Глава 1

С недавнего времени меня замучила одна странная болезнь, которой я, не обращаясь к медицине, самостоятельно дал название — избирательная ретроградная амнезия. Лечиться я даже не пытался, так как понимал, что болезнь эта у меня крайне запущенная и, вполне вероятно, давно перетекшая в хроническую стадию.

Дело в том, что каждый вечер, выходя из дома, я утром оказывался в совершенно незнакомом мне месте, а воспоминания о том, что было накануне, исчезали бесследно, будто кто-то всесильный вырезал их, как фрагменты кинопленки, из памяти ножницами и складывал в специальный ящик, куда мне доступа не было. В кино такая процедура называется «монтаж» и применяется для того, чтобы, не утруждая зрителей просмотром необязательных деталей, сразу перейти к чему-то более значимому. Попытавшись однажды решить свои проблемы с помощью подобной логики, я потерпел полный крах, вспомнив, что ничего более или менее значимого в моей жизни попросту нет. Это открытие так неприятно поразило меня, что, выйдя в тот вечер прогуляться, я очнулся только через неделю в какой-то странной квартире, полностью лишенной мебели, зато тесно заставленной картинами и рисунками исключительно скабрезного содержания. Мне запомнился только розовый слон, вооруженный гигантским синим фаллосом, произрастающим из того места, где у всех нормальных слонов находится хобот.

Пройдясь по квартире, я застал в одной из комнат парня в домашнем халате и домашних тапочках. Парень молча сидел на полу, одной рукой приобняв ведро с мусором. Наученный горьким опытом моих предыдущих болезненных приступов, я немедленно смутился и стал извиняться перед хозяином квартиры за свое вторжение, хлопоты, которые я, возможно, причинил…

— Жена меня убьет теперь, — прервав меня, проговорил парень, тоскливо поглядев в потолок.

— За что? — смутившись еще больше, участливо спросил я.

— Я мусор ходил выносить, — ответил парень.

Я выразил сомнение — в том смысле, что как такое безобидное занятие вроде выноса мусора может повлечь за собой порицание?

— Так я еще три дня назад ушел, — пояснил парень. — А теперь и домой ехать боюсь.

И замолчал.

Я тут же поспешил ретироваться, не дожидаясь настоящего хозяина. А мой собрат по несчастью так и остался на полу в мягких тапочках возле мусорного ведра.

* * *

Понятно, что никакая общественно-полезная деятельность с моей болезнью была несовместима. Наверное, объясни я все подробно, начальство выписало бы мне отпуск по состоянию здоровья, но объяснять что-либо я не хотел и, главное, не мог.

Да, остался я без работы.

— Достукался, дурак, — сказала бухгалтер Мухина, выписывая расчет. — Чем жену с детьми кормить будешь?

Я хотел сказать, что детей у меня нет, жены тоже, но промолчал. Мухина, отделенная от меня толстыми арматурными решетками, закрывающими похожее на амбразуру окошко кассы, скрипела ручкой по желтым листам квитанций. Вытянув шею, я глянул на приготовленную Мухиной тоненькую пачку денежных купюр, и мне стало так тоскливо, что я все-таки произнес:

— Нет у меня детей и жены, нет.

— Ну, за квартиру платить… — не отрываясь от квитанций, проговорила Мухина.

Я чуть было не сказал, что и квартиры-то, собственно, не имею, а живу в безвозмездно предоставленной теткой Ниной комнате, но вовремя осекся. Мухина явно меня жалела, а я не люблю, когда меня жалеют.

* * *

В грязной пельменной, куда я заглянул через час после разговора с Мухиной, я выпил дрянной водки, после чего меня занесло в близлежащий старый сквер, похожий па просевший именинный пирог с полусотней голых свечек. Побродив по гулким асфальтовым дорожкам, рассекавшим сквер вдоль и поперек, я остановился у скамейки, брусья которой были покрыты граффити такого устрашающего содержания, что я тут же подумал о том, как опасно для жизни прогуливаться в этом парке в сумерках. Но до темноты было еще Далеко, а вокруг пока никого не было, кроме пожилой четы, голубиной походкой приближающейся ко мне. Так что я все-таки присел на скамейку, прикрыв спиной выцарапанную гвоздем надпись «Бей армян, спасай грузин», а задницей — Света, сука, не уйдешь ты от ножа». Кепку я положил на скамейку рядом с собой на вырезанный чем-то острым рисунок, схематично изображавший пару, довольно изощренным способом слившуюся в половом экстазе.

Я закурил и посмотрел вниз. На мокром асфальте пестрела причудливая мозаика из опавших осенних листьев. Некоторое время я рассматривал ее, а потом освежил узор двумя желтыми листочками квитанций. И достал из кармана пальто припасенную заранее бутылку портвейна.

Портвейн оказался отвратительным, настроение у меня было поганое, самочувствие ужасное, погода портилась, потому что и в этом году, судя по всему, сентябрь выдался на редкость паршивый.

Портвейн закончился довольно быстро. Я посидел немного на лавочке, ожидая воспетый Хайямом счастливый момент между трезвостью и опьянением, но момент все не наступал или, может быть, давно миновал, а я его не заметил. Скорее всего так оно и было, потому что в голове основательно шумело, и со дна сознания, как пузыри в закипавшем чайнике, стали подниматься мысли о бренности бытия и необходимости пойти и взять еще одну бутылку. Тем более что сумерки постепенно сгущались и парк оживал. Откуда-то из-за деревьев стали доноситься оживленные возгласы, кто-то засвистел. Я покинул скамейку и быстрым шагом направился туда, где, как я помнил, располагалась пельменная.

Я еще во время первого посещения этой пельменной обратил внимание на то, что никаких пельменей тут не было и в помине. Отпускали водку, пиво и портвейн в розлив, а на стойке располагалась глубокая емкость, похожая на небольшое корытце. Емкость до краев была полна мутным рассолом, в котором плавали мелко порубленные соленые огурцы. Соленые огурцы я терпеть не мог даже в качестве закуски, поэтому, купив бутылку водки, присоединился к одному из столиков, за которым, терзая засушенные трупики воблы, пили пиво два мужика. Вообще за тем же столиком сидел еще третий, но он в трапезе не принимал участия, поскольку дремал, положив голову на замурзанную поверхность стола. Как я и ожидал, меня приняли в компанию немедленно после того, как я выставил свою бутылку.

— Степан, — представился один из мужиков, разлив водку по стаканам. — Отчество Игнатьевич, но можно просто — Степан. Я с колбасного завода, — добавил он шепотом, будто посвящая меня в тайну какого-то заговора.

— Антон, — сказал я, пожав протянутую руку.

Второй мой случайный собутыльник по сравнению с первым выглядел более внушительно. Угловатая, лишенная всякой растительности голова торчала между утесоподобных плеч словно выброшенный на мель крейсер. Кулаки, лежащие на столе, напоминали булыжники, а выражение лица — вещающий о русской угрозе агитационный американский плакат времен холодной войны. Тем не менее звали собутыльника — Абрам. Представляясь, он сказал просто:

— Если надо кому-нибудь поблизости в контрабас пробить, зови меня. Пробью.

Я пообещал, хотя не был уверен в том, что это значит: «пробить в контрабас».

Мы выпили, закусив воблой. Некоторое время Степан Игнатьевич и Абрам молча смотрели на меня, видимо, ожидая каких-то слов, но так как я не успел еще придумать подходящую тему для разговора, Степан Игнатьевич разлил по новой. — Хорошо сидим, — выпив, проговорил я. к Абрам кивнул и пошевелил могучими плечами. А Степан Игнатьевич сурово поглядел вперед, крякнул, вытер ладонью рот и сказал, явно продолжая начатый еще до моего появления разговор:

— Так вот правильно говорят — в лесу медведь, а в доме мачеха. Как отец мой эту лярву привел в дом, так мое счастливое детство и закончилось. Представляете, за каждую двойку лупила и ремнем, и по-всякому. А однажды засветила скалкой по шее, у меня ноги отнялись. Она сама даже испугалась: «Степочка, Степочка… Покажи, где больно…» Как будто сама не знает. Еле отлежался. А когда отлежался, документы забрал, серьги ее золотые взял, и ноги в руки. Ну, не искала она меня. Отец пытался, да тоже не особенно активно. А я в ремесленное поступил. В общагу устроился. Ну а там, сами знаете, с однокурсниками выпей, старшим поставь, коменданту на каждый праздник пузырек… Вот я и пристрастился. Скатился ведь, братцы, под гору. Что ни день, я тут сижу. И получается — мачеха мне жизнь сломала. Вдребезги разбила скалкой своей…

— Скалкой по шее — это еще что, — высказался Абрам. — Мне вчера стулом по спине досталось. Стул в щепки, а я ничего.

— То тебе! — неожиданно разозлился Степан Игнатьевич. — На тебя самосвал наедет, ты даже не почешешься. А я тогда маленький был.

— Ну, если маленький… — уступил Абрам, после чего Степан Игнатьевич смягчился и спросил его:

— А за что тебя? Стулом-то?

— Да жена это, — с досадой прогудел Абрам. — За то, что я электрический чайник пропил. Не может, чтобы не ударить. Я ведь ее раньше тоже это самое… Врежем после работы по пузырю, я домой приду, начну с ней разговаривать по-хорошему, а она сразу к участковому. Синяки ему показывала на теле. И ведь не стыдно… У меня даже подозрение есть, что он ее улюлюкал на этой почве. Иначе с чего бы ему вдруг меня на пятнадцать суток закрывать? Два раза уже пыхтел. Как отсидел последний раз, заклялся ее трогать. Так она осмелела и сама начала. Чуть что — сразу за мебель хватается. Стульев уже в доме не осталось. Я вчера на эту тему с ней и пытался поговорить. А она из-под серванта выбралась и орет…

— Из-под какого серванта? — перебил Степан Игнатьевич.

— Я сервант на нее случайно уронил, — смутившись, сообщил Абрам. — После того, как она меня стулом шарахнула. Разоралась на весь дом. Снова к участковому побежала. Я не стал дожидаться, ушел. Телевизор вынес, Семену с первого этажа продал. Теперь и не знаю, куда мне…

— Некуда, — согласился Степан Игнатьевич. — Эх, пропащая наша жизнь. Давай, что ли?

Он разлил по стаканам остатки водки. Я выпил и вдруг почувствовал большое желание пожаловаться.

— А меня с работы выгнали, — сказал я.

Видимо, собеседникам мои проблемы в сравнении с собственными показались ничтожными, потому что Степан Игнатьевич презрительно усмехнулся, а Абрам заглянул в свой пустой стакан и меланхолично произнес:

— Меня четыре раза с работы выгоняли. За пьянку. А потом четыре раза принимали обратно. Тоже за пьянку. Я начальнику по кадрам нашему пузырь поставлю, он мое заявление снова и завизирует. А потом все сначала. Получается, круговорот меня в природе, а водка вроде движущей силы выступает. Аномалия такая. Все собираюсь ученым написать в институт какой-нибудь в Москву, пускай разберутся.

— Пускай разберутся, — подхватил Степан Игнатьевич. — Может, поймут, почему мы так хреново живем… Не во всем же одни евреи виноваты…

— Ну, ты не очень-то, — заволновался Абрам. — При чем здесь евреи? Почему всегда евреи виноваты? Откуда это пошло? Чуть что мы сразу евреев виним. А если мы сами евреи, кого тогда винить?

— Арабов, — подумав, сказал Степан Игнатьевич. Третий их приятель все так же спал, положив голову на стол. Мне видна была только его макушка с торчащими во все стороны жесткими светлыми волосами. Покинув увлеченных спором о проблемах наций Абрама и Степана Игнатьевича, я прошел к стойке и взял еще одну бутылку. Когда я вернулся, спор был в самом разгаре, хотя тема несколько свернула в сторону.

— А что тебе армяне?! — кричал Степан Игнатьевич. — Они работают и никого не трогают! Торговый народ! А грузины? Те ж совсем безобидные. Песни про Мимино поют по телевизору и вино делают. Вот азеров, чеченов всяких и дагестанцев, это да. Я их это, честно говоря, недолюбливаю… А за что их, спрашивается, любить?

— Дагестанский коньяк, — напомнил Абрам.

— Это не считается, — махнул рукой Степан Игнатьевич. — Он дорогой. Я его ни разу и не пробовал в жизни. А латыши…

— Не говори мне про латышей! — неожиданно и страшно вскипел Абрам. — Того участкового, который меня на пятнадцать суток два раза закрывал, фамилия Педалькис!

— Вот, — сказал я, ставя на стол бутылку. — Еще принес…

— Педалькис — это еще ничего, — принимая от меня бутылку, говорил Степан Игнатьевич. — Вот у нас на колбасном заводе завхоз работал — фамилия Рейган, а сам эстонец. А жена у него была, так это вообще чистая хохма. Всех на себя перетаскала, включая обслуживающий персонал подшефных магазинов…

— А у меня нет жены, — сказал я, снова пытаясь вклиниться в разговор.

Степан Игнатьевич в этот момент разливал водку по стаканам. Абрам покосился на меня, потом сказал, обращаясь к Степану Игнатьевичу:

— Я больше всего немцев уважаю. Если бы они в сороковых нас поработили, может быть, и жизнь у нас наладилась бы. Немцы, они порядок любят. Наш грузчик Валера Зайберт, он из поволжских немцев, даже на смену приходит в костюме и галстуке!

— Да ты что говоришь такое! — вспылил Степан Игнатьевич и яростно разодрал пополам воблу. — Да у меня один дед на фронте погиб, а другой — в концлагере! Его фашисты замучили!

— У Валеры тоже дед в концлагере погиб, — сказал Абрам, не глядя пододвигая ко мне стакан и кусок воблы. — Пьяный с вышки упал…

Я выпил, потом, не дожидаясь моих собеседников, налил себе сам и выпил еще.

«Странно, — думал я, ощущая, как тучей надвигается опьянение. — Может, я что-то не так говорю? Почему они понимают друг друга, горячатся, спорят о какой-то ерунде, а мне посочувствовать не хотят?»

Тут ход моих мыслей прервался. Во-первых, опьянение уже достигло той стадии, когда думать ни о чем не хочется, а во-вторых, я вдруг понял… вернее, почувствовал, что пришел в пельменную именно за тем, чтобы мне посочувствовали. Мне сначала стало немного стыдно, а потом все равно. Я выпил еще стакан водки — чего опять не заметили мои собутыльники — и закрыл глаза в желании немного подремать. Вокруг шумели, звенели стаканами и мелочью, кого-то, судя по всему, били громогласно, кто-то требовал вызвать милицию. Поняв, что поспать мне здесь не удастся, я открыл глаза, для чего, надо сказать, мне потребовались некоторые усилия.

Степан Игнатьевич и Абрам молча смотрели на меня. Безмолвный сосед по столику все так же спал.

— Ну, чего ты? — спросил Абрам, и я внезапно заметил, что глаза его светятся, словно электрические фонари. — Давай-ка…

У меня в руках снова оказался стакан. Повинуясь гипнотизирующему взгляду Абрама, я опрокинул содержимое стакана в глотку. Водка, прожурчав по извилистому серпантину моего пищевода, мягко толкнулась в стенки желудка, а потом вдруг стала разбухать, будто какой-то зверь, повинуясь Доисторическим биологическим законам.

* * *

Дальнейшие мои воспоминания туманны и расплывчаты. После того как меня стошнило, Абрам и Степан Игнатьевич оставили национальную тему и завели разговор о желудочных расстройствах, очень скоро перешедший в некое подобие филологического диспута. В частности, Степан Игнатьевич доказывал, что «сблевать» совсем не то же самое, что «вырвать», но то же самое, что и «срыгнуть». Абрам возражал на это, доказывая, будто «срыгнуть» — значит выпустить ненужный воздух. Свои доводы он подкреплял наглядной демонстрацией. Степан Игнатьевич пустился в рассуждения и объявил, что процесс выпускания ненужного воздуха не имеет ничего общего с отрыжкой, а является симптомом такого заболевания, как метеоризм, и тоже наглядно демонстрировал. Откуда-то появилась еще одна бутылка водки, но не успели мы выпить и по стакану, как дверь пельменной распахнулась настежь, и в прокуренном помещении появился самый настоящий священник — в рясе и с волосьями, но без бороды, с разбитой физиономией и безобразно пьяный. Под руку священник волок самого синюшного вида девицу, которая, только оглядевшись, прямым ходом направилась к нашему столику и без обиняков предложила Абраму продажной любви в подсобке пельменной.

К некоторому моему удивлению, Абрам согласился, встал из-за стола, но идти не смог. Когда с третьей попытки он поднялся с пола, к нам подлетел священник, схватил девицу за ухо и несколько раз ударил ее ногой в живот. Тут уж возмутился не только Абрам, но и я, и Степан Игнатьевич, и прочие посетители пельменной. Священника окружили плотным кольцом, явно собираясь бить, однако начать избиение человека в рясе никто первым не осмеливался. Батюшка, в первые минуты порядком перетрухав, довольно быстро пришел в себя и сказал, что, хоть его не далее как сегодня утром отлучили от церкви, он еще вполне обладает полномочиями предать всех присутствующих анафеме. Так как никто толком не понимал, чем грозит предание анафеме, священника все-таки начали бить. Но поскольку тот момент, когда точка кипения народного гнева достигала максимального градуса, уже миновал, били его как-то вяло и без особого удовольствия, поэтому очень скоро это занятие наскучило всем.

Батюшка, как только на него перестали сыпаться со всех сторон удары, неожиданно легко вскочил на ноги и стал благодарить своих истязателей за то, что они помогли ему достичь очищения, обеспечив страдание. При этом он повторял непонятное слово «катарсис» и обещал напоить всех шампанским.

Шампанского в пельменной не оказалось, тогда священник раскошелился на целый ящик портвейна, лично сдвинул три стола вместе и пригласил всех желающих разделить с ним застолье. Желающих оказалось ровно столько, сколько в пельменной на тот момент было посетителей. Я тоже присоединился. Отчасти из интереса, отчасти из-за того, что у меня денег оставалось совсем в обрез. Только тот загадочный незнакомец, дремавший за столиком, где сидел я с Абрамом и Степаном Игнатьевичем, остался недвижим. Я тогда усомнился было в том, что он вообще живой, но сомнение это быстро растворилось в мутных клубах хмельного дурмана.

* * *

Подробности общего застолья я помню довольно плохо. Отложился в моей памяти лишь бурный разговор Степана Игнатьевича со священником. Батюшка после третьего стакана портвейна стал доказывать, что бога нет, а есть только коллективное бессознательное. Степан Игнатьевич немедленно возмутился, полез было к батюшке с кулаками, но его остановили, и Степану Игнатьевичу пришлось доказывать свою позицию вербальным способом. Но с вербальным способом у него, в связи, очевидно, с немалой дозой выпитого, было туговато. Выпив что-то около полутора бутылок портвейна, Степан Игнатьевич разучился правильно выговаривать слова, и я лично из всей его речи понимал только нецензурные междометия, да и то не все. Отчаявшись объяснить священнику то, что хотел объяснить, Степан Игнатьевич рассердился и ударил бутылкой по голове первого попавшегося ему на глаза человека. Этим первым попавшимся оказался Абрам, который не только не пострадал от удара, но даже нисколько на драчуна не обиделся, даже после того, как Степан Игнатьевич обозвал его жидовской мордой и прямо обвинил в убийстве Христа. А тем временем батюшка, оказавшийся, несмотря на паскудный характер, довольно образованным человеком, во всеуслышание озвучивал христианские заповеди и тут же ловко трактовал их с точки зрения ницшеанства, страсбургского богословия, буддизма и религиозных мировоззрений сикхов. На третьей заповеди я все-таки уснул, а когда проснулся, с удивлением ощутил себя под столом в компании незнакомца — того самого, не просыпавшегося с момента моего появления в пельменной. Как выяснилось, сон меня нисколько не протрезвил — даже напротив. С величайшим трудом вскарабкавшись на стул, я застал за столом все ту же компанию во главе с витийствовавшим священником, который теперь рассказывал своим собутыльникам о традиции черного монашества на Руси. Абрам и Степан Игнатьевич уже не дрались, а, обнявшись, горько плакали и наперебой рассказывали друг другу о своей горькой судьбе.

