отдал однозначный приказ о подготовке к нападению на Советский Союз, статс-секретарь Герберт Бакке из Министерства сельского хозяйства не стал терять времени.

Этот момент имел для Бакке важное личное значение. Им еще с 1920-х гг. владела идея-фикс о завоевании русских территорий, которое бы позволило наконец решить проблему «народа без земли» (Volk ohne Raum). Теперь главным стало прокормить немецкую армию на востоке (3 млн человек и 600 тыс. лошадей) за счет ресурсов Советского Союза. Однако Бакке отлично понимал, что Украина вовсе не была неиссякаемой житницей из империалистических мифов. На самом деле на Украине почти не производилось излишков зерна, которые можно было экспортировать за пределы СССР. Причиной этого, с одной стороны, была отсталость местной агротехники, а с другой – чрезвычайно быстрый рост городского населения в Советском Союзе. Начиная с 1928 г. Сталин «отрывал» 30 млн человек от почвы, создавая городскую цивилизацию. Кормить эти обширные массы нового городского пролетариата приходилось Украине. Согласно выводам берлинских экономистов, даже в случае успешного завоевания Украины Германия не получила бы от этого существенных непосредственных выгод. Потребовались бы годы для того, чтобы заметно повысить урожайность украинских полей. Однако Герберт Бакке пришел к совершенно иным выводам. Для того чтобы излишки зерна на Украине направлялись непосредственно на удовлетворение потребностей немцев, нужно было просто исключить советские города из этой продовольственной цепочки. После десяти лет сталинской урбанизации городскому населению на западе СССР предстояло просто умереть от голода.

То, что такой план мог выйти из-под пера Герберта Бакке, не должно нас удивлять. Он был педантичным сторонником расовой идеологии, давним сотрудником Вальтера Дарре и личным другом Рейнхарда Гейдриха. Как мы видели, в первый год войны он уже продемонстрировал в Польше свою готовность использовать продовольствие как орудие геноцида. Пожалуй, более удивительна та поспешность, с которой невероятное предложение Бакке было подхватили прочие служащие берлинских министерств, и в первую очередь главный эксперт ОКБ (Oberkommando Wehrmacht) по экономике, генерал Томас. Как мы видели, порой Томас позволял себе встать в оппозицию к гитлеровской войне. Но в глубине души он был безжалостным прагматиком. Фактически Томаса интересовало только будущее Германии как великой державы. Raison d'etre его работы в ОКБ заключался в том, чтобы предотвратить внутренний кризис, подобный тому, который подорвал немецкую экономику во время Первой мировой войны. Томас в полной мере осознавал всю тяжесть проблемы с продовольствием в Германии и не видел оснований для того, чтобы усомниться в вычислениях Бакке. Более того, Гитлер явно принял твердое решение по данному вопросу. Его мысли были устремлены к Украине. Кроме того, существовали чисто военные соображения, заставлявшие Томаса поддерживать предложение Бакке. В начале 1941 г. германская армия уделяла все больше внимания подготовке к «Барбароссе» с точки зрения снабжения. Игры на карте, проведенные штабом Томаса, выявили вопиющее несоответствие между потребностями немецкой армии и ограниченной пропускной способностью железных дорог, ведущих на восток от границ Советского Союза. Даже при самых оптимистических предположениях было трудно себе представить, как удастся протолкнуть через это бутылочное горлышко достаточное количество продовольствия, топлива и боеприпасов. Если же, с другой стороны, вермахту удалось бы снабжать себя продовольствием и фуражом для скота из местных источников, то это позволило бы задействовать все имеющиеся транспортные мощности для перевозки наиболее приоритетных грузов для вермахта – топлива и боеприпасов.

2 мая 1941 г. статс-секретари, представлявшие все крупные министерские учреждения, встретились с генералом Томасом, чтобы составить планы оккупации. Итогом этой встречи стал один из самых поразительных бюрократических протоколов в истории нацистского режима. Применяя куда более откровенные выражения, чем те, что когда-либо использовались применительно к еврейскому вопросу, все главные учреждения Рейха одобрили программу массовых убийств, рядом с которой меркло все, что девятью месяцами ранее предлагал Гейдрих на совещании в Ванзее. Как зафиксировал секретариат генерала Томаса, собравшиеся пришли к следующим выводам:

1) Война может быть продолжена лишь в том случае, если на третий год войны весь вермахт будет кормиться исключительно за счет России.

2) Если мы заберем из этой страны все, что нам нужно, то несомненно, многие миллионы людей умрут от голода.

3) В первую очередь следует принять меры к выявлению и изъятию масличных семян и масличных жмыхов и лишь после этого— к изъятию зерна [1488] .

В стенограмме не указывается, сколько миллионов человек немцы намеревались уморить голодом. Однако за всеми этими рассуждениями однозначно чувствуется влияние Бакке. Сам он оценивал «избыточное население» Советского Союза величиной от 20 до 30 млн человек, и на протяжении следующих месяцев эти цифры превратились в общую точку отсчета. В середине июня, за неделю до вторжения в Советский Союз, Гиммлер выступил перед группенфюрерами С С по вопросу о грядущей «расовой войне» (Volkstumskampj). Он утверждал, что это будет война не на жизнь, а на смерть, в ходе которой «военные действия и проблемы с продовольствием приведут к смерти от 20 до 30 млн славян и евреев». В ноябре Геринг хвастался графу Чиано, итальянскому министру иностранных дел, что смерть 20–30 млн советских граждан от голода – принципиальный элемент оккупационной политики Германии. Составленные ОКБ указания по организации сельского хозяйства на оккупированных восточных территориях – так называемая Зеленая книга, – буквально следуя идеям Бакке, требовали, чтобы все промышленные центры и крупные города на западе России, включая лесистый регион между Москвой и Ленинградом, были отрезаны от источников продовольствия. В результате немецкие оккупационные власти получили приказ быть готовыми к гуманитарной катастрофе беспрецедентных масштабов. «Многие десятки миллионов жителей этих территорий станут излишними и умрут либо будут вынуждены переселиться в Сибирь». На тот случай, если оккупационные власти сочтут себя обязанными облегчить их участь, авторы инструкции напоминали о существовании неразрывной связи между массовой смертью от голода и работой военной экономики Рейха:

Попытки спасти население от голодной смерти с помощью излишков, имеющихся в Черноземном регионе, могут быть осуществлены лишь за счет поставок продовольствия в Европу. Они снижают способность Германии к ведению войны, а также устойчивость Германии и Европы к блокаде. На этот счет должна существовать абсолютная ясность <…> Требования [местного] населения к немецкой администрации <…> с самого начала должны быть отвергнуты.

III

22 июня 1941 г. после долгих месяцев дискуссий началось вторжение в Советский Союз. Ни раньше, ни позже история не знала таких яростных сражений с участием такого большого количества людей, развернувшихся на таком широком фронте. По мере того как немецкие армии все глубже проникали в пределы Советского Союза, в их тылу сразу же начали свою кровавую работу айнзатцгруппы СС. Всего в четырех айнзатцгруппах (группа А для Прибалтики, В – для Белоруссии и Центральной России, С – для Украины, D – для Румынии и Крыма) насчитывалось не более 3000–3200 человек. Но трудами СС к ним быстро присоединились десятки тысяч местных полицаев. Кроме того, с осени 1941 г. айнзатцгруппы усиливались свежими немецкими кадрами – ваффен-С С и многочисленными батальонами вооруженной немецкой полиции. Скорость, с которой та или иная айнзатцгруппа осуществляла убийства, зависела от того, насколько быстрым было продвижение «ее» группы армий и от плотности еврейского населения в данной местности.

Несомненно, особенно кровавым был путь айнзатцгруппы А. Она несет ответственность за уничтожение крупных еврейских общин в Литве и Латвии, начавшееся 25–26 июня с чудовищного погрома в Каунасе. К весне 1942 г. на счету у айнзатцгруппы А числилось более 270 тыс. жертв (в подавляющем большинстве – евреев), что составляло более половины всех убитых всеми четырьмя айнзатцгруппами. Как и в других группах СС, члены айнзатцгруппы А лично совершали убийства с помощью винтовок, пистолетов и пулеметов. Помощники из числа местных жителей иногда орудовали дубинками и кирками. Этого хватало для массового уничтожения беззащитных и по большей части покорных людей. Таким образом, «юдоцид» быстро стал страшной и конкретной реальностью. Более того, опыт участия в нем был настолько ужасным, что это заставило принять меры к изучению вопроса, итогом которых к концу 1941 г. стали первые эксперименты с «газенвагенами»: этот метод считался более щадящим для психики убийц. Однако «газенвагены» так и не получили большого распространения. Это были импровизированные и неэффективные устройства, сталкивавшиеся с теми же проблемами, которые преследовали остальной моторизованный транспорт вермахта в России. Отравление угарным газом было просто слишком медленным способом убийства. И если в Польше начались эксперименты с более производительными стационарными газовыми камерами, то уничтожение людей вручную оставалось на территории СССР излюбленной практикой даже во время второй волны убийств в 1942 г., в ходе которой погибло еще не менее 360 тыс. евреев на Украине и в Белоруссии. В Галиции, где, по оценкам, во время германской оккупации погибло до 500 тыс. евреев, расстрелы и умерщвление газом сочетались, как и задумывал Гейдрих, с «уничтожением посредством труда» (Vernichtung durch Arbeit) [1494]Т. Sandktihler, «Judenpolitik und Judenmord im Distrikt Galizien, 1941–1942», in U. Herbert (ed.), Nationalsozialistische Vernichtungspolitik 1939–1945: Neue Forschungen und Kontroversen (Frankfurt, 1998), 122-47.
. Возможности для этого предоставляло строительство крупного стратегического шоссе, необходимого для снабжения группы армий «Юг».

В противоположность конкретным действиям айнзатцгрупп «План голода» Бакке был более абстрактным. Судя по всему, немецкие власти полагали, что можно обречь на голодную смерть миллионы людей, просто-напросто реквизировав все имеющееся зерно и блокировав города. На практике этот план организации массового голода посредством систематического

бездействия оказался наивным. Население СССР не собиралось дожидаться голодной смерти. Единственными крупными группами, которые удавалось уничтожать, просто не снабжая их продовольствием, были заметные городские меньшинства и заключенные: иными словами, евреи, проживавшие в городах, и советские военнопленные. Сразу же после прибытия немецких войск тем евреям, которых не уничтожили айнзатцгруппы, запрещалось появляться на продовольственных рынках и покупать что-либо непосредственно у крестьян. Кроме того, им было запрещено приобретать такие более дефицитные продукты питания, как яйца, масло, молоко, мясо и фрукты. В Белоруссии, где действовала группа армий «Центр», «рацион», установленный для евреев, проживавших в Минске и других городах, составлял не более 420 калорий в день. В большинстве других мест их питание было еще более скудным. Зимой 1941–1942 гг. десятки тысяч евреев – мужчин, женщин и детей – пали жертвами голода и связанных с ним болезней.

Но самую обильную дань «План голода» собрал с советских военнопленных. На первом этапе «Барбароссы» немцами было захвачено не менее 3,3 млн солдат Красной армии. Вермахт не мог делать вид, будто у него отсутствует опыт обращения с военнопленными. На Западном фронте он вполне адекватно справился с 2 млн человек, взятых в плен всего за два месяца. Но в преддверии кампании «Барбаросса» вермахт получил приказ не применять в отношении советских военнопленных общепринятых стандартов, соответствующих Женевской конвенции. Были составлены особые указания об изоляции и казни тех, кто будет сочтен политически опасными. Пленных полагалось разделять в соответствии с их национальностью. При этом не было принято никаких мер к тому, чтобы обеспечить их жильем на зиму. По-видимому, предполагалось, что они сами выроют себе землянки (если кто-либо вообще задумывался на эту тему). Пленным красноармейцам полагалось намного более скудное питание, чем прочим заключенным. Даже те лагеря военнопленных, которые содержались в порядке, были очень нездоровыми местами. Многие красноармейцы на момент захвата в плен находились в плохом физическом состоянии. Многие из них были ранены или страдали от шока и истощения.

Многие уже давно ничего не ели. Их страдания усугублялись тем, что по пути в тыл их заставляли проходить сотни километров пешком. При нормальном уровне смертности это привело бы к десяткам тысяч умерших. Но статистика не оставляет сомнений в том, что в дополнение к этой «нормальной убыли» вермахт систематически морил своих пленных голодом. К концу декабря 1941 г., по подсчетам самого вермахта, число взятых в плен достигло 3,35 млн человек. Из них к тому моменту в живых оставалось всего 1,1 млн человек и всего 400 тыс. находилось в достаточно хорошей физической форме для того, чтобы быть способными к работе. Из 2,25 млн умерших как минимум 600 тыс. было расстреляно, пав жертвами «Приказа о комиссарах», который давал немецкой армии и айнзатцгруппам С С право на уничтожение любых советских граждан, сочтенных политически опасными. Остальные умерли от «естественных» причин. Только с декабря 1941 г. по февраль 1942 г. умерло 600 тысяч человек. Если бы война закончилась в начале 1942 г., то эта программа массовых убийств осталась бы величайшим отдельным преступлением из всех совершенных гитлеровским режимом.

Уничтожить городское население оккупированных регионов России оказалось намного более сложным делом. Для того чтобы полностью отрезать Минск, Киев или Харьков от их сельскохозяйственной округи, потребовалось бы проведение крупной специальной операции. Пока на всех фронтах продолжались ожесточенные бои, вермахту не хватало для этого людей. Более того, утомленные оккупационные власти не видели логики в том, чтобы без всякой нужды ожесточать гражданское население поспешным выполнением программы геноцида. Требовалось по крайней мере сделать вид, что принимаются меры к снабжению населения продовольствием. Хотя немцы всегда избегали каких-либо разговоров об официальных нормах, опасаясь того, что это возложит на них определенную ответственность, они все же начали раздавать еду. Результатом стал невнятный компромисс, с поразительным бездушием описанный местным администратором вермахта:

На протяжении последних месяцев начались и сейчас в течение рабочего дня все чаще раздаются упоминания о снабжении гражданского населения продовольствием. Мы никогда всерьез не принимали во внимание то, что здесь еще есть русские. Нет, это не вполне верно. В соответствии с официальными приказаниями мы <…> не должны были принимать их во внимание. Но война приняла иной оборот <…> В этих обстоятельствах нам уже нельзя себе позволить не принимать население во внимание в плане продовольствия. Но где мы можем хоть что-то достать? [1500]

На этот вопрос никто так и не дал удовлетворительного ответа. Жители городов на западе России находили средства к пропитанию на черном рынке и все чаще покидали города, возвращаясь в села, где еще жили их родственники. В свою очередь, вермахт делал все, чтобы изыскивать продовольствие на местах. Уже через несколько недель после вторжения главной задачей многих немецких военнослужащих стали реквизиции продуктов. Войска в огромных количествах присваивали зерно, скот и молочные продукты. Тем не менее армия Рейха была не в состоянии снабжаться на ожидаемом уровне. Основная часть немецких войск была сосредоточена в Белоруссии, но именно там местные источники оказались неадекватными во всех отношениях. Большие партии продовольствия приходилось отправлять на восток из Германии. Но с учетом слаборазвитой транспортной инфраструктуры даже этого не хватало. Группа армий «Центр» никогда не страдала от такого голода, который угрожал противостоящим ей советским войскам. Однако зимой 1941/1942 г., в условиях расстройства транспортной системы, многие немецкие солдаты не получали пайков в течение целых дней и даже недель.

Впрочем, «План голода» со всеми вытекающими из него кошмарами, по сути, никогда не пытались воплотить в полном объеме, поскольку в германскую зону оккупации так и не попали два крупнейших города Советского Союза – Москва и Ленинград— с их окрестностями. Вермахту в итоге не удалось взять ни один из этих городов, несмотря на то что они представляли собой важнейшие цели операции «Барбаросса». Однако косвенным образом задача «Голодного плана» была при этом решена. Линия фронта отрезала миллионы советских граждан от их главных источников продовольствия, благодаря чему украинские урожаи оказались в руках немцев. Советским властям приходилось кормить своих граждан тем немногим, что могли дать остатки советского сельского хозяйства. В результате советский тыл постоянно голодал, а во многих случаях и откровенно умирал от голода, что наиболее драматическим образом проявилось в случае осажденного Ленинграда. Германские и финские тиски сомкнулись вокруг Ленинграда в начале октября 1941 г. В гигантскую ловушку попали два с половиной миллиона военнослужащих и гражданских лиц. Не имея сведений о положении защитников города, германская 18-я армия, отвечавшая за осаду, начала задумываться о том, как ей поступить с населением. Армейский штаб предложил три варианта: окружить город и «уморить всех» («alles verhungert»), вывезти гражданское население на запад, в немецкую зону оккупации, или же организовать его эвакуацию в советский тыл. В соответствующей докладной записке не предлагалось никакого решения, а лишь рассматривались преимущества и недостатки каждого варианта. Голодная смерть населения Ленинграда позволяла уничтожить большое число коммунистов и избавляла немцев от необходимости кормить миллионы людей. Единственный серьезный недостаток этого плана относился к сфере пропаганды. Зарубежные СМИ подняли бы волну возмущения. Кроме того, командование 18-й армии боялось за психику своих солдат, которым придется наблюдать, как поблизости умирает от голода 4 миллиона мирных жителей. Вывоз гражданского населения на запад, в тыл немецких войск, оставил бы печать союзников без этого ужасного сюжета. Но гитлеровцы были бы вынуждены изыскивать пропитание для лишних 4 миллионов человек, а на этот счет никто не питал иллюзий: «Большая часть людей, покидающих Петербург, в любом случае будет обречена на голодную смерть». Кроме того, это тоже бы негативно сказалось на состоянии войск. Наконец, имелась возможность договориться с советским командованием о том, чтобы пропустить эвакуируемых через линию фронта. Такой вариант имел свои преимущества с пропагандистской точки зрения, но вермахт опасался того, что исход из Ленинграда мог необратимо испортить имидж немецких войск: десятки тысяч гражданских лиц наверняка бы умерли по пути к линии фронта. Единственная возможность, которая никогда даже не обсуждалась, заключалась в том, чтобы кормить советское население за счет германских запасов. К декабрю 1941 г. в Ленинграде царил жестокий голод. Накануне нового года и в январе 1942 г. в городе ежедневно умирало почти 4000 мужчин, женщин и детей. Согласно наиболее надежным источникам, за первые 11 месяцев осады умерло 653 тыс. ленинградцев. Не исключено, что к 1944 г. голод и связанные с ним болезни унесли до 700 тыс. жизней.

 

15. Декабрь 1941 года: поворотный момент

За шесть месяцев, прошедших с июня по декабрь 1941 г., Третий рейх подошел к решающей развилке своей истории. Именно в тот период казалось, что Гитлер и его режим вплотную приблизились к полной реализации своих идеологических замыслов. Но вместе с зимой пришла и стратегическая катастрофа. Напав в июне 1941 г. на Советский Союз, Гитлер сделал ставку на то, что вермахт сможет выдержать войну на два фронта, если только Красную армию удастся уничтожить к концу года. Как он выразился в послании Муссолини, отправленном рано утром 22 июня, «Как бы там ни было, дуче, наше положение в результате этого шага не сможет ухудшиться; оно способно только улучшиться». К ноябрю 1941 г. стало очевидно, что надежды фюрера не оправдались. Немецкая программа колонизации завоеванных земель и изгнания их коренного населения едва успела начаться, как контрнаступление Красной армии под Москвой вскрыло всю ничтожность военных ресурсов, на которые опирались имперские амбиции Гитлера. За первые две недели декабря 1941 г., именно тогда, когда Рейнхард Гейдрих собирался ознакомить рейхсминистерства со своими планами по «окончательному решению „проблемы европейского еврейства“», исчезли условия, позволявшие Третьему рейху полностью воплотить в жизнь эти ужасающие замыслы. Именно благодаря срыву «Барбароссы» как военного проекта число жертв холокоста составило менее б млн человек, а не 11,3 млн как замышлял Гейдрих. Планы Третьего рейха уничтожить Советский Союз, создать долговечную империю на востоке и полностью изменить глобальное сотношение сил потерпели крах еще до того, как убийственные средства реализации этих планов были запущены.

I

Как мы уже видели, успешное выполнение «Барбароссы» зависело от того, удастся ли вермахту парализовать и уничтожить Красную армию на рубеже Днепра и Двины, в 500 км от границы. Называть такую перспективу оптимистичной было бы сильной натяжкой. Операция «Барбаросса» и в этом отношении представляла собой последний крупный пример колониальных захватов: предпринятую европейской страной средних размеров чрезвычайно самонадеянную попытку навязать свою тираническую волю якобы более отсталому народу, имеющему намного большую численность. В принципе немцы считали советское руководство слишком слабым и некомпетентным для того, чтобы ему удалось использовать свои колоссальные людские ресурсы и запасы вооружений, и втянуть немцев в войну на истощение. Обширные территории, захваченные за первые недели кампании, первоначально как будто бы оправдывали это презрение к противнику. 3 июля начальник армейского штаба Франц Гальдер сделал знаменитый вывод о том, что сражение выиграно. Основная часть Красной армии уничтожена «по эту сторону Двины и Днепра». Завершение кампании на востоке потребовало бы от вермахта некоторых усилий по зачистке территории, но настало время для того, чтобы германское руководство задумалось о дальнейших операциях по перерезанию «пуповины» Британской империи – пространства между Нилом и Евфратом.

Но этот «пузырь надежд» лопнул всего через несколько недель. К концу июля 1941 г. все три немецкие группы армий исчерпали возможности своей системы снабжения и приостановили наступление. Красная армия, понеся колоссальные потери, все же не была уничтожена. Она все еще сражалась и наносила противнику серьезный урон. Наиболее критическая ситуация сложилась на центральном участке фронта под Смоленском. На исходе июля, используя последние ресурсы своих танковых частей, Гейнц Гудериан завершил еще одно гигантское окружение и взял под свой контроль «сухопутный мост» между верховьями Двины и Днепра. До Москвы оставалось менее 400 километров. Но выполняя этот эффектный удар, Гудериан оторвался от своих линий снабжения, и основная часть группы армий «Центр» осталась в сотнях километров у него за спиной. В условиях яростных советских контратак растянутые части Гудериана были вынуждены окопаться и оборонять внешний периметр котла. Почувствовав, что настал критический момент, советское командование бросило против группы армий «Центр» не менее 17 армий, причем б из них действовали против Гудериана. Непрерывные советские контратаки ценой ужасающих жертв все же достигли своей цели. Как отмечал в своем дневнике фельдмаршал фон Бок, главнокомандующий группы армий «Центр», «Я еще не вполне представляю себе, каким образом начинать новую операцию в положении, когда боеспособность войск, подвергающихся непрерывным атакам, непрерывно снижается». Спустя несколько дней фон Бок записывал: «Если русские в ближайшее время не будут разбиты, то до наступления зимы будет очень трудно нанести по ним такой удар, который бы покончил с ними».

Группа армий «Центр» могла возобновить наступление на Москву не ранее чем в сентябре. Это была именно та задержка, на опасность которых столь настойчиво указывал Гальдер в своих ранних оценках плана «Барбаросса». В начале 1941 г. он писал, что гарантию успеха может обеспечить лишь непрерывное движение вперед, которое не даст Красной армии возможности перегруппироваться. Сейчас же, когда наступление остановилось по всему фронту, Гальдер был вынужден сделать вывод о том, что вторжение немцев в Советский Союз основывалось на неверной оценке ситуации. В начале августа в его дневнике появляется следующее многозначительное признание:

На всех участках фронта, где не ведется наступательных действий, войска измотаны. То, что мы сейчас предпринимаем, является последней и в то же время сомнительной попыткой предотвратить переход к позиционной войне <…> В сражение брошены наши последние силы. Каждая новая перегруппировка внутри групп армий требует от нас крайнего напряжения и непроизводительного расхода человеческих сил и технических ресурсов. <…> Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину [1517] .

На самом деле Гальдер по-прежнему недооценивал масштаб задач, стоявших перед вермахтом в России. К концу 1941 г. на стороне Красной армии сражалось не 360, а все 600 дивизий.

Как признавал Гальдер, если фашистский лозунг «триумфа воли» над материальными обстоятельствами и реализовался в 1930-е или 1940-е гг. в какой-либо державе, то это была не нацистская Германия или фашистская Италия, а марксистская диктатура Сталина. Советский режим не только не рухнул, подобно царскому, но и оказался способен вынести намного большие потери, чем остальные участники войны. Кроме того, несмотря на относительную неразвитость экономики, в чрезвычайной ситуации 1941–1942 гг. он сумел мобилизовать более существенную долю национальных экономических ресурсов. Вместо того чтобы стать жертвой своей мнимой отсталости, Советский Союз проявил себя более умелым бойцом, чем казалось на первый взгляд. В значительной степени это было следствие террористического принуждения. Тем не менее политическая власть Сталина была неразрывно связана с реальными достижениями советской индустриализации, наиболее ярким выражением которой было превосходное оружие Красной армии. В 1940 г. во Франции вермахт сумел справиться с неуклюжими французскими танками Char В. Но немцам оказалось нечего противопоставить тысячам проворных и хорошо бронированных Т-34, непрерывным потоком сходивших с советских сборочных линий.

Гитлера одолели сомнения еще раньше, чем его генералов. Еще в конце июля он начал задумываться над возможностью того, что Красная армия не будет уничтожена в 1941 г. По его приказу верховное главнокомандование вермахта издало стратегическую директиву, открыто признававшую такую возможность. Более того, похоже, что Гитлер в своем стратегическом реализме зашел еще дальше. Геббельс, 18 августа 1941 г. посетивший ставку Гитлера в Растенбурге, был шокирован, когда фюрер заговорил о мирных переговорах со Сталиным. Более того, в глазах Гитлера возможность тупиковой ситуации на Восточном фронте имела немедленные оперативные последствия. Еще начиная с первых штабных разработок по «Барбароссе» Гитлер и верховное командование вермахта пришли к выводу о том, что если Красную армию не удастся уничтожить с первого удара, то приоритетными станут стратегическо-экономические соображения. Если Германии предстояла затяжная война на два фронта, то было необходимо обеспечить полный контроль над украинским зерном и сырьем, а также добиться полного господства на Балтике, без которого Германия не могла гарантировать поставки железной руды из Скандинавии.

В конце лета 1941 г. у немецких стратегов, несомненно, появился повод для беспокойства. После объявления о ленд-лизе англо-американский союз демонстрировал все признаки дальнейшего укрепления. В июле США оккупировали Исландию, расширив зону своей ответственности за безопасность судоходных линий в Атлантике. Каждый месяц случались перестрелки между немецкими и американскими кораблями. Как и люфтваффе, немецкий флот с нарастающим беспокойством наблюдал за стремительным ростом объемов американского производства. Гигантская производительность американских верфей позволила бы нейтрализовать любые потери, вызванные действиями немецких подлодок. Чтобы избежать этого, следовало в самое ближайшее время начать массированное наступление на атлантических судоходных линиях и всерьез приступить к удушению британцев. 14 августа 1941 г., провозгласив «Атлантическую хартию», США бесповоротно обязались поддерживать воюющую Британию. Черчилль надеялся на вступление Америки в войну. Рузвельт не мог зайти настолько далеко. Но в Берлине открытая война с Соединенными Штатами считалась не более чем делом времени. И Гитлер уже не заглядывал далеко вперед. Начиная с лета 1941 г. он говорил о войне с Америкой так, словно она должна была начаться в течение нескольких месяцев, в идеале – после успешного завершения операций на востоке. Однако все зависело от японцев. Да, немецкие подлодки могли топить американские суда в Атлантике. Но лишь Япония с ее мощным и современным флотом давала Германии надежду на успешное противостояние с американским ВМФ. По той же причине немцы очень рассчитывали на удар японцев по Британской империи. В июле 1941 г. Гитлер предложил Японии наступательный союз против американцев, если та вступит и в войну против Великобритании. Японцы не спешили с ответом. Но все эти стратегические соображения делали тем более необходимым решить важнейшие экономические задачи на территории Советского Союза.

В августе 1941 г. хрупкий консенсус, на котором держалась подготовка к «Барбароссе», развалился. Как мы уже видели, Гальдер всегда считал, что удар в южном направлении, в сторону хлебных полей Украины, отвлечет немцев от достижения главной цели – уничтожения Красной армии на подступах к Москве. Несмотря на то что под Смоленском не прекращались ожесточенные бои, Гальдер по-прежнему стремился сосредоточить все имеющиеся силы на центральном участке с тем, чтобы как можно скорее начать наступление на советскую столицу. Однако в решающие недели августа 1941 г. он был не в состоянии заручиться полной поддержкой ни со стороны группы армий «Центр», ни со стороны Браухича, главнокомандующего армии. После ряда нерешительных споров Гитлер настоял на своем. Вместо подготовки к наступлению на Москву, которое могло начаться не ранее середины сентября, Гитлер 21 августа повернул главные танковые силы группы армий «Центр» на юг, нанеся гигантский хук справа. Этот маневр принес Германии то, что можно считать ее крупнейшей победой на Восточном фронте. После трех недель яростных сражений был окружен Киев, 600 тыс. человек попали в плен и перед немцами открылся путь к полному покорению Донбасса с его тяжелой промышленностью. Возбуждение, вызванное этой победой и окружением Ленинграда, также произошедшим в начале сентября, заставило на время забыть об августовских разногласиях. Казалось, что все цели «Барбароссы» все-таки удастся реализовать в течение года. 6 сентября группе армий «Центр» было приказано начать подготовку к удару прямо на советскую столицу, которую, как считали немцы, защищали последние остатки Красной армии.

Две недели до и после начала этой операции, имевшей кодовое название «Тайфун», представляли собой ключевой момент в процессе радикализации нацистского режима. Гитлер сообщал Геббельсу, что вермахт вскоре начнет наступление на Сталинград и на Дон. У Британии в конце концов не останется иного выбора, кроме как пойти на мир. Премьер-министр Черчилль будет отстранен от власти. Британская империя останется в неприкосновенности, но «у Англии <…> нет будущего в Европе». Евразийский материк станет вотчиной Германии и будет обеспечивать ее ресурсами, необходимыми ей для того, чтобы стать подлинно глобальной державой. 2 октября в своем обращении к войскам группы армий «Центр» Гитлер не делал секрета из того, что поставлено на карту. Он непосредственно увязывал битву за Москву с борьбой рас. Германия одновременно воевала и с капиталистической Великобританией, и с большевистской Россией. Две эти экономические системы, на первый взгляд разные, в реальности имели принципиальное сходство. Большевизм представлял собой не более чем наихудшую разновидность капитализма. Он порождал нищету и лишения, а «опора этой системы» «в обоих случаях» была «одна и та же: евреи и только евреи!». Наступление на Москву должно было стать «смертельным ударом» по этому архиврагу немецкого народа.

Остается неясным, действительно ли именно в октябре 1941 г. Гитлер принял окончательное решение о немедленном уничтожении всего еврейского населения Европы. Несомненно то, что эйфория, сопровождавшая победу немцев на Украине, и успехи, достигнутые в первые недели «Тайфуна», совпали с резкой эскалацией антисемитской политики и риторики. 15 октября наконец началась давно ожидавшаяся депортация германских и австрийских евреев. В лесах под Лодзью Эйхман инспектировал сооружение экспериментальной газовой камеры. 17 октября Гитлер развернул перед министром вооружений Фрицем Тодтом и гауляйтером Фрицем Заукелем широкую картину будущего, уготованного покоренному востоку. С проживавшими там славянами следовало поступить как с «краснокожими индейцами» (Indianer). Полезные будут оставлены. Население городов надо будет уморить голодом. Все деструктивные еврейские элементы необходимо немедленно уничтожить. В данном случае Гитлер не говорил об умерщвлении газом, а адресатами его непосредственных угроз стали только «деструктивные еврейские элементы». Но с учетом убийств, уже совершенных айнзатцгруппами, а также смерти миллионов советских военнопленных от голода и предполагаемой убыли населения в результате выполнения «Плана голода», сомнительно, чтобы следовало придавать какое-то значение подобным мелочам. Вне зависимости от того, был ли у Гейдриха уже разработан конкретный и четкий план по уничтожению сравнительно малочисленных еврейских общин Западной Европы, Третий рейх уже приступил к программе многомиллионных убийств, имевших своей целью ни много ни мало как демографическое переустройство Восточной Европы.

Поначалу «Тайфун» оправдывал все ожидания. Вермахт наносил советским войскам ужасающий урон. Шесть советских армий попали в «котлы» под Вязьмой и Брянском. Шестьсот тысяч военнопленных побрели в пеших колоннах на запад, чтобы умереть в немецком тылу. На второй неделе октября 1941 г. сталинский режим находился на грани краха. Слухи о том, что коммунистическое руководство бежало из столицы, ненадолго ввергли население Москвы в панику. Однако порядок вскоре был восстановлен. Сталин остался в столице, а генерал Жуков сумел создать еще одну линию обороны. 7 ноября Красная армия, несмотря ни на что, в честь годовщины большевистской революции прошла парадом по Красной площади. Между тем вновь дали о себе знать проблемы со снабжением, преследовавшие вермахт. Еще во время подготовки к «Тайфуну» сосредоточение всей наступательной мощи Германии в одной группе армий повлекло за собой грандиозные сбои в работе транспорта. В сентябре и октябре армейские склады в Гомеле, Рославле, Смоленске и Витебске могли считать, что им повезло, если график подвоза припасов, необходимых для полноценного проведения «Тайфуна», выполнялся хотя бы на две трети. К тому же, несмотря на ужасающие потери Красной армии, вермахт тоже заплатил высокую цену. К середине октября в 4-й танковой дивизии насчитывалось всего 38 машин после катастрофического столкновения с танками Т-34 i-го гвардейского стрелкового корпуса. Немецкие танки перестали быть непобедимыми. Вермахт исчерпал свой запас удачи. В течение двух недель после начала «Тайфуна» 10-я танковая дивизия потеряла 140 из своих 200 танков. Гордость дивизии, лейтенант Вальтер Рубарт, вместе с отрядом солдат лично форсировавший Маас 13 мая 1940 г., погиб 26 октября 1941 г. в жестоком сражении за шоссе Минск – Москва. Четырьмя месяцами ранее на мосту через Березину был убит лейтенант Генрих Ганбауэр, последовавший за Рубартом в тот геройский день на Маасе. И словно для того, чтобы еще сильнее подчеркнуть контраст с героическим настроем, ощущавшимся в мае 1940 г., 8 октября начались осенние дожди. Через несколько дней весь центральный сектор немецкой армии превратился в непроходимую трясину. К концу октября группа армий «Центр» остановилась в 100 километрах от Москвы.

II

На протяжении осени масштабных побед вермахта хватало для того, чтобы затушевать нарастающие проблемы в стратегическом положении Германии. На третьей неделе августа 1941 г. Кейтель как глава ОКБ созвал совещание с целью скоординировать планы всех трех родов войск вермахта по производству вооружений. Казалось очевидным, что сухопутная война фактически кончилась. Поэтому ресурсы, прежде предназначавшиеся для армии, можно было передать люфтваффе с тем, чтобы дать отпор возраставшей угрозе со стороны англо-американского воздушного флота. По иронии судьбы решимость немецкой армии завершить войну к концу 1941 г. лишь способствовала укреплению этой иллюзии. Несмотря на продолжающиеся боевые действия, армейские управления вооружений почти не протестовали против неминуемой смены приоритетов. Однако к октябрю, когда операция «Тайфун» после первых успехов завязла в грязи, немецкая военная экономика начала трещать по швам.

Ситуация с топливом, как уже давно предсказывало военноэкономическое управление вермахта, стремительно приближалась к критической точке. К началу 1942 г. к «полному параличу армии» должна была привести уже не русская грязь, а истощение запасов топлива. В итоге, распечатав оперативные резервы вермахта и сократив потребление, армия сумела сохранить мобильность. Флот оказался в худшем положении. В ноябре 1941 г. ситуация с мазутом и на итальянском, и на германском флоте описывалась вермахтом как «катастрофическая». В мае 1941 г. британский Королевский флот потопил линкор «Бисмарк», предпринявший тщетную попытку выйти на атлантические морские линии. К осени весь остальной германский надводный флот уже не выходил в море – не только из-за британцев, но и из-за хронической нехватки топлива. При минимальной месячной потребности боевого и торгового флота примерно в 90 тыс. тонн топлива Германия ежемесячно производила всего 52 тыс. тонн, которые дополнялись резервами не более чем в 220 тыс. тонн. Действия крупных германских боевых кораблей в Атлантике означали удвоение потребления топлива и грозили неминуемым параличом всего судоходства в странах Оси. Как указывало военно-экономическое управление вермахта, «Отсюда следует, что мы просто не можем вести войну одновременно всеми тремя родами войск вермахта».

Кроме того, беспокойство ощущалось не только в военных кругах. Программа подготовки к операции «Барбаросса» и новые грандиозные планы люфтваффе угрожали дестабилизировать хрупкий фискальный и кредитно-денежный баланс всей немецкой экономики. 17 сентября 1941 г. экономический департамент Рейхсбанка пришел к выводу о том, что ситуацию с рейхсмаркой можно описать двумя лаконичными утверждениями: 1) предложение потребительских товаров сократилось вдвое; 2) объем денежной массы, находящейся в обращении, удвоился. Это привело к сильнейшему несоответствию между спросом и предложением и усилению инфляционного давления. Рейхсбанк особенно беспокоило резкое ускорение роста денежной массы, наблюдавшееся с апреля 1941 г. С апреля по август объем денежной массы, находившейся в обращении, вырос на 10,9 %, что было в три с половиной раза больше, чем за тот же период в 1940 г. В то же время произошло относительное сокращение продаж государственных облигаций банкам. Хотя Рейхсбанк не сомневался в готовности населения смириться с резким снижением уровня жизни, налицо были признаки того, что люди все чаще прибегают к услугам черного рынка. Среди тех, кто, подобно фермерам, ремесленникам и мелким лавочникам, имел доступ к дефицитным предметам потребления, нормой становилась бартерная торговля. При текущих темпах роста денежной массы механизмы контроля за ценами и ставками зарплаты, действовавшие с середины 1930-х гг., вскоре утратили бы эффективность, после чего Германия столкнулась бы с угрозой катастрофической инфляции, сопровождавшейся крахом производства и массовыми волнениями, как в начале 1920-х гг. «Если бы мы могли рассчитывать на краткосрочную войну, – указывал Рейхсбанк, – то в крайнем случае можно было бы смириться даже с таким развитием событий». Но отныне краткосрочная война казалась «маловероятной», поскольку перед страной все еще стояли «три крупные военные задачи [Советская Россия, Средиземноморье и Англия], решение которых потребует много времени». В свете немецкой

стратегической ситуации Рейхсбанк не мог себе позволить бездействие. Требовались срочные «контрмеры» (Gegenmassnahmen), включая энергичную борьбу с черным рынком и новую пропагандистскую кампанию за народные сбережения. Кроме того, Рейхсбанк предложил создать на период войны механизм принудительных сбережений и резко повысить налоги с целью «ликвидировать избыточную покупательную способность». С тем чтобы снизить военные расходы, он потребовал «резко сократить расходы на вооружения».

На протяжении последующих месяцев власти Рейха прилагали целенаправленные усилия к восстановлению фискального баланса. Как неоднократно отмечалось, Третий рейх не стал прибегать к резкому повышению личного подоходного налога для финансирования войны. Но с учетом скромного уровня жизни и высокого налогового бремени на душу населения, наблюдавшегося еще до войны, этому едва ли стоит удивляться. Вместо этого Рейх поощрял сбережения и повышал налоги на прибыль и повышенные доходы. В середине 1941 г. стандартная ставка налога на прибыль юридических лиц была поднята с 40 % до 50 %, а в январе 1942 г. – до 55 %. Поступления из этого источника выросли в 1941–1942 гг. на 1,5 млрд рейхсмарок, а в 1942–1943 гг. – еще на 1,8 млрд рейхсмарок. Большее значение имело получение кредитов под будущие поступления от налога на квартплату, взимаемого с арендодателей, – эту меру Рейхсминистерство финансов впервые предложило в декабре 1941 г. Как мы уже видели, этот налог был учрежден Веймарской республикой в 1920-е гг. ради финансирования программы государственного жилищного строительства. В целом он давал около 850 млн рейхсмарок в год. В порядке борьбы с фискальными проблемами военного времени Министерство финансов первоначально предложило взимать его на четыре года вперед. Но по настоянию прусского министерства финансов и прочих учреждений его решили взимать сразу на десять лет вперед. Не менее 4,5 млрд рейхсмарок поступило от владельцев недвижимости, имевших ликвидность на банковских счетах или запасы наличности; остальное было получено в форме новых закладных. Всего в 1942 г. эта разовая мера принесла 8 млрд рейхсмарок. Вместе с ростом средств, полученных от оккупированных территорий, этого хватило для того, чтобы доля расходов Рейха, покрывавшихся за счет налоговых поступлений, выросла в 1942 г. более чем на 54 %, несмотря на резкое увеличение расходов. Инфляционная спираль была остановлена – по крайней мере на какое-то время.

Впрочем, неудивительно, что самый большой фурор вызвало предложение резко сократить цены на вооружения. Стремление к рационализации, вызванное к жизни Судетским кризисом 1938 г., привело к тому, что стоимость государственных контрактов стала регулироваться посредством так называемой системы LSOe. Эта система, далекая от совершенства, все же, вопреки мнениям некоторых авторов, была достаточно эффективна. Согласно этой системе, цены устанавливались на основе предполагаемых издержек, к которым прибавлялась норма прибыли, обычно составлявшая 5 % – но не от этих издержек, а от величины задействованного капитала. Цены, по которым была достигнута договоренность, фиксировались, и в том случае, если издержки производства оказывались ниже прогнозируемых, дополнительная прибыль, по крайней мере первоначально, доставалась производителям. Таким образом, они получали явный стимул к сокращению издержек и повышению производительности. И факты говорят о том, что промышленники, получавшие заказы, извлекали пользу из этого обстоятельства. Хотя службы вермахта по контролю над ценами похвалялись тем, что их усилиями стоимость вооружений за первые два года войны сократилась в среднем на 18 %, прибыльность корпораций, согласно всеобщему мнению, тоже находилась в те годы на максимуме. Более того, к концу 1940 г. прибыль, полученная по контрактам LSOe, стала настолько высокой, что рейхскомиссар по ценам гауляйтер Йозеф Вагнер выступил с требованием немедленных жестких мер. Вильгельм Цанген, возглавлявший рейхсгруппу по промышленности, сумел отбить эту первую атаку. Однако осенью 1941 г., по мере роста озабоченности возможным инфляционным кризисом, комиссар по ценам неожиданно пошел на обострение противостояния. В условиях резкого увеличения государственного долга и нарастания военных расходов прежняя система изъятия части прибылей оказалась неэффективной, как и снижение цен, на которое пошли промышленники. Ссылаясь на чрезвычайную фискальную ситуацию, гауляйтер Вагнер предложил постфактум уменьшить допустимую норму прибыли для 1940–1941 гг. на 20 %. Кроме того, правила об избыточной прибыли должны были задним числом применяться ко всему 1939/1940 налоговому году. Более того, все амортизационные скидки, которые не могли быть возмещены во время войны, доставались Рейху. В будущем вместо установления цен для каждого подрядчика по отдельности, как было предусмотрено системой LSOe, для всех фирм предполагалось назначать единую цену, равную уровню издержек, достигнутому на «добросовестной фирме», за вычетом 10 %. В целом комиссар по ценам надеялся, что этот пакет мер даст не менее 2 млрд рейхсмарок. Неудивительно, что промышленники ответили на эти предложения взрывом негодования. Цанген и его заместитель Шталь пригрозили подать в отставку. Возглавляемые ими промышленные круги перестали бы им доверять – в условиях, когда вопрос об изъятии части прибылей «решается в полном противоречии с договоренностями, достигнутыми в течение многомесячных переговоров с комиссаром по ценам». Эти новые радикальные предложения подрывали основу, служившую фундаментом для «работы промышленности и управления ею» на протяжении последнего года. Кончилось тем, что в отставку подали не Цанген и Шталь, а комиссар Вагнер – судя по всему, в результате запущенной СС интриги, никак не связанной с этим делом. Тем не менее этот инцидент свидетельствует о трениях, нараставших в немецкой военной экономике. Осенью 1941 г. под угрозой оказались даже относительно гармоничные отношения между промышленностью Рейха и управлениями вооружений. Именно эти отношения представляли собой политический фундамент военной экономики с момента назначения Тодта весной 1940 г.

Впрочем, еще более злободневную проблему представляло собой все более плачевное состояние тяжелой промышленности Германии. Как обычно, вопрос упирался в уголь и сталь. К концу весны 1941 г. резервы угля в стране были практически исчерпаны, а добыча велась на совершенно недостаточном уровне. В конце июня, выступая на встрече лиц, ответственных за выполнение Четырехлетнего плана, генерал Ганнекен сообщил, что немецкому «большому пространству» грозит дефицит угля примерно в 40 млн тонн. Причиной этого были как неудовлетворительные объемы добычи, так и постоянное возрастание спроса со стороны промышленности Рейха. В результате оккупированные территории получали всего 60 % требовавшегося им угля. В самой Германии нехватка угля в сталеплавильной промышленности составляла 15 %, и существовала угроза того, что этот показатель вскоре вырастет до 25 %. От нехватки угля не могли быть избавлены даже производители электричества и газа. Сокращение квот угля для домохозяйств было невозможно – в первой половине 1941 г. они и так не были в достаточной мере обеспечены углем на грядущую зиму (чтобы гарантировать поставки угля для промышленности). В ближайшие месяцы следовало предпринять серьезные усилия для обеспечения населения углем, чтобы избежать недовольства граждан. Чтобы изыскать требуемое количество угля, предлагали даже резко (на 40 %) сократить его поставки для второстепенных промышленных потребителей. Как заявил Ганнекен Томасу из ОКБ, «Настал момент, когда сам фюрер должен решать, как быть с поставками сырья на протяжении зимы». Нехватка была такой серьезной, что грандиозные планы по расширению химического производства, выдвигавшиеся Краухом всего несколькими неделями ранее, сделались бессмысленными. Чтобы обеспечить сырьем и энергией фигурировавшие в планах Крауха предприятия по производству синтетического топлива и «буны», добычу угля в Германии следовало увеличить еще на 30 млн тонн, при уже существовавшем дефиците в 35–40 млн тонн.

В конце концов вмешался вовсе не Гитлер, а Кейтель из верховного главнокомандования вермахта. На протяжении нескольких совещаний, проходивших 14–16 августа 1941 г., он попытался принудить все три рода войск вермахта к тому, чтобы они скорректировали свои программы вооружений с учетом нехватки угля. Германия ежемесячно могла выплавлять не 2, а всего 1,65 млн тонн стали. В сочетании с явной недостаточностью металлообрабатывающих мощностей в стране это означало, что общее потребление стали вермахтом следовало резко сократить с целью предотвратить дальнейшее ускорение и без того суровой «стальной инфляции». Физическим эквивалентом денежного «выступа», который вызывал такое беспокойство в Рейхсбанке, служили недополученные 12 млн тонн стали, что примерно соответствовало шестимесячным объемам ее производства, и эта задолженность едва ли могла быть покрыта при существовавшем уровне выплавки. Через несколько недель после анонсирования гигантской программы Геринга Кейтель вынудил люфтваффе удовольствоваться чрезвычайно скромной целью, сводившейся к замене самолетов, уничтоженных на Восточном фронте за два предыдущих месяца. В обозримом будущем не нашлось бы ни стали, ни рабочих рук для того, чтобы завершить строительство громадных заводов по производству синтетического топлива и каучука, требовавшихся для снабжения грандиозного воздушного флота, создание которого замышлялось несколькими месяцами ранее. И если люфтваффе просто отказались от программы наращивания своей численности, то армия претерпела поистине катастрофическое сокращение квот. 25 октября 1941 г. норма отпуска стали для армии была снижена до ничтожных 173 тыс. тонн в месяц – уровня, невиданного со времен майского кризиса 1938 г. Этот резкий поворот полностью соответствовал немецкой стратегии в сфере вооружений, осуществлявшейся с осени 1940 г. – перераспределению ресурсов в пользу люфтваффе и флота, как только завершится битва на востоке. Но он находился в вопиющем противоречии с реальностью, ожидавшей вермахт в России. После того как операция «Тайфун» выдохлась на подступах к Москве, германские генералы наконец начали смиряться с мыслью о том, что Красная армия не будет разгромлена в 1941 г. Перед лицом резкого сокращения квот на сталь управление вооружений впало в панику. В отсутствие дополнительных поставок стали оно не видело возможности переоснастить Ostheer с тем, чтобы продолжить войну в 1942 г. И армия не блефовала. Как мы уже видели, производство вооружений специально сокращалось в 1940 и 1941 г. После многомесячных напряженных боев запасы снарядов и патронов уменьшились до угрожающе низкого уровня. Для того чтобы вести активные операции в 1942 г., вермахт отчаянно нуждался в пополнении своих запасов. Более того, с учетом ошеломляющего превосходства Красной армии в вооружениях вермахт испытывал потребность в танках и пехотном оружии нового поколения.

То, через что прошел Третий рейх в октябре 1941 г., не было очередным раундом межведомственных склок. Ему угрожал провал всей его военной стратегии. Тем не менее Кейтелю было удобно обвинить в этих неурядицах армию. Он объявил новые требования армии о поставках стали «бессовестным шантажом» («unerhorte Erpressung») и немедленно принял меры к тому, чтобы втянуть в эти разбирательства Гитлера. В свою очередь, тот не желал участвовать в диспутах по поводу сырья. Как отмечали подчиненные Томаса, «Он [Кейтель] отказывался поверить в нехватку сырья. В конце концов, он завоевал всю Европу. Вооруженные силы должны получить то, что им требуется». Всего через два дня после того, как ОКБ объявило о сокращении норм отпуска стали для армии, Гитлер заявил, что вермахт должен полностью игнорировать систему квотирования сырья. Вместо того чтобы следовать решению об изменении приоритетов в пользу люфтваффе, каждый род войск вермахта имел право до конца года заказывать столько материалов, сколько хотел. В условиях, когда все зависело от мучительно медленного продвижения группы армий «Центр» к Москве, любые претензии на какую-либо стратегическую логику при организации работы немецкой военной экономики были просто забыты. По сути, по причине исчерпания как рабочей силы, так и запасов угля военно-экономическое управление вермахта дожидалось грядущих праздников с нескрываемым нетерпением. В конце ноября секретариат генерала Томаса издал рекомендацию о том, чтобы индустрия вооружений прекратила работу на все время рождественских каникул с 24 декабря по 1 января 1942 г., что позволило бы сэкономить и уголь, и рабочую силу.

В то время как военная экономика Рейха окончательно зашла в тупик, потрепанные остатки немецких танковых дивизий пробивались к Москве, уже видневшейся на горизонте. Но как и предсказывали специалисты по снабжению в начале ноября, войска были слишком ослаблены для того, чтобы одержать решительную победу. Ostheer (армия востока) снова исчерпала пределы транспортных возможностей. Находясь почти в 500 км от передовых баз снабжения, оставшихся в районе Смоленска, немцы были не в состоянии предпринять крупное наступление на позиции ожесточенно сопротивляющейся Красной армии. Над Ostheer нависла серьезная угроза. Не было предпринято никаких мер к проведению активных боевых действий в зимнее время. Запасы обмундирования на холодную погоду были рассчитаны лишь на сравнительно немногочисленные оккупационные войска, но даже эти вещи не могли быть доставлены на фронт, поскольку в первую очередь армия нуждалась в топливе и боеприпасах. Группа армий «Центр», в которой были сосредоточены основные силы Рейха, оказалась в чрезвычайно уязвимом положении. Наступление на Москву не оставило ей времени для того, чтобы подготовить нормальный кров и оборонительные позиции для своих солдат. Передовые части были изнурены месяцами непрерывных боев и более чем тысячекилометровым продвижением. Когда в начале декабря 1941 г. температура упала до -31 градуса по Цельсию, десятки тысяч человек пали жертвой обморожений.

Прекрасно осознавая неминуемое истощение вермахта, Красная армия накапливала все возможные ресурсы для мощного контрудара. Советское руководство, получив от своих превосходных разведчиков информацию о том, что японцы определенно намерены соблюдать пакт о нейтралитете, заключенный в апреле 1941 г., забрало под Москву из Сибири и с маньчжурской границы значительное число боеспособных частей, из которых были образованы i-я ударная армия, 10-я и 20-я армии. Всего к началу декабря 1941 г. под командованием Жукова на Западном фронте находились ударные части в составе 1,1 млн человек, 7652 орудий и минометов, 774 танков и 1370 самолетов. По причине колоссальных потерь, понесенных Красной армией с июня, она уже не имела заметного численного превосходства, но обладала инициативой и сумела достичь полной внезапности. Впервые с начала войны вермахт постигла неудача. Контрнаступление началось 5 декабря к северу от Москвы. Через несколько дней группа армий «Центр» была отброшена назад. В журнале боевых действий 3-й танковой группы зафиксировано драматическое состояние краха: «Дисциплина рушится. Все больше и больше пеших солдат бредет на запад, бросив оружие, и каждый ведет на веревке теленка или тащит за собой сани, груженные картошкой. Дорога постоянно подвергается воздушным ударам. Убитых уже не хоронят. Все прихлебатели (части снабжения, авиация, автотранспорт) торопятся укрыться в тылу». Фельдмаршал Федор фон Бок был так потрясен, что его пришлось отправить в отставку. К концу 1941 г. вслед за ним лишились своих должностей армейский главнокомандующий Браухич, генерал Гудериан и главнокомандующие групп армий «Север» и «Юг».

За два месяца напряженных боев вермахт потерял на всем протяжении от Балтики до Черного моря 380 тыс. солдат: 150 тыс. было убито, ранено или пропало без вести, остальные вышли из строя по болезни или из-за обморожений. В первые дни января 1942 г., по мнению наиболее компетентных военных аналитиков, положение группы армий «Центр» было безнадежным. Немецкой 4-й армии, чьи танки находились в авангарде наступления на Москву, угрожало окружение как с северного, так и с южного фланга. Если бы группа армий «Центр» была разгромлена, то все немецкие войска на востоке были бы вынуждены как минимум отступить далеко на запад. Московская битва вполне могла обернуться для вермахта еще более страшной катастрофой, чем год спустя стал для него Сталинград. Однако, к большому несчастью, именно это ощущение неминуемой победы привело к тому, что Сталин не рассчитал своих сил. Пребывая в уверенности, что еще немного, и он выиграет войну, 7 января 1942 г. он отдал Красной армии приказ о наступлении на всем 1500-километровом фронте. В ходе этой зимней кампании вермахт понес огромные потери. В феврале и марте 1942 г. немцы потеряли еще 190 тыс. человек в ходе боевых действий и 150 тыс. человек из-за болезней и обморожений. Всего зимний кризис стоил немцам более 700 тыс. бойцов. Лишь

в апреле 1942 г. присылаемые из Германии подкрепления начали превосходить ежемесячные потери, что позволило вермахту восстановить боеспособность. Но в ретроспективе становится понятно, что Сталин, не сосредоточив все свои силы против слабейшего места в позициях немцев, совершил ужасную ошибку. Именно это позволило группе армий «Центр» окопаться в 100–150 км от Москвы. К марту 1942 г. на Восточном фронте, по-прежнему проходившем в глубине советской территории, наступило относительное затишье.

III

Обычно говорят, что вермахт «не сумел» взять Москву. Но при таком подходе за кадром остается страшный удар, нанесенный Красной армией зимой 1941–1942 гг. Группа армий «Центр», гордость вооруженных сил Германии, потерпела сокрушительное поражение на поле боя. Еще более катастрофическим было ухудшение стратегического положения страны. Приняв в 1941 г. решение о расширении театра военных действий, Гитлер сделал ставку на способности вермахта покорить Советский Союз еще до того, как в конфликт вступит Америка. Тем самым он надеялся сделать положение Великобритании невыносимым. Но успехи вермахта, который, казалось, вот-вот одержит победу над советскими войсками, лишь заставили Рузвельта и Черчилля еще крепче сплотиться. Атлантическая хартия, провозглашенная в августе 1941 г., закрепила роль США как краеугольного камня антинацистской коалиции. В Берлине эту хартию восприняли как фактическое объявление войны. Флот Соединенных Штатов активно включился в охоту за немецкими подводными лодками в средней Атлантике. Помимо этого, британцы и американцы прилагали дальнейшие усилия к совместному наращиванию военного производства. К октябрю объединенный комитет планирования начал работу над программой, называвшейся просто «условия победы». Согласно подсчетам, завершившимся на первой неделе декабря 1941 г., эта программа только в течение двух ближайших лет предусматривала освоение не менее 150 млрд долларов (что составляло более 500 млрд рейхсмарок). Это было больше, чем Третий рейх потратил на вооружения в течение всей войны, а ведь Соединенные Штаты еще даже не приняли активного участия в конфликте.

Разумеется, Гитлер продолжал утешать себя и свое окружение громкими заявлениями о неполноценности полукровок-американцев. Но намного более мощным было царившее в Берлине фаталистическое ощущение неизбежности войны с Америкой. Было понятно, что Рузвельта от резких шагов удерживают электоральные соображения, а также разногласия среди конгрессменов. А британцы, чья военная стратегия всецело зависела от Соединенных Штатов, неоднократно испытывали разочарование, когда их надежда на объявление войны Америкой снова не оправдывалась. Но с учетом явно необратимого развития событий с лета 1940 г., когда США впервые начали оказывать Великобритании активное военное содействие, до объявления о ленд-лизе в декабре 1940 г. и более-менее открытого участия флота США в «Битве за Атлантику», все как будто бы указывало на грядущую войну. Эта оценка складывалась из таких рациональных элементов, как желание британцев втянуть Америку в войну, явная заинтересованность американского бизнеса в крупномасштабных военных заказах и неприкрытая враждебность Рузвельта к Германии. Но как мы уже видели, все это, по крайней мере с 1938 г., усугублялось мощным влиянием антисемитской теории заговора. Идея о том, что Рузвельт, сколачивая всеобщую антинацистскую коалицию, выполняет роль агента «международного еврейства», не давала покоя Гитлеру по крайней мере с момента яростной американской реакции на «Хрустальную ночь». И именно к мрачным пророчествам, прозвучавшим в его январской речи 1939 г., Гитлер снова вернулся во второй половине 1941 г. Он открыто провел такую связь в августе 1941 г. и снова сделал это в конце октября, после того как началась депортация немецких евреев. 12 августа, когда Рузвельт и Черчилль встретились в заливе Пласеншия (Ньюфаундленд), Гитлер едва ли мог отозваться более недвусмысленно. Он заявил испанскому послу: «Главные виновники этой войны <…> американцы, Рузвельт со своими масонами, евреи и еврейский большевизм во всей своей полноте. Итогом этой войны против большевизма должно стать возросшее единство Европы. Американцы – величайшие негодяи <…> Америка поплатится за это».

Та же тема была поднята две недели спустя, во время визита Муссолини в ставку Гитлера на Украине, когда фюрер потчевал внимавших ему слушателей «подробным разбором того, как еврейская клика, окружающая Рузвельта, эксплуатирует американский народ».