— Эх, было бы, бля, бабло!.. — сокрушаясь, булькал Степан Игнатьевич. — По-другому было бы…

— Ни хера, хоть ты сдохни, — хрипел в ответ Абрам.

Ах как часто люди ведут себя безрассудно, неосмотрительно и глупо. «Ах, зачем глупо, неосмотрительно и безрассудно мы вели себя?» — стонут они, когда в большинстве случаев все-таки приходится расплачиваться за свою неосмотрительность, глупость и безрассудство..,

Предупреждали, предупреждали: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…»

Окружающий мир дрогнул и поплыл перед моими глазами. Мне показалось вдруг, что нет никаких Абрамов и Степанов Игнатьевичей. Два обнявшихся силуэта заколыхались, как туманные китайские драконы, и слились в один большой и двухголовый. Я засмеялся и, прогоняя видение, замотал головой с такой силой, что едва не потерял равновесие и не рухнул на пол.

— Нет в жизни счастья, — всхлипывал Абрам. — Ну нет, и все. Вот веришь, готов обменяться судьбой с первым встречным забулдыгой. Хоть вот с тобой… Да ты не обижайся, не обижайся… Только кто согласится? Никто… Потому что я сам забулдыга, да еще какой…

Тяжесть этих слов больно отозвалась в моем сердце, и мне стало так тоскливо, что я снова упал под стол.

— Веришь, — сказал я спящему незнакомцу. — С кем угодно согласился бы обменяться своей судьбой. С первым попавшимся забулдыгой… Ну, хоть с тобой…

Спящий шевельнулся и поднял голову. Несколько минут он смотрел на меня мутными глазами, а я смотрел на него и видел худую небритую физиономию; на лбу причудливый шрам, очертаниями напоминающий японский иероглиф; крылья так называемого породистого носа нервно подрагивали, а немного косящие зеленые глаза смотрели неожиданно пронзительно.

— Чего ты сказал? — хрипло переспросил незнакомец.

— Поменяться хочу своей судьбой с кем угодно, — повторил я, обрадовавшись тому, что хоть кто-то сегодня отозвался на мои слова и согласился на разговор со мной. — Потому что нет в моей жизни счастья. Одно горе.

— Горе?..

Незнакомец прокашлялся и завозился на полу. Усевшись наконец по-турецки, почти упираясь взлохмаченной головой в доски стола, он снова уставился на меня внимательным, совсем не пьяным взглядом. Странно был он одет — это я сразу заметил, хотя зрение мое решительно отказывало функционировать в привычном режиме. Предметы, на которые я смотрел, множились и расплывались, приобретая самые причудливые очертания. Например, вычурного покроя кафтан, надетый на незнакомце, я принял поначалу за длинную болоньевую куртку, а бутафорского вида ботфорты — за большие болотные сапоги. Впрочем, немудрено было ошибиться даже в трезвом состоянии — одежда незнакомца была сплошь запачкана грязью и с расстояния двух шагов, наверное, казалась просто бесформенными лохмотьями.

«Актер он, должно быть», — решил я, вспомнив своего приятеля Бунинского, ведущего артиста местного театра, который был известен всему нашему городу по одному-единственному вопиющему случаю. Играя в авангардной постановке «Балуя в Думе» главу Российского государства Владимира Путина, загримированный до абсолютного сходства с оригиналом Бунинский после спектакля наметил спрыснуть успех, но не утерпел и зарядился еще в антракте, вследствие чего в ресторан поехал в изрядном подпитии, да еще и забыв снять грим. Поначалу очень удивлялся, когда официанты и швейцары, завидев его, едва не падали в обморок. Надо сказать, что актер Бунинский всегда любил в нетрезвом виде пошуметь, но на этот раз вел себя более или менее сдержанно, начиная бесчинствовать не сразу после появления в ресторане, а постепенно, так что вышколенный персонал ресторана осознал свою ошибку только тогда, когда Бунинский принялся швыряться десертом в оркестр и поливать пивом ошарашенных посетителей.

— А ты кто? — спросил я. — Актер, что ли?

— Актер, — не стал спорить он.

— Прямо с репетиции сюда? — продолжал расспрашивать я.

Незнакомец промолчал.

— Горе, — повторил он. — Какое у тебя горе?

— С работы выгнали, — начал перечислять я, — жены у меня нет, жилья тоже нет и вообще… Жизнь не задалась. Эх… А тебя как зовут?

— Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый…

— А меня — Антон, — сказал я. — Меня, говорю, с работы выгнали. А ты где работаешь?

— Я по туристическому бизнесу. Путевки всякие…

— А говорил — артист, — вспомнил я.

— Ну и артист, пожалуй, тоже, — согласился незнакомец.

— А я вот тоже в детстве хотел артистом стать, — сказал я, с удовольствием поддерживая разговор. — Только ничего у меня не получилось. Сказали — лицом не вышел. Кроме того, никакого артистического таланта во мне не нашли. Хотя я в театральном училище полгода проучился. Веселое время было… Представляешь, как-то в нашу аудиторию, прервав занятие по цирковому искусству, зашли люди с нашей киностудии. Искали фотогеничных молодых людей на место ведущего… программы новостей, по-моему.., и я попал в число кандидатов. Здравствуйте, дорогие телезрители, — целую неделю и на учебе и дома репетировал я, и мне казалось, что получается внушительно и красиво, как у внушительных и красивых дикторов центрального телевидения, — в эфире новости дня… Только никуда меня, конечно, не приняли. И вообще из театрального скоро выперли… А потом отовсюду почти выгоняли, куда бы я ни поступил… Эх, жизнь…

— Паршивое настроение? — осведомился незнакомец.

— Паршивое, — согласился я.

— Тогда выпей.

Он сунул правую руку себе за пазуху, покопался и вытащил небольшую плоскую темную бутылку вроде той, в которую фасуют поддельный коньяк «Белый аист». И протянул бутылку мне.

Пить мне больше, честно говоря, не хотелось, но ради поддержания беседы я принял из рук незнакомца бутылку и отхлебнул немного, заранее сморщившись. Однако жидкость, которую я пригубил, ни вкусом, ни запахом не обладала, зато была прохладна, так что я выпил едва ли не всю.

— А это что? — спросил я. — Бражка, что ли?

— Бражка, — снова согласился он, бережно пряча бутыль за пазуху.

Я кивнул и вдруг замер с открытым ртом, у меня сильно закружилась голова — так, что я повалился на бок и не упал только потому, что привалился спиной к ножке стола.

— Забористая штука, — хотел проговорить я, но ничего проговорить не смог. Зрение мое померкло медленно, как свет театральных ламп, в ушах зазвучала траурная, но в то же время торжественная музыка, и сам я будто погрузился в теплую воду. Я даже не испугался, решив, что снова засыпаю. Только удивился, когда в мое небытие нырнул Абрам. Рассекая тьму лучами своих электрических глаз, он, похожий на громадную глубоководную рыбу, подхватил меня на спину и куда-то повлек.

— Пусти, — попросил я.

— Не могу, — пробулькал Абрам. — В связи с создавшейся сложной международной обстановкой.

— При чем здесь международная обстановка? — снова спросил я.

На это Абрам мне ничего не ответил.

* * *

Когда-то я был писателем. И, представьте себе, писал. И меня даже издавали. Началась моя творческая карьера пять лет назад — неожиданно, а относительно недавно закончилась — печально. Тогда, пять лет назад, я жил в общежитии, поскольку учился на дневном отделении филологического факультета местного университета. Много читал классику, которую должен был читать по программе, и литературу последнего десятилетия двадцатого века. Одолев несколько произведений современных писателей с пышными, но абсолютно незапоминающимися фамилиями, я подумал, что могу не хуже. И, с детства уважая фантастические романы, решил тоже написать фантастический роман. Притом не просто отвлеченную историю о космических тарелках или псевдосредневековых воинах, а нечто такое приятное как можно более широкому кругу читателей, к тому же качественное и сдобренное солидной порцией юмора и жизненного опыта, которым, как я считал тогда, обладал в полной мере.

Сюжет и краткое содержание романа, на профессиональном сленге это, кстати, называется одним словом — синопсис, я придумал буквально за полчаса.

Образ главного героя своего романа я создавал, учитывая самые последние веяния народной литературы, а имя ему дал — Никита. Мне с детства нравилось это имя в отличие от собственного, которое любой невоспитанный и мало-мальски сведущий в стихосложении человек неизменно рифмовал с резиновым изделием номер два.

Итак, главный герой Никита, являющийся бойцом одной из бандитских группировок, решает коренным образом изменить свою жизнь. Другими словами, выйти из преступного сообщества. Толчком для этого послужила любовь девушки, которой для остроты интриги я придал характеристики человека из совершенно чуждой главному герою социальной группы — интеллигенции. Бывшие товарищи главного героя такого паскудства с его стороны перенести не могут и договариваются Никиту с его возлюбленной истребить. Бандиты нападают на влюбленных темной ночью на улице. Никита успевает накостылять двум-трем нападавшим, бросается за своей девушкой, которую волокут к машине, но сам получает кастетом по голове.

Сочинить такую завязку для меня не составило ни малейшего труда, поскольку ничего я не сочинял, а только записал, постаравшись не перепутать первое с десятым, то, что привык видеть в телевизионных сериалах соответствующей тематики. Это потому, что я был тогда юн и полагал, будто современный читатель, развернув для интереса мою книжку, не закроет ее тут же, а, пробежав глазами первые несколько абзацев, сразу войдет в привычный мутноватый фарватер криминального чтива. А дальнейшее повествование я решил перевести в область фантастическую, но, конечно, постепенно, а не сразу. И вот приходит в себя мой Никита уже на тюремных нарах. Решает, что его повязали подъехавшие менты, а рана на голове не опасна, тем более что в связи с ней никакого дискомфорта он не ощущает. Однако общение с сокамерниками, которые все бандиты, заставляет его задуматься. Они все из разных городов. Никого из них Никита не знает, хотя имя одного кажется ему знакомым.

Сокамерники тоже в недоумении. Оказались они все в одной камере при довольно странных обстоятельствах — после того, как потерял сознание в разгаре разборки, после того, как задвинул лошадиную дозу героина, ну и так далее. Находятся они в камере довольно давно, хотя точно сказать не могут — сколько времени. Их не кормят, не водят к следователю, ни на какие их стуки в дверь не отвечают, окно зарешечено и закрыто намордником так, что из него ничего не видно. Голод они ощущают, но слабый. Вообще обитатели камеры и главный герой в том числе приходят к выводу, что их подвергают особого рода прессовке. Неожиданно один из них, тот самый, имя которого Никите показалось смутно знакомым, в то время, пока другие спят, исчезает. Он больше не появляется, а Никита вдруг вспоминает давнишний мельком слышанный разговор о том, что этот человек вроде как недавно убит в одной из разборок.

Разъяснить эту загадку он не может — человека-то больше нет.

Никита мой, безусловно, беспокоится о судьбе своей девушки. Устав беспокоиться, засыпает, а проснувшись, вновь ощущает себя идущим по длинному тюремному коридору в строю таких же, как он, заключенных. Он поражается резкой смене декораций, но вдруг его внимание привлекает один из его соседей по строю — тот бандюга, с которым он схлестнулся в последнем смертельном бою. Вне себя, Никита на него бросается, избивает, требует, чтобы тот сказал ему, что случилось с его девушкой, но тот вообще ничего не говорит, а неизвестно откуда появляются огромные страшные двухголовые мужики — ифриты — и хватают Никиту. Вконец обалдевший от такого поворота событий, он вновь теряет сознание.

В очередной раз Никита приходит в себя и видит, что находится в клетке, подвешенной на гигантском дереве. Расстояние до земли такое, что внизу не видно ничего, кроме густого тумана.

Тут Никите ничего другого не остается, как прийти к выводу, что он просто-напросто сошел с ума. В этом мнении он утверждается полностью, провисев какое-то время в клетке, и поэтому появление маленького крылатого человечка воспринимает почти совершенно спокойно.

Маленький крылатый человечек, который, по всей видимости, пролетал мимо и заинтересовался узником, представляется странствующим полубогом и завязывает с Никитой разговор. Из разговора Никита узнает, что он вовсе не сошел с ума, а умер. И камера, куда он попал сначала, что-то вроде одной из бесчисленных ячеек приемника-распределителя загробного мира, которому придали форму привычного для Никиты и людей, сходных с ним по образу жизнедеятельности, места. После того как Никита дождался своей очереди, его отвели бы на пункт распределения, где он получил бы направление на какую-либо должность в структуре собственно загробного мира. Но Никита нарушил стройный порядок и был за это наказан — на неопределенный срок подвешен на дереве в клетке.

Далее, крылатый полубог рассказывает Никите о системе миров, в один из которых Никита попал. Загробные Миры представляют собой непрерывную бесконечную цепь. То, чем все управляется, находится где-то далеко от этого мира, а где именно, не знает вообще никто. Чтобы было проще, крылатый полубог взял за точку отсчета мир, где они с Никитой сейчас находятся. Этот мир — место загробной жизни землян и существ, населяющих некоторые измерения, где условия жизни сходны с земными. В следующем по цепи мире люди также присутствуют, но в меньшем количестве, потому что условия там для них не совсем привычны, но безопасны, так как вошедший в мир естественно приспосабливается к новой среде обитания — закон Загробных Миров. Короче говоря, основную концепцию этой теории я содрал у Желязны — чем дальше, тем страннее тени; чем дальше по цепи, тем непривычнее для землян.

Крылатый полубог становится одним из постоянных героев, спутником Никиты, так как может абсолютно свободно перемещаться по мирам. Он же, этот крылатый полубог, освобождает Никиту и спускает его вниз. Я долго ломал себе голову, как же назвать этого самого полубога, чтобы имя его и смешно было, и при сотом прочтении не вязло до тошноты в зубах. Но толком ничего придумать не смог, пока ко мне в комнату случайно не заглянул комендант общежития, в котором я проживал тогда, и не попросил сходить в ближайший магазин и взять пиво в долг, потому что ему самому уже не дают, а взамен, как самый настоящий могущественный бог, обещал все что угодно. Фамилия коменданта была одной из самых распространенных в моем городе — Полуцутиков, поэтому я, не думая больше, назвал крылатого полубога полуцутиком, сходил за пивом и засел описывать выдуманный мною дивный потусторонний мир. Дело пошло у меня гладко. Как, наверное, и все молодые люди, был я окружающей действительностью не удовлетворен, и потусторонний мир в моем романе все больше и больше обретал свойства утопического государства, где граждане покойники, прожив законную жизнь, получают возможность после смерти существовать так, как им вздумается, проще говоря, наверстывают то, что не удалось им при жизни.

На протяжении оставшейся части романа Никита и его новый приятель какое-то время вместе бродят по миру, крылатый полуцутик поначалу относится к Никите как к своей новой игрушке: подставляет его в разные комические и не очень ситуации, иногда помогая выпутываться. Но потом сам попадает и, будучи спасен Никитой, меняет свое к нему отношение почти на дружеское. Никита формулирует свою цель — вернуться обратно на Землю, найти девушку и жить нормальной жизнью, потому что, будучи на Земле, не приемлет ту пародию на жизнь, которую видит здесь. Крылатый говорит ему, что это совершенно невозможно. Разве что если Никите посчастливится добраться до того, чем все управляется, и решить свой вопрос, но и этого никак нельзя. Перемещаться между мирами он не может, так как вне закона в этом во всей цепочке миров. Но Никита выходит на старых знакомых, и после смерти оставшихся бандитами, и они после ряда перипетий контрабандой переправляют его в следующий мир. Здесь людей и человекоподобных существ совсем мало. Никита остается один, так как крылатый отлетел. Он проклят, и за свои грехи перед другими богами сослан скитаться по Загробным Мирам и постоянно находиться при Никите не может.

Никита предпринимает несколько попыток пересечь границу и этого мира, но у него ничего не получается. Тогда он совместно с вернувшимся крылатым разрабатывает план захвата в заложники правителя этого мира. Крылатый, обожающий всяческие авантюры, говорит ему, что условием выкупа может стать пропуск для Никиты в следующий мир, но Никита втайне надеется, что то или тот, чем все управляется, обратит на него свое внимание и Никита сможет попросить вернуть его обратно. В конце концов план им почти удается, но в самый последний момент проваливается. Крылатого как полубога отпускают с миром, а бедного моего главного героя представители местной госбезопасности готовят к суду. Никита думает, что болтаться теперь ему веки вечные в клетке, но специально собранный по такому вопиющему случаю совет нескольких миров приговаривает его к длительной ссылке в отдаленный и специально приспособленный для подобных целей мир. К удивлению Никиты, в том мире, по земным меркам, оказывается совсем неплохо. К тому же теперь Никита забрался довольно далеко и полон решимости продолжать начатый путь.

Вот так. В конце романа я задумал поставить многозначительное «продолжение следует…», с тем чтобы потом не утруждать себя созданием другой концепции, а продолжать разрабатывать уже имеющуюся, благо она меня во многом устраивала.

Итак, я выменял у своего сокурсника за годовую подшивку конспектов по старославянскому языку разваливающуюся печатную машинку «Листвица» и примерно через месяц, работая в основном по ночам, выдал на-гора роман объемом в несколько сотен страниц печатного текста. Вернее, не совсем роман, а довольно бессвязную, хоть и веселую болтовню на не вполне веселую тему: о смерти человеческой, то есть о приключениях своего лирического героя на бескрайних просторах Загробных Миров. Подобная идея, как я уже говорил, показалась мне крайне оригинальной. Закончив работу, я продал печатную машинку «Листвица», на вырученные деньги перевел свое произведение в электронный формат и разослал копии по всем столичным издательствам, адреса издательств я узнавал на книжных развалах, когда, делая вид, что собираюсь купить книгу, на самом деле прочитывал последнюю страничку, где сообщаются обычно сведения об авторе, технические характеристики издания и собственно координаты издательства.

Ответа ни от одного издательства я, как водится, не получил. Совсем я было хотел отчаяться и, конечно, отчаялся, если бы судьба не свела меня с самым настоящим заслуженным коммерческим автором, который, проливая бессонными ночами на бумагу капли творческого пота и литры хромолитографической крови, ежемесячно публиковал очередное свое произведение. Я поинтересовался секретом его успеха, и автор великодушно свел меня с фирмой-посредником. Фирма-посредник охотно взяла мой роман, дала взамен немного денег и быстренько определила рукопись куда-то. И вот меньше чем через полгода я уже держал в руках толстую книжку в яркой суперобложке с шикарным грифом на корешке — «Бестселлеры юмористической фантастики». Это был мой триумф! Правда, больше никаких денег за публикацию я не видел, презентации по поводу удачного дебюта мне никто не устраивал, в газетах объявления о появлении нового дарования я не нашел, как ни искал, фамилия на обложке была не моя, и фотография на форзаце тоже. Так что никто из моих знакомых не верил, что книжку написал я. Но это все были, разумеется, пустяки. Я успокоил себя тем, что многие писатели пользуются псевдонимами, а деньги и мирская слава меня всегда интересовали очень мало. Главное — я мог теперь подойти к первому попавшемуся книжному развалу, взять в руки тяжеленькое и приятно холодное издание, небрежно пролистать и положить на место со словами:

— Надо же, какое бездарное оформление… В следующий Раз ни за что не отдам рукопись этим халтурщикам… — и с Достоинством удалиться.