С учетом закулисной работы этих темных сил вопрос сводился не к тому, придется ли Германии столкнуться с гигантской индустриальной мощью Соединенных Штатов, а к тому, когда это произойдет и в каких условиях. В этих расчетах, как стало ясно самое позднее осенью 1940 г., ключевую роль играла Япония. Например, Риббентроп желал вовлечь японцев в союз против России. Но для Гитлера это было не очень существенно. Даже после провала «Тайфуна» он по-прежнему был убежден в том, что вермахт способен в одиночку справиться с Красной армией. Хотя полные масштабы поражения под Москвой прояснились уже в конце декабря, Гитлер сохранял свою точку зрения и в 1942 г. В его глазах неудача, постигшая Ostheer зимой 1941 г., в первую очередь произошла по вине военного руководства. Отныне Гитлер взял командование лично на себя. Более того, фюрер, судя по всему, рассматривал войну на Восточном фронте как испытание для всей германской нации. Как он выразился в конце января 1942 г., «Если немецкий народ не готов полностью отдаться борьбе за выживание, то и не надо: тогда он должен исчезнуть!». По отношению к Японии вопрос еще с 1938 г. заключался в том, готовы ли японцы предпринять наступательные действия против британских и американских позиций в Азии и на Тихом океане. Логика упреждения, прослеживаемая в действиях Гитлера с лета 1939 г., сохранилась даже после провала «Барбароссы». Если Япония была готова бросить свою немалую военную мощь на чашу весов в борьбе против Великобритании и Америки, то это дало бы вермахту достаточно времени для того, чтобы уничтожить Красную армию и тем самым укрепить власть Гитлера над Европой. Поскольку Гитлер полагал, что война с Америкой неизбежна в любом случае, самым важным было просто завершить войну на востоке в 1942 г.

Настоящим кошмаром немецких стратегов была возможность того, что Япония договорится с США, и Германии придется сражаться против Великобритании и Америки в одиночку. С тем чтобы предотвратить такой исход, Гитлер уже весной 1941 г. предложил японцам совместно объявить войну Соединенным Штатам. Но в тот момент японцы отказались брать на себя такое обязательство и вместо этого начали последний раунд переговоров с Америкой, кульминацией которых явилось сделанное в августе предложение о встрече Рузвельта с японским премьер-министром Фумимаро Коноэ. Лишь в октябре, после падения правительства Коноэ, Берлин проникся уверенностью в том, что японско-американские дискуссии ни к чему не приведут. После того как в ноябре 1941 г. Токио начал подавать сигналы о том, что Япония готова выступить против западных держав, это вызвало в Берлине облегчение, граничившее с эйфорией. Гитлер и Риббентроп наконец получили шанс на создание глобального стратегического союза, о котором они мечтали еще с 1938 г. И они не стали колебаться. Заранее не зная о том, когда Япония запланировала неожиданный удар по Перл-Харбору, Гитлер взял на себя обязательство вслед за Японией объявить войну Соединенным Штатам. Соответствующим образом пересмотренный Тройственный пакт был перезаключен п декабря – как раз вовремя для того, чтобы Германия объявила войну Америке.

Политические и идеологические последствия этого драматического оборота событий были объявлены Гитлером рейхсляйтеру и гауляйтерам Нацистской партии на аудиенции, которую он дал им на своей личной квартире в Берлине 12 декабря. Согласно Геббельсу, суть слов Гитлера сводилась к следующему: «Что касается еврейского вопроса, фюрер намерен покончить с ним раз и навсегда. Он предупреждал евреев, что если они еще раз развяжут мировую войну, то это приведет к их собственной гибели. И это вовсе не образное выражение. Мировая война идет, и ее неизбежным последствием должно стать уничтожение евреев». Само собой, айнзатцгруппы к тому моменту трудились вовсю и на последней неделе ноября от их рук погибли первые немецкие евреи. 25 и 29 ноября части айнзатцгруппы А расстреляли в Каунасе 5000 мужчин, женщин и детей, незадолго перед этим прибывших из Берлина, Бреслау, Мюнхена, Франкфурта и Вены. Гейдрих явно чувствовал, что пришло время ознакомить госслужбы со своими замыслами в их полном объеме и решительно закрепить за С С ведущую роль при осуществлении «Окончательного решения». На 9 декабря была назначена встреча с представителями рейхсминистерств, но ее пришлось в последний момент отменить из-за неожиданного развития событий на фронте. Тем не менее намерение уничтожить все еврейское население Европы было твердо обозначено. Неясным оставалось лишь то, как это сделать. Как объяснял своим подчиненным 16 декабря Ганс Франк, «Мы не можем расстрелять эти 3,5 миллиона евреев [в Генерал-губернаторстве]. Мы не можем их отравить. Тем не менее мы предпримем шаги, которые тем или иным образом приведут к окончательному успеху— в частности, в связи с обширными мерами, которые будут обсуждаться на уровне Рейха. Генерал-губернаторство должно стать таким же „свободным от евреев“, как и Рейх». Какие «обширные меры» он имел в виду, остается неясно. Однако Гейдрих, 20 января 1942 г. обращаясь к госслужащим на встрече в Ванзее, предположил, что евреев следует доводить до смерти непосильным трудом на строительстве транспортной инфраструктуры в соответствии с Generalplan Ost [1597]См. примечания о различных интерпретациях этой встречи в предыдущей главе.
.

Гитлер, вследствие твердости своих идеологических убеждений и фаталистической готовности к риску не был обеспокоен глобальным раскладом сил, сложившимся в декабре 1941 г. Союз Великобритании и СССР при поддержке Соединенных Штатов был стратегическим кошмаром, которым генерал Людвиг Бек пытался напугать фюрера в 1937 г. Но тот с тех пор шел от триумфа к триумфу. Вермахт покончил с Францией и прогнал британцев за Ла-Манш. Красная армия серьезно ослаблена, если не уничтожена. Теперь Германии предстоит сразиться с Соединенными Штатами, но в отличие от кайзера в 1917 г., у Гитлера есть надежный военный союзник— Япония. Даже если японцы в конце концов не устоят перед США, по договору от п декабря они по крайней мере обязались не заключать сепаратного мира. Как мы уже видели, с 1939 г. Гитлер неоднократно и настойчиво обращал внимание на фактор времени. Его решение объявить войну Соединенным Штатам в декабре 1941 г. представляло собой еще осознанную попытку рискнуть в надежде выиграть время. И среди военного руководства Германии находились те, кто разделял оптимизм Гитлера. Облегчение, которое явно испытывали после Перл-Харбора и верховное командование вермахта, и немецкие адмиралы, ретроспективно свидетельствует об их обеспокоенности общим положением дел на фронтах. Именно на это беспокойство указывали как на движущую силу, стоявшую за решением Гитлера напасть на Советский Союз, принятое годом ранее. Как мы уже видели, в декабре 1940 г. Гитлер обосновывал необходимость скорейшего проведения «Барбароссы», указывая именно на риск того, что если Германия не предпримет быстрых действий, то стратегическая инициатива может в 1942 г. перейти к Великобритании и Америке. «Барбаросса» провалилась, но сейчас, в стратегической оценке от 14 декабря 1941 г., вермахт счел, что мощное японское наступление лишило западных союзников шансов на успех. В наихудшем случае вермахт ожидал того, что Британия и Америка все равно сохранят верность стратегии «сперва Германия». В этом случае Германии придется иметь дело с попыткой полномасштабного вторжения в 1943 г. Но, как подчеркивали эксперты кригсмарине, сосредоточение всех усилий исключительно на европейском театре военных действий было крайне маловероятным. Падение Гонконга и Сингапура зимой 1941–1942 гг. показало, что Великобритания и Америка не могут себе позволить забыть об Азии. Японии понадобилось всего несколько недель для того, чтобы нанести сокрушительный удар по Британской империи. В обозримом будущем силы западных держав будут разбросаны по всему земному шару. Между тем для Гитлера на первом месте оставался Советский Союз. Гитлер, еще с лета 1940 г. рассматривавший уничтожение СССР как необходимую предпосылку глобальной войны с Британией и Америкой, не отказался от этой идеи. Он еще и в начале лета 1942 г. рассуждал о том, что японских ударов совместно с новыми успехами Германии на Восточном фронте хватит для того, чтобы расколоть противоестественный альянс Великобритании и США. События в Азии четко показали, что Британия столкнулась с неотвратимой опасностью утраты своей империи. Продолжение борьбы было выгодно одной лишь Америке. Как только Германия со второй попытки разобьет Красную армию, британский народ неминуемо осознает все безрассудство своих вождей. Черчилль будет отстранен от власти, и Великобритания сделает выбор в пользу Германии. И именно эта надежда на неизбежный крах Великобритании, не оставлявшая Гитлера, мешала ему расслышать сигналы о компромиссном мире, поступавшие из Москвы. С другой стороны, если Великобритания продолжит войну, то завоевание Кавказа по крайней мере давало Германии надежду на сильные позиции при переходе к стратегической обороне.

В том, что нельзя терять времени, Гитлера убеждали и неизменно пессимистические выкладки людей, ответственных за военную экономику Рейха. По мере того как становилось известно о провале «Барбароссы», тех, кто был наиболее близко знаком с экономическими аспектами войны, одолевали мрачные настроения. Уже 17 ноября 1941 г. застрелился Эрнст Удет, отвечавший за поставки для люфтваффе. Отчасти причиной этого могла быть интрига со стороны статс-секретаря Эрхарда Мильха, стремившегося отстранить Удета от контроля за поставками. Но вовсе не кабинетные интриги довели Удета до самоубийства. Еще с предыдущей осени он неоднократно пытался донести до Гитлера и Геринга всю опасность, которую представляла англо-американская авиационная программа. В Министерстве авиации было известно, что с 1942 г. люфтваффе предстоит совершенно неравная борьба, даже без учета Восточного фронта. У Эрнста Удета, несомненно, имелось достаточно причин для того, чтобы впасть в полное отчаяние. И он был не последним из руководителей люфтваффе, избравших подобный выход. Генерал Томас из ОКБ, с самого начала сомневавшийся в разумности «Барбароссы», еще летом 1941 г. составил отчаянную докладную записку о безнадежности позиции немцев. В конце декабря он организовал совещание офицеров из служб снабжения, давших безрадостный обзор ситуации, в которой находились войска на Восточном фронте. Резюме Томаса, что характерно для него, было выдержано в духе самооправдания: «Неудача была предопределена проблемами снабжения. Генеральный штаб предвидел их и неоднократно указывал на их существование. Однако руководство не принимало его предупреждения всерьез». К новому году Томаса одолели еще более мрачные настроения. 2 января 1942 г. он обсудил с фельдмаршалом Кейтелем ситуацию со снабжением Германии топливом и ее последствия для операций в новом году. Даже Кейтеля беспокоило то, «что Ostheer не оправятся до лета, а потом не будет бензина». Томаса больше волновало его место в истории: «Сейчас мы должны показать совершенно четкую картину, поскольку рано или поздно на кого-то будет возложена ответственность».

Даже такой фанатичный нацист, как Фриц Тодт, рейхсминистр вооружений, не питал иллюзий в отношении положения Германии. По словам и Вальтера Роланда, возглавлявшего главный комитет по выпуску танков, и Ганса Керля, Тодт очень рано проникся серьезными сомнениями в отношении русской кампании. В ноябре 1941 г., когда группа армий «Центр» рвалась к Москве, Тодт отправил Роланда и группу промышленников из оружейного сектора на передний край наступления— в Орел, где располагалась ставка генерала Гудериана. Они вернулись в высшей степени подавленные. В противоположность советским войскам, чей личный состав и матчасть были явно хорошо приспособлены к боевым действиям в экстремальных условиях, вермахт замерзал до смерти. То зрелище, которое в ноябре 1941 г. представляли собой немецкие армии на востоке, глубоко потрясло ведущих представителей промышленности Рейха. Как сообщал Роланд, «Наши бойцы чересчур легко одеты – порой они кутаются в одеяла! Обочины дороги уставлены разномастными машинами, отказавшими на морозе и брошенными, а подвод, в которые впряжены русские лошадки, при всем их старании не хватает для адекватного снабжения войск. Танки невозможно использовать: если их моторы и трансмиссия все еще работают, то орудия отказывают вследствие замерзания». По возвращении Роланд немедленно организовал в Руре встречу с Альбертом Феглером, председателем наблюдательного совета Vestag, и Борбетом из Bochumer Verein. 28 ноября состоялась их дискуссия с Тодтом, завершившаяся, по словам Роланда, выводом о том, что «войну с Россией невозможно выиграть!». На следующий день Тодт и Роланд встретились с Гитлером в ставке фюрера в присутствии главнокомандующего армией Браухича. Рассказ Роланда о том, что он увидел в России, дополненный тем, что он на личном опыте узнал о британской и американской промышленности, складывался в апокалиптическую картину. После того как США вступят в войну, победа в ней станет недостижимой. После этого Тодт расставил точки над i, заявив: «Эту войну невозможно выиграть военными средствами». Гитлер, спокойно выслушав его, задал вопрос: «В таком случае как мне ее закончить?». Тодт ответил ему очевидным выводом: «Ее можно закончить лишь политическими средствами». Как мы видели, Гитлер уже обсуждал такую возможность в августе 1941 г. с Геббельсом. Но сейчас, когда уже полным ходом шли переговоры с Японией, у него имелись иные идеи.

Разговор Гитлера с Тодтом и Роландом был не единственной дискуссией о возможности мира, проходившей в ставке фюрера в ноябре 1941 г. 24 ноября, когда окончательно выдыхалось наступление на Москву, Гальдер отмечал отчаяние, охватившее генерала Фридриха Фромма, командующего резервными войсками и ответственного за производство оружия для армии: «Обрисовал общее военно-экономическое положение. Падающая кривая! Он полагает, что необходимо перемирие!». Шесть недель спустя, когда казалось, что советское контрнаступление способно нанести немцам смертельный удар, Фромм всерьез подумывал о том, чтобы изъять из всех тыловых учебных частей опытных инструкторов и таким образом в последний раз набрать 15 первоклассных пехотных дивизий. Это помогло бы исправить ситуацию в группе армий «Центр», но в то же время остановило бы обучение новых призывников. Поэтому Фромм решил подождать до тех пор, пока не настанет «последний час Германии» («Deutschlands letzte Not»). Но показателен сам факт того, что Фромм задумывался о таких крайних мерах. 20 января 1942 г. Гитлер и Геббельс с тревогой говорили о пораженческих настроениях, охватывающих верховное командование, армию и руководителей экономики. Незадолго до этого министр экономики Вальтер Функ опозорился на дне рождения Геринга, где угрюмо сетовал на «несчастья, обрушившиеся на страну». Все эти бедствия оказались непосильным грузом для Борбета из Bochumer Verein, одного из первых людей, с которыми поделился своими опасениями Роланд. В январе 1942 г. он последовал примеру Удета и застрелился. Для того чтобы скрыть замешательство, были поспешно организованы государственные похороны, на которых присутствовал весь цвет германской промышленности.

Очевидно, что ни Тодт, ни Фромм не питали никаких иллюзий о положении Германии. Но собиралась ли она сражаться или вести переговоры, это следовало делать с позиций силы. А для этого требовалось восстановить боеспособность вермахта и в 1942 г. предпринять на востоке вторую попытку. В разгар первого военного кризиса, постигшего Третий рейх, Тодт старался сделать все, чтобы сплотить ведущих германских промышленников вокруг военной экономики. Прежняя система региональных и общенациональных комитетов по вооружениям была реорганизована в структуру, состоявшую из пяти главных комитетов: трех существовавших комитетов по боеприпасам, оружию и танкам и двух новых комитетов – машиностроительного и общего комитета по материальной части вермахта. Кроме того, Тодт создал новый министерский консультативный комитет, в который вошли представители «его» отраслей и люфтваффе. 7 февраля 1942 г. после первой пленарной сессии новых комитетов Тодт отправился из Берлина на новый раунд совещаний с Гитлером в Растенбурге. Протокол последней беседы Тодта с фюрером до нас не дошел. Судя по свидетельствам тех, кто находился в Растенбурге, она прошла неважно. Вполне возможно, что Тодт напомнил Гитлеру об их разговоре в прошлом ноябре и тем самым спровоцировал у Гитлера вспышку ярости, но это лишь предположение, не опирающееся на факты. В любом случае, недолго поспав, Тодт сел на самолет, чтобы вернуться в Берлин. Оторвавшись от земли, самолет тут же накренился влево, словно с целью сделать аварийную посадку, и спустя несколько секунд взорвался в воздухе. Роланд, узнав об этом, немедленно проникся убеждением, что Тодта убили люди из С С, и придерживался этой версии событий спустя много лет после 1945 г. Факты не подтверждают эту версию. Но из-за чего бы на самом деле ни погиб Тодт, то, что подобным подозрениям поддался даже такой трезвомыслящий человек, как Вальтер Роланд, свидетельствует об остром ощущении кризиса, охватившем руководство Третьего рейха. Не менее показательно и то, что в преемники Тодту Гитлер выбрал не какого-либо представителя военной экономики, а такого человека, как Альберт Шпеер, который отличался безусловной личной преданностью фюреру.

Пока Шпеер осваивался на новой должности, генерал Фромм, по-прежнему отвечавший за личный состав армии и ее материальную часть, отчаянно пытался донести до сознания Гитлера военные реалии. С учетом ужасных потерь, понесенных вермахтом в 1941 г., и отсутствия серьезных людских резервов, Фромм видел только два варианта. Гитлер мог распределить имеющихся людей по всем Ostheer. Это укрепило бы позиции немцев, но было бы недостаточно для того, чтобы вернуть какой-либо из групп армий способность вести наступательные действия. Немцам пришлось просто ждать советского летнего наступления. В качестве второго варианта Фромм предложил оставить группы армий «Север» и «Центр» в их «выгоревшем» («ausgebrannt») состоянии и сосредоточить все имеющиеся резервы в группе армий «Юг», подготовив ее для рывка к кавказской нефти. С тем, что на первом месте стоит экономика, уже не спорил никто. Все упиралось в нефть. И Гитлера не нужно было в этом убеждать. Однако ни Фромм, ни Гитлер уже не предполагали выиграть войну одним ударом. Большее, на что могла надеяться Германия, – устранить угрозу со стороны Красной армии и укрепить сырьевую базу, необходимую для затяжной войны с Великобританией и США. Согласно Альберту Шпееру, Фромм по сути был уже убежден в том, что лишь чудо-оружие способно спасти Германию от поражения. Фромм имел в виду поразительный проект группы физиков, из чьих теорий вытекало, что энергия, содержащаяся в элементарных частицах вещества, может дать людям неисчерпаемый источник тепла и света, а также взрывное устройство, способное принести победу в войне. Фромм, возглавлявший управление вооружений немецкой армии, в полной мере оценил потенциал этого проекта, но считал, что для его осуществления требуется много времени. Армия не заглядывала так далеко вперед и потому Фромм стремился перевести этот проект в гражданский сектор. Летом 1942 г. после месяцев организационных дискуссий физики продемонстрировали свои достижения аудитории, в состав которой входил и Альберт Шпеер. Присутствующие были впечатлены невероятным потенциалом проекта, но когда Вернера Гейзенберга и его коллег приперли к стенке, они подтвердили убеждение Фромма в том, что быстро создать атомную бомбу не получится. Их проект мог принести плоды самое раннее через два или три года и требовал громадных инвестиций. С учетом ситуации, в которой Германия находилась в 1941 г., это делало его неактуальным. Руководству Третьего рейха требовался решительный успех на Восточном фронте уже ближайшим летом.

Задним числом становится ясно, что решение, принятое Шпеером и его коллегами, в принципе было верным. Даже обладая практически неограниченными ресурсами, американцы так и не успели сделать пригодную к использованию атомную бомбу до окончания войны с Германией. Но сама готовность, с которой западные союзники принялись за создание атомной бомбы именно тогда, когда в Германии ее отказались считать приоритетным направлением, служит еще одним свидетельством о пропасти, разделявшей индустриальные и технологические возможности обеих сторон. Черчилль, в сентябре 1941 г. получив от своего главного научного советника уведомление о том, что шансы атомной программы на успех лежат где-то в интервале от 1:10 до 1:2, без колебаний потребовал от британских ученых максимально ускорить работы по данной теме. Нанесение как можно большего ущерба германскому тылу представляло собой суть британской стратегии, а атомная бомба явно представляла собой идеальное оружие для этой задачи. 7 мая 1942 г. британский кабинет формально одобрил план бомбардировочного командования Королевских ВВС об уничтожении 58 крупнейших немецких городов, что должно было оставить без крыши над головой не менее 22 млн человек. В полном соответствии с широкими целями программы «Победа» американцы приняли решение ускорить осуществление будущего Манхэттенского проекта еще до того, как японцы нанесли удар по Перл-Харбору. Даже небольшая вероятность того, что в Германии ведутся работы над аналогичным устройством, требовала от союзников подстраховаться. Однако Третий рейх так и не смог себе позволить аналогичной «страховки».

IV

Сюжет, который разворачивался в этой и предыдущих главах – от империалистических замыслов немцев, основанных на геноциде, до поражения группы армий «Центр» и атомной бомбы, – на первый взгляд может показаться запутанным. Но он отражает в себе «одновременность неодновременного» (Gleichzeitigkeit des Ungleichzeitigen), характерную для этого важнейшего поворотного пункта всемирной истории. Дело не в том, что немецкий империализм в Восточной Европе представлял собой сползание в варварство и отсталость. Нацистская программа геноцида, несомненно, была варварской. Но как мы уже видели, она была привязана к амбициозному проекту колонизации и насильственной модернизации. И дело не в том, что нацистский расизм представлял собой атавистическое явление. Дело в том, что он был анахронизмом. Конкретные проявления немецкого империализма в 1941 г. – жалкие танки, не выдерживающие никакого сравнения с советскими бронированными машинами, потрепанная армия с конными подводами, первобытная жестокость айнзатцгрупп, тщетные попытки соорудить камеры для удушения газом – все это выглядит гротескно примитивным по сравнению с передовой физикой и новейшими технологиями, открывшими дверь в ядерную эру в пустынях Нью-Мексико. Операция «Барбаросса» представляла собой запоздалый и извращенный отросток европейской традиции колониальных завоеваний и переселений – традиции, еще не вполне осознавшей то, что она изжила себя. В этом смысле показательно невежественно-пренебрежительное отношение, проявленное всеми сторонами – не только немцами, но и британцами и американцами, – к боевой мощи Красной армии. Но, как осознал вермахт с большим ущербом для себя, Советский Союз не был объектом, с которым можно было обращаться в духе империализма начала XX в. Германия в 1941 г. столкнулась в Советской России не со «славянской первобытностью», а с первым и наиболее ярким примером успешной «диктатуры экономического развития», и в ходе провалившегося наступления на Москву выяснилась вовсе не отсталость России, а недостаточная модернизация самой Германии.

К 1940-м гг. сложившаяся в XIX веке карта экономической и военной мощи, в которой центральное положение занимали старые государства Западной Европы, осталась в прошлом. Это была наиболее важная ошибка из числа тех, что совершил Третий рейх, пытаясь построить империю на востоке. Становление Америки как экономической сверхдержавы с одной стороны и взрывообразное развитие Советского Союза с другой принципиально изменили глобальный баланс сил. Гитлер знал об этом. Осознание соответствующих рисков явственно просматривается и в Mein Kampf и в его «Второй книге». Та же тема повторялась и в его стратегических оценках 1930-х и начала 1940-х гг. В конце концов, завоевание «жизненного пространства» на Востоке не являлось конечной точкой исторической траектории, на которую вступил Гитлер. Захват природных ресурсов и территорий, не уступающих североамериканским, служил предпосылкой для истинной программы «модернизации» как немецкого общества, так и вооруженных сил страны. Приобретением «жизненного пространства» в американских масштабах Третий рейх надеялся достичь как уровня богатства, как и всеохватывающей глобальной мощи, уже имевшихся у Великобритании и Соединенных Штатов. Но, как четко показали события с июня по декабрь 1941 г., у нацистской Германии не имелось ни времени, ни ресурсов для осуществления этого первого шага.

 

16. Труд, питание и геноцид

После военного кризиса 1941–1942 гг. важнейшей проблемой немецкой военной экономики стала рабочая сила. В тщетных попытках сравняться численностью с Красной армией, имевшей в своем распоряжении вдвое большие людские ресурсы, чем Германия, Третий рейх втянулся в войну на истощение, которого не ощущалось ни в одной из западных держав. В наиболее лаконичном виде эта утечка людских ресурсов показана на рис. 19. За три года с июня 1941 г. по май 1944 г. вермахт ежемесячно терял убитыми на Восточном фронте в среднем почти по 60 тыс. человек. В течение последнего года войны это «кровопускание» достигло поистине катастрофических пропорций.

Способ, которым Третий рейх ответил на этот чудовищный отток людских ресурсов, стал одной из характерных черт гитлеровского режима. Как мы видели, вермахт исчерпал свои источники пополнения уже к началу «Барбароссы». К осени 1941 г. в стране практически не осталось мужчин в возрасте от 20 до 30 лет, не призванных в армию. Свежие когорты подростков в 1942 г. дали вермахту менее миллиона новобранцев, чего хватило лишь для восполнения потерь, причиненных действиями Красной армии. Для того чтобы хоть как-нибудь увеличить численность вооруженных сил, пришлось рассылать повестки прежде освобожденным от призыва немецким мужчинам среднего возраста, многие из которых были заняты в военной экономике. В первой половине 1942 г. в вермахт было призвано не менее 200 тыс. мужчин, работавших на военных заводах. В тот момент, когда Германия отчаянно нуждалась в увеличении производства вооружений, это было катастрофой.

Очевидное решение состояло в дальнейшей мобилизации немецких женщин. Среди исследователей стало обычным явлением сопоставлять мобилизацию германской женской рабочей силы во время Второй мировой войны с британской и отдавать пальму первенства Британии. Однако при этом игнорируется очевидный факт. Как мы видели, уровень занятости немецких женщин на производстве уже в 1939 г. был более высоким, чем тот, который был достигнут в Великобритании к концу войны. Изучив этот вопрос осенью 1943 г., главный статистик Рейхсминистерства труда с помощью данных, весьма неблагосклонных к Германии, пришел к выводу о том, что доля женщин в составе рабочей силы, занятой на военном производстве, составляла 25,4 % в США, 33,1 % в Великобритании и 34 % в Германии. Другое сравнительное исследование, проведенное весной 1944 г., привело к тому же выводу. Хотя по британским правилам призыву формально подлежало гораздо больше возрастов, немецкий уровень мобилизации в реальности превосходил британский. Кроме того, опытные администраторы отвергали неблагоприятные сопоставления с Первой мировой войной. В разгар сражений под Верденом и на Сомме доля участия немецких женщин на рынке труда составляла 45,3 %, что было несколько ниже, чем доля участия их дочерей четверть века спустя. Разумеется, из женского населения Германии можно было выжать еще больше. Но не следует преувеличивать масштабов «безделья». Регистрационная кампания 1943 г., проведенная в рамках «тотальной войны» и охватывавшая всех женщин в возрасте от 16 до 45 лет, выявила всего 1,5 млн потенциальных работниц, среди которых как минимум 700 тыс. могли работать лишь на неполную ставку. Это стало большим разочарованием, но в 1944 г. уполномоченный Рейха по рабочей силе утверждал, что даже имея «такую же власть, как у Сталина», он смог бы дополнительно мобилизовать не более 1 млн женщин. А Ганс Керль, один из самых суровых сторонников тотальной мобилизации, никогда не надеялся больше чем на 700 тыс. дополнительных работниц. Это не такие цифры, которые могли бы серьезно что-нибудь изменить. Германия нуждалась не в сотнях тысяч, а в миллионах дополнительных рабочих рук. И взять их в нужном количестве можно было только в странах оккупированной Европы.

РИС. 19. Ежемесячные безвозвратные потери вермахта на Восточном фронте, июнь 1941 – декабрь 1944 г.

21 марта 1942 г., в день Героев нации, Гитлер назначил гауляйтера Фрица Заукеля на только что созданную должность генерального уполномоченного по мобилизации рабочей силы (GBA). Во многих отношениях этот выбор Гитлера можно рассматривать как противовес назначению Альберта Шпеера на место Фрица Тодта несколькими неделями ранее. В то время как новый министр вооружений был изысканным, утонченным технократом, коренастый, усатый гауляйтер Заукель являлся представителем популистского, «социалистического» крыла Нацистской партии, архетипичным образчиком оторвавшихся от своих корней мелких буржуа. Явные следы плебейского происхождения Заукеля отчетливо прослушиваются в его сильном франконском акценте и напыщенной речи, зафиксированных на аудиограммах Нюрнбергского процесса. И это была вовсе не популистская игра на публику. Заукель родился в 1894 г. в семье почтового служащего и швеи, у которых не нашлось средств даже на то, чтобы дать ему среднее образование. Пустившись в молодости в приключения и плавая матросом на торговых судах, ходивших в Скандинавию, в 1919 г. Заукель вернулся в Германию из французского плена с намерением продолжить образование. Для того чтобы заработать на это денег, он временно устроился токарем на один из больших заводов по производству подшипников в Швайнфурте. К 1923 г. он окончательно отказался от надежд на университетский диплом, женился на дочери мастера, вступил в Нацистскую партию и посвятил свою жизнь политике популистского толка. Заукель, несомненно, представлял собой образец «старого бойца» (Alter Kampfer). В Нюрнберге ему был выдан партийный билет за № 1395? благодаря чему он оказался в самом ядре гитлеровского движения. С 1927 г. он был гауляйтером Тюрингии, превратив свое Gau в один из истинных оплотов национал-социализма. Заукель и после 1933 г. сохранял верность своим корням, активно отстаивая левую линию в нацистской идеологии, сочетая энергичный антисемитизм с глубоким недоверием к либеральному капитализму и проявляя показную заботу о благосостоянии «простых» немецких мужчин и женщин. Кроме того, Заукель не забывал о ярких популистских жестах и «зайцем» отправился на немецкой подводной лодке в один из первых походов против британского Королевского флота.

Однако не стоит недооценивать Заукеля из-за подобных выходок. Простое противопоставление радикального плебея Заукеля и холодного технократа Шпеера вдвойне ошибочно. Как будет показано в следующей главе, такой подход чреват радикальной недооценкой той политической роли, которую играл Альберт Шпеер. Кроме того, при этом серьезно недооценивается и Заукель. Он был не просто верным гитлеровцем. В качестве гауляйтера Тюрингии после 1933 г. он возглавлял один из ключевых региональных центров немецкого военно-промышленного комплекса. Тюрингия, расположенная в центре Германии, находилась на крайнем пределе радиуса действия союзных бомбардировщиков. В городе Иена размещалась фирма Carl Zeiss – один из важнейших поставщиков вермахта. Зуль и Целла-Мелис являлись двумя старейшими центрами оружейного производства в Германии. Компания Rheinmetall, ведущий производитель вооружений в Рейхе после Круппа, содержала крупный завод в Зоммерде. А сам Заукель очень рано осуществил ариизацию фирмы Simsons & Со. – одного из крупнейших в Германии производителей пистолетов, винтовок и пулеметов. В 1936 г. Simsons была включена в состав Wilhelm Gustloff Stiftung, личного оружейного холдинга Заукеля, к началу 1940-х гг. имевшего годовой оборот в несколько сотен миллионов рейхсмарок. Прекрасно осознавая экономический потенциал тюремного комплекса, созданного Гиммлером, Заукель принял меры к тому, чтобы крупнейший из второго поколения концентрационных лагерей был размещен в Бухенвальде, неподалеку от Веймара— административного центра Тюрингии. Наконец, отнюдь не было случайностью то, что именно в Тюрингии располагались подземные заводы для производства первых в мире реактивных истребителей и первых в мире баллистических ракет. Что Фриц Заукель просто не был новичком в индустриальной политике Третьего рейха – это еще мягко сказано.

Получив от Гитлера в марте 1942 г. особые полномочия по привлечению иностранной рабочей силы, гауляйтер Заукель взялся за осуществление одной из самых масштабных программ по использованию принудительного труда в истории. Весной 1941 г. в Германии уже трудилось 1,2 млн военнопленных, главным образом французов, и 1,3 млн «гражданских» работников, преимущественно поляков, совместно составляя 8,4 % рабочей силы. На протяжении 1941 г. число «гражданских» иностранных рабочих выросло еще на миллион человек, прибывших в основном из Польши. Как мы уже видели, в роли инициатора этой программы выступило Рейхсминистерство продовольствия и сельского хозяйства. Потребности промышленности начали диктовать ввоз в Германию иностранных рабочих лишь после поражения под Москвой. Заукель принял соответствующие меры, мобилизовав по всей Европе буквально миллионы трудящихся. В Германию отправляли главным образом молодежь мужского и женского пола. Более половины женщин, набранных в Восточной Европе, составляли девочки и девушки в возрасте от 12 до 22 лет. Их набирали на оккупированных территориях Советского Союза – в Прибалтийских республиках, в Белоруссии, на Украине и в меньшей степени в самой России. Наиболее интенсивный набор рекрутов Заукель производил

в Польше. Но он занимался своим жестоким делом и в протекторате Богемия и Моравия, Франции, Бельгии, Нидерландах и Италии. С января 1942 г. по конец июня 1943 г. Заукель доставил в Германию 2,8 млн новых иностранных рабочих: по 34 тыс. человек – штат крупного завода – в неделю на протяжении 78 недель. К лету 1943 г. общая численность иностранной рабочей силы выросла до 6,5 млн человек, из которых 4,95 млн были гражданскими лицами, а не военнопленными. После лета 1943 г. эти темпы несколько снизились, но Заукель по-прежнему доставлял в страну рабочих. К февралю 1944 г. общее число иностранных гражданских лиц и военнопленных выросло до 7 млн 356 тыс. человек. К осени 1944 г. оно достигло максимума, составив 7 млн 907 тыс. человек. В тот момент на долю иностранных рабочих приходилось более 20 % всей германской рабочей силы. Иностранцами были более трети всех рабочих, трудившихся на оружейных предприятиях Третьего рейха. На заводах Reichswerke Hermann Göring и люфтваффе доля иностранной рабочей силы сплошь и рядом превышала 40 %. На отдельных производственных линиях она могла быть еще более высокой. Как похвалялся в июне 1943 г. статс-секретарь Мильх, бомбардировщики Ju-87 «Штука» «на 80 % производятся русскими».

С тех пор как нюрнбергский трибунал ввел в дискуссию термин «рабский труд», программу Заукеля не раз называли допотопной и фараоновской. Такие определения, несомненно, отражают возраставшую жестокость средств, к которым прибегал Заукель при наборе «своих» рабочих. Но используя подобные намеки на варварскую древность, сплошь и рядом упускают из виду то, что немецкая программа использования иностранной рабочей силы отвечала самым элементарным принципам классической экономики. В Германии начиная с 1939 г. наблюдался крайний дефицит рабочих рук. При этом производительность труда была в Германии намного выше, чем во всех других странах материковой Европы. Поэтому «экономический диктатор» поступал вполне разумно, перемещая европейских трудящихся на заводы Рейха. Тот факт, что Заукель с его путаной национал-социалистической риторикой не соответствовал идеальному типу технократа, не должен заслонять от нас рациональной мотивации, стоявшей за его действиями.

Разумеется, принудительный наем рабочей силы приводил к дорогостоящим «побочным эффектам» на территориях, оккупированных Германией. В дальнейшем именно это убедило Альберта Шпеера в том, что нужно расширять объемы торговли с Францией вместо того, чтобы в последний момент пытаться вывезти из нее миллионы новых работников. Однако логика этой «европейской стратегии» носила политический, а не экономический характер. Шпеер хотел стабилизировать отношения с западной соседкой Германии, а также избавиться от Заукеля. В экономическом смысле с учетом отчаянной нехватки рабочей силы в Германии и непрерывно возраставшего разрыва в производительности между Германией и разваливавшейся французской экономикой стимул к тому, чтобы ввезти в Рейх как можно больше трудящихся, оставался сильным. Важно, что в Берлине даже в 1944 г. никто никогда не ставил под сомнение необходимость и дальше силой вывозить рабочих из Польши и СССР. Если набор рабочей силы в Западной Европе прекратился во второй половине 1943 г., то на востоке он продолжал осуществляться с прежней жестокостью. С октября 1943 г. по лето 1944 г. немецкие армии, отступавшие на востоке, вывезли из зоны боевых действий на работу в Германии более 400 тыс. человек.

Таким образом, в самом элементарном смысле непосредственная реакция Третьего рейха на зимний кризис 1941–1942 гг. была вполне «рациональной». В Германии не хватало рабочей силы. По любым западным стандартам не существовало никакой возможности повысить уровень мобилизации местной рабочей силы. Поэтому гауляйтер Заукель и его подчиненные расстарались и ввезли в Германию буквально миллионы иностранных рабочих. В итоге на финальных этапах войны Третий рейх превратился в общество, ставшее домом как минимум для такого же числа иностранцев, как и современная «мультикультурная» Германия. Вследствие того, что молодые работники в большинстве своем были призваны в армию, доля иностранцев в составе рабочей силы – и в промышленности, и в сельском хозяйстве – была намного более высокой, чем когда-либо до или после в истории страны. До 1942 г. присутствие зарубежных рабочих было наиболее заметно в деревне. Но благодаря грандиозным усилиям Заукеля по набору иностранных рабочих Берлин, Гамбург, Кельн, Мюнхен и все другие германские промышленные города оказались переполнены мужчинами и женщинами, вывезенными из всех уголков нацистской империи. В больших и малых городах появилось множество лагерей и общежитий для иностранных рабочих. Например, в одном лишь Мюнхене – столице Баварии – насчитывалось не менее 120 лагерей военнопленных, 286 лагерей барачного типа и общежитий для иностранных гражданских лиц, 7 филиалов концентрационных лагерей и 2 исправительно-трудовых учреждения, а также публичный дом для иностранных рабочих. Общая вместимость лагерей превышала 80 тыс. коек. Больше всего иностранных рабочих в Мюнхене трудилось на BMW – одном из главных поставщиков авиационных двигателей для люфтваффе. В сентябре 1944 г. только на мюнхенских заводах BMW было занято более 16600 иностранных рабочих, проживавших в 11 специальных заведениях, включая лагерь военнопленных и пользовавшийся особенно дурной славой филиал концлагеря Дахау в мюнхенском пригороде Аллахе.

I

Изучая такое сложное явление, как насильственная миграция, не следует забывать, что так называемые либеральные общества на протяжении последних полутора столетий нередко парадоксальным образом реагировали на миграционные потоки, вызванные стремительными экономическими изменениями. По сей день буквально все богатые страны мира осуществляют в высшей степени противоречивую миграционную политику, а их политики стараются (не всегда успешно) найти хоть сколько-нибудь рациональное решение проблем миграции, предоставления убежища и межэтнических отношений. Третий рейх представлял собой полную противоположность либеральному обществу. Как мы уже видели, всего за несколько месяцев до того, как Заукель приступил к осуществлению своей программы по привлечению иностранной рабочей силы, в нацистской Германии были разработаны многочисленные программы массового уничтожения людей, беспрецедентные по своим масштабам и свирепости. Более того, мы знаем, что для программы по привлечению рабочей силы еще с весны 1940 г., когда только началось ее выполнение, была характерна жестокая расовая дискриминация. Такое положение сохранялось и после 1942 г., несмотря на то что главным приоритетом было обеспечение страны рабочей силой. Результатом стало тяжелое противоречие. С одной стороны, гауляйтер Заукель прикладывал все силы к тому, чтобы мобилизовать миллионы трудящихся для работы в Рейхе. В то же самое время С С и вермахт сознательно уничтожали миллионы человек, которые тоже вполне могли бы трудиться на немецкую военную промышленность. В связи с ключевой проблемой рабочей силы трудно избежать впечатления, что Третий рейх столкнулся с неразрешимым противоречием между своей кровавой расовой идеологией и практическими потребностями экономики.

Это противоречие впервые ярко проявилось после того, как в первые месяцы операции «Барбаросса» в плен попали миллионы красноармейцев. Как мы уже видели, вермахт первоначально решил заморить голодом целые армии превосходной рабочей силы. И все же еще в ноябре 1941 г., в условиях тупика на Восточном фронте, Гитлер принял решение об использовании советских военнопленных, причем не только в прифронтовых регионах, но и в самой Германии. В течение следующих месяцев в Германию были доставлены сотни тысяч человек, но их по-прежнему содержали в нечеловеческих условиях, что привело к массовой смертности в лагерях военнопленных в самой Германии и к дальнейшей растрате рабочей силы. Еще до назначения Заукеля военно-экономическое управление ОКБ и рейхсгруппа по промышленности сетовали Министерству продовольствия на то, что бессмысленно ввозить в страну сотни тысяч работников, чтобы морить их здесь голодом. В начале марта завод Mitteldeutsche Motorenwerke, выполнявший заказы Министерства авиации, был вынужден обозначить различие между использованием трудящихся с востока в качестве строительных рабочих и при производстве авиамоторов: «Если в случае дорожного строительства на востоке мы используем 2000 русских и в результате их неадекватного обеспечения продовольствием теряем несколько сотен русских за квартал, нехватка рабочей силы может быть восполнена за счет новых русских». С другой стороны, «На оружейном заводе просто невозможно моментально заменить человека, работающего на специальном станке, на другого работника».

Такому же противоречивому обращению, пусть и не принимавшему столь крайних форм, подвергались и гражданские «остарбайтеры», во все более значительных количествах ввозившиеся в Германию в 1942 г. В частности, это объяснялось тем, что сам успех предпринятых Заукелем мер застал врасплох местные власти страны. Летом 1942 г. в крупные промышленные центры буквально ежедневно прибывали тысячи новых работников. Было невозможно обеспечить их адекватным жильем и питанием. В разных городах и у разных нанимателей дело обстояло по-разному, но во многих случаях, и возможно, в первую очередь в тех регионах, где была сосредоточена тяжелая промышленность, сложилась ужасающая ситуация. В декабре 1942 г. следственная комиссия Восточного министерства и Wistab Ost обследовала лагеря «остарбайтеров» по всему Руру и составила отчет, пронизанный ощущением шока. Особо угнетающее впечатление на комиссию произвел лагерь, находившийся в ведении Bochumer Verein, входившего в состав треста Vestag, где она увидела «неизгладимую» «картину горя и лишений». «Несентиментальные» чиновники, имевшие обширный опыт работы на востоке, обычно такими словами не разбрасывались. Кроме того, подобные описания подтверждались и поведением самих «остарбайтеров». Англо-американскую публику на протяжении

десятилетий потчевали историями о смелых побегах пленных британских и американских летчиков и солдат. Однако начиная с 1942 г. их многократно превосходили в численности беглые советские военнопленные и «остарбайтеры». С апреля по июль 1942 г. число советских беглецов выросло с 2059 до 22603. В августе 1942 г. гестапо прогнозировало, что в ближайшие месяцы ему придется иметь дело еще с 30 тыс. побегов. По утверждениям гестапо, из 42714 иностранных работников, в апреле – июле 1942 г. числившихся в побеге, было поймано 34457. Но с учетом таких цифр было явно непрактично обходиться традиционными полицейскими методами. В сентябре 1942 г. сам шеф гестапо, группенфюрер С С Генрих Мюллер, лично взял на себя контроль над работниками с востока. Вместо того чтобы объявлять в розыск десятки тысяч отдельных беглецов, он создал новую всеобъемлющую систему полицейских застав на всех главных дорогах, железнодорожных станциях и в городах страны.

К осени 1942 г. по причине ситуации, наблюдавшейся в лагерях, десятки тысяч полумертвых «остарбайтеров» пришлось отправить обратно на восток в кошмарных условиях. В сентябре один из эшелонов описывался в таких апокалиптических выражениях: «Возвращающийся поезд вез мертвых пассажиров. Женщины, ехавшие на этом поезде, рожали в пути детей, которых на ходу выбрасывали из открытого окна. В том же вагоне находились люди, больные туберкулезом и венерическими болезнями. Умирающие лежали в товарных вагонах, где не было даже соломы, и одного из умерших <…> выбросили на насыпь». Несомненно, что этому описанию свойственна эпическая библейская тональность, что-то можно объяснить художественным преувеличением. Однако ряд донесений подтверждает заявление о том, что трупы истощенных «остарбайтеров» выбрасывали из вагонов на железнодорожные пути, не говоря уже о том, что эшелоны с «остарбайтерами», лишенные элементарных санитарно-бытовых удобств, сплошь и рядом часами простаивали на запасных путях, прямо на глазах у обычных пассажиров-немцев. Вскоре благодаря изустной передаче и письмам, отправлявшимся на родину, широкое распространение получили слухи о том, какое обращение ожидает «остарбайтеров» в Германии. Не удивительно, что в сентябре 1942 г. начальство украинских лагерей для иностранных рабочих сообщало о «Transportangstpsychosen» (психозе страха перед транспортом). К концу лета поток рабочих-добровольцев совершенно иссяк, что, в свою очередь, привело к эскалации насилия со стороны агентов Заукеля, принимавшей самые крайние формы.

Впрочем, все эти ужасы бледнеют на фоне еще более шокирующего противоречия, порожденного к жизни набиравшей размах немецкой кампанией геноцида евреев. За кризисом рабочей силы, вызванным поражением под Москвой, через несколько месяцев последовал пик холокоста, пришедшийся на вторую половину 1942 г. Как мы уже видели, казни, осуществлявшиеся айнзатцгруппами на советской территории, начались уже в июне 1941 г., а массовые расстрелы продолжались в оккупированных регионах Советского Союза вплоть до окончательного изгнания германских войск в 1944 г. Но геноцид евреев достиг максимума в 1942 г., когда было принято решение о ликвидации еврейского населения довоенной Польши, насчитывавшего существенно больше 2 млн человек. Сотни тысяч человек были расстреляны, погибли от непосильного труда или умерли от голода и болезней в гетто. Однако основная работа по ликвидации еврейского населения Польши производилась в трех специальных центрах уничтожения – в Треблинке, Собиборе и Хелмно, – а также в газовых камерах концлагеря Аушвиц. В то время как первые три были закрыты в 1943 г., Аушвиц продолжал работать, став концом пути для сотен тысяч евреев со всей Западной Европы в 1942 и 1943 г. и для венгерских евреев в 1944 г.

Даже если считать, что что евреев ожидали лишь самые тяжелые формы физического труда, холокост сопровождался уничтожением рабочей силы в катастрофических масштабах. Согласно скромным оценкам самих немцев, холокост унес жизни не менее 2,4 млн потенциальных работников. С учетом прочих массовых убийств, совершенных нацистским режимом начиная с января 1942 г., мы приходим к чудовищному итогу. Из 1,65 млн заключенных концентрационных лагерей, в тот или иной момент занятых в немецкой экономике – речь идет о лагерях, не принимавших участия в последнем этапе «Окончательного решения», – войну пережило не более 475 тыс. человек. Это означает смерть не менее 1,1 млн трудящихся, причем по крайней мере 800 тыс. из этого числа не значатся среди жертв холокоста. Войну пережило менее половины из 1,95 млн советских военнопленных, которые, как считается, использовались на работах в Германии после ноября 1941 г. Таким образом, не исключено, что до миллиона советских пленных умерло уже после того, как было признано, что они могут внести свой вклад в военную экономику Рейха. Еще 2 миллиона умерло от голода зимой 1941–1942 г. Согласно оценкам, из 2 млн 775 тыс. советских гражданских лиц, учтенных в статистике по трудившимся в Германии в 1941–1945 гг., не менее 170 тыс. умерло во время пребывания в Рейхе. Эта оценка почти наверняка занижена, так как она не учитывает «истощенных» трудящихся, подвергшихся репатриации на восточные территории с неизвестным исходом. Самое неприятное то, что эти цифры пренебрегают несоответствием (в немецкой статистике) между депортированными с восточных территорий и зарегистрированными в качестве работающих в Рейхе. Разрыв между этими цифрами составляет сотни тысяч. Аналогичные вопросы связаны с данными по польским работникам, из числа которых во время пребывания в Германии умерло не менее 130 тыс. В том, что касается «западных трудящихся», наиболее пострадавшей группой являлись итальянские солдаты, интернированные немцами после капитуляции Италии осенью 1943 г. Из этих несчастных не менее 32 тыс. умерло от голода и непосильного труда зимой 1943–1944 гг. Суммируя число подобных жертв среди различных категорий подневольной рабочей силы, относящееся к периоду после января 1942 г., мы приходим к выводу о том, что число трудящихся-неевреев, ставших жертвами нацистского режима, могло составлять 2,4 млн человек. Прибавив к этой цифре не менее 2,4 млн потенциальных еврейских работников, мы получаем, что Третьим рейхом после военного кризиса 1941–1942 гг. было погублено не менее 4,8 млн трудящихся – и почти 7 млн, если учитывать советских военнопленных, замученных в 1941 г.

II

Эти ошеломляющие цифры могут привести нас к выводу о том, что для режима, существовавшего в Третьем рейхе, экономические соображения имели лишь второстепенное значение. В конечном счете приоритет политики был абсолютным. Об этом неопровержимо свидетельствует уничтожение миллионов расовых врагов, вне зависимости от их потенциальной полезности для военной экономики Рейха.

Очевидно, было бы абсурдом совершенно отрицать убедительность этого аргумента. Однако на протяжении трех последних десятилетий историки накопили массу фактов, из которых складывается намного менее однозначная картина. Эту проблему можно изучать сквозь призму компромисса между более и менее идеологизированными элементами нацистского режима. Если признать, что уничтожение евреев являлось идеологической целью самой по себе и даже «идеей фикс» нацистского руководства, то мы получим возможность увидеть в программе принудительного труда и в геноциде явления, скорее дополнявшие друг друга, нежели противоречившие друг другу. Благодаря успехам гауляйтера Заукеля в привлечении миллионов трудящихся из стран Восточной и Западной Европы возникло впечатление, что без евреев можно обойтись. Только в Польше и на Украине евреи представляли собой достаточно заметное меньшинство. Во всех прочих местах их можно было убивать, не опасаясь серьезного снижения численности рабочей силы, находившейся в распоряжении Германии. Более того, этот процесс уничтожения подчинялся независимой бюрократической логике, поскольку он осуществлялся проявлявшими собственную инициативу и обладавшими собственным авторитетом СС, и, в первую очередь, PCX А при поддержке главных вождей – Гитлера и Гиммлера. Эта интерпретация подкрепляется и документами из архивов восточноевропейских оккупационных учреждений среднего звена. В них содержатся указания на то, что местные служащие С С выступали за уничтожение квалифицированных еврейских трудящихся вопреки интересам вермахта и других организаций, использовавших их в военной экономике: можно сослаться на историю знаменитого Оскара Шиндлера, работавшего в Генерал-губернаторстве. В этих документах С С предстают убежденным меньшинством, активно навязывающим программу геноцида евреев несговорчивой военной администрации. Как мы увидим далее, самому Гиммлеру было свойственно предаваться подобной риторике в связи с ликвидацией польских гетто в 1942 и 1943 г. С этой точки зрения холокост может рассматриваться как уступка, вырванная у прагматического крыла государственной администрации идеологизированным руководством СС. Это была уступка идеологии, ставшая возможной благодаря успехам Заукеля при привлечении нееврейской рабочей силы со всей Европы. От работников-евреев можно было отказаться, поскольку их как будто бы всегда можно было заменить другими работниками.

Однако на самом деле, несмотря на риторику, которой увлекался Гиммлер, С С при уничтожении еврейского населения не оставались глухи к экономическим соображениям. Практически каждая акция уничтожения начиналась со стандартного этапа «отбора». Население делилось на трудоспособных и нетрудоспособных. Это означало, что после отказа от моральных табу первыми обычно убивали женщин, детей и стариков – особенно в 1942 г., на пике геноцида. При расправе с крупными еврейскими общинами на Украине и в Галиции эсэсовцы в нескольких случаях снова и снова возвращались в одно и то же место, последовательно уничтожая его еврейское население до тех пор, пока не оставалось только «незаменимое ядро». Во многих случаях этот трудоспособный остаток общины переселяли для дальнейшей эксплуатации в центральное гетто, которое окончательно ликвидировалось в 1943 или даже в 1944 г. В Польше такой подход впервые стал практиковаться в конце 1941 г. на территории Вартегау – одной из провинций, присоединенных к Германии. Те проживавшие в Вартегау евреи, которых сочли нетрудоспособными, входили в число первых жертв экспериментальной газовой камеры в Хелмно. Тех, кого еще можно было эксплуатировать, свезли в гетто Лодзи (Лицманнштадта), остававшееся центром военного производства до начала 1944 г. Так сложился порядок, соблюдавшийся при «очистке» Генерал-губернаторства от еврейского населения, составлявшего, согласно оценке, прозвучавшей на Ванзейской конференции, не менее 2,28 млн человек. При этом главным принципом также являлся «отбор». В Люблинском округе, которым управлял Одило Глобочник, еврейскому совету в начале 1942 г. было приказано выдавать удостоверения личности и составить списки всех евреев, «не занимающихся производительным трудом». Согласно записи в дневнике Геббельса, сделанной весной 1942 г., предполагалось, что «60 % будет ликвидировано и лишь 40 % можно будет использовать в качестве рабочей силы».

Судя по всему первоначальные замыслы в отношении группы, отобранной в качестве рабочей силы, были обрисованы Гейдрихом на совещании в Ванзее. Ее следовало разделить на мужчин и женщин и уморить непосильным трудом на многочисленных строительных площадках, создававшихся в соответствии с Generalplan Ost. По крайней мере вплоть до осени 1942 г. «Генеральный план» оставался вполне актуален. 16 июля 1942 г. Гиммлер посетил своего доверенного массажиста Феликса Керстена, светясь от радости. Его возбуждение было вызвано состоявшейся несколькими днями ранее встречей с Гитлером, на которой он представил фюреру окончательный вариант Генерального плана, а также карты и архитектурные планы немецких крестьянских поселений. Гитлер, чьи армии в ходе последнего большого летнего наступления вермахта рвались к Кавказу, снова был убежден в том, что война на востоке вскоре окончится победой. Как рассказывал Гиммлер, «Фюрер не только выслушал меня, он даже воздерживался от непрерывных замечаний, вопреки своей обычной привычке <…> сегодня фюрер даже одобрил мои предложения, задавал вопросы и обращал мое внимание на важные детали». «Сегодня самый счастливый день моей жизни, – заявил Гиммлер. – Теперь можно реализовать все, что я замышлял и планировал в малых масштабах. Я немедленно возьмусь за дело в больших масштабах…».

Ключевой момент здесь заключается в том, что Гиммлер всегда отличался очень своеобразными представлениями о еврейской рабочей силе. Они были тесно связаны с грандиозными строительными планами, содержащимися в Generalplan Ost, и в целом сводились к фантазиям об отрядах рабов, трудившихся под надзором С С в сотнях, если не в тысячах километрах к востоку от Рейха. В то же время Гиммлер последовательно выступал против использования евреев в промышленности, особенно на военном производстве. Подобный труд следовало как можно скорее поручить другим группам иностранной рабочей силы. Лишь после Сталинграда, когда планы скорейшего создания немецких поселений на востоке были забыты, Гиммлер утратил всякий интерес к сохранению какой-либо еврейской рабочей силы. Однако к тому моменту в Польше уцелели лишь те евреи, которые работали на немецких заводах и были сосредоточены в нескольких крупных трудовых лагерях и гетто. Гиммлеру не потребовалось менять свою позицию, чтобы в 1943 г. настаивать на их ликвидации.

Евреи, доставлявшиеся из Западной и Юго-Восточной Европы в Аушвиц и в другие лагеря, проходили через ту же ключевую процедуру. Нередко живой груз эшелонов еще в пункте отправления зачисляли либо в состав рабочей силы, либо в кандидаты на немедленное уничтожение. В других случаях отбор производился эсэсовцами на станции в Аушвице. По осторожным оценкам, в 1941–1945 гг. в Аушвиц было депортировано 1,1 млн евреев, goo тыс. из их числа были убиты сразу, а 200 тыс. использовались на принудительных работах. Разумеется, те представляли собой лишь отсрочку от казни. Но для тех, кто не был немедленно отправлен в газовые камеры, процесс уничтожения нередко растягивался на месяцы, если не на годы. И несмотря на свое ключевое значение в качестве фабрики смерти, Аушвиц никогда не утрачивал своего первоначального предназначения как трудового лагеря. Помимо 200 тыс. евреев, отобранных для работы, в лагерь постоянно прибывали и неевреи: 140 тыс. поляков, примерно 20 тыс. цыган из разных стран, более 10 тыс. советских военнопленных и более 10 тыс. заключенных других национальностей. Всего в документах Auschwitz Stammlager зафиксировано в качестве узников 400 тыс. человек, половину из которых составляли евреи.

Условия, в которых находились заключенные, особенно евреи, были такими ужасающими, что большинство из узников умирало в течение нескольких месяцев. Кроме того, десятки тысяч заключенных перемещались из одного концентрационного лагеря в другой, в зависимости от потребностей. Сам Аушвиц достиг максимальной численности осенью 1943 г., когда в этом лагерном комплексе насчитывалось до тыс. заключенных. В каждый конкретный момент работоспособными считалось 50–60 % от их числа. Эта рабочая сила никогда не использовалась на отдаленных строительных площадках Генерального плана, вопреки намерениям, существовавшим при расширении лагеря в 1941 г. Тем не менее большинство работ, для которых использовали заключенных, было так или иначе связано с программой германизации востока, начало которой было положено в самом Аушвице. Заключенные лагеря участвовали в строительстве престижного химического завода IG Farben в Аушвице-Моновице, как и многих других промышленных предприятий, разбросанных по всей Восточной Силезии. Тем самым они закладывали основы силезского промышленного комплекса, который должен был стать соперником Рура. И все же большинство заключенных трудилось в самом лагере, который являлся бастионом немецкой колонизации востока в не меньшей степени, чем выраставшие вокруг него намного более крупные промышленные предприятия. К 1942 г. архитекторы С С начертили планы постоянного комплекса производств с использованием рабского труда в Аушвице-Биркенау, включавшего не менее 600 строений. Более 300 из них успели построить до окончания войны. Кроме того, тысячи заключенных трудились на ферме площадью в 4 тыс. га, которую создал Гиммлер поблизости от Аушвица с тем, чтобы сделать его ведущим центром агрономических исследований на германском востоке. С тем чтобы поддерживать жизнедеятельность самого лагеря, С С основали множество мелких промышленных предприятий, включая цементный завод, карьер, бойню, молокозавод и лагерную пекарню. Эти предприятия СС лишь на завершающих этапах войны уступили место собственно военному производству. Такое сочетание труда и убийств достигло в Аушвице максимального размаха летом 1944 г., когда сюда прибыли венгерские евреи, став последней крупной группой, попавшей в машину массового уничтожения. В то время как газовые камеры работали на полную мощность, умерщвляя сотни тысяч венгерских евреев, сочтенных нетрудоспособными, десятки тысяч молодых мужчин и женщин были отправлены на важнейшие военные заводы Рейха, разбросанные по всей Германии.

В случае холокоста идеологические императивы явно играли важнейшую роль, но в зависимости от обстоятельств они могли уступать место прагматичным компромиссам. И наоборот, программу Заукеля по принудительному привлечению рабочей силы можно назвать компромиссом между идеологией и практическими потребностями, но с обратным знаком. Главными были запросы военной экономики, но их приходилось примирять с идеологическими требованиями. Как мы уже видели, в момент вторжения Германии в Польшу в 1939 г. никто не собирался отправлять на немецкие фермы «армию» польских работников. Гиммлер как шеф полиции неохотно уступил требованиям Бакке, но выдвинул жесткие условия. Для всех причастных было ясно, что эти условия контрпродуктивны в том смысле, что они делали добровольный наем практически невозможным и снижали производительность работников, доставленных в Германию. Однако гитлеровский режим вложил слишком много сил в проект создания расово чистого общества, чтобы так просто от него отказываться. Имея это в виду, мы можем приписать первые неудачи программы по привлечению «остарбайтеров», случившиеся в 1942 г., медленному устранению этого противоречия между идеологией и прагматическими потребностями. Что касается Заукеля, то он, по-видимому, прилагал все усилия к тому, чтобы «его» работники, оказавшись в Германии, подвергались достаточно хорошему обращению, которое бы позволяло им вносить продуктивный вклад в работу военной экономики Рейха. Более того, программа по привлечению иностранной рабочей силы должна была служить и идеологической цели, разнося по всей Европе известия о тех благах, которые принесла простым трудящимся национал-социалистическая революция. Однако старые привычки отмирали с трудом. Администрация трудовых лагерей для иностранцев зачастую проявляла небрежность и произвол при выдаче продовольствия. Обитатели лагерей в большинстве случаев не получали в полном объеме питание по нормам, установленным Рейхсминистерством продовольствия. Нам известно несколько хорошо задокументированных случаев хищений, когда продукты, предназначавшиеся для работников Заукеля, попадали на черный рынок. Повседневный, низовой расизм, распространенный среди немецкого населения, находил выражение в упорных слухах о том, что иностранные гражданские лица пользуются незаслуженными привилегиями. Особенно часто мишенью нападок становились итальянцы, которым выдавали много фруктов и овощей, в соответствии с привычным для них рационом. Принципы догматического расизма, которым были заражены и верхи и низы, затрудняли разработку программы по рациональному использованию иностранной рабочей силы. Тем не менее очевидно, что к осени 1942 г. немецкая промышленность приступила к систематическому поиску ответов на новые вопросы, связанные с организацией труда. Какого обращения заслуживают различные категории иностранных работников? Какие меры по повышению производительности труда являются допустимыми? Насколько далеко могут заходить мастера и управляющие, добиваясь от своих иностранных работников максимального производства?

Немецкое руководство особенно сильно занимал вопрос телесных наказаний. Вправе ли фирмы допускать побои нерадивых работников? Заукель как генеральный уполномоченный утверждал, что телесные наказания равнозначны простому нападению (без отягчающих обстоятельств) и именно в таком качестве должны рассматриваться в судах. Иностранные работники должны подчиняться строжайшей дисциплине, но ответственность за ее поддержание следует возложить на полицию, суды и С С, которые могут использовать в качестве мощных мер воздействия исправительно-трудовые и концентрационные лагеря. Однако подобные процедуры были затяжными и нередко приводили к тому, что наниматель «терял» соответствующего работника. Во многих случаях казалось явно более эффективным решить вопрос прямо на рабочем месте. В конце концов случайное физическое насилие было обычным делом в германской промышленности и особенно в угольных шахтах, где вопрос о должном использовании «остарбайтеров» стоял наиболее остро. Как мы уже видели, нехватка угля и шахтеров являлась ключевой проблемой военной экономики Германии еще с весны 1941 г. Обеспечение углекопами шахт Пауля Плейгера, от которого требовали роста объемов добычи, входило в число важнейших приоритетов Заукеля. Но эти работники, не получая еды и не соблюдая дисциплину, были бы бесполезны для немецкой военной экономики. По этой причине Плейгер поддержал Заукеля в просьбе выделять для них больше продовольствия. Не получая для своих шахтеров дополнительных калорий, белков и жиров, Плейгер просто не мог выдавать на-гора уголь, в котором так отчаянно нуждалась тяжелая промышленность страны. Однако вместе с тем Плейгер выступал за систематическое использование силовых методов. В начале октября 1942 г. Плейгер вместе с Робертом Леем из Германского трудового фронта провел в роскошном отеле «Кайзерхоф» в Эссене рабочую встречу управляющих рурскими шахтами. В качестве главы Трудового фронта Лей совместно с Заукелем отвечал за надзор над иностранной рабочей силой. Ключевым пунктом в программе заседания в «Кайзерхофе» являлся вопрос об «обращении с русскими». Интереснейшая дословная запись этого совещания, которую сделал управляющий Krupp, является не только шокирующим документом, обличающим жестокое обращение с иностранной рабочей силой. Помимо этого, она вскрывает те страхи, которые одолевали руководителей немецкой промышленности всякий раз, как они находили время задуматься о ситуации, в которой оказался Третий рейх. Роберт Лей, как обычно, был пьян. А в пьяном виде он был склонен говорить то, что было у него на уме: «Уголь должен добываться любой ценой. Если не благодаря вам, господа, то вопреки вам». Если Рур не справится с этим делом, то остановится вся германская военная промышленность, а в тот момент, когда идет битва в Сталинграде, это будет означать катастрофу. «После нас ничего не останется, со всем будет покончено <…> Германия погибнет. Всех убьют, сожгут и уничтожат. В конце концов мы сожгли за собой все мосты, причем сознательно. Мы практически решили еврейский вопрос в Германии. Одно это приводит в содрогание». В условиях, когда на карту поставлено столь многое, неуместны ни сострадание, ни излишние церемонии. Никакие меры принуждения не будут чрезмерными, и Лей ожидал, что управляющие шахт поддержат своих бригадиров при насаждении необходимой дисциплины. Как выразился Лей, «если русскую свинью нужно избить», то сделать это придется простому немецкому рабочему: «Вы не станете этого делать и я не стану». Желая убедиться, что слова Лея дошли до управляющих шахт, Плейгер добавил с характерным для него цинизмом: «Под землей темно, а до Берлина далеко». Лей и Плейгер явно ожидали, что немецкие шахтеры будут игнорировать лицемерные инструкции Заукеля. Если «остарбайтеры» не работают, то их надо бить. Но если наниматели все же предпочитали более формальные дисциплинарные меры, то они всегда могли рассчитывать на Гиммлера с его полицией. Плейгер с энтузиазмом сослался на результаты, достигнутые в «небольшом, но образцовом концентрационном лагере», использовавшемся им для того, чтобы обучить дисциплине своих рабочих с Reichswerke.

В те же дни, когда состоялась встреча в «Кайзерхофе», в горнорудной отрасли Верхней Силезии опробовали новую систему, в рамках которой главным средством поддержания дисциплины были нормы питания. Немецкие наниматели широко использовали разнообразные бонусы. Однако Гюнтер Фалькенган, генеральный директор Plessschen Werke— шахты, обслуживавшей силезский химический комплекс IG Farben, – поднял надбавки на новый уровень, где они стали обозначать границу между жизнью и смертью. Согласно системе, названной им Leis-tungsernahrung («питание с учетом выработки»), он разделил своих «остарбайтеров» на три категории. Обычный паек получали только те, кто выполнял стандартную, среднюю норму. Тем, кто не выполнял дневную норму, полагался лишь уменьшенный паек. Сэкономленное таким образом продовольствие доставалось в виде бонуса тем, кто перевыполнял норму. Сущность этой системы состояла в перераспределении дефицита. Она не подразумевала общего увеличения продовольственных пайков. Сильные просто вознаграждались за счет слабых. Принципиальная идея заключалась в том, чтобы обеспечивать питанием тех работников, которые наиболее производительно расходовали все потребленные калории. Для «остарбайтеров» это означало нечто вроде сортировки по степени пригодности. Тем, кто не выполнял норму, угрожал смертоносный порочный круг недоедания и дальнейшего ослабления. Фалькенган также возглавлял государственную угольную организацию Верхней Силезии и с его подачи эта система питания с учетом выработки вскоре распространилась по всему региону. К 1943 г. она получила общенациональное признание. Альберт Шпеер лично рекомендовал ее в своем обращении по итогам года. К концу 1944 г. «питание с учетом выработки» приказом Министерства вооружений было объявлено стандартной практикой при использовании труда «остарбайтеров».

Самым поразительным проявлением складывавшегося компромисса между идеологией и прагматизмом являлась практика «уничтожения посредством труда» (Vernichtung durch Arbeit). Концентрационные лагеря СС, в противоположность созданным в 1942 г. лагерям уничтожения, имели постоянных обитателей, часть которых еще с конца 1930-х гг. была задействована на индустриальных стройках СС. В 1942 г., в условиях кризиса рабочей силы, поразившего Рейх, Гиммлер энергично выступал за более широкое использование узников лагерей на различных работах. Однако в тот момент общая численность заключенных была слишком мала для того, чтобы их труд внес заметный вклад в военное производство. Поэтому начиная с 1942 г. С С сознательно проводили политику увеличения численности заключенных в концлагерях и легитимизации этих учреждений как поставщиков услуг для военной экономики. Ответственность за это была возложена на экономическое управление С С во главе с Освальдом Полем, контролировавшее те концентрационные лагеря, которые создавались не только для осуществления «Окончательного решения» – в первую очередь Дахау, Маутхаузен, Заксенхаузен, Бухенвальд, Майданек, Штуттгоф и Аушвиц. Под руководством Поля население концентрационных лагерей выросло в разы. Значительную часть новых заключенных составляли евреи – мужчины и женщины, по той или иной причине избавленные от немедленного уничтожения. Однако в большинстве своем узники концлагерей были немецкими политзаключенными, советскими военнопленными, пытавшимися бежать или по какой-либо иной причине взятыми гестапо на заметку, и «остарбайтерами», подвергнутыми наказанию. Некоторые несчастные были просто завербованными иностранцами, которых передавали С С для пополнения лагерной рабочей силы.

Первым лагерем, в широких масштабах начавшим использовать труд своих заключенных, был Аушвиц, чьи узники работали не только на строительстве завода IG Farben в Моновице, но и на сооружении предприятий тяжелой промышленности по всей Силезии. Примеру Аушвица последовал Ораниенбург, в сентябре 1942 г. командировавший 800 заключенных на завод Хейнкеля, и Равенсбрюк, поставлявший работниц для Siemens. Вскоре и Маутхаузен наладил сотрудничество со Steyr Daimler Puch. Заксенхаузен обслуживал завод Daimler-Benz в Генсхагене. Дахау поддерживал деловые отношения с BMW. В число других важных партнеров С С входили Reichswerke Hermann Göring, завод VW в Фаллерслебене, Akkumulatorenfabrik AG в Ганновере и Rax – филиал Henschel в Вене. Вплоть до конца 1943 г. главным эксплуататором труда заключенных в промышленности, несомненно, оставались авиазаводы, причем тон задавали Heinkel, Messerschmitt и BMW. Но на поздних этапах войны не найдется ни одного нового крупного военного завода, который не был бы рассчитан на использование лагерного труда. 23 февраля 1944 г. Альберт Шпеер направил «дорогому соратнику по партии Гиммлеру» личное послание с просьбой о принятии всех мер к тому, чтобы оружейные предприятия получали из лагерей рабочую силу. И Гиммлер не стал ему отказывать. Согласно оценкам, к концу 1944 г. лагеря Гиммлера давали германской военной экономике не менее 500 тыс. рабочих, или примерно 5 % всей промышленной рабочей силы; еще 140 тыс. под контролем С С трудились на строительстве гигантских подземных заводов, 130 тыс. работали на организацию Тодта, ответственную за строительство на оккупированных территориях, и 230 тыс. было передано в распоряжение частных предприятий.

Во всех концентрационных лагерях производительный труд сочетался с жестоким обращением, переутомлением и недоеданием, являвшимися причиной высокой смертности. Это происходило на глазах у немецких управляющих и рабочих, не говоря уже о гражданском населении в целом, которое нередко проживало по соседству с филиалами лагерей, такими как лагерь BMW в Аллахе. По большому счету уничтожать заключенных непосильным трудом было лишь чуть менее иррационально, чем убивать их сразу. Однако здесь важно проводить различие между логикой, работавшей на макро- и на микроуровнях, и учитывать фактор времени. В то время как заточение все большего и большего числа потенциальных работников в смертоносных концлагерях явно носило иррациональный характер с точки зрения военной экономики в целом, с точки зрения отдельного нанимателя концентрационные лагеря нередко были настоящей находкой. Гиммлеру даже в 1944 г. удавалось поставлять новых работников. Хотя эти люди быстро «изнашивались», преимущество СС состояло именно в том, что они были в состоянии, по видимости, бесконечно обеспечивать своих клиентов из промышленности новыми рабами. В этом отношении решающую роль тоже играл отбор. Пока контролеры С С регулярно проводили инспекции, отбраковывая тех работников, чья производительность падала ниже приемлемого уровня, и заменяя их свежими заключенными, нанимателю было не на что жаловаться. Этот процесс непрерывного отбора и замены представлял собой сущность системы лагерного труда. Лагерная рабочая сила являлась не резервом, а потоком. С С предоставляли в распоряжение фирм не конкретных индивидуумов, а конкретные единицы рабочей силы. Именно СС, а не наниматель, отвечали за то, чтобы этот поток не прекращался. Однако в некоторых случаях наниматели явно были заинтересованы в том, чтобы добиться по крайней мере некоторой степени постоянства своей подневольной рабочей силы. Фирма IG Farben, использовавшая труд заключенных из Аушвица, вела переговоры с СС о том, чтобы премировать их увеличенными пайками. С другой стороны, в тех случаях, когда требовалось наказание, руководство IG явно отдавало предпочтение тому, чтобы заключенных избивали за колючей проволокой в концлагере. Оно не оспаривало права С С на любой произвол по отношению к заключенным, но выражало недовольство по поводу «исключительно неприятных сцен, происходящих на строительной площадке», сетуя на то, что порка «начинает оказывать деморализующее влияние на вольнонаемных рабочих [поляков], а также на немцев». В самих лагерях происходил параллельный процесс адаптации к приоритетам, диктуемым военной экономикой. Сущность лагерной жизни еще с 1933 г. сводилась к режиму наказаний и недоедания, призванных сломить волю заключенных и в большинстве случаев приводивших к медленной и мучительной смерти. К 1942 г. смертность в лагерях достигла таких масштабов, что экономическое управление СС не имело возможности дать экономике столько рабов, сколько требовал Гиммлер. Для того чтобы концлагеря действительно могли стать важным резервуаром рабочей силы, темпы истощения заключенных явно следовало снизить. С этой целью экономическая администрация С С предприняла ряд практических мер. Медицинскому персоналу лагерей было приказано серьезно относиться к своей ответственности за поддержание работоспособности заключенных. Но самое важное то, что начиная с зимы 1942–1943 гг. экономическое управление С С приказало повысить нормы питания заключенных. По примеру IG жестокие наказания все чаще сочетались с бонусами в виде увеличенных пайков или сигарет, призванными стимулировать повышение производительности. В результате смертность в 1943 г. существенно снизилась во всей системе.

Кто именно в большей степени выиграл от использования лагерного труда, представлявшего собой самый варварский аспект немецкой программы по привлечению иностранной рабочей силы, – вопрос достаточно спорный. Понятно, что в промышленном производстве соотношение между стоимостью труда заключенных, выраженной в «отчислениях», достававшихся С С, и производительностью среднего заключенного было очень выгодным для нанимателя. Но в строительстве, где в основном и применялся труд заключенных, это соотношение было менее благоприятным. Здесь все зависело от того, как быстро рабочая сила пополнялась новыми заключенными. В профессиях, не требовавших квалификации действовала извращенная логика: наниматели фактически были заинтересованы в повышении темпов «отбора». Был ли труд заключенных более или менее выгодным, чем труд немецких наемных работников, зависело от конкретного соотношения между относительной производительностью труда заключенных, деньгами, выплачивавшимися за них СС, дополнительными накладными расходами, связанными с использованием заключенных, и ценами за выполнение заказов, установленными управлениями вооружений.

ТАБЛИЦА 16.

Экономика рабского труда

Последняя переменная представляет собой истинную неизвестную величину в экономике принудительного труда, идет ли речь о заключенных концентрационных лагерей или о работниках других типов. Для подавляющего большинства фирм, которым доставалась иностранная рабочая сила и, в частности, заключенные концлагерей, Рейх являлся не только единственным поставщиком рабочей силы, но и единственным клиентом. Должностные лица из управлений вооружений не были заинтересованы в том, чтобы их подрядчики получали «ненужную» прибыль, источником которой являлось использование дешевой рабочей силы, поставляемой за счет Рейха. Однако вся сложная система связей между стоимостью рабочей силы, производительностью

и ценами полностью задокументирована лишь в нескольких случаях, одним из которых является туннель Лойбль между австрийской Каринтией и Словенией. Согласно подробным бухгалтерским ведомостям, составленным Universale Hoch und Tiefbau AG – главным подрядчиком, использовавшим рабочую силу численностью в 800 человек разных национальностей из концентрационного лагеря Маутхаузен, – их производительность в целом была на 40 % ниже, чем у немецких рабочих. Тем не менее даже с учетом издержек на оплату услуг СС, содержание дополнительной охраны, замену слишком слабых рабочих и различные бонусы, труд лагерников все равно был выгоднее наемного труда. Однако подрядчику не позволяли оставлять себе всю дополнительную прибыль. С целью учесть услуги, предоставляемые узниками СС, государство автоматически снизило стоимость подряда на величину, вычисленную с точностью до трех знаков после запятой – 3,515 %.

Очевидно, что были найдены способы примирить кровожадные идеологические побуждения режима с рациональной системой эксплуатации, функциональной с точки зрения отдельного нанимателя, если не военной экономики в целом. Этот «процесс обучения» начался в 1940 г., ускорился после потрясения, вызванного зимним кризисом 1941–1942 гг. и завершился среди руин немецкого тыла осенью и зимой 1944 г. Причиной самых серьезных противоречий было то, что вторжение в Советский Союз в июне 1941 г. высвободило нацистскую идеологию в качестве мощной силы, после чего военный кризис под Москвой привел к внезапной и совершенно непредвиденной смене приоритетов. На протяжении трех следующих лет соответствующие противоречия все чаще решались в пользу военной экономики с ее приоритетами. Холокост начался в июне 1941 г., ускорился в 1942 г. и завершился к концу 1943 г., если не считать венгерских евреев. В 1942 г. началось более активное привлечение иностранной рабочей силы, но при этом спор между идеологией и практическими интересами не был разрешен. Это привело к хаосу и смертоносной неразберихе в лагерях для военнопленных и «остарбайтеров». Однако к 1943 г. самые контрпродуктивные формы обращения с «остарбайтерами» остались в прошлом. Тех, кто выжил, использовали в экономике все более эффективно. Смертность, особенно среди советских военнопленных, по-прежнему была высокой. Тем не менее из статистики по гражданским лицам следует, что к осени 1943 г. ситуация, вообще говоря, находилась «под контролем». В июле и августе 1943 г. – двух месяцах, по которым у нас имеется точная статистика, – из всех находившихся в Германии гражданских «остар-байтеров», численность которых составляла 1,6 млн человек, умерло «всего» 2300 человек. Это было вдвое выше смертности среди немецкого населения и на треть выше смертности, которая могла бы ожидаться у аналогичной группы в Советском Союзе в 1930-х гг. Но эта категория иностранных рабочих, несомненно, уже не страдала от «массового истощения». Заукель как генеральный уполномоченный, наниматели и С С пришли к компромиссу, удовлетворявшему основные требования всех сторон.

В конечном счете именно производительность должна служить критерием при оценке программы использования принудительного труда. В этом смысле факты явно подтверждают существование только что описанного процесса приспособления и компромисса. Хорошей иллюстрацией неудовлетворительных условий, преобладавших на первом хаотическом этапе программы по привлечению «остарбайтеров», служит ситуация на родном заводе Круппа – Gusstahlfabrik в Эссене – осенью 1942 г. Летом того года в течение всего нескольких месяцев концерн Krupp превратился в одного из важнейших нанимателей иностранной рабочей силы. Число работавших на Gusstahlfabrik иностранцев, в январе 1942 г. составлявшее всего 2861 человек, всего за год выросло более чем в девять раз. К концу года на сталеплавильном заводе в Эссене трудилось почти 25 тыс. иностранных рабочих. Неудивительно, что такое резкое изменение состава рабочей силы создавало управляющим большие проблемы и это сразу же очень болезненно сказалось на производительности. По сведениям за ноябрь 1942 г. французские гражданские лица, составлявшие самый большой контингент иностранной рабочей силы у Krupp, отставали в производительности от своих немецких коллег на 15–30 %. Аналогичные результаты демонстрировали французские военнопленные и женщины из Восточной Европы. Однако производительность мужчин из Восточной Европы составляла всего 57 % от производительности немцев, а для советских военнопленных эта цифра была еще ниже – 42 %. С учетом специальных налогов, которые выплачивали наниматели иностранной рабочей силы, оплаты труда рабочих и расходов на их жилье и питание, было ясно, что использование иностранных рабочих обходилось значительно дороже, чем немецких работников Krupp. Это утверждение носит относительный характер. Из него не следует, что наем иностранных рабочих был невыгодным делом. Однако у Krupp имелись серьезные причины для того, чтобы при найме оказывать предпочтение немцам, если бы представилась возможность. Руководство Krupp (и это, несомненно, верно и в отношении большинства других немецких предприятий) нанимало иностранных рабочих, потому что у него не было альтернативы. Оно поступало так не потому, что они приносили особенно много прибыли, а потому, что другой доступной рабочей силы не существовало, без нее не получилось бы продолжать производство. После 1942 г. наем иностранной рабочей силы просто-напросто стал пропуском в военную экономику.

Все последующие исследования производительности труда иностранцев, трудившихся в Германии, указывают на существенный рост по сравнению с 1942 г. Через восемь месяцев после изучения дел у Круппа французские работники в целом выполняли немецкие нормы на 80–90 %. Женщины с востока почти сравнялись с германскими работницами. Все исследования производительности мужчин-«остарбайтеров» тоже демонстрируют рост производительности. Диапазон производительности был широким, составляя 60–80 % в одном исследовании и 80-100 % в другом, но он ни в одном случае не падал ниже 60 % от немецкого уровня. Лишь производительность заключенных концлагерей, а также русских военнопленных, занятых на строительстве, составляла не более 50 % от германского уровня. Таким образом, нет особых причин для сомнений в том, что по мере роста численности иностранной рабочей силы средний уровень ее производительности вырос – как минимум по сравнению с катастрофически низким уровнем 1942 г. Немецкие управляющие научились добиваться того, чтобы система найма иностранной рабочей силы окупалась.

III

С учетом убедительности фактов, подтверждающих теорию «компромисса», вряд ли стоит сомневаться в том, что она раскрывает важнейшие аспекты нацистской политики. Очевидно, что в конечном счете все решала идеология, особенно в случае геноцида евреев. Для того чтобы со столь ужасающей тщательностью уничтожать конкретную группу населения, не могло существовать иных причин. Предположение о расовой борьбе представляло собой непреложную данность в нацистском мировоззрении. С другой стороны, ясно и то, что по мере продолжения войны жизнеспособность военной экономики стала затмевать все прочие приоритеты гитлеровского режима. Результатом стала определенная сегментация управленских мер, в рамках которых С С было позволено претворять в жизнь идеологический императив – истребление еврейского населения. В то же время обращение с иностранной рабочей силой, с заключенными концентрационных лагерей и по крайней мере с незначительными остатками еврейского населения последовательно «экономизировалось» с учетом потребностей военной экономики. Это достаточно сильная объяснительная модель. Однако ее главное слабое место состоит в том, что она учитывает лишь два противоречивших друг другу императива: идеологические принципы, требовавшие массовых убийств, и потребности экономики в рабочей силе. Но при низведении «экономического императива» к вопросу рабочей силы за кадром остается не менее важный вопрос продовольствия. Таким образом, игнорируется тот аспект, который в 1941 г. представлял собой независимый и мощный «экономический» императив для массового уничтожения людей.

Еще раз напомним: в первые недели 1941 г. Рейхсминистерство продовольствия и военно-экономическое управление вермахта одобрили «План голода», предусматривавший целенаправленное уничтожение через истощение не менее 30 млн жителей Советского Союза. Этот откровенный курс на массовые убийства был объявлен официальной политикой за несколько месяцев до того, как руководство С С приступило к составлению конкретного и четкого плана по ликвидации еврейского населения Европы. Вопрос продовольствия снимает противоречие между экономикой и идеологией, между потребностью в рабочей силе и императивом геноцида. Он давал Третьему рейху строго экономический стимул для уничтожения людей в масштабах, превосходивших даже холокост. Более того, проблема снабжения продовольствием представляла собой самую суть кризиса, постигшего в 1942 г. программу привлечения иностранной рабочей силы. Именно из-за нехватки продовольствия советские военнопленные, заключенные концентрационных лагерей и прочие «остарбайтеры» умирали в таких ужасающих количествах даже после того, как теоретически были предоставлены в распоряжение военной промышлености. Стабилизация ситуации и рост производительности труда в значительной степени объяснялись тем, что этих работников с осени 1942 г. стали лучше кормить. Поэтому мы не только ради последовательности изложения должны вернуться к «Плану голода», которому уделялось такое внимание в предыдущих главах. Если поставить его рядом с идеологическим импульсом к массовым убийствам и прагматическими потребностями военной экономики, то многие противоречия, на первый взгляд типичные для нацистской политики – в первую очередь в 1942 г. – превратятся в ужасающе связную картину.

Военный кризис зимы 1941–1942 гг. расстроил планы Герберта Бакке по скорейшему и крупномасштабному изменению продовольственного баланса на восточных территориях. Но в то же время кризис подтвердил его глубочайшие опасения. В 1941 г. Бакке не блефовал. Вместе с перспективой того, что война растянется на неопределенное время, Германия столкнулась и с острейшей проблемой с продовольствием. В 1940 и 1941 г. урожай зерна в Германии сильно недотягивал до среднего уровня, а импорта с оккупированных территорий не хватило для возмещения дефицита. Из-за нехватки кормов поголовье свиней с начала войны уменьшилось на 25 %, что привело в июне 1941 г. к сокращению норм снабжения мясом. Нормы снабжения хлебом удавалось соблюдать лишь посредством серьезного посягательства на резервы зерна. К концу 1941 г. они были почти исчерпаны. Когда Геринг в ноябре 1941 г. издал первый приказ о массовой доставке в Германию рабочей силы с Востока, Бакке выразил энергичный протест. У него не было продовольствия даже для 400 тыс. советских военнопленных, уже находившихся в Германии. Геринг небрежно заявил, что восточных работников можно кормить кошатиной и кониной. Бакке проконсультировался со статистиками и мрачно ответил, что в стране не хватит кошек для пропитания восточных работников, а конина уже используется для того, чтобы пополнить рацион немецкого населения. Если русских нужно будет кормить мясом, то это придется делать за счет немецкого населения. Официальный рацион, установленный для советских военнопленных и «остарбайтеров» в декабре 1941 г., был явно недостаточен для людей, занятых тяжелым физическим трудом. Недельный паек включал 16,5 кг репы, 2,6 кг «хлеба» (на 65 % состоявшего из отрубей, на 25 % из отходов производства свекловичного сахара и на 10 % из соломы или листьев), 3 кг картофеля, 250 г конины или другого некондиционного мяса, 130 г жиров и 150 г Nahrmittel (дрожжей), 70 г сахара и 2 1/3 л снятого молока. Ужасающее качество хлеба наносило серьезный вред пищеварительному тракту и приводило к его хронической дисфункции. Овощи приходилось варить часами, прежде чем они становились съедобными, но при этом они лишались большей части питательных веществ. Хотя этот рацион в относительном плане был богат углеводами, номинально давая организму 2500 калорий в день, в нем содержалось крайне мало жиров и белков, необходимых при тяжелом физическом труде. Его, безусловно, не хватало для того, чтобы восстановить здоровье полумертвых русских пленных. Ситуацию усугубляло то, что заключенные в подавляющем большинстве лагерей никогда не получали чего-либо похожего на этот официальный рацион.

Руководство вермахта, в соавторстве с которым Бакке составил «План голода», пришло к радикальным выводам. Всего через несколько дней после назначения Заукеля, в тот момент, когда он еще составлял свои планы по массовому набору рабочей силы, военно-экономическое управление вермахта ознакомило его с принципиальным соотношением между калориями и трудоспособностью:

Такие понятия, как «обычный труд», «тяжелый труд» и «особо тяжелый труд», должны рассматриваться в объективном смысле, вне зависимости от расовых соображений, как зависимость физической силы от питания. Было бы иллюзией рассчитывать на то, что 200 недоедающих людей сделают столько же, сколько 100 работников, получающих нормальное питание. Наоборот, 100 нормально питающихся работников сделают гораздо больше и их использование намного более рационально. И напротив, минимальные нормы питания, просто поддерживающие в людях жизнь, поскольку те не способны на сколько-нибудь адекватную производительность, с точки зрения национальной военной экономики должны рассматриваться как чистый убыток, еще больше возрастающий из-за транспортных и административных [т. е. связанных с привлечением такой рабочей силы] издержек [1704] .

Здесь мы имеем дело не с «антиэкономической» логикой антисемитизма, а с безжалостной материалистической логикой «Плана голода», противопоставленного программе Заукеля по насильственному привлечению рабочей силы. Авторы «Плана голода» пришли к заключению о том, что необходимо уничтожить миллионы людей, исходя не из принципов расовой борьбы, а из имеющегося количества продовольствия. Теперь вермахт исходил из той же логики применительно к рабочей силе. Задача заключалась в нахождении наиболее выгодного соответствия между калориями и работоспособностью. Доставленные в страну миллионы иностранных рабочих при отсутствии нормального питания почти не увеличили бы фактическую численность рабочей силы в Германии. Более того, поддерживая в полуживом состоянии огромное число иностранных рабочих, Германия лишь обременяла себя еще одной прослойкой «бесполезных едоков» («unnutze Esser»). Было бы гораздо лучше вернуться к радикальной логике «Плана голода». Если в стране не хватает еды для того, чтобы поддерживать в каждом оптимальный уровень работоспособности, было бы намного выгоднее распределять имеющиеся пайки среди сравнительно небольшой группы тех, кто способен к производительному труду. Чего «национальная военная экономика» точно не могла себе позволить – так это кормить иностранных рабочих только для того, чтобы те не умерли.

В свою очередь, Бакке явно не был глух к этим аргументам. Замечания ОКБ всего лишь продолжали ту же логику «Плана голода», автором которой являлся сам Бакке. Но он находился в крайне трудном положении. Фюрер потребовал новых работников, и гауляйтер Заукель постарался их доставить. Теперь Гитлер и Заукель требовали, чтобы этих работников кормили, без чего, разумеется, они были не способны трудиться. Но при существовавших на тот момент запасах зерна Бакке был не в состоянии выполнить это требование. Нужно было сокращать потребление, а не изыскивать дополнительные пайки для миллионов новых работников. Серьезность ситуации стала очевидна широкой общественности весной 1942 г., когда Министерство продовольствия объявило о снижении продовольственных норм для немецкого населения. С учетом того, что режим смертельно боялся подорвать моральное состояние населения, апрельское сокращение норм служило неопровержимым доказательством реальности продовольственного кризиса. Сокращение норм представляло собой важнейшую политическую меру, и Бакке никогда бы не предложил ее, если бы в ней не имелось абсолютной необходимости. В 1942 г. роль первопроходца исполнял вермахт, сокращая пайки для бойцов действующей армии. Когда же было объявлено о сокращении норм для гражданского населения, реакция немцев подтвердила все опасения со стороны нацистского руководства. 23 марта 1942 г. СД сообщала, что известия о снижении норм вызвали крайнее недовольство среди немецких граждан. По словам осведомителей СД, эта новость стала для людей таким «ударом», каким не было «буквально ни одно другое событие за время войны». Дополнительное беспокойство у руководства вызвали исследования, проведенные специалистами по питанию. Уменьшенные нормы, введенные после начала войны, серьезно сказались на состоянии жировых отложений у населения. Фабричным рабочим, занятым тяжелым физическим трудом, прежде была свойственна тенденция к набору веса в среднем возрасте; теперь же происходило ровно противоположное. И это являлось причиной для тревоги, поскольку жировые отложения у трудящихся служили для них резервом калорий в первые годы войны. Теперь же ожидалось, что дальнейшее сокращение продовольственных норм приведет к резкому снижению производительности, особенно в таких отраслях, как горнорудная.

В этих условиях не существовало никакой надежды на улучшение питания для только что прибывших «остарбайтеров» Заукеля. Разумеется, верно то, что численность наиболее обделенных «остарбайтеров» и советских пленных составляла весной 1942 г. чуть более миллиона человек и что для заметного улучшения их питания хватило бы очень скромного сокращения норм для немецких граждан. Но с учетом настроений, царивших в Министерстве продовольствия и среди населения в целом, любое подобное перераспределение не подлежало обсуждению. Если сокращались нормы для немцев, иностранные рабочие должны были пострадать еще сильнее – так требовала общественность. В ответ на эти противоречившие друг другу императивы Бакке делал все, что мог. С одной стороны, он учредил новые повышенные пайки для «остарбайтеров», занятых на тяжелых работах. В то же время он сократил нормы питания для низшей категории «обычных» «остарбайтеров» намного ниже стандартного немецкого уровня. Кроме того, «остарбайтерам» не полагался ряд наиболее дефицитных продуктов, таких как яйца. В любом случае, ни одной из категорий пайков, установленных в апреле 1942 г., не хватало для того, чтобы обеспечить трудоспособность рабочей силы с востока. В то время как секретариат Заукеля тщетно рассылал меморандумы, требовавшие адекватного обращения с «остарбайтерами», с восточных территорий прибывали сотни тысяч голодных и раздетых работников, попадавших за колючую проволоку и обреченных на медленную смерть от недоедания. Как сообщала весной 1942 г. одна фирма, производящая вооружения, почти ежедневно кто-нибудь из «украинцев, желающих работать, падает у станка в обморок». Для наблюдавшегося в то время состояния умов в Германии характерно то, что эта жалоба, как сочла необходимым подчеркнуть фирма, не имела ничего общего с сентиментальным гуманизмом. Усиленное питание для рабочих требовалось «только для того, чтобы добиться максимально возможной производительности от украинских работников, несомненно, прилежных и приносящих пользу». Летом 1942 г. аналогичное послание в региональное управление продовольствия направил завод Daimler-Benz в Унтертюркхейме. Русские, доставшиеся заводу, отказались работать из-за недостаточного питания. Зачинщиков бунта отправили в концентрационный лагерь. Но эти меры следовало дополнить увеличением пайков с тем, чтобы улучшить моральное и физическое состояние рабочей силы. Конкретно руководство завода просило повысить долю углеводов в рационе, пусть даже за счет дальнейшего снижения его качества. К концу лета сам Заукель пришел в полное отчаяние. Он выполнил задание и доставил в Германию сотни тысяч работников, но их производительный потенциал был погублен совершенно неадекватным питанием, которое они получали от Рейхсминистерства продовольствия. В начале сентября на встрече с должностными лицами Германского трудового фронта Заукель рвал и метал. Сам фюрер ясно дал понять, что ситуация, когда вермахт покорил всю Украину, а на территории Германии кто-то умирает от голода, совершенно неприемлема. Если нормы питания и для немцев, и для «остарбайтеров» не будут немедленно подняты, это приведет к «скандалу величайших масштабов». И он, Заукель, не собирался ни перед чем останавливаться: «Он изыщет способы и возможности для того, чтобы получать с Украины зерно и мясо, даже если придется поставить всех европейских евреев в живую конвейерную ленту, чтобы доставлять с Украины ящики с продовольствием».

Угроза концлагеря, меры физического воздействия, «питание с учетом выработки» – все это могло сыграть роль микроответов на кризис 1941 г., постигший программу по привлечению иностранной рабочей силы. Но для того, чтобы рекруты Заукеля могли использоваться эффективно, явно требовалось улучшение общей ситуации с продовольствием. Сохранение пониженных норм питания, установленных весной 1942 г., и тем более их дальнейшее сокращение осенью, чего опасались некоторые, привело бы к хроническому и необратимому снижению производительности как немецких, так и иностранных работников, и ко все более серьезным сложностям при поддержании общественного порядка. Все упиралось в необходимость обратить вспять сокращение немецких запасов продовольствия и политическое руководство нацистского режима в полной мере осознавало этот императив. Продовольственный кризис 1942 г. привел к перестановкам в верхушке Третьего рейха, имевшим принципиальное значение для истории нацистской военной экономики. Как мы уже отмечали, стало общепринятым противопоставлять назначение «технократа» Альберта Шпеера выбору гауляйтера Заукеля в качестве генерального уполномоченного по мобилизации рабочей силы. Но в тени этого ложного контраста остаются не менее важные перемены в Министерстве продовольствия и сельского хозяйства. После катастрофического сокращения продовольственных норм, состоявшегося в апреле 1942 г., Гитлер пошел на крайне необычный шаг, сместив Вальтера Дарре, одного из своих самых давних министров, и назначив исполняющим его обязанности статс-секретаря Герберта Бакке. С 1936 г. Бакке служил представителем сельскохозяйственного ведомства при организации по выполнению Четырехлетнего плана. Поэтому он имел хорошие связи с Герингом и его подчиненными. Кроме того, в качестве высокопоставленного деятеля С С и близкого друга Рейнхарда Гейдриха он имел отличный «выход» на Гиммлера. Факты указывают на то, что начиная с апреля 1942 г. Бакке возглавлял коалицию некоторых из наиболее радикальных элементов нацистского режима, цель которой состояла в том, чтобы любой ценой обеспечить Германию продовольствием. Движущей силой этой коалиции являлись Бакке и Гиммлер, но они пользовались полной поддержкой со стороны Геринга и самого Гитлера.

Сущность стратегии Бакке состояла в возвращении к принципам «Плана голода». Однако, в отличие от ситуации 1941 г., теперь тот непосредственно сочетался с программой расового геноцида и в первую очередь с ее центральным элементом-уничтожением польских евреев. В конце мая 1942 г. Бакке встретился с Гитлером и с генерал-губернатором Франком и договорился с ними о крупномасштабном перераспределении продовольствия. В 1942 г. все поставки продовольствия из Рейха в полевые части вермахта должны были прекратиться. Германским войскам предстояло самим изыскивать продовольствие на оккупированных ими территориях, без оглядки на последствия этой меры для местного населения. Целые группы – в первую очередь евреи – лишались доступа к снабжению продовольствием. Как отмечал в своем дневнике Геббельс, в основу нового режима был положен принцип, согласно которому прежде Германии голодная смерть должна была постигнуть «ряд других народов». Этот лозунг, обычно приписываемый Гитлеру, почти дословно повторялся на протяжении всего 1942 г. Главными источниками продовольствия после жатвы 1942 г. должны были стать Украина и Франция. Однако взаимосвязь между продовольственной политикой и геноцидом наиболее четко ощущалась в Генерал-губернаторстве.

Как мы уже видели, после состоявшейся осенью 1939 г. оккупации самые плодородные регионы Польши были присоединены к Германии, вследствие чего Генерал-губернаторство испытывало дефицит сельскохозяйственной продукции. На первом году немецкой оккупации Бакке и генерал-губернатор Франк договорились о том, что из Рейха должно ввозиться достаточно продовольствия для того, чтобы кормить поляков, работающих на Германию. Большинству польского населения предстояло самому заботиться о своем пропитании. Результатом стало массовое недоедание и эпидемия голодных смертей, особенно среди еврейского населения, согнанного в гетто. В условиях постигшей Германию в 1942 г. нехватки продовольствия Бакке пошел намного дальше. Теперь он требовал, чтобы генерал-губернатор обратил потоки продовольствия вспять. Вместо того чтобы получать продукты питания из Германии, Генерал-губернаторство само должно было снабжать ее ими в заметных количествах. В ключевые месяцы с мая по август 1942 г., когда уничтожение польских евреев шло особенно ужасающими темпами, Бакке и Гиммлер совместно оказывали сильнейший нажим на администрацию Генерал-губернаторства, добиваясь того, чтобы она сократила потребление продовольствия на своей территории. В ходе этих переговоров Бакке основывал свои требования конкретно на устранении польских евреев из системы снабжения. 23 июня 1942 г., за два месяца до жатвы, Бакке впервые ознакомил администрацию Генерал-губернаторства с новыми требованиями Рейха. После того как местные должностные лица начали указывать на то, что существовавшие продовольственные нормы для поляков слишком низки и что осуществить необходимые заготовки невозможно, Бакке ответил: «В Генерал-губернаторстве на данный момент осталось еще 3,5 млн евреев. Польша должна быть очищена в грядущем году». Предполагалось, что ликвидация евреев не только уменьшит число людей, которых нужно было кормить, но и существенно сократит масштабы черного рынка, без которого гетто не могли выжить. Немцы могли выполнить требование Бакке и резко увеличить поставки зерна лишь в том случае, если бы они контролировали все этапы его сбыта. После первого раунда переговоров в Польше Бакке 4 и 5 июля 1942 г. представил свои новые планы на утверждение Гитлеру и Герингу. Несколько дней спустя состоялась встреча Гитлера с Гиммлером – та самая, которая привела Гиммлера в состояние эйфории и имела своим следствием его судьбоносную летнюю поездку по Силезии и Генерал-губернаторству. После посещения Аушвица и его назначения центром уничтожения евреев из Западной Европы Гиммлер 18–19 июля отдал не один, а три приказа Глобочнику и Крюгеру в Люблине. Всех польских евреев, не требовавшихся для каких-либо работ, следовало ликвидировать к концу года. Программа устройства немецких поселений в Генерал-губернаторстве должна была начаться с зачистки региона Люблин-Замостье. Наконец, Гиммлер довел до сведения местной администрации набор драконовских инструкций относительно жатвы, до которой осталось всего несколько недель. В Генерал-губернаторстве охоту за зерном следовало вести с полной безжалостностью. На протяжении всего августа Варшаву приказывалось изолировать от ее сельскохозяйственной округи. Крестьяне, не сдавшие требуемого количества зерна, подлежали расстрелу на месте. Копии этого последнего приказа, который администрация Генерал-губернаторства считала крайне щекотливым, были направлены Бакке, Герингу и гауляйтеру Заукелю. Гиммлер и Бакке сигнализировали своим берлинским коллегам о том, что намечаются серьезные попытки решить двойную проблему продовольствия и рабочей силы.

Недвусмысленное подтверждение этому было получено в конце июля 1942 г., сперва – 22 июля, на 11-й сессии центрального планового комитета (Zentrale Planting), на которой проблемы, стоявшие перед Бакке и Заукелем, шли одним из пунктов в повестке дня, а после этого на отдельных встречах с участием сначала Шпеера и Бакке, а затем – Бакке, Геринга и Заукеля, на которых Заукель получил обещание о том, что продовольственные нормы и для немецких, и для иностранных рабочих вскоре будут увеличены. В то же время Бакке и Геринг увеличили свои требования к Генерал-губернаторству с 100 тыс. – 150 тыс. тонн, о которых шла речь в июне, до невероятной цифры в 500 тыс. тонн. С политической точки зрения новая повестка дня была настолько заманчивой, что к делу подключился сам Геринг. 5 августа 1942 г. в присутствии Шпеера он принял гауляйтера, и на этой напряженной встрече говорилось о возмущении, накапливавшемся у населения Германии. На следующий день Геринг ознакомил представителей всех оккупированных территорий с масштабами новой продовольственной программы Бакке. Как объявил Геринг, предстояла коренная перестройка всей системы снабжения продовольствием в Европе: Третий рейх контролирует

такие регионы <…> каких у нас не было во время последней мировой войны, и все же мне приходится снабжать немецкий народ хлебом по таким нормам, которым отныне не может быть оправдания. Я свез в Германию иностранных рабочих изо всех регионов, и эти иностранные рабочие, вне зависимости от того, откуда они прибыли, заявляют, что дома их кормили лучше, чем в Германии <…> Фюрер неоднократно говорил, и я повторяю за ним: если кому-то придется голодать, то это будут не немцы, а другие народы <…> Я вижу, что на всех оккупированных территориях люди лопаются от обжорства, а среди нашего народа царит голод.

Настало время вернуться к духу «Плана голода», пользовавшегося энергичной поддержкой со стороны Геринга. В первую трудную зиму войны в Советском Союзе приходилось делать уступки соображениям общественного порядка. Сейчас же, когда успешно шло летнее наступление, Геринг стремился к восстановлению ключевых приоритетов. «Видит бог, вас отправили туда [на оккупированные территории] не для того, чтобы вы заботились о благосостоянии подчиненных вам людей, а для того, чтобы выжать из них все, что можно, и тем самым обеспечить выживание германского народа». Затем Геринг перешел к объемам поставок, которые он обсуждал днем раньше с Бакке.

Здесь у меня доклады о том, какие поставки от вас ожидаются <…> в этой связи вы можете сколько угодно говорить, что ваши люди умрут от голода. Пусть умрут – главное, чтобы жертвой голода не пал ни один немец. Если вы присутствовали на нынешнем выступлении гауляйтера, то поймете мой безграничный гнев, вызванный тем фактом, что благодаря доблести наших войск мы покорили такие огромные территории, а наш народ при этом едва не оказался принужден к жалким пайкам Первой мировой войны <…> В оккупированных регионах меня интересуют только те люди, которые производят вооружения и продовольствие. Они должны получать ровно столько пищи, сколько требуется для сохранения их работоспособности [1718] .

Давать им больше еды означает просто подталкивать их к сопротивлению. В рукописной стенограмме совещания б августа отсутствует одна важная страница, на которой Геринг недвусмысленно говорит о судьбе евреев, увязывая ее непосредственно с продовольственным вопросом. Эта страница исчезла. Она не сохранилась даже в оригинальной копии документа, обнаруженной в начале 1990-х гг. в Центральном государственном Особом архиве (ЦГОА). Отсюда можно сделать вывод о том, что она была изъята еще до того, как попала в советские руки. Все, что осталось, – следующая многозначительная реплика рейхскомиссара по Восточным землям Генриха Лозе, явно отвечавшего на вопрос Геринга: «Я могу дать ответ и на это. Уцелела лишь незначительная часть евреев; многих тысяч из них уже нет в живых».

Требования, сформулированные Бакке и Герингом в порядке решения продовольственного кризиса 1942 г., были совершенно беспрецедентны и сперва вызвали бурные дискуссии в администрациях оккупированных территорий. По словам секретаря Геринга Пауля Кернера, командующий германскими войсками во Франции счел квоты, установленные Герингом, столь возмутительными, что отказался сообщать о них парижским властям. Однако, по крайней мере по отношению к Генерал-губернаторству, Бакке отказывался идти на уступки. Это имело самые серьезные последствия для оккупированной Польши. С учетом ожидавшегося урожая и роста требований со стороны Германии Франк прогнозировал, что не менее 3 млн поляков, проживавших в городах, но не работавших непосредственно на немцев, с 1 марта 1943 г. лишатся хлебных пайков. Вызванный этим массовый голод, несомненно, самым неблагоприятным образом скажется на общественном порядке, но Франк отвечал на это, повторяя лозунг Гитлера: «С этими последствиями следует смириться, потому что прежде чем немецкое население начнет голодать, другие <…> заплатят за это». Первой группой, которой предстояло расплатиться, были евреи. Если снабжение поляков продовольствием прекратится в марте 1943 г., то 1,2 млн евреев должны остаться без еды немедленно. По состоянию на осень 1942 г. какие-либо продовольственные пайки официально получали лишь 300 тыс. евреев, зачисленных в разряд трудящихся. Если кому-то из 1,2 млн евреев, «обреченных на голодную смерть», удавалось добывать продукты на черном рынке, то, как «надеялась» администрация Генерал-губернаторства, это должно было привести к «ускорению антиеврейских мероприятий». Франк и его коллеги могли не беспокоиться. Осенью 1942 г. Треблинка, Хелмно и Белжец работали на полную мощность. К концу 1942 г. в живых осталось всего 300 тыс. польских евреев.

К концу августа 1942 г. благодаря этой серии чрезвычайных мер весь Берлин испытывал ощутимое облегчение. Бакке, Гиммлеру и Герингу удалось предотвратить катастрофическое сокращение поставок продовольствия. 24–26 августа, когда полным ходом шла уборка урожая, Бакке провел заключительные дискуссии с Гитлером, Гиммлером и Герингом. 6 сентября Гиммлер сообщал Герингу о ходе жатвы в Генерал-губернаторстве. Двумя днями позже Бакке поблагодарил Гиммлера за содействие, оказанное С С при обеспечении поставок зерна из Генерал-губернаторства и Украины. Во второй половине августа, когда Варшава находилась в «изоляции», а население гетто было вывезено в Треблинку, Йозеф Геббельс в качестве гауляйтера Берлина лично посетил Генерал-губернаторство, чтобы обеспечить рост поставок овощей для населения германской столицы. В своем выступлении на открытии зимней благотворительной кампании в конце сентября 1942 г. Гитлер особо подчеркнул значение Украины для снабжения Германии продуктами питания. В свою очередь, Геббельс сформулировал новую пропагандистскую линию. Он заявил, что Германия «переваривает» «оккупированные территории». Несколькими днями спустя, на очередном празднике урожая, Геринг с триумфом объявил о неминуемом возвращении Германии к прежним продовольственным нормам. К 19 октября нормы для немцев и для иностранцев, работавших в Германии, существенно выросли: это достижение стало возможным благодаря превосходному урожаю в Германии и резкому увеличению поставок продовольствия в Третий рейх с оккупированных территорий. Общие европейские поставки зерна выросли в два с лишним раза – с 2 млн тонн до более чем 5 млн тонн в отчетном 1942/1943 г. Кроме того, резко выросли поставки картофеля и жиров. В 1942/1943 г. по сравнению с 1941/1942 г. общий объем поставок зерна, мяса и жиров из Франции и с оккупированных территорий Советского Союза вырос с 3,5 млн тонн до 8,78 млн тонн (в зерновом эквиваленте). В 1942–1943 г. более 20 % зерна, четверть жиров и почти 30 % мяса были получены Германией из оккупированной Европы. Основная часть этих поставок так и не пересекла германскую границу. Продукты шли сразу в войска. Что касается тех поставок, которые все-таки попали в Рейх, Генерал-губернаторство обеспечило поразительно большую долю немецкого импорта ржи (51 %)? овса (66 %) и картофеля (52 %). Германия снабжалась непосредственно за счет местного населения. Благодаря чрезвычайно хорошему урожаю пайки в Генерал-губернаторстве, вопреки предсказаниям Франка, сделанным в августе 1942 г., не были полностью отменены. Но они оставались очень жалкими вплоть до урожая 1943 г. и некоторое время после него. К тому времени в живых оставалась ничтожная доля еврейского населения.

Все вышеизложенное приводит нас к выводу о том, что великое противоречие между экономикой и идеологией, с которого мы начали эту главу, должно быть пересмотрено в ряде положений. Дело не только в том, что это противоречие между потребностями военной экономики в рабочей силе и кровожадными побуждениями режима было «ослаблено» посредством компромиссов и функциональной специализации. Острейшая необходимость в улучшении ситуации с продовольствием фактически породила извращенную функциональную взаимосвязь между уничтожением еврейского населения в Генерал-губернаторстве и увеличением продовольственных норм, необходимым для сохранения рабочей силы, трудившейся в шахтах и на заводах Рейха. Скрытая логика видоизмененного «Плана голода» по-прежнему была слепа к расовым различиям, как четко следует из замечаний ОКБ, сделанных в начале 1942 г. Все, что имело значение, – калории и мускульная сила. Кроме того, ясно, что если бы в Генерал-губернаторстве в 1942 г. не был собран такой хороший урожай, то следующей весной на голодную смерть были бы осуждены миллионы поляков, не относившиеся к евреям. Однако летом 1942 г. именно организованное уничтожение польского еврейства оказалось самым быстрым и надежным способом изыскать продовольствие для поставок в Германию.

IV

В ответ на кризис, возникший на Восточном фронте, организация германской военной экономики весной 1942 г. претерпела три принципиально важных поворота. В этой главе были рассмотрены два из них: выстраивание союза Бакке – Гиммлер – Геринг по продовольственному вопросу и состоявшееся весной 1942 г. назначение гауляйтера Заукеля генеральным уполномоченным по мобилизации рабочей силы. Третий – назначение гитлеровского фаворита Альберта Шпеера рейхсминистром вооружений вместо Фрица Тодта – будет рассмотрен в следующей главе. Все эти три поворота, состоявшиеся в феврале – апреле 1942 г., означали решительный переход контроля над немецкой военной экономикой в руки внутреннего круга нацистского руководства. А это, в свою очередь, подает последствия кризиса зимы 1941 г. в несколько ином свете по сравнению с тем, в котором его обычно изображают. Хотя, как будет показано ниже, Альберт Шпеер, вставший во главе производства вооружений, сам по себе был крупной политической фигурой, предпосылки его «оружейного чуда» были созданы некоторыми из наиболее безжалостных сторонников нацистской идеологии: гауляйтером Заукелем в качестве исполнителя программы по привлечению рабочей силы и Гербертом Бакке и Генрихом Гиммлером, преодолевшими продовольственный кризис. Эта политизация военной экономики Третьего рейха не удивит нас, если мы вспомним про кризис военной стратегии Германии, наступивший в первые недели декабря 1941 г. Однако этот момент важно подчеркнуть: он снимает противоречие между идеологическими убеждениями и практической эффективностью, на котором по-прежнему строятся многие исторические исследования, посвященные Третьему рейху. Эта литература настолько переполнена стереотипными представлениями о некомпетентности, идеологической одержимости и бюрократических войнах, что порой бывает сложно понять, каким образом Третьему рейху удалось так долго продолжать войну, если только, конечно, не придерживаться мнения о том, что военная экономика после провала наступления на Москву была отделена от режима и передана под контроль «аполитичным» предпринимателям и технократам. В реальности же дело обстояло с точностью до наоборот. После краха, постигшего стратегию блицкрига осенью 1941 г., руководство Третьего рейха оказалось способно еще на одну новаторскую стратегическую импровизацию. Начиная с весны 1942 г. новые вожди военной экономики Германии, сочетая обширные усилия по индустриальной мобилизации с рядом наиболее деструктивных аспектов нацистской идеологии, создали радикально новый вариант тотальной войны. Эта стратегия не обещала нацистской Германии каких-либо реальных шансов на победу. В этом смысле кризис декабря 1941 г. был окончательным и решающим. Но благодаря этой стратегии режим сумел продержаться еще три с половиной года, несмотря на подавляющее превосходство его врагов в личном составе и ресурсах. Она позволила С С в основном решить задачу, поставленную Гейдрихом на Ванзейской конференции, а кроме того, дала Третьему рейху, в отличие от империи Вильгельма II, фашистской Италии или императорской Японии, возможность сражаться до последнего, унося с собой в могилу миллионы врагов. Ключ к этой ужасающей стойкости Третьего рейха скрывался именно в альянсе, заключенном, после поражения под Москвой, между некоторыми из наиболее безжалостных сторонников нацистской идеологии и важнейшими фигурами в немецкой экономике. И главным арбитром этого союза между политиками и промышленниками был Альберт Шпеер.

 

17. Альберт Шпеер: «Чудотворец»

Альберт Шпеер, министр вооружений и военного производства Третьего рейха с 1942 по 1945 г., спас свою шкуру в Нюрнберге, прибегнув к тщательно просчитанной смеси признаний, раскаяния и возражений. Вся эта риторика в его последнем слове перед судом увенчалась причудливыми псевдофилософскими излияниями о тех опасностях, которые техника привносит в современную жизнь. После освобождения Шпеера из тюрьмы Шпандау в 1966 г. тот же коктейль сделал его мемуары и тюремный дневник мировыми бестселлерами. Более того, фигура Шпеера по сей день занимает умы общественности, он становится героем биографических книг, документальных телепередач и театральных пьес. В мифе об Альберте Шпеере просматриваются два главных течения. Первое из них связано с идеей об «аполитичности» Шпеера. В одной из версий этого мифа Шпеер подается как человек искусства, архитектор, неохотно взявший на себя обширные полномочия. Такой образ, придуманный самим Шпеером, разделял и Гитлер. Согласно менее романтическому варианту Шпеер был «аполитичным технократом» – человеком, получившим задание вдохнуть новую жизнь в немецкую военную экономику и выполнявшим его, не задавая вопросов о том, для чего это нужно и к чему стремится тот режим, которому он служит. Этот образ «аполитичного Шпеера» имеет солидную основу в виде второго столпа шпееровского мифа – легенды о так называемом оружейном чуде. Речь идет о поразительном росте выпуска вооружений, якобы организованном Шпеером после февраля 1942 г. – согласно всеобщему мнению, именно это позволило Германии продолжить войну (см. Приложение, таблица А6). Если считать, что нацистская идеология и технократическая эффективность исключали друг друга, производственных триумфов Шпеера самих по себе хватило для того, чтобы он предстал в Нюрнберге в более выгодном свете по сравнению с другими подсудимыми. Предполагается, что Шпеер был слишком интеллигентен и слишком хорошо делал свое дело, чтобы ставить его на одну доску с такими примитивными антисемитами, как Юлиус Штрайхер, или с такими своекорыстными монстрами, как Герман Геринг.

Тем не менее заявление Шпеера о своей аполитичности всегда было откровенным абсурдом. Альберт Шпеер (1905–1981) подал заявку на вступление в Нацистскую партию в начале 1931 г., на волне первого успеха, достигнутого Гитлером на выборах, но в тот момент, когда НСДАП все еще находилась на дальней периферии политической жизни Германии. Начиная с первых майских торжеств 1933 г. Шпеер лично отвечал за создание яркого публичного образа режима. Ежегодные съезды в Нюрнберге, грандиозные праздники урожая, Олимпийские игры 1936 г. – все это были его детища. Шпеер выстроил всю свою карьеру на контактах с Нацистской партией и прежде всего на своих тесных личных связях с Гитлером, служивших для него козырной картой, из которой он извлекал всю возможную выгоду. Шпеер умело и безжалостно прокладывал свой курс среди рифов кабинетной политики Третьего рейха. Он вступил в тесный союз как с Фрицем Тодтом, так и с геринговским Министерством авиации (при посредничестве Эрхарда Мильха). Кроме того, с конца 1930-х гг. он наладил взаимовыгодное сотрудничество с Генрихом Гиммлером и СС. После начала войны Шпеер накопил большой портфель проектов, включая всю строительную программу люфтваффе, а также ряд крупных строек на оккупированных восточных территориях. После таинственной гибели Фрица Тодта в авиакатастрофе Шпеер, вероятно, не являлся его самым очевидным преемником. Но не был он и откровенным аутсайдером. Он, несомненно, входил в число тех немногих людей, которым реально доверял Гитлер, и колоссальное влияние Шпеера после 1942 г. в первую очередь основывалось именно на этом обстоятельстве.

Однако для нас более принципиальное значение имеет второй элемент мифа о Шпеере: роль нового министра в военной экономике. Вместо того чтобы искать в работе военной промышленности подтверждение статуса Шпеера как аполитичного технократа, мы будем подчеркивать в первую очередь именно политическое значение, которое имело сотворенное Шпеером «оружейное чудо» для гитлеровского режима. Это «оружейное чудо» стало самой большой услугой, которую Альберт Шпеер оказал нацистской пропаганде. С самых первых дней пребывания на своей новой должности Шпеер выказывал четкое осознание того символического значения, которое имела военная промышленность. Шпеер не просто занимался производством вооружений – он сумел превратить его в орудие пропаганды. Яркие цифры производственной статистики должны были внушить немецкому народу, что войну все еще можно выиграть, если немецкий рабочий своим трудом поддержит героизм солдат на фронте. Солипсистская риторика производственных рекордов была призвана предать забвению те вопросы общего плана, которыми задавалось руководство Рейха во время кризиса 1941–1942 гг. Как мы видели, в тот момент все люди, наиболее тесно связанные с управлением немецкой военной экономикой, пришли к выводу о том, что Германия лишилась шанса на победу в войне. И генерал Фромм, и генерал Томас, и Фриц Тодт были согласны с тем, что в свете поражения под Москвой руководство поступит разумно, если попытается найти «политическое» решение. И Шпеер был «аполитичен» именно в этом, принципиально важном смысле. Он положил конец рассуждениям, которые от рациональной оценки военных возможностей Германии через сопоставление с военным потенциалом ее врагов приходили к «политическим» предложениям о необходимости закончить войну. Вдохнув новую жизнь в военную промышленность Германии и позаботившись о том, чтобы проделанная им работа трактовалась как история чудесного возрождения, Шпеер дал нацистскому режиму возможность продолжить войну— не только в практическом смысле, снабдив вермахт новыми ресурсами, но и в политическом смысле, развивая пропагандистский сюжет о безграничных возможностях страны. «Оружейное чудо» подавалось им как еще один пример «триумфа воли»: гениальность нацистского руководства вкупе с железной решимостью немецкого народа способна преодолеть любые препятствия.