Вдохновленный успехом, я засел за новое произведение. Фирма-посредник вскоре разыскала меня сама. Я подписал договор, по которому обязывался сдавать каждый месяц новое произведение, а фирма в свою очередь обещала платить мне что-то вроде зарплаты. Да, по тем временам деньги совсем неплохие.

Но период везения продолжался недолго. Года три. Мой герой путешествовал по Загробным Мирам на протяжении пятидесяти двух книг, после чего созданный мною сериал прикрыли как изживший самое себя, и я прогорел. В отличие от того самого коммерческого писателя, моего, так сказать, крестника. Он собственноручно разработал модель идеального романа, легко членимую на ключевые эпизоды: «завязка», «интрига», «любовный треугольник», «пример противостояния героя окружающей среде» и более мелкие кусочки «драка», «погоня», «внутренний монолог №1», «внутренний монолог №2», «объяснение в любви», «временное торжество злодея»… Создал таблицу взаимозаменяемых эпитетов, метафор, имен собственных и афоризмов. Короче говоря, довел технологию создания романа до довольно простого процесса соединения в произвольном порядке уже существующих абзацев текста по созданной им же общей схеме среднестатистического современного произведения. Теперь, для того чтобы написать полнообъемный роман или повесть в любом жанре, у него уходило два-три дня. Писатель процветал, а меня перестали публиковать, фирма-посредник прекратила выдачу денег и посоветовала из фантаста переквалифицироваться в, например, мастера детективного или приключенческого романа. Или хотя бы найти для эксплуатации новый сюжет. Я честно пытался, но ничего у меня не получилось. Видимо, идея созданного мною на страницах бесчисленных произведений загробного мира, где умершим позволено все, чего не было позволено в мире живых, так прочно оккупировала мое сознание, что ни на какую другую тему я творить не мог. Фирма-посредник разорвала со мной отношения.

Армия мне не грозила, так как, не имея прописки, я в списках военкомата не значился. Тетка Нина предоставила мне угол в своей однокомнатной квартире и безропотно делила со мной однообразные и невкусные старушечьи обеды. Когда престарелая тетка надолго уезжала в деревню к своей не менее престарелой золовке, я на время ее отсутствия возобновлял давно перешедшие в вялотекущую стадию секретные интимные отношения с соседкой Катериной, некрасивой, а потому незамужней и бездетной женщиной, проживающей этажом ниже с родителями-иждивенцами и братом-инвалидом.

Я еще год помыкался без работы, пробавляясь копеечными репортажами в местной газетке, которая не брезговала и десятистрочными информациями о случаях бешенства среди бродячих городских собак или юбилеях мелких чиновников городской администрации, потом решил навсегда оставить творчество и поступил на службу — вторым заместителем редактора отдела доставки бесплатной газеты «Рекламный тилибом в каждый дом». Вот тогда-то меня и поразила странная болезнь, которой я, не обращаясь к медицине, самостоятельно дал название — избирательная ретроградная амнезия. А следствием течения болезни стали все вышеописанные, а также нижеприведенные события.

 

Глава 2

А свет в конце тоннеля ты видел? — Нет, — ответил сторож Семенов. — Не видел. Видел, как тараканы по плинтусам бегают.

— А жизнь промелькнула перед глазами?

— Это — да. Жизнь промелькнула. С самого начала. Как папка мне велосипед купил, как я три раза в пятом классе на второй год оставался. Как восемь месяцев в колонии сидел, как на Люське женился и как потом едва под трамвай не угодил, когда от нее убегал…

— Страшно было?

— Последнее, что я запомнил, — сказал сторож Семенов, — это как доктор говорит — мы его потеряли. Меня, значит.

— Тебе операцию делали? — осведомился внимательно слушавший охранник Леонид Переверзеев, которого все называли просто Ленчик.

— Нет, — помотал головой сторож Семенов. — Только еще везли на операцию. Я с каталки упал. Башкой треснулся, ты себе не представляешь. Главное — все сначала видел, слышал и ощущал. Как врачи вокруг меня суетились, как обратно на каталку втащить пытались… Не сразу у них это получилось, надо сказать. Я же тяжелый…

Ленчик хмыкнул, окинув взглядом Семенова. Семенов всю жизнь проработал тренером по дзюдо в женской гимназии и габариты имел соответствующие. Выйдя на пенсию, Семенов по знакомству устроился сторожем в морге городской клинической больницы номер один и считал, что ему здорово повезло. Работы, считай, никакой. Хочешь, спи, хочешь, пей — вверенное помещение все равно вряд ли кому придет в голову ограбить, да и охраняемые жмурики разбежаться тем более не могут. Семенов блаженствовал, бездельничая круглые сутки, но все равно часто долгими бессонными ночами вспоминал женскую гимназию. Охранник Ленчик, заходя на смену, дожидался того часа, когда персонал больницы отправлялся по домам, а больные засыпали неспокойным сном; наскоро делал обязательный обход территории, затем на всякий случай замыкал провода сигнализации, запирал входные двери и направлялся в комнатушку сторожа Семенова, прихватив с собой бутылочку, а то и две. С Семеновым Ленчик нескучно проводил время до самого утра, попивая принесенную водку и слушая рассказы пенсионера о былом. Особенно нравилось Ленчику, когда Семенов, захмелев, вскакивал со своего топчана и, размахивая руками, показывал, каким приемам он подвергал воспитанниц, дабы разжечь в них непристойную страсть к собственной персоне, Ленчик, несмотря на то что работал охранником, был робок, хил и немолод. По этой, кстати, причине от него на протяжении последних десяти лет Ушли одна за другой три жены, и ему, три года проживавшему в полном одиночестве, вовсе невыносимо было слушать Россказни престарелого сладострастника, но не слушать Семенова Ленчик не мог.

— Это, понимаешь, мой метод такой, — возбужденно вращая глазами, пыхтел Семенов. — Выглядываешь себе девушку пофигуристей, два дня увиваешься вокруг нес — типа, выделяешь из основной массы учениц, потом назначаешь время для индивидуальных занятий. А дальше все просто… Закрываешь гимнастический зал на замок, стелешь маты на пол и поехали. Берешь ее вот так… — Семенов обеими руками обхватывал одну из находящихся в комнатушке табуреток, — и р-раз! Опрокидываешь голубушку на себя. И лежишь на спине — типа, ушибся. А фифа на тебе лежит. Встать она не может, потому что я из захвата ее не выпустил, да и не хочет. Лежит, смущается…

— А почему не хочет-то, почему? — вскрикивал взволнованный Ленчик. — Почему смущается?!

— А потому что понимает уже что к чему, — отвечал Семенов, выпуская из объятий табуретку. — Я в карман штанов всегда банан клал. Или огурец побольше. Безотказный метод! Ни разу не ошибся. Ни одна краля жаловаться на меня не побежала. Как огурец нащупает, так покраснеет сначала, а потом ерзать начинает. Я тут на психологию давил. Гимназия, где я работал, была как это?.. Престижная. Девки в ней учились в основном козырные. Те, которых готовили на поступление в Москву. На дипломаток всяких учиться. Ну а когда девка к такому будущему готовится, то родители ей личной жизни не позволяют. Не говоря уже об интимной. А я, так сказать, являлся бесплатной отдушиной. Эх, жизнь была! — Семенов тяжело опускался на свой топчан и светлел лицом. — Как султан — каждый день индивидуальные занятия. На бананы, конечно, много денег уходило…

— А без них?

— А без них нельзя, — вздыхал Семенов. — Мой метод предполагал — сразу ошеломить. Как Суворов говорил — быстрота и натиск… Давай, кстати, еще выпьем. За Суворова.

— За Суворова не получится, — вздохнул Ленчик, — закусон кончился. Я без закусона не могу. Печень.

Семенов поставил свой стакан на дощатый ящик, служивший ему столом.

— Н-да, — проговорил он, — без закусона хреново. Смотаться, что ли, в круглосуточный на углу?

— Я схожу, — с готовностью поднялся с табуретки Ленчик. — Чего купить?

— Сосисок и пару бомж-пакетов.

— Сосисок и пару… чего?

— Бомж-пакеты, — повторил Семенов. — Не знаешь, что ли? Китайская лапша быстрого приготовления. «Анаком» называется.

— А-а… — сказал Ленчик, — знаю. — И совсем собрался было уже уходить, как вдруг Семенов его остановил:

— Отставить. Я вспомнил, у меня в мертвецкой колбаса нарубленная лежит. С завтрака еще осталось. Так что далеко ходить не надо. Смотайся в мертвецкую, притащи хавчика…

Ленчик передернул плечами и покосился на оклеенную газетами стену, за которой, как он знал, зловеще поблескивают в больничном полумраке металлические двойные двери хранилища трупов. Ленчик, как и всякий нормальный человек, особой приязни к мертвым телам не испытывал, а испытывал вполне объяснимый страх перед могучей силой, превращающей разумных индивидов в безмолвные и бесполезные манекены, но Семенову свою боязнь никогда не выказывал, опасаясь потерять расположение сторожа.

— Ага, — сказал Ленчик. — Пойду. А где там?.. Чтобы мне не плутать.

Семенов задумался.

— Как войдешь, — сказал он, — сразу налево. По левому Ряду. Там два мешка с расчлененкой, вчера привезли, в чемодане из реки выловили. Вот за расчлененкой свободный стол стоит — колбаса там и есть… Ну, еще нога чья-то. Она из мешка выпала, а тетя Дуся, когда полы мыла, ее на стол и сунула. Усек?

— Усек, — внутренне содрогнувшись, ответил Ленчик. Сторож Семенов кивнул и потянулся за сигаретами. Поняв, что дополнительных инструкций не будет, Ленчик отправился за колбасой.

Двери трупохранилища были не заперты. Семенов, кроме старого списанного сейфа, где у него хранилась водка, никогда ничего не запирал, считая лишним. Ленчик толкнул двери и, втянув голову в плечи, вошел в промозглое темное помещение. Длинные столы, похожие на надгробия, высились в полумраке. На столах бесформенно громоздились лиловые тела. Накрывать трупы простынями, как положено по инструкции, Семенов тоже считал лишним, хотя нужное число простыней исправно получал, относил тете Дусе, а тетя Дуся умело с них сводила кислотой больничные клейма. После этой процедуры тетя Дуся переправляла простыни себе домой и шила из них постельное белье, с продажи которого Семенов получал свой процент.

— Едрена бабушка, — поежившись, пробормотал Ленчик. Тишина в трупохранилище стояла какая-то необыкновенная — напряженная, будто живые, как вот и Ленчик случайно забредшие сюда, в любой момент могли ожидать, что трупам надоест стыть без дела на столах и они, расправив затекшие члены, встанут, чтобы прогуляться. Был ведь такой случай в прошлом году. Привели в хранилище студентов из мединститута, подвели к трупу и стали показывать, как правильно отрезать человеку голову. А труп, как только скальпель коснулся шеи, вздрогнул, открыл глаза, сел на столе и попросил закурить. Преподавателя хватил удар, четверо студенток лишились чувств, а у одной из них случился выкидыш. Даже в газете писали об этом. Летаргический сон, говорят. А тот, которому голову чуть не отрезали, вроде бы собирался в суд подавать на администрацию клиники, но не пел и попал под автобус и оказался на том же самом столе только уже в окончательно мертвом виде.

Припомнив все это, Ленчик решил свет не включать. Кто его знает… не дай бог еще что-нибудь случится… Мало ли летаргических товарищей в городе живут…

Ленчик шагнул через порог. Двери с грохотом захлопнулись за его спиной. Испугавшись грохота, Ленчик шарахнулся вперед и налетел на каталку, крепко приложившись коленом о металлическую ось. После столкновения охранник взвыл, а каталка унеслась куда-то в темноту и, уже невидимая, гулко ткнулась в противоположную стену.

— Спокойно, — самому себе сказал Ленчик. — Чего я так разволновался? Сейчас колбасу возьму и вернусь. Блин, а сам Семенов не мог сходить? Обязательно меня посылать надо было…

Учитывая инструкции сторожа, Ленчик свернул налево, отсчитал от начала два стола и остановился перед третьим.

Если близ дверей хоть какой-то свет выбивался из щели, то в глубине трупохранилища было совершенно темно. Едва только можно было различить очертания стола. Ленчик осторожно положил ладони на поверхность стола и обжегся о холодный металл.

Постанывая от неприятного холода, охранник пошарил руками по столу, нащупал что-то, что вполне могло оказаться батоном колбасы, но при дальнейшем изучении оказалось отрезанной человеческой ногой — холодной и застывшей.

Истерически выругавшись, Ленчик зашвырнул ногу в темные глубины трупохранилища и долго вытирал вспотевшие ладони о форменные штаны. Потом наконец, справившись с охватившим его омерзением, продолжил свои поиски и нашел-таки колбасу, порубленную на куски и завернутую в газетку.

Охранник схватил сверток под мышку и поспешно направился к выходу. Остановился и облегченно вздохнул только тогда, когда оказался у самых дверей.

И тут же испуганно подпрыгнул. Ему показалось, что там, в мглистых и холодных закоулках трупохранилища, куда улетела отрезанная нога, кто-то копошится.

«Крысы?» — непроизвольно подумал Ленчик, нащупывая на бедре кобуру, в которой вместо пистолета хранились складная походная ложка и маленький походный стаканчик.

Шорох нарастал. Потом что-то негромко стукнуло, и все смолкло.

— Крысы, наверное, — неуверенно проговорил Ленчик, но подтвердить или опровергнуть свое предположение не спешил. Пятясь, он задом открыл двери и выскользнул в скудно освещенный коридор.

«Семенову ничего говорить не буду, — решил Ленчик, шагая по коридору в направлении к лежащему на полу прямоугольнику желтого света, падающего из открытой двери в комнатушку сторожа. — Ничего говорить не буду. А то он еще устроит карательную экспедицию… А я в трупохранилку больше не пойду. Ну его к черту… Все-таки страшно там. Да и крыс я не уважаю. Не говоря уж о покойниках…»

* * *

Сторож Семенов давно разлил водку по стаканам и, ожидая Ленчика, от нечего делать, листал валявшуюся у него в комнатушке газету. Газета была позавчерашней, Семенов читал ее в первый раз, так как вообще не имел привычки регулярно знакомиться с новостями, предлагаемыми масс-медиа. Когда охранник вошел в комнату, Семенов сложил газету и переложил ее себе на колени.

— Нашел колбасу? — осведомился он. Ленчик кивнул.

— А чего такой бледный?

— Воздух спертый, — поспешно ответил охранник.

— А-а… — неопределенно протянул Семенов, развернул сверток и двинул к Ленчику стакан. — Давай.

Ленчик залпом выпил водку и поднял глаза на сторожа. Тот чавкал колбасой.

— А ты что же? — утерев рот, спросил он Ленчика. Охранник посмотрел на колбасу и внезапно вспомнил ощущение мертвой плоти в руках.

— Нет… — едва сдерживая тошноту, сказал Ленчик. — Что-то не хочется…

Семенов пожал плечами.

Ленчик несколько минут сидел молча, прислушиваясь к ощущениям внутри собственного желудка, потом все-таки решился.

— Слушай, — поинтересовался он. — А крысы у тебя есть?

— В трупохранилище? — переспросил Семенов, отправив в рот очередной кусок колбасы.

— Ага.

— Да вроде нет, — ответил Семенов. — А раньше были. Тетя Дуся кота своего приносила, так они и кота сожрали за милую душу. Потом отравой в подвале посыпали — и все. Крысы пропали. Да, кстати! Вот смотри, что я тут вычитал…

Сторож развернул на коленях газетку.

— Местная, — сказал он. — Слушай, что пишут. В одном городском рекламном агентстве «Попкорн» ЧП случилось… «Попкорн» знаешь? Агентство, которое принадлежит Андрееву — меценату известному, про которого говорили, что он новым мэром нашего города станет. Ты слушай, слушай… Водка все равно закончилась…

Ленчик слушал.

* * *

В рекламном агентстве «Попкорн», принадлежащем Андрееву, в тот злосчастный день творилось с самого утра нечто невообразимое. Точнее, не с самого утра, а по удивительному совпадению — с того самого момента, как в агентство по факсу переслали оригинал-макет газетного объявления, которое немного только надо было подправить и немедленно запустить на газетные полосы.

Впрочем, когда все началось, никто ничего особенно страшного не заметил. Главным образом потому что было не до того. В офисе постоянно, то появляясь, то исчезая, крутился удивительно маленького роста молодой человек в кожаном пиджаке и кожаных брюках. Человек этот называл себя Гариком, требовал от сотрудников «Попкорна» беспрекословного подчинения и беспрекословное подчинение получал, так как факс от начальника Андреева не только содержал заказ, который, кстати говоря, исходил от этого самого Гарика, но и устные рекомендации слушаться заказчика. Гарик сразу дал понять, что с Андреевым он на короткой ноге, знает его с детства и что Андреев доверяет ему, как родному, но так как Гарик советы давал самые бестолковые, то утро у сотрудников «Попкорна» выдалось суматошное, трудное, и никто не обращал особого внимания на то, что под ногами в рабочих кабинетах пару раз шныряли крупные крысы.

Крысы появлялись в «Попкорне» примерно раз в год из располагавшегося на первом этаже здания продуктового склада. В таких случаях Андреев звонил заведующему склада, тот своему начальству. Крыс травили, и все шло своим чередом до следующего нашествия.

Но сейчас это нашествие было явно внеочередное. Только-только у сотрудников агентства появилась свободная минутка, так оригинал-макет был закончен, а заказчик Гарик куда-то опять исчез, из приемной начальника Андреева с визгом прибежала секретарша— и сообщила, что две громадные крысы только что сожрали ее бутерброд с повидлом из греческих яблок. Кто-то из компьютерной пошел прогонять хвостатых нахалок и прогнал. Затем снова явился Гарик, ужасно разозленный тем, что его объявление нельзя пустить в газетный набор немедленно, и про инцидент забыли.

Крысы на время притихли, а может быть, их просто не замечали, потому что Гарика осенило довольно глупой идеей размножить объявления на листочках в невообразимых количествах и расклеить по столбам на территории Волжского района. Как Гарику ни объясняли, что это не престижно и никто так не делает, он ничего слушать не хотел. Угрожая Андреевым, он набрал себе помощников и, быстро размножив и откопировав что хотел, поехал на трех машинах в Волжский район.

И тут началось.

Откуда-то непонятно откуда крысы появились в совершенно фантастическом количестве, и не просто крысы, а какие-то сумасшедшие крысы, с неоправданной яростью бросающиеся на провода, бумаги и в мгновение ока и то, и другое изгрызающие в пыль.

Первой капитулировала женская часть рекламного агентства «Попкорн» во главе с той самой секретаршей, уже заходящейся в истерике и кричащей что-то о конце света. Женщины просто покинули агентство, как крысы тонущий корабль… то есть крысы как раз остались.

Ребята-компьютерщики поначалу пробовали бороться с невиданным нашествием, но после того, как троих крысы покусали так сильно, что пришлось вызвать неотложку, вынуждены были отступить.

Звонили в МЧС, но оператор посоветовал обратиться в санитарную службу. Позвонили и в санитарную службу, но там, судя по всему, их вызов не приняли как срочный и, соответственно, приехать не спешили.