Через несколько месяцев после вступления в должность Шпеер придал военной экономике новое, однозначно оптимистическое лицо. В ходе дискуссии с Гитлером он спланировал согласованную пропагандистскую кампанию, призванную подчеркнуть динамизм, приобретенный военной экономикой, и ее тесную связь с вермахтом – образ, который предстояло донести до всей страны в серии киножурналов. Как заявил Шпеер журналистам в июне 1943 г., он не собирался повторять ошибку, допущенную в 1917 г., когда кайзеровский режим позволил немецкой общественности проникнуться пораженческими настроениями, не сумев должным образом информировать ее о замечательных достижениях промышленности страны. В апреле 1942 г. кинохроника впервые начала уделять значительное внимание тылу; в том числе был снят сюжет об изготовлении танков в гигантском сборочном цеху, вызвавший многочисленные отклики. Зрителей впечатлил тот факт, что «немецкие танки выглядели более мощными и компактными» по сравнению с советскими моделями, показанными в последующих частях этого фильма. «Это „грандиозное массовое производство“ внушало уверенность и порождало надежду на решающий успех в грядущих битвах». Несколько недель спустя «внутренний фронт» был удивлен проведенным в Берлине пышным публичным чествованием «самого результативного работника в оружейной промышленности» – мастера Франца Гане с берлинского танкового завода Alkett (принадлежавшего компании Rheinmetall), 20 мая 1942 г. получившего заветный Ritterkreuz zum Kriegsverdienstkreuz (Крест за военные заслуги). Награду на грудь Гане прикрепил прославленный герой войны, капрал Крон. На торжествах присутствовали Геринг, Шпеер, Эрхард Мильх из Министерства авиации, Кейтель как представитель вермахта, генералы Фромм и Лееб от армии и статс-секретарь Бакке. Все это было впечатляющей демонстрацией новых успехов немецкой военной экономики. Одновременно с берлинской церемонией на заводах по всей Германии было вручено 1000 крестов Военных заслуг второй степени. Затем в кинохронике было показано, как мастер Гане торжественно проходит мимо почетного караула из солдат, моряков, летчиков и ваффен-СС, а голос за кадром в это время провозглашал: «Лучшие бойцы с лучшим оружием разобьют врага». До конца той же недели населению был показан первый еженедельный киножурнал, посвященный исключительно военному производству: зрители увидели ранее секретные кадры с оружейными заводами, названные Геббельсом «чрезвычайно сильными», «внушающими уверенность» в тылу и устрашающими врагов Германии.

К осени 1942 г. Шпеер создал постоянный комитет по связи с министерством Геббельса, занимавшийся конкретно «пропагандой вооружений». Его лозунг был прост: «Победу принесет наилучшее оружие». В число видов оружия, активно фигурировавших в пропаганде, входил новый немецкий пулемет MG-42, имевший, согласно пропагандистам Шпеера, феноменальную скорострельность – 3000 выстрелов в минуту. В 1943 г. Шпеер старался сохранить импульс, заданный первыми пропагандистскими успехами – сперва окружив помпезной риторикой танковую программу «Адольф Гитлер», выполнение которой началось сразу же после Сталинграда, затем представив 13 мая Гитлеру «генеральный доклад» о триумфах военной промышленности и получив в ответ награду – «Кольцо Тодта». 5 июня 1943 г. Шпеер выступил на съезде 10 тыс. работников оружейной отрасли в берлинском «Спортпаласте», когда все крупные промышленники и управляющие оборонных предприятий были впервые награждены за услуги, оказанные ими германской нации. Шпеер обрушил на своих слушателей водопад цифр, утверждая, что с 1941 г. производство боеприпасов выросло в шесть раз, а производство артиллерии – в четыре раза. Производство противотанковых орудий также увеличилось вчетверо, а поставки танков в мае 1943 г., по словам Шпеера, превышали среднюю величину за 1941 г. в 12,5 раза. Однако, осведомленные люди отмечали, что Шпеер не называл абсолютных цифр. Он не упоминал о том, что приводившиеся им показатели были вычислены по отношению к тем тщательно отобранным периодам 1941 г., когда объемы производства были особенно низкими, и полностью игнорировал тот факт, что все производственные успехи Германии меркли на фоне ошеломляющей массы вооружений, брошенных на Германию ее противниками.

Подчеркивая идеологическую функцию «оружейного чуда» Шпеера, мы, разумеется, ни в коем случае не утверждаем, что оно было «просто» иллюзией. По крайней мере до лета 1944 г. статистическая риторика не скатывалась до откровенной лжи. Производство вооружений действительно возрастало. Более того, особое значение успехов Шпеера для пропагандистской машины заключалось именно в том факте, что режим все еще сохранял контроль над новостями с этого фронта. В то время как до Геббельса доходило болезненное осознание того, как сложно работать с плохими военными новостями, немецкая военная экономика по крайней мере до весны 1943 г. в целом не сталкивалась с затруднениями, вызванными действиями союзников. Она оставалась единственной ареной, на которой режим по-прежнему мог полагаться на хорошо отработанные технологии зрелищных постановок. Еще никто не мешал устанавливать новые рекорды, а фюреру в день его рождения не забывали продемонстрировать новые впечатляющие виды оружия. Каждый танк и каждый самолет, выходившие из ворот заводов, утверждали один и тот же солипсистский аргумент: с Германией, конечно же, не может быть покончено до тех пор, пока она способна все более высокими темпами производить такое превосходное оружие.

Рост производства вооружений был вполне реальным. Но с учетом в высшей степени политической функции «оружейного чуда» к данным о работе министерства Шпеера следует относиться очень осторожно. Слишком много историков проявляли чрезмерное доверие к риторике Шпеера на тему рационализации, эффективности и производительности. Беспристрастное изучение статистики приводит к выводу о том, что прирост, достигнутый после февраля 1942 г., был намного менее впечатляющим, чем обычно считается. Во внезапном приросте производства вооружений в Германии не было ничего чудесного. Он был вызван абсолютно естественными причинами: реорганизацией и рационализацией, начавшимися задолго до назначения Шпеера; безжалостной мобилизацией средств производства; отдачей от инвестиций, сделанных на более ранних этапах войны; и сознательным отказом от качества в пользу немедленного увеличения количества. И все эти соображения – вовсе не мелочные придирки историка. Они затрагивают самую суть идеологизированного отношения Шпеера к военной экономике как к бесконечному потоку продукции, обеспеченному энергичным руководством и гениальными инженерами. Сформулировать главную мысль несложно: «чудо Шпеера» имело свои пределы. Немецкая военная экономика после 1942 г. подчинялась тем же самым принципиальным компромиссам, которые ограничивали ее успехи с самых первых лет войны. А к лету 1943 г. эти ограничения в сочетании с первыми систематическими атаками союзных бомбардировщиков на немецкие заводы полностью покончили с «чудом Шпеера». Этому внезапному окончанию оружейного бума, произошедшему летом 1943 г., и его принципиальным политическим последствиям прежде не придавалось большого значения. Не только производство вооружений застыло на одном уровне – также выявилась иллюзорность главного постулата, на котором основывалась деятельность Шпеера. Несмотря на все усилия Шпеера и его сотрудников, им так и не удалось вывести Германию из стратегического тупика. В июле 1943 г. солипсистский пузырь шпееровской пропаганды лопнул в результате серии столь масштабных военных катастроф, что перспективу поражения уже нельзя было скрыть от населения Германии. И именно в этот кризисный момент Альберт Шпеер продемонстрировал свое истинное лицо. Сохраняя непоколебимую верность фюреру, он без колебаний стал прибегать к самым крайним мерам принуждения, если они требовались на очередном этапе жертвенной мобилизации.

I

В той степени, в какой германская военная экономика после декабря 1941 г. опиралась на какую-либо стратегическую идею – помимо простой борьбы за выживание, – существование этой идеи приходится на первый год пребывания Шпеера в должности, с февраля 1942 г. до начала 1943 г. Тот факт, что это окно возможностей было очень узким, важен тем, что он противоречит обычному подходу к «эпохе Шпеера» как к недифференцированной хронологической единице – периоду непрерывного роста производства вооружений и все новых и новых успехов. Однако повышенное внимание к этой первой фазе работы Шпеера в качестве министра вытекает непосредственно из той отчаянной игры, которую Гитлер вел в ноябре и декабре 1941 г. Как мы уже видели, после объявления войны Соединенным Штатам в декабре 1941 г. главная задача заключалась в том, чтобы нанести поражение Красной армии к зиме 1942/1943 г. и сделать это посредством решительного прорыва к Кавказу. Такой шаг должен был поставить Советский Союз на колени и резко изменить соотношение сил во всей Западной Азии. Подчинив себе Украину и Кавказ, Германия получила бы продовольствие, сырье и нефть, необходимые для продолжения войны с Великобританией и США. В сочетании с успешным наступлением Африканского корпуса это представляло бы собой смертельную угрозу британским позициям на Ближнем Востоке. Таким образом, в первую очередь требовалось восстановить наступательные способности Ostheer для этого второго большого наступления, сконцентрировав все имеющиеся ресурсы в группе армий «Юг».

Важнейшее значение в этих стратегических расчетах играл фактор времени. Вступление Америки в войну не обязательно оказалось бы фатальным при условии, что Германия успела бы завершить войну на востоке в следующем году. Как объяснял сам Шпеер своим ближайшим коллегам, было чрезвычайно важно усилить наступательную мощь вермахта с тем, чтобы он мог одержать победу на востоке зимой 1942/1943 г. В противном случае пришлось бы вести «войну на истощение», в ходе которой даст о себе знать вся мощь англо-американской коалиции. Если не в 1943 г., то, несомненно, к 1944 г. Германия окажется, как выразился Шпеер, в «иной ситуации». Даже тем, кто сохранял веру, было ясно, что Германия сможет удержать инициативу лишь в том случае, если вермахт в течение следующих двенадцати месяцев нанесет в Советском Союзе действительно сокрушительный удар. Таким образом, сезон 1942 г. был последним периодом в истории Третьего рейха, когда за работой военной экономики стояла хоть сколько-нибудь обоснованная стратегическая идея. И несмотря на кризис доверия, последовавший за поражением под Москвой в декабре 1941 г., именно благодаря этой обоснованности военная экономика Германии в 1942 г. по-прежнему опиралась на широкий консенсус, объединявший экономическую элиту и большую часть рабочей силы. А Шпеер, безусловно, нуждался во всей помощи, которую он мог получить.

Полномочия Шпеера при его назначении министром вооружений в феврале 1942 г. были не более широкими, чем у Фрица Тодта. Шпеер не обладал контролем даже над всей военной промышленностью, не говоря уже о промышленности вообще. Непосредственно в его ведении находились только поставки материальной части для армии. Лишь в области боеприпасов Шпеер отвечал за все три рода войск. Вплоть до лета 1943 г. он контролировал примерно 45 % оружейной промышленности, дававшие около 1/6 всего производства в промышленности. Как мы уже видели, чиновники, занимавшиеся армейскими поставками, уже в 1940 г. столкнулись с тем, что после назначения Тодта их сфера ответственности существенно сузилась. Главной жертвой возвышения Шпеера в 1942 г. пало военно-экономическое управление вермахта во главе с генералом Томасом, расчлененное и лишенное возможности предъявлять какие-либо претензии на общее руководство военной экономикой. Однако флот и люфтваффе сохранили свои собственные управления вооружений. Флот вошел в сферу, подконтрольную Шпееру, лишь в июне 1943 г. Люфтваффе, на которые работали 35–40 % оружейной промышленности, до весны 1944 г. располагали независимой индустриальной организацией, и в этой сфере приказы отдавал Эрхард Мильх, а не Альберт Шпеер. С учетом такого распределения ответственности немецкую военную экономику после февраля 1942 г. следует рассматривать как партнерство

Мильха и Шпеера. «Шпееровские» секторы отвечали лишь за половину того прироста в производстве вооружений, который был достигнут с февраля 1942 г. по лето 1943 г. На 40 % он был обеспечен благодаря росту производства для люфтваффе. Остаток приходился на флот и химические заводы, строившиеся в рамках Четырехлетнего плана.

Практическим и политическим ядром этого альянса являлся центральный плановый комитет (Zentrale Planung), несомненно, представлявший собой наиболее существенную организационную инновацию из всех последовавших за назначением Шпеера. Zentrale Planung был не придатком к Министерству вооружений Шпеера, а всеобъемлющим органом, которым совместно руководили Шпеер, Мильх (как представитель люфтваффе) и Пауль Кернер, секретарь Германа Геринга. На его заседаниях также часто присутствовали Ганс Керль из Рейхсминистерства экономики, гауляйтер Заукель как специальный уполномоченный по трудовым вопросам и Герберт Бакке из Министерства продовольствия. Кроме того, работа Zentrale Planung также требовала частого присутствия Плейгера как главы угольной отрасли и важнейших представителей сталеплавильной промышленности. Именно должность председателя Zentrale Planung позволяла Шпееру реально претендовать на общий контроль. Однако на практике деятельность Zentrale Planung осуществлялась коллективными усилиями, во главе которых стояли Шпеер и Мильх, совместно контролировавшие 90 % производства вооружений. Мильх присутствовал буквально на всех сессиях комитета и выступал на них как носитель абсолютной власти в своем секторе. Принципиальное различие между Шпеером и Мильхом носило политический, а не функциональный характер. Шпеер, не знавший себе равных в смысле доступа к Гитлеру, по этой причине играл роль главной инстанции, посредством которых требования Гитлера передавались вниз по иерархической лестнице.

Многочисленные попытки создать центральный орган управления военной экономикой Германии предпринимались еще начиная с 1936 г., и в центре всех этих попыток тем или иным образом стоял Геринг. Даже в 1942 г. Шпеер

официально именовался специальным уполномоченным Геринга по вооружениям, a Zentrale Planung формально работал с благословения Геринга. С учетом этого факта реальное значение Zentrale Planung состояло в том, что он действительно собирался на регулярной основе, тем самым приобретя подлинную институциональную легитимность, в то время как его процедуры становились все более формализованными, а его работа – все более упорядоченной. Всего с 27 апреля 1942 г. до конца войны Zentrale Planung собирался 62 раза. Пятьдесят два из этих заседаний состоялись на протяжении первых 20 месяцев существования комитета, с апреля 1942 г. по конец 1943 г., примерно раз в десять дней, и это сделало Zentrale Planung истинным руководящим органом немецкой экономики военного времени.

В то время как на Zentrale Planung была возложена ответственность за организацию снабжения сырьем, производство вооружений в секторе Шпеера и до, и после февраля 1942 г. контролировалось системой комитетов, созданных Фрицем Тодтом после «кризиса боеприпасов» 1940 г. За работу этих комитетов в Министерстве вооружений отвечало так называемое техническое управление (Technisches Amt). Его главой был Карл-Отто Заур (1902–1966). Любые идеи о том, что министерство Шпеера являлось царством «неидеологизированной эффективности», становятся абсурдными в свете ключевого положения, которое занимал в нем Заур. Он представлял собой живое воплощение «инженера-политика». Этот бывший служащий сталеплавильной фирмы Thyssen вступил в партию в 1920-е гг. К концу 1930-х гг. он сделал карьеру в Национал-социалистической лиге германских технических работников и стал заместителем Фрица Тодта. После его гибели Заур быстро наладил тесные рабочие взаимоотношения со Шпеером. И он оставался цепным псом Министерства вооружений до самых последних дней войны. К тому времени Заур стал известен всей германской промышленности как прямолинейный и вспыльчивый грубиян, не останавливавшийся перед рукоприкладством. Известен как минимум один случай, когда Заур во время посещения завода лично набросился с кулаками на группу недовольных рабочих. В свою очередь, Шпеер не скрывал своего восхищения Зауром и даже любви к нему. И потому совершенно естественно, что Гитлер, разочаровавшись в Шпеере в апреле 1945 г., в своем завещании назвал Заура преемником Шпеера в должности министра вооружений.

Комитеты Заура представляли собой ключевую организационную структуру в сфере производства вооружений и в то же время играли роль ключевых звеньев между властями Рейха и германской промышленностью. После того как Вальтер Роланд в конце ноября 1941 г. вернулся из своего апокалиптического турне по Восточному фронту, в правлениях рурских компаний воцарились мрачные настроения. Этот кризис, несомненно, подорвал уверенность даже наиболее лояльных лидеров деловых кругов в нацистской Германии. Для некоторых, включая Вальтера Борбета из Bochumer Verein, первое поражение Германии оказалось слишком сильным потрясением. Борбет, прежде известный как один из наиболее восторженных сторонников перевооружения, 4 января 1942 г. был найден мертвым в своем кабинете. Однако большинство руководителей немецкой промышленности еще теснее сплотились вокруг режима. В 1939 г. элита страны была расколота, но первые яркие успехи вермахта в значительной степени сгладили эти противоречия. Чувство эйфории и безграничных возможностей, воцарившееся после поражения Франции, порождало такое стремление отождествлять себя с Гитлером и с его режимом, которого не наблюдалось ни до, ни после. В отличие от нападения на Францию в мае 1940 г., которого ожидали со страхом и трепетом, вторжение в Советский Союз сопровождалось самыми радостными предчувствиями. Начиная с осени 1940 г. грядущая кампания не была ни для кого секретом в Берлине. Сотрудники генерала Томаса регулярно встречались с представителями ведущих немецких корпораций, знакомыми с советскими реалиями. Своими знаниями об СССР поделились IG Farben, Siemens и AEG. Дело доходило до дискуссий о том, какие именно советские заводы достанутся тем или иным немецким фирмам. И после начала вторжения сотрудничество немецкого бизнеса с оккупационными властями лишь окрепло.

Эту империалистическую эйфорию подпитывал и золотой дождь первых военных лет. Промышленный бум, после 1933 г. организованный нацистским режимом, продолжался, не снижая темпов, и в 1940-е гг. Отрасли, связанные с войной, были завалены заказами, промышленные инвестиции достигли рекордных уровней, а начиная с лета 1940 г. наблюдалось заметное оживление и в сфере прибыльных экспортных заказов. Разумеется, предприниматели не одобряли бюрократизм военной экономики, контроль над ценами, борьбу за доступ к сырью и дефицит квалифицированной рабочей силы. Тем не менее в 1940 г., благодаря мощному внутреннему спросу, прибыли взлетели до беспрецедентных высот. И с точки зрения того, как распределялось влияние в рамках гитлеровского режима, несомненно, показательно, что двое партийцев, осмелившихся бросить наиболее откровенный вызов интересам деловых кругов – Пауль Вальтер в угольной промышленности и Йозеф Вагнер как комиссар по контролю над ценами – в 1941 г. были бесцеремонно отправлены в отставку. Более того, несмотря на то, что зимний кризис 1941/1942 г., безусловно, стал глубоким потрясением для немецкого общества, неожиданное возрождение Красной армии свидетельствовало и о том, что отныне война является вопросом жизни и смерти. Поражение означало бы не только национальное унижение и ликвидацию гитлеровского режима. Отныне над Германией нависал ужасный призрак сталинизма – а ни одна группа не имела больше оснований для того, чтобы бояться советской победы, чем вожди германского бизнеса.

Организационным выражением этого окрепшего альянса между режимом и германскими деловыми кругами стало расширение созданной Тодтом системы индустриальных организаций, произошедшее в декабре 1941 г. – мае 1942 г. Тодт уже в начале декабря объявил о реорганизации структуры его комитетов. В дополнение к уже существовавшим главным комитетам по боеприпасам, вооружениям, танкам и электронному оборудованию он создал главный комитет по общей материальной части вермахта (Allgemeines Wehrmachtsgerat). Он выполнял важную функцию объединения тех тысяч поставщиков вермахта, которые непосредственно не участвовали в производстве вооружений. Очевидным кандидатом на должность главы этого «генерального» комитета был Вильгельм Цанген (1891–1971), с 1938 г. возглавлявший рейхсгруппу по промышленности. Цанген был безжалостным карьеристом, в качестве генерального директора Mannesmann построившим крупную промышленную империю, фундаментом для которой послужил ряд оппортунистических «арииизационных» сделок. Тодт, уверенный в полной поддержке Цангена, 13 января 1942 г. выступил перед прочими вождями немецкой промышленности на совещании рейхсгруппы по промышленности, а 4–6 февраля 1942 г. провел трехдневную конференцию с участием всех ведущих производителей вооружений. В течение нескольких недель, последовавших за гибелью Тодта, Шпеер сохранил заданный им организационный импульс, создав еще два главных комитета – один по локомотивам, нехватка которых подрывала работоспособность Германской железной дороги, другой по кораблестроению. Параллельная реорганизация по инициативе Эрхарда Мильха осенью 1941 г. была произведена и в подконтрольных ему люфтваффе.

Таким образом, в сфере окончательной сборки Шпеер почти ничего не добавил к базовой структуре промышленных организаций, созданной Тодтом и Мильхом. Его собственным достижением – возможно, осуществленным по подсказке Альберта Феглера из Vereinigte Stahlwerke – было создание новой группы организаций для контроля над поставками сырья, полуфабрикатов и субкомпонентов, получивших название кружков. Первоначально существовало пять главных кружков – по выплавке чугуна и стали, производству чугунных и стальных полуфабрикатов, цветным металлам, машиностроительным компонентам и электротехническому оборудованию. Как и можно было бы ожидать, председатели кружков были отобраны из числа представителей крупнейших промышленных поставщиков, включая Siemens и Reichswerke Hermann Göring. Но тот человек, которого Шпеер назначил надзирать над всей этой структурой, подобно Зауру, пришел из политики. Это был Вальтер Шибер (1896–1960), выходец из частной промышленности и ветеран нацистской промышленной политики. В 1930-е гг. он успешно управлял заводом IG Farben и был активистом Нацистской партии Тюрингии, имея тесные связи с гауляйтером Заукелем. В 1935 г. Шибер покинул IG Farben, чтобы взять на себя руководство тюрингским заводом штапельного волокна, который незадолго до того построил Ганс Керль. Благодаря этому назначению Шибер близко сошелся с Керлем, который с 1938 г. был главным проводником нацистской линии в Рейхсминистерстве экономики. В 1939 г. Шибер был назначен экономическим советником гауляйтера Тюрингии, а на следующий год перебрался в Берлин и стал главным советником Фрица Тодта по химическим вопросам. Кроме того, Шибер наладил хорошие связи с СС, имея почетный чин бригаденфюрера СС и регулярно участвуя в собраниях «кружка друзей Генриха Гиммлера» – группы предпринимателей, особенно тесно связанных с режимом. И после гибели Тодта Шибер, как глава Rilstungslieferungsamt (управления поставок для оружейного производства), вполне логичным образом стал наряду с Зауром одной из ключевых фигур в министерстве Шпеера. С целью дальнейшего укрепления отношений между министерством и деловым сообществом Шибер был назначен заместителем Цангена в рейхсгруппе по промышленности.

В целом на конец 1942 г. в телефонной книге министерства Шпеера числилось 249 комитетов и подкомитетов, кружков и подкружков. Понятно, что такую разветвленную организацию не так-то просто охарактеризовать одним словом. Сам Шпеер выдвинул лозунг «Selbstverantwortung» («личная ответственность» промышленности). Рейхсминистерство вооружений должно было устанавливать цели, а ответственность за их выполнение возлагалась на промышленность Рейха. При более пристальном рассмотрении можно сделать вывод о том, что председатели комитетов и кружков Шпеера представляли собой репрезентативный срез немецкого промышленного истеблишмента. В списке сотни ведущих промышленных фирм по состоянию на 1938 г. нет ни одной, чей представитель не возглавлял хотя бы один из подкомитетов или кружков Шпеера, а то количество председательских мест, которое доставалось каждой компании, вполне предсказуемым образом соответствовало ее относительному размеру и политическому значению. Vestag, ведущему немецкому конгломерату предприятий тяжелой индустрии, и его дочерним компаниям принадлежало не менее двенадцати председательских мест. Столько же досталось Reichswerke Пауля Плейгера. Фирма Siemens обладала в этой структуре немалым влиянием благодаря д-ру Фридриху Люшену, который играл ключевую роль, возглавляя главный комитет по средствам связи и главный кружок по электрическим субкомпонентам. В целом люди Siemens занимали восемь председательских мест. Своих представителей имели такие фирмы, как Krupp, AEG, Mannesmann, Rheinmetall, Flick и GHH. Концерн IG Farben получил всего четыре председательских места, но это едва ли удивительно с учетом того, какого рода продукция входила в компетенцию комитетов Шпеера, и той роли, которую Карл Краух играл в организации по выполнению Четырехлетнего плана. В ситуации, когда председатель наблюдательного совета IG заведовал планированием всего химического военного производства, у концерна не было нужды в том, чтобы пачкать руки работой в других комитетах. Zeiss и Zeiss-Ikon контролировали три подкомитета по точной оптике. Фирма Bosch отвечала за двигатели с впрыском топлива, а ее дочерняя компания Blaupunkt— за электроакустическое оборудование. Концерн Vereinigte Deutsche Metallwerke (доминирующие позиции в котором занимала компания Metall-gesellschaft) нес ответственность за сплавы цветных металлов для авиационной промышленности. Но помимо привлечения крупнейших промышленных корпораций Германии, важной чертой системы Шпеера являлось участие в ней десятков небольших поставщиков субкомпонентов и деталей. Помимо представителей первой сотни, насчитывалось еще семьдесят других фирм, председательствовавших не менее чем в одном подкомитете или кружке: Bauer & Schaurte заведовала винтами и креплениями, Mahle– поршнями, Kugelfischer – шариковыми подшипниками, Koch & Sterzel— электротрансформаторами, Klein, Schanzlin & Becker— клапанами, Karl Schmidt из Неккарзульма – автозапчастями, Behr— радиаторами, Warnecke & Bohm – специальными авиационными красками, Rohm & Haas— плексигласовыми фонарями. Эти фирмы – названия которых хорошо известны в машиностроительных кругах – и шестьдесят лет спустя представляют собой костяк обрабатывающей промышленности Германии, известной высоким качеством своих изделий.

Разумеется, в этой сложной структуре сотрудничества между гитлеровским режимом и ведущими элементами немецкой промышленности существовало много камней преткновения, и к некоторым из них мы вернемся ниже. Однако если и существовала проблема, потенциально способная внести разлад в эти отношения в целом, то ею был вопрос цен, прибылей и налогов. Как мы уже видели, он служил предметом дискуссий еще с конца 1940 г. В ноябре 1941 г. в контексте растущей обеспокоенности инфляцией, между комиссаром по ценам гауляйтером Вагнером и рейхсгруппой по промышленности, по всей видимости, разгорелся серьезный конфликт, который в какой-то момент заставил Вильгельма Цангена заговорить о своей отставке. В последующие месяцы эти разногласия были улажены посредством компромисса, чрезвычайно характерного для эпохи Шпеера. Несмотря на то что эта инициатива на много месяцев опередила его выход на сцену в качестве главной фигуры, Шпеер подавал соответствующую реформу системы государственного ценообразования как ключевой элемент своего «оружейного чуда». Согласно Шпееру, система государственных поставок, действовавшая до ноября 1941 г., представляла собой уродливое порождение государственной бюрократии, откровенно поощрявшее неэффективную работу, поскольку в ее рамках фирмы получали надбавку к прибыли, пропорциональную их базовым издержкам. Чем выше были издержки производства, тем крупнее оказывалась прибыль фирмы. Как утверждал Шпеер, в 1942 г. эта система была ликвидирована и заменена тем, что обычно называют системой фиксированных цен. От всех производителей требовалось соответствие единой стандартной цене. При этом они имели полное право на присвоение прибылей, полученных путем сокращения издержек производства. Таким образом, одним росчерком пера был устранен серьезный стимул к неэффективной работе, а промышленность Германии взяла курс на эффективность и рационализацию.

Но несмотря на риторическую убедительность этих заявлений, до сих пор сохраняющих привлекательность для историков, по сути они представляли собой карикатуру на реальный ход событий. Как мы уже видели, согласно прежним правилам санкционированные прибыли на самом деле вычислялись не как доля от издержек, а как доля от используемого капитала. Указания же по учету издержек отличались несомненной строгостью. С точки зрения нового курса на рационализацию принципиальным изъяном прежней системы было не то, что она позволяла производителям раздувать издержки и цены так, как им заблагорассудится. Кроме того, не была она лишена и стимулов к эффективности. После того как цена была установлена, она не подлежала изменению, и это активно стимулировало подрядчиков к сокращению издержек. В первые годы войны источником трений между рейхсгруппой по промышленности, рейхскомиссаром по ценам и налоговыми ведомствами служил именно вопрос о том, как отобрать у производителей полученные таким образом «чрезмерные прибыли». Реальный изъян системы с точки зрения курса на рационализацию заключался в том, что она не задавала единой, стандартной цены, на которую должны были ориентироваться все производители. И дело здесь тоже было вовсе не в некомпетентности властей. Эта система была построена так, чтобы государство могло выдавать заказы самому широкому кругу новых производителей вооружений, даже если они были не в состоянии соответствовать тем стандартам, которые соблюдались давними и опытными поставщиками. В этом смысле такая система была хорошо приспособлена к ранним этапам военной мобилизации, когда требовалось в массовом порядке загружать производителей заказами на выпуск незнакомой им продукции и в то же время контролировать прибыли, получаемые более опытными фирмами, давно работающими в данных областях. Неэффективность этой системы в первую очередь заключалась в том, что в ее рамках не было возможности призвать менее эффективных производителей к равнению на преобладающие «лучшие практики ценообразования». Более того, индивидуальные контракты требовали постоянного и навязчивого контроля со стороны военных аудиторов, которые, само собой, предпочитали уделять свое внимание крупным фирмам, что делало эту систему непопулярной у более влиятельных членов рейхсгруппы по промышленности.

В ноябре 1941 г. в рамках дискуссии об упорядочивании положения в налогово-бюджетной сфере было принято решение о переходе к новой системе стандартных цен. Эти цены должны были основываться на издержках, которые несли «средние» производители, вычисленных согласно существующим правилам. Первоначально эта мера была предложена в рамках программы фискальной консолидации, призванной сократить корпоративные прибыли и снизить государственные расходы, что должно было способствовать ликвидации инфляционного пузыря.

Во имя рационализации стандартные цены были подвергнуты общему 10-процентному сокращению. Более того, под угрозой изъятия оказались прибыли, полученные в 1940 и 1941 г. Но после отставки гауляйтера Вагнера и его замены австрийским банкиром Гансом Фишбеком атмосфера значительно разрядилась. По крайней мере Цанген и его коллеги больше не угрожали отставкой. Введение новой системы стандартных цен сопровождалось железным обещанием Шпеера о том, что фирмы, соблюдающие ценовые требования, будут освобождены от дальнейших официальных инспекций и смогут оставлять себе основную часть прибылей, полученных благодаря сокращению стандартных издержек. Отныне вопросом чрезмерных прибылей должен был заниматься не комиссар по ценам, а Министерство финансов, а указания относительно чрезмерных прибылей, изданные в конце марта 1942 г., несомненно, не могли серьезно охладить пыл промышленников. Налогом на чрезмерную прибыль облагались лишь прибыли, на 50 % превышавшие те, которые были получены в 1938 г., что автоматически давало преимущество тем фирмам, которые еще до войны нажились на перевооружении. Кроме того, Альберт Шпеер дал понять, что он не потерпит вмешательства в свою сферу деятельности со стороны назойливых «бюрократов» из Министерства финансов и комиссара по ценам. Параграф 14 указаний о чрезмерных прибылях позволял тем фирмам, которые выразили согласие с новыми стандартными ценами, установленными Министерством вооружений, требовать возвращения значительной доли уплаченного ими налога на чрезмерную прибыль. Шпеера не волновали соображения общего порядка о порочном круге государственных расходов и инфляции. Все, что было для него важно, – обеспечить активное сотрудничество со стороны немецкого бизнеса в рамках кампании за максимизацию объемов производства.

II

Реорганизационные мероприятия сопровождались речами о реформах и рационализации – эти меры должны были решить проблемы военной экономики Германии путем увеличения производства при сокращении расходов. Однако эта идеологическая фигура в лексиконе военной экономики всегда конкурировала с не менее решительным акцентом на радикальную мобилизацию. В этом отношении Шпеер в значительной степени опирался на усилия других организаций по сплочению и стабилизации режима.

Несмотря на то что Шпеер сознательно не позволил налоговым ведомствам Рейха в 1942 г. произвести крупный «налет» на корпоративные прибыли, успешная работа его министерства в немалой степени опиралась на сохранявшуюся стабильность рейхсмарки. А та, в свою очередь, во многом была обеспечена разовыми налоговыми сборами, которым, в частности, в 1942 г. подверглись владельцы недвижимости. Разумеется, крупный вклад в доходы Рейха внесли и оккупированные территории. Совместно прироста внутренних и внешних поступлений хватило для того, чтобы отвести угрозу инфляции по крайней мере еще на полтора года. Еще большее значение для работы военной экономики Рейха имел рост поступлений продовольствия и рабочей силы с оккупированных территорий в 1942–1943 гг. Более чем достаточной заменой для тех 280 тыс. рабочих, которых лишились оружейные заводы в течение 12 месяцев после московского кризиса, стали 970 тыс. иностранных рабочих, найденные Заукелем. И в первую очередь их получил именно сектор Шпеера. В то время как общий прирост рабочей силы на оружейных предприятиях составил в 1942 г. всего 15 %, в секторе Шпеера, занимавшемся производством для армии, прирост превышал 30 %. Из тех дополнительных 513 тыс. рабочих, которые трудились конкретно на тот или иной из трех родов войск вермахта, в сферу ответственности Шпеера попало не менее 420 тыс. Наиболее приоритетные программы Шпеера были щедро снабжены рабочей силой. В танковой отрасли в 1942 г. ее численность выросла почти на 60 %, а в 1943 г. – на еще большую величину. Резкий прирост производства локомотивов, с 1918 в 1941 г. до 5343 в 1943 г. – одно из наиболее известных достижений Шпеера – опирался на допроцентное увеличение рабочей силы в одном только 1942 г. Все это представляло собой полную противоположность происходившему в 1941 г., когда мобилизацией рабочей силы в первую очередь воспользовались люфтваффе и флот.

В том, что касается денег, продовольствия и рабочей силы, Шпеер мог полагаться на других. Его личный вклад в мобилизацию ресурсов приходился на сферу сырья. Несмотря на то что Zentrale Planting явно представлял собой новаторскую по своей структуре организацию, его повестка дня была до боли знакомой. Основное внимание он уделял стали. Непосредственно этому вопросу были посвящены 30 из 62 его заседаний. Кроме того, на 11 заседаниях разбирался вопрос угля, важный в первую очередь потому, что поставки угля определяли возможные объемы производства стали. Еще на 8 заседаниях рассматривались вопросы, связанные с обеспечением предприятий рабочей силой – причем в первую очередь речь шла об угольных шахтах. Даже в таких на первый взгляд посторонних областях, как программа химического производства, все упиралось в сталь. Zentrale Planting не мог пройти мимо химии, так как отсутствие топлива привело бы к остановке всей военной машины. Более того, азот являлся ключевым компонентом при производстве как взрывчатых веществ, так и удобрений. Так или иначе, Zentrale Planting претендовал на то, чтобы ему подчинялся Карл Краух с его химическими предприятиями, поскольку огромные заводы Крауха нуждались в большом количестве стали. Отсюда следует неизбежный вывод: кто бы ни стоял во главе военной экономики и какие организационные формы ни принимала бы его власть, и до, и после февраля 1942 г. краеугольным камнем немецкой политики в сфере вооружений оставалась сталь.

Без стали не могло обойтись ни одно предприятие, занимавшееся выпуском вооружений, кроме тех, что работали на люфтваффе. Но и люфтваффе нуждались в стали для бомб, зенитных орудий и аэродромных сооружений. Тем не менее, как мы неоднократно видели, после 1937 г. главной переменной в стальном бюджете вермахта являлось количество стали, выделявшейся для производства боеприпасов. Самый простой способ снизить давление на тяжелую промышленность состоял в том, чтобы сократить производство боеприпасов и тем самым высвободить сталь для других потребителей. Так поступили в 1937 г., летом 1939 г. и летом 1940 г. Но в 1942 г., когда Германия столкнулась с перспективой затяжной и кровопролитной войны в России, такой вариант отпадал. В месяцы, последовавшие за кризисом зимы 1941 г., к Гитлеру вернулась навязчивая идея, которая владела им в первые месяцы войны. «Программа вооружений на 1942 г.», анонсированная 10 января, за месяц до назначения Шпеера, предусматривала накопление новых запасов боеприпасов, которых должно было хватить на шесть месяцев при тех высоких темпах потребления, которые были зафиксированы в 1941 г. Такая цель была установлена в преддверии предполагавшегося летнего наступления. Однако Гитлеру на этот раз нужно было принять меры и на случай затяжной войны на два фронта. В конце марта ОКБ отмечало: «Фюрер приказал Шпееру развернуть производство боеприпасов в самых широких масштабах с тем, чтобы иметь возможность годами вести окопную войну на два фронта». К такой логике, требовавшей в первую очередь сосредоточить усилия на производстве боеприпасов, невозможно придраться. Программа боеприпасов в силу одних своих размеров определяла все последующие решения. Пропаганда Шпеера не уделяла боеприпасам такого же внимания, как более впечатляющим вещам, таким как танки. Боеприпасы входили скорее в образный ряд Первой мировой войны, а не гитлеровской войны с ее кампаниями в стиле «блицкрига». Тем не менее на снаряды, бомбы и патроны по сути приходилось 50 % общего прироста производства вооружений за первые 8 месяцев пребывания Шпеера в должности. Даже в середине 1943 г., когда подходила к концу первая фаза «оружейного чуда», производство боеприпасов обеспечило половину прироста в сфере личной ответственности Шпеера. Мы получим хорошее представление о том, какое место занимали боеприпасы в его деятельности, если сравним друг с другом размах деятельности трех главных комитетов по вооружениям, контролировавшихся министерством Шпеера. Осенью 1943 г. производством боеприпасов занимались 450 тыс. человек по сравнению со 160 тыс., занятых в производстве танков, и 210 тыс. – в производстве оружия. Преобладание боеприпасов было еще более ярко выражено в том, что касалось стали. В последнем квартале 1942 г. производству боеприпасов досталось более половины всей стали, полученной армией, в то время как для производства танков и оружия было выделено всего по 15 % [1785]В AM ARH8V. 1025; Müller, in DRZW 5/2. 554.
. Не менее существенны и политические последствия повышенного внимания, уделявшегося боеприпасам. Как и в 1939–1940 гг., новые непомерные требования Гитлера в плане производства боеприпасов влекли за собой немедленное и мучительное перераспределение сырья. Это приводило к последствиям, которые в среднесрочном плане могли быть сглажены лишь благодаря значительному приросту производства стали.

Масштабы поворота «к боеприпасам» были впечатляющими. В последнем квартале 1941 г. в соответствии с приоритетами, определенными еще до начала «Барбароссы», немецкая армия предполагала выделить для производства боеприпасов всего 25 тыс. тонн стали из своего скудного рациона в 185 тыс. тонн. Теперь же Гитлер потребовал принять такую программу выпуска боеприпасов, которая требовала ежемесячного выделения не менее чем 350 тыс. тонн стали, т. е. в 14 раз больше. Еще до назначения Шпеера общая армейская квота стали была удвоена, составив в первом квартале 1942 г. более 350 тыс. тонн. За это отчасти пришлось «расплачиваться» частичной отменой планов по расширению производственных мощностей люфтваффе и резким сокращением производства бомб и снарядов для зенитной артиллерии. Были сокращены и квоты для флота. Но этого не хватало для удовлетворения возросших потребностей армии. В 1942 г. много стали по-прежнему отпускалось на инвестиционные программы, выполнение которых началось в 1940 и 1941 г., а также отправлялось на экспорт. Поэтому немедленные последствия кризиса на Восточном фронте и неожиданная необходимость уделять основное внимание армии только усугубили «стальную инфляцию», которая служила источником усиливавшегося беспокойства еще с осени 1941 г. Квоты на получение стали существенно превышали реальные объемы ее производства. Это несоответствие было таким большим, что оно угрожало дезорганизацией всей военной экономики. Производители стали, заваленные заказами, выдававшимися в рамках официальных квот, получили возможность самолично выбирать сорта выплавляемой стали. Программам, имевшим высокий приоритет, приходилось ждать месяцами, прежде чем на их выполнение отпускалось необходимое количество стали. Между тем сотни тысяч тонн стали оставались

невостребованными из-за отмены тех программ производства вооружений, для которых предназначался этот металл.

Первая задача, вставшая перед новой администрацией Шпеера, заключалась в том, чтобы справиться с этой «инфляцией квот». Как мы уже видели, кризис, разразившийся в 1941 г. в угольном секторе, в марте 1941 г. привел к созданию Государственной угольной организации (RVK) во главе с Паулем Плейгером, которая заведовала добычей и распределением угля. Весной 1942 г. Рейхсминистерство экономики начало добиваться создания аналогичной организации в сталеплавильной промышленности. Эти усилия принесли свои плоды 1 июня 1942 г. в виде Reichsvereinigung Eisen (RVE). По-видимому, первоначально рейхсминистерство имело в виду индустриальную диктатуру во главе со «стальным царем». В реальности же вышел классический компромисс между важнейшими заинтересованными группировками в немецкой сталеплавильной промышленности, к которому пришли Шпеер и Альберт Феглер – тот как председатель наблюдательного совета Vestag оставался главной фигурой в этой отрасли. Неработоспособная идея о «стальном диктаторе», который неизбежно вызывал бы к себе враждебность в одном или нескольких сталеплавильных регионах, не получила воплощения, и во главе RVE в итоге был поставлен председатель, поддерживаемый сильным президиумом, в котором были представлены все главные группировки сталеплавильной отрасли. Первоначально Шпеер предлагал Гитлеру, чтобы RVE возглавил сам Феглер, но, как отмечал Шпеер, «Он [Гитлер] считает мое предложение относительно Феглера приемлемым, однако полагает, что еще лучше с этим делом справится Рехлинг. Решение остается за нами». Шпеер, конечно же, понял намек. Герман Рехлинг, несомненно, являлся одним из наиболее выдающихся сотрудников режима из индустриальных кругов, но он не был сторонником государственной диктатуры над промышленностью. Среди активных промышленников Второй мировой войны Рехлинг выделялся своим давним послужным списком, получив известность еще в ходе дискуссий об аннексии завоеванных, которые шли во время Первой мировой войны. На протяжении своей долгой карьеры Рехлинг уделял все свое внимание подчинению Лотарингии и прилегающих регионов германскому государству. Но, несмотря на влияние Рехлинга и его превосходные связи с Нацистской партией, он оказался обделен при окончательном разделе французских активов в январе 1941 г., проиграв Флику и Reichswerke Hermann Göring. К 1942 г. Рехлинг испытывал такую неприязнь к Reichswerke, что с готовностью помог рурским кругам обуздать новые экспансионистские поползновения Плейгера. В свою очередь, Плейгер относился к индустриальному истеблишменту с таким подозрением, что даже отказался входить в президиум RVE.

Через десять дней после своего назначения Рехлинг выступил перед собранием ведущих сталепромышленников, поведав им о том, что именно стоит на кону. Сталеплавильная отрасль должна выйти на новые рубежи производительности. От ее успехов зависят и будущее военного производства, и «будущее частной экономики». Битвы, бушевавшие на Восточном фронте, не оставляли сомнений в серьезности положения. Достижения советской экономики, как откровенно признавал Рехлинг, нельзя не назвать чудом. Новые танки продолжали сходить с конвейера даже в осажденном Ленинграде. Несмотря на уничтожение не менее 20 тыс. советских боевых самолетов, красные ВВС бросают в бой все новые и новые машины. Каким образом Советскому Союзу удалось построить и содержать промышленные мощности, в таких больших количествах выпускающие боевую технику такого высокого качества? Поистине, война на Восточном фронте – это борьба двух систем. Не его, Рехлинга, дело рассуждать о возможном исходе войны. Но в том, что касается экономики, вопрос поставлен четко. «С тем чтобы оправдать существование частной экономики, мы должны достичь высочайших производственных результатов <…> Если нам <…> это не удастся, люди, вероятно, испробуют другие варианты». «В конечном счете, – продолжил Рехлинг, – речь идет о том, может ли частная экономика обеспечить требуемые результаты <…> или же необходимо прибегнуть к иным организационным формам». Несомненно, эти слова представляют собой наилучшее определение шпееровской системы, по крайней мере в первые полтора года ее существования. Итогом зимнего кризиса 1941 г. стал альянс между гитлеровским режимом и ведущими элементами немецкого индустриального капитализма. Союз был заключен с целью выживания в борьбе со сталинизмом, которая велась не на жизнь, а на смерть.

Перед сталеплавильной промышленностью стояли две главные задачи: увеличить объемы производства и реорганизовать систему квот. Эта реорганизация была поручена комитету сталепромышленников, во главе которого стоял вездесущий Феглер. В свою очередь, тот доверил техническую работу Гансу Керлю из РМЭ. Керль не был специалистом по стали. Но он подтвердил свою репутацию одного из самых жестких проводников нацистской экономической политики, внедрив строгую систему квот в текстильном секторе. Заменив обычные деньги купонами, он сумел резко сократить спрос на одежду со стороны домохозяйств. Кроме того, в сотрудничестве со своим другом Паулем Плейгером он сыграл ключевую роль при реорганизации угольной промышленности. Теперь Керль использовал те же принципы применительно к сталеплавильной отрасли, создав систему, с которой Zentrale Planung был ознакомлен 15 мая 1942 г. Вся колоссальная задолженность по поставкам стали аннулировалась. С целью предотвращения нового витка «стальной инфляции» квотированию в дальнейшем подлежало 90 % объемов выпуска стали, а 10 % резервировалось для наиболее приоритетных заказов. В свою очередь, сталеплавильным заводам запрещалось брать заказы, которые они были не способны выполнить в разумные сроки. Несколько позже, в третьем квартале 1942 г., общее количество стальных квот было сокращено с целью

привести его в соответствие с реальными объемами производства. Общие поставки для вооруженных сил были снижены на 7 %, причем главным пострадавшим оказался флот. Количество стали для армии продолжало возрастать. Наоборот, поставки стали для иных целей, помимо производства вооружений, сократились почти на четверть, главным образом за счет экспортного сектора. Это вызвало протесты со стороны не только гражданской экономической администрации, но и верховного главнокомандования вермахта, серьезно озабоченного влиянием этих мер на союзников Германии – в первую очередь Италию. Однако по мере того, как битва за Сталинград приближалась к своей ужасающей развязке, Шпееру было все легче отстаивать абсолютный приоритет армии.

Все эти меры касались распределения стали. Но более принципиальная проблема, очевидно, заключалась в недостаточном производстве этого ресурса. Как мы уже видели, в конце лета и осенью 1941 г. германскую военную экономику преследовал страх резкого сокращения выплавки стали в результате проблем с поставками угля. Однако, жонглируя сортами стали и используя высококачественную зарубежную железную руду и лом, сталеплавильные фирмы сумели сохранить объемы производства на относительно высоком уровне, по крайней мере до последнего квартала 1941 г. Но после этого производство начало резко сокращаться, достигнув минимума в начале 1942 г., когда поставки угля нарушились из-за возобновившегося кризиса на немецких железных дорогах, на этот раз вызванного включением в их состав тысяч километров путей на территории Советского Союза. После внесения изменений в систему распределения стали и приведения квот в соответствие с реальными объемами производства главной задачей для Рехлинга стало увеличение объемов выплавки стали. Уже в конце июня 1942 г. Шпеер и Гитлер сошлись на том, что Германии к концу года необходимо поднять ежемесячное производство стали по крайней мере до 600 тыс. тонн. Как заявил Рехлинг представителям сталеплавильной промышленности летом 1942 г., непосредственная цель заключалась в том, чтобы удовлетворить требования Гитлера и Шпеера и увеличить производство, в тот момент составлявшее примерно 31 млн тонн в год, по крайней мере до 36 млн тонн. В долгосрочном плане Рехлинг не видел практически никаких пределов для роста спроса на этот важнейший материал. Он прогнозировал, что в грядущие годы выпуск стали в Европе превысит 85 млн тонн, что было больше максимального уровня выплавки в США. Однако проблема заключалась в угле. Сталепромышленники утверждали, что для достижения цели, поставленной Гитлером и Шпеером, им дополнительно требуется не менее 400 тыс. тонн коксующегося угля в месяц, а также еще больше квалифицированной рабочей силы и много металлического лома. Впрочем, в этом отношении прогнозы Пауля Плейгера и угольной ассоциации Рейха не обещали возможности удовлетворить запросы Рехлинга и его коллег.

Все эти подводные рифы промышленной политики осенью 1942 г. едва не привели к крушению всей «системы Шпеера». Данная проблема имела такое значение, что она была рассмотрена на продолжительной встрече с Гитлером п августа 1942 г. Помимо Шпеера, на встрече присутствовали Ганс Керль (РМЭ), Заукель как уполномоченный по рабочей силе, Плейгер как представитель угольной отрасли и тройка лидеров сталеплавильной промышленности: Рехлинг, Роланд и Альфред Крупп, наследник короны Круппов. Поначалу Плейгер стоял на своем, заявляя о невозможности изыскать необходимые количества кокса. Как мы уже видели, угля крайне не хватало по всему Рейху и подвластных ему территориях. Плейгер пытался увеличить добычу на ветшающих немецких шахтах. Производительность в Бельгии и Северной Франции быстро снижалась. Норвегия и Швеция крайне нуждались в пополнении запасов угля – иначе им было не избежать катастрофы в грядущие зимние месяцы. Вдобавок к этому Плейгер еще должен был учитывать германские электростанции и химические заводы Крауха. Моральное состояние гражданского населения и без того было подорвано нехваткой угля для домашних очагов. Указание Шпеера на то, что в Великобритании введено еще более строгое нормирование угля, чем в Германии, было немедленно опровергнуто статистиками RVK. Плейгер не видел возможности удовлетворить требования стальной отрасли, если только Заукель не доставит ему десятки тысяч опытных шахтеров с Украины и из Польши. В этот момент Заукель заверил Гитлера в том, что ничто не помешает ему найти ту рабочую силу, которая нужна Плейгеру. Гитлер поддержал его. «Если этот вопрос невозможно решить на добровольной основе, то он согласится на любые принудительные меры, и это относится не только к востоку, но и к западным оккупированным территориям». Однако это не успокоило Плейгера, которому уже приходилось иметь дело с голодными и деморализованными работниками с востока. Как мы уже видели, производительность в шахтах падала с самого начала войны и недоедающие остарбайтеры не могли заменить отборную немецкую рабочую силу.

Однако в этот момент Гитлер неожиданно прекратил дискуссию, заявив: «Герр Плейгер, если из-за нехватки коксующегося угля планы по увеличению производства в стальной отрасли останутся невыполненными, то война будет проиграна». Как мы уже видели, Гитлер не питал иллюзий в отношении того, насколько узким было для Германии окно стратегических возможностей, но он почти никогда не отзывался о бедственном положении Германии с такой безжалостной ясностью. После напряженной паузы Плейгеру не осталось ничего, кроме ответа: «Мой фюрер, я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы решить эту задачу». Железная решимость национал-социалистического руководства должна была восторжествовать над природой, не оделившей Европу достаточными запасами угля. Мы уже видели, как жестокие следствия, вытекающие из этого императива, были предъявлены Плейгером и Леем прочим представителям содружества углепромышленников на встрече в эссенском «Кайзерхофе» в октябре 1942 г. (участники встречи были изрядно навеселе). При необходимости из иностранных работников следовало выжимать все соки, не считаясь с их смертью от непосильного труда. Как выразился Лей, «После нас ничего не останется, со всем будет покончено <…> Германия погибнет. Всех убьют, сожгут и уничтожат». Тем не менее в августе 1942 г. в более спокойной обстановке ставки фюрера Плейгер требовал, чтобы его «глубокие сомнения» в осуществимости стального плана были занесены в протокол.

Разумеется, стальная сага не могла завершиться соглашением, заключенным и августа. К октябрю 1942 г. стало ясно, что Плейгер не в состоянии достичь целей, навязанных ему на августовской встрече. Когда эта тема была поднята на заседании Zentrale Planung 23 октября, Шпеер столкнулся с кризисом всей своей «системы». Утверждалось, что сталеплавильной отрасли для увеличения объемов производства требовалось 2,12 млн тонн угля в месяц. В октябре 1942 г. она получила всего 1,4 млн тонн, причем Плейгер предложил сократить поставки до 925 тыс. тонн. Это означало бы уменьшение производства стали на 40 %, что имело бы катастрофические последствия для всей программы производства вооружений. Не имея нормальных рабочих, Плейгер не мог добывать уголь. Заукель так и не дал ему обещанных 120 тыс. человек. На рудниках не хватало 107417 шахтеров. Еще 9 тыс. человек требовались для железных дорог, обслуживавших шахты. Ситуацию усугубляло то, что Рур страдал от эпидемии невыходов на работу— некоторые смены недосчитывались до 60 % человек больными. В силу всего этого немецкой экономике угрожала цепная реакция наподобие тех, которые вызвали развал производства в зимние месяцы 1939–1940 и 1941–1942 гг. Недостаточные поставки угля вызовут перебои с электроэнергией, что породит узкие места, которые распространятся по всей экономике. Для Шпеера неспособность решить проблемы, связанные с углем и сталью, означала бы политическую катастрофу. Как он выразился на заседании Zentrale Planting, такой «итог нанесет тяжелый удар по теории, которую я обычно проповедую – о том, что мы достигнем максимальных результатов, если будем полагаться на ответственность самой промышленности». Скрывавшаяся в его словах угроза была очевидна. Неспособность Плейгера обеспечить требуемые поставки угля «повлекла за собой такие серьезные последствия, что их устранение не может быть поручено никому из Zentrale Planting: подобные вопросы могут решаться только рейхсмаршалом [Герингом] и фюрером». Как и предсказывал Рехлинг, неспособность удовлетворить требования военной экономики ставила под удар сотрудничество между Министерством вооружений и промышленностью, которое с 1940 г. служило фундаментом немецкой военной экономики.

РИС. 20. Производство боеприпасов и объемы выделявшейся на это стали

В отчаянной попытке предотвратить катастрофу Шибер, Керль и представители стальной и угольной ассоциаций провели все последние дни октября 1942 г. в активных дискуссиях. Они прерывались периодическими пленарными заседаниями Zentrale Planting, на которых Шпеер донимал Плейгера и Роланда напоминаниями о невыполненных обещаниях, которые они дали фюреру. Так или иначе, все стороны были слишком заинтересованы в «системе Шпеера», чтобы позволить ей развалиться. Необходимые объемы угля удалось «выжать», сократив на 10 % его поставки для отечественных потребителей, вследствие чего средний немец стал получать на 15 % меньше угля, чем средний британец. Кроме того, Плейгер ввел новые строгие правила, согласно которым у угольных шахт, принадлежавших крупнейшим сталеплавильным фирмам, изымался добытый ими уголь для его дальнейшего распределения. Те производители стали, которые экономно использовали уголь, в награду за это получали возможность оставлять себе более значительную долю «своего» угля. Вместо того чтобы обрушиться, как опасались в RVE, производство стали в первом квартале 1943 г. выросло и достигло в довоенных границах Германии рекордного для военного времени уровня – 2,1 млн тонн в месяц. В рамках немецкого Grossraum в целом средние ежемесячные объемы выплавки в начале 1943 г. составляли 2,7 млн тонн. На волне этого индустриального бума Шпеер и объявил о своем «оружейном чуде». К февралю 1943 г. общий индекс производства вооружений вдвое превысил уровень, на котором он находился в момент вступления Шпеера в должность. Однако движущей силой этого мощного прироста было что угодно, кроме чуда.

Повторим еще раз: в том, что касается сферы ответственности Шпеера, самым важным фактором были боеприпасы. А рост производства боеприпасов в первую очередь стал итогом вовсе не рационализации и реорганизации. Он был непосредственно обеспечен резким ростом поставок стали. С сентября 1939 г. по конец 1943 г. мы видим почти 100-процентную корреляцию между объемами стали, выделенной на производство боеприпасов, и объемами выпуска боеприпасов. Когда поставки стали возрастали, производство боеприпасов шло полным ходом. Когда поставки стали сокращались, сокращался и выпуск боеприпасов, и эта зависимость соблюдается и до, и после февраля 1942 г. В той степени, в какой в пределах сферы ответственности Шпеера наблюдался заметный прирост производительности труда (показатель, обычно используемый как критерий успешности рационализации), это обстоятельство по сути подтверждает роль стали как главного лимитирующего фактора. Отсутствие достаточного количества сырья делало невозможным эффективное использование как рабочей силы, так и имеющегося промышленного оборудования.

III

Таким образом, при более пристальном изучении выясняется, что принципиально важную роль в успехах Шпеера по резкому наращиванию объемов производства сыграла более активная мобилизация средств, рабочей силы и сырья. Однако в то же время нельзя отрицать и того, что определенную пользу принесла и рационализация. Более того, термин «рационализация» явно занимал ключевое слово в самоосознании тех, кто отвечал за немецкую военную экономику после зимнего кризиса 1941–1942 гг. Ни одно другое понятие не отображало с такой же точностью главную тему шпееровской пропаганды: возможность резкого увеличения объемов производства при неизменном количестве сырья и рабочей силы. В условиях, когда против Третьего рейха воевала индустриальная коалиция, имеющая подавляющее материальное превосходство, будущее военной экономики Германии зависело от убедительности этой волюнтаристской идеи. Едва ли может быть более показательным сам момент, когда она была выдвинута. Рационализация как лозунг государственной политики вышла на передний край осенью 1941 г., в разгар кризиса на Восточном фронте. В тот момент, когда гитлеровские войска застряли на заснеженных окраинах Москвы, нацистская Германия ни в чем не нуждалась так же срочно, как в чудодейственных средствах. 3 декабря 1941 г. Гитлер даже издал указ, в котором рационализация объявлялась главным приоритетом военной экономики. Сам тот факт, что обычная задача, стоящая перед технологами, превратилась в политический вопрос такого масштаба, должен напомнить нам об осторожности, с которой следует подходить к этой теме. Несложная версия Шпеера, согласно которой военная экономика Германии до 1941 г. представляла собой бездонную яму, без всякого толка поглощавшую рабочую силу и сырье, и что лишь после декабря 1941 г. благодаря указу фюрера и вдохновенному руководству Шпеера она осознала необходимость эффективности, представляла собой очевидный миф. Как мы уже видели, статистика, на которую обычно ссылаются в попытках подтвердить такое представление о дошпееровской эпохе, просто не выдерживает пристальной проверки. И напротив, успешный рост выпуска вооружений, достигнутый Шпеером в своем секторе, сводился главным образом к увеличению производства боеприпасов, которое объясняется в первую очередь не рационализацией, а решительными мерами по мобилизации сырья.

Рационализация явно играла ключевую роль вовсе не в секторе Шпеера, а в сфере ответственности Эрхарда Мильха и Министерства авиации. С начала 1942 г. по начало 1943 г. ежемесячный выпуск самолетов более чем удвоился. Но в отличие от армейского сектора, это увеличение объемов выпуска происходило при более чем скромном росте численности рабочей силы, который не сопровождался каким-либо увеличением объемов поставляемого алюминия. Это, безусловно, указывает на очень заметный прирост эффективности. Вместе с тем пристальное изучение производственной статистики люфтваффе выявляет сложность и неоднозначность понятия «рационализация» в индустриальной политике нацистов.