А крысы уже полностью хозяйничали в конторе. Никто не смел им помешать, и сотрудники «Попкорна», сгрудившиеся на крыльце, молча бледнели, прислушиваясь к шуршанию и писку за плотно закрытой дверью.

Потом кто-то, быстрее других оправившийся от потрясения, вспомнил про продовольственный склад и позвонил заведующему склада с просьбой сделать хоть что-нибудь или хоть что-нибудь посоветовать, крысы-то со склада зашли, больше неоткуда. Заведующий возмутился и сказал, что крыс они травили только на прошлой неделе, а новое поголовье поспеет еще не скоро. Ну, может быть, два-три крысеныша и остались, но уж точно не целое полчище, как орали ему в трубку перепуганные «попкорновцы», и нечего тут бояться двух-трех. Ах, их больше? Ну так у страха глаза велики.

Так ничего и не сумев объяснить заведующему склада, сотрудники «Попкорна» от бессильной злобы нахамили тому и пообещали склад спалить. Заведующий положил трубку.

Больше делать было нечего, а делать надо было что-то, потому что крысы, судя по рвущимся из-за закрытой двери утробным звукам, разошлись вовсю. Позвонить начальнику Андрееву почему-то никому не пришло в голову, тем не менее, посовещавшись, «попкорновцы» решили послать своего охранника Митю к охраннику склада Русланычу с целью выпросить у того немного крысиного яда, если осталось с прошлой недели.

Охранник Митя к охраннику Русланычу пошел до крайности возбужденный непристойным поведением крыс и недостойным поведением заведующего продуктовым складом, поэтому ничего удивительного не было в том, что Митя с Русланычем просто подрались, а подравшись, схватились за служебные пистолеты.

Когда раздались первые выстрелы, попросту обезумевшие от такого вала событий сотрудники «Попкорна» стали звонить в милицию. Милиция приехала довольно скоро, но ни охранника Митю, ни охранника Русланыча на месте происшествия не обнаружила и поэтому усомнилась в факте самого происшествия. Сотрудники «Попкорна» опешили, а сотрудники милиции посоветовали им больше не беспокоить органы охраны правопорядка глупыми звонками. С тем и отбыли.

Кошмар, однако, начинал нарастать. Уже помимо сотрудников «Попкорна» под окнами рекламной конторы стали собираться зеваки, таращившиеся на вылетающие из окон стекла вместе с рамами и мелко-мелко перегрызенными кусочками бумаги, пластмассы и прочего…

Разгоравшуюся панику усилило появление охранника Мити и охранника Русланыча, которые заявились спустя час после того, как исчезли, оба в доску пьяные, и заявили о том, что помирились, так как оба настоящие мужчины и могут за себя постоять, не то что некоторые хлюпики-интеллигенты.

Кто-то из стоящих на крыльце хлюпиков-интеллигентов предложил новоиспеченным приятелям доказать свою доблесть на деле и кивнул на закрытую дверь, откуда доносился писк и скрежет бесчисленных тварей.

Охранники хотели было ускользнуть так же незаметно, но во второй раз у них это не получилось. Их дружно заклеймили позором, и когда они оба, Митя и Русланыч, пристыженные и доверху наполненные пьяной отвагой, решили с пистолетами на изготовку ворваться на территорию оккупированной крысами рекламной конторы — вдруг оказалось, что врываться вовсе не нужно.

Крысиное нашествие кончилось так же неожиданно, как и началось.

Сотрудники рекламного агентства «Попкорн» робко и боязливо, подталкивая впереди себя охранников Митю и Русланыча, вошли в коридор родной фирмы.

О, какое ужасное зрелище представилось им!

Все бумаги, которые находились в конторе, были изорваны острыми когтями и искромсаны острыми зубами в клочья. Уцелели только счета и деньги, и то благодаря тому обстоятельству, что лежали за металлической дверью в бронированной кабинке конторской кассы. Помещение кассы — единственное, надо сказать, что уцелело после этого дьявольского налета. А все остальное… про все остальное даже и говорить нечего. Стекла выбиты, столы и стулья перевернуты. Как, кстати, мелкие в общем-то животные — крысы — могли перевернуть столы и стулья? Непонятно. Непонятно было также, как крысы умудрились разбить абсолютно все бьющиеся и небьющиеся электрические приборы: от лампочек в патронах до массивных компьютерных мониторов? Да и системные блоки валялись на полу покореженные, с вывернутыми наизнанку сверкающими внутренностями. И все провода, какие были в конторе, оказались перегрызенными крысиными зубами.

Надо ли говорить о том, что никаких следов оригинал-макета, заказанного Гариком, не было? Если бы сам заказчик не придумал глупую и допотопную штуку — развесить объявления вручную, он бы остался ни с чем.

Так думали сотрудники рекламного агентства «Попкорн». А о том, что думал сам счастливец Гарик, они так и не узнали, потому что Гарик, развесив с помощью нескольких добровольцев свои объявления на территории Волжского района, никогда больше в «Попкорне» не появлялся. Да и если бы появился, сам господь бог не смог бы тогда поручиться за его безопасность, потому что «попкорновцы» все как один были уверены в том, что это он, Гарик, накликал на них ужасную и неслыханную беду.

* * *

— Во как было, — изрек Семенов, дочитав статью и сложив газету. — А ты говоришь — у нас крысы. Ну, может быть, и есть пара-тройка мышек. Чего беспокоиться?

Ленчик хотел было что-то ответить, но не успел оглушительно грохнули металлические двери трупохранилища, и в коридоре послышались неуверенные спотыкающиеся шаги.

Ленчик замер с открытым ртом и мгновенно посерел. Семенов нахмурился и отложил газету.

— Слышал? — дрожащим голосом осведомился Ленчик. — Кто-то ходит…

— Кто?

— Незнакомец, — шепотом ответил Ленчик. Семенов ничего не ответил, хотя шаги в гулком коридоре слышались явственно. Было похоже на то, что незнакомец топтался на месте, еще не определившись, какое из четырех возможных направлений ему выбрать.

— Точно кто-то ходит, — констатировал Ленчик. — Зуб даю. Может, кто забрался в больницу?

— Зачем? — проворчал тоже начавший нервничать Семенов. — Градусники тырить? Помнишь старого Иваныча, главврача? Которого на пенсию пихнули? До того, как его сняли, Иваныч половину больницы на рынок снес, — добавил он, умолчав о том, что самолично и на пару с уборщицей тетей Дусей вытащил из больницы все то, что не успел вытащить главврач Иваныч.

— Правда, правда, — судорожно закивал Ленчик. — Это верно… Тырить тут нечего. Да и как мог кто-то забраться в трупохранилище? Там же окон нет.

— Нет, — подтвердил Семенов. — А откуда ты знаешь, что этот… именно через трупохранилище забрался?

— Двери же хлопнули. И кто-то вышел.

Тут оба смолкли, потому что из коридора раздалось неясное покашливание.

— А если он не проникал… — осторожно начал Ленчик. — В смысле, если он там и был, в трупохранилище?.. Ну, встал и пошел.

После этих слов приятелям стало совсем жутко.

— А кто у вас там лежит-то? — после долгого молчания спросил Ленчик.

— А я почем знаю, — пожал плечами сторож, — в наше трупохранилище привозят в основном бомжей загнувшихся и всяких других прохожих, которые вышли на улицу без документов и умерли… Всякие типы попадаются. Черт его знает, кто это может быть.

Ленчик поморщился.

— Может быть, он и не это самое… и не из покойницкой вышел, — проговорил он.

— Ты же сам говорил…

— Я просто предположил. Может быть, это вообще уборщица ходит.

Семенов посмотрел на своего приятеля. Искра надежды мелькнула в глазах сторожа.

— Точно! — шепотом выкрикнул он. — Скорее всего это тетя Дуся опять спирта насосалась и топчется в коридоре. Забыла, как до дома дойти.

— А в трупохранилище?

— Уснула под столом, — наугад сказал Семенов. — И никто ее не заметил. А теперь проснулась. Фу-у, а мы напугались. Чего бояться-то? Не стоит бояться. Я сам видел, как она поддамши ходила с самого утра. Не стоит бояться, — повторил Семенов.

Страшное, нечленораздельное и хриплое восклицание, долетевшее из коридора, ясно дало понять охраннику и сторожу, что бояться стоит. Потому что тетя Дуся хоть и обладает грубым и прокуренным басом, но рявкнуть так ужасно никак не сможет.

И снова стало очень страшно.

— Иди посмотри, — предложил Ленчик Семенову. — Ты же сторож. Твоя обязанность следить за вверенной территорией.

— А ты — охранник, — возразил на это Семенов. — Силовая, так сказать, структура.

Ленчик расстегнул кобуру, достал оттуда походную ложку и тоскливо посмотрел на нее.

Шаги в коридоре между тем застучали вновь, приближаясь.

— Он сюда идет, — холодея от ужаса, предположил Ленчик.

— Почему сюда-то? — прохрипел побледневший Семенов. — Может, он просто по коридору прогуливается.

— Сюда идет, — прислушавшись, подтвердил собственные слова Ленчик. — Я слышу. Ой, мама. Вот тебе и крысы…

— Д-да, — согласился и Семенов, — это почище того, что в рекламной конторе было. Надо свет выключить. В коридоре-то темно, а у нас светло. И дверь открыта. Он на свет, может, идет.

Ленчик вскочил на ноги, метнулся было к выключателю, но тут приоткрытая дверь комнатушки сторожа распахнулась, и на пороге возник человеческий силуэт. Ленчик вскрикнул, метнулся было обратно, но поскользнулся и растянулся на полу. Семенов выпрямился было во весь свой немалый рост и замер, точно окаменев.

Вошедший в комнатушку сторожа человек был высок, строен и хорошо сложен. Последнее обстоятельство прекрасно заметно было еще и потому, что человек этот не имел на себе никакой одежды, но, кажется, не испытывал по этому поводу никаких комплексов. А какие же все-таки мысли или чувства владели его сознанием, определить было трудно. Лицо человека сковывало какой-то отчужденностью, полуприкрытые веками тускло-синие глаза казались повернутыми вовнутрь, даже растрепанные светлые волосы торчали безжизненно, словно сожженная солнцем трава. Татуировка на плече — оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на гру-Ди» крохотная точка родимого пятна на шее…

— Зомби, — прошептал Ленчик и, не вставая, упал в обморок.

Сторож Семенов рад был бы, наверное, последовать его примеру, но отчего-то остался стоять. Безмолвный пришелец неторопливо обвел комнату отсутствующим взглядом и пошевелил руками. Семенову показалось вдруг, что он уже где-то видел этого человека. Но где и когда?

— Ты кто? — хрипло проговорил сторож Семенов, чтобы хоть чем-то нарушить гнетущую тишину ночной больницы.

Незнакомец не ответил. И тут Семенов внезапно вспомнил, где видел его. Сегодня утром, в обычном порядке обмывая новопривезенные трупы из резинового шланга,

— Как это? — глупо спросил у самого себя сторож. — Ты же труп. Я тебя еще утром из шланга поливал. Готовил к вскрытию. Почему ты ходишь по больнице?

Незнакомец развел руками, словно пытаясь сказать: «И сам удивляюсь…» — но ничего не сказал.

Семенов слабо вякнул и закатил глаза. Когда он поднялся с пола, оказалось, что никого, кроме него и неподвижно лежащего рядом с табуреткой Ленчика, в комнатушке не было. Сторож окинул затуманенным взором две опорожненные бутылки из-под водки.

— Надо же такому привидеться, — проговорил он, потирая лоб дрожащей от слабости рукой. — Пить надо, наверное, меньше.

Чтобы хоть немного успокоиться, Семенов закурил. Табачный дым, синей струей заклубившийся в его крови, внезапно прояснил сознание. Семенов задумался и через несколько минут путем сложных умозаключений пришел к следующему выводу:

«Если мне все привиделось и никакого восставшего мертвеца не было, то почему тогда Ленчик валяется на полу? Да и я только что очнулся от обморока. Не могли же мы так упиться с двух пузырей. Или могли? Да нет, не может быть. Я только на прошлой неделе на дне рождения у деверя выжрал в одну харю два литра белой, и ничего. По полу не валялся и даже не дебоширил. Спел, конечно, чего-то там такого, набил деверю, старому козлу, морду и мирно ушел домой. Что-то здесь не так. Надо проверить».

Пошатываясь, двигаясь словно во сне, сторож Семенов направился в коридор. Добредя до трупохранилища, он нашел металлические двери настежь распахнутыми. У дверей сторож остановился, снова погрузился в напряженные размышления, но ничего существенного так и не придумал.

Тогда он, набравшись храбрости, шагнул в пахнущую мертвецким холодом темноту, нашарил на стене выключатель и щелкнул кнопкой. Ярко-синий больничный свет обрушился на голые кафельные стены. Тускло отсвечивающие металлические столы стояли ровными рядами, как кресла в зале ожидания вокзала, а на столах в смирных позах стыли ожидающие безвестного погребения покойники.

Семенов открыл рот и заморгал. Один из столов был пуст.

— Ой… — опускаясь на корточки, потому что его вдруг отказались держать ноги, пискнул Семенов. — И правда восставший мертвец это был… Зомби, вернувшийся с того света, чтобы отомстить…

Слова эти, произнесенные им в жуткой тишине, были так страшны, что Семенов пошатнулся, а затем и вовсе сел на задницу, точно придавленный сверху тяжелым грузом. Лихорадочные мысли с бешеной скоростью полетели в его голове.

«Бежать. Куда бежать? Это тебе не крысы, тут дело посерьезней. Уходить надо. Куда? По крайней мерс из трупохранилища — точно. И звонить надо. Куда? Наверное, в милицию».

Побоявшись подняться в полный рост, Семенов встал на четвереньки и, опасливо озираясь по сторонам, потрусил к своей комнатушке. Завидев неподвижного Ленчика, Семенов еще больше перепугался, распластался на полу и, двигаясь так, будто над ним свистали вражеские пули, на брюхе подполз к приятелю. Осторожно дотронулся до его белой, как сметана, щеки, расплющенной о бетонный пол. И позвал:

— Ленчик.

Ленчик не отзывался и, кажется, не дышал. Отирая со лба пот, Семенов помедлил немного, а потом решил перейти к более радикальным действиям. А именно: схватил охранника за волосы и несколько раз сильно дернул из стороны в сторону. А когда и эта мера не принесла никакого результата, ткнул охранника пальцем в глаз.

— Мама, — прошептал сторож, приподнимаясь. — Кажется, он тоже того. Леня. Леня, ты меня слышишь?

Слышал ли Ленчик своего приятеля или нет, осталось неизвестным, так как сам Ленчик никакого знака не подал. Семенов поднял его холодную и безжизненную руку и попытался нащупать пульс. Пытался он минут пять и так и не понял — наблюдается пульс у Ленчика или нет.

— Помер, — окончательно утвердился в своем предположении сторож. — Инфаркт шарахнул на нервной почве. А кто поверит, что это он от страха, что зомби увидал? Скажут, что я его грохнул. Пили-то вместе. Ой, что делать? Засудят ведь меня. Засудят как пить дать.

От последних своих панических мыслей сторож Семенов совсем обезумел. Теперь его терзали попеременно два желания — бежать отсюда куда подальше к чертовой матери или все-таки замести следы, чтобы менты, не поверив в сказку про зомби и раскручивая версию о причастности Семенова к гибели охранника Ленчика, не выбили из него признания. А как оперативные работники внутренних органов умеют выколачивать из подследственных чистосердечные признания, Семенов знал не понаслышке, будучи в юности привлекаем за мелкое и неудачное воровство.

Несчастный сторож то вскакивал на ноги, хватал с полки перочинный ножик, примериваясь расчленить тело и вынести его с территории больницы в продуктовой сумке, то даже принимался сооружать из старых газетных листов погребальный костер, чтобы спалить скончавшегося Ленчика, а заодно и всю клиническую больницу разом, наверняка избавившись от всяких улик.

Закончились метания Семенова тем, что, внутренне перегорев и уже смирившись с ожидавшим его длительным тюремным заключением, сторож поник головой и направился из подвала на первый этаж в вестибюль. Там он подошел к пустовавшему вахтенному столу, поднял телефонную трубку, набрал номер и скорбно сообщил дежурному милицейского отделения о случившемся ужасном происшествии, упомянув на всякий случай про зомби, по всей вероятности, подсунувшего охраннику отравленную водку. Затем Семенов вызвал бригаду «скорой помощи», повесил трубку, сел за стол и, сложив руки на коленях, мысленно стал готовить себя к предстоящему визиту людей в погонах.

* * *

Как того и следовало ожидать, милицейский дежурный, выслушав сбивчивое повествование Семенова о пакостях восставшего мертвеца, никакого наряда в больницу высылать не стал, а перезвонил в психиатрическую клинику и сообщил адрес, по которому находился заявитель. Дежурный в психиатрической клинике, разбуженный внезапным ночным звонком, тоже не спешил действовать. Зевая, он проверил адрес, выяснил, что предполагаемый пациент звонил из городской больницы, и вычеркнул только что записанную им заявку на вызов из журнала, рассудив, наверное, так: если больной уже находится в больнице, значит, и не стоит тратить время и усилия, чтобы везти его в другую больницу. Врачи, будь они терапевты, педиатры, хирурги или психиатры, — они все равно врачи. Каждый давал в свое время клятву Гиппократа и каждый, следовательно, должен помогать страждущему чем может.

Приезда бригады «скорой помощи» Семенов также не дождался. Телефонный сигнал, переданный им по городской линии, в течение долей секунды проделал путь по проводам из одного крыла больницы в другое крыло, где находился пункт «Скорой помощи», и возродился в качестве пронзительного звонка в аппарате дежурного, находящегося на расстоянии всего сотни метров от Семенова. Дежурный тот, с усилием моргая бессонными воспаленными глазами, бездумно записал адрес и передал его выездному врачу. Тот в свою очередь передал адрес шоферу, который, ругая проклятую ночную работу, взгромоздился на сиденье своей машины и поехал. Только через пару кварталов шофер догадался наконец, что адрес, по которому он едет, точно совпадает с тем адресом, с которого он выехал. Шофер плюнул, выматерил дежурного за неуместную шутку, высадил ничего не понимающих врачей, а сам развернулся и покатил в гости к одной своей подруге, проживавшей неподалеку. Вернувшиеся пешком врачи «скорой помощи» прямым ходом направились к дежурному, выяснять хоть что-нибудь из произошедшего, но ничего не выяснили, так как дежурный спал в своем кабинете, отключив телефон и заперев дверь на ключ.

* * *

К этому времени обессиленный и измученный Семенов давно спал и, конечно, не мог видеть, как мимо него спотыкающейся походкой прошел голый человек с тусклыми синими глазами и растрепанными светлыми волосами. Голый человек, потыкавшись в стены вестибюля, нашел-таки выход, нетвердой рукой отодвинул щеколду и, никем более не замеченный, покинул больницу.

Голый человек пересек больничный двор и уперся в запертые ворота. Ограждение и сами ворота выполнены были из спаянных между собой металлических планок и высотой приходились странному человеку чуть выше уровня грудной клетки, так что выбраться со двора, несмотря на замок на воротах, не составило бы труда даже для пятилетнего ребенка. Но голый, подергав замок, смущенно отступил. Он принялся бродить по двору, натыкаясь на скамейки, чахлые кустики и стволы осенних деревьев, пока не вышел к небольшому флигелю, где постоянно проживала уборщица тетя Дуся. Голый человек толкнулся в дверь, и дверь подалась.

Навстречу нежданному визитеру поднялась с постели встрепанная хозяйка флигеля. Сторож Семенов был прав, говоря своему приятелю Ленчику о том, что тетя Дуся с утра нализалась спирта, сторож Семенов не знал только о том, что, начав утро с выпивки, тетя Дуся не остановилась, а пробралась в лабораторию, выкрала оттуда склянку с заспиртованным трехголовым зародышем, приготовленную для питерской кунсткамеры, зародыша вытряхнула в мусорный ящик, а то, что осталось в склянке, выпила. И незамедлительно после этого вынесла на ближайший рынок две грелки, завернутые для конспирации в операционную простыню. Грелки и простыню тетя Дуся продала по минимальной цене, а на вырученные от этой финансовой операции средства приобрела в магазине хозтоваров средство для обработки автомобильных стекол «Стрелец», разбавила средство брусничным компотом и выпила ровно половину. Другую половину припрятала на утро, а сама, едва добравшись до своего флигеля, упала на кровать и заснула мертвым сном.

Разбуженная посреди ночи тетя Дуся долго смотрела на стоявшего в дверном проеме голого человека, пытаясь что-либо понять.

— Ты кто? — спросила тетя Дуся и для порядка строго Добавила: — Неприлично без штанов ходить по улицам. Чего молчите, гражданин? Объяснитесь!

Так как сам пришелец никаких объяснений давать не спешил, тетя Дуся решила, что раз человек обнажен, то пришел просить чего-нибудь, чтобы прикрыть наготу. Уборщица была доброй женщиной, поэтому недолго думая стащила с себя розовую ночную рубашку, доставшуюся ей в наследство от матери, и отдала гостю. Голый человек долго вертел в руках рубашку, явно не зная, что с ней дальше делать, потом, повинуясь, видимо, каким-то импульсам, идущим из глубины сознания, все-таки сообразил натянуть на себя тряпочку, одернул подол и отбыл в неизвестном направлении. Скорее всего он все-таки перелез через забор, потому что утром во дворе больницы ничего подозрительного обнаружено не было. А тетя Дуся, проводив взглядом молчаливого визитера, хряпнула остаток «Стрельца» и снова упала в постель, в ту же секунду начисто забыв о недавнем происшествии.

И на территории клинической больницы номер один стало тихо.

* * *

Через несколько часов, как и полагается, наступило серое осеннее утро. Стационарные больные унылой вереницей потянулись в сортир. Дежурный службы «Скорой помощи» проснулся, подключил телефон, отпер дверь кабинета и выбросил за окно ключ, чтобы потом иметь основания опровергнуть заявления кого бы то ни было о том, что он якобы, закрывши дверь, спал на рабочем посту. Неяркое солнце бледными отблесками скользнуло по отполированным тощими задами больных скамейкам, запуталось в костлявых голых ветвях облетевших деревьев и скрылось за низкими тучами, скоро затянувшими небо над всем городом. Тетя Дуся, проснувшись с ужасной головной болью, обнаружила пропажу своей ночной рубашки и отсутствие дозы «Стрельца», оставленной на утро, Тетя Дуся крайне огорчилась, но, не имея сил, чтобы возмущаться и принимать какие бы то ни было меры, снова опрокинулась на кровать и некрепко задремала.

* * *

Сменщик Ленчика охранник Даниил, пришедший на службу, очень удивился тому, что вместо Ленчика за вахтенным столом дремал, вздрагивая во сне, сторож Семенов. Еще больше Даниил удивился, когда разбуженный Семенов вдруг собрался с места и, опрокинув стол, с диким криком выбежал из здания больницы. Охранник Даниил посмотрел вслед взбесившемуся сторожу, но ничего не придумал сказать. Просто пожал плечами и уселся за стол дочитывать низкопробную порнографическую книжку «Конец — делу венец». И так увлекся, что не заметил, как мимо него прошла группа студентов-медиков во главе с преподавателем, которому пришлось отстать от своих питомцев, чтобы растолкать Даниила и растолковать ему о необходимости поставить отметку в пропускном удостоверении.

Студенты, не раз бывавшие в клинике, самостоятельно добрались до подвала и сгрудились у открытых дверей трупохранилища. Преподаватель явился через несколько минут, велел всем затушить сигареты и оправить халаты, а двум хихикающим девчонкам сделал строгое внушение, внутренне удивляясь тому, как можно быть медицинским работником, хотя бы и начинающим, и хихикать по поводу всем известных различий между мужскими и женскими обнаженными телами,

Однако вскоре выяснилось, что причиной веселья студенток являются вовсе не распростертые на металлических столах обнаженные тела, а вполне одетое тело, лежащее рядом с опрокинутой табуреткой и двумя пустыми водочными бутылками в близрасположенной комнатушке с распахнутой Дверью. Преподаватель нахмурился и направился в комнатушку с целью сделать внушение работнику персонала больницы, своим видом нарушающему порядок образцового государственного учреждения.

На начальственный окрик одетое в камуфляжную форму охранника тело никак не отреагировало. Морщась от густого запаха водки, плотно наполнявшего комнатушку, преподаватель наклонился над телом и тут заподозрил неладное.

Профессионально быстро осмотрев охранника, преподаватель установил наличие у того коматозного состояния, вызванного, очевидно, сильнейшим нервным потрясением, с медицинской точки зрения кома — случай довольно редкий, поэтому преподаватель поначалу увлекся, объясняя перекочевавшим в комнатушку студентам сущность физиологических процессов, вызвавших болезненный приступ, но скоро спохватился и, сам оставшись возле пострадавшего, послал двух ребят за помощью.

Через несколько минут явились санитары, покачали головами в ответ на взволнованные речи преподавателя, взвалили тело охранника Ленчика на носилки и унесли. Как только санитары с носилками покинули подвал, туда за выяснением обстоятельств несчастного случая спустился главврач —тучный седой мужчина, одевавшийся нарочито бедно, чтобы подчеркнуть свое принципиальное отличие от вороватого предшественника.

Исследовав комнатушку, главврач ничего экстраординарного не нашел. То, что охранник выпивал, было очевидно и совсем не сверхъестественно. В клинической больнице номер один время от времени выпивали все: и больные, получая выпивку от сердобольных родственников, и врачи, получая взятки от тех же родственников, и персонал, ничего, кроме зарплаты, не получавший, но имевший желание и возможность выносить на продажу все, что можно было вынести на продажу.

Главврач задумался, но глубоко погрузиться в раздумья ему мешал преподаватель, пристававший с расспросами. А тут еще и студенты, от безделья слонявшиеся по комнатушке, обнаружили собранную сторожем Семеновым богатую коллекцию порнографических журналов и устроили шумный дележ. Главврач рассвирепел, выгнал посетителей вон, а сам проследовал в трупохранилище. Пробыл он там недолго, а вышел крайне удивленный. Постояв немного в коридоре, он достал из кармана белого халата мобильный телефон, позвонил своему заместителю, потом охраннику Даниилу, долго что-то выяснял и у того, и у другого, затем, сопоставив полученные факты, отключил телефон и развел руками.

— Вот так штука, — проговорил главврач. — Труп сперли из мертвецкой, сторож сошел с ума, а охранник впал в кому. Что же это получается? Какой-то дурной бразильский сериал получается… Надо разобраться.

Тут затрещал в его кармане мобильный телефон. Звонила жена, звонила, чтобы сообщить, что ей по случаю предложили песцовое манто, а в каракуле уже давно никто не ходит. Главврач скривился и убеждающе засопел в трубку. Но все было тщетно. Выходящие за обычные рамки финансовые затраты его жены не волновали, а волновала только перспектива будущую зиму проходить в надоевшем каракулевом пальто. Главврач пытался сопротивляться, но жена его, видимо, обладала каким-то сверхъестественным даром внушения, потому что начальнику клинической больницы номер один пришлось отложить все свои служебные дела и ехать по родственникам занимать денег, а потом домой, где ждала его взволнованная супруга и чертово песцовое пальто.

Поднявшись на третий этаж в свой кабинет, главврач все-таки задержался, чтобы позвонить по служебному телефону в милицию. Через некоторое время его соединили с капитаном Ряхиным.

— Такое дело, — представившись, проговорил в трубку главврач, — у нас неразбериха в больнице закрутилась небольшая. Считаю своим долгом сообщить…

 

Глава 3

Папа опера Ряхина был милиционером, мама опера Ряхина была милиционером, поэтому сам опер никогда не задумывался — с кого ему делать жизнь. Да и как ему было задумываться, если он в младенчестве стандартным погремушкам предпочитал милицейские свистки с горошинками внутри и папину фуражку с кокардой. В детском садике для детей сотрудников МВД маленький Ряхин, которого тогда не звали еще опером, а звали Виталиком, был любимцем воспитательницы тети Тани, потому что своих проштрафившихся детсадовских приятелей лично ставил в угол и, вооружившись веником, охранял. В школе Виталика боялись даже учителя, потому что школьную форму он не носил принципиально, считая глупой, а ходил в перешитом папином парадном мундире да еще с резиновой дубинкой на поясе. И хотя учился он неплохо, учителя, директор и однокашники Виталика вздохнули с облегчением, когда тот закончил курс обучения и поступил в школу милиции.

Надо ли говорить, что это учебное заведение Виталик окончил блестяще? Все пророчило молодому милиционеру славную карьеру — успехи в учебе и учебной практике, моральная поддержка престарелых родителей и несомненное дарование прирожденного сотрудника Министерства внутренних дел.

После завершения обучения в школе милиции Виталику на выбор предложили сразу несколько должностей, открывающих прямые пути в синекуры милицейского канцелярского начальства, но он отказался, произнеся при этом фразу:

— За родное Отечество я готов проливать не чернила, а кровь!

Если бы Виталик Ряхин впоследствии совершил какой-нибудь подвиг и стал великим человеком, эти слова обязательно запомнили бы, выбили бы в камне у входа в школу, где он учился. Но никто не мог поручиться, станет ли героем молодой милиционер или нет, поэтому распределительная комиссия в ответ на его заявление покрутила пальцем у виска и отправила Виталика заместителем практиканта младшего следователя в областную прокуратуру.

Виталик Ряхин в тот же день прибыл в прокуратуру, огляделся, счастливо улыбнулся тому, что наконец-то дорвался до настоящего дела, и начал служить. Служил он добросовестно и честно, но больших успехов не добился, потому что круг его обязанностей охватывал только исполнения поручений вроде почистить пепельницы, заварить чай, сбегать за водкой и так далее. Но Ряхин не унывал. Воспитан он был в лучших советских милицейских традициях и свято верил в то, что когда-нибудь ему выпадет честь проявить себя.

И не ошибся.

Как-то раз, а именно в канун Дня защитника Отечества, Ряхин остался в помещении прокуратуры после окончания рабочего дня убирать последствия празднования. Управившись с делом, Ряхин решил по собственной инициативе сделать обход пустого здания и на третьем этаже услышал какую-то подозрительную возню. Ряхин встревожился и продолжил обход уже на цыпочках. Через несколько минут он выяснил, что шум идет из-за закрытых дверей кабинета генерального прокурора области. Ряхин понял — пришел его час.

Личного оружия ему еще не полагалось, но в кармане у него всегда была алюминиевая открывалка, которую ему подарили сослуживцы на двадцатилетие. Ряхин вытащил открывалку, подкрался к двери кабинета, бесшумно выдохнул и, выбив дверь могучим ударом ноги, ворвался в помещение с диким криком:

— Руки за голову, всем лежать мордой в пол! Что именно происходило в кабинете, никто так и не узнал, потому что, впоследствии вспоминая об этом случае, Ряхин мрачнел и погружался в себя. Но достоверно было известно следующее.

Спустя секунду после того, как Ряхин, выбив дверь, с открывалкой бросился обезвреживать предполагаемых шпионов, из кабинета с плачем выбежала испуганная секретарша генерального прокурора, оправляя на себе праздничное платье, а спустя еще пару минут показался сам прокурор — в новой форме, в мундире, застегнутом на все пуговицы, но без штанов. Прокурор влек за шиворот бледного Ряхина и при этом ругался такими словами, каких сам Ряхин не слышал даже от задерживаемых патрульными пьяных грузчиков. В следующем месяце бывшего заместителя практиканта младшего следователя Виталия Ряхина без объяснения причин перевели служить в патрульно-постовую службу.

Ряхин поначалу расстроился, но потом снова воспрял духом. На новой должности ему уже не надо было прислуживать в качестве виночерпия на следовательских застольях.

Теперь он день и ночь ходил по городу с напарником, личным оружием, резиновой дубинкой и охранял покой граждан, задерживая хулиганов и подвыпивших горожан и гостей города.

Работал Ряхин ударно, даже можно сказать, самозабвенно, не зная ни отдыха, ни сна. Очень скоро тот досадный случай в ночной прокуратуре забылся, тем более что тогдашнего прокурора уволили за взятки и несовместимое с положением поведение. Ряхина повысили в звании и перевели на должность оперуполномоченного в ставшем уже родным РУВД.

С невообразимым рвением Ряхин принялся за работу. С готовностью ездил на вызовы, упоенно проводил задержания и допросы, с наслаждением снимал показания. Через несколько лет примерной службы без выходных и отпусков, забывая даже иногда получить зарплату, Ряхин дослужился-таки до капитанского чина и только тогда позволил себе такую роскошь, как личная жизнь.

Женился он быстро и единственно потому, что его непосредственный начальник полковник Ухов в частном разговоре как-то вскользь заметил, что милицейскому капитану, которому уже давно за тридцатник, неприлично ходить холостым. Будущую жену Ряхин встретил в коридоре РУВД. Галина была молодой практиканткой, и больше всего капитана Ряхина поразило то, как ладно сидит на ее фигуре милицейская форма. На следующей неделе отпраздновали свадьбу по всем правилам: молодоженов осыпали пистолетными гильзами, регистрировали под музыку из кинофильма «Убойная сила» и прокатили по городу на «волге» полковника Ухо-Рва с эскортом из пяти машин ППС. Ряхин отгулял два дня медового месяца и снова принялся за работу.

После женитьбы служил он с тем же рвением, что и Раньше, только вот восторженный энтузиазм его сменился мрачным фанатизмом. Это было все от того, что никак не удавалось капитану Ряхину отдать Родине долг в том размере, который он сам для себя положил. Не то чтобы капитан много занимал у своего Отечества, нет, просто он мечтал раскрыть какое-нибудь такое дело, которое сразу бы поставило все на место. И все моментально увидели бы, что тот самый Ряхин не просто капитан, а славный герой и всегда был славным героем, только никто этого почему-то не замечал. Но дела капитану попадались все больше простые и доступные любому современному школьнику, воспитанному на криминальных сериалах. Может быть, настоящие преступники, сдерживаемые сверхъестественными предчувствиями, обходили курируемый капитаном район стороной? Капитан Ряхин отпраздновал уже сороковую годовщину собственного рождения и все больше мрачнел, разбирая дела о краже белья одной соседки у другой соседки, о пьяных драках студентов или о распрях управдома с жильцами, но надежды не терял. И вот раздался долгожданный звонок.

— Капитан Ряхин слушает, — проговорил в трубку капитан.

— Такое дело, — ответили ему, — у нас неразбериха в больнице закрутилась небольшая. Считаю своим долгом сообщить… Дело крайне запутанное… Видите ли, сторож трупохранилища не был сегодня утром обнаружен на своем рабочем месте. Вместо него — на его рабочем месте — был обнаружен охранник Леонид, который на своем рабочем месте обнаружен не был в силу того, что был обнаружен как раз на рабочем месте сторожа. Гм, да…

— Немедленно выезжаю с целью допроса охранника, — проговорил в трубку Ряхин, в голове у которого профессионально точно нарисовалась картинка возможной развязки. — Буду охранника допрашивать.

— Допросить охранника никак не возможно, — последовал ответ, — поскольку он находится в коматозном состоянии. А сторожа до сих пор не нашли. Хотя видели его утром выбегающим из больницы. Поймать не успели. И самое главное — из трупохранилища похищен труп…

— Чей труп? — деловито осведомился капитан.

— Наш труп. Видите ли, в наше трупохранилище свозят для медицинских опытов безымянные тела. Бомжи, знаете ли, нищие без документов, бродяги…

— Немедленно выезжаю, — сказал капитан Ряхин.

Но выехать не успел.

* * *

— Умер, что ли?

Голос, проговоривший эти слова, прозвучал спустя много тысяч лет после того, как закончилась жизнь одного отдельно взятого человека, последним фрагментом в которой была пьянка в грязной пельменной.

— Да нет, вроде дышит… — ответил другой голос, — хотя черт его знает…

Человек открыл глаза, и ослепительное солнце лопнуло у него в голове.

Застонав от невыносимой боли, он снова закрыл глаза.

— Пьяный, наверное, — предположил тот же голос, который произнес фразу «умер, что ли».

«О ком они говорят? — подумал человек и вдруг понял, что забыл значение слова „умер“, — умер, умер… Ага, — что-то начало проясняться у него в голове, — умер — это… Умирают, когда… Когда умирают, тогда… Нет, не то…»

Человек снова осторожно открыл глаза. Свет резанул по ним, но уже не с такой силой, как раньше. Перед собой человек увидел невысокое плоское строение, состоящее из вертикальных недлинных планок, по всей длине перечеркнутых Двумя длинными горизонтальными.

«Забор, — вдруг вспомнил человек, — ну да — точно, это забор».

На фоне забора стояли два странных существа. Подняв на них глаза, человек вскрикнул, попытался было отскочить но ударился обо что-то спиной и снова упал.

— Вот это нажрался! — воскликнуло одно из существ, и человек узнал его голос, потому что слышал его несколько секунд назад. — От людей шугается!

— Бывает, — произнесло второе существо, и человек тоже узнал его голос, потому что и его слышал несколько секунд назад. — Я вот, когда после запоя из дома выхожу, тоже трезвых людей боюсь почему-то.

Произнеся эту малопонятную для очнувшегося речь, существа замолчали.

Страх очнувшегося тем временем немного поутих. Приподняв голову, он огляделся вокруг. Странный и совершенно чужой мир простирался везде, где можно было бросить взгляд. Очнувшийся человек, кстати говоря, вовсе не подозревавший, что его можно называть словом «человек», помотал головой и изумленно вскрикнул.

Как он мог оказаться в этом жутком и непонятном мире? И кто такие эти существа, стоящие рядом и называющие себя…

— А кто такие «люди»? — спросил он у существ.

Те странно заквохтали. Он внезапно вспомнил, как называется это квохтанье: смех.

— Люди — это мы, — сказало первое существо, — и ты тоже.

— Я?

Человек сел на корточки, привалившись спиной к плоскому строению, состоящему из вертикальных недлинных планок, по всей длине перечеркнутых двумя длинными горизонтальными, то есть к забору! И посмотрел на себя.

Действительно, формой тела он был схож с заговорившими с ним существами, у него почти такие же конечности; кажется, две из них называются руками, а две — ногами.

«И откуда у меня эти знания? — подумал вдруг человек. — а же не был в этом мире никогда. А где я был? И кто я, собственно, такой…»

— И я — люди, — проговорил он, удивившись вдруг звуку своего голоса, потому что раньше его вроде бы никогда не слышал.

— Нет, надо же так нажраться, — снова повторило первое существо, — кошмар какой-то…

— Бывает, — успокоило второе существо и проговорило, обращаясь, судя по всему, к очнувшемуся, — ты сколько дней пил, браток?

Человек молчал. Он услышал столько совершенно незнакомых слов, что не знал, о каком из них спросить в первую очередь.

— Что такое — браток? — выбрал он наконец. Существа переглянулись.

— Это — ты, — сказало первое.

— Вы же говорили только, что я — люди? — не понял человек.

Существа снова переглянулись.