В авиационной промышленности Третьего рейха как новой ведущей машиностроительной отрасли 1930-х гг. с момента ее зарождения ощущалось сильное влияние «американских» идей о рационализации и массовом производстве. Как мы уже видели, самым агрессивным сторонником этой идеологии массового производства был Генрих Коппенберг, ставший в 1933 г. генеральным директором Junkers. Попытки Коппенберга создать «фордистскую» авиастроительную фирму опирались на стремление к максимальным масштабам производства и максимальной вертикальной интеграции. Ju-88 в 1938 г. был навязан Министерству авиации в качестве самолета, специально оптимизированного для массового производства. В 1940 г., в качестве прямого ответа на американскую угрозу, Коппенберг выступил с грандиозными планами по строительству завода авиационных двигателей производительностью в 1000 двигателей и громадного алюминиевого комплекса, базирующегося в Норвегии. С учетом колоссальных объемов производства, объявленных британцами и американцами, и общей одержимости фордизмом в межвоенной Европе такие проекты обладали неотразимой и неизменной привлекательностью. Они естественным образом шли по следам Плейгера с его гигантским сталеплавильным комплексом в Зальцгиттере и Порше с его не менее грандиозным заводом VW в Фаллерслебене.

Несмотря на столь же огромный риск провала, примерами которого стали такие «пятые колеса в телеге», как австрийский завод с заявленной производительностью в «1000 авиамоторов», стремление к росту масштабов не было просто погоней за иллюзиями. Как мы уже видели, производственная мощность завода авиадвигателей Daimler-Benz в Генсхагене была вполне успешно доведена до 1000 с лишним моторов в месяц при очень невысоких издержках. Можно привести и другие примеры успеха, такие как сооружение танкового комплекса под Линцем. Сосредоточение производства на немногих громадных заводах давало реальные преимущества. Тот факт, что и Соединенным Штатам, и Советскому Союзу удавалось содержать действительно колоссальные промышленные предприятия, расположенные вне радиуса действия вражеских бомбардировщиков, явно вносил свой вклад в то, что объемами производства эти страны опережали и Германию, и Великобританию. Притом что производственные достижения Министерства авиации Мильха и Министерства вооружений Шпеера были более скромными, их возможность была обеспечена инвестиционными программами, выполнение которых началось осенью 1940 г. и продолжалось на протяжении значительной части 1943 г.

Однако концентрация ресурсов в рамках стремления к «эффективности» и «масштабности» в то же время являлась одной из главных движущих сил междоусобной конкуренции в промышленности, совершенно несовместимой с эффективным управлением военной экономикой в целом. Это более чем хорошо понимал Эрхард Мильх из Министерства авиации, почти десять лет сталкивавшийся с непреодолимым эгоцентризмом немецких авиапроизводителей. Соответственно, летом 1941 г., в преддверии принятия большой программы по наращиванию размеров люфтваффе, Мильх осуществил ряд перестановок в верхних эшелонах авиапромышленности, имевших принципиальное значение в ходе его дальнейших усилий по рационализации производства. В мае 1941 г., за десять месяцев до назначения Шпеера, Мильх создал при Министерстве авиации промышленный совет (Jndustrierat), рассматривавший планы министерства по поставкам самолетов. Этот квазипарламентский орган играл роль мощного барьера на пути у отдельных фирм, пытавшихся оказать на министерство чрезмерное влияние. Затем, проведя ряд громких корпоративных переворотов, Мильх добился сокращения размеров крупнейших производителей. Первыми новому режиму были подчинены Junkers и BMW. После ряда неудач BMW при разработке радиальных двигателей надзор над этой фирмой был поручен Уильяму Вернеру, специалисту по эффективности, которого переманили из автомобильного концерна Auto-Union. Коппенберг, возглавлявший Junkers, был бесцеремонно отправлен в отставку. На самой фирме Junkers был введен новый строгий режим финансового надзора. Кроме того, Мильх, воспользовавшись замешательством, в которое Вилли Мессершмитта привела неудача с Ме-210 (о чем мы еще поговорим ниже), назначил в Messerschmitt вместо него нового управляющего. В рамках дальнейшей борьбы с корпоративной автономией Мильх покончил с облегченным финансовым режимом, при котором производителям платили авансом за их поставки для Министерства авиации. Компания Heinkel в результате такого шага оказалась в финансовом кризисе, которым Мильх воспользовался для перестановок в ее руководстве и перевода Эрнста Хейнкеля на чисто конструкторские позиции. В результате все три крупнейших разработчика самолетов – Junkers, Messerschmitt и Heinkel— оказались под непосредственным контролем министерства.

И только после того, как эти решительные меры позволили восстановить авторитет Министерства авиации, Мильх начал проводить в жизнь программу рационализации в смысле оптимизации производственных процессов. Он создал систему кружков по планерам, авиамоторам и авиационному оборудованию, впоследствии по примеру, заданному Тодтом и Шпеером, переименованных в главные комитеты. Кружок по планерам возглавил Карл Фридаг, главный инженер корпорации Henschel. Во главе кружка по авиамоторам был поставлен Уильям Вернер. Контроль над производством авиационного оборудования осуществлял Ганс Гейне из AEG-Telefunken [1817]Ганс Гейне, родившийся в 1900 г., в 1920-х и начале 1930-х гг. работал в США, после чего вернулся в Германию и по настоятельной рекомендации General Electric был принят на работу в AEG. Быстро сделав в этой фирме карьеру, в 1942 г. он вошел в совет директоров AEG.
. Все они тоже были сторонниками массового производства в «американском стиле». Вернер работал на Chrysler, Гейне был протеже General Electric. Но в отличие от строителей великих промышленных империй 1930-х гг., они исповедовали принцип «больше за меньшие деньги». В частности, Вернер в 1941 г. заявил о себе рядом разгромных докладов о допотопных приемах металлообработки, широко распространенных при производстве авиамоторов. Особенное возмущение у него вызывали большие потери сырья из-за использования традиционных технологий металлообработки. Как он выразился в часто цитируемом докладе, немецкие заводы авиамоторов в весовом выражении производили больше стружки, чем двигателей.

Разумеется, вряд ли стоит сомневаться в правоте Вернера. Но его агрессивные призывы к реформам и оптимизации следует рассматривать в соответствующем контексте. Вернер озвучивал ту критику, с которой еще с начала 1930-х гг. выступали сторонники новых, передовых технологий, идущих на смену таким традиционным металлорежущим станкам, как токарные, – шлифовки, литья, штамповки и прессования, дающих намного большую экономию материалов и трудовых затрат. Фридаг

в годы работы на Henschel был мировым лидером в этой области. Но принимать рационализаторскую риторику таких людей, как Вернер и Фридаг, за чистую монету и делать вывод о том, что авиастроительная промышленность до ноября 1941 г. отличалась особенной неэффективностью, было бы наивно. Большое количество отходов при металлообработке было в 1920-е и в 1930-е гг. абсолютной нормой и в Германии, и в США. Более того, было бы ошибкой противопоставлять «рациональную» рационализацию Вернера, Фридага и компании «фантастическим» планам, с которыми прежде выступали Коппенберг, Эрнст Хейнкель и им подобные. В обстановке кризиса, поразившего нацистский режим осенью 1941 г., одна рационализационная риторика просто сменила другую. Критику существующих производственных практик, с которой выступал Вернер, с тем же успехом можно было бы в любой момент времени после начала 1930-х гг. адресовать практически любому заводу в Германии – как, собственно говоря, и в любой другой стране мира. Более того, Вернер пытался донести свою точку зрения до Министерства авиации по крайней мере за два года до того, как благодаря Фрицу Тодту получил должность национального уровня. Его критические заявления были пущены в ход лишь в октябре 1941 г., именно в тот момент, когда стало ясно, что в стране нет ни материалов, ни рабочей силы для реализации грандиозных планов, к выполнению которых Мильх и Геринг так уверенно приступили всего несколькими месяцами ранее. В этом смысле именно люфтваффе выступили родоначальником «риторической идеи-фикс», 3 декабря распространенной гитлеровским указом о рационализации на всю военную экономику: пристальное внимание к производственному процессу позволит практически неограниченно увеличивать объемы производства и преодолеть все проблемы ресурсов, с которыми сталкивалась Германия. Разумеется, здравомыслящий Вернер предлагал нечто намного более скромное. Он говорил о возможности увеличить производство где-то на 40 %.

Более того, как было очевидно всем заинтересованным лицам, массовое производство таких чрезвычайно сложных устройств, как самолеты, имело свои отрицательные стороны.

Производство пришлось бы ограничить небольшим числом моделей, «заморозив» их на достаточно долгий срок для того, чтобы заводы получили достаточную экономию за счет масштабов. Поэтому компромисс между качеством и количеством был неизбежен. Поскольку Германия не имела никакой возможности составить непосредственную конкуренцию Америке в плане объемов производства, то согласиться на такой компромисс было непросто. Как мы уже видели, в 1941 г. Удет воздержался от выделения большего объема ресурсов для массового производства существовавших моделей именно из-за надежды на то, что новые разрабатываемые самолеты – в первую очередь Ме-210 и Не-177 – будут обладать значительными технологическими преимуществами. К концу года, когда Удет уже был мертв, Мильх столкнулся с угрозой двух позорных конструкторских неудач. Не следует придавать этим проблемам слишком много значения. Делать вывод о том, что они отражали какие-то глубинные структурные слабости германского военно-промышленного комплекса, было бы серьезной ошибкой. В конце концов, Германия уже далеко продвинулась в разработке нового поколения реактивных самолетов, воплощавших самые передовые достижения авиаконструкторской мысли. Инженерные проблемы, с которыми столкнулся боевой самолет Ме-210, были связаны с высокой рискованностью той игры, в которой люфтваффе участвовали с конца 1930-х гг. Вместо того чтобы проходить обычный четырехлетний цикл от прототипа до серийного производства, Министерство авиации попыталось вырваться вперед в воздушной гонке, сократив срок внедрения до трех лет. При этом оно шло на сознательный риск, пуская в серийное производство не до конца испытанный самолет. В случае Ju-88 риск оправдал себя. Хотя Ju-88 не стал тем чудо-оружием, которое обещал дать Геринг, это был, несомненно, боеспособный самолет. Более того, полным провалом нельзя назвать ни тяжелый истребитель Ме-210, ни даже злосчастный Не-177 Хейнкеля. К 1943 г. оба превратились во вполне пригодные боевые машины. В обоих случаях для

конструкторов камнем преткновения стали нехватка времени на разработку и невыполнимые технические требования, предъявлявшиеся к проекту. Однако в начале 1942 г. это служило для Эрхарда Мильха слабым утешением. Сотни опасных и нестабильных в полете Ме-210 сходили со сборочных линий на заводах Мессершмитта в Регенсбурге и Аугсбурге. Еще больше недостроенных самолетов скопилось в сборочных цехах, а склады были забиты деталями еще для 800 самолетов. Мильх, не имея иного выхода, был вынужден списать убытки и отменить всю программу. В отчаянной попытке привести количество в соответствие с качеством он решил загрузить все имеющиеся мощности массовым выпуском тех моделей, которые прошли всестороннюю проверку в первые годы войны.

Акцент на массовом производстве, несомненно, дал свои результаты. К лету 1943 г. выпуск самолетов более чем удвоился по сравнению с уровнем зимы 1941–1942 г. Разрыв между Великобританией и Германией существенно сократился. Германская авиационная промышленность впервые смогла добиться заметной экономии за счет роста масштабов производства. Ресурсы, закачивавшиеся в люфтваффе в 1940–1941 гг., теперь использовались для массового изготовления самолетов. Имеющиеся станки были распределены продуманным образом с тем, чтобы выпускать большие серии идентичных самолетов. Впрочем, во всем этом не было ничего чудесного. Еще с 1920-х гг., когда был построен первый цельнометаллический самолет, немецкие авиаконструкторы подсчитали, что издержки производства будут снижаться в геометрической прогрессии по мере роста объемов выпуска. Они даже составили формулу, описывающую влияние так называемой кривой роста выработки в алгебраических терминах. И опыт 1940-х гг. показал, что эти предсказания были поразительно точными. Издержки резко сократились после того, как каждый завод начал выпускать только «свою» стандартную модель. Германия по-прежнему производила самолеты несколько меньшими партиями, чем американцы. Но производственная статистика за период после 1942 г. поражает тем, насколько производительность труда на немецких авиазаводах приблизилась к американской. В то время как производительность труда на большинстве американских промышленных предприятий по-прежнему обгоняла немецкую не менее чем в два раза, соответствующее различие в сфере производства авиационных планеров составляло в 1942 и 1943 г. не более 50 %.

Однако Германии пришлось заплатить высокую цену за этот рост объемов производства: речь идет о возраставшем техническом отставании арсенала люфтваффе. Еще в октябре 1941 г. шокированная комиссия из нескольких фронтовых летчиков, получивших задание оценить программу конструкторских разработок люфтваффе, отказывалась поверить в то, что Мильх потребовал резко увеличить выпуск самолета He‑111. Люфтваффе впервые испытали этот средний бомбардировщик в феврале 1934 г., когда военно-воздушные силы Геринга все еще вели подпольное существование. В тот момент He‑111 был передовым самолетом, а его конструкция непрерывно совершенствовалась. Но уже осенью 1941 г. командующие люфтваффе считали его непригодным для использования над Великобританией, даже под покровом ночи. В итоге He‑111 наряду с другими двухмоторными самолетами люфтваффе, такими как Me‑110 и 210/410, после 1942 г. обрели новую жизнь в качестве ночных истребителей, защищавших германское небо от Королевских ВВС. Поскольку британские бомбардировщики не имели сопровождения в виде истребителей сопровождения, для ночного перехвата не требовалось особого преимущества ни в скорости, ни в маневренности. Для того, чтобы выследить и уничтожить медленные бомбардировщики, немецкие летчики нуждались лишь в громоздкой электронике и крупнокалиберных орудиях, которые было несложно установить на двухмоторные бомбардировщики 1930-х гг. Истинные издержки принятого Мильхом решения начали сказываться лишь во второй половине 1943 г., когда ВВС США начали проводить дневные налеты в сопровождении истребителей, непосредственно бросавших вызов перехватчикам люфтваффе. Основу дневных оборонительных сил люфтваффе составляли «Мессершмитты» Bf‑109. Именно на эти истребители в основном приходился резкий прирост выпуска самолетов, достигнутый Мильхом после 1942 г. Bf-109 на момент своих первых боевых вылетов, состоявшихся в 1937 г., в ходе гражданской войны Испании, представлял собой весьма передовую конструкцию. Пять лет спустя, из-за изъянов в аэродинамике, он достиг предела своих возможностей. Вариант 1943 г., Bf‑109G или «Густав», на который ставились новые громоздкие моторы, мог сравняться со своими британскими, американскими и советскими соперниками в скорости при полете по прямой, но только за счет маневренности.

РИС. 21. Освоение производства Bf-109 на заводе Messerschmitt в Регенсбурге (время сборки одного самолета)

По словам одного американского аса, летавшего на всех основных боевых самолетах Второй мировой войны, плохая управляемость Bf-109 делала его «неприемлемым в качестве истребителя», «устаревшим» с самого начала выпуска, «беспомощным нагромождением бугров» и «шишек». При полете на полной скорости ему требовалось 4 секунды, чтобы повернуть на 45 градусов. Для самолета, делающего 500 километров в час, это было абсурдно медленно. Во время ближнего воздушного боя на низких высотах пилотам «спитфайров» и «мустангов» нередко удавалось заставить своих незадачливых немецких противников врезаться в землю – так медленно Bf‑109G выходил из любого резкого маневра. С 1942 г. по конец 1944 г. под руководством Мильха было собрано почти 24 тыс. этих неудачных машин. Для тысяч летчиков люфтваффе, втискивавшихся в тесные кабины «мессершмиттов», эти самолеты, в массовом порядке выпускавшиеся Мильхом, становились немногим более чем летающими гробами.

IV

Медовым месяцем Шпеера был недолгий период с весны по осень 1942 г. Это был идеальный момент для того, чтобы начинать пропаганду «оружейного чуда». Рост объемов производства совпал с последним этапом войны, когда страны Оси еще могли диктовать темп и размах военных действий. Вплоть до лета 1942 г. могло показаться, что самая большая ставка Гитлера – заключенный им союз с Японией против Соединенных Штатов – все еще может оправдаться. В начале 1942 г. японцы беспрепятственно овладели Бирмой, Малайей, Индонезией и Филиппинами, нанеся смертельный удар если не Америке, то по крайней мере по британским владениям в Азии. В Атлантическом океане немецкие подлодки причиняли огромный урон беззащитному американскому торговому флоту. В Северной Африке Роммель делал поразительные успехи в борьбе с неумелыми противниками, 21 июня 1942 г. взяв Тобрук и развернув стремительное наступление на Египет. Пока Великобритания шла от одной катастрофы к другой, казалось, что Гитлеру все же удастся воплотить в жизнь свою заветную мечту. Черчиллю грозил вотум недоверия со стороны палаты общин. У немцев сохранялась надежда на то, что британцы все-таки выйдут из войны. Между тем войска на Восточном фронте как будто бы оправились от удара, нанесенного по ним зимой.

В мае 1942 г. вермахт разгромил советские войска, неумело наступавшие на Харьков, и захватил почти четверть миллиона пленных. Несколькими неделями позже генерал Манштейн взял еще 150 тыс. военнопленных в Крыму. Германская армия, 28 июня начавшая большое наступление на южном фланге, была во всех отношениях слабее той, которая годом ранее вторглась в Советский Союз. Но поначалу группа армий «Юг» наступала поразительными темпами. Сталин направил оставшиеся резервы не на юг, а на оборону Москвы. Главной задачей для русских частей, принявших на себя основной удар наступления немцев, было избежать новых окружений. На последней неделе июля 1942 г. 1-я танковая армия взяла Ростов, после чего весь южный сектор Советского фронта стал проявлять признаки развала. Воодушевленный этими первыми успехами, Гитлер разделил группу армий «Юг» на две группировки. Более слабый северный фланг наступал строго на восток, в сторону Волги и Сталинграда. Главные силы направлялись на юго-восток, к кавказской нефти. 9 августа передовые части горнострелковых войск достигли Майкопа, ближайшего из нефтяных месторождений Кавказа. Но нефтяные вышки были настолько тщательно разрушены, что немцы решили бурить новые скважины. С этой целью по горным дорогам в Майкоп было с трудом завезено большое количество тяжелого бурильного оборудования. Плацдарм немцев оставался непрочным, и было непонятно, каким образом в массовом порядке доставлять кавказскую нефть в Германию, даже если гитлеровцам удастся удержать свои позиции. Тем не менее тот факт, что немецкие войска достигли прославленных нефтяных месторождений, вызвал колоссальный моральный подъем. Теперь уже казалось, что и до Баку недалеко. 30 августа 1942 г. 3-я танковая дивизия захватила плацдарм на реке Терек – последнем крупном естественном препятствии на пути в Грозный и на железнодорожной магистрали, идущей к Каспийскому морю.

Третий рейх вернулся к своему прежнему победительному тону, по крайней мере в публичных выступлениях его руководителей. В июле Гитлер перенес свою ставку на Украину, чтобы быть ближе к фронту, а 23 июля издал Директиву № 45, в которой объявлялось, что «всего за три с небольшим недели после начала кампании широкие задачи, поставленные перед южным флангом Восточного фронта <…> в целом решены. Лишь незначительным вражеским силам <…> удалось избежать окружения…». Казалось, что Советский Союз снова находится на грани краха. С учетом разочарований, которые принесли с собой прошедшие зима и весна, немецкая общественность поначалу относилась к этим заявлениям не без подозрений. Однако к концу июля 1942 г. гестапо доносило о волне оптимизма, которую Геббельс и Геринг изо всех сил стремились превратить в лихорадочное возбуждение. Отныне речь шла только о предстоящих грабежах на Украине. Кроме того, как мы уже видели, были предприняты новые, еще более безжалостные меры к тому, чтобы реально увеличить поставки продовольствия с оккупированных территорий. Лето 1942 г. стало последней «страдной порой» для осуществления проектов по созданию немецких поселений на востоке и строительству расовой империи. Пока в Майкопе трудились нефтяники Рейха, Kontinental 01, только что основанная крупная нефтяная корпорация вынашивала планы по захвату британских нефтяных активов в Египте. В России айнзатцгруппы далеко продвинулись в выполнении второго этапа своей ужасающей программы массовых убийств. 17–19 июля Генрих Гиммлер посетил Аушвиц и Генерал-губернаторство, ознакомив местные власти с судьбоносными инструкциями из Берлина. Декабрьский шок 1941 г. постепенно забывался. Разбив Красную армию и покорив юг Советского Союза, нацистский режим мог не опасаться серьезной угрозы с Востока. После этого ему бы оставалось только защищать свою материковую империю от Великобритании и Америки. Как и в предыдущем году, Гитлер даже рассуждал о возможности уволить из армии сотни тысяч квалифицированных немецких рабочих ради удовлетворения потребностей люфтваффе и флота в вооружении и боеприпасах.

Но несмотря на эту волну оптимизма, беспокойство, впервые вызванное зимним кризисом 1941–1942 гг., так и не улеглось до конца. Как мы уже видели, баланс угля и стали, от которого зависело продолжение шпееровского «оружейного чуда», уже в августе подошел к критической черте. Последствия, которыми Гитлер грозил Плейгеру и августа, находились в резком противоречии с оптимизмом, который так щедро расточали Геринг и Геббельс. У Ганса Керля, не слышавшего отчаянных разговоров, которые велись предыдущей зимой, слова Гитлера, открыто говорившего о возможности поражения, вызвали глубокое беспокойство. Несколькими неделями ранее Гитлер поразил другую аудиторию, заявив, что если нефтяные месторождения Кавказа не будут захвачены к концу года, это тоже будет означать поражение. Мыслями Гитлер все чаще обращался к грядущей битве с западными державами. К августу Черчилль выбрался из полосы катастроф, преследовавших англичан в первой половине года, и Гитлер опасался того, что в случае неожиданного краха СССР британцы и американцы немедленно предпримут импровизированную высадку во Франции или в Норвегии. Он так серьезно относился к этой возможности, что потребовал снять с Восточного фронта несколько надежных дивизий С С и отправить их на Запад. Кроме того, 13 августа 1942 г. по приказу Гитлера началось поспешное возведение грандиозного Атлантического вала – своего рода прибрежной линии Мажино.

Гитлер знал: если он хочет навсегда подорвать силы анти-нацистской коалиции, то должен в течение ближайших месяцев завершить войну на востоке. Но, как и в 1941 г., вставал вопрос: действительно ли Красная армия разбита? Генерал Гальдер, начальник штаба армии, уже к концу июля был убежден в том, что немецкие силы на Восточном фронте слишком слабы для того, чтобы нанести Красной армии решающее поражение. 23 июля, в день, когда был взят Ростов, а Гитлер объявил о достижении основных целей южной операции, Гальдер доверил своему дневнику мысль о том, что «Всегда наблюдавшаяся недооценка возможностей противника принимает постепенно гротескные формы и становится опасной». Опасения Гальдера подтвердились несколько дней спустя, когда Красная армия предприняла яростное контрнаступление на Ржев, занимавший ключевое положение в секторе группы армий «Центр». Как отмечал Фромм еще в феврале 1942 г., немецким войскам не хватало живой силы. Потери группы армий «Юг» с начала наступления составили 280 тыс. человек, и лишь половина из них была возмещена. В целом Гальдер к ноябрю 1942 г. ожидал нехватку 750 тыс. солдат, что было больше, чем могли дать все призывники подростковых возрастов к концу года. Ситуация еще больше усугубилась к концу августа, когда советский Северный фронт бросил крупные силы на прорыв блокады Ленинграда. Группе армий «Север» удалось ликвидировать вклинения и в конце концов уничтожить наступающие советские части. Но это обошлось ему ценой не менее 26 тыс. выбывших из строя, что похоронило все возможные надежды Гитлера на разрушение обороны города. В конце сентября 1942 г. генерал Фромм как начальник армейской службы снабжения подал Гитлеру меморандум, в котором настаивал на перемирии как на единственном способе спасти Германию от катастрофы. Фромм наладил тесные рабочие взаимоотношения со Шпеером, который был прекрасно осведомлен о его взглядах. Однако Шпеер промолчал, а Гитлер в тот момент был далек от пораженческих настроений. К концу сентября он сместил Гальдера с должности начальника штаба, а вслед за ним скорое политическое забвение грозило и Фромму.

По мере того как благодаря ожесточенному сопротивлению Красной армии шел уже второй год войны на востоке, шансы вермахта на победу снижались. По сравнению с осенью 1941 г., когда немцы и их союзники иногда имели значительное численное превосходство над Красной армией, к осени 1942 г. соотношение сил между советскими и немецкими войсками приближалось к 2:1. С учетом ужасающих потерь, понесенных Красной армией до осени 1942 г., оно не только отражало соответствующий демографический баланс, но и свидетельствовало о невероятных мобилизационных способностях сталинского режима. Впрочем, еще более замечательным был тот факт, что в ключевых точках фронта Красная армия была способна дополнить свое преимущество в живой силе аналогичным преимуществом в пушках, танках и самолетах. Несмотря на оптимистические киножурналы, Шпеер и Мильх проигрывали битву заводов. Германию опережал даже потрепанный Советский Союз, не говоря уже о британцах и американцах, у которых производство велось в намного более благоприятных обстоятельствах. Если в 1942 г. где-либо и произошло настоящее «оружейное чудо», то это случилось не в Германии, а на военных заводах Урала. Несмотря на территориальные потери и разрушения, которые привели к сокращению общего национального продукта на 25 %, Советский Союз в 1942 г. сумел обогнать Германию по производству практически всех видов вооружений. По производству ручного оружия и артиллерии Советский Союз превосходил Германию в три раза. По танкам он имел над ней ошеломляющее четырехкратное преимущество, причем танки Т-34 были лучше немецких. Даже в производстве боевых самолетов он превосходил Германию вдвое. Именно это промышленное превосходство позволило Красной армии вопреки всем ожиданиям сперва пережить второе большое наступление вермахта, а затем в ноябре 1942 г. нанести ряд сокрушительных контрударов. Разумеется, было бы большой ошибкой приписывать победы, одержанные Красной армией после лета 1942 г., исключительно грубой силе. К осени 1942 г. командование Красной армии научилось планировать операции не хуже немцев (за исключением самых талантливых из числа последних). С другой стороны, бесспорно и то, что победы Жукова и его коллег были бы невозможны в отсутствие превосходной техники, оружия и боеприпасов, производившихся на советских заводах.

С целью избежать недоразумений подчеркнем – это была история успеха СССР, а не провала Германии. На третьем полном году войны производство вооружений в Германии и Великобритании находилось более-менее на одном уровне. Обе эти экономики, в 1936 г. имевшие промышленность примерно одинаковых размеров, теперь производили примерно одинаковое количество вооружений. Разумеется, Великобритания в массовом порядке получала вооружения по ленд-лизу, в то время как Германии приходилось обходиться намного более скромным вкладом оккупированной Европы. Кроме вооружений, Германия в 1942 г. производила намного больше средств производства, чем Великобритания, и это преимущество в 1944 г. обернулось существенно более высокими объемами производства вооружений. Исключительно высоких результатов достиг Советский Союз, в котором в 1942 г. было выпущено вдвое больше пехотного оружия, столько же орудий и почти столько же боевых самолетов и танков, как в США, бесспорном промышленном лидере мира. Советское чудо не было ничем обязано какому-либо западному содействию. Ленд-лиз начал сказываться на соотношении сил на Восточном фронте лишь с 1943 г. Самое правдоподобное объяснение этого поразительного триумфа сводится к выпуску небольшого числа видов вооружений, сосредоточенному на нескольких гигантских заводах, что позволяло в максимальной степени реализовать экономию, достигаемую за счет массового производства. Но ясно и то, что это промышленное чудо было оплачено за счет непомерных жертв, понесенных советским тылом: сотни тысяч, если не миллионы человек умирали от голода, возложив свои жизни на алтарь военной экономики. Поскольку в деревне осталось очень мало рабочей силы (всех, кого могли, призвали в Красную армию или на оборонные заводы), то адекватное питание получали только те, кто трудился. Кроме того, преимущество, которое дал Советскому Союзу чрезвычайно высокий уровень мобилизации, оказалось недолговечным. К 1944 г. Германия догнала Советский Союз по всем категориям производства. Однако к тому времени это уже не имело значения. Как прекрасно осознавали Альберт Шпеер и Эрхард Мильх, 1942 г. был решающим годом войны. Для того чтобы Третий рейх получил хоть какие-то шансы на выживание, группу армий «Юг» следовало оснастить материальной частью, необходимой для того, чтобы нанести сокрушительное поражение Красной армии. Но благодаря выдающимся усилиям Советского Союза, это не удалось.

 

18. Сомнениям нет места

Несмотря на то что немецкая армия на востоке выдыхалась и к осени 1942 г. этого уже нельзя было игнорировать, превосходство в материальных ресурсах, которым обладали враги Гитлера, впервые с полной силой дало о себе знать не на Восточном фронте, а в Северной Африке. Мы можем очень точно определить момент времени, когда изменилось соотношение сил. В июне 1942 г. крошечный Африканский корпус Роммеля нанес унизительное поражение гораздо более крупной британской 8-й армии в Тобруке. В ответ на это президент Рузвельт отправил в Египет первый из экстренных конвоев, нагруженный 400 американскими танками и самоходными орудиями. После их доставки в Суэц защитники Египта получали подавляющее превосходство в технике над Африканским корпусом, в рядах которого почти никогда не насчитывалось более 250 машин. После первых кровавых сражений под Эль-Аламейном в июле 1942 г. Роммель понимал, что в его распоряжении имеется лишь несколько недель для того, чтобы нанести решающее поражение силам британского Содружества, преграждавшим ему путь к Суэцкому каналу. К б сентября, благодаря упорному сопротивлению британцев, их полному превосходству в воздухе и хронической нехватке бензина, последнее наступление Роммеля, не достигшее своих целей, было остановлено в Алам-эль-Халфе. В первых числах сентября в Египет прибыли первые танки «Шерман». К п сентября их насчитывалось здесь уже более 300. Генерал Монтгомери, уверенный в подавляющем численном превосходстве, мог начать контрнаступление. В ночь с 23 на 24 октября, когда началась вторая битва за Эль-Аламейн, 8-я армия пошла в наступление, имея в своих рядах почти 1000 танков, включая не менее 500 американских, оснащенных мощными 75-мм пушками. Напротив, у Роммеля имелось всего 123 современных Pz-III и Pz-IV; остаток его сил составляли устаревшие легкие танки. В состав группировки Монтгомери, численностью в 200 тыс. человек, входили войска из Великобритании, Южной Африки, Новой Зеландии, Австралии и Индии. Роммель и его союзники-итальянцы могли выставить против них не более 100 тыс. человек. Несмотря на тяжелые потери, понесенные войсками Содружества, в исходе сражения сомнений не было. 4 ноября Африканский корпус начал трехнедельное отступление, которое завершилось лишь 26 ноября на позициях у Марса-эль-Брега, находившихся на ливийском побережье, почти в 400 километрах к западу от Эль-Аламейна. К тому времени западные союзники успели провести вторую грозную демонстрацию своих обширных стратегических замыслов. 8 ноября 1942 г. флот из почти 700 судов, сопровождаемый не менее чем 5 линкорами, 7 авианосцами и 14 крейсерами, одновременно высадил 63 тыс. человек и 430 танков на трех плацдармах в Марокко и Алжире. 35 тыс. человек под началом генерала Паттона были доставлены туда прямо через Атлантику из Чесапикского залива. Для остальных путь в Африку начался в шотландском заливе Ферт-оф-Клайд.

На Восточном фронте летняя кампания следовала образцу, уже заданному в 1941 г. Огромная протяженность советской территории и яростное сопротивление Красной армии полностью исчерпали силы немцев. В течение трех горячих месяцев Жуков приковывал 6-ю армию немцев к руинам Сталинграда, искушая Гитлера бросать в бой все больше и больше бронетехники и пехоты. Тем временем Красная армия, соблюдая секретность и тщательные меры маскировки, накапливала свежие резервы на флангах – на Дону и в нижнем течении Волги. На этот раз, в отличие от декабря 1941 г., Красная армия имела безусловное численное превосходство. На всем Южном фронте на каждого немца приходилось примерно по двое советских солдат. Но более важно было то, что Красная армия к тому моменту довела до совершенства принцип сосредоточения сил, который немцы так удачно применяли в начале войны. На ключевом Юго-Восточном фронте, откуда Красная армия готовилась выбросить первое щупальце сталинградского окружения, в секторе протяженностью всего в 22 километра были сконцентрированы 12 полноценных штурмовых дивизий, имевших в своем составе сотни танков и 170 тыс. бойцов. 19 ноября, когда разразилась буря, румынская 3-я армия и сильно потрепанный немецкий танковый корпус были просто разорваны в клочья. Как впоследствии писал один немецкий офицер, это было «ужасающее зрелище. Подхлестываемые страхом перед советскими танками, [немецкие] грузовики, командирские машины, мотоциклы, всадники и конные подводы мчались на запад, сталкивались, застревали, переворачивались, блокировали дорогу. Сквозь все это пробирались, напирая, толкаясь и увертываясь, пешие. Тому, кто спотыкался и падал, было уже не встать. По ним шли ноги и ехали колеса, превращая их в лепешку». Цель советского наступления окончательно прояснилась 20 ноября, когда к югу от Сталинграда советская 51-я армия прорвалась сквозь слабый румынский заслон и устремилась на северо-запад в сторону Дона. К 23 ноября советские клещи сомкнули кольцо окружения вокруг германской 6-й армии, а также остатков 4-й танковой армии и румынских 3-й и 4-й армий. Последние уцелевшие сдались 2 февраля 1943 г., после десятинедельной осады, стоившей жизни 250 тыс. солдатам вермахта, а также неизвестному количеству итальянцев, румын и советских граждан, служивших в немецких вспомогательных частях. Двумя неделями ранее советское контрнаступление вынудило немцев оставить достигнутые ими рубежи на Кавказе. К середине февраля 1943 г. потрепанные немецкие войска откатились на позиции, с которых они начали наступление в июне предыдущего года. В тот момент превосходства немецкой армии на поле боя еще хватило для того, чтобы остановить сползание в пропасть. Роммель в Северной Африке и Манштейн на Украине сумели по крайней мере на какое-то время стабилизировать ситуацию и отразить наступление союзников. Однако передышка оказалась недолгой. Пока на изнуренном Восточном фронте царило затишье, британцы и американцы возобновили натиск на Африканский корпус в Тунисе, добившись неизбежной победы 13 мая 1943 г. «Тунисград» обошелся немцам еще в 290 тыс. человек.

На море ситуация была не лучше. Немецкий надводный флот, весной 1942 г. переведенный с атлантического побережья в норвежские воды, тихо закончил войну в декабре 1942 г.У немцев не имелось топлива для дальних операций. Не было у них и авианосцев, чтобы обеспечить воздушное прикрытие.

Германия вполне могла обойтись без пропагандистских катастроф, связанных с потерями крупных кораблей. Однако намного более важной была участь подводных лодок. Весной 1943 г. они по-прежнему наносили ужасающий урон союзному торговому судоходству. С 16 по 20 марта 1943 г. конвои НХ-229 и SC-122, всего насчитывавшие 100 судов, пережили крупнейшее за войну сражение, подвергшись нападению трех стай из 40 немецких подлодок. Союзники потеряли 21 судно общим водоизмещением в 140842 тонны. Десятки подлодок получили серьезные повреждения, но лишь одна была потоплена. Как заявил адмирал Дениц, подводный флот одержал свою величайшую победу. Но такие успехи не могли скрыть все более одностороннего характера боев. Немецкие подводники перехватили всего три из 17 крупных конвоев, пересекавших Атлантику в середине марта 1943 г. Хотя общие потери, вызванные действиями подводных лодок, составили в этом месяце почти 650 тыс. тонн водоизмещения, этого было недостаточно для того, чтобы представлять собой серьезную угрозу для трансатлантической линии снабжения. Потери союзного судоходства на протяжении всего 1942 г. и в начале 1943 г. превышали 500 тыс. тонн в месяц, но они более чем восполнялись колоссальными объемами производства на американских верфях, чьими усилиями водоизмещение союзного торгового флота прибавлялось более чем на 1 млн тонн в месяц. Начиная с августа 1942 г. в условиях постоянных атак подводных лодок, тоннаж союзного торгового флота не сокращался, а возрастал. Между тем потери немецкого подводного флота росли пугающими темпами. Британцы и американцы, руководствуясь расшифровками радиопереговоров между вражескими подводниками, используя новое сонарное оборудование и обладая полным господством в воздухе, устраняли угрозу со стороны немецких подлодок. К маю 1943 г. адмирал Дениц терял по одной подлодке со всей командой в день. После того как пятая часть его атлантического флота была потоплена всего за месяц, 24 мая 1943 г. он отозвал «волчьи стаи» домой. Самый слабый род войск вооруженных сил Германии, не способный вести битву на истощение против врагов, обладающих подавляющим промышленным и техническим превосходством, был выведен из войны.

I

Реакция Гитлера и Шпеера на катастрофы начала 1943 г. была предсказуемой: повальная мобилизация ресурсов и неистовая «оружейная пропаганда». Немцам внушалось, что солдаты 6-й армии не напрасно расстаются с жизнью. Медленное уничтожение последних очагов безнадежного сопротивления в Сталинграде давало остальным немецким силам на Южном фронте возможность более-менее в порядке отойти на позиции, не сильно отличавшиеся от тех, которые они занимали в июне 1942 г. Германия по-прежнему контролировала почти всю Украину и Донбасс с их углем и железом. Гитлер приказал, чтобы на протяжении трех месяцев все, произведенное усилиями министерства Шпеера, отправлялось исключительно на Восточный фронт. 13 января 1943 г. Кейтель, Ганс Ламмерс и Мартин Борман образовали триумвират, имеющий своей задачей проведение тотальной мобилизации немецкого населения на труд в военных целях. Все без исключения жители страны должны были зарегистрироваться на биржах труда, которым следовало оценить тот вклад, который они могли внести в военную экономику. Все предприятия в гражданском секторе подвергались строгой проверке. Те, существование которых не требовалось для военной экономики, подлежали закрытию. Производство вооружений в первые месяцы 1943 г. быстро возрастало на самом широком фронте. К концу мая 1943 г. оно почти на 120 % превышало уровень, существовавший на момент вступления Шпеера в должность. Половина этого прироста приходилась на люфтваффе, а остаток – на сектор Шпеера, в котором по-прежнему доминировали боеприпасы, артиллерия и оружие пехоты. Тем не менее «прогресс на широком фронте» не был тем сплачивающим лозунгом, в котором так отчаянно нуждались Шпеер и Гитлер зимой 1942/1943 г. Им требовалась какая-то «важная новость» для того, чтобы вдохнуть в работников тыла новую энергию. И ответом стала танковая программа «Адольф Гитлер», с невероятной помпой анонсированная 22 января 1943 г.

Разумеется, танки не представляли собой ничего нового для немецкой военной экономики, и Шпеер явно оценил их символическое значение с самого первого момента. Через несколько дней после вступления в должность он посетил с продолжительными визитами танковые полигоны в Санкт-Иоганне и Куммерсдорфе, где его сфотографировали на водительском месте в новейших машинах. Как мы уже видели, танковый комитет еще летом 1941 г. резко увеличил масштабы своей производственной программы. Новые модели – «Пантера» и «Тигр» – с нетерпением ожидались еще с лета 1942 г. Строились новые гигантские танковые заводы – в первую очередь Nibelungenwerk в Санкт-Валентине под Линцем. В начале сентября 1942 г. Шпеер согласовал с Роландом, председателем главного комитета по танкам, новую производственную программу, предусматривавшую к весне 1944 г. довести ежемесячный выпуск 1400 машин, включая 600 «Пантер», 50 «Тигров», 150 легких танков и 600 различных штурмовых орудий и САУ. Под влиянием сталинградской катастрофы Гитлер принял импульсивное решение удвоить эту цифру. Теперь он ожидал к концу 1944 г. 900 танков и не менее 2 тыс. самоходных орудий в месяц. Указ, наделявший Шпеера полномочиями на выполнение танковой программы «Адольф Гитлер», был выдержан не в технократических терминах рационализации, а в суровой риторике тотальной войны. «Немедленный рост объемов производства танков» имел «столь решающее значение для исхода войны, что все гражданские и военные учреждения должны под руководством Рейхсминистерства вооружений и боеприпасов поддержать эту борьбу за повышение производительности всеми своими ресурсами». Танковую промышленность следовало «щедро и обильно» обеспечить рабочей силой, сырьем, энергией и станками, «даже за счет временной приостановки прочих важных программ военной экономики». Рабочие танковых заводов не подлежали призыву, а те, которые были призваны в ряды вермахта после 18 декабря 1942 г., должны были вернуться на свои заводы. Над всяким, кто не проявит должного усердия при выполнении танковой программы «Адольф Гитлер», нависала угроза предстать перед страшным «народным судом» (Volksgerichtshoj). Указ дополнялся воззванием к патриотизму рабочих танковой промышленности, с которым на берлинском танковом заводе Alkett-Rheinmetall выступили Шпеер и Геббельс. Танковым заводам было приказано перейти на 72-часовую рабочую неделю. Завод фирмы Henschel в Касселе, выпускавший «Тигры», с осени 1942 г. работал круглосуточно в две 12-часовые смены. Имеются сведения об «ударниках труда», в порыве энтузиазма, навеянного программой фюрера, вызывавшихся трудиться по 24 часа подряд. В порядке компенсации героям национал-социалистического труда выдавали усиленное питание, витамины и специальные ордера на получение одежды. Шпеер представлял их к наградам. Для семей ударников был зарезервирован целый курорт в Тироле. В кинохронике показывали, как Шпеер вместе с генералом Гудерианом, новым инспектором бронетанковых войск, пожимает руки рабочим танковых заводов и их детям.

Несомненно, вермахту было нужно много танков. На последней неделе января 1943 г. у потрепанных немецких армий на Восточном фронте на бумаге оставалось всего 495 танков, включая вышедшие из строя. Не вызывает вопросов и эффективность танковой программы «Адольф Гитлер». За май 1943 г. было выпущено в два с лишним раза больше танков, чем за осень 1942 г. Благодаря освоению новых более тяжелых моделей общее производство в пересчете на вес выросло на 160 %. Однако то исключительное рвение, с которым пропагандировалась программа «Адольф Гитлер», и те чрезвычайные полномочия, которые получил Шпеер для ее выполнения, совершенно не соответствовали значению танков в военной экономике в целом. Даже в самый разгар выполнения программы «Адольф Гитлер» доля танков в общем производстве вооружений не превышала 7 %. При этом другие секторы оказались серьезно обделены и в практическом, и в символическом плане. Шпееровская танковая пропаганда, как и задумывалось, привела к тому, что внимание всех немецких промышленников оказалось приковано к новому приоритетному предмету. Другим программам, также объявленным приоритетными, с трудом удавалось заинтересовать ключевых субподрядчиков. В частности, из-за приоритета, которым пользовался завод танковых двигателей Maybach, люфтваффе столкнулись с почти непреодолимыми трудностями при попытке добиться скорейших поставок коленчатых валов для авиамоторов. Кроме того, под программу «Адольф Гитлер» отводилась несправедливо большая доля транспортных мощностей, что задерживало важнейшие поставки. Фурор, окружавший эту программу, был так велик, что люфтваффе прибегли к абсурдной уловке, требуя для авиационных заказов «танкового приоритета» – впервые такая привилегия была получена ими от Zentrale Planung в апреле 1943 г. И несмотря на эти препятствия, главным образом именно производство самолетов в ведомстве Мильха, а не танковая программа Шпеера, обеспечило дальнейший прирост выпуска вооружений в первой половине 1943 г. В мае 1943 г. Мильх дополнил танковый триумф Шпеера еще более ярким собственным рекордом: за месяц было собрано 2200 боевых самолетов. Во всех отношениях это был более значимый результат, чем разрекламированный Шпеером выпуск 1270 танков. В глазах Карла Фридага, который в качестве главного инженера на фирме Henschel заведовал и производством танков «Тигр», и главным комитетом по планерам, эти достижения были несопоставимы: «Производство танков и производство самолетов постоянно сравнивают друг с другом. Но их невозможно сравнивать; по сравнению с выпуском самолетов сборка танков – черная работа». В свете производственной статистики с этим сложно не согласиться. С точки зрения произведенной стоимости и потребленных ресурсов выпуск боевых самолетов по крайней мере в пять раз важнее производства танков.

Танковая программа Адольфа Гитлера позволяла поддерживать пропагандистское возбуждение, окружавшее Министерство вооружений Шпеера, на протяжении первой половины 1943 г. Однако будущее оружейного производства зависело от поставок стали. Сталеплавильные заводы, выжав из своих рабочих и оборудования все, что могли, в марте 1943 г. сумели увеличить производство до уровня, превышавшего 2,7 млн тонн, чего хватило для того, чтобы выполнить рекордный заказ вермахта, которому в первом квартале 1943 г. ежемесячно требовалось более 1,4 млн тонн стали. После того как в начале апреля 1943 г. ситуация на Восточном фронте временно стабилизировалась, Шпеер и Гитлер предались оптимизму, заговорив о возможности увеличить выплавку стали еще на 1 млн тонн, что позволило бы продолжить поразительный рост выпуска вооружений и в следующем году. В конце мая 1943 г., когда немецкие армии были готовы к последней крупной попытке удержать Восточный фронт путем атаки на занимаемый советскими войсками выступ в районе Курска, стальная ассоциация Рейха представила подробные оценки того, на что можно было бы рассчитывать при условии, что Германия сохранит контроль над месторождениями марганца на Украине. В предположении, что фельдмаршалу Манштейну удастся удержать Кривой Рог, RVE предсказывала, что к октябрю 1944 г. она сможет поднять уровень производства до 3 млн тонн в месяц, а к апрелю 1945 г. – до 3,25 млн тонн. Исходя из этого Шпеер ожидал, что выпуск вооружений продолжит возрастать теми же впечатляющими темпами, которые были достигнуты за первый год его пребывания в должности, по крайней мере в течение еще одного года.

Однако весной 1943 г. боевые действия уже непосредственно затронули военную экономику Германии. Как мы уже видели, угроза англо-американских бомбардировок занимала важное место в стратегических расчетах нацистов по крайней мере с 1940 г. Но вплоть до начала 1943 г. противодействие ей оставалось поразительно простым делом. У Королевских ВВС просто не имелось ни достаточного количества тяжелых бомбардировщиков для того, чтобы наносить непрерывный урон немецкому тылу, ни технологий, необходимых для того, чтобы наводить их на цель. Массированные воздушные налеты на Любек (28–29 марта 1942 г.), Росток (23–24 апреля 1942 г.), а также «рейды тысячи бомбардировщиков» на Кельн (30–31 мая 1942 г.) и Эссен (1 июня 1942 г.) давали некоторое представление о том, что ожидает немцев, но они не вылились в непрерывную кампанию воздушных бомбардировок. И лишь в марте 1943 г. Командование бомбардировочной авиацией Королевских ВВС получило самолеты, позволявшие предпринимать постоянные атаки на ядро тяжелой промышленности Германии, а также технологии наведения на цель. 5 марта с налета на промышленный город Эссен, вотчину Круппов, началась «Битва за Рур». С 20.58 до 21.36, следуя за невидимым лучом системы целеуказания «Гобой», 362 бомбардировщика поразили главную цель зажигательными и фугасными бомбами, оставив за собой разрушения и пожары. На этот раз Королевские ВВС не только произвели мощный налет, но и неоднократно возвращались на протяжении пяти месяцев, всего сбросив 34 тыс. тонн бомб. Массированные налеты шли один за другим, перемежаясь беспокоящими дневными налетами, в которых были задействованы слабые силы, представленные легкими бомбардировщиками «Моски-то». Сильным бомбардировкам подверглись все крупные узлы, образующие Рурскую конурбацию: Эссен (5 марта, 12–13 марта, 3–4 апреля, 30 апреля, 27 мая, 25 июля), Дуйсбург (26–27 марта, 8–9 апреля, 26–27 апреля, 12–13 мая), Бохум (13–14 мая, 12 июня), Крефельд (21 июня), Дюссельдорф (25 мая, п июня) и Дортмунд (4 мая, 23 мая), Бармен-Вупперталь (29 мая), Мюльхайм (22 июня), Эльберфельд-Вупперталь (24 июня), Гельзенкирхен (25 июня, 9 июля), Кельн (16 июня, 28 июня, 3 июля, 8 июля). В дополнение к этим несчастьям специальными бомбами 16 мая были разрушены плотины на реках Мене и Эдер, что привело к затоплению окружающей местности и нарушению водоснабжения. Бомбардировки привели к гибели тысяч человек и нанесли сильный урон городской застройке. Однако в первую очередь они поразили важнейший узел германской индустриальной экономики как раз в тот момент, когда Гитлер, Шпеер и RVE надеялись придать новый импульс производству вооружений благодаря росту выплавки стали.

Изучение источников того времени не оставляет сомнений в том, что «Битва за Рур» ознаменовала собой поворотный момент в истории немецкой военной экономики, крайне недооцененный в послевоенных описаниях. Как признавал сам Шпеер, Королевские ВВС поразили верную цель. Рур не только занимал первое место в Европе по производству коксующегося угля и стали, но и был важнейшим источником всевозможных промеуточных продуктов и деталей. Нарушение производства в Руре могло привести к остановке сборочных линий по всей

Германии. После того как в ходе первого массированного налета пострадали заводы Круппа в Эссене, Шпеер немедленно отправился в Рур с целью понять, как преодолевать последствия подобных бедствий. Он был вынужден возвращаться туда в мае, июне и июле, чтобы ускорить устранение разрушений и сплотить рабочую силу широко разрекламированными демонстрациями личной отваги. Рур, прежде считавшийся тылом, получил статус прифронтовой зоны. Шпеер создал специальный чрезвычайный штаб, обладавший абсолютной властью над всей местной экономикой, и планировал полную эвакуацию всего населения, без которого можно было обойтись. Оставшуюся рабочую силу предполагалось организовать на военный манер, одеть в единообразную форму и поселить в лагерях с тем, чтобы ее можно было быстро перевести на те заводы, которые продолжали работать. Но все, что удалось сделать Шпееру, – ограничить масштабы ущерба. Он не мог остановить вражеские бомбардировщики или помешать им причинять серьезный урон военной экономике Германии. В первом квартале 1943 г., после начала массированных налетов, выплавка стали сократилась на 200 тыс. тонн. Zentrale Planting, прогнозировавший рост выплавки стали не менее чем до 2,8 млн тонн в месяц и соответствующим образом распределивший квоты на сталь, столкнулся с нехваткой почти в 400 тыс. тонн. Все кропотливые усилия, затраченные на реорганизацию системы нормирования, оказались тщетными из-за способности британцев разрушать немецкие производственные мощности более-менее по своему желанию. В свете нехватки стали Гитлер и Шпеер не имели иного выхода, кроме немедленного сокращения программы боеприпасов. Более чем удвоившись в 1942 г., в 1943 г. производство боеприпасов увеличилось всего на 20 %. И пострадали не только боеприпасы. Летом 1943 г. разрушения, вызванные бомбардировками в Руре, отразились на всей немецкой экономике в виде так называемого Zulieferungskrise (кризиса субкомпонентов). Неожиданно дала о себе знать нехватка всевозможных деталей, отливок и поковок. И это непосредственно повлияло не только на тяжелую промышленность, но и на весь военно-промышленный комплекс. Что самое существенное, нехватка ключевых компонентов привела к тому, что стремительный рост производства для люфтваффе резко остановился. С июля 1943 г. по март 1944 г. ежемесячный выпуск самолетов оставался на одном и том же уровне. Что касается военной экономики в целом, период стагнации растянулся на всю вторую половину 1943 г. Как признавал сам Шпеер, союзные бомбардировки похоронили все планы дальнейшего прироста производства. Британское командование бомбардировочной авиацией покончило с «оружейным чудом» Шпеера.

Дальше было только хуже. Относительно спокойное настроение, преобладавшее весной и в начале лета 1943 г., в первую очередь было обусловлено временной стабилизацией Восточного фронта. Однако обе стороны понимали, что это только временная передышка. Возобновление Красной армией своих кровопролитных усилий по изгнанию немецких захватчиков было только вопросом времени. В попытке предупредить и сорвать советское летнее наступление немцы после задержки в несколько недель 5 июля сами начали наступление на Курской дуге. Оно вылилось в противостояние, представлявшее собой одно из грандиознейших сухопутных сражений в истории. Но в ретроспективе оно представляется примером бесполезного упрямства. В 1941 г. вермахт атаковал Советский Союз одновременно на трех фронтах, в целом растянувшихся более чем на 1000 км. В 1942 г. Гитлер был вынужден ограничиться Южным фронтом и только одной группой армий. В 1943 г. операция «Цитадель» была направлена всего на один выступ, находившийся на стыке двух групп армий. Курская битва не стала решающим поворотным пунктом – напротив, она указала на безнадежность ситуации, в которую попала немецкая армия. С целью отразить наступление вермахта и приготовиться к собственному контрудару советское командование сосредоточило на Центральном и Воронежском фронтах 1,3 млн человек. Еще 537 тыс. человек находились в резерве.

РИС. 22. Конец «оружейного чуда»: два года производства вооружений при Шпеере

Немцы же, даже оголив свои резервы, смогли выставить всего 777 тыс. человек. Выполнение танковой программы «Адольф Гитлер», безусловно, повысило качество танковых сил Рейха. 200 новых «Пантер» и 146 «Тигров» были специально собраны для того, чтобы возглавить наступление. Кроме того, танковые дивизии получали все больше новых Pz-IV с мощной 75-мм пушкой. Напротив, Красная армия по-прежнему полагалась на Т-34 первого поколения. Для немецких танковых дивизий проблема заключалась уже не в качестве, а в количестве. Сосредоточив под Курском 70 % всех своих танковых сил на Восточном фронте, немцы смогли выставить всего 2451 танк и самоходное орудие, которым противостояли 5128 советских машин. Аналогичное неравенство сил наблюдалось и в воздухе. А в том, что касается артиллерии, Красная армия превосходила немцев в четыре с лишним раза. Но что самое важное, немцы совершенно не сумели обеспечить внезапности – ключевого элемента их успехов и в 1941, и в 1942 гг. Благодаря превосходной разведке советская оборона была так хорошо подготовлена, что немцам не удалось добиться сколько-нибудь серьезных прорывов фронта даже в первые дни наступления. Впервые с начала войны наступление вермахта не привело к успеху на начальном этапе. Потеряв за две недели боев 50 тыс. человек и огромное количество техники, немцы прекратили свое последнее наступление на Восточном фронте. Вермахту не дали шансов на то, чтобы восстановить силы. Теперь уже одна только Красная армия диктовала темп событий. Еще до того, как немцы остановили наступление, Красная армия перешла в контрнаступление на центральном участке фронта. В августе она начала крупное наступление на позиции группы армий «Юг», оттеснив ее за Днепр. К тому моменту Советский Союз наконец-то начал получать существенные поставки из США. Сотни тысяч американских грузовиков и полугусеничных машин моторизовали снабжение Красной армии, что позволило ей поддерживать непрерывный темп наступления на протяжении 1943 и 1944 г.

Всего через три дня после начала немецкого наступления под Курском британцы и американцы высадились на Сицилии. Союзники по неизвестной причине позволили немцам эвакуировать свой гарнизон, благодаря чему те получили возможность активно обороняться в материковой Италии, не отвлекая значительных сил с Восточного фронта. Тем не менее это вторжение имело самые серьезные политические последствия. 25 июля 1943 г. итальянская армия сместила Муссолини, что стало потрясением для мирового общественного мнения. Дни фашистских диктаторов явно были сочтены. В ту же ночь Королевские ВВС предприняли последний налет на Эссен, сочетавшийся с разведывательным рейдом на Гамбург. Три дня спустя британские бомбардировщики вернулись и сожгли второй по величине город Германии в апокалиптической огненной буре, которой еще не видел мир. Никогда еще огонь не источал такого жара, как в восточных районах Гамбурга рано утром в среду 28 июля. Плавилось стекло. Человеческие тела превращались в мумии. 40 тысяч человек погибло от удушья или сгорело заживо. Всего за несколько дней британские и американские ВВС уничтожили четверть миллиона зданий и превратили значительную часть центра города в гору обломков объемом в 43 млн кубометров, goo тыс. человек стали беженцами. Окружающие города и сельская местность были охвачены паникой и хаосом. Казалось, что оправдывались все надежды, которые Черчилль и остальное британское руководство так долго возлагали на стратегические бомбардировки. Командование бомбардировочной авиацией Королевских ВВС наконец-то превратилось в подлинное оружие победы.

II

На самом деле потребовалось еще почти два года, чтобы покончить с Третьим рейхом. В Италии боевые действия затянулись до самого конца войны. Кровопролитие на Восточном фронте достигло кошмарного пика в первые недели 1945 г. Королевские ВВС ночь за ночью предпринимали все новые и новые попытки, но в 1943 г. им еще раз удалось устроить огненный шторм только 22 октября в Касселе. Там погибло б тыс. человек, что составляло даже несколько большую долю населения, чем в Гамбурге. 8 тыс. человек потеряло зрение из-за воздействия дыма и огня; 123800, или 62 % населения, осталось без крова. Выпуск танков «Тигр» и тяжелых 88-мм противотанковых орудий был отброшен на много месяцев назад. Однако после этого Королевские ВВС отвлеклись на бесплодные попытки повторить в Берлине то, что они сумели сделать в Гамбурге. Несмотря на очевидную привлекательность Берлина как цели, он имел намного большие размеры, чем любой из городов Рура, и находился на самом пределе досягаемости британских бомбардировщиков. Более того, в индустриальном плане Берлин был далеко не такой многообещающей целью, как Рур. Конечно, нельзя сказать, что Берлин не был важным центром производства вооружений. Но он в первую очередь являлся центром сборочных производств в противоположность Руру, снабжавшему почти всю Германию такими важнейшими видами сырья, как уголь и сталь. Разрушение Рура и тех магистралей, которые соединяли его с остальной Германией, в потенциале могло привести к остановке производства по всей стране. В ходе непрерывных налетов на Рур в 1943 г. бомбардировочные силы Королевских ВВС понесли ужасающие потери. Почти 4 тыс. экипажей погибли или попали в плен, было сбито или разбилось 640 бомбардировщиков. Однако несмотря на этот страшный ущерб, благодаря росту производства на британских авиационных заводах бомбардировочная авиация Королевских ВВС с февраля по август 1943 г. лишь выросла в числе. Рур являлся уязвимым местом, а кроме того, в 1943 г. он находился в пределах досягаемости Королевских ВВС. Неспособность развить и закрепить первоначальные успехи стала трагической оперативной ошибкой. Надвигающаяся катастрофа, которую Шпеер и его присные явно ожидали летом 1943 г., отодвинулась еще на год.

Таким образом, задним числом становится ясно, что с Третьим рейхом еще не было покончено. Однако невозможно преувеличить влияние, оказанное июльскими событиями 1943 г. на современников. Даже самые неистовые сторонники Третьего рейха едва ли могли отрицать, что «конец близок». Ганс Керль столкнулся с этим непреложным фактом в первую ночь гамбургской катастрофы, когда его разбудил звонок от его близкого сотрудника гауляйтера Карла Кауфмана, умолявшего его ускорить доставку нескольких поездов негашеной извести, необходимой для того, чтобы быстро избавиться от десятков тысяч трупов. После того как Керль поспешил в министерство и там ему сообщили о масштабах катастрофы, его постигло временное помутнение рассудка. Впервые за несколько лет этот маньяк-трудоголик был вынужден вернуться домой и там несколько часов бродил по саду в прострации. Неудивительно, что по мере поступления вестей из Гамбурга гестапо докладывало о потрясении и смятении, ощущавшихся по всей стране. Панику усиливало и неожиданное смещение Муссолини. СД отмечала, что члены партии перестали носить партийные нарукавные повязки на публике и что люди по возможности избегали приветствия «Хайль Гитлер!». Шпеер обнаружил, что даже аудитория, состоящая из партийцев, уже не реагировала должным образом на его похвальбы об «оружейном чуде». Согласно донесениям СД, среди вождей промышленности уже не было никого, кто бы верил в возможность победы Германии. Однако признавать это публично было чрезвычайно опасно.