— Ладно, — проговорило первое существо, — пойдем отсюда, Паша. Странный он какой-то… Ненормальный. Вдруг еще бросаться на нас начнет. Смотри, какие лохмотья на нем! Кажется, женская ночная рубашка. Розовая.

— И точно, — удивилось второе, — я сначала думал, что это халат…

— Может, он из больницы бежал? — предположило первое существо. — Из психиатрической?

Человек в женской ночной рубашке попытался подняться на ноги. Как ни странно, у него это получилось. Существа тут же отшатнулись.

— Пойдем, пойдем, — заторопилось вдруг первое существо, — на футбол опоздаем…

И они ушли.

Пошатываясь и держась руками за строение из вертикальных и горизонтальных планок — забор, — человек пошел в том же направлении, где скрылись два существа. Он только что оказался в странном и непонятном чужом мире только вот никак не мог вспомнить, какой мир является ему родным и кто он такой на самом деле.

Очень скоро человек в женской розовой ночной рубашке оказался на довольно широкой проложенной между больших каменных прямоугольников линии. Внезапно он вспомнил, что эта линия называется «улица».

По обеим огороженным сторонам улицы ходили существа, подобные тем двум, что разговаривали с ним, когда он пришел в себя. В середине улицы ездили непонятные приспособления с металлическим корпусом и четырьмя совершенно круглыми конечностями.

Как человек ни старался, он все не мог вспомнить, как же называются эти приспособления.

Поначалу он пугался того шума, который они издавали, и той скорости, с которой передвигались, но потом немного привык. Просто старался не выходить на ту часть улицы, где они были.

Существа, окружающие его на улице, внешне были очень на него похожи, но, исходя из тех странных взглядов, что они бросали на него, и из непонятных восклицаний, которые они испускали, завидев его, он мог предположить, что был чужим среди этих существ.

Через какое-то время после того, как человек ощутил себя лежащим под забором, его стало беспокоить странное чувство. Как будто он забыл что-то очень важное и ему во что бы то ни стало нужно это вспомнить.

Перед человеком вдруг появилось какое-то существо — еще более отвратительное и пугающее, чем те, кого он встречал раньше. Растительности на его голове было исключительно немного, а на лице, закрывая смотровые щели, которые, кажется, назывались глазами, лежал удивительный прибор, который, кажется, назывался «очки».

«Вот опять, — мелькнула мысль. — Ну откуда мне известно название прибора, лежащего на лице этой твари?»

— Гражданин, — строго проговорило существо. — Вы все-таки оделись бы прилично, прежде чем ходить по улицам. А то ведь в таком виде можно и в милицию загреметь…

«Милиция!» — это слово отозвалось в сознании странного человека пугающим грохотом, Он попятился от существа, а потом повернулся и побежал — быстро. Почти так же быстро, как двигались в середине улицы приспособления на четырех круглых штуках, выполнявших, судя по всему, те же функции, что и его нижние конечности.

Существа, встречающиеся на дороге странному человеку, шарахались от него по сторонам, иногда с криками.

Один раз ему наперерез двинулось приспособление на четырех круглых конечностях, отличающееся от остальных подобных приспособлений знаками на своем корпусе. Приспособление остановилось, и из него вдруг высыпало несколько удивительно похожих друг на друга существ.

Это так напугало человека в женской ночной рубашке, что он тут же свернул с широкой улицы на узкую и побежал еще быстрее.

Вслед ему неслись странные крики, в которых рефреном звучала следующая фраза:

— Стоять!!! Милиция!

Еще человек механически отметил про себя два слова, Довольно часто повторяемые существами, которые его преследовали.

Первое было:

— Блядь!! Второе:

— Сука!!

Оба этих слова произносились существами с большей экспрессией, чем все остальные, используемые ими.

Кажется, существа хотели, чтобы странный человек остановился и подождал их, но ему отчего-то не хотелось останавливаться, да еще и терзало какое-то чувство… Словно очень нужно быть не в том месте, где он сейчас находился, а в каком-то другом. Только вот в каком именно?

Он хотел объяснить преследовавшим его существам, что спешит, но для этого надо было останавливаться и, тщательно подбирая и вспоминая слова, говорить, а на это у него совершенно не было времени.

К тому же что-то ему подсказывало, что лучше для него было бы убежать от этих существ, а не останавливаться и толковать с ними.

Поэтому он свернул на другую улицу, еще более узкую, чем та, по которой бежал до этого, и, перемахнув через несколько строений из вертикальных и горизонтальных планок (забор! забор!), убежал так далеко, что теперь уже не слышно было криков бегущих следом за ним существ.

Наконец он остановился у небольшого по сравнению с остальными каменного прямоугольника, высота и длина которого были примерно одинаковы. Целенаправленно ли он выбирал дорогу или прибежал сюда случайно, странный человек не знал. Знал только, что именно в этот прямоугольник, высота и длина которого были примерно одинаковы, ему и нужно.

Он обошел каменный прямоугольник кругом и заметил наконец вход в него.

Не похожим ни на какое другое было это чувство, не покидающее его с той самой минуты, как он очутился в этом мире, — почти все здесь казалось ему смутно знакомым.

«Но ведь тут ничто не может быть знакомым, — подумал он. — Я очутился в этом мире в первый раз — это я знаю точно».

Существа, встречающиеся ему на пути, пока он двигался внутри каменного прямоугольника, были более похожи на него, чем те, что остались снаружи. По крайней мере они не шарахались от него, не останавливались и не кричали вслед непонятные слова, как те, другие.

Он остановился перед светлым прямоугольником. Высота его равнялась его росту, а ширина превышала его ширину раза в три.

«Дверь», — всплыло в его памяти определение этого прямоугольника.

Человек толкнул дверь.

Она гулко скрипнула и подалась. Он шагнул в образовавшееся отверстие и очутился в каком-то отсеке, заполненном непонятными предметами. Ему вдруг подумалось, что весь этот каменный прямоугольник разделен внутри на подобные отсеки, как и остальные такие же каменные прямоугольники. С чего он вдруг решил, что остальные каменные прямоугольники подобны этому — высота и длина которого примерно равны, — он и сам не знал.

* * *

Капитан Ряхин поднялся из-за своего рабочего стола и в крайнем возбуждении прошелся по кабинету. Дело, о котором ему только что сообщили по телефону, представлялось очень интересным. Запутанное и непонятное, оно должно быть раскрыто, а вот когда будет раскрыто, несомненно, принесет капитану Ряхину заслуженную славу и справедливо Издаваемый почет.

Присев за стол, Ряхин подвинул себе папку с чистыми бумагами и на картонной обложке надписал аккуратным поярком:

— «Дело о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем».

Затем раскрыл папку и глубоко задумался над первым белым листом.

В дверь его кабинета постучали.

— Вследствие моего раздумья убедительно прошу не беспокоить, — не поднимая головы от бумаг, веско проговорил капитан Ряхин.

Дверь тем не менее, скрипнув, отворилась. Видно, тот кто намеревался войти в кабинет капитана, убедительной просьбы не понял. Что было, в сущности, немудрено, так как капитан Ряхин постоянно использовал в своей речи обороты и конструкции, созданные исключительно для составления милицейских протоколов. Поэтому даже сведущему в этом отношении человеку его зачастую понять было сложно. Даже молодая жена Галина поначалу удивлялась, когда вместо того, чтобы по-человечески попросить ужина, Ряхин вытягивался на кухне и, закатив глаза к потолку, вещал:

— Вследствие тяжелых умственных усилий, затраченных мною на моей повседневной деятельности, приказываю разогреть спичкой и газом кастрюлю с щами и сковородку с котлетами, предварительно нарезав на равные по весу куски половину батона белого хлеба, так как я испытываю острое чувство крайнего голода.

Вот и сейчас капитан Ряхин, строго глядя, проговорил:

— В случае непонимания рекомендую восстановить в памяти текст моего приказа, мысленно повторить его несколько раз, а затем высказать, что именно вызвало непонимание. В случае дальнейшего непонимания…

— Отставить! — прозвучало в ответ.

Капитан Ряхин поднял наконец глаза, выпустил из рук папку с делом о мертвом теле и, грохнув крышкой стола, вскочил на ноги, выпятив грудь.

— Отставить, — уже смягчаясь, повторил полковник Ухов и прикрыл за собой дверь. — Вечно ты, Виталька, гонору на себя напустишь. Сотрудник-то ты хороший, только больно много о деле думаешь. Отдыхать тебе надо чаще.

— Покой нам только снится, товарищ полковник, — строчкой из песни ответил Ряхин.

— Ну то-то… ети твою бабушку в тульский самовар… — ухмыльнулся Ухов.

Капитан Ряхин хотел было заметить полковнику, что не пристало милицейскому начальнику выражаться нецензурными выражениями, но в порядке субординации смолчал. Только два раза вне очереди моргнул своими круглыми, похожими на пуговицы глазами и едва заметно шевельнул вытянутыми по швам руками — что означало у капитана крайнюю степень возмущения.

Ухов снова усмехнулся, юмористически вытянув оседланную подковкой усиков верхнюю губу, но тут же построжел.

— Ладно, — сказал он, — тебе как передовику нашего производства поручается разобраться с одним странным заявителем. Понимаешь, утром в дежурку ворвался какой-то крендель, с ходу признался в убийстве, краже, обмане и потребовал немедленного суда, а затем приговора… И смертной казни через показательное развешивание себя на площадях столичных городов и периферии. Ты уж с ним поговори помягче. Глядишь, что-нибудь ценное вызнаешь, дело громкое раскроешь. А там уж и конец квартала близок — внеочередное повышение можешь получить или премию в размере одной второй от заработной платы.

Капитан Ряхин хотел тотчас же горячо выкрикнуть что-нибудь вроде:

— Честь служить Отечеству важнее наград! — но не выкрикнул, зная по своему горькому опыту, что подобные высказывания легко сходят с рук только общепризнанным героям, а рядовых оперативных сотрудников, не успевших еще Доказать собственную исключительность, но говорящих такие речи, почему-то не понимают. Поэтому капитан Ряхин ограничился только нейтральным:

— Служу России!

— Вот и хорошо, — кивнул полковник Ухов. — Сейчас явителя введут. Ты уж помягче с ним, — попросил напоследок полковник, направляясь к выходу, — а то он что-то больно того… ети его бабушку в тульский самовар… что-то он больно нервный.

— Служу России! — снова рявкнул капитан и встал по стойке «вольно» только тогда, когда полковник Ухов вышел, притворив за собой дверь.

В коридоре тотчас послышался гулкий бас полковника:

— Ведите к Ряхину! — и сразу после этого — бестолковый лошадиный топот и невнятные плачущие выкрики.

Отчаянно не любивший суету и неразбериху капитан Ряхин поморщился. Через секунду дверь его кабинета с треском распахнулась. Возникший на пороге встрепанный и оборванный человек тут же обрушился ниц и, дробя коленями служебный паркет, пополз к капитану.

— Отставить! — приказал изумленный Ряхин, но пришелец, кажется, не услышал его.

— Христом-богом! — заголосил стремительно приближавшийся заявитель. — Богородицей-заступницей! Молю, гражданин начальник, судите меня честным народным судом! Это я убил охранника Ленчика! Это я открыл врата ада и выпустил зомби наружу! Это я.

Капитан Ряхин указал коленопреклоненному заявителю на кресло напротив стола. Заявитель, молитвенно сложив руки, подполз к креслу, но садиться в него не стал, а униженно остановился рядом.

— Фамилия? — строго спросил капитан.

— Семенов — моя фамилия, — блуждая безумными глазами по кабинету, проговорил заявитель. — Сторож я. В клинической больнице номер один сторожем работал.

«Ага, — мысленно проговорил Ряхин. — Звонок, который мне был из больницы номер один, прямым совпадением совпадает с визитом заявителя».

— Сторож Семенов, — вслух сказал капитан. — Вы сегодня утром сбежали с поста, своим внешним видом поставив персонал клинической больницы номер один в состояние недоумения. Нам все известно. Так какие показания вы хотите дать по поводу незаконного открытия ворот?

— Каких ворот? — прохрипел сторож Семенов.

— Только что вы заявили, что, будучи сторожем в больнице номер один у ворот ада, вы по преступной халатности не закрыли вышеозначенные ворота, что привело к гибели охранника Ленчика, — напомнил капитан недавнее высказывание сторожа.

— Врата ада! — взвыл сторож и, вскинув руки, несколько раз тяжко бухнулся лбом в паркет. — Мир вечной скорби и зубовного скрежета огненной рекой входит в наш город! Зомби и вурдалаки ползут по обагренной кровью земле. Гражданин начальник! Я из больницы сразу в церковь побежал и причастился. Грех я на себя великий взял! Отвечать буду по земным и небесным законам сразу! Судите меня сначала земным судом! А потом меня ждет суд высший!

— Вас еще не судят, — нахмурился капитан, — следствие только начинается. Так что рано вам говорить о передаче Дела из районного суда в высшую государственную прокуратуру.

Очевидно, не поняв ни слова из речи Ряхина, Семенов заплакал и стал неумело, но истово креститься.

Капитан же опустился за стол и притянул к себе папку с надписью: «Дело о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем». И крупно вывел на первом листе: «Допрос».

— Итак, — поднимая глаза на всхлипывающего Семенова, проговорил капитан Ряхин. — Переходите прямо к даче показаний.

— Перехожу, — заголосил сторож, — Христом-богом… Богородицей-заступницей… Перехожу…

* * *

Человек в розовой ночной рубашке топтался в захламленном общем коридоре, не имея ни малейшего понятия о том, зачем он пришел сюда и что ему дальше делать. Клубящийся в его голове серый туман полностью скрывал сознание, а память казалось, отключилась в тот момент, когда он ощутил себя в этом новом мире лежащим под забором. Четыре двери располагались вдоль стен коридора — по две с каждой стороны. Странный человек прошелся по коридору, внимательно осматриваясь по сторонам. Ему вдруг показалось, что он уже когда-то бывал здесь — в этом месте, — и бывал не раз. Остановившись у одной из дверей, он задумался.

«Не может быть, — запульсировала в его отуманенном мозгу робкая мысль. — Я впервые в этом страшном мире. Значит, не могу ничего помнить. Однако… почему-то меня тянет открыть именно эту дверь».

Так он и сделал — толкнул ногой дверь. Когда она не поддалась, он толкнул сильнее, а потом отошел к противоположной стене, разбежался и в дверь ударился всем телом. Негромко хрястнув, она слетела с петель.

Человек в женской ночной рубашке переступил порог и двинулся дальше — к первой попавшейся комнате. У входа в комнату он замер.

В углу на небольшом возвышении, название которого вспомнил он почти сразу — «кровать», — человек внезапно заметил существо, похожее на которое еще не встречал в этом мире. Существо обладало не четырьмя конечностями, а восемью. Оно ритмично сокращалось и издавало нечленораздельные восклицания и вздохи.

Не зная пока, что же ему делать дальше, человек произнес вслух первое же всплывшее в его сознании слово, кажется, из тех, что кричали похожие друг на друга существа, недавно преследовавшие его.

— Блядь! — Он постарался передать ту экспрессию, которую существа в это слово вкладывали при произнесении. То, что произошло потом, напугало странного человека так, что он присел на корточки и закрыл лицо руками. Пыхтящее и ритмично сокращающееся существо распалось надвое. Каждая половинка теперь была очень похожа на тех существ, что он видел на улицах между каменными прямоугольниками. Половинки пыхтящего существа обладали четырьмя конечностями, круглым предметом сверху их туловища (голова!) и небольшим отверстием в нижней части головы (рот!), из которого стали доноситься громкие малопонятные звуки. Кроме того, человек заметил, что половинки пыхтящего существа были без всяких оболочек в отличие от него и существ на улицах. При общей схожести они имели значительные различия в районе между нижними конечностями. У одной из половинок между нижними конечностями располагалась еще одна конечность, уступающая по размерам остальным четырем, а у второй половинки ничего подобного не было.

— Вам чего, гражданин?! — закричала одна из половинок.

— По какому праву ты, урод, в квартиру врываешься? — закричала вторая половинка.

— Это моя квартира, понял? — добавила первая половинка.

Странный человек опешил. Слова «квартира» и «моя» показались ему очень-очень знакомыми. И он проговорил, с трудом выговаривая чуждые своему речевому аппарату звуки:

— Моя квартира.

— Что-о?! — взревела вторая половинка — то, что обладала дополнительной конечностью в нижней половине туловища. — Это наша квартира! Мы ее недавно купили! А ну Пошел вон, придурок, а то я тебе сейчас глаз на жопу натяну, понял, сука?

— Сука! — повторил странный человек услышанное раньте слово.

— Ну все, — принимая вертикальное положение, внушительно проговорила половинка с дополнительной конечностью. —. Сейчас я тебя мочить буду, урод.

Надо сказать, человек в женской ночной рубашке намерений половинки не понял, но как только эта половинка, размахивая всеми наличествующими конечностями, подскочила к нему, в мозгу человека сработал какой-то давний рефлекс — не размахиваясь, он врезал кулаком нападавшему в челюсть, от чего тот перелетел через кровать, грохнулся затылком о пол и затих.

— Мама! — взвизгнула первая половинка. — Убивают!

Пока человек в женской розовой рубашке находился в замешательстве, половинка быстро подбежала к аппарату, стоящему неподалеку, что-то такое с аппаратом сделала и опять принялась вопить, обращаясь вроде бы не к пришельцу, а к кому-то другому, к кому именно — человек в женской розовой рубашке так и не смог понять.

Он, пятясь, отступил из комнаты, напуганный поведением шустрой половинки, но далеко убежать не успел. Дробный перестук бегущих ног оглушил его, а навалившаяся откуда-то сзади темнота мгновенно скрыла от него окружающую действительность.

* * *

Очевидно, мозги сторожа Семенова помутились окончательно, поскольку сторож нес оперу Ряхину очевидную ерунду, что, впрочем, опера Ряхина нисколько не смущало.

«Чем непонятнее, тем лучше, — думал Ряхин, записывая слово в слово речь сторожа, — только запутанное дело может быть важным. Раскрыть запутанное дело значит доказать свою исключительную компетентность».

— Их было пятеро, — всхлипывая, говорил Семенов. — Все выходцы с того света. У первого в руках был топор, у второго кинжал, у третьего сабля, у четвертого двуручная бензопила, а пятый вооружен был автоматом Калашникова с подствольным гранатометом. Врата ада распахнулись, разверзлись хляби небесные, огненный дождь пролился на землю. Я сражался с демонами, как лев, но они оказались сильнее.

Туг раздался стук в дверь кабинета. Семенов вздрогнул и снова сверзился со стула на пол. Опер Ряхин поднял голову от бумаг, отложил ручку и заранее строго нахмурился.

— Так как в кабинете проходит напряженная работа с подследственным, убедительно прошу не входить, а заявление оформить в письменном виде и передать позже, — громко проговорил Ряхин.

Дверь тем не менее открылась, и в кабинет вбежал низенький — не более полутора метров ростом — человечек, с ног до головы обряженный в дорогую кожаную одежду. Не обращая внимания на стонущего от страха Семенова, человечек резво вскочил на стул, причем оказалось, что ноги его не достают от пола сантиметров двадцать, брякнул на стол толстенную папку с бумагами и деловито посмотрел на Ряхина. Сторож Семенов, опасливо оглядываясь по сторонам, отполз к стенке, не выказывая никакого желания отвоевать обратно оккупированный человечком стул.

— Вот, — визгливо произнес человечек, — как вы и просили, уважаемый капитан, принес все необходимые документы.