Нацистское руководство ответило на упадок духа целенаправленной эскалацией насилия. 24 августа 1943 г. во главе Министерства внутренних дел встал рейхсфюрер С С Генрих Гиммлер. К концу года гауляйтеры – региональные боссы Нацистской партии – формально получили полномочия по надзору за местными органами власти. Партия и государство все сильнее сливались воедино, и тон задавала именно партия. Усилилась политизация судебной системы, с начала войны принимавшая все более агрессивные формы. К 1943 г. суды осуждали на смерть за пораженчество и саботаж примерно по сотне немцев в неделю. Даже видные предприниматели не могли считать себя в безопасности. Более того, Генрих Гиммлер и гестапо взяли за правило подвергать буржуазных пораженцев особенно жестоким репрессиям. Осенью 1943 г. за пораженческие разговоры были арестованы и казнены двое старших управляющих отделений Deutsche Bank [1907]Н. James, The Deutsche Bank and the Nazi Economic War against the Jews (Cambridge, 2001), 350.
. Та же участь постигла кандидата в члены правления энергетического гиганта RWE, несмотря на вмешательство Альберта Феглера. При проведении этой кампании по насаждению дисциплины в немецком тылу Гиммлер мог полагаться на полную поддержку со стороны Альберта Шпеера. По мере углубления кризиса Третьего рейха Шпеер оказался как никогда близко к центру абсолютной власти. При этом он превратился в одного из главных сторонников радикализации и безжалостно использовал свои полномочия для того, чтобы положить конец дискуссиям о том, в чем вообще смысл военной промышленности при нынешней ситуации на фронтах.

Разумеется, Шпеер осознавал всю серьезность ситуации. 29 июля 1943 г., во время очередного заседания Zentrale Planung, Гамбург все еще горел и Шпеер не мог уклониться от суровых выводов:

Думать о приросте производства мы сможем лишь в том случае, если удастся прекратить вражеские воздушные налеты. Однако если налеты будут продолжаться в тех же масштабах, что и прежде, то они \Zentrale Planung ] через двенадцать недель будут автоматически избавлены от множества обсуждаемых сейчас вопросов <…> Единственный способ не допустить, чтобы все было разрушено – увеличить производство боевых самолетов, иначе они с тем же успехом могут застрелиться [1909] .

Некоторые члены германского руководства восприняли этот совет буквально. 18 августа 1943 г. совершил самоубийство Ганс Иешоннек, начальник штаба люфтваффе и человек, несший самую непосредственную ответственность за ведение Германией воздушной войны. Эрхард Мильх, полностью утратив самообладание, заявил в присутствии гауляйтеров, министров и высокопоставленных должностных лиц: «Мы проиграли войну! Однозначно проиграли!». Гитлер был вынужден поручить Геббельсу сделать с ним то, что называлось инъекцией цемента. В свою очередь, Шпеер отказывался поощрять какие-либо пораженческие настроения. Летний кризис 1943 г. дал ему возможность расширить полномочия своего министерства и мобилизовать еще больше ресурсов для военной экономики. До этого момента ответственность за поставки сырья и право контроля над теми фирмами, которые не находились в ведении вермахта, принадлежали гражданскому Министерству экономики. Цель Шпеера заключалась в том, чтобы мобилизовать для военной экономики сотни тысяч дополнительных работников, тщательно «прочесав» гражданский сектор.

За день до налета на Гамбург Шпеер встретился с Гансом Керлем, к тому времени вставшим во главе гражданского Министерства экономики, чтобы обсудить с ним условия слияния. Керль был безжалостным нацистом. Однако в то же время он был хорошо информированным и независимо мыслящим человеком. Многие годы причастности к нацистской индустриальной политике сделали его одним из самых активных критиков шпееровской пропаганды. Керль видел рождение и смерть Четырехлетнего плана. Болтовню Шпеера об оружейных чудесах и его управленческий стиль «организованной импровизации» он считал пустой тратой времени. Как человек, наиболее тесно связанный с техническими моментами нормирования сырья, Керль был слишком хорошо знаком с реальными проблемами, ограничивавшими военный потенциал Германии. Когда Шпеер высокомерно потребовал, чтобы Керль и все его ведомство перешли в подчинение к Рейхсминистерству вооружений,

Керль попросил у него разъяснений в отношении общей стратегической цели военной экономики Германии. Шпеер ответил на это взрывом негодования. «До крайности странно, – заявил он, – воображать, что после возвращения из ставки фюрера министр будет отчитываться <…> о политической ситуации, не говоря уже о содержании своих бесед с фюрером». После этого Керль попросил разрешения подать в отставку, но через несколько дней получил сообщение о том, что нежелание участвовать в замыслах Шпеера будет считаться равносильным дезертирству. В течение следующих месяцев Керль и его сырьевой штаб были с соблюдением всех формальностей подчинены Министерству вооружений, где на Керля была также возложена ответственность за создание планового управления (Planungsamt), мозгового центра, проделавшего большую работу по рационализации того, о чем говорилось в Zentrale Planting.

Шпеер не ограничивался словесным устрашением своих коллег. Поскольку «оружейное чудо» являлось фундаментом его власти и поскольку пропаганды и убеждения уже явно не хватало для того, чтобы обеспечить его продолжение, Шпеер использовал все возможности репрессивного аппарата, созданного нацистским режимом. Начиная с лета 1943 г., в надежде на то, что удастся возобновить рост производства вооружений, Шпеер вступил в еще более тесный альянс с Генрихом Гиммлером. К концу июля 1943 г. Шпеер согласился на то, чтобы охрану предприятий в оружейной промышленности осуществляли С С. А 5 октября 1943 г. он подписал формальный меморандум о сотрудничестве с Гиммлером, согласно которому сеть осведомителей СД получала полномочия по ограничению гражданского производства во всей германской промышленности. По случаю заключения этого соглашения Шпеер выступил перед сотней офицеров, составлявших верхушку гестапо. На следующий день Шпеер и Гиммлер устроили демонстрацию своих партнерских отношений на ежегодном съезде гауляйтеров в конференц-зале муниципалитета Позена (ныне Познань), столицы Вартегау. Программа выступлений на б октября 1943 г. была чрезвычайно насыщенной. Помимо Шпеера и Гиммлера, на съезд прибыли адмирал Дениц, незадолго до этого вставший во главе флота, и Эрхард Мильх, а также три ключевых члена штаба Шпеера. Массовое присутствие этих важнейших представителей военной экономики, разумеется, не было случайностью. Это был просчитанный шаг, сделанный с целью ознакомить региональных вождей Нацистской партии с новой расстановкой сил в руководстве Третьего рейха.

Речь Шпеера, которую он произнес сразу же после обеда, была выдержана в резком тоне и отражала опасность военной ситуации, в которой оказалась Германия. Как заявил Шпеер гауляйтерам, цель его выступления состояла в том, чтобы «в будущем лишить вас возможности отговариваться тем, что вы не знали, с чем мы имеем дело <…> Я снова и снова получаю от тех или иных гауляйтеров предложения, которые указывают на непонимание текущей ситуации. Сейчас, в этот час, я призываю вас четко осознать, что исправить наше положение могут лишь самые жесткие меры». Шпеер напомнил слушателям о том, что всего несколькими месяцами ранее, в своем триумфальном выступлении в «Спортпаласте» он обещал наращивать производство вооружений на 15–20 % в месяц. Непрерывные налеты британских ВВС на Рур поставили крест на этих планах. «После того как начались воздушные налеты, – объяснял Шпеер, – нам удалось добиться медленного роста производства, но всего на 3–5% в месяц. Этого совершенно недостаточно». На самом деле слова Шпеера были чрезмерно оптимистичными. Ежемесячный индекс производства вооружений не показывает никакого сколько-нибудь устойчивого прироста во второй половине 1943 г. Кроме того, Шпеер признал, что Германия отстает в смысле качества своих вооружений:

Мы пережили тот этап в истории вооружений, когда наши танки были хуже русских <…> Бесспорно то, что люфтваффе на протяжении последних двух лет страдали от абсолютной неполноценности, от технической неполноценности по сравнению с вражеским оружием. И вы можете видеть на этом примере, что означает быть способным производить много оружия при его качественной неполноценности. В нашей ситуации это совершенно неприемлемо.

Впрочем, существовала надежда на то, что Германия в ближайшие месяцы сумеет сравняться качеством своих вооружений с противником благодаря прорывным работам ее ученых и инженеров. Но эти технические достижения было необходимо дополнить новым ростом объемов производства. И Шпеер старательно втолковывал своим слушателям:

Это не только возможно, но и необходимо. Это крайне необходимо, потому что ушло то счастливое время после французской кампании [т. е. лето 1940 г.] Когда мы могли диктовать врагу его действия, и сегодня уже промышленность врага диктует нам наши действия. И если мы не будем следовать этому вражескому диктату, то наш фронт долго не выстоит.

Шпеер потребовал, чтобы гауляйтеры оказали ему содействие в мобилизации последних резервов гражданской экономики. От промышленников, занятых производством потребительских товаров, было невозможно ожидать никакого содействия. «Деловые группы в их нынешнем сочетании представляют главным образом интересы крупных фирм, – сказал Шпеер. – И теперь, когда крупные фирмы в этих потребительских отраслях подлежат ликвидации, я слышу одну ложь за другой. Все, что мне говорят, – ложь, исходит ли она от полиграфической отрасли, от бумажной промышленности или из текстильного сектора: от начала до конца все – сплошная ложь и обман». Более того, они пользуются политической защитой, потому что такие дефицитные товары длительного пользования, как холодильники и радиоприемники, – превосходные взятки. Шпеер объявил, что с целью положить конец этой скандальной ситуации он назначил «адских псов» из оружейного сектора, которым предстояло выявить все ненужное гражданское производство. И Шпеер без колебаний был готов прибегнуть к самым решительным мерам воздействия:

Я попросил рейхсфюрера СС Гиммлера предоставить в мое распоряжение СД, чтобы выследить все товары такого типа, и мы договорились с С Д о том, чтобы последняя имела доступ ко всем оружейным фирмам и могла провести там необходимые расследования <…> Я готов пойти на риск, связанный с закрытием этих предприятий. Я готов ответить на все обвинения, которые будут исходить из самых разных мест.

В дополнение к этому он призвал гауляйтеров «принять во внимание следующее: отныне нет и не может быть места тем приемам, с помощью которых отдельные гау исключались из программ закрытия предприятий. Нельзя допустить того, чтобы какое-то гау отнеслось к делу со всем старанием, а другое поступало ровно наоборот». Шпеер дал гауляйтерам две недели на выполнение своей программы закрытия предприятий. После этого он обещал руководить этими закрытиями из Берлина, «…и заверяю вас, что в данном деле я вполне готов не считаться с издержками при выполнении воли Рейха. Я говорил с рейхсфюрером С С Гиммлером и буду поступать с теми гау, которые не претворят эти меры в жизнь, соответственно».

Шпеер завершил свое выступление призывом к сплочению:

Я абсолютно убежден, что если мы выполним эти меры с необходимой жестокостью и если вы поддержите меня в этом вопросе, то мы сумеем добиться не только уже имеющихся у нас качественных, но и количественных преимуществ в вооружениях с тем, чтобы выстоять перед врагом, а затем и нанести ему окончательное поражение.

Потеряв в Сталинграде родного брата, Шпеер не питал иллюзий относительно природы этой борьбы. Но он без колебаний соглашался с самой жестокой логикой войны на истощение:

Обладателями последних дивизий должны стать мы. Решающее значение – особенно в борьбе с Россией – будет иметь то, кому до последнего момента удастся выставлять на поле боя резервы. Меня не тревожит вопрос о том, сумеем ли мы поставлять материальную часть <…> ситуация позволяет нам делать это в том случае, если мы получим необходимую поддержку.

Шпеер ни на минуту не допускал возможности того, что это сражение Германии не выиграть. Вопреки всем фактам, говорящим об обратном, он утверждал, что немецкий тыл все еще сохраняет волю к продолжению борьбы и что для победы достаточно уверенного руководства:

Нам хочет помочь и поможет сама наша родина, немецкий народ. Он готов понести необходимые жертвы. Он уже достаточно давно ждал того момента, когда эта серьезная идея возьмет верх. От нас и только от нас, от руководства германского Рейха, зависит, возобладает ли эта воля народа.

Что произошло после этого грозного воззвания Шпеера, остается предметом дискуссий. Шпеер до самой своей кончины утверждал, что он отобедал в Позене, а затем в компании Вальтера Роланда отбыл, чтобы присутствовать на вечерней встрече с Гитлером. Помимо своекорыстных показаний, которые много позже дали Вальтер Роланд и управляющий конференц-зала в Позене, едва ли найдутся другие подтверждения этой версии событий. Намного более вероятно, что Шпеер все еще присутствовал в позенском конференц-зале в конце дня, когда к гауляйтерам обратился Генрих Гиммлер. Полный текст его выступления 6 октября не дошел до нас. Однако имеющиеся выдержки указывают на то, что оно почти совпадало с той речью, которую он произнес двумя днями ранее в том же месте перед руководителями ваффен-СС. Большая часть обеих речей была посвящена бессвязному изложению военной ситуации на Восточном фронте, как и следовало ожидать от главнокомандующего ваффен-СС. Кроме того, Гиммлер посвятил некоторое время такой теме, как использование русской рабочей силы, представлявшей собой бледное эхо грандиозных планов 1941 и 1942 г. Однако обе речи также содержали короткую, но крайне любопытную часть, в которой Гиммлер делал своих слушателей безусловными соучастниками геноцида евреев. Было бы наивно полагать, что к 1943 г. кто-либо из гауляйтеров ничего не слышал об «Окончательном решении». Все они по крайней мере косвенно были причастны к расправам. Многие из них находились в первых рядах убийц. И цель выступления Гиммлера состояла не в раскрытии тайны, а именно в том, чтобы зафиксировать факт соучастия, окружавшего повсеместные дискуссии об «Окончательном решении», и разъяснить соратникам по партии, что все они сопричастны к происходящему. Подобно Шпееру, Гиммлер хотел лишить гауляйтеров «каких-либо отговорок»:

Все вы с удовольствием восприняли тот очевидный факт, что в ваших провинциях не осталось евреев. Все немцы за очень немногими исключениями прекрасно понимают, что мы бы не пережили бомб и потрясений четвертого, а впоследствии, может быть, еще и пятого, и шестого года войны, если бы в нашем государстве по-прежнему присутствовала эта пагубная зараза. Простую фразу «Евреи должны быть уничтожены» легко произнести, но на тех, кто претворяет ее в жизнь, ложится тяжелейшая и самая сложная задача в мире <…> Я прошу вас, чтобы вы слушали, но никогда не говорили о том, что я скажу вам сейчас. Понятно, что перед нами встал вопрос: «Как быть с женщинами и детьми?»… Следовало принять непростое решение, чтобы эти люди исчезли с лица Земли. Для той организации, которой предстояло выполнить этот приказ, он был самым трудным из всех, какие мы когда-либо отдавали <…> Я счел своим долгом наконец-то вполне откровенно обсудить с вами, виднейшими представителями партии и нашего политического строя, политическим орудием фюрера, этот вопрос <…> и рассказать вам, как это все происходило.

К концу этого года еврейская проблема будет решена во всех оккупированных нами странах <…> Вы не усомнитесь в том, что экономический аспект создал много серьезных трудностей, в первую очередь при очистке гетто: в Варшаве мы целый месяц вели уличные бои <…> Поскольку в том гетто изготовлялись меховые пальто и ткани, нам мешали захватить его, когда это было бы легко: нам говорили, что мы разрушаем жизненно важное производство. «Стойте! – говорили нам. – Это роизводится для армии!».

Разумеется, все это не относится к партийному соратнику Шпееру: это была не ваша вина [курсив мой. – А. 7".]. Речь идет именно о тех так называемых предприятиях, работающих на армию, которые мы совместно с партийным соратником Шпеером начнем ликвидировать в ближайшие недели. И мы сделаем это так же хладнокровно, как должно делаться все на пятом году войны: хладнокровно, но с болью за Германию в глубине души <…> На этом я хочу завершить разговор о евреях. Теперь вы всё знаете и будете держать это знание при себе. Возможно, впоследствии мы поговорим о том, стоит ли сообщать обо всем этом немецкому народу. Но думаю, что было бы лучше, если мы – все вместе – понесем эту ответственность от имени народа <…> ответственность не только за идею, но и за ее воплощение <…> и унесем этот секрет с собой в могилу <…>

В 1970-е гг. Шпеер заявлял, что не помнит о вечернем заседании б октября 1943 г. Ему даже хватило наглости утверждать, что Гиммлер в важнейший момент своей речи обратился лично к нему, потому что близорукий рейхсфюрер С С был без очков и не заметил, что Шпеер покинул собрание. На самом деле намного более вероятно, что Шпеер, Мильх и другие ключевые фигуры военной экономики присутствовали в зале во время выступления Гиммлера. Так или иначе, совершенно невозможно поверить в то, что к осени 1943 г. они не знали о зверствах, совершавшихся против евреев по всей Европе и на Восточном фронте. После 1941 г. было невозможно посещать Украину или Генерал-губернаторство и тем более инспектировать тамошние промышленные предприятия и находиться в неведении относительно происходивших там массовых убийств. Можно привести в пример хотя бы то, что осенью 1942 г. Эрнст Хейнкель, один из ведущих производителей самолетов в Германии, в докладе Эрнсту Мильху небрежно отмечал, что в Польше практически невозможно начать авиационное производство из-за дезорганизации, вызванной «истреблением евреев», и эта фраза явно не требовала дополнительных комментариев. Как мы уже видели, Пауль Плейгер и Роберт Лей обсуждали «окончательное решение еврейского вопроса» с ведущими углепромышленниками осенью 1942 г. Более того, Шпеер находился полностью в курсе принятого в 1942 г. решения о перераспределении европейских продовольственных ресурсов. Когда в 1944 г. С С вывезли в Аушвиц сотни тысяч венгерских евреев, из которых лишь меньшинство предполагалось использовать в качестве рабочей силы, перемещение этого огромного количества людей не вызвало даже тени беспокойства в Министерстве вооружений. Невозможно было себе представить, чтобы лагерь в Аушвице был приспособлен для проживания этих людей. В самом крайнем случае туда бы потребовалось доставить большое количество продовольствия, но о такой мере никогда не шло речи. Правда состоит в том, что массовые убийства не требовали каких-то особых комментариев со стороны людей, знакомых с реалиями Генерал-губернаторства и восточных территорий. Разумеется, никому не хотелось вдаваться в жуткие подробности или принимать личное участие в убийствах. Тем не менее грандиозность преступлений, совершенных против евреев, советских военнопленных и гражданского населения Восточной Европы, не была ни для кого секретом.

Так или иначе, нас здесь интересует не вопрос личной осведомленности и вины, а поразительное выступление Гиммлера, в котором он ставил знак равенства между очисткой Варшавского гетто и «прочесыванием» легкой промышленности. Гиммлер призвал гауляйтеров пойти на болезненные жертвы, которых требовала мобилизация страны, с тем же радикальным энтузиазмом, который считался вещью самоочевидной по отношению к еврейскому вопросу. Решение и той и другой задачи было объявлено необходимым для выживания нацистского режима. И ту и другую задачу следовало выполнять, не считаясь с сантиментами. Все собравшиеся в зале разделяли ответственность и за то и за другое. Вне зависимости от того, присутствовал ли там Шпеер, Гиммлер явно хотел внушить своим слушателям, что он здесь. Шпеер неоднократно упоминал Гиммлера в своей речи, и тот отплатил ему такой же любезностью. Идея о том, что Шпеер или Мильх хотели бы дистанцироваться от всего того, что говорил рейхсфюрер, несомненно, показалась бы его аудитории абсурдной. Цель совместного появления Гиммлера и Шпеера в Позене в том и заключалась, чтобы привлечь внимание к взаимному соответствию между подчинением всей гражданской экономики Шпееру и новой ролью Гиммлера в качестве рейхсминистра внутренних дел. Как мы уже видели, к концу года гауляйтеры были формально вовлечены в эти взаимоотношения, получив обязанность осуществлять политический надзор над местной гражданской администрацией в дополнение к своей роли региональных комиссаров по обороне (Reichsverteidigungskommissare). Задача Позенского съезда заключалась в том, чтобы сплотить региональное нацистское руководство вокруг новой оси, сформированной Шпеером и Гиммлером в Берлине. Фундаментом для этого служила общая готовность защищать гитлеровский режим до последнего, мотивировавшаяся, по крайней мере отчасти, их совместной ответственностью за кампанию массовых убийств, принявшую почти невообразимые масштабы.

III

Единственный луч света, который Шпеер послал своей аудитории в Позене, сводился к надежде на то, что Германия вскоре сумеет преодолеть технологическое отставание, накопившееся с начала войны. По мере того как военное положение Германии становилось все более безнадежным, обещания технических чудес стали играть все более важную роль в нацистской экономической политике. В 1942 г. и начале 1943 г. Гитлер возлагал большие надежды на новое поколение танков. Однако на Курской дуге ни «Пантера», ни «Тигр» не сумели сказать решающего слова. Собственно говоря, Гитлер был настолько разочарован «Пантерой», что серьезно подумывал о том, чтобы разобрать уцелевшие машины и использовать их пушки, имевшие высокую скорострельность, в неподвижных противотанковых укреплениях. Преувеличенные ожидания, за которыми следовало сильнейшее разочарование, стали типичной чертой процесса разработки нового немецкого оружия после зимнего кризиса 1941–1942 г. И у некоторых авторов возникает искушение интерпретировать этот цикл как симптом неэффективности и иррациональности, и в частности, как показатель неспособности режима наладить широкие связи между военными и гражданскими специалистами. Однако такая оценка явно слишком драматизирует ситуацию. В конце концов, едва ли можно утверждать, что немецкая программа разработки новых вооружений отличалась существенно меньшей продуктивностью, чем, скажем, британская. Источник проблем лежал не в какой-то особой иррациональности «нацистской социальной системы», а в безнадежности ситуации, в которой оказалась Германия. Отчаянная потребность в техническом решении проблемы приводила как к преувеличенным надеждам, возлагавшимся на отдельные системы вооружений, так и к ускоренному осуществлению очень рискованных проектов, итоги которого становились еще более непредсказуемыми из-за постоянных проблем с рабочей силой и материалами. Самолет Ме-210, танки «Пантера» и «Тигр», ракеты Фау-1 и Фау-2, всевозможные реактивные и ракетные самолеты, подводные лодки XXI серии – все это были многообещающие виды оружия. К концу войны «Пантера», оказавшаяся таким разочарованием под Курском, превратилась в боевую машину, вызывавшую зависть у западных держав и послужившую образцом при создании послевоенных основных боевых танков. Ее ранние «детские болезни», как и в случае других образцов чудо-оружия, проистекали из того факта, что ее поспешили поставить на конвейер и бросили в бой, не проведя серьезных испытаний. Более того, подобно всем другим детищам немецких конструкторов, она была не в силах вывести Германию из безнадежной стратегической ситуации и потому не могла не вызвать разочарования.

В качестве иллюстрации к тем проблемам, которые преследовали немецкую военную экономику на последних этапах Второй мировой войны, заманчиво сослаться на прославленные подлодки XXI серии, воплощавшие в себе все большую фантастичность пропаганды германского оружия и все более авторитарный стиль работы Шпеера на посту министра. В 1942 г. кораблестроение давало пример самых сердечных отношений между министерством Шпеера и немецкой промышленностью. Несмотря на то, что поставки для флота поначалу не входили в компетенцию Шпеера, Фриц Тодт обсуждал возможность создания соответствующего главного комитета еще осенью 1941 г. В этом отношении его восторженно поддерживал Рудольф Блом, в качестве владельца гамбургской верфи Blohm & Voss являвшийся самым видным кораблестроителем в стране. Блом был капиталистом-реакционером того же сорта, что и Рехлинг, и, подобно Рехлингу, входил в число любимцев Гитлера. Возглавляя с весны 1942 г. главный комитет, Блом в тесном сотрудничестве с Эрнстом Кордсом, представителем принадлежавшей Круппу верфи Germaniawerft, стремился внести серьезные изменения в процесс производства стандартных подлодок серии VII–C. На давно существовавших верфях поощрялось строительство лодок большими сериями, и как можно большее число операций передавалось по субподрядам сухопутным предприятиям по производству стальных конструкций. Однако с учетом того, как развивалась «Битва за Атлантику», усилий Блома и Кордса было недостаточно для того, чтобы спасти подводный флот Германии. Несмотря на то что число подводных лодок, пригодных для действий в Атлантике, выросло с 85 в мае 1942 г. до 200 с лишним год спустя, подводные лодки серии VI 1-С, составлявшие основу немецкого флота, становились все более беззащитными перед авиацией и электронными технологиями, которыми располагали британские и американские военно-морские силы. К концу мая 1943 г. Дениц был вынужден отказаться от борьбы на главных судоходных линиях в Атлантике. Прямым последствием этого поражения стало обращение Деница, в начале 1943 г. назначенного главнокомандующим флота, к Шпееру в надежде на то, что он сумеет сотворить «оружейное чудо» и для флота. Дениц надеялся, что в обмен на подчинение верфей непосредственно Министерству вооружений Шпеер обеспечит его рабочей силой и материалами, необходимыми для массового строительства нового поколения передовых субмарин. Надежды германского флота были связаны с революционной подлодкой XXI серии, которую можно назвать первой настоящей подводной лодкой в мире. Субмарины всех предыдущих типов, использовавшиеся как германским, так и другими флотами, были вынуждены большую часть времени находиться в надводном положении, что позволяло им использовать дизельные двигатели для поддержания разумной крейсерской скорости. Подводные лодки погружались под воду и переключались на гораздо менее мощные электромоторы лишь при непосредственном контакте с врагом. Напротив, конструкторы лодок XXI серии постарались обеспечить им как можно более высокую подводную скорость и как можно большую длительность пребывания под водой. Обтекаемая форма и мощные аккумуляторы этих лодок позволяли им развивать под водой скорость в 17 узлов, и это давало им возможность быстро уходить из зоны действия британских и американских сонаров. Кроме того, они могли оставаться в подводном положении несколько дней подряд, раз в сутки проводя не более трех часов у самой поверхности воды, чтобы дизельные моторы могли получать воздух, поступавший через шнорхели. Проблема, как и в случае всех остальных видов немецкого чудо-оружия, заключалось в том, что для превращения этой превосходной конструкции в полноценное оружие, пригодное для массового производства, требовалось время. Согласно оценкам, сделанным руководством флота весной 1943 г., даже ускоренная программа опытно-конструкторских работ не позволяла ввести первые подлодки XXI серии в строй раньше, чем в ноябре 1944 г. Что касается серийного производства, то оно не могло начаться раньше марта 1945 г. Это означало катастрофу. Проиграв «Битву за Атлантику», Дениц не мог себе позволить дать союзникам передышку в целых два года.

Напротив, в глазах Шпеера проблема заключалась не в объективных препятствиях, а в умонастроениях. Он был убежден в том, что низкий темп строительства подводных лодок не связан с нехваткой ресурсов или квалифицированной рабочей силы. Шпеер объяснял его консервативной культурой военного снабжения: воспитанные в ее духе флотские бюрократы и промышленники-«традиционалисты» вступили в сговор с целью собирать подлодки шаг за шагом, мало заботясь об эффективности производства. Как считал Шпеер, для таких людей, как Блом, «старая система кораблестроения» превратилась «почти что в разновидность мировоззрения». Альтернативу он вполне предсказуемо находил в Америке. Весной и летом 1943 г. газеты всего мира сообщали об успехах верфей Кайзера, рекордными темпами строивших транспортные пароходы типа «Либерти» из готовых секций. Шпеер решил, что именно эта система нужна Германии для строительства подлодок XXI серии. Поскольку от судостроителей-традиционалистов не стоило ожидать такой революции, ее, согласно формуле Шпеера, должен был произвести «чужак». В качестве своего представителя на сборке подлодок Шпеер назначил Отто Меркера. Тот идеально годился на роль лица «шпееровской системы». В возрасте чуть более сорока лет, вооруженный послужным списком, включавшим достаточно долгое участие в разработке танков на заводе MAN, Меркер в 1937 г. перешел в корпорацию Klockner-Humboldt-Deutz AG, где возглавил машиностроительное предприятие Magirus, являвшееся ведущим производителем пожарной техники. Всего за шесть лет он ухитрился более чем утроить оборот предприятия. Внимание Шпеера он привлек в качестве энергичного директора специального комитета по пожарным машинам, где перед ним открывались самые широкие карьерные возможности благодаря ночным налетам Королевских ВВС. Но если в глазах Шпеера отсутствие у Меркера кораблестроительного опыта было только плюсом, то для Рудольфа Блома, патриарха германского судостроения, необходимость уступить бразды правления такому человеку, как Меркер, стало чудовищным оскорблением. Пойдя на неожиданный и в высшей степени многозначительный шаг, Блом отказался добровольно уходить в отставку и с поста председателя главного комитета, и с должности руководителя деловой группы, вынудив Шпеера уволить его. Однако истинная суть конфликта заключалась не в полномочиях Блома, а в будущем программы по строительству подводных лодок. Блома и большинство его коллег довело до конфликта со Шпеером твердое убеждение в том, что Меркер ставит производство субмарин под угрозу, навязывая систему поточного производства, которая совершенно не отвечала ситуации, сложившейся на немецких верфях в 1943 г.

Разработанная Меркером система поточного производства подводных лодок XXI серии предполагала разделение строительства подлодок на три этапа. На первом этапе корпус, производившийся из тяжелых металлических листов, разделялся на восемь секций, и сборка каждой из них поручалась той или иной группе сухопутных фирм по производству металлических конструкций – таких, как дочернее предприятие MAN в Густавсбурге, являвшееся одним из ведущих строителей стальных мостов в Германии. На втором этапе процесса огромные стальные секции доставлялись специальными товарными вагонами на верфи, где они оснащались всем необходимым оборудованием и механикой. Наконец, готовые секции перевозились, опять же по железной дороге, на три сборочные верфи: Blohm & Voss в Гамбурге, Deschimag в Бремене (с 1941 г. принадлежавшую Круппу) и Schichau на востоке. Меркер заявлял, что его система дает три ключевых преимущества. Она давала возможность мобилизовать дополнительные серьезные мощности за пределами традиционного судостроительного сектора путем использования сухопутных строительных фирм. Сами сухие доки, прежде представлявшие собой одно из главных узких мест, при такой системе оказывались занятыми минимальное количество времени, необходимое, чтобы собрать лодку из готовых сегментов. Наконец, существовала надежда на то, что при разделении строительства подлодок на этапы производители на каждом этапе смогут достичь значительной экономии за счет роста масштабов производства. Меркер обещал, что строительство каждой подлодки займет не более 175 дней – от прокатки стальных листов до передачи готовой лодки флоту. Согласно планам первую подлодку XXI серии предполагалось построить к середине апреля 1944 г., и сразу же после этого должно было начаться их поточное производство. Флоту было обещано, что к концу лета 1944 г. он получит не менее 30 новых субмарин революционной конструкции, а затем будет получать еще по 30 ежемесячно. Победоносная перестройка Меркером производства подводных лодок должна была стать следующим крупным успехом министерства Шпеера после танковой программы «Адольф Гитлер». Этот сюжет имел все ключевые элементы, взятые на вооружение Шпеером: пользуясь полной поддержкой Шпеера с его авторитетом и энергией, напористые молодые менеджеры (Меркер) преодолевают сопротивление со стороны консервативных армейских бюрократов и промышленников и осуществляют триумфальное внедрение радикально новой системы вооружений, способной вопреки всему изменить ход войны. Шпееровская пропагандистская машина приложила все усилия к тому, чтобы первая подлодка XXI серии была спущена на воду в Шихау точно в день рождения Гитлера, 19 апреля 1944 г. 12 мая 1944 г., едва оправившись от серьезной болезни, с января приковавшей его к постели, Шпеер выступил перед рабочими гамбургских верфей, поздравив их с достигнутым ими успехом: «Мы стали свидетелями настоящего чуда. Никто из нас не поверил бы в него после первых налетов и сильного налета на Гамбург. Тогда мы говорили себе: если это продолжится еще несколько месяцев, то с нами будет покончено». Однако гамбургцы сумели выбраться из-под руин и теперь все выглядит «не так уж и плохо». Экипажи подлодок Шпеер объявил лучшими из лучших. «Они выйдут в море», как только усядутся в «подходящие подлодки». Подводные лодки XXI серии должны были стать одним из главных видов оружия в битве за «окончательную победу» (Endsieg). Все это Шпеер повторил три месяца спустя, в августе 1944 г., в своем ставшем традиционным ежегодном выступлении перед гауляйтерами в Позене. Возвращаясь к своим прошлогодним обещаниям, Шпеер похвалялся, что несмотря на союзные бомбардировки, тоннаж подводных лодок к концу года возрастет втрое.

Однако на самом деле не было другого сектора немецкой военной экономики, в котором разрыв между пропагандой и реальностью был бы таким же громадным. «Косные» традиционалисты с верфей оказались правы по всем пунктам. Попытка Меркера поскорее запустить в поточное производство неиспытанную подлодку XXI серии обернулась дорогостоящим фиаско. Подводная лодка, презентованная Гитлеру на его день рождения в Данциге, являлась поспешно собранным муляжом, который так сильно протекал, что его пришлось отбуксировать обратно в сухой док, как только толпа разошлась. Из 80 подводных лодок XXI серии, собранных к концу 1944 г., ни одна не была пригодна для военных действий. К концу января 1945 г. боеготовыми были только четыре чудо-субмарины Шпеера. Лишь две из них когда-либо выходили в боевые походы, и ни одной не удалось потопить ни единого судна противника. Трофейные подлодки XXI серии стали образцом для большинства подводных лодок мира, построенных в 1950-е гг., но они не оказали абсолютно никакого практического влияния на ход войны.

В частности, столь плачевные итоги этой программы были следствием уже знакомой нам проблемы: попытки скорейшего запуска новой революционной конструкции прямо с чертежной доски в массовое производство без проведения обширных испытаний. Неудивительно, что новые лодки, как это скоро выяснилось, требовали многочисленных доделок. Что самое важное, необходимо было внести серьезные изменения в рулевую систему. Но помимо этого, программе повредила догматическая приверженность министерства Шпеера концепции сборки по частям. Специалисты по строительству подлодок с верфи Blohm & Voss с самого начала сомневались в том, что сухопутные строительные фирмы, имеющие самый ограниченный опыт кораблестроения, сумеют изготовлять отдельные секции с достаточной точностью для того, чтобы из них можно было собирать герметичные корпуса субмарин. И они оказались правы. При изготовлении секций, доставлявшихся на сборочные верфи, наблюдались отклонения от чертежей, достигавшие 3 сантиметров. В районе гребных валов и шнорхелей наблюдались постоянные протечки. Из-за неточностей, допущенных при сборке сложных рулевых систем, у подлодок не раз заклинивали рули. Но самая серьезная и самая предсказуемая проблема заключалась в том, что в неровных сварных швах внешнего корпуса, собранного из готовых секций, при очень сильных нагрузках возникали трещины, грозившие субмарине гибелью. Секции можно было считать надежными только после обширных испытаний и доделок. В целом на изготовление каждой подлодки уходило 175 дней, и еще 120 дней – на доделки, лишь после которых она становилась боеготовой. Более того, система Меркера требовала сложного управленческого аппарата для контроля над изготовлением секций и всеми этапами сборки. Его не удалось создать вовремя. Вдобавок к этому в 1944 г. не существовало даже полного набора чертежей и шаблонов, которыми могли воспользоваться субподрядчики, и размеры пришлось снимать с первых подводных лодок, находившихся на стапелях в Гамбурге и Бремене. В итоге Меркеру так и не удалось наладить своевременного поступления готовых секций, от которого зависела его система. Вместо этого пришлось отвлекать большое количество рабочей силы на выполнение задач, которые в нормальных условиях были бы отданы на откуп субподрядчикам. По крайней мере в краткосрочном плане испытанная и обширная система субподрядов, уже применявшаяся при строительстве подлодок серии VII–C, давала намного лучшие результаты, чем радикальная концепция Меркера. Почти наверняка реальный рост эффективности принесла бы эволюция, а не революция.

В плане настроений, царивших в министерстве Шпеера в последние полтора года войны, показательно то, что в ответ на эти проблемы, четко отраженные в документах, оно не пересматривало свои планы, а прибегало ко все более грубому принуждению. Как выразился Карл-Отто Заур: «Путь избран и будет пройден со стальной решимостью». Итогом стало нарастание трений между министерством и верфями. К маю 1944 г., когда фиаско XXI серии стало очевидным, Меркер и Рудольф Блом скатились до взаимных обвинений в своекорыстном консерватизме и некомпетентности. Еще через месяц Меркер выступил с личными угрозами в адрес Блома, заявив, что ради спасения программы он будет действовать «без оглядки на лица и их статус <…> и с необходимой суровостью, если не будет иного выхода». В августе 1944 г. брат Рудольфа Вальтер Блом отмечал в своем дневнике, что Меркер открыто обвинил Блома в саботаже, что было очень сильным заявлением с учетом послужного списка Блома. В свою очередь, Вальтер Блом объяснял слова Меркера отчаянной необходимостью скрыть «полный крах его системы и его собственные неудачи». Осенью 1944 г. обвинения подобного рода могли иметь самые серьезные последствия. В начале октября бомбардировщики союзников уничтожили шесть самолетов на взлетной полосе авиастроительного филиала Blohm & Voss. После этого Вальтер Блом предстал перед военным трибуналом и был приговорен к шестимесячному заключению за непринятие мер предосторожности против воздушных налетов. Семья Блом, воспользовавшись своими связями в аппарате гауляйтера и в Берлине, сумела добиться отмены приговора. Однако этот инцидент дает представление о напряжении, которое к концу 1944 г. ощущалось на всех уровнях германской военной экономики. С точки зрения судостроителей более существенным было то, что недоверие, которое питали Меркер и Шпеер, толкнуло их на чрезвычайный шаг – Рудольфа Блома отстранили от управления собственной верфью, поставив вместо него так называемого Werksbeauftragten (представителя), подчинявшегося непосредственно министерству. На практике комиссаром Шпеера оказался проверенный директор фирмы, и Рудольф Блом, судя по всему, остался фактическим руководителем предприятия. Тем не менее символическое разжалование одного из наиболее лояльных сторонников режима из числа промышленников не могло не показаться исключительно суровой мерой. А на бременской верфи Deschimag, с конца 1941 г. принадлежавшей Круппу, министерство Шпеера зашло еще дальше. Генеральный директор Deschimag Франц Штапельфельдт, как и Блом, неоднократно критиковал поточный метод Меркера и, как и Блом, не сумел выполнить непосильную задачу, поставленную перед ним министерством. После нескольких месяцев все более едких перепалок Штапельфельдт 3 октября был арестован в гестапо и до весны 1945 г. содержался в заложниках, из-за чего Круппу пришлось назначить нового директора, в большей степени устраивавшего министерство Шпеера.

IV

Тем не менее было бы ошибкой судить об индустриальной политике министерства Шпеера на последних этапах войны, исходя из провала программы строительства подводных лодок XXI серии и конфликтов с верфями. Да, нельзя сказать, что другие чудо-программы 1943–1945 гг. сумели сколько-нибудь более серьезно повлиять на исход войны. Однако трудно найти какую-либо иную отрасль, в которой отношения между режимом и немецкими деловыми кругами испортились бы так сильно, как в кораблестроении. Напротив, ракетная программа и программа строительства реактивных самолетов отличались непрерывным укреплением связей между оружейной промышленностью Альберта Шпеера, системой рабского труда, созданной Генрихом Гиммлером, и ведущими промышленными фирмами Германии. Подобно подводным лодкам XXI серии, произошедшее в 1943 г. неожиданное ускорение программы по строительству ракет Фау-2 явно было демонстрацией силы со стороны Шпеера, а Фау-2 тоже представляла собой реакцию на неудачу. В данном случае немецкое руководство изыскивало возможности для наступательного ответа на британские и американские бомбардировки. Люфтваффе не сумели разработать собственный тяжелый бомбардировщик, но даже в том случае, если бы Не-177 оказался более удачной машиной, у немецкой промышленности не хватило бы ресурсов для того, чтобы содержать такие же воздушные армады, которые имелись у Великобритании и США. Напротив, созданная Вернером фон Брауном ракета А4 (Фау-2) обещала стать средством нападения, против которого не существовало эффективной защиты. Однако с технологической точки зрения это был чрезвычайно рискованный проект. К тому же с самого начала было неясно, сумеет ли Германия построить достаточное число ракет для того, чтобы нанести по Великобритании действительно решающий удар. Летом 1942 г., когда ракета фон Брауна впервые стала предметом серьезных дискуссий, Гитлеру хватило здравого смысла, чтобы счесть этот проект фантастикой. Однако ракета А4, как армейская разработка, находилась целиком в сфере ответственности Шпеера. По этой причине он был более чем заинтересован в том, чтобы содействовать ее разработке, так как это позволило бы взять верх над люфтваффе. Характерно, что решение о крупномасштабном производстве ракет было принято в январе 1943 г. на фоне катастроф в Сталинграде и Северной Африке. В знак своих серьезных намерений Шпеер отдал приказ о создании специального комитета по ракетам, во главе которого был поставлен Герхард Дегенкольб, герой чрезвычайной программы 1942 г. по строительству локомотивов. Решение переходить к массовому производству было подтверждено в марте после успешных огневых испытаний. Наконец, в июле 1943 г. Гитлер так называемым Декретом А4 присвоил этому проекту высший приоритет. В рамках его выполнения Шпеер получил право реквизировать ресурсы даже у люфтваффе. В этом смысле ракетная программа стала идеальным наследником танковой программы «Адольф Гитлер», которая после поражения под Курском во многом утратила свой глянец. Наряду с подводными лодками планы по строительству Фау-2 представляли собой сверхприоритетную программу, в которой Шпеер крайне нуждался страшным летом 1943 г. для того, чтобы его бюрократическая империя не утратила импульса к экспансии. В последние годы войны программа А4 превратилась в крупнейший отдельный военно-промышленный проект нацистского режима, обошедшийся в 2 млрд рейхсмарок – огромная цена для оружия, которому удалось лишь разрушить некоторое число случайных домов в пригородах Лондона и Антверпена.

Для Шпеера было типично и то, что он решил поставить репутацию своего министерства на «чудо-программы» наступательного характера. И ракетная программа, и программа строительства подлодок соответствовали пропагандистской потребности в возмездии. Однако в то же время они никак не были связаны со стратегическим положением Германии. После 1942 г. она нуждалась не в наступательных, а в оборонительных средствах. В этом отношении программа строительства реактивных самолетов для люфтваффе была гораздо более многообещающей. Ме-262, первый в мире боеспособный реактивный истребитель, представлял собой действительно исключительное техническое достижение. Тот факт, что в 1945 г. в труднейших условиях Германия могла выпускать сотни этих самолетов, опровергает всякие заявления о врожденной ущербности немецкой «технологической системы». Ме-262 – один из чаще всего упоминаемых предметов в списке тех dei ex machina, с помощью которых Гитлер якобы мог изменить ход войны. Но в то же время он едва ли не сильнее всех других видов вооружений окружен своекорыстными послевоенными мифами. После войны Эрнст Хейнкель, Вилли Мессершмитт и начальник германских истребительных сил Адольф Галланд совместными усилиями сочинили крайне однобокую историю Ме-262, призванную прославить гениальность немецких инженеров и в то же время продемонстрировать некомпетентность нацистского руководства. Согласно их версии, получившей популярность благодаря биографическим бестселлерам и телеинтервью, лишь вмешательство со стороны Гитлера, Геринга и Мильха лишило Галланда и его доблестных пилотов-истребителей того оружия, которое позволило бы им защитить Германию от безжалостных воздушных налетов. Этот миф апеллировал к самым разным темам послевоенной политической культуры ФРГ: сожалению об упущенных шансах на победу, утешению, которое давало мнимое превосходство «немецкой техники», и лицемерным воспоминаниям об ужасах бомбардировок со стороны авиации противника. Однако вопреки легенде все факты говорят о том, что Рейхсминистерство авиации со всей поспешностью ухватилось за возможности, которые открывала перед ним реактивная авиация. Ме-262 не сумел оказать решающего влияния на ход воздушной войны не из-за некомпетентности или консерватизма, а из-за слабости немецкой военной экономики, вызванной тотальной нехваткой ресурсов.

Как только Хейнкель испытал первый опытный вариант реактивного самолета в августе 1939 г., и он, и Мессершмитт немедленно приступили к конструированию боевой машины. Более того, в этом направлении велась такая активная работа, что в начале 1940-х гг. она окружала покровом технической неопределенности всю программу разработки винтомоторных самолетов. Первые эскизы Ме-262 были предъявлены Гитлеру летом 1942 г. и он сразу же оказал восторженную поддержку этим разработкам. К концу мая 1943 г., после дальнейших испытаний, Министерство авиации решительно приступило к внедрению самолета в массовое производство и начало оказывать на Мессершмитта мощное давление с тем, чтобы он бросил все силы на этот проект. Если в тот момент кто-то препятствовал ускорению производства Ме-262, так только сам Мессершмитт. После войны Вилли Мессершмитт и Эрнст Хейнкель старались внушить своей аудитории, что Ме-262 был «готов» в 1943 г. или даже в 1942 г. Но это крайнее преувеличение. При разработке любого самолета переходу от опытного экземпляра к серийному производству предшествуют буквально тысячи часов испытаний. Затем выпускается опытная серия. Лишь после завершения этого неизбежного исследовательского процесса появляется возможность спокойно вкладывать огромные средства в строительство производственных мощностей. В 1943 г. Мессершмитт еще не оправился от катастрофы, которой завершился преждевременный переход к серийному производству Ме-210. Поэтому вместо того, чтобы спешить с массовым выпуском Ме-262, Мессершмитт предложил Министерству авиации целый портфель проектов, включая традиционный винтомоторный самолет, призванный заменить истребитель Bf-109. Более того, Мессершмитт в течение всего 1943 г. вел интриги с участием Шпеера, пытаясь помешать попыткам Мильха направить все имеющиеся ресурсы на массовое производство реактивных самолетов. Так или иначе, главные технические проблемы были связаны не с планером, а с двигателем – действительно революционным элементом конструкции. Несмотря на успешные испытания прототипов, первый работоспособный реактивный двигатель в мире был еще далеко не готов для массового производства. С учетом громадных технических препятствий, которые требовалось преодолеть – связанных не только с массовым выпуском принципиально нового типа двигателя, но и с необходимостью экономно расходовать металлические сплавы, рассчитанные на высокие нагрузки, – это едва ли удивительно. Несмотря на исключительно высокий темп опытно-конструкторских работ, реактивный двигатель Junkers-Jumo был готов к ограниченному серийному производству не раньше лета 1944 г.

Усилия по запуску ракет Шпеера и реактивных истребителей Мильха в массовое производство привели к налаживанию сотрудничества между немецкой промышленностью, министерствами вооружений и С С. Сразу после чрезвычайно успешного налета британских бомбардировщиков на ракетный завод в Пенемюнде, состоявшегося 18 августа 1943 г., Шпеер поднял вопрос о переводе производства А4 в подземные туннели. Шпеер и Гиммлер быстро сошлись на том, что очевидным подрядчиком для выполнения этой непосильной строительной задачи являются С С с их подневольной рабочей силой – заключенными концлагерей. Через несколько дней Шпеер и Заур обговорили с Гиммлером условия сделки. Подходящим местом для подземного строительства служило громадное хранилище топлива в Тюрингии, а благодаря созданию Mittelwerke GmbH весь этот проект получил организационную независимость. В правление Mittelwerke вошли генерал Ганс Каммлер, начальник строительного управления С С, и две ключевые фигуры из аппарата Шпеера— Дегенкольб, прославившийся благодаря локомотивам, и Карл Мария Геттлаге, главный финансовый эксперт Шпеера, откомандированный из Commerzbank. Реально работой завода руководили другие ветераны «оружейного чуда», включая Альбина Завацки, ответственного за производство танка «Тигр» на заводе Henschel в горячие дни танковой программы «Адольф Гитлер». Первоначальный контракт предусматривал изготовление 12 тыс. ракет Фау-2 общей стоимостью в 750 млн рейхсмарок. К концу месяца Каммлер получил партию заключенных из концлагеря Бухенвальд для работы на новом заводе. К концу года его подневольная рабочая сила достигла такой численности, что в качестве отдельного филиала был создан концентрационный лагерь «Дора».

Таким образом Шпеер, имея на руках указ о производстве А4, временно взял верх над Министерством авиации. Но Мильх дышал ему в затылок. У него тоже имелись превосходные связи с СС. С 1942 г. именно люфтваффе были лидером использования лагерного труда в оружейной промышленности. В этом отношении особой предприимчивостью отличались и Хейнкель, и Мессершмитт. Когда Мильх в конце августа 1943 г. приказал BMW и Junkers начать подготовку к массовому производству реактивных двигателей, он исходил из того, что эти фирмы получали рабочую силу из концлагерей Дахау и Ораниенбург. К концу 1943 г. была достигнута договоренность о том, что в туннелях Каммлера будет размещено производство и Фау-2, и мильховского реактивного самолета Ме-262. После войны судья, проводивший расследование по делу о концентрационном лагере «Дора», потребовал от Шпеера объяснить сущность трехсторонних рабочих взаимоотношений между СС, Министерством авиации и Министерством вооружений. Указывая на то, что Каммлер работал одновременно на Гиммлера, Геринга и Шпеера, судья предположил, что «это наверняка вело к конфликтам», на что Шпеер возразил: «…или к сотрудничеству <…> мы испробовали все для того, чтобы наладить тесное сотрудничество». Это признание, исходившее от Шпеера, впоследствии выстраивавшего всю свою интерпретацию Третьего рейха вокруг своей мнимой борьбы не на жизнь, а на смерть с СС, было в высшей степени значимым.

Благодаря скоростным методам строительства, сочетавшимся с крайней жестокостью, Ганс Каммлер сумел наладить производство в подземном комплексе Mittelbau еще до конца года. В честь такого поразительного достижения Шпеер и его подчиненные 10 декабря почтили Mittelbau своим визитом. То, что они там увидели, произвело на них глубокое впечатление. На скамье подсудимых в Нюрнберге Шпеер отрицал свое знакомство с реальными условиями жизни в концентрационных лагерях. Но в своих мемуарах он уже не скрывал тех ужасов, свидетелем которых стал в Mittelbau. В угоду соблюдению сроков, заданных шпееровским Министерством вооружений, Каммлер не стеснялся жертвовать жизнями своих подневольных работников. Он не стал тратить времени на строительство жилья. Рабочие ночевали прямо на стройке, в туннелях, были лишены доступа к чистой воде и санитарно-бытовым удобствам, а дневной свет видели не чаще раза в неделю. Они умирали тысячами. Для того чтобы заставить шевелиться еще живых, Каммлер вешал провинившихся на стропилах. Когда Шпеер и его подчиненные осматривали стройку, она была усеяна трупами. Впоследствии Шпеер утверждал, что эта инспекционная поездка стала для многих его сотрудников настоящим потрясением. В его служебном дневнике более сухо отмечается, что тяготы, связанные со строительством Mittelbau, заставили некоторых служащих министерства взять дополнительные отпуска. Как бы там ни было, все это не поколебало верности Шпеера союзу с Гиммлером и его восхищения верховным надсмотрщиком. Через неделю после инспекции «Доры» Шпеер направил Каммлеру послание, в котором велеречиво поздравлял его с поразительным достижением – «превращением подземных сооружений в Нидерзахсенверфене (Mittelbau), еще два месяца назад пребывавших в необустроенном состоянии, в завод, не имеющий равных в Европе и непревзойденный даже по американским стандартам. Пользуюсь этой возможностью для того, чтобы выразить свое восхищение этим действительно уникальным достижением и обратиться к вам с просьбой и впредь не оставлять г-на Дегенкольба без своей замечательной поддержки».

1 января 1944 г. Дегенкольб и Завацки сдали три первые ракеты, каждая из которых страдала от серьезных производственных дефектов. К концу января было собрано уже 56 ракет, а к маю их выпуск составлял уже более 400 в месяц. Качество производства по-прежнему оставляло желать лучшего, и это приводило к авариям на пусковых площадках и в воздухе, а объемы выпуска по-прежнему не дотягивали до амбициозной цели – 1000 ракет в месяц. Кроме того, к лету 1944 г. все более остро вставал вопрос о стратегической обоснованности всей этой программы, что приводило к неоднократной смене приоритетов между Фау-2, уступающим ей в размерах и в стоимости самолетом-снарядом Фау-1 и реактивным самолетом Ме-262. Но несмотря на все это, первая ракета, собранная на Mittelwer-ке, 8 сентября 1944 г. под личным наблюдением Каммлера была успешно запущена по Лондону, а производство в том же месяце достигло 600 штук, и этот уровень удавалось поддерживать до февраля 1945 г. Едва ли нам удастся найти более многозначительное свидетельство двусмысленности рационализаторского дискурса в Третьем рейхе. На подземном заводе в Тюрингии в чудовищно жестоких условиях собирались два самых футуристических, помимо атомной бомбы, вида оружия Второй мировой войны. Сам этот завод явно считался триумфом американской ставки на большие масштабы. Кроме того, он был построен в рекордные сроки благодаря безжалостному, но чрезвычайно эффективному использованию рабского труда. Хотя этот сверхсекретный проект не мог стать объектом пропаганды, он представлял собой идеальное продолжение шпееровского «оружейного чуда». В первую очередь он служил триумфальным оправданием нового союза между двумя ключевыми фигурами гитлеровского режима – Альбертом Шпеером и Генрихом Гиммлером.

 

19. Распад

Третий рейх не пал жертвой внезапного удара судьбы. Точнее, такие удары поражали его через неравномерные промежутки времени – то на одном театре боевых действий, то на другом. В промежутках наступала передышка, которую Шпеер, Геббельс и прочие старались использовать для того, чтобы вновь раздуть пламя фанатичной веры. Июль 1943 г. стал кошмарным месяцем поражений на всех фронтах: в воздушной войне, в Италии и под Курском. На Восточном фронте последующие шесть месяцев сопровождались отступлением, которое казалось бесконечным. Тем не менее путем отчаянных маневров группе армий «Юг» к концу 1943 г. все еще удавалось удерживать под своим контролем жизненно важные месторождения железных и прочих руд на Украине. Благодаря этому немецкая военная экономика сохраняла надежду в течение по крайней мере еще нескольких месяцев. Даже в Италии смещение Муссолини не привело к немедленной катастрофе. Удачно используя труднодоступную местность и осторожность союзников, скромный контингент вермахта в составе 20 дивизий сумел остановить британскую 8-ю армию на подступах к Риму и задержать маломощный американский десант, высадившийся в Анцио. Между тем, по мере того как вступала в свои права осень, кошмар Гамбурга остался позади. Вместо того чтобы обрушиться всеми силами на индустриальные мишени в Западной Германии, британское командование бомбардировочной авиацией теряло летчиков и машины в бессмысленной попытке «выиграть войну» путем уничтожения Берлина. Были ночи, когда британцы действовали удачно и причиняли «большому городу» ужасные разрушения. 22 ноября 1943 г. бомбардировщики Харриса убили 3500 человек, оставили 400 тысяч без крова и нанесли удар по административному центру Германии, добившись попаданий в том числе в здания министерства Шпеера и управления вооружений. Однако на протяжении долгих месяцев благодаря постоянному совершенствованию тактики и технологии немецким ночным истребителям удавалось брать верх. К концу 1943 г. бомбардировщики так и не принесли союзникам победу в войне. Руководство нацистской Германии на несколько драгоценных недель получило передышку. Чувство беспомощности и поражения отступило на задний план. Шпеер даже попытался поднять настроение, организовав серию совещаний о послевоенной реконструкции страны. В ОКБ Альфред Йодль оптимистично рассуждал об оборонительном буфере, которым для Германии могла послужить огромная территория Советского Союза. Ни один вражеский удар в 1944 г. не мог бы привести к немедленному поражению. Наиболее уязвимым местом были нефтяные месторождения Румынии – единственный источник привозного топлива для Германии.

В этом себе отдавали отчет и советские власти. Накануне Рождества 1943 г. они попытались вырваться из кровавого тупика на юге. Мощные удары по оси Житомир – Киев угрожали развалом северного крыла германской группы армий «Юг». Тем не менее немцы все еще цеплялись за рудники Никополя и Кривого Рога. Лишь в феврале их хватка была наконец разорвана и вермахт окончательно оставил днепровскую излучину. Фронт группы армий «Юг» удалось сохранить, но он опасно повис между Тернополем и Черным морем, не опираясь ни на какие естественные оборонительные позиции. И Красная армия снова в полной мере воспользовалась этим. 4 марта 3-я гвардейская танковая армия ударила строго на юг из Тернополя, разрушив всю оборону немцев на Украине. Немцы, подвергаясь натиску по всей линии фронта и стараясь удержать в подчинении своих румынских союзников, откатились сперва за Буг, а затем и за Днестр. Но даже на этом последнем, жизненно важном речном рубеже они не сумели воспрепятствовать Красной армии захватить плацдармы, с которых она собиралась начать следующее наступление – на Румынию. Йодль признавал, что оно нанесло бы смертельный удар по военной экономике Германии. Однако в первые месяцы 1944 г. более злободневной угрозой являлось неминуемое поражение люфтваффе. В начале 1944 г. ВВС армии США резко изменили расстановку сил в дневных боях, приняв на вооружение дальние истребители сопровождения нового поколения, по своим параметрам существенно превосходившие устаревшие «мессершмитты» Мильха. Отныне буквально тысячи «Мустангов» P-51S, оснащенных сбрасываемыми топливными баками, сопровождали бомбардировщики вглубь германской территории и сбивали перехватчики люфтваффе, прежде чем им удавалось приблизиться к строю бомбардировщиков. Важнейшим поворотным пунктом в воздушной войне обычно называют «Большую неделю» – с 20 по 25 февраля 1944 г. В течение шести дней подряд тысячи американских бомбардировщиков наносили удары по всем главным авиационным заводам Германии. Люфтваффе пережили эту неделю. Тем не менее американские ВВС дали понять немцам, что их ожидают совершенно неприемлемые темпы потерь. В феврале люфтваффе лишились трети своих истребителей и пятой части своих экипажей. В марте они потеряли более половины своих истребительных сил. В апреле было сбито 43 % истребителей, а в мае и июне уровень потерь колебался в районе 50 %. В течение первых пяти месяцев 1944 г. был убит или выведен из строя весь контингент летчиков-истребителей люфтваффе. Некоторым немецким асам удавалось прожить достаточно долго и одержать невероятное число побед, но продолжительность боевой карьеры среднего пилота люфтваффе отныне изменялась неделями.