Опер Ряхин посмотрел на незваного посетителя, досадливо поморщился и тут же перевел взгляд на допрашиваемого сторожа, потом снова на посетителя и чуть приподнялся из-за стола, будто хотел сунуть кожаного человечка в карман и без дальнейших помех продолжить допрос. Однако человечек, нетерпеливо пощелкав совсем крохотными пальчиками по принесенной с собой папке, поерзал на стуле и проговорил:

— Моя фамилия Полуцутиков, если вы помните, уважаемый капитан. Гарик Полуцутиков. Я по поводу происшествия в рекламном агентстве «Попкорн». Так как вы ведете это дело, я к вам и пришел. Помните, вы меня просили документы предъявить?

Конечно, Ряхин все прекрасно помнил. Но теперь голова его полностью была занята восстановлением хода событий, произошедших вчера в городской клинической больнице номер один. Тем более что коротышка Гарик Полуцутиков мало того что явился не в назначенное время, так еще и вторгся в кабинет во время важного допроса. Такого неуважения к порядку капитан Ряхин не терпел.

— Свидетель Полуцутиков, — свистящим от ненависти голосом начал опер, — настоятельно требую вашего отсутствия в принадлежащем мне служебном кабинете, так как ваше присутствие мешает мне вести дело в рабочем состоянии и наводит меня на подозрения, при подтверждении которых может произойти возможное осуществление перехода вашего лица из разряда свидетелей в разряд подозреваемых.

Свидетель Цутиков вытаращил глаза и окаменел, ничего совершенно не поняв из речи капитана.

— Мне бы только документики предъявить, — сглотнув, тихонько проговорил он, — И все, А то ведь неприятно в самом деле, когда тебя в башибузуки записывают. Разве я виноват, что крысы устроили в «Попкорне» погром? А все на меня сваливают. Абсолютно бездоказательно, прошу заметить. Престиж моей фирмы падает. Я просто объявления заказал в «Попкорне», заплатил сполна, а тут эти крысы. Как они могут быть связаны с моей фирмой? Просто бредом было бы подобное предположить. Престиж моей фирмы падает. Иностранные инвесторы, между прочим, волнуются. А дело-то, простите, глупое. Я знаю, что рекламщики крысиный налет отчего-то связывают с моим заказом — это же глупо! Заявление на меня написали. Там этот Андреев суетится, который большая шишка. Даже мой главный иностранный инвестор прибыл в наш город, чтобы разобраться. У меня крупная фирма, очень престижное положение на рынке. Мы унитазы производим. А мой инвестор, когда узнал об этой дикой истории, лично захотел встретиться с вами. Я бы документики только… Или…

Коротышка неловко захихикал, потер ладошки и подозрительно покосился на сжавшегося у стены Семенова.

— Или, может быть, как-нибудь по-другому бы вопрос решили, — несмело закончил он. — Ну… вы понимаете…

— Ваших намеков я не понимаю, — железным голосом отрезал Ряхин и выразительно указал взглядом на дверь.

— Только документики, — пискнул коротышка и втянул голову в плечи, отчего стал похож на деревянного садового гномика. — Я все что нужно собрал.

Ряхин открыл рот, чтобы выгнать надоедливого Полуцутикова, но, подумав о том, что, повышая голос, он роняет престиж российской милиции, сказал:

— Пожалуйста, прошу предъявить необходимые документы, только в исключительно ускоренном темпе.

— Сию минуту, — тут же с готовностью отозвался коротышка и раскрыл папку.

«Все равно, — мысленно проговорил Ряхин, — все до единого документы, положенные по закону, собрать никак не возможно».

И достал список на шести листах.

— Паспорт, — начал зачитывать капитан.

На столе перед ним появился новенький паспорт. Ряхин Раскрыл красную книжицу и углубился в ее изучение.

— Удостоверение личности с фотографией и печатью, — закрыв и отложив в сторону паспорт, проговорил, сверившись со списком, опер.

Коротышка не стал протестовать, как обычно протестовали все встречавшиеся Ряхину по долгу службы посетители, и говорить: мол, зачем предъявлять какое-то удостоверение, если все равно есть паспорт, а без разговоров достал из папки и положил на стол искомое удостоверение.

Тщательно проверив печати и сверив фотографию с оригиналом, капитан снова заглянул в список.

— Справка из налоговой службы.

— Вот.

— Отчет об уплате государственных пошлин за последние десять лет.

— Пожалуйста.

— Прилагающиеся к отчету подробные счета.

— Сию минуту…

— Справка от коллегии адвокатов.

— Секунду, вот!

— Справка от городской экологической лаборатории о безопасности для окружающей среды выпускаемой продукции.

— Получите.

— Справка от государственной комиссии по качеству и ценам.

— Не извольте беспокоиться.

— Реестр пожарной безопасности.

— Здесь.

Ряхин с изумлением посмотрел на коротышку и на волшебную папку, откуда молниеносно появлялись безупречно исполненные документы.

— Это все? — лучезарно улыбаясь, осведомился Полуцутиков.

Капитан Ряхин посерьезнел и продолжил чтение списка. Но все без малейшего исключения документы, которые даже очень удачливому предпринимателю не удалось бы собрать года за два, вылетали из принесенной Полуцутиковым папки, как только капитан оглашал очередное название.

Закончив, опер сгреб в кучу бумажки и суховато кивнул коротышке.

— Можете идти.

— Так я могу надеяться на благополучный исход моего дела? — вкрадчиво осведомился тот.

Тут капитану Ряхину кстати подвернулась на язык фраза, которая очень пошла бы ему, если бы он был не простым ментом, а героическим: «Я сделаю только то, что велит мне сделать закон», но Ряхин вовремя проглотил просившиеся наружу слова и сказал строго:

— В рамках отечественной законности.

После чего коротышка вздохнул и, спрыгнув со стула, отбыл из кабинета.

— Итак, — проговорил капитан, повернувшись к притихшему Семенову. — Продолжим.

Но продолжить им не удалось. На столе капитана затрещал телефон.

— Это Ухов, — услышал капитан в трубке взволнованный голос полковника. — Такое дело, Виталик… у тебя этот… предприниматель Полуцутиков был?

— Так точно, — ответил Ряхин.

— Сейчас ко мне евонный иностранный инвестор приперся, — сообщил полковник. — Я его к тебе направил. Прими по высшему разряду.

— Нахожусь под непосредственным впечатлением дела больничного сторожа, — твердо проговорил капитан Ряхин. — Считаю нецелесообразным распределять служебную энергию на решение второстепенных вопросов.

— Ититская сила! — вскричал полковник. — Иностранный инвестор — это тебе второстепенные вопросы?! Меня и так Андреев, меценат гребаный, напрягает из-за поганых крыс и паршивого своего рекламного агентства, так еще гости из-за рубежа беспокоят. Давай своего сторожа суй в обезьянник, а сам базарь с интуристом. Доступно?

— Доступно, — хмуро ответил Ряхин.

— И это самое, — добавил еще Ухов, — иностранца-то по высшему разряду принимай, но не обнадеживай, если права качать начнет. Тем более что в России прав у него никаких Нет. А с Андреевым, который владелец «Попкорна», лучше не связываться. Знаешь, ведь он теперь меценат известный и в мэры метит — слух такой идет. Так что, короче, выкручивайся как знаешь. Доступно?

— Доступно, — повторил капитан.

* * *

Андреева, известного бизнесмена, владельца рекламного агентства «Попкорн» и еще нескольких предприятий, работавших в других сферах бизнеса, звали Андрей. И отчество он имел Андреевич. Поэтому ничего удивительного не было в том, что с самого детства Андреева Андрея Андреевича называли просто по фамилии — Андреев. Так как-то получалось, что все его знакомые, услышав «Андреев», сразу понимали, о ком идет речь.

Лет примерно до пятнадцати Андреев жил, как жили все подростки его времени. Ходил в школу, получал удовлетворительные отметки, мечтал о десятикласснице Рите и игровой телевизионной приставке «Денди», которую так и не получил, потому что отец его работал на пошивочном комбинате техником, а мать — одной из уборщиц в местном правительственном здании. Как это принято в подростковом возрасте, юный Андреев стеснялся таких непрезентабельных родителей, вернее, их непрезентабельных профессий, но сам не прикладывал никаких усилий к тому, чтобы чего-то добиться в собственной жизни. Учился он посредственно, ни к какой отрасли знаний особых склонностей не имел и вообще о будущем задумывался редко и нехотя. Его отец, тоже Андреев Андрей Андреевич, видя ежедневно у себя перед глазами пример лучшей жизни в лице своего начальника цеха Никифорова, на протяжении какого-то недолгого времени пытался залучить сына к себе на работу, чтобы как бы между прочим продемонстрировать ему обитую черным кожзаменителем представительную дверь личного кабинета Никифорова, а если повезет, и самого Никифорова, сияющего в зените своей служебной славы, с целью указать сыну достойный образец для подражания. Но экскурсия не удалась. Андреев-младший наотрез отказывался посещать место отцовской работы, предпочитая такому времяпрепровождению посиделки с друзьями в родном подъезде с портвейном и гитарой. Не то чтобы юный Андреев был откровенным бездельником, просто, как свойственно людям его возраста, пока мало интересовался еще очень далеким, взрослым отрезком своего существования.

Однако плавное течение его жизни вдруг резко переменилось в один день. Хотя в тот самый день Андреев даже и помыслить не мог ни о каких позитивных изменениях и радужных перспективах. Скорее наоборот. Мать его воскресным вечером как-то занемогла, причем серьезно, и утром в понедельник выяснилось, что на работу она выйти не может. А выходить на работу было надо. В правительстве города ожидался визит каких-то высоких московских гостей, собирающихся приехать с какими-то высокими целями, поэтому администрация правительства (у любого правительства, между прочим, есть своя администрация) кинула весь персонал уборщиков на приведение правительственного здания в идеальный порядок. И невыход на работу для матери Андреева был равносилен завизированному заявлению об увольнении по собственному желанию, если не чему похуже.

Андреев-старший был занят на своем производстве, поэтому заменять матушку семейным советом послали Андреева-младшего. Чему юный Андреев, конечно, не обрадовался.

Утром в понедельник, вместо того чтобы идти в школу, полный самых мрачных мыслей, он потащился к правительственному зданию. Пройдя черным ходом, Андреев оказался во владениях вахтера, который и выдал ему, спросив фамилию, ведро, швабру и тряпку.

Андреев принял реквизит и, сопровождаемый группой уборщиц, проследовал к участку работы. И начал работать.

Да, работал, хоть и нерадостно и без огонька, но довольно качественно целый день.

А в конце дня неожиданно сделал для себя открытие. Доверху полные деловитой и сановной гордостью ходили мимо него люди. Вначале Андреев, стыдящийся поднимать глаза, видел только сияющие ботинки и концы отглаженных брючин, а потом, все чаще и чаще разгибая спину и оглядываясь по сторонам, и самих обладателей безукоризненных брюк и ботинок, расхаживающих по красным ковровым дорожкам коридоров с видом таким хозяйским и властным, с каким его отец — Андреев-старший — не расхаживал даже у себя дома. Кто-то из небожителей, как выяснилось позднее, младший заместитель второго специалиста по связям с общественностью, громогласно распоряжался насчет неофициальной части встречи московских гостей — с шашлыком, водкой, шампанским, поездкой в сауну и тому подобным. Распоряжался небожитель по телефону и на какой-то вопрос своего собеседника ответил словами, навсегда врезавшимися в память юному Андрееву:

— А я почем знаю, сколько все это стоить будет? Я что — математик? У меня в школе по математике трояк был! Сам считай.

После этой фразы Андреев долго не мог прийти в себя. Возвращаясь домой, он повторял ее на разные лады, но все никак не умел точно воспроизвести тот начальственный тон, которым была произнесена фраза.

«Даже троечники могут стать богатыми и знаменитыми», — таким было открытие Андреева.

Начиная со вторника, он стал прилежно учиться, рассуждая, что у отличников шансы подняться еще больше. И только тройку по математике не стал исправлять, а донес ее до самого выпускного вечера — как талисман, хотя математику, то есть алгебру и геометрию, выучил назубок, что и показал на вступительных экзаменах в экономический институт.

А в стране Россия давно уже грянула перестройка.

Только-только Андреев успел с отличием закончить второй курс, как началось то самое дикое и прекрасное время, когда обстановка в центре страны и в регионах уже немного стабилизировалась, но еще было «все можно». Андреев с упоением принялся создавать собственную фирму. И создал. Фирма, просуществовав две недели, пала жертвой обычного в то время бандитского беспредела, но Андреев начал заново, учитывая полученный в боях с криминалом опыт. А точнее — завел знакомства в сфере преступной, сам став почти что бандитом. Однако и вторая попытка закончилась провалом, организованным милицейским беспределом, борющимся с экономической преступностью. Андреев учел и этот опыт. Не расторгая старых нелегальных знакомств, он женился на дочери областного прокурора, правда, впоследствии поспешно развелся, когда областного прокурора посадили за взятки и развращение малолетних.

Но дело Андреева тем не менее жило и побеждало. Уже миновали дни разнузданной экономической и политической свободы. Андреев заматерел и полностью легализовался, официально зарегистрировав три строительных кооператива, два комбината по производству горячего хлеба и одну рекламную контору с громким названием «Попкорн». Андреев понял, что пришла пора становиться истинным хозяином жизни — собственной и общественной. И стал напрямую собирать справки, знакомства и финансовые средства для того, чтобы занять пост мэра города. Дело, правда, в этом направлении у него продвигалось туговато, но Андреев знал, что «терпение и труд все перетрут».

Озаботившись созданием себе имиджа, он взвалил на себя тяжкое бремя меценатства, раскручивая местные коллективы песни и пляски, городских даровитых детей и других бездельников среднего и пожилого возраста, не потому что любил народное творчество, а потому что вкладывать деньги в объекты, так сказать, наглядного качества было для него в свете последних его решений выгодно.

И фотографию его в окружении разнообразных талантливых выкормышей уже два раза помещали в региональной прессе. Все вроде бы складывалось удачно и весело, но тут случилась эта безобразная история с крысами в рекламном агентстве «Попкорн», а историю раздули то в ярко-юмористических, то в мрачно-обличительных красках охочие до подобных эксцессов журналисты, которых Андреев еще не успел взять себе на подкорм.

Взбешенный Андреев, узнав у попкорновцев, кого они считают ответственным за происшествие, поклялся отомстить и недолго думая подал заявление в милицию на производящую унитазы фирму того самого Гарика, заказывавшего в «Попкорне» рекламные объявления.

Иностранный инвестор оказался крепеньким мужичком, плотно упакованным в буржуазный клетчатый костюм. Круглая физиономия, вопреки представлениям Ряхина об иностранцах как о людях сплошь интеллигентных, утонченных и воспитанных до извращенности, была какой-то очень простецкой, даже не очень тщательно выбритой.

— Привет, — по-импортному слегка грассируя, поздоровался инвестор, войдя в кабинет без стука.

— Здравствуйте, гражданин зарубежный гость, — вежливо, хотя и хмуро отозвался, приподнимаясь, Ряхин. И добавил, демонстрируя знание иностранного языка: — Хау ду ю ду.

— Капитан знает англиски? — удивился иностранец и обнажил в широкой улыбке крепкие металлические зубы.

— Йес, — опять-таки на чужеземном наречии ответил Ряхин. — Английский язык входил в программу обучения школы милиции.

— Милиция! — выдохнул иностранец и сладко прищурился, как будто попробовал на вкус кремовый торт. — В России любят свою милицию. Я изучал милицию и милиционеров. Много смотрел ваши передачи и фильмы. Позвольте представиться — Фил Мак-Фил.

После оглашения собственного имени иностранец присел на стул, а затем без всякого перехода вытащил из внутреннего кармана клетчатого пиджака бутылку водки и поставил ее на стол.

— Что это? — строго нахмурился капитан Ряхин.

— Водка, — добросовестно прочитал этикетку Фил Мак-Фил, — зерновой очищенный спирт, настоянный на рябине со вкусовыми добавками. Поразительно мягкий вкус, приятное состояние легкого опьянения. Очень много как это… эпитетов, — закончив чтение, заметил иностранец. — Я к вам, как вы уже догадались, по делу моего инвестируемого партнера Полуцутикова Гарика. Он у вас уже был?

— Так точно, — искоса глядя на водруженную на стол бутылку, проговорил Ряхин.

— Да. Значит, его обвиняют в том, что именно он устроил крысиный налет на рекламное агентство «Попкорн»? Извините, но я не вижу смысла в этом обвинении. Если он создавал с помощью этого агентства объявления для своей фирмы, то почему он должен желать зла агентству? Чтобы не платить им? Он им заплатил все. И документы соответствующие имеются, да. Я вам так скажу — этим людям из «Попкорна» просто хочется взять с кого-нибудь деньги на ремонт помещения. Вот они и подали заявление. А теперь Давайте выпьем, — неожиданно предложил иностранец, — как это у вас говорится — давай за них, давай за нас, и за Сибирь, и за Кавказ, за золотые ордена давай поднимем, старина…

— Распивать спиртные напитки при исполнении служебных обязанностей строго воспрещается, — выговорил Ряхин.

— Как это? — очень удивился иностранец. — Позвольте тут у меня…

Приподнявшись, сунул руку в карман брюк, достал груду измятых бумажек и принялся копаться в них.

— Где это? Ага, тут. «А нам бы просто по сто грамм и не шататься по дворам, но рановато расслабляться операм…» Готовясь к встрече с вами, уважаемый Виталя, переписал с первоисточника. Кстати, не хотите ключевой воды?

— Не Виталя, — так же хмуро поправил Ряхин. — Капитан Ряхин. По званию рекомендуется называть лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Можно еще — товарищ капитан. А при чем здесь вода?

Иностранец еще больше удивился. Он снова зашуршал своими шпаргалками, нашел наконец нужную и прочитал:

— Вот пожалуйста. Все с первоисточника. «Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня..,»

Капитан Ряхин вдруг подумал о том, что зарубежный гость, цитируя глупые кинопесни, просто дурачит его. Поэтому, подобравшись, он проговорил: «С вашего разрешения…» и смахнул со стола груду шпаргалок в мусорную корзину.

— Итак, — деловым тоном начал капитан. — Какое у вас ко мне дело, уважаемый Фил Мак-Фил?

Иностранец растерянно посмотрел на корзину и пожал плечами.

— Хотел как лучше, — негромко проговорил он, — наладить взаимопонимание для наилучшего контакта. Нанял консультанта. Между прочим, выпускника филологического факультета.

— А-а, — пренебрежительно отозвался капитан Ряхин, как и всякий милиционер, недолюбливавший филологов, — филфак.

— Что?! — бледнея, воскликнул иностранец. — Кто вам дал право? Что вы сказали?

— Филфак, — повторил капитан. — А что такого?

Фил Мак-Фил вскочил со стула. Физиономия его приобрела прямо-таки мертвенный оттенок.

— Ну знаете! — прошипел он, мгновенно превращаясь из иностранца-добряка в злобного, взъерошенного буржуа с рисунков Кукрыниксов. — Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что минуту назад разожгли межнациональный конфликт! Я вам этого так не оставлю, уважаемый капитан Виталя.

Круто развернувшись, Фил Мак-Фил вылетел из кабинета, крепко хлопнув дверью.

— А что я такого сказал? — прозвучали в пустом кабинете слова Ряхина.