I

Перед лицом неминуемого исчезновения немецких военно-воздушных сил Рейхсминистерство авиации по примеру флота решило связать свою участь с Министерством вооружений Шпеера. Результатом этого решения стало создание так называемого Истребительного штаба (Jagerstab). Формально его возглавлял Альберт Шпеер. Однако в первые недели 1944 г. Шпеер, измотанный чрезмерной нагрузкой, тяжело заболел. Вплоть до начала мая он был освобожден от повседневной работы в Берлине. По этой причине Эрхард Мильх, «пожертвовавший» независимостью Министерства авиации, по крайней мере до лета фактически по-прежнему руководил авиационным производством. Однако теперь он мог воспользовался жестокостью и энергичностью Карла-Отто Заура, опытом старших должностных лиц из министерства Шпеера и специфическими услугами со стороны генерала С С Каммлера .Jagerstab, обладавший бесспорным приоритетом во всей военной экономике и уполномоченный на принятие любых мер, способствующих росту производства, успешно совершил еще одно «оружейное чудо». В смысле веса планеров производство самолетов с февраля по июль 1944 г. выросло вдвое. Рост числа собранных самолетов был еще более впечатляющим – с 1323 в феврале 1944 г. до 3538 в сентябре, включая почти 2900 истребителей.

Именно этому неожиданному и запоздалому всплеску авиационного производства министерство Шпеера и обязано своей легендарной репутацией. По состоянию на январь 1944 г. объемы производства вооружений в Германии после двух лет руководства Шпеера «всего» на 130 % превышали уровень, существовавший на момент его вступления в должность. После печальных событий, произошедших в июле 1943 г., стабильного роста производства вообще не наблюдалось. Но в феврале 1944 г. индекс производства вооружений, на регулярной основе вычислявшийся плановым отделом Ганса Керля, внезапно устремился вверх и всего за пять месяцев вырос на 50 %. Если считать индекс производства вооружений на момент назначения Шпеера равным юо, то в феврале 1944 г. он составлял 230, а к июлю 1944 г. вырос до рекордной величины в 330. И две трети этого прироста приходились на запоздалые триумфы «Истребительного штаба». При этом Шпеер и Заур прекрасно осознавали значение этого поразительного позднего всплеска для репутации их министерства. Он представлял собой идеальную заключительную главу для пропагандистского сюжета об «оружейном чуде». Министерство вооружений последовательно подчиняло себе все ключевые элементы немецкой военной экономики: сперва армейское производство и Reichsbahn, потом танковую программу, затем программу строительства подводных лодок и, наконец, такие чудеса, как Mittelbau и Фау-2. И вот теперь Шпеер и его люди занялись спасением люфтваффе. При этом секрет их успеха всегда оставался тем же самым: «рационализация» в сочетании с «личной ответственностью промышленности».

По необъяснимой причине следователи союзников, в 1945 г. начавшие копаться в руинах немецкой военной экономики, приняли эти россказни за чистую монету, в качестве одного из главных источников информации о военной промышленности Рейха выбрав не кого-нибудь, а самого Карла-Отто Заура. На самом же деле, как и в случае с программой строительства подводных лодок и предшествовавшей ей танковой программой «Адольф Гитлер», к истории «Истребительного штаба» в изложении Заура – Шпеера следует подходить с крайней осторожностью. Бесспорно то, что Jagerstab вывел принуждение в военной экономике на новый уровень и что это относилось и к управленческим кадрам, и к рабочей силе, но прежде всего к различным категориям иностранной рабочей силы, занятой в авиационном производстве. В этой связи Мильх предстал перед Нюрнбергским трибуналом, обвиняясь в преступлениях против человечества. Каким образом Заур не попал на скамью подсудимых – понять сложно. В случае «Истребительного штаба» система «личной ответственности промышленности», поднятая на щит сперва Тодтом, а затем Шпеером, вполне определенно вылилась в диктатуру, не ограниченную никакими законами или критериями цивилизованности. После первой волны американских авианалетов, пришедшейся на конец февраля 1944 г., Заур и Мильх объехали все авиационные заводы на специальном поезде, носившем кодовое название Hubertus, и вершили из него скорый суд над управляющими заводов, которых сочли не справляющимися со своими обязанностями. В Регенсбурге они предали военному трибуналу двух немецких подрядчиков, которые якобы задерживали реконструкцию завода Мессершмитта, требуя разумных условий проживания для своих работников-немцев. 25 марта Эрхард Мильх выступил перед инженерами и главными интендантами ВВС и в самых драматических выражениях ознакомил их с работой «Истребительного штаба»:

Прошу вас, идите туда, куда вы идете, и устраняйте всех, кто стоит у вас на пути! Здесь мы вас прикроем. Мы не спрашиваем, имел ли или не имел ли он [sic] такого права. Для нас не существует ничего, кроме одной задачи. В этой области мы фанатики <…> Нет такого приказа, который помешал бы мне выполнить эту задачу. И я никогда не получу такой приказ <…> не давайте ничему помешать вам и позаботьтесь о том, чтобы никто не мешал вашим людям <…> Господа, я знаю, что не всякий подчиненный способен сказать: «Для меня закона больше не существует»…

Такие слабые души нуждаются в тех, «кто их прикроет <…> Если <…> вы будете оставаться на связи [с «Истребительным штабом»] и незамедлительно прояснять все сложные моменты с тем, чтобы можно было что-либо предпринять, то мы готовы взять на себя ответственность, даже если эти действия будут незаконными». Выживание Германии требует системы, не имеющей иных приоритетов, помимо производственных. В условиях, когда люфтваффе ежемесячно теряли половину своих самолетов, Мильх усматривал

лишь два исхода для меня и для Германии: либо мы достигнем успеха и тем самым спасем Германию, либо и дальше будем работать спустя рукава, и тогда нас постигнет та судьба, которую мы заслуживаем. Я предпочитаю <…> делать то, что незаконно, но разумно и полезно, быть призванным за это к ответу и даже, если вам угодно, быть повешенным за это, вместо того чтобы быть повешенным, когда в Берлин войдут папаша Сталин или англичане. У меня нет такого желания <…> Идет пятый год войны. Повторяю: все решится в течение следующих полутора месяцев! [1993]

Первый ключ к росту производства, очевидно, скрывался в том, чтобы больше работать. На всех заводах, выпускавших самолеты и авиамоторы, с весны 1944 г. стала нормой 72-часовая неделя. По образцу программы «Адольф Гитлер» этот изнурительный темп работы удавалось поддерживать, выдавая наиболее отличившимся рабочим дополнительные продовольственные пайки, сладости, сигареты и спиртное, трикотаж, теплое белье, носки и даже специальные витамины. Однако эти бонусы в основном доставались лишь немецким рабочим и тем иностранцам, которые достигли особенно высоких производственных результатов. Для остальных у Мильха и Заура были припасены только самые суровые меры дисциплины. Мильх сетовал на то, что иностранные работники

сбегают. Они не соблюдают никаких договоров. Есть трудности с французами, итальянцами, голландцами. Военнопленные <…> ведут себя неуправляемо и дерзко. По-видимому, эти люди занимаются еще и саботажем. На таких людей не действуют мелкие меры. С ними просто обращаются недостаточно строго. Если достойный доверия бригадир побьет кого-нибудь из этих неуправляемых типов, потому что тот не работает, то ситуация вскоре изменяется. Нормы международного права здесь неприменимы. В этом отношении я твердо стою на своем, при поддержке Заура решительно выразив мнение о том, что пленных, за исключением англичан и американцев, следует изъять из ведения военных властей. Как показывает опыт, солдаты не в состоянии справиться с этими людьми. Я приму в этом плане самые строгие меры и такие военнопленные будут предаваться суду моего трибунала. Если они будут совершать акты саботажа или уклоняться от работы, я буду вешать их прямо там, где они работают. Убежден в том, что эти меры не окажутся безрезультатными.

Таким образом, меры, применявшиеся Каммлером на Mittelbau, распространялись на весь сектор люфтваффе.

Этот все более безжалостный подход к насаждению трудовой дисциплины получил предельное выражение в ходе мобилизации резервов лагерной рабочей силы. Через две недели после создания «Истребительного штаба» Гиммлер письменно уведомил Мильха о том, что люфтваффе на тот момент использовали на своих заводах труд 36 тыс. заключенных и что он надеется в ближайшем будущем поднять это число до до тыс.В качестве примера продуктивного сотрудничества Гиммлер ссылался на завод по производству истребителей «мессершмитт» в Регенсбурге, заключивший договор с концентрационным лагерем Флоссенбюрг. Теперь вместо работы в печально известном карьере заключенные Флоссенбюрга изготавливали обтекатели двигателей и кожухи радиаторов для Bf‑109. Кроме того, в феврале регенсбургский завод начал получать детали фюзеляжей из концлагеря Маутхаузен. По оценкам, к лету 1944 г. производство завода Мессершмитта в Регенсбурге фактически на 35 % обеспечивалось его субподрядчиками из С С. Внося таким образом свой вклад в производственные достижения министерства Шпеера, Флоссенбюрг и его филиалы в то же время отняли жизнь не менее чем у 20 тыс. человек, в дополнение ко многим тысячам, погибшим в Маутхаузене.

Несмотря на то что заключенные концентрационных лагерей все чаще встречались на оборонных предприятиях, вплоть до весны 1944 г. заключенные-евреи – самая низшая категория в нацистской расовой иерархии – не допускались до таких работ. Jagerstab нарушил даже это идеологическое табу. 19 марта 1944 г. вермахт оккупировал Венгрию с тем, чтобы гарантировать ее участие в борьбе против Красной армии. Через несколько дней в ставке фюрера уже возбужденно обсуждалась возможность задействовать сотни тысяч венгерских евреев в военном производстве. В первую очередь еврейскую рабочую силу предполагалось использовать на гигантских подземных стройках Каммлера, но с учетом отчаянного положения, в котором находились люфтваффе, уже не исключалась и возможность направлять евреев на авиационные заводы. Эйхман начал депортацию венгерских евреев в середине мая, по 12–14 тыс. человек в день. Согласно уже известному нам принципу «отбора» подавляющее большинство отправлялось в газовые камеры. Однако не менее трети были сочтены пригодными для принудительного труда в Рейхе. Роль «сборного пункта» для прибывающих эшелонов играл Аушвиц. Отобранных для работы сразу же передавали Заукелю, в строительную организацию Тодта или другим нанимателям, имевшим высокий приоритет – таким, как Jagerstab [2000]Eichholtz, III. 239.
. Согласно оценкам, из 509 тыс. евреев, в итоге депортированных из Венгрии, более 120 тыс. пережило войну в качестве подневольных работников. Вопрос об использовании венгерских евреев впервые обсуждался в «Истребительном штабе» 2б мая 1944 г., в присутствии выздоровевшего Альберта Шпеера. Jagerstab хотел знать, на какое число евреев он может рассчитывать, и заслушал доклад чиновника, явно поддерживавшего регулярные контакты с Аушвицем. С начала депортации прошло 11 дней, и известия из концлагеря не радовали. Из числа первых новоприбывших Министерству вооружений предлагали только «детей, женщин и пожилых мужчин, почти ни на что не пригодных». Судя по всему, самая лучшая мужская рабочая сила оставалась в Венгрии, где вермахт задействовал ее на рытье противотанковых рвов. В стенограмме делался лаконичный вывод: «Если только со следующими эшелонами не прибудут мужчины трудоспособного возраста, все это мероприятие не будет иметь особого успеха». На том этапе войны вряд ли кто мог испытывать серьезные сомнения в отношении участи тех евреев, которые были сочтены непригодными для работы. Но это не волновало ни Шпеера, ни Jagerstab. Спустя месяц доставка человеческого материала наладилась и Jagerstab с удовольствием получил известие о том, что Аушвиц готов выполнить свои обещания. В частности, С С надеялись доставить «13 тысяч венгерских евреек партиями по 500 человек. Таким образом, и небольшие фирмы получат возможность более продуктивно использовать этих евреек из концентрационных лагерей».

Однако суровая трудовая дисциплина и мобилизация десятков тысяч заключенных концентрационных лагерей позволяют объяснить лишь поразительный рост авиационного производства в первой половине 1944 г. И неудивительно, что Карл-Отто Заур, объясняя триумфы «Истребительного штаба» доверчивым следователям из отдела по обзору стратегических бомбардировок, в первую очередь затрагивал другие темы. Согласно его версии событий, ключом к успехам «Истребительного штаба» послужила «тотальная революция» в авиационном производстве – «уникальное» нововведение, давшее «решительные результаты». Заур утверждал, что до 1944 г. авиационное производство велось в тепличных условиях. Лишь решительные действия министерства Шпеера заставили эту отрасль уделить все свое внимание максимальному увеличению производства. Однако, делая эти заявления, Заур не более чем воспроизводил стандартную пропагандистскую линию. Идея о том, что поставщики люфтваффе, с 1941 г. находившиеся под ногтем у таких людей, как Карл Фридаг (планеры) и Уильям Вернер (двигатели), могли многое узнать о рационализации от Карла-Отто Заура, мягко говоря, неправдоподобна. И потому, вероятно, неудивительно, что должностные лица Рейхсминистерства авиации несколько более холодно отнеслись к шумихе, окружавшей достижения «Истребительного штаба». Озадаченное производственными показателями, на которые претендовал Заур, Министерство авиации летом 1944 г. внимательно проанализировало неожиданный волшебный прирост производства, происходивший с тех пор, как у руля встали люди Шпеера. Как ясно следует из доклада министерства, критического отношения заслуживала не одна лишь преступная аморальность «Истребительного штаба».

Во-первых, версия Заура не принимает во внимание неизбежного запаздывания реакции в авиационном производстве. На производство даже простейшего истребителя – от сырья до готовой машины – уходит полгода. Поскольку сам Jagerstab был создан только в феврале 1944 г., последствия принятых им шагов и мобилизации ресурсов не могли в полной мере проявиться до августа 1944 г. Значительная часть прироста производства, произошедшая до июля 1944 г., может быть объяснена лишь мерами, предпринятыми еще до создания «Истребительного штаба». Что важнее, всего Министерство авиации в течение 1943 г. получило от Заукеля 317 тыс. рабочих для предприятий люфтваффе, в дополнение к 243 тыс. рабочим, мобилизованным по инициативе самого министерства. Из их числа Министерство авиации «записывало на свой счет» дополнительные 100 тыс. заключенных концлагерей, предоставленных С С в 1943 и 1944 гг. Кроме того, министерство приняло меры к росту производства авиамоторов, без чего резкий прирост выпуска самолетов в 1944 г. был бы невозможен. Однако наибольшее раздражение вызывала непоследовательность шпееровского министерства. Суть версии Заура сводилась к тому, что лишь «молниеносная реакция» Шпеера и его подчиненных спасла люфтваффе от неминуемой катастрофы в феврале 1944 г. Но при этом игнорировался тот факт, что ранней осенью 1943 г., сразу же после Гамбурга, Министерство авиации составило свой собственный план по укреплению сил воздушного перехвата. Черновой вариант этой так называемой Reichsver-teidigungsprogramm (программы люфтваффе 2.2.4) предусматривал ежемесячное производство к июлю 1944 г. не менее 539° самолетов, две трети которых должны были составлять истребители. Ключевым пунктом этой программы являлось резкое сокращение выпуска устаревших моделей в пользу ускоренного массового производства реактивного истребителя Ме-262. Но вместо того чтобы содействовать Мильху в решении этой важнейшей задачи, Шпеер в сговоре с Вилли Мессершмиттом принял меры к тому, чтобы лишить Ме-262 его приоритетности. Между тем Заур и его «эксперты по рационализации» объявили заявленные производственные цели недостижимыми. Всю осень шли язвительные дискуссии, в ходе которых Шпеер обрушился с резкими нападками личного характера на Уильяма Вернера – того же человека, которого двумя годами ранее все прославляли как ведущего специалиста по массовому производству, того же человека, которому Шпеер в 1943 г. лично доверил общую ответственность за выпуск моторов, даже вопреки протестам со стороны фирмы Maybach, признанного монополиста в танковом секторе. Все неожиданно изменилось не далее чем в феврале 1944 г., как только контроль над авиационным производством перешел в руки шпееровского министерства. Помимо того, что «Истребительный штаб» Шпеера стал приписывать себе накопление ресурсов, осуществленное Министерством авиации в 1943 г., Заур и его присные летом 1944 г. получили возможность принять программу («программа 226»), практически идентичную «неосуществимому» предложению, выдвинутому Министерством авиации девятью месяцами ранее.

Хотя Министерство авиации тоже явно было не без греха, к заявлениям «Истребительного штаба», объяснявшего свои успехи «системой Шпеера», несомненно, следует относиться со скептицизмом. Министерство авиации расчистило путь к резкой смене авиационной производственной программы в начале 1944 г. своими инициативами, выдвинутыми во второй половине 1943 г. В противоположность заявлениям о том, что нельзя терять ни минуты, сопровождавшим действия «Истребительного штаба» в 1944 г., эти инициативы не получали практически никакой поддержки ни от Заура, ни от Шпеера. Лишь после того, как Мильх сдался и согласился поделиться контролем над сектором люфтваффе, Шпеер обеспечил полное содействие авиационному производству со стороны Рейхсминистерства вооружений со всеми соответствующими практическими выгодами. Даже в 1944 г. не произошло никаких чудес рационализации. Вопреки утверждениям Заура, производство самолетов явно не взяло новых высот. Хотя в хаосе 1944 года ведение точной статистики было невозможно, ясно, что неограниченные полномочия «Истребительного штаба» позволили ему увеличить производство истребителей Ме-109 и FW-190, мобилизовав беспрецедентные объемы сырья, рабочей силы, продовольствия и транспортных мощностей. По сути, сам Шпеер подтвердил эту интерпретацию в неосторожных словах, адресованных журналистам в июне 1944 г. Объясняя этот необычайно мощный всплеск авиационного производства, он отметил: «Следует добавить <…> что в данном случае без особой огласки было осуществлено изменение системы в том смысле, что в феврале мы переместили в авиационную промышленность значительные мощности из бронетанковой промышленности, как поступали и раньше в других отраслях. Мне представляется, что это и было причиной ускоренного выздоровления». Как откровенно признается в конфиденциальном дневнике министерства Шпеера, сверхъестественная стабильность производства танков в 1943 г. в условиях непрерывных союзных бомбардировок обеспечивалась способностью Шпеера изыскать для главного комитета дополнительные квоты стали, позаимствованные из «секретных источников», неизвестных ни Керлю, ни Zentrale Planung. И теперь Jagerstab пользовался такими же неучтенными фондами. Как подозревали в Министерстве авиации, подлинно решающим фактором был ревностно охраняемый контроль Шпеера над ключевыми ресурсами и его способность добиваться для тех или иных программ «танкового приоритета».

II

Кто бы в конечном счете ни был автором этих достижений, Jagerstab летом 1944 г. превратился в трамплин для очередной пропагандистской кампании, сопровождавшей еще одну, на этот раз последнюю, радикализацию военной экономики. Оправившись после продолжительной болезни, Альберт Шпеер снова энергично заявил о себе как о спасителе нацистского режима. Пропаганда «оружейного чуда» возобновилась в первых числах мая 1944 г. с выступления Шпеера перед рабочими верфей, в котором он превозносил их достижения при освоении поточного производства подводных лодок новой, XXI серии. При этом он обошел молчанием тот факт, что ни одна из этих лодок не могла выйти в море раньше начала следующего года и что ни одну из них не удалось бы довести до боеспособного состояния раньше, чем к апрелю 1945 г. 9 июня, сразу же после высадки союзников в Нормандии, Шпеер сплотил силы Рура лекцией, которая так и называлась – «Чудесное вооружение» (Das Wunder der Rustling)* [2012]Müller, in DRZW 5/2. 550; Eichholtz, III. 44.
. Из текста этого выступления, а также из последующих замечаний Шпеера на пресс-конференции для избранных журналистов становится ясно, что Шпеер ощущал обязанность защищать систему «личной ответственности», игравшую такую центральную роль в мифологии его режима. Его система подвергалась критике, исходившей как со стороны промышленников, так и из самого министерства. Такие радикалы, как Ганс Керль, стремились преобразовать все более хаотичную систему комитетов, кружков и чрезвычайных штабов в постоянную и четкую управленческую структуру, опирающуюся на согласованную налогово-бюджетную политику. Однако в то же самое время Шпеер встречал нараставшее недовольство деловых кругов, выступавших против все более суровых вмешательств со стороны его министерства. Столкнувшись с этими разнонаправленными тенденциями, Шпеер разыграл свою самую сильную карту: превосходные отношения с фюрером. После октября 1943 г. они пережили сложные времена, но в мае 1944 г. Шпеер снова стал близким к фюреру человеком. Несмотря на то что здоровье Гитлера сильно ухудшилось и он все чаще отказывался от публичных выступлений, он согласился оказать Шпееру поддержку своим присутствием на важном мероприятии. 24–25 июня Шпеер в условиях строжайших мер военной безопасности провел в Линце совещание с участием 300 ключевых фигур военной экономики. Аудитории была предложена плотная программа лекций. Выступление самого Шпеера продолжалось три часа и было обильно проиллюстрировано слайдами и графиками, иллюстрировавшими триумфы Рейхсминистерства вооружений и достижения главных сотрудников Шпеера – Заура, Дегенкольба, Шибера и др. Эта презентация была призвана оправдать раскритикованную систему «личной ответственности» и продемонстрировать то, что военная экономика не смогла бы без нее обойтись. По вечерам присутствующим поднимали настроение концерты классической музыки (включая Брукнера), камерной музыки, исполненной на исторических инструментах, и выступление Герберта фон Караяна. Для избранной группы делегатов главным событием стал состоявшийся 26 июня визит в Платтенхоф в Берхтесгадене, где им посчастливилось услышать последнюю публичную речь Гитлера, фактически написанную Шпеером. В ней снова повторялась та тема, которую Министерство вооружений проталкивало в течение двух предыдущих месяцев: ключ к успеху – «ответственность самой промышленности». Достижения до сего момента были чудесными. Пораженчество ничем не оправдано. Но для того, чтобы одолеть врагов, Германия должна сделать еще одно, последнее, усилие. Если немецкая промышленность не сумеет ответить на вызов войны, это будет иметь катастрофические последствия. Шпеер явно хотел подчеркнуть конкретно этот момент. Германии не стоило ждать милосердия – даже со стороны западных союзников. Заметки Шпеера для Гитлера в этом отношении были категоричны: «Если война будет проиграна <…> безжалостная ликвидация немецкой промышленности ради устранения конкуренции на мировых рынках. У врага есть конкретные экономические планы, которые это подтверждают». Оправданны буквально любые жертвы, способные предотвратить этот ужасный исход. Необходимо мириться с жестокими методами «Истребительного штаба». Но деловые круги Германии могут рассчитывать на возвращение к свободе предпринимательства после того, как будет одержана победа. Как выразился Шпеер/Гитлер, «Когда наша победа решит участь войны, для частной инициативы немецкого бизнеса наступит величайший этап!». Гитлер пообещал, что немецкий бизнес, «возможно, ожидает такое процветание, какого он еще не видел». В разгар все более сурового принуждения Шпеер убедил Гитлера официально озвучить его веру «в дальнейшее развитие человечества посредством содействия частной инициативе, которую я считаю единственной предпосылкой всякого реального прогресса».

Трудно себе представить, насколько избито должны были звучать подобные фразы среди ужасов 1944 года. Ганс Керль в своих мемуарах вспоминает, как он был потрясен деградацией Гитлера, выглядевшего больным и старым человеком. Однако это разочарование было отнюдь не всеобщим. Одним из тех, кто активнее всего добивался, чтобы Гитлер сделал публичное заявление в поддержку предпринимательской инициативы, был Вальтер Роланд, к тому моменту возглавивший Verei-nigte Stahlwerke и остававшийся одним из главных сторонников Шпеера в тяжелой промышленности. Через несколько дней после выступления Гитлера Роланд писал Шпееру, поздравляя его с «совещанием по вооружениям, которое прошло действительно превосходно».

Если Гитлер выглядел в Линце расстроенным, то для этого имелись все основания. 6 июня британцы и американцы наконец высадились во Франции. Как и следовало ожидать, подавляющее превосходство союзников в воздухе не позволило вермахту быстро отреагировать и сбросить пришельцев обратно в море. В день «Д» все самолеты люфтваффе на западе совершили всего 275 вылетов по сравнению с 14 тыс. вылетов авиации союзников. Три недели спустя британцы разнесли в пыль Кан, а американцы угрожали отрезать десятки тысяч германских солдат в Бретани. Однако битва на западе была мелкой и неторопливой по сравнению с эпической драмой, разворачивавшейся на востоке. 22 июня, в третью годовщину германского нападения на Советский Союз, Красная армия начала операцию «Багратион» против немецкой группы армий «Центр». Маршалы Жуков и Василевский, дополнив количественное и качественное превосходство своей техники и вооружения превосходной разведкой и снабжением, осуществлявшимся с помощью американских грузовиков и полугусеничных машин, провели то, что многими называется «самой впечатляющей сухопутной операцией войны». В течение нескольких дней были уничтожены три немецкие армии. К 4 июля советские войска освободили Минск и далеко продвинулись к польской границе, п июля вермахт доносил о том, что группа армий «Центр» потеряла 28 дивизий и 300 тыс. человек. К концу битвы за Белоруссию эта цифра выросла до 450 тыс. По широким московским проспектам унылым маршем прошли гигантские колонны пленных немцев. 24 июля части левофланговых армий маршала Константина Рокоссовского освободили первый крупный концентрационный лагерь – Майданек под Люблином. Четыре дня спустя, продвинувшись за шесть недель почти на 600 км, Красная армия наконец была остановлена у предместий Варшавы. После трех лет ожесточенных боев вермахт отступил на те позиции, с которых он нанес удар в июне 1941 г.

Тем временем военно-воздушные силы союзников наконец-то занялись уничтожением немецких заводов синтетического топлива. Дословные стенограммы совещаний 22–23 мая указывают на то, что после первой серии налетов даже Шпеер ненадолго утратил самообладание. Однако к неукротимому министру вооружений Третьего рейха вскоре вернулось спокойствие. Агония военной экономики Германии стала периодом его максимального влияния. В июне 1944 г., в преддверии совещания в Линце, он вынудил Геринга смириться с логическими последствиями создания «Истребительного штаба». Весь индустриальный комплекс люфтваффе с 1 августа 1944 г. переводился непосредственно под контроль суперминистерства Шпеера. Впервые в истории Третьего рейха вся военная экономика оказалась формально подчинена одному-единственному ведомству. И это было еще не все. Отчаянная военная ситуация требовала поставить на службу военному производству буквально каждый аспект немецкого общества. 12 июля Шпеер направил Гитлеру требование о том, чтобы наряду с расширением его полномочий в сфере военной экономики Йозеф Геббельс был назначен ответственным за мобилизацию тыла, а Генрих Гиммлер – ответственным за резервные формирования армии. Спасти Германию могла лишь безжалостная решительность со стороны национал-социалистического руководства. Даже на этом этапе Шпеер отказывался признавать поражение. В своем докладе Гитлеру он подчеркивал, что благодаря «новому, технически передовому оружию, самолетам, подводным лодкам, а также применению [ракет] А4 и увеличению производства танков и самоходных орудий в течение следующих трех-четырех месяцев мы преодолеем пик кризиса, который все еще не пройден…». Назначение Геббельса как уполномоченного Рейха по тотальной войне состоялось 18 июля. Два дня спустя новые полномочия получил и Гиммлер. Таким образом, за несколько дней до 20 июля Шпеер прочно связал себя с двумя людьми, которые стали главными столпами нацистского режима в отчаянные часы, последовавшие за покушением на Гитлера. В тот момент, когда в бункере у Гитлера взорвалась бомба, Шпеер был с Геббельсом и оставался с ним в течение следующих часов. Невзирая на то что Шпеер в своих мемуарах описывает эти события с нарочитой невнятностью, не может быть сомнений в том, чью сторону он принял. Через четыре дня после провала попытки переворота, в то время как С С задерживали тысячи подозреваемых, Шпеер источал восторги по поводу новых назначений Гиммлера и Геббельса. Шпеер заявил своим подчиненным, что именно эти люди сделают так, что тотальная война превратится из предмета «дискуссий в свершившийся факт». В первых числах августа 1944 г., по случаю поглощения сектора люфтваффе его министерством, Шпеер в том же духе выступил перед новым Штабом по вооружениям – организацией, созданной по образцу упраздненного «Истребительного штаба». Шпеер говорил о немногих «избранных», отныне управлявших Рейхом, «во главе которого, подчиняясь нашему фюреру, стоят такие люди, как Гиммлер и Геббельс». С учетом военной ситуации, в которой находилась Германия, задача Штаба по вооружениям, как подчеркивал Шпеер, носила не только практический, но и психологический характер. Помимо выпуска вооружений во все более крупных объемах, его главная цель состояла в том, чтобы насаждать дух «оптимизма и спокойствия». Он призывал это «содружество верных», порожденное годами общего труда в сфере военного производства, сохранять единство до последнего.

Усилия самого Шпеера по насаждению оптимизма достигли зенита спустя несколько дней в Позене, где, как и в 1943 г., он и Гиммлер выступили перед гауляйтерами. Речь Шпеера сводилась к типичному для него жонглированию впечатляющей на первый взгляд производственной статистикой, но на этот раз он пошел еще дальше. С тем чтобы цифры за июль 1944 г. действительно стали рекордными, он добавил к июльским итогам предполагаемые объемы производства за первую неделю августа. Он в конце концов поддался искушению и скатился до «большой лжи». Он уже не просто драматизировал реальность, преувеличивая ее и манипулируя ею. Он сознательно обманывал своих слушателей. Шпеер обещал гауляйтерам дальнейший мощный рост производства всех ключевых видов вооружения и боеприпасов в грядущие месяцы. На следующий день Гитлер подтвердил ключевую роль Шпеера в заключительном обращении к гауляйтерам в своей ставке, особо подчеркнув достижения министерства Шпеера за последний год. Однако, несмотря на необоснованный оптимизм Шпеера, военная экономика Германии миновала фазу подъема. Начиная с июля производство вооружений сокращалось. В начале 1945 г. оно начало резкое падение. Темпы этого сокращения были разными для разных типов вооружений. Производство танков и оружия достигло максимального уровня лишь в последние месяцы 1944 г. Пик производства боеприпасов пришелся на сентябрь. Но производство самолетов, самая сложная часть военно-промышленной системы и отрасль, чаще всего становившаяся целью союзных бомбардировок, переживало резкое сокращение еще с лета 1944 г.

Поскольку этим фактически завершилась гонка вооружений, представлявшая собой одну из движущих сил, стоявших за развитием событий по крайней мере с конца 1930-х гг., имеет смысл сделать паузу и подвести итоги. В свете всего вышесказанного неравенство в общих объемах производства между Германией и ее врагами было предсказуемо огромным. На волне успехов «Истребительного штаба» Германия в 1944 г. сумела выпустить 34100 боевых самолетов. За это же время ее главные противники – Великобритания, Советский Союз и США – произвели 127300 самолетов, из которых 71400 приходилось на США; таким образом, превосходство последних над Германией составляло 3,7:1. В том, что касается танков, неравенство было таким же огромным: в Германии их было собрано 18300 против 54100 танков, произведенных их противниками, включая 29 тыс., выпущенных в Советском Союзе. Соотношение по артиллерийским орудиям, винтовкам и пулеметам было несколько менее неблагоприятным для Германии, варьируясь от 2,1:1 до 2,7:1. Однако в 1944 г. германское производство достигло пика, в то время как в стане ее врагов объемы производства в этих категориях были максимальными в 1943 г. Короче говоря, ни одна из тех мер, которые были предприняты Альбертом Шпеером и его коллегами начиная с 1942 г., нисколько не помогла решить главную проблему вермахта. Но хотя, с одной стороны, отнюдь не стоит принимать за чистую монету те славословия, которые окружали работу шпееровского министерства, с другой стороны, нет оснований и для того, чтобы говорить о его провале. Как только Германия оказалась в состоянии войны и с Великобританией, и с Советским Союзом и как только Соединенные Штаты бросили на чашу весов всю свою мощь, положение Третьего рейха стало безнадежным. В 1941 г., до вторжения Германии в Советский Союз, но и до того, как американская экономика заработала на полную мощность, совместный ВВП Великобритании, Советского Союза и США превосходил ВВП Германии как 4,36:1. Аналогично в 1930-е гг. Великобритания, Советский Союз и США совместно выплавляли почти ровно вчетверо больше стали, чем Германия, причем в то время американская промышленность использовала далеко не все свои производственные возможности. В 1944 г. по производству стали союзники имели над Германией (даже если прибавить к ней Бельгию, Францию и Польшу) превосходство, составлявшее 4,5:1. В 1944 г. Германия столкнулась именно с тем сокрушительным материальным превосходством, которого всегда боялись немецкие стратеги.

Завоевания, сделанные в начале войны, несомненно, отчасти компенсировали это неравенство. Последующая мобилизация «иностранных мощностей», в первую очередь во Франции, была одной из козырных карт, с помощью которых Шпеер пытался сплотить немецкую военную экономику осенью 1943 г. 17–19 сентября 1943 г. Шпеер и Керль принимали в Берлине французского министра промышленности Жана Бишелона с тем, чтобы обсудить возможность широкомасштабного перевода производства во Францию. Впрочем, с учетом состояния французской экономики, эта отчаянная мера не могла иметь серьезного практического значения. За весь период 19391945 гг. оккупированные территории, бесспорно, были весьма важны для военной экономики Германии. Прежде всего они обеспечивали ее рабочей силой, продовольствием и сырьем. Кроме того, они играли роль гигантского территориального буфера, без которого вермахту ни в коем случае не удалось бы оттянуть конец войны до 1945 г.

ТАБЛИЦА 17.

Производство вооружений по отношению к экономическому потенциалу: союзники и страны Оси, 1942–1944 годы

Однако чего они не могли, так это компенсировать подавляющее индустриальное преимущество, которое получили европейские враги Германии после того, как в войну вступили США. Мы уже видели, насколько незначительным было производство для люфтваффе на оккупированных территориях в первые годы войны. На более поздних ее этапах значительного улучшения ситуации не произошло. В 1943 г. – последнем, когда под контролем Германии оставались все оккупированные ею страны, – общие поставки военных материалов из Франции, Бельгии, Нидерландов, Генерал-губернаторства, Дании, Норвегии и Сербии в Германию составляли только 9,3 % всего военного производства. Лишь в кораблестроении, производстве средств связи и автомобилестроении оккупированные территории внесли заметный вклад в накопление техники и вооружения вермахта. В абсолютном выражении стоимость всех поставок для вермахта из оккупированной Европы составляла в 1943 г. почти 4,6 млрд рейхсмарок. В то же время американские военные предприятия в 1943 г. выпустили продукции на 54,4 млрд долларов (около 150 млрд рейхсмарок), а в Великобританию было поставлено продукции на 6,7 млрд долларов (около 20 млрд рейхсмарок). Даже при очень благоприятных для Германии предположениях в отношении обменного курса соотношение между стоимостью внешних поставок военных материалов для двух этих европейских держав составляет не менее чем 4:1 не в пользу Германии. С учетом безнадежно низкой производительности на оккупированных территориях программа привлечения иностранной рабочей силы, несомненно, представляла собой самый важный вклад, который оккупированная Европа внесла в военную экономику Германии. К 1944 г. на заводах, выпускавших продукцию для вермахта, каждый третий рабочий был иностранцем.

Ill

К последним двум годам войны опустошительные удары, наносившиеся союзниками, потрясли военную экономику Германии до основания. Однако приписывая всю ответственность за крах, в итоге постигший Германию, таким «внешним потрясениям», мы снова пойдем на поводу у шпееровского мифа. На самом деле в 1944 г. уже нельзя было скрыть того, что немецкая военная экономика распадается сама собой. К лету 1944 г. стало ясно, что в отсутствие подлинно драконовских контрмер Германию вскоре постигнет инфляция, не менее суровая, чем та, что разъедала саму структуру вильгельмовского государства в 1914–1923 гг. И это указывает на еще одну фигуру умолчания в рассказах о героических свершениях шпееровского министерства. Вплоть до лета 1944 г. едва ли было несправедливо утверждать, что его министерство забывает о деньгах как о важнейшем инструменте макроэкономического управления. Как мы уже видели, в 1942 г. Шпеер, стремясь к максимизации выпуска вооружений, противодействовал попыткам комиссара по ценам и Министерства финансов изымать чрезмерные прибыли. Вся система экономического управления, созданная Министерством вооружений, основывалась на расширении и совершенствовании механизма непосредственного контроля над германской промышленностью. Однако в 1944 г. проблема инфляции настигла Шпеера. Вопрос денег уже не могли игнорировать даже самые ревностные сторонники прямого физического контроля.

В июле 1944 г. плановый отдел Ганса Керля составил меморандум «Покупательная способность, цены и военное финансирование», начинавшийся с драматичного заявления: «Немецкой экономике грозит анархия, с которой не справится даже расширенная и усовершенствованная система экономического контроля [Wirtschaftslenkung]» [2046]Два черновика меморандума содержатся в: IWM FD3038/49, Sc. 395, 145–53 и 154–8 соответственно. Цитаты приводятся по второму документу. См. также: Herbst, Totale Krieg , 420–21.
. Эрозия стоимости денег, заметная на всех уровнях, лишает экономических игроков стимулов к тому, чтобы подчиняться требованиям режима, а также элементарного стандарта, необходимого для экономических расчетов. Германия находится на скользком пути от экономики под государственным управлением, в которой частные экономические игроки по своей собственной воле реагируют на стимулы, задаваемые центральными властями, к полноценной государственной экономике (Staatswirtschaft), в которой экономические шаги мотивируются только «принуждением или идеализмом» («Zwang oder Idealismus»). При этом, как указывалось в меморандуме Керля, даже «полностью плановая экономика Советской России» осознала необходимость сохранения стабильного денежного стандарта как основы для бухгалтерского учета и сбора статистических данных.

Инфляция, угрожавшая Германии, представляла собой прямой результат огромного напряжения, в котором находилась экономика из-за войны. Как открылось всем главным участникам конфликта, финансовые последствия войны поддавались контролю в том случае, если бремя было не чрезмерным и если государству хватало полномочий для того, чтобы собирать налоги и обеспечивать плавное функционирование системы нормирования и контроля над ценами. Кроме того, принципиально важным источником помощи служило заимствование средств у владельцев сбережений, на финансовых рынках и у банков, хотя здесь все, конечно, зависело от способности поддерживать доверие общества к военной экономике. Инфляция, угрожавшая дестабилизировать военную экономику Германии, свидетельствовала о том, что к 1944 г. этот критический порог был перейден. Неудивительно, что процесс распада начался на периферии нацистской империи и оказался особенно болезненным на Балканах. Уже к середине 1942 г. уровень цен в Греции вырос более чем на 340 %. В Румынии, служившей принципиально важным источником зерна и нефти, к осени 1942 г. цены удвоились. В Болгарии и Венгрии они выросли не менее чем на 70 %. Такая же стремительная инфляция шла во Франции и в Бельгии, хотя эти страны предпочитали не публиковать официальную статистику по ценам. К 1943 г. всю Западную Европу, находившуюся под властью нацистов, накрыла несомненная инфляционная волна, которая принесла с собой усиливавшуюся дезорганизацию и крах производства. К 1943 г. греческий национальный продукт сократился по сравнению с довоенным уровнем вдвое. Менее ужасной по своим последствиям, но более значимой с экономической точки зрения была прогрессирующая дезинтеграция французской экономики, где производство в 1943 г. составляло треть от довоенного уровня. Причина этого монетарного коллапса не составляла никакой тайны. В случае Франции немецкие запросы в 1943 г., возможно, требовали до 50 % национального дохода, и это бремя было невозможно финансировать ни путем налогообложения, ни посредством разумных долгосрочных займов.

Как мы уже видели, в результате колоссальных военных расходов германская экономика по крайней мере с 1938 г. страдала от серьезного избыточного спроса. Однако вплоть до 1943 г. симптомы инфляционного «расстройства» поддавались более-менее надежному контролю. Неявная система военного финансирования, созданная осенью 1939 г., работала хорошо. Предпринятое в 1941–1942 гг. повышение налогов в сочетании со все более обширным вкладом оккупированных территорий позволило Рейхсминистерству финансов оплатить за счет своих поступлений 54 % расходов в 1942 г. и 44 % в 1943 г. В 1942 г. налоговые поступления были такими обширными, что Рейх даже сумел снизить свою зависимость от займов по сравнению с 1941 г. Более того, вплоть до 1943 г. потока сбережений домохозяйств хватало для того, чтобы не менее 17 % общих государственных расходов покрывалось за счет надежных долгосрочных займов. При этом в 1942 г. и 44 % в 1943 бюджетных годах от 28 % до 33 % расходов все еще покрывалось за счет краткосрочных займов, но Рейхсбанк был в состоянии избавиться от большей части этого «плавающего долга» на денежном рынке. В то же время официально установленные цены держались на одном уровне, а жесткие правила военного времени ограничивали законный бартер обменом между домохозяйствами. Черный рынок был разрешен за пределами Германии, но не в Рейхе. Геббельс воспользовался зимним кризисом 1941/1942 г. для начала крупной пропагандистской кампании против незаконной рыночной активности, что способствовало усилению в обществе враждебности по отношению к спекулянтам. По оптимистическим оценкам, на черный рынок в первые годы войны приходилось всего 2 % потребительских расходов. Несмотря на катастрофические неудачи на Восточном фронте и широчайшую мобилизацию внутренних и иностранных ресурсов, проводившуюся при участии Шпеера и его коллег, стабильность экономического строя в целом удалось сохранить. Более того, если бы не оставшийся в целом непризнанным успех финансовых и налоговых властей Рейха, которым удавалось поддерживать общий экономический баланс вплоть до лета 1943 г., триумфы Министерства вооружений оказались бы значительно более труднодостижимыми, а может быть, и вовсе недостижимыми. Как с запозданием признавал плановый отдел Керля, если бы инфляцию никто не сдерживал, то мобилизация ресурсов для военного производства потребовала бы намного большего уровня принуждения. Хорошо работающая система финансов сыграла роль необходимой смазки для «оружейного чуда».

Однако начиная с лета 1943 г. хрупкое равновесие в сфере военных финансов Германии стало во все большей степени разрушаться. Последний раунд проводившейся Шпеером мобилизации ресурсов для военного производства предъявил к немецкой экономике такие требования, которые становились все более невыполнимыми. В 1943 г., согласно наиболее надежным оценкам, на военные расходы, финансировавшиеся из внутренних источников, приходилось 60 % чистого национального продукта – намного больше, чем у других воюющих сторон. В 1944 г. мобилизация проводилась еще активнее. Гражданское потребление и инвестиции снова сокращались по мере того, как расходы вермахта продолжали увеличиваться. На пятом году войны, с сентября 1943 г. по конец августа 1944 г., вермахт поглотил ошеломляющую сумму в 99,4 млрд рейхсмарок, что превышало весь национальный доход в конце 1930-х гг. При этом налоговые поступления, собранные в Германии и на оккупированных территориях, застыли на уровне, достигнутом в 1942 г., а еще большую тревогу вызывало то, что финансовые институты Германии достигли предела своей способности поглощать государственный долг. С явными проявлениями пораженчества могло справиться гестапо. Но оно было не в состоянии непосредственно контролировать повседневные финансовые решения населения страны. Уже сразу после Сталинграда осведомители гестапо сообщали о все большей готовности пользоваться услугами черного рынка. По мере того как домохозяйства стали все больше полагаться на подобные нелегальные источники, соответственно снижалась и их готовность уведомлять о них власти. Как и во время Первой мировой войны, война делала преступников из обычных, законопослушных глав семьи. За годы войны суды рассмотрели более 100 тыс. дел о нарушении правил военной экономики. Согласно одной независимой оценке, черный рынок к концу войны обеспечивал не менее 10 % потребления домохозяйств. По мере того как деньги все активнее утекали по нелегальным каналам, система поглощения избыточной покупательной способности переставала функционировать. Именно в тот момент, пришедшийся на начало лета 1943 г., когда «оружейное чудо» Шпеера впервые застопорилось, объем сбережений на счетах в банках резко сократился впервые после первых месяцев войны. К лету 1944 г. полный коллапс в кредитно-денежной сфере уже шел вовсю. Продажи таких долгосрочных инвестиционных продуктов, как страхование жизни, обрушились уже весной, а банки по всей стране сообщали о крупномасштабном изъятии денежных вкладов. В свою очередь, финансовые институты все чаще отворачивались и от долгосрочных, и от краткосрочных государственных облигаций, вынуждая Рейхсбанк покупать все больше государственных ценных бумаг. Резко вырос объем денежной массы, находившейся в обращении. С сентября 1944 г. по конец апреля 1945 г. объем банкнот вырос более чем на 80 %. Германия столкнулась с угрозой неминуемой гиперинфляции. Это, в свою очередь, подрывало функционирование «реальной экономики». С учетом того, что в магазинах оставалось все меньше и меньше потребительских товаров, и с учетом почти абсолютной неизбежности того, что неистраченные сбережения будут уничтожены послевоенной инфляцией, оплата труда деньгами становилась все более бессмысленной. Именно это заставило обратиться к таким материальным стимулам, как дополнительные продовольственные пайки, сигареты или одежда. Кроме того, именно это вынуждало все чаще прибегать к мерам принуждения. По мере того как переставали работать позитивные стимулы, их неизбежно сменяли угрозы и полицейские санкции. Фирмы не могли быть серьезно заинтересованы в накоплении прибылей на банковских счетах, зная, что они испарятся, как только начнется послевоенная инфляция. Вместо этого они делали все, что могли, чтобы потратить свои средства на запасы сырья, новые здания, средства производства и паи других компаний – все, что могло сохранить свою стоимость даже при полном расстройстве денежной системы. Кроме того, по мере возможности они вывозили капитал из Германии в такие надежные прибежища, как Швеция, Швейцария и Португалия. Однако с точки зрения министерства Шпеера это «тяготение к вещам» («Drang zur Substanz») было крайне дисфункциональным. Оно находилось в полном противоречии с желанием плановиков сократить накопление запасов и не давать фирмам заказывать новое оборудование, которое не могло внести никакого немедленного вклада в военное производство. К 1944 г. каждая рейхсмарка, вложенная в новые станки или новые здания, представляла собой отвлечение ресурсов от непосредственного производства вооружений.

Таким образом, министерство Шпеера лишь летом 1944 г. было наконец вынуждено обратить внимание на общие экономические последствия своего неустанного стремления к росту производства. Вплоть до того момента оно лишь радовалось, видя, что и производители и трудящиеся получают щедрое финансовое вознаграждение за свой все больший вклад в военное производство. Лишь после того, как распад денежной системы начал лишать эти микроэкономические стимулы эффективности, Министерство вооружений наконец-то начало задумываться об общей картине. С целью исправить ситуацию плановый отдел первоначально требовал усилить контроль, ужесточить распределение сырья и вводить все более навязчивую слежку за поведением компаний и практиками найма. Однако, как признавалось в меморандуме, составленном в июле 1944 г., это бесконечное стремление к совершенствованию механизма планирования было обречено на провал, если оно не сочеталось с не менее решительными попытками восстановить функционирование денежной системы. Соответственно, подчиненные Керля призывали резко повысить налоги на потребительские расходы и ввести систему принудительных сбережений, в рамках которой подрядчикам, занимавшимся выпуском вооружений, и рабочим выплачивалась бы лишь доля их дохода – и не в деньгах, а в государственных облигациях, подлежащих погашению лишь после окончания войны.

Как мы уже видели, идея о том, чтобы отбирать у производителей прибыль, полученную в секторе вооружений, неоднократно выносилась на обсуждение еще с начала войны, но до лета 1944 г. она не получала поддержки со стороны руководителей военной экономики. В 1943 г. Министерство финансов предложило набор мер, которые бы ежегодно давали дополнительные 8 млрд рейхсмарок. Однако угрозы, связанные с любым резким ростом налогов, стали очевидны еще летом 1942 г., когда немецкую банковскую систему охватили слухи о том, что государство собирается ввести карательный налог на сбережения. Работа сберегательных банков – важнейшего звена в конвейере «тихого финансирования» – была серьезно нарушена из-за серии панических изъятий средств. Неудивительно, что Гитлер и партийные власти в начале 1943 г. наложили вето на предложенный проект повышения налогов, а Академия германского права, служившая главным форумом для научного обсуждения налоговых проблем Рейха, упразднила соответствующий комитет. 22 сентября 1944 г. Гитлер снова наложил вето на дальнейшие дискуссии о серьезном повышении налогов. В феврале

1945 г., когда денежная масса стала неуправляемой, Министерство финансов предприняло последнюю отчаянную попытку изъять из обращения не менее 25 млрд рейхсмарок. К моменту краха Третьего рейха запутавшегося и удалившегося от людей фюрера наконец-то убедили поставить подпись под указом о повышении налогов. Однако он сделал это при условии, что это повышение состоится только после окончания войны.

Из этой неготовности Третьего рейха возлагать все издержки войны на Volksgenossen можно вывести многое. Ее можно воспринимать как симптом глубоко укоренившегося в режиме «популизма». Но ирония судьбы, конечно же, заключалась в том, что из решения не повышать налоги не следовало, что население Германии не несло на своих плечах реального бремени войны. Даже при отсутствии неприкрытых экспроприаций со стороны государства все большая доля заработков и социальных выплат, сделанных за время войны, не могла быть потрачена, или же ее можно было потратить только на приобретение товаров на черном рынке по заоблачным ценам. В этом смысле было бы наивно выводить из неготовности вводить драконовские военные налоги то, что Третий рейх не хотел покрывать расходы на ведение войны исключительно за счет своих граждан. Что бы ни происходило с денежными доходами, нормирование и ограничение производства потребительских товаров в сочетании с последствиями британских и американских бомбардировок серьезно снижали реальный уровень жизни германского населения. Нежелание допустить, чтобы это реальное снижение сопровождалось эквивалентным налогообложением денежных доходов, в лучшем случае вело к двусмысленным результатам. Возможно, некоторые люди чувствовали себя разбогатевшими благодаря средствам, накопленным на сберегательных счетах или в военных облигациях. Но в реальности эти люди жили лишь обещаниями высокой покупательной способности в будущем, реальная величина которой зависела от способности властей Рейха поддерживать цену рейхсмарки. Между тем угроза инфляции, порождаемая этой накопленной покупательной способностью, требовала все более жестких мер, которые, возможно, влекли за собой еще более серьезные политические издержки. Плановый отдел Керля, летом 1944 г. выступая за повышение налогов, рассматривал этот шаг не как «дисциплинарную» меру, а как средство избежать катастрофической неэффективности, к которой привел бы инфляционный коллапс рейхсмарки. Высокие налоги, в той мере, в какой они способствовали обузданию инфляции, в реальности оказались бы наилучшей защитой для той минимальной экономической свободы, которая все еще оставалась у граждан Третьего рейха. Возможно, в краткосрочном плане они были бы политически затратными, но с точки зрения самого режима, не говоря уже о населении в целом, стабильная кредитно-денежная система была явно предпочтительнее как гиперинфляционной анархии, так и тотального государственного контроля.

IV

Так или иначе, политическому руководству Третьего рейха не пришлось испытать на себе всех последствий собственного налогового бездействия. К осени 1944 г., несмотря на неуверенное продвижение британских и американских армий и ужасные потери, которые по-прежнему несла Красная армия, окончательное поражение вермахта явно оставалось вопросом нескольких месяцев. В последние месяцы войны неясным оставалось лишь то, что раньше рухнет – вермахт или немецкая военная экономика. Территориальные потери, понесенные с начала 1944 г., стали смертельным приговором для военной экономики. Из-за утраты контроля над украинскими месторождениями руды в феврале 1944 г. сталеплавильная промышленность могла продержаться в лучшем случае еще полтора года. Поставки нефти из Румынии – необходимое условие для продолжения крупномасштабной мобильной войны – прекратились к апрелю 1944 г. Эти потери означали, что часы Германии сочтены. Но сами по себе они не могли повлечь немедленного краха. В типично оптимистическом докладе, подготовленном для Гитлера на первой неделе сентября 1944 г., Шпеер утверждал, что в Германии имеются достаточные запасы сырья для продолжения производства, даже если Германия будет вынуждена полностью оставить Балканы, Западную Европу, Северную Италию и половину Венгрии. Немецкую экономику парализовали не территориальные потери, а начало кампании воздушных бомбардировок, имевших совершенно беспрецедентную интенсивность.

В первой половине 1944 г. британские и американские ВВС были отвлечены на подготовку к вторжению в Нормандию. Союзники не стали ничего оставлять на волю случая. С тем чтобы защитить плацдармы от немедленной контратаки немцев, они методично уничтожали всю французскую транспортную систему. Единственным серьезным отступлением от этих тактических бомбардировок стал ряд опустошительных налетов на немецкие заводы по производству синтетического топлива. После того как Нормандия была захвачена, бомбардировщики наконец смогли обратить все свое внимание на Германию, и они занялись ею с ужасающей интенсивностью. С лета 1940 г., когда были приняты судьбоносные решения о строительстве англо-американской воздушной армады, прошли четыре долгих и мучительных года. Но теперь воздушный флот, призванный стать оружием победы, был наконец готов. В марте 1943 г., когда начались стратегические бомбардировки, британцы и американцы располагали 1000 самолетов, совместно способных поднять в воздух 4 тыс. тонн бомб. К февралю 1944 г. с его «Большой неделей» массовых бомбардировок соединенные военно-воздушные силы выросли до 3 тыс. бомбардировщиков и продолжали быстро увеличиваться, к июлю 1944 г. достигнув численности в 5250 машин и стабилизовавшись на этом уровне до конца войны. Эта армада, пятикратно превышавшая численность бомбардировочных сил союзников в 1943 г., могла разом обрушить на врага ни много ни мало 20 тыс. тонн бомб. И начиная с июня 1944 г. это грозное оружие неустанно использовалось против Рейха. С июня по октябрь 1944 г. британцы и американцы сбросили на Германию не менее полумиллиона тонн бомб – больше, чем за все предыдущие годы войны. В течение следующих шести месяцев они сбросили еще 545 тыс. тонн бомб. Берлин и Рур подвергались налетам беспрецедентной интенсивности. 8-я американская воздушная армия 3 февраля 1945 г. нанесла по Берлину удар 1000 тяжелых бомбардировщиков – в ходе этого налета погибло 2893 человека. Но теперь целью налетов становились не только крупные города. Огонь и взрывчатка превратили в руины десятки небольших городов: 12 сентября 1944 г. – Дармштадт (8400 погибших), 27–28 ноября – Фрайбург (2 тыс. погибших), 4 декабря— Хайльбронн (7 тыс. погибших), 2 января 1945 г. – Нюрнберг (1790 погибших), на который совершались налеты также 20 и 21 февраля, 16 января 1945 г. – Магдебург (4 тыс. погибших), 13–14 февраля— Дрезден (35 тыс. погибших), 16–17 февраля – Вюрцбург (5 тыс. погибших), 23–24 февраля – Пфорцхайм (17 тыс. погибших), 12 марта – Свинемюнде (5 тыс. погибших). Жертвой последнего крупного налета Королевских ВВС стал 14–15 апреля 1945 г. Потсдам, на который обрушили свой удар 500 бомбардировщиков, убив не менее 3500 человек и обратив в пепел архив прусской армии.

В общем смысле эти разрушения внесли несомненный вклад в развал немецкого тыла. Кроме того, они явно утоляли искреннее стремление союзников отомстить врагу. Самые тяжелые бомбардировки за всю войну пришлись на март 1945 г., когда было сброшено 133329 тонн бомб, хотя в то время подобные налеты уже не могли оказать заметного влияния и приблизить конец войны. Не то чтобы эти опустошительные бомбардировки не имели серьезных экономических последствий. Даже те заводы, которые не были разрушены, сожжены или завалены обломками, зачастую прекращали работу из-за отсутствия сырья и энергоснабжения. Но корреляция между ковровыми бомбардировками немецких городов и крахом военного производства в стране в самом лучшем случае была очень слабой. Вероятно, не было такого завода, которому союзники уделили бы больше внимания, чем Gusstahlfabrik Круппа в Эссене— яркому символу немецкого индустриального милитаризма. До конца войны Gusstahlfabrik стал целью не менее 25 налетов. В 1943 г. его неоднократно бомбили в рамках «Битвы за Рур». Однако выплавка стали на нем окончательно прекратилась лишь 23–25 октября 1944 г., когда Эссен атаковало 1200 самолетов. Разрушив электростанцию Gusstahlfabrik, они покончили с тем вкладом, который завод вносил в военное производство. Тем не менее самый мощный налет состоялся п марта 1945 г., хотя к тому времени бомбардировщики не более чем перепахивали горы руин. Бессмысленное уничтожение немецких городов приводило к сбоям в производстве, но не могло полностью его прекратить. Бомбардировщики сумели достичь этого результата, лишь уничтожив железнодорожные линии и водные пути, связывающие Рур с остальной Германией.

Катастрофа началась в конце сентября с налета Королевских ВВС, который привел к осушению канала Дортмунд – Эмс. Гигантская сортировочная станция в Хамме подвергалась неоднократным ударам в сентябре и октябре, что сократило ее пропускную способность на 75 %. 14 октября из-за уничтожения моста Кельн – Мюльхайм были блокированы перевозки по Рейну. 14–18 октября вывоз рурского угля по железной дороге полностью прекратился, а нарушение движения в обратную сторону было еще более серьезным. В начале октября до Рура добирался лишь один из 50 составов с рудой. Из-за нехватки железной руды выплавка стали в Руре к январю 1945 г. сократилась на 66 % по сравнению с предыдущим годом. Хотя союзники в ноябре и декабре отказались от прежней стратегии бомбардировок, в рамках которой абсолютный приоритет отдавался транспортным узлам и магистралям, одного количества сброшенных бомб было достаточно для того, чтобы вызвать почти полный коллапс. С ноября 1944 г. по январь 1945 г. британские и американские ВВС сбросили на транспортные цели – главным образом на сортировочные станции – не менее 102796 тонн бомб. 11 ноября Шпеер уведомил Гитлера о том, что Рур фактически отрезан от остальной территории Рейха. Дефицит поставок антрацита из Рура с августа 1944 г. по январь 1945 г. составил колоссальную величину в 36,5 млн тонн, что соответствовало не менее чем шести неделям нормального потребления. В декабре 1944 г. началась первая из трех подряд зим, когда Германия не имела достаточных запасов угля. Надежная связь между шахтами Рура и немецкими городами была восстановлена лишь в 1948 г. Для европейского общества в середине XX в. это означало неминуемый паралич. Суровый угольный голод дал о себе знать уже в январе 1945 г. Нехватка угля в индустриальном центре Мангейм – Людвигсхафен, расположенном южнее Рура, выше по Рейну, вызвала 80-процентное сокращение производства на фирме Brown, Boveri und Cie – одном из главных производителей электрических трансформаторов в Германии. Из-за нехватки угля в начале 1945 г. были закрыты заводы Opel в Рюссельсхайме и BMW в Мюнхене. Современники отмечали, что к весне в Рейне впервые за несколько поколений очистилась вода. Все заводы, спускавшие в реку отходы, бездействовали.

Все это означало поражение Министерства вооружения. Налеты не прекращались. Крах промышленного производства в Германии стал вопросом времени. Однако осенью 1944 г. военные действия были прерваны последней из тех пауз, которые сыграли такую роль в способности гитлеровского режима сплачиваться и снова и снова убеждать себя в том, что еще не все потеряно. В сентябре 1944 г. наступление союзников по Франции остановилось на границах Рейха. Далее последовали месяцы изнурительных оборонительных сражений, сопровождавшихся мучительно медленным продвижением, когда в полной мере дала о себе знать превосходная боевая выучка вермахта. На востоке Красная армия стояла на окраинах Варшавы. В течение следующих месяцев боевые действия на Восточном фронте происходили главным образом на флангах. Германская группа армий «Север» была отрезана и заперта на балтийском побережье. На юге, после того как Красная армия с ходу взяла Румынию, ее продвижение по Венгрии было намного более медленным. В конце ноября вермахт все еще удерживал Будапешт. Таким образом, год непрерывных военных катастроф завершился, а границы Рейха, как и предсказывал Альфред Йодль, остались в неприкосновенности. Наконец, 16 декабря осуществленная Шпеером мобилизация танковой промышленности позволила Гитлеру преподнести последний большой сюрприз войны: наступление в Арденнах. В абсурдной попытке повторить успех, достигнутый в мае 1940 г., 1800 танков, не имея никаких резервов топлива кроме того, что было залито в их баки, устремились через бельгийские холмы к Мёзу и гигантским топливным складам союзников в Антверпене. В канун Рождества 1944 г. они вышли к переправам в Динане, которые стали поворотным пунктом четырьмя годами ранее. Однако на этот раз дальше немцам пройти не удалось. Американские части, застигнутые врасплох наступлением, хотя и находились в численном меньшинстве, упорно оборонялись, выигрывая время для Эйзенхауэра. Как только небо очистилось от зимних туч, дало себя знать превосходство союзников в воздухе, а на выручку американцам поспешили подкрепления. Как выразился Паттон, стояло «холодное и ясное Рождество – отличная погода для охоты на немцев». Однако в реальности союзники лишь к концу января 1945 г. отвоевали захваченное вермахтом в ходе последнего тщетного наступления. В ставке фюрера по-прежнему царил оптимизм. Шпеер уверял Геббельса, что несмотря на потерю всех оккупированных территорий, производство вооружений может продолжаться по крайней мере еще год. Но после того как Красная армия в конце января 1945 г. заняла Верхнюю Силезию – первую важную зону немецкой индустрии, доставшуюся врагу, – Шпееру пришлось пересмотреть свою оценку. Тем не менее он был полон решимости, как он заявил Геббельсу, «сделать все, что только можно сделать». Более того, он потребовал от Гитлера последнего расширения своих административных полномочий, желая контролировать всю транспортную систему Рейха с тем, чтобы недовольство граждан, в ужасе бегущих от Красной армии, не сказалось на приоритетном положении армии и промышленного производства.

В начале марта Шпеер в последний раз посетил Рур с целью проинспектировать работу своих важнейших сотрудников из числа германских промышленников – Альберта Феглера и Вальтера Роланда, возглавлявших чрезвычайный штаб, принимавший меры к тому, чтобы в Руре продолжалось военное производство. Под впечатлением от этого визита Шпеер составил доклад, направленный им Гитлеру 15 марта. В этом меморандуме содержится знаменитый призыв Шпеера к тому, чтобы вермахт отказался от полномасштабной стратегии выжженной земли и не уничтожал промышленных предприятий на западе страны, а лишь принимал меры к тому, чтобы временно вывести их из строя. Такой подход оставил бы немецкому населению хотя бы минимум средств к выживанию. Однако недавно в архивах был обнаружен второй меморандум, поданный Шпеером Гитлеру спустя три дня, и в этом документе Шпеер выступает за совершенно противоположную стратегию в отношении территорий, все еще находившихся под германским контролем. Возможно, Шпеер был против бессмысленного уничтожения промышленности на западе. Но 15 марта вермахт все еще удерживал оборонительные позиции на восточном берегу Рейна. В то же время Красная армия остановилась на Висле. Согласно предложению Шпеера, внутреннюю часть Германии между Рейном и Вислой следовало оборонять до последнего человека. Эта часть страны не была экономически самодостаточной и Шпеер признавал, что «экономический коллапс» отныне неизбежен. Тем не менее он все еще полагал, что производство вооружений можно будет продолжать еще два месяца. Всех имеющихся солдат нужно было собрать на берегах обеих рек ради последней бойни. Даже теперь Шпеера не оставляла надежда на то, что Германия все еще способна повлиять на исход войны. «Упорная оборона нынешней линии фронта в течение нескольких недель, – писал он, – все еще может потребовать уважения со стороны врага и все еще может позитивным образом сказаться на итогах войны».

Не следует недооценивать последствий подобного мышления, присущего политическому руководству Третьего рейха. Вторая мировая война закончилась в Европе отнюдь не всхлипом. Последние битвы войны оказались самыми кровавыми за все время конфликта. Вполне ужасающими были потери одного только вермахта, не говоря уже о потерях, понесенных русскими, американцами, британцами и их союзниками из стран Содружества. Поражения 1944 г. обошлись Германии в 1,8 млн погибших. За первые пять месяцев 1945 г., пока Шпеер все еще призывал своего фюрера сопротивляться до последнего, с жизнью рассталось 1,4 млн германских солдат, в том числе 450 тыс. в одном только январе. И эта цифра не включает десятки тысяч гражданских лиц, павших жертвами союзных бомбардировок. Описывать разрушение Германии в 1945 г. на языке холокоста было бы и оскорбительно, и неточно. Все же это была война, а не избиение невиновных. Возможно, погибавшие и чувствовали себя жертвами бойни, но это был результат использовавшихся средств, а не поставленной цели. Западные союзники не нарушили ни одного закона войны, который не был бы сотни раз нарушен вермахтом. Красная армия порой вела себя варварски на оккупированных ею территориях, но советские власти не занимались геноцидом. Нацистская Германия бросила вызов трем сильнейшим промышленным державам в мире. И для того чтобы их индустриальная мощь в полной мере дала о себе знать, потребовалось пять долгих лет. Но теперь их военные машины работали на полном ходу и на протяжении первых пяти месяцев 1945 г. они прорывались вглубь Германии, оставляя поистине ужасающий след. Союзники обрушивали на врага такую огневую мощь, какой не видела ни одна из прежних войн. Это имело самые кошмарные последствия, которые могли бы быть еще более чудовищными, если бы не тот факт, что благодаря принципу «сначала Германия» с нацистским режимом было покончено до того, как была готова к использованию первая атомная бомба.

Менее чем через неделю после того, как Шпеер подал совет о самоубийственной жертве, жалкая германская оборона на Рейне была прорвана. Министр вооружений вернулся в Берлин, и 29–30 марта у него состоялась последняя деловая встреча с Гитлером. У нас нет надежного описания этой встречи – только издевательский комментарий в дневнике Геббельса и недостоверные мемуары Шпеера. По-видимому, Гитлер добился от Шпеера обещания о том, что тот сделает все, чтобы «укрепить оборону до крайних пределов возможного». При этом Шпеер не сумел убедить Гитлера отменить приказ о том, чтобы захватчикам доставалась только выжженная земля. Геббельс отмечает только, что Шпеер «уступил». И Шпеер, и Гитлер предпочли не ссориться до самого конца. Шпеер выступал против нероновского приказа Гитлера, но лишь заочно. И только после последней встречи с фюрером Шпеер составил подробную инструкцию о проведении эвакуации, тем самым фактически пойдя наперекор требованиям Гитлера. Местным властям разрешалось выводить из строя промышленные мощности и мосты, не взрывая их. Отныне имели значение только действия на местном уровне. По мере распада германского государства это же происходило и с национальной экономикой. Регионам, фирмам и отдельным лицам не оставалось ничего, кроме отчаянной стратегии выживания. В Руре Альберт Феглер и Вальтер Роланд вели с местным военным командованием нерешительные споры об уничтожении одного из важнейших мостов через реку Рур. Они сошлись на том, чтобы сделать движение по мосту невозможным, но оставить в неприкосновенности линию электропередачи, водопровод и газовую трубу. В конце концов то, что уцелело после бомбардировок, было спасено прибывшими американскими войсками. Тем временем в столице Герберт Бакке, когда-то планировавший снабжение продовольствием в масштабах всей Европы, теперь в первую очередь был озабочен тем, как наполнить берлинские закрома, в надежде на то, что жизнь в городе удастся поддерживать по крайней мере до следующего урожая. Ганс Керль продолжал лихорадочно составлять планы. Совместно с Бакке он разрабатывал чрезвычайную программу по производству сельскохозяйственного оборудования, исходя из того, что в грядущие годы главным вопросом в Германии станет сельское хозяйство и продовольствие. Кроме того, он подготовил программу по минимальному обеспечению населения одеждой после поражения. Однако к тому моменту со всей неизбежностью встал вопрос о личной безопасности его семьи. При содействии Гельмута Ренерта, генерального директора Rheinmetall, Керль отправил жену и малолетнюю дочь на запад, на испытательный полигон на Люнебургской пустоши, где можно было не опасаться мстительной Красной армии. Значительная часть фондов бывшей службы Керля – Министерства экономики – была эвакуирована в тюрингскую глубинку на двухэтажном автобусе, набитом документами, наличными деньгами и золотом. В то же время Рольф Вагенфюр, главный статистик из министерства Шпеера, составлял впечатляющую коллекцию статистических сведений, которая и по сей день остается самым значимым описанием немецкой военной экономики. Над «оружейным чудом» не опустилась завеса молчания. Еще до того, как было окончательно покончено с ужасающей реальностью военной экономики Рейха, уже началось составление ее истории.

 

20. Конец

Тиски поражения окончательно сомкнулись на Третьем рейхе на последней неделе апреля 1945 г. Незадолго до полудня 25 апреля передовые патрули 69-й пехотной дивизии американской i-й армии и советского i-го Украинского фронта встретились на берегах Эльбы в маленьком саксонском городке Штрела на фоне жуткой картины. Берега реки, где рядовые лейтенанта Альберта Коцебу обнимались с советскими бойцами, были усеяны расчлененными телами десятков германских беженцев – стариков, женщин и детей. Тремя днями ранее они погибли от рук отступавших солдат вермахта, которые так отчаянно стремились избежать советского плена, что взорвали импровизированный понтонный мост, на котором еще находились сотни гражданских лиц. Жертвами двух взрывов стали до четырехсот человек, утонувших или разорванных на куски.

Неудивительно, что официальная церемония советско-американской встречи, надолго определившей устройство мира, была перенесена на 45 километров вниз по реке, в городок Торгау, где наступающие части вступили в контакт к вечеру того же дня. На следующий день был сделан официальный постановочный снимок встречи на горбатом мосту в Торгау. Но даже если запечатленное на снимке рукопожатие было постановочным, все равно оно являлось в высшей степени значимым. Выше по течению Эльбы находилось сгоревшее барочное великолепие Дрездена, а ниже, на таком же расстоянии от Торгау, лежал Виттенберг— колыбель лютеранской Европы. В нескольких милях севернее расположен Дессау, известный не только заводом Junkers, выпускавшим бомбардировщики, – здесь же в начале XX в. взошли ростки европейского модернизма в виде Баухауса. В Германии было не найти более символической местности для того, чтобы на ней воплотилась в жизнь эпохальная смена глобальных лидеров: место старой Европы заняли новые державы— Соединенные Штаты и Советский Союз.

С экономической точки зрения встреча в Торгау стала логическим итогом двух поистине драматических событий, определивших облик начала XX в. Первым и самым очевидным было становление США как доминирующей силы в мировой экономике. Второе событие, которое стало явным лишь в 1930-е гг., заключалось в поразительном превращении, которая претерпела бывшая Российская империя при диктатуре большевиков. Как подтвердила встреча американских и советских пехотинцев в самом сердце Центральной Европы, историю европейского материка в первой половине XX в., историю Германии и историю гитлеровского режима невозможно понять в отрыве от тех процессов, которые шли в США и Советском Союзе. Собственно говоря, именно на этом фоне и разворачивался наш рассказ о взлете и падении нацистской экономики.

Гитлер так и не перестал оглядываться на революции, охватившие Европу в 1917–1918 гг. Неизменным элементом его политики оставался антикоммунизм, тесно переплетенный с особенно агрессивной формой антисемитизма, основанного на теории заговора. Однако антикоммунизм был характерен для всех немецких правых, как и проекты экспансии в восточном направлении. Более того, хотя над европейскими делами постоянно нависала тень Советского Союза, сам он с конца 1920-х гг. замкнулся в себе и в 1930-е гг., и его значимость как фактора европейской силовой политики обычно преуменьшали. Поэтому с целью выявить особенности гитлеровского режима и динамику его мотиваций мне представлялось более полезным в первых главах настоящей книги освещать преимущественно отношения между Третьим рейхом и западными державами.

Усиление США поставило Германию, как и Великобританию с Францией, перед выбором. Пока министром иностранных дел был Штреземан, Веймарская республика реагировала на новую ситуацию с поразительной гибкостью и реализмом. Как было показано выше, Веймарская республика строила всю свою стратегию безопасности на экономической мощи США, сделав их как гарантом своей безопасности, так и рычагом для давления на Великобританию и Францию – с целью принудить их к пересмотру Версальского мира. Как мы уже видели, этот стратегический выбор определял политику последнего респектабельного правительства Веймарской республики вплоть до лета 1932 г. Лишь последний спазм Великой депрессии, пришедшийся на 1932–1933 гг.> и кРах американской гегемонии в Европе в конце концов расчистили путь для проповедовавшегося Гитлером агрессивного одностороннего национализма.

В феврале 1945 г. в одной из своих последних бесед с Мартином Борманом Гитлер отметил: «По несчастливой исторической случайности судьба распорядилась так, что я пришел к власти в тот же момент, когда у руля власти в Белом доме встал Рузвельт, ставленник мирового еврейства… Все погублено евреями, превратившими Соединенные Штаты в свой самый мощный бастион». В последние месяцы войны Гитлера не оставляла мысль о ключевой роли, которую сыграл Рузвельт, разрушивший его планы по завоеванию Европы. Однако в 1933 г. США сыграли диаметрально противоположную роль. В момент, когда Гитлер пришел к власти, а Рузвельт вступил в должность, американскую экономику сотрясал последний опустошительный банковский кризис. Решение Вашингтона об отказе от золотого стандарта, принятое без учета международных последствий, уничтожило последний слабый шанс на создание единого международного фронта государств, который бы не допустил установления в Германии гитлеровского режима. Тот факт, что Гитлер захватил власть в момент временного отхода Америки от глобальных дел— оставившего Европу такой осиротевшей, какой она еще не была после окончания Первой мировой войны, – был необыкновенно важен.

Гитлер, решительно не согласный со стратегией Штреземана по отношению к Соединенным Штатам, ни в коей степени не закрывал глаза на изменения, охватившие мир в 1920-х гг. В своей «Второй книге», написанной в 1928 г., он с поразительной четкостью ставит ключевые стратегические вопросы: каким образом Германия, как европейское государство, должна реагировать на «угрозу глобальной гегемонии Северной Америки»? Как она может предотвратить экономическое и военное доминирование Америки, представляющееся неизбежным? Каким образом политическое руководство Германии должно отвечать на желания, пробужденные в ее населении примером Америки с ее богатством? Все это были, несомненно, злободневные вопросы. Более того, они не утратили актуальности и по сей день. Однако Гитлер дал на них взрывоопасные ответы. Он выступал против союза Германии с Соединенными Штатами и против заимствования американского образа жизни и методов производства. По его мнению, любая подобная попытка «американизации» привела бы к разочарованию и катастрофе. В конце концов, за Америкой стояли злобные силы мирового еврейства, рядящиеся в личину либерализма, капитализма и демократии. Он считал, что единственный адекватный ответ на вызов со стороны Америки – наделение немецкого народа достаточно большим «жизненным пространством», аналогичным тому, которым обладают Соединенные Штаты. Территории такого размера имелись только на востоке и их можно было добыть лишь путем завоевания. Как будто бы нет никаких оснований для сомнений в том, что эти завоевательные планы входили в число неизменных целей гитлеровского режима. Для Гитлера завоевательная война не была лишь одной из политических возможностей. Либо немецкая раса будет бороться за «жизненное пространство», либо она падет от рук своих расовых врагов.

Решение этой задачи требовало дипломатической стратегии и серьезных военных усилий, притом что как первое, так и второе в конечном счете опиралось на экономику. Центральной темой любой работы об экономической истории гитлеровского режима должна служить мобилизация, принявшая колоссальные масштабы. На фоне военно-промышленного комплекса различные шаги по созданию рабочих мест в гражданской экономике, предпринятые с июля по декабрь 1933 г., инициативы в сфере внутренней социальной политики и последовавшие неосуществленные проекты массового потребления были не более чем промежуточными мерами, которые могли приобрести реальное значение лишь после успешной завоевательной кампании. В любом случае было бы ошибкой полагать, что ремилитаризация немецкого общества навязывалась низам верхами, а большинство немцев предпочитало пушкам масло. В глазах многих миллионов граждан возрождение армии представляло собой однозначно самый успешный аспект внутренней политики режима, а коллективное массовое потребление вооружений являлось более чем достаточной заменой процветания частных лиц.

Как должно было стать очевидно из первой половины книги, перевооружение являлось важнейшей и определяющей силой, стоявшей за экономической политикой уже на самых ранних этапах. Все остальное приносилось в жертву этой цели. За шесть лет с января 1933 г. до осени Мюнхенского кризиса гитлеровский режим увеличил долю национального производства, достававшуюся вооруженным силам, с уровня, не превышавшего 1 %, почти до 20 %. Никогда прежде ни одно капиталистическое государство в мирное время не видело перераспределения национального производства в таких масштабах и с такой скоростью. Выполнению этой поразительной программы перераспределения, несомненно, способствовал одновременный рост объемов производства в стране. Дав работу 6 миллионам безработных, государство позаботилось о потребностях вермахта, в то же время обеспечив рост потребления и гражданских инвестиций. Однако глядя на современную богатую Германию, легко забыть о том, что в 1930-е гг. ее отделяло от зажиточности целое поколение и что большинству немцев был доступен лишь очень скромный уровень жизни. Перевооружение обошлось стране в большую цену, что ощущалось еще острее из-за нередко непомерных препятствий, создававшихся платежным балансом. Интересы производителей потребительских товаров и фермеров уже в 1934 г. были принесены в жертву перевооружению. С 1935 г. масло и мясо во многих немецких городах фактически нормировались. Начиная с 1938 г., когда расходы на армию достигли уровня военного времени, соотношение между потреблением и вооружениями становилось все более однобоким. То, что гитлеровский режим сумел добиться такого перераспределения ресурсов, говорит не о слабости и дезорганизации, а о том, что эта система отличалась чрезвычайной эффективностью при достижении своих ключевых целей. Более того, все это требует от нас ставить под сомнение те интерпретации гитлеровского режима, согласно которым у него не было прочной внутренней основы. Повторим: Третий рейх в условиях мирного времени переместил в военную сферу больше ресурсов, чем любой другой капиталистический режим в истории. И это преимущество в смысле мобилизации ресурсов национальной экономики сохранялось у него на протяжении всей последующей мировой войны.

Интервенции нацистского режима в экономику Германии— начиная от валютного контроля и кончая нормированием всех основных видов сырья и привлечением гражданских лиц к принудительным работам в мирное время – были настолько обширными, что возникает искушение сравнивать гитлеровскую Германию со сталинским Советским Союзом. Такое сравнение, несомненно, наводит на определенные мысли, указывая на своеобразный синтез милитаризации с внутренней социальной и экономической перестройкой, который, возможно, был необходим для осуществления гитлеровских амбиций. После становления США как мировой державы, произошедшего в начале XX в., только милитаризм в советском стиле сумел бросить серьезный и долгосрочный вызов их гегемонии. Более того, по сравнению со сталинским режимом гитлеровское государство вполне можно назвать «слабой диктатурой». Как мы уже видели, именно к этому выводу приходили такие хорошо осведомленные наблюдатели, как генерал Франц Гальдер, осенью 1941 г., когда завершилась крахом операция «Барбаросса». Самое существенное, что Третий рейх, в отличие от Советского Союза, воздерживался от решительной

рационализации самых отсталых секторов своего общества – крестьянского сельского хозяйства и ремесленного сектора, – хотя такая мера могла бы «высвободить» миллионы дополнительных рабочих рук. Но с учетом того, что нам сейчас известно о Generalplan Ost и о всеобъемлющей реструктуризации сельского хозяйства, которая им предусматривалась, представляется, что это был только вопрос времени. Всеобъемлющая реструктуризация немецкого общества была просто отложена до захвата «жизненного пространства» на востоке. Соответственно, если мы и вынуждены признать, что Нацистская партия, в отличие от советских коммунистических кадров, не была орудием классовой борьбы, закаленным в боях, то по западноевропейским стандартам ее едва ли можно обвинять в недостатке преобразовательной энергии. Никогда раньше в мирное время ни одна сложная капиталистическая экономика не переводилась с такой целенаправленностью на новые рельсы.

Оставив сравнения со сталинским режимом, вполне можно задаться и противоположным вопросом. Каким образом Третьему рейху удалось подчинить себе всю экономику страны? Почему немецкое деловое лобби терпело это резкое вторжение государства в сферу своих интересов после 1933 г.? В конце концов, всего лишь десятилетием ранее «большой бизнес» сыграл важную роль, сорвав реформаторские замыслы ранней Веймарской республики. Ответ, предлагаемый нами, в принципе сводится к четырем элементам. Во-первых, необходимо подчеркнуть сильное ослабление независимого делового лобби из-за Великой депрессии. Крупные немецкие предприниматели в 1933 г. были не в состоянии вступать в серьезную борьбу, даже если они были к ней предрасположены. Во-вторых, несмотря на то, что нацистский поворот к автаркии, безусловно, противоречил международной повестке дня делового сообщества Германии, внутренний авторитаризм гитлеровской коалиции пришелся ему более чем по вкусу, равно как и значительные прибыли, которые оно стало получать с середины 1930-х гг. В третьих, хотя государство после 1933 г. решительно подчинило себе бизнес, голое принуждение применялось лишь выборочно, а режим во многих сферах был только рад эксплуатировать независимую инициативу бизнесменов, управляющих и технических специалистов. Наконец, в условиях крайне неоднородной структуры собственности и организации в немецкой экономике и разобщенности конкурирующих капиталистических группировок все, что требовалось для того, чтобы подталкивать жизненно важные сегменты промышленности и торговли в направлении, угодном режиму, – это ряд продуманных тактических союзов.

С учетом тех препятствий, с которыми приходилось сталкиваться Третьему рейху, в силу всего этого трудно избежать вывода о том, что он чрезвычайно эффективно использовал свои мобилизационные возможности. Более того, понятно, что эта мобилизация с самого начала была направлена на возрождение Германии как военной державы и в некотором общем смысле на достижение поставленных Гитлером завоевательных целей. Но если задаться вопросом о том, была ли эта экономическая мобилизация составной частью внятного стратегического синтеза, если задаться вопросом о том, подчинялись ли дипломатия, военное планирование и экономическая мобилизация после 1933 г. внятному военному плану, то ответ, который дает эта книга, будет отрицательным. В этом отношении мы по-прежнему пытаемся освободиться от влияния знаний, полученных задним числом. В конце концов, нам известно, что до осени 1941 г., когда потерпела крах операция «Барбаросса», гитлеровские армии сметали все на своем пути. Трудно себе представить, что это поразительное военное превосходство не было итогом длительных приготовлений. Однако недавняя военная история приводит нас к невероятному выводу о том, что дело обстояло именно так. Германия начала в сентябре 1939 г. войну, не имея существенного материального или технического превосходства над более развитыми военными державами Запада. К тому, что Франция была разгромлена всего за несколько коротких недель в мае и июне 1940 г., привело фатальное взаимное наложение оперативных планов союзников и Германии. И это, в свою очередь, позволило вермахту в 1941 г. пройти победным маршем по Южной и Восточной Европе, что завершилось вполне предсказуемым образом: немцев остановили обширные просторы Советского Союза и пусть плохо организованное, но упорное сопротивление Красной армии. Центральная часть нашей книги посвящена распутыванию загадок, к которым нас приводят эти убедительные выводы военных историков. Если полномасштабного перевооружения 1930-х гг. и аннексии Австрии и Чехословакии не хватило для того, чтобы обеспечить Германии существенное материальное преимущество над ее врагами, если все это стало непосредственной причиной, заставившей Великобританию и Францию отказаться от своего пацифизма в пользу агрессивной стратегии сдерживания, и вынудило и Вашингтон, и Москву пересмотреть свои позиции в Европе, то почему же Гитлер начал войну в сентябре 1939 г.?

Столкнувшись с этим вопросом, некоторые историки поспешили заявить, что Гитлер просто просчитался. По их мнению, он не собирался развязывать общеевропейскую войну. После того что произошло в 1938 г. в Мюнхене, он ожидал, что Великобритания и Франция пойдут на уступки в Восточной Европе. И вовсе не Гитлер, а западные державы предпочли превратить Польшу в casus belli. Эту точку зрения я отвергаю, поскольку она не соответствует дипломатической ситуации последних предвоенных дней. В августе 1939 г., как и в сентябре 1938 г., Гитлер мог быть почти уверен в том, что Великобритания и Франция объявят войну. В первом случае он отступил. В 1939 г. он предпочел стоять на своем. Почему он продолжал гнуть свою линию вместо того, чтобы дать задний ход, объясняется в этой книге путем синтеза трех отдельных элементов.

Во-первых, следует подчеркнуть, что к лету 1939 г. Гитлер уже знал, что его попытки осуществить долгосрочную программу подготовки к войне с западными державами провалились. Собственно говоря, это один из главных моментов моей книги. Несмотря на то что в 1938 г. гитлеровский режим попытался ответить на растущее противодействие со стороны западных держав выполнением гигантской программы всестороннего перевооружения и хотя Гитлер и Риббентроп пытались сколотить глобальный альянс, который бы не уступал в масштабах складывающейся западной коалиции, из этих попыток ничего не вышло. К лету 1939 г. усилия немцев, направленные на то, чтобы объединиться с Италией и Японией в тройственный блок, угрожающий британцам, откровенно провалились. Более того, как впервые подробно показывается в нашей книге, военное производство летом 1939 г. серьезно сократилось из-за хронических проблем платежного баланса. Вдобавок Третьему рейху угрожал экономический кризис. Средствами контроля, созданными на протяжении 1930-х гг., несомненно, удалось предотвратить всеобщий кризис, подобный тому, который едва не дестабилизировал гитлеровский режим в 1934 г. Однако в 1939 г. опасная ситуация, в которой находился платежный баланс Германии, не давала возможности наращивать темпы военного производства. Поскольку именно в тот момент ускорили перевооружение и Великобритания, и Франция, и США, и Советский Союз, Гитлер столкнулся с тем, что соотношение сил начало резко ухудшаться значительно раньше, чем он ожидал.

Помимо этого, к немедленным действиям подталкивали и резкие изменения в глобальной дипломатической картине. Стремительная агрессия Гитлера в 1938-м и начале 1939 г. привела к разрушению французского оборонительного кордона в Центральной Европе, опиравшегося на Чехословакию. Однако весной 1939 г., после оккупации Праги, дипломатические фронты были укреплены гарантиями, которые англичане и французы дали Польше и Румынии. Теперь все зависело от поведения двух фланговых держав – США и Советского Союза. Летом 1939 г. решение Сталина в пользу стратегии, основанной на раздувании межкапиталистической войны, изменило баланс сил в пользу Германии. Нацистско-советский пакт гарантировал Германии отсутствие второго фронта на востоке и защищал ее от худших последствий вызывавшей большие опасения англо-французской блокады. Таким образом, можно дать убедительное экономико-стратегическое обоснование принятого Гитлером решения начать войну в сентябре 1939 г. С учетом ухудшавшегося экономического положения Германии и неожиданного благоприятного изменения дипломатического баланса Гитлер ничего не выигрывал от дальнейшего ожидания. И как мы видели, Гитлер буквально этими же самыми словами излагал эту логику всем, кто слушал его после сентября 1939 г.

Однако, ограничиваясь этими рациональными стратегическими соображениями, мы упустим третий важнейший фактор, повлиявший на выбор Гитлера. Рассуждения об окне стратегических возможностей требуют ответа на вопрос о том, почему Гитлер верил в неизбежность войны с западными державами. Почему он счел необходимым ухватиться за эту возможность и поставить судьбу всего своего режима на войну с Великобританией и Францией в тот момент, когда Германия имела в лучшем случае лишь небольшое военное преимущество? Для того чтобы объяснить это решение, мы должны сослаться на идеологию. Это может показаться парадоксальным в свете того факта, что Гитлер пошел на вопиющее отступление от программы, изложенной в Mein Kampf. В этой книге, надиктованной 15 годами ранее в камере Ландсбергской тюрьмы, Гитлер призывал к созданию англо-германского союза против еврейско-большевистской угрозы. В 1939 г. он начал войну с перевернутым фронтом: в союзе со Сталиным против Великобритании. Однако это упрощенная картина. Ключ к идеологии Гитлера заключался не в конкретной дипломатической схеме, а во владевшей им навязчивой идее о расовой борьбе и, в частности, о противостоянии арийцев и евреев. В меморандуме 1936 г. о Четырехлетием плане акцент по-прежнему делался на еврейско-большевистском заговоре. Два года спустя, когда острие немецкой внешней политики и политики в сфере вооружений все явственнее разворачивалось в сторону Запада, до удивления сходным образом изменялась и главная мишень антисемитской риторики режима. Начиная с 1938 г. в публичных выступлениях Гитлера еврейский вопрос в широком смысле подчеркнуто становился вопросом западным, и в первую очередь – американским. Как было показано в 8-й и g-й главах, начиная с Эвианской конференции и все более активно после «Хрустальной ночи», президент Рузвельт назывался главным агентом всемирного еврейского заговора, направленного на уничтожение национал-социалистической Германии. Не случайно знаменитая угроза Гитлера об уничтожении евреев, оглашенная 30 января 1939 г., прозвучала как прямой ответ на обращение Рузвельта к конгрессу. Все понимали, что именно от США зависел исход гонки вооружений. Если Великобритания и Франция могли твердо полагаться на американскую помощь, то они становились практически неуязвимыми. Однако позиция США отличалась крайней неопределенностью. В то время как Рузвельт обрушивался с риторическими нападками на Гитлера и призывал Великобританию, Францию и Польшу оказывать сопротивление нацистскому экспансионизму, в США сохранялись сильные изоляционистские течения. Гитлер и остальные лидеры Нацистской партии не могли не интерпретировать эту сложную ситуацию иначе как сквозь темный покров манихейского антисемитизма. Для них было очевидно, что тучи международной напряженности сгущаются по вине еврейских элементов в Вашингтоне, Лондоне и Париже, вознамерившихся уничтожить нацистскую Германию. И именно это параноидальное ощущение угрозы подтолкнуло Гитлера к решению напасть на Польшу, а затем нанести удар по западной коалиции, упрямо стоявшей у него на пути.

Вероятно, не стоит удивляться тому, что этот момент не акцентировался в выступлениях Гитлера перед военачальниками в мае-августе 1939 г. – и тем более не был отражен в заметках тех офицеров, которые присутствовали на этих встречах. Но задним числом Гитлер не скрывал его значения. И Гитлер, и Риббентроп подчеркивали роль мирового еврейства в ускорении темпа событий в 1939 г. – особенно в своих беседах с итальянскими руководителями весной 1940 г. Более того, это своеобразное сочетание стратегических и экономических факторов, на которое накладывался маниакальный гитлеровский антисемитизм, позволяет объяснить не только решение Гитлера начать войну. Оно проясняет и его последующую готовность все больше и больше расширять рамки конфликта. И решение пойти из-за Польши на риск общеевропейской войны, и принятое летом 1940 г., когда была покорена Франция, но Великобритания оставалась непобежденной, решение немедленно начать подготовку к нападению на Советский Союз, и, наконец, принятое в ноябре-декабре 1941 г. решение поддержать Японию в ее агрессии против США – все они следовали одному шаблону. Гитлер, столкнувшись с вражеской коалицией, впервые давшей о себе знать в 1938 г. и организованной, по его мнению, «ставленником мирового еврейства», знал, что время работает не на него. Западные державы, к которым после июня 1941 г. присоединился Советский Союз, совместно обладали подавляющей экономической мощью. Гитлер понимал, что должен нанести быстрый и мощный удар – без этого Германия никогда бы не получила «жизненное пространство», которое могло обеспечить ей подлинную стратегическую свободу.

С точки зрения первых лет Второй мировой войны следует подчеркнуть четыре новых момента, к которым нас приводит проделанный в этой книге анализ.

Антизападный уклон нацистского антисемитизма, выделенный нами в качестве темы, имевшей большое значение в 1938–1939 гг 5 не ослабевал на протяжении 1940 и 1941 г. Рузвельт, который спровоцировал войну, поддержав Великобританию и Францию как гарантов польской безопасности, теперь способствовал ее продолжению, поддерживая Черчилля в его нежелании сдаваться, и в Берлине эту ситуацию могли объяснить только злокозненными интригами евреев и в Вашингтоне, и в Лондоне. Из этого, в свою очередь, следует, что в плане мотиваций любое поспешное и уверенное проведение различий между войной на западе и войной на востоке становится сомнительным или вовсе несостоятельным. Хотя с точки зрения того, как они велись, война на западе резко отличалась от войны на востоке, считать, что они мотивировались принципиально разными соображениями, было бы ошибкой. Война на западе против Черчилля и Рузвельта была не менее идеологизированной, чем война ради завоевания «жизненного пространства» на востоке. И хотя основным мотивом для вторжения в Советский Союз в 1941 г., в противоположность последующим периодам, служило стремление ускорить темп событий на западе, принудив Британию к капитуляции до того, как успела бы вмешаться Америка, все это тоже следует рассматривать как один из аспектов общей войны против мирового еврейства. Противопоставление этого «стратегического обоснования» давним идеологическим мечтам Гитлера о завоевательной войне на востоке является ложным. Гитлер еще с 1938 г. считал, что ему не избежать глобальной конфронтации с мировым еврейством. Поэтому связь кампании на востоке с войной на западе не снижает ее идеологизированности.

После того как мы выявили этот возможный источник недоразумений, следует перейти ко второму моменту: решение Гитлера расширить масштабы войны в 1941 г. имело убедительные экономические причины. Поразительная победа во Франции в начале лета 1940 г. обещала все изменить. Но в реальности яркий успех вермахта не решил фундаментальной стратегической дилеммы, стоявшей перед Гитлером. Флот и ВВС Германии были слишком слабы для того, чтобы принудить Великобританию к переговорам. Логика конкуренции, присущая гонке вооружений, оставалась в силе и в 1940 г., и в 1941 г. Вместо того чтобы склониться перед волей Гитлера, Великобритания была готова пойти на банкротство в государственном масштабе, от которого ее в итоге спас ленд-лиз. А в критический момент войны благодаря своим сравнительно обширным зарубежным резервам и американскому содействию она сумела мобилизовать намного большую долю зарубежных ресурсов, чем Германия. И напротив, как только в Берлине выветрилась победная эйфория, экономическая жизнеспособность нового германского Grossraum стала вызывать большие сомнения. Завоевание большей части Западной Европы прибавило к уже имеющимся у Германии тяжелым экономическим проблемам резкую нехватку нефти, постоянные затруднения со снабжением углем и серьезный дефицит кормов для скота. Население Западной Европы, как и его производственные возможности, являлось жизненно важным активом, но с учетом сдержек, накладывавшихся британской блокадой, было отнюдь не ясно, удастся ли эффективно мобилизовать эти ресурсы. Если только Германии не удалось бы обеспечить себе доступ к советскому зерну и нефти и добиться устойчивого роста добычи угля, материковой Европе угрожало длительное сокращение производства, производительности и уровня жизни. Вдобавок ко всему этому Рузвельт через несколько дней после прорыва вермахта в Седане приступил к выполнению собственной впечатляющей программы перевооружения. Мы сможем по-настоящему оценить, как важно было для Гитлера со стратегической точки зрения предотвратить решительное вступление Америки в войну, если в полной мере учтем те масштабы, которые приняло англо-американское военное производство еще летом 1940 г. В этом отношении чрезвычайно показателен поистине гигантский разрыв между англо-американским производством самолетов и относительно незначительными объемами германского аутсорсинга авиационного производства во Францию и Нидерланды. И этот дисбаланс не укрылся от внимания Геринга и германского Министерства авиации.

Должный учет того места, которое трансатлантическая гонка вооружений занимала в немецких расчетах 1940–1941 гг., поможет нам объяснить еще одну загадку, которая по-прежнему занимает умы исследователей нацистского режима и оказывает серьезное влияние на то, как мы пишем его историю. Вопреки утверждениям некоторых авторов, вооруженные силы Рейха на востоке в 1941 г. были значительно мощнее тех, которые вторглись во Францию. Но не менее бесспорно и то, что их боевые возможности рассчитывались, опираясь на планы уничтожить Красную армию в течение короткой кампании. Немецкие планы имели нулевой предел погрешности. Поэтому даже при самом предвзятом отношении следует признать, что операция «Барбаросса» была сопряжена с колоссальным риском. Она выглядит иррациональной и безрассудной, если объединить факты, указывающие на минимальный уровень мобилизации, с особенно часто цитируемой промышленной статистикой, как будто бы указывающей на стагнацию в производстве вооружений и катастрофическое снижение производительности труда в 1940–1941 гг. В свете этих данных может показаться, что из-за благодушия и расслабленности, воцарившихся после победы во Франции, в сочетании с расистской снисходительностью по отношению к Советскому Союзу, вермахт не счел нужным позаботиться о максимальном увеличении своих шансов в этой явно решающей кампании войны. Если это верно, то на этом «упущении» явно должна строиться вся наша интерпретация гитлеровского режима. Однако если мы учтем общую стратегическую ситуацию, то это в сочетании с критическим рассмотрением экономических фактов даст нам совершенно иную картину. Идея о том, что производство вооружений в Германии в 1940–1941 гг. просело и что производительность труда резко снизилась, по большей части является статистической иллюзией. Более того, при рассмотрении исключительно производства вооружений упускается из виду то, что одной из наиболее характерных черт военной экономики Германии на ранних этапах была мощная волна инвестиций, почти неослабно продолжавшаяся с 1939 по 1942 г. В должной мере оценив это, мы сможем понять один важный момент. Вследствие того, что Великобритании помогала Америка, Германия по-прежнему находилась в плену у логики трансатлантической гонки вооружений, даже готовясь к «Барбароссе». Промышленные ресурсы Германии никогда не могли быть полностью брошены на войну с Советским Союзом, потому что в то же самое время нужно было вести обширную подготовку к грядущей воздушной войне с Великобританией и Америкой. Таким образом, Гитлер лишь после грандиозных побед во Франции взял на вооружение то, что с полным правом может быть названо стратегией блицкрига – скоординированную стратегию, в рамках которой и производство вооружений, и стратегическое планирование строились на предпосылке о быстрой и решающей победе над Красной армией.

Однако цель этой стратегии состояла не в том, чтобы смягчить тяготы войны для гражданского населения, а в том, чтобы позволить Германии вести две войны одновременно.

По сути, можно сказать, что Третий рейх весной 1941 г. вел подготовку не к двум, а к трем войнам: против Красной армии, против британцев и американцев, и против гражданского населения Восточной Европы, начиная с евреев. И в этом случае «прагматические экономические» мотивы тоже были неразделимо переплетены с кровожадной идеологией. С одной стороны, программы С С по расовой чистке населения, начиная с евреев, представляли собой составную часть Generalplan Ost— этого поразительного проекта аграрной и промышленной колонизации. И наоборот, «План голода», принятый с одобрения ряда министерств весной 1941 г. и сочетавший откровенно прагматические расчеты в сфере снабжения продовольствием с идеями о расовой иерархии, представлял собой план массовых убийств, своим размахом затмивший даже программу, принятую в Ванзее.

Однако этот глобальный блицкриг – большая стратегия расовой войны – оказался не стратегией победы, а стратегией поражения. Операция «Барбаросса» забуксовала уже под Смоленском в июле-августе 1941 г. В то же время Америка выражала все более твердую готовность оказывать помощь и Великобритании, и Советскому Союзу. Перед лицом все более вероятной войны на два или даже на три фронта та поразительная гибридная стратегия, которую Третий рейх сочинил в течение предыдущего года, стала разваливаться. В декабре Гитлер, верный своей логике, основанной на теории заговора, в союзе с японцами объявил войну Соединенным Штатам. Пребывая в убеждении, что до войны с США в любом случае осталось лишь несколько месяцев, он воспользовался стратегической диверсией – японским наступлением на Тихом океане. Осенью 1941 г., обдумывая ту форму, которую должно было принять в итоге «Окончательное решение», и возможность стратегического выхода из ситуации войны на два фронта, в которой оказался Третий рейх, Гитлер неоднократно возвращался к своей полемике с Рузвельтом, происходившей в январе 1939 г.

По любым разумным оценкам объявление Гитлером войны Соединенным Штатам решило участь Германии. Экономические и военные силы, сплотившиеся в начале 1942 г. против Третьего рейха, имели над ним подавляющее превосходство. Как мы уже показывали, эта фаталистическая точка зрения разделялась всеми наиболее тесно вовлеченными в управление военной экономикой Германии до кризиса зимы 1941 г. К этому выводу пришли и Удет в люфтваффе, и Фромм в армии, и Томас в верховном командовании вермахта, и Тодт в Министерстве вооружений, и Канарис в разведке, и Роланд и его коллеги в Руре. Все эти люди связали свою судьбу с гитлеровским режимом. Но им были известны основные тенденции экономического развития первой половины XX в. Они, как и подавляющее число их современников, были убеждены в ключевом значении экономики США. Никто из них не сомневался в том, что после мобилизации американских промышленных мощностей – а они имели отличное представление о мерах, принятых уже в 1940 и 1941 г. – Германия окажется в еще более отчаянной ситуации, чем в 1918 г. Думать как-либо иначе означало бросить вызов здравому смыслу, вполне отразившемуся в тревогах общественности, прилежно фиксировавшихся осведомителями гестапо. Вся степень американских производственных успехов после 1942 г. стала сюрпризом даже для американцев. Но основы этого сценария были написаны уже в 1917–1918 гг. и бесконечно воспроизводились в фордистском нарративе на протяжении всех 1920-х и 1930-х гг. При этом, конечно же, остается фактом то, что ведущие немецкие эксперты при всем своем пессимизме не осознали в полной мере поразительную индустриальную и военную стойкость Советского Союза, которая по сути оказалась главной проблемой вермахта в 1942 и 1943 г.

Однако этот пессимизм заставляет дать нелицеприятную оценку группе лиц, вставших во главе германской военной экономики после зимнего кризиса. Мотивация таких людей, как Герберт Бакке, дирижер «Плана голода», или гауляйтер Фриц Заукель с его вербовщиками, орудовавшими по всей Европе, никогда не вызывала никаких сомнений. Нет смысла и в дальнейших дискуссиях по поводу Альберта Шпеера. Эти люди вовсе не были аполитичными эффективными технократами. Они были верными гитлеровцами, готовыми идти с Третьим рейхом до его печального конца. Гитлер мог полагаться на них даже в последние месяцы войны. И они продолжали борьбу, не останавливаясь буквально ни перед чем. «Оружейное чудо» Шпеера основывалось на ресурсах, полученных путем мобилизации всех активов нацистского государства. Рейхсбанк, Министерство экономики и Министерство финансов сыграли важную, но по большей части оставшуюся неоцененной роль, обеспечивая стабильность немецкой валюты – по крайней мере до начала 1944 г. Промышленность Рейха напрягала все свои силы в отчаянной попытке взять верх над Советским Союзом. Но эти на первый взгляд безобидные элементы военной экономики Германии были соединены многочисленными нитями со зловещей политической кликой в составе гауляйтера Заукеля, статс-секретаря Герберта Бакке, Германа Геринга и Генриха Гиммлера. Этот узел политической власти был сплетен для решения вопросов продовольствия и рабочей силы. Совместными усилиями этих лиц в 1942 г. для немецкой промышленности были мобилизованы миллионы новых работников, а европейский продовольственный баланс был резко изменен с тем, чтобы обеспечить Германии калории и белки, игравшие роль топлива для «оружейного чуда» Альберта Шпеера. Как было показано в главе 16, летом 1942 г. даже массовое уничтожение польских евреев в газовых камерах имело функциональный смысл в рамках этой радикализованной разновидности тотальной войны. А с лета 1943 г. Шпеер начал все более широко полагаться на меры принуждения, которые обеспечивало ему партнерство с Генрихом Гиммлером и СС.

Акцент на рационализацию управления военной экономикой Германии, являвшийся одним из последствий кризиса 1941 г., был несомненным новшеством. А объемы производства вооружений в Германии после назначения Шпеера действительно выросли. Однако относиться к этому как к аполитичному выражению технократических способностей Шпеера было бы ошибкой. «Оружейное чудо», о котором на все лады трубили пропагандисты, имело чисто политическую цель. Его предназначение состояло в том, чтобы дать ответ на принципиальные сомнения, все сильнее терзавшие военную экономику Рейха. Сигнал, который подавала кампания по рационализации, сводился к тому, что очевидный дефицит доступных Германии ресурсов не обязательно является фатальным. Благодаря продуманному волевому руководству и энергичным импровизациям можно производить больше вооружений за меньшие деньги. Кроме того, как часто демонстрировал вермахт, достижениям немецких солдат не было предела – при условии, что они были обеспечены необходимым оружием.

Разумеется, мы не собираемся отрицать, что Шпеер и Мильх сумели обеспечить прирост производства вооружений. Он был вполне реальным. Но не менее реальным был и стратегический провал этих усилий. Сущность игры Гитлера в декабре 1941 г. сводилась к выигрышу времени. После объявления войны Соединенным Штатам необходимость решительной победы над Красной армией стала как никогда злободневной. В этом важнейшем отношении Министерство вооружений Шпеера не справилось со своей задачей. В 1942 г., когда были получены первые серьезные итоги «оружейного чуда», советская экономика благодаря решительной мобилизации ресурсов существенно превосходила немецкую объемами производства. Советскому

Союзу не удалось сохранить это первенство. К 1944 г. Германия догнала его и опередила. Но как было известно и в Советском Союзе, и в Германии, исход войны на Восточном фронте определили летние, осенние и зимние бои 1942–1943 гг. И в этот решающий период превосходством обладали советские заводы. Это окно возможностей было столь важно потому, что на протяжении большей части 1942 г. британские и американские наступательные операции против Третьего рейха носили лишь маргинальное значение. Но к осени 1942 г. ситуация изменилась. Британский и американский перевес в ресурсах сперва дал о себе знать в Северной Африке и Средиземноморье, затем обеспечил разгром флота подводных лодок, а начиная с весны 1943 г. вылился в непрерывные воздушные бомбардировки. Это открытие серьезного «второго фронта» в сочетании с отстранением Муссолини от власти в июле 1943 г. произвело поистине драматический эффект. Вследствие разрушений, произведенных британскими и американскими бомбардировками за шесть месяцев 1943 г., Шпееру не удалось совершить новых «оружейных чудес». Немецкий тыл страдал из-за серьезного упадка морального состояния. К июлю 1943 г. война была явно проиграна.

Последнее, знаменитое ускорение производства вооружений в 1944 г., на котором главным образом основывается репутация шпееровского Министерства вооружений, происходило среди разгула апокалиптического насилия, стоившего жизни миллионам людей и опустошившего значительную часть Европы. Кровожадные практики эсэсовского полицейского государства стали применяться непосредственно в военной экономике сперва на заводе Mittelbau, а затем и взявшим их на вооружение «Истребительным штабом». В первой половине 1944 г. на немецких заводах удалось собрать десятки тысяч устаревших истребителей, мобилизовав все доступные материалы и рабочую силу, прибегая к ничем не ограниченным репрессивным мерам и используя любые возможности для экономии за счет роста масштабов производства. Летом 1944 г. Шпеер и «Истребительный штаб» поддерживали по телефону непрерывный контакт с перронами Аушвица, на которых эсэсовцы производили сортировку венгерских евреев – последней крупной группы, которую ждали газовые камеры. В смертоносной сырости и мраке подземных заводов Ганса Каммлера Третий рейх предпринял последнюю тщетную попытку сравняться с американцами в сфере массового производства.

Гитлер предсказывал, что если Германия не одержит верх над врагами, то ее постигнет национальная катастрофа, какой еще не было в современной истории. Начиная с 1942 г. он и его соратники – среди которых главную роль играл Альберт Шпеер – вели Германию прямо к этой катастрофе. Даже в наше время размышления об ущербе, понесенном по вине гитлеровского режима и его бесполезной войны, остаются занятием почти невыносимым. С тех пор прошли десятки лет, но память о вреде, причиненном европейскому населению, материальной стороне повседневной жизни и самой идее европейской цивилизации, все еще достаточно сильна для того, чтобы вызвать чувство отчаяния, гнева и возмущения – причем не только у жертв Германии. Обзор этих ужасов здесь неуместен. Но поскольку историкам экономики удается делать так, что катастрофы, подобные той, которую Германия навлекла на себя в 1945 г., не отражаются на долгосрочной траектории экономического роста, имеет смысл уделить этой теме немного внимания.

В 1945 г. разрушения и страдания людей в Германии достигли почти неописуемых масштабов. К моменту краха Третьего рейха, помимо миллионов людей, убитых немцами по всей Европе, погибло или пропало без вести более трети мальчиков, родившихся в немецких семьях в 1915–1924 гг. Среди тех, кто родился в 1920–1925 гг., потери составляли 40 %. Остальное немецкое население было затронуто перемещениями и депортациями, принявшими поистине эпический размах. В то время как 11 млн военнослужащих вермахта, переживших войну на действительной службе, было согнано в импровизированные лагеря военнопленных, управлявшиеся оккупационными силами, примерно такое же число перемещенных лиц, не являвшихся германскими гражданами, – 9-10 млн человек – в ожидании репатриации в родные страны Восточной и Западной Европы пользовались непривычной для них свободой. Одновременно с тем в свои разрушенные города спешили вернуться 9 млн эвакуированных немцев. Этот поток на востоке дополняла гигантская лавина из 14–16 млн этнических немцев, которых ожесточенное славянское население систематически изгоняло из их родных мест в Восточной и Центральной Европе. Не менее 1,71 млн человек умерло во время этого поразительного исхода. Страна, куда они «возвращались», встречала их неописуемым опустошением и нищетой. Значительные части Германии превратились в «пустыни, усеянные обломками, где живые нередко завидовали мертвым». Было разрушено не менее 3,8 млн из общего числа в 19 млн квартир. В городах, сильнее всего пострадавших от бомбардировок, потери жилого фонда достигали 50 %. Немецкое население, до осени 1944 г. достаточно хорошо питавшееся, теперь страдало от голода и холода в перенаселенных и полуразрушенных домах и квартирах.

В отличие от того, как вели себя немцы, когда им подчинялась вся Европа, союзники принимали необходимые меры к тому, чтобы немецкое население не вымирало. Но они делали это с известными оговорками. Как выразился в июне 1945 г. генерал Люсиус Д.Клей, заместитель Эйзенхауэра, «Этой зимой условия жизни в Германии будут исключительно суровыми и многих ожидает холод и голод. Но некая доза холода и голода необходима для того, чтобы немецкий народ осознал последствия развязанной им войны». Тем не менее Клей заявлял, что «эти страдания не должны иметь своим результатом массовую смерть от голода и болезни». В совместной директиве начальников штабов № 1067, представлявшей собой главную инструкцию, полученную оккупационными силами в 1945 г., указывалось, что Германия должна получать продовольствие в количестве, достаточном лишь для того, чтобы предотвратить «заболевания и волнения». Впрочем, вплоть до 1948 г. снабжение продовольствием во всех четырех зонах оккупации оставалось совершенно недостаточным. В результате решений, принятых Шпеером и Zentrale Planung в 1943 и 1944 г., вместо азотных удобрений, необходимых немецким фермам, выпускались взрывчатые вещества и боеприпасы. Урожайность резко снизилась. Ситуацию усугубляло то, что главные богатые зерном территории Германии к востоку от Одера и Нейсе по решению Потсдамской конференции были переданы полякам. Продовольствие приходилось везти из-за Атлантики, однако к началу лета 1946 г. нормы выдачи продуктов питания во многих городах Германии составляли менее 1000 калорий в день. Несмотря на процветавший черный рынок, налицо были признаки серьезного недоедания. Выросла смертность, а также число заболеваний, связанных с голодом. В британской и американской оккупационных зонах удвоилась заболеваемость дифтерией, тифом и туберкулезом. Резко снизился вес новорожденных. Даже самые неустрашимые статистики опасались заглядывать в ту пропасть, в которую скатилась Германия к концу 1945 г. К тому моменту деньги уже давно не функционировали в каком-либо привычном смысле слова. Согласно одной оценке, ВВП Германии на душу населения к 1946 г. снизился до уровня, который не видели с 1880-х гг., составляя чуть больше 2200 долларов – в десять раз меньше, чем в современной ФРГ. И эта цифра наверняка преувеличивает реальный уровень экономической активности во второй половине 1945 г. Добыча угля, на которой держится современное городское общество, упала на 80 %, притом что даже этот уголь не мог распределяться по стране из-за разрушения железных дорог.

Не следует недооценивать и степени ненависти, которую ощущали к Германии ее соседи и бывшие враги. Если верно, что немцам после 1945 г. пришлось хотя бы отчасти подавить ощущение себя невинными жертвами, то не менее верно и то, что бывшие противники Германии сочли разумным забыть ту ярость, которая явно служила одним из побудительных мотивов политики, проводившейся союзниками сразу же после войны. В 1945 г. американские солдаты видели на германо-нидерландской границе таблички: «Здесь кончается цивилизованный мир». Согласно одному из наиболее живучих мифов послевоенной истории, союзники, выучившие уроки Первой мировой войны, не стали взимать с Германии репараций. На самом же деле обе части Германии после 1945 г. заплатили значительно более высокие репарации, чем те, которые пришлось платить Веймарской республике. Неудивительно, что компенсации наиболее решительно добивался Советский Союз. Из будущей Германской Демократической Республики было вывезено не менее 30 % ее средств промышленного производства, а расходы на оккупацию и репарации, которые она выплачивала Советскому Союзу, еще в 1953 г. составляли почти 13 % ее национального дохода. В свою очередь, с Федеративной Республикой обошлись более снисходительно. Но и она в 19531992 гг. заплатила общую сумму, превышающую 90 млрд дойчмарок. Кроме того, страну лишали не только физического капитала. В советской зоне для допроса и скорого суда задерживали десятки тысяч лиц, подозревавшихся в членстве в Нацистской партии. Тысячи человек были казнены. Западные державы, что неудивительно, избрали более правовой подход. Примерно 200 тыс. человек, заподозренных в нацизме, включая многих вождей большого бизнеса, было арестовано и интернировано в лагерях. Из 5153 лиц, обвиненных в серьезных военных преступлениях, военными трибуналами было приговорено к смерти 668 человек. Кроме того, в первой вспышке энтузиазма западные союзники уволили в своих зонах почти половину госслужащих и потребовали от миллионов человек пройти процедуру денацификации. Хотя в итоге она превратилась в циничный фарс, поначалу население Германии относилось к ней как к опасному вторжению в структуру социальной жизни. В сочетании с широко освещавшимися процессами в Нюрнберге денацификация воспринималась как еще один признак неравноправного статуса Германии.

Таким образом, первые послевоенные годы в значительной мере подтвердили апокалиптические прогнозы Гитлера. Германия перестала существовать как политическое образование, как военная сила и как экономическая единица. Однако по ужасающей иронии судьбы впоследствии взяла верх не логика Гитлера, а логика Штреземана. В 1919 г., имея в виду большевистскую угрозу на востоке, Штреземан предсказывал, что вскоре придет время, когда Германия снова станет нужна. После Второй мировой войны, когда Красная армия стояла в Вене и Берлине, прошло не больше двух лет, прежде чем та же точка зрения возобладала в Вашингтоне и Лондоне. С тем, чтобы предотвратить коллапс и резкий рост популярности Коммунистической партии, уже зимой 1946–1947 г. началась реконструкция Германии. В 1920-е гг. Штреземан рассчитывал на то, что немецкая экономика составляет неотъемлемую часть европейской и потому не в интересах держав-победительниц держать Германию в полуразрушенном состоянии. В 1947 г. госсекретарь США генерал Джордж Маршалл поставил свое знаменитое предложение помощи Европе в зависимость от того, будет ли допущена к этой программе Германия. Поначалу Франции было трудно смириться с этим. Французская национальная программа экономического возрождения, выполнявшаяся после 1945 г., основывалась на предпосылке, что именно Франция, а не Германия будет контролировать ресурсы Рура. Но через три года после заявления Маршалла именно французы, как и в 1929 г., выдвинули предложение о европейской интеграции, фундаментом которой на этот раз должны были стать Европейское объединение угля и стали и Европейское оборонительное сообщество. В завершение горькой иронии Конрад Аденауэр, в качестве канцлера Федеративной Республики в 1949–1963 гг. обеспечивший Западной Германии ключевое место и в Европейском сообществе, и в НАТО, был на два года старше Густава Штреземана, скончавшегося в 1929 г. в 51-летнем возрасте.

Работающая парламентская система, союз с Америкой и более тесная европейская экономическая интеграция – ко всем этим целям, несомненно, стремился и Штреземан. Но в 1920-е гг. веймарская политика все еще вдохновлялась и в конечном счете была дестабилизирована идеей о том, что Германия однажды вернет себе статус великой державы в классическом смысле XVIII и XIX вв. Сомнительность этого понятия стала очевидна уже после Первой мировой войны, продемонстрировавшей бесполезность войны как инструмента великодержавной политики. Однако «свобода действий» в международных отношениях в глазах Штреземана, как и большинства других европейцев, по-прежнему явно представляла собой неотъемлемый аспект полного суверенитета. После ужасов нацизма и Второй мировой войны демократизация, альянс западных держав и более тесная европейская интеграция снова вышли на передний план. Апокалиптическое искушение милитаризма в основном было изгнано из Европы. Его угасающие огни лишь изредка вспыхивали вновь во время арьергардных имперских боев. Однако вместе с ним ушли и какие-либо претензии на «свободу», которая прежде сопутствовала великодержавному статусу. Еще осенью 1943 г., после Курской битвы, США поняли, что в обозримом будущем доминирующей силой в Европе станет не Великобритания, и тем более не Франция, а Советский Союз. Сперва администрация Рузвельта надеялась приспособиться к этой новой реальности в сотрудничестве с Советами. Предполагалось, что обе сверхдержавы будут совместно править Европой и миром, и в этих обстоятельствах имелась возможность «обойтись без Германии». Но к 1947 г. этот вариант явно был снят с повестки дня. В качестве независимых государств были восстановлены сперва Западная, а затем и Восточная Германия. Их последующее экономическое возрождение наряду с возрождением остальной Европы стало одним из подлинных чудес XX в. Кроме того, Западная Германия достигла выдающихся результатов и в построении демократического государства. По сути, едва ли не полное избавление Западной Германии от конфликтов, преследовавших Веймарскую республику, даже породило кое у кого искушение утверждать, что без очистительного огня национал-социализма Германия не избавилась бы от своих демонов. Однако при этом игнорируется тот факт, что немецкая демократия после 1945 г. была совершенно не такой, какой кто-либо мог ее представлять себе в 1920-е гг. Она существовала в рамках странной и урезанной формы государства, причем то же самое можно было сказать в отношении большинства, если не всех, бывших европейских «великих держав».

Прямо по территории Германии проходила линия фронта новой, холодной войны. По обеим сторонам от этой линии были сконцентрированы колоссальные оккупационные войска, войска неевропейские – американские с одной стороны и советские с другой. Над всеми висела угроза ядерного уничтожения. И несмотря на то что Западная Германия, несомненно, являлась работающей демократией, пределы допустимого в политических дискуссиях были несравненно уже, чем в 1920-е гг. Казалось, что самые взрывоопасные вопросы веймарской политики – вопрос территориальной целостности и вопрос военного паритета— навсегда удалены из политической повестки дня. Умы всех граждан Западно-Германской республики, как и остальной Европы, занимало экономическое чудо. Четверть века беспрецедентного экономического роста отодвинули «политику» в классическом смысле на обочину. Даже выдающийся проект европейской интеграции выродился в бесконечный процесс торга по поводу квот на производство молока и национальных льгот. Катастрофа, постигшая Третий рейх, не привела к исчезновению Германии, но подвела черту под классической эпохой европейской политики. Шестьдесят лет спустя вопрос о том, может ли у европейской политики быть иное содержание, помимо утомительных перебранок недовольных бюрократов, остается открытым.