* * *

Ресторан «THE BEST OF» вовсе не был лучшим рестораном в городе, как можно было предположить по названию. Хотя все атрибуты действительно престижного ресторана имел. Располагался на центральной улице в большом двухэтажном здании с колоннами, охранялся взводом омоновцев и швейцаром Романом, свирепым отставным полковником артиллерийских войск, да и цены в «THE BEST OF» не поддавались никакой калькуляции. Правда, кормили в ресторане паршиво, а санитарный инспектор, который по долгу службы обязан был проверять состояние кухни и склада с запасами, всегда подъезжал к черному ходу, останавливался у двери, опасаясь ступить на загаженную пищевыми отходами лестницу, и ожидал, пока Метрдотель вынесет ему конверт с ежемесячной данью. На кухню или на склад инспектор не являлся никогда, объясняя это тем, что человек он впечатлительный и больших потрясений может попросту не перенести.

Тем не менее ресторан «THE BEST OF» исправно функционировал и даже процветал. Каждый вечер посетители — в основном гости города, привлеченные яркой вывеской и удобным месторасположением ресторана — заполняли до отказа единственный зал и угощались творениями местных поваров, славящихся своей изобретательностью по части придумывания общеизвестным блюдам экзотических названий Заказав порцию жареной картошки, удачно замаскированной под названием «плоды земляного яблока с провансской подливой», или куриные окорочка по тридцать пять рублей килограмм под видом «заокеанской натюрель», гости города наслаждались увеселительной программой вокально-инструментального ансамбля «Хлеборезка», в конце вечера неизменно исполнявшего хит собственного сочинения «Однажды два ежа, бля, упали с дирижабля».

Правда, после первого же посещения «THE BEST OF» гости города сюда уже не возвращались, зато прибывали другие гости, которых в городе, где происходят описываемые события, всегда было великое множество.

Когда у парадного входа в ресторан «THE BEST OF» остановилась приземистая иномарка, настолько крутая, что се полное название приводить бессмысленно, потому что его все равно никто никогда не слышал, швейцар Роман, завидев вылезающего из иномарки пухлого господина удивительно низкого роста, дрогнул и согнулся пополам. Господин чинно поднялся по ступенькам, позволил Роману открыть перед собой дверь и направился прямиком на второй этаж, где располагались VIP-кабинеты. Дородный швейцар мигом запер входные двери и резво подбежал к телефону, стоящему в вестибюле на трехногом столике. Сняв телефонную трубку, Роман позвонил по внутренней линии и, услышав в трубке протяжное: «Алло-о» голосом метрдотеля, оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что его кто-нибудь услышит, и дрожащим шепотом выговорил:

— Прибыли-с.

Метрдотель Арсен, очень длинный и сутуловатый старик, похожий на складной нож, обеими руками дернул себя за висячие кавалерийские усы, наспех отряхнул и без того безукоризненно чистый фрак и, шумно выдохнув, кинулся встречать посетителя.

Пухлый низенький господин едва показался на лестничной площадке второго этажа, а Арсен уже, как и швейцар при входе, согнулся вдвое и, приложив руки к груди, ласково проговорил:

— Добро пожаловать, уважаемый господин Гарик Полуцутиков.

— Лифт надо бы вам построить, — отдуваясь, произнес тот, кого Арсен назвал Полуцутиковым, — загребешься по этим лестницам ползать.

Метрдотель согласно кивнул и стремительно засучил худыми ногами, демонстрируя желание немедленно бежать и строить лифт.

— Ладно, — вздохнул Полуцутиков. — Давай веди. Да скажи этому придурку на входе, чтобы он и моего гостя встретил подобающим образом. А то знаю я этих.

— Слушаюсь, — ответил метрдотель, под локоток довел господина до обшитой обоями «под красное дерево» двери отдельного VIP-кабинета, почтительно усадил за стол, пятясь, вышел, осторожно притворил за собой дверь и полетел на первый этаж давать указания Роману.

А господин Полуцутиков, отослав метрдотеля, поудобней расположился в кресле, достал из внутреннего кармана лоснящегося кожаного пиджака сигару толщиной в руку, с некоторым трудом затолкал сигару в рот и попытался закинуть ноги на стол, что у него не получилось вследствие несоразмерности высоты стола и длины собственных ног.

Тем временем у входа в ресторан на ступеньках под презрительным взглядом швейцара топтался молодой человек в Застиранных брюках и куцем пиджачке, застегнутом наглухо.

— Позвольте пройти, — третий уже раз повторял молодой человек.

— Ресторан закрыт, — цедил отставной полковник. — у нас учет. Вечером приходи.

Швейцару Роману этот посетитель совсем не нравился Помимо неказистого облачения молодой человек обладал лицом типичного школьного учителя русского языка и литературы: вздернутый короткий нос, слабо выраженный подбородок и высокий лоб с залысинами, разве что очков недоставало.

— Но мне пройти нужно, — сказал молодой человек. — Меня ждут.

— Сказано тебе — ресторан закрыт, — устав препираться, рявкнул Роман. — Пошел отсюда, морда! А то спихну вниз башкой.

И руками показав, как будет спихивать, если нежеланный посетитель сию минуту не удалится, добавил несколько непечатных слов.

Молодой человек на мгновение опешил, но внезапно лицо его неузнаваемо и страшно исказилось, верхняя губа домиком поползла вверх, обнажив крупные желтоватые зубы, брови сдвинулись на переносице, а глаза устрашающе сверкнули. — Шаг в сторону сделай, дятел, — блатной скороговоркой захрипел посетитель. — И руки из карманов вынь, педерастина, когда с человеком разговариваешь. Понял? А то нос откушу и прямую кишку вместо него вставлю.

Свирепый Роман открыл рот и, поспешно вытащив из карманов руки, тут же вытянул их по швам. Изумленно глядя на молодого человека, он явно пытался что-то сообразить, мучительно морщась вследствие напряженной мыслительной деятельности, и, вполне возможно, нашелся бы что ответить, если бы входная дверь ресторана с треском не распахнулась и на пороге не возник метрдотель Арсен.

Отодвинув в сторону Романа, Арсен привычным жестом дернул себя за усы, скользнул взглядом по фигуре собеседника швейцара и осведомился:

— Пришли к кому-нибудь?

— К Полуцутикову, — потирая подбородок, буркнул молодой человек.

Роман ахнул и шумно сглотнул. Метрдотель мысленно послал швейцару страшное проклятие, метнулся вниз по ступенькам и учтиво взял молодого человека под локоток.

— Пойдемте, пойдемте, — забормотал метрдотель, увлекая посетителя в глубь ресторана. — Господин Полуцутиков вас уже ожидает. Вы, ради бога, извините Романа, — говорил Арсен, сопровождая молодого человека на второй этаж. — Бывший военный. Хоть и фрак надел, а кирзой от него за версту несет. Нет в нем верного глаза ресторанного работника. Я вот сразу в вас приличного и уважаемого человека признал, а Роман… Да что с него взять. Правильно ведь?

— Правильно, — сказал молодой человек, едва поспевая за метрдотелем.

— Отставной полковник, сами понимаете, — дернув себя за ус, продолжал тараторить Арсен.

— Понимаю, — так же хмуро сказал молодой человек. — А нельзя ли сделать так, чтобы он был и отставным швейцаром?

Арсен моментально захихикал, словно услышал крайне забавную шутку, и всем своим видом показал, что претворить в жизнь предложение молодого человека для него теперь важнее всего на свете. Впрочем, молодой человек не настаивал.

Поднявшись на второй этаж, Арсен остановился, поклонился сначала молодому человеку, потом двери и шепотом выговорил:

— Вот-с.

Толкнув дверь, гость вошел в кабинет.

— Насчет закусочки я сейчас распоряжусь, — успел вякнуть метрдотель в образовавшуюся и тотчас исчезнувшую щель Дверного проема. Затем вытер пот со лба и, сжав кулаки, побежал вниз, чтобы немедленно устроить проштрафившемуся бывшему полковнику служебную выволочку.

— Фу ты, черт, — передернул плечами Полуцутиков. — Никак не могу к твоему новому обличью привыкнуть. Думал, что это за крендель ко мне пожаловал. Проходи.

— Ты тоже, между прочим, изменился, — сказал вошедший в VIP-кабинет молодой человек.

Они помолчали, разглядывая друг друга.

— Паршиво выглядишь, — сказал господин Полуцутиков,

— Ты тоже, — усаживаясь за стол, ответил молодой человек. — Привет, Полуцутиков.

— Привет, Никита, — весело отозвался господин. Молодой человек поморщился.

— Сколько раз тебе повторять, — сказал он, — не Никита. Антон мое имя. Понял? Антон меня зовут. Запомни.

— Антон, — послушно повторил господин Полуцутиков и спросил: — А почему это я паршиво выгляжу?

— Наряд у тебя какой-то нестандартный, — объяснил молодой человек, которого, как выяснилось, звали Антоном. — Стремно смотрится.

— Стремно? — обиделся господин Полуцутиков. — Да ты знаешь, сколько все это стоит? — И начал перечислять: — Пиджак кожаный «Риччи» восемьсот баксов, брюки кожаные «Стьюдент» — шестьсот! Рубашка — триста с полтиной, ботинки…

— Между прочим, — прервал его Антон. — Бизнесмены в таком прикиде не ходят. Я же тебя учил! А ты вырядился в кожу. Ты бы еще сапоги со шпорами надел и шляпу ковбойскую.

— Сапоги со шпорами? — живо заинтересовался господин Полуцутиков. — Это такие с подковками и железными мандулами? Я такие видел и хотел купить, только размера моего не было.

— Сколько раз тебе можно повторять, — поморщился Антон, — бизнесмены одеваются так: костюмчик приличный, рубашечка белая, ботиночки сияют, галстук. Пистолет в кобуре и мобила.

— Мобила и у меня есть, — похвастал Полуцутиков. — д пистолет я еще не приобрел. Мне люди сказали, что надо лицензию какую-то выправлять. В общем, геморрой и тоска, как тут у вас выражаются. А ты вообще на себя посмотри, как ты одет! Позор! Да и цвет лица у тебя того, сероват. Хотя… — хохотнул Полуцутиков. — Для покойника ты довольно прилично выглядишь.

— Тихо! — цыкнул Антон и оглянулся по сторонам. — Растрещался.

— Да чего ты! — ухмыльнулся Полуцутиков. — Никто нас тут не услышит. А если бы кто каким-нибудь чудом и подслушал, все равно ничего не понял бы.

— Все равно, — строго проговорил Антон. Потом покашлял и попросил: — Прикажи этому, с усами, чтобы он чего-нибудь похавать притаранил. Все-таки, — заметно оживляясь, добавил он, — как это прекрасно — есть. И пить. И курить. Даже в сортир ходить по-нормальному — и то хорошо. А ведь я два года был всего этого лишен. Подумать только! Знаешь, я вчера выпил шесть бутылок пива подряд и все терпел, со стула не вставал. А потом, как до унитаза добежал… Нет, ты себе не представляешь, какой это кайф.

— Не представляю, — согласился господин Полуцутиков. — Потому что никогда этого не испытывал. Ну и не Жалею. Я, как ты знаешь, немного по-другому устроен, чем ты и вес вы остальные здесь. Ладно. Сам же говорил, что я треплю много, а сам! Ладно. Как у тебя жизнь-то?

— Жизнь прекрасна! — с воодушевлением проговорил Антон. — Хотя… — Он, вероятно, хотел что-то добавить, но осекся.

— У меня тоже ничего, — усмехнулся господин Полуцутиков, расслышавший лишь первую половину фразы. — де. нег у меня навалом. Позавчера купил я этот ресторан. Теперь вечерами здесь сижу. И ведь что интересно, я одну штуку понял.

Он оглянулся по сторонам, сунул дымящуюся сигару в пепельницу и, навалившись локтями на стол, двинулся поближе к своему собеседнику:

— Оказывается, — заговорщицким голосом прошипел Полуцутиков, — самое главное — это деньги.

Антон хмыкнул.

— Когда мы сюда собирались, я тебя об этом предупреждал.

— Одно дело — слова! — отмахнулся вновь поднятой из пепельницы сигарой Полуцутиков. — А совсем другое дело в действительности убедиться в верности этих слов. Я думал, что мне это не понравится, а мне понравилось. Нет, в этом мире лучше, чем у нас дома.

— У тебя дома, — уточнил Антон. — Это ты был дома — там. А я в гостях, так сказать. А теперь я дома, а ты в гостях. Два года… — Антон вздохнул. — В моем мире прошло только два года с тех пор, как я отлучился.

— Это прекрасно, — поддакнул Полуцутиков, — возвращаться оттуда, откуда вернуться нельзя.

— А ты мне говорил, что это невозможно. Говорил — против правил, что сам не можешь это допустить как представитель расы, призванной охранять спокойствие загробного мира.

Господин Полуцутиков усмехнулся и выпустил изо рта и из носа два облака синего табачного дыма.

— Я тут у вас одну поговорку услышал — нет правил без исключения. Выходит, то, что ты все-таки вернулся, — это исключение. И хорошо. Если бы это было правилом, в вашем мире не продохнуть было от покойников, соскучившихся по дому.

— Ну хватит, — нахмурился Антон, — правда мы растрепались. Договорились же — ни слова о нашей тайне.

Они помолчали.

— Как ты думаешь, — спросил вдруг господин Полуцутиков. — А нас будут искать?

— Кто? — удивился Антон. — Менты? Да нет, в этом плане нам беспокоиться нечего.

Господин Полуцутиков помотал головой.

— Не здешние менты, — шепотом проговорил он, — а тамошние.

Антон задумался.

— Следы мы замели хорошо, — сказал он. — Особенно я. Да и что мы такого сделали? Разве есть что-то плохое в том, что я просто очень хочу домой? Просто хочу обратно к своей невесте? Ведь тогда, два года назад, как глупо все получилось! Просто вышел со своей любимой девушкой прогуляться перед сном и получил по башке, да еще так крепко, что никогда после этого не очнулся. Ни за что не поверю, что тогда все было по правилам. Всего-навсего случайность.

— Не бывает в таких делах случайностей, — внезапно посерьезнев, сказал господин Полуцутиков, — это я точно знаю, не бывает.

— Бывает, — убежденно проговорил Антон. — Ну, кому я мешал? Ну конечно, был я, что называется, бандитом. Так ведь у каждого свой род занятий. И уж душегубством конкретным я не занимался. Так, всякие разборки, стрелки и тому подобное. И еще. Ты говоришь, что случайности Не было никакой в том, что меня два года назад убили. А в том, что я сумел вернуться в мир живых, случайность наблюдается?

— Вообще-то, — начал господин Полуцутиков и не окончил.

— Вот-вот! — Антон поднял вверх указательный палец и стал очень похож на учителя, объясняющего урок. — Если б я тогда, два года назад, был бы правильно умерщвлен, в силу, так сказать, вселенских законов, то никто бы мне вырваться обратно не позволил. Никакая высшая сила. Ты мне сколько твердил, что против всяких правил мое желание покинуть мир мертвых и вернуться в мир живых?

— Постоянно твердил.

— Ага, — кивнул в такт собственным мыслям Антон. — Но ведь у меня все-таки получилось! Да и ты, который никогда не был ни живым, ни мертвым, проскочил в мой мир вместе со мной. Значит, высшее вселенское правосудие признало свою ошибку и все-таки допустило меня обратно. Правда, и я сам очень постарался.

Господин Полуцутиков надолго задумался.

— Ну не знаю, — неохотно проговорил он. — Любое правосудие можно обмануть, не только районное, но даже и высшее вселенское. Все-таки не забывай о том, что мы нелегальным путем здесь оказались.

— А легальных путей перемещения между мирами живых и мертвых не существует, — брякнул Антон.

Полуцутиков снова погрузился в размышления.

— Ну не знаю, — снова сказал он, — мне трудно предположить, что высшему вселенскому показалось мало того беспредела, который ты в период своего законного существования творил. Или вот еще что. Может быть, тебя с какой-то целью определенной пропустили сюда. Ну там убить кого-то или замучить?

Антон вздохнул.

— Во-первых, — произнес он, — я и в период, как ты говоришь, законного существования не особенно-то беспредельничал. Почти никого не мучил и почти никого не убивал. К тому же…

Дверь отдельного кабинета, где находились собеседники, скрипнула, приотворяясь, а в образовавшуюся щель просунулся метрдотель.

— Закусочки, — умильно проговорил метрдотель, — закусочки принес. Подавать?

— Пошел вон! — рявкнул Антон.

— Стучаться надо! — добавил господин Полуцутиков. Он исчез мгновенно; дверь быстро, но бесшумно закрылась.

— Идиот, — сказал Полуцутиков. — Вот уволю его, будет знать. Так что ты мне сообщить хотел?

Антон пошарил в карманах, вытащил мятую пачку болгарских сигарет, спички и закурил.

— Такое дело, — шепотом проговорил он. — Я одну странность заметил, как только оказался снова в мире живых. В себе странность. В общем, когда я получил вот это тело, — он обеими ладонями похлопал себя по груди и животу, — я вроде бы изменился. Ну, не получается у меня быть таким, как раньше. Недавно хотел развлечься, как обычно, нажраться и пойти кому-нибудь морду набить, так ведь не получилось.

— Может, ты мало выпил? — предположил господин Полуцутиков.

— Два литра — это тебе мало?! — повысил голос Антон. — Да не в выпитом дело! Вышел я, короче, на улицу, пристал к какому-то типу, мол, дай закурить, а то пива купить не на что и денег нет настолько, что снимай свою шапку. Ну как обычно. И только я, значит, типа за грудки взял и рот открыл, как сразу все желание подраться пропало. Ну вот ни на столько, — Антон показал господину Полуцутикову мизинец, — ни вот на столько драться не хочется. Спросил только, который час, и отпустил типа с миром. Вот. И к бабам меня не тянет. Тянет книжки читать и… стыдно сказать…

— Что? — заинтересовался Полуцутиков.

— Писать, — заметно покраснев, едва выдавил из себя Антон.

— Что писать?

— Ну книжки. Самому. Да и не нормальные книжки тянет писать про братву или маньяков, а фуфло всякое. О любви и чувствах разных.

Полуцутиков присвистнул.

— Н-да, — сказал он, — осложнение. Слушай, это, наверное, на тебя так полученное тело влияет. Если бы ты был в своем теле…

— Если бы я был в своем теле, я бы оставался в мире мертвых, — напомнил Антон. — Забыл, что ли? Небул-Гага говорил, что, только поменяв тела, можно переместиться.

— Небул-Гага из фирмы «Глобальный туризм» зря говорить не станет, — согласился господин Полуцутиков, — он лучше знает. Это ведь благодаря ему мы…

— Д-да, — сказал Антон и снова вздохнул. — Я вот что думаю. Наверное, тот, кому мое бандитское тело досталось, в обмен на это вот, — он снова погладил себя по груди и животу, — наверное, он стал бандитом. А у бандитов жизнь короткая. Так и получится, что тот, с которым я посредством Небул-Гага обменялся, очень скоро попадет в мир мертвых. А я в мире живых останусь надолго. Это ведь что получается — ни подраться теперь, ни чего другого.

— Правильно, — кивнул господин Полуцутиков. — Со… со… соблюдется закон вселенского равновесия. Если ты тут, то кто-то должен быть там. Ну ладно, давай эти вопросы оставим пока. Как у тебя на личном фронте?

— Что значит на личном фронте? — переспросил Антон, хотя по лицу его было видно, что вопрос собеседника он прекрасно понял.

— То и значит, — несколько удивленно проговорил господин Полуцутиков. — Ты же мне все уши прожужжал в мире мертвых. Мол, если я и хочу вернуться назад к живым, так это потому что у меня там невеста осталась. Антон помолчал немного. А потом сказал:

— Что там, кстати, насчет закусок? Почему этот старый хрыч не несет?

— Момент, — откликнулся господин Полуцутиков и зычно позвал: — Арсен!

В тот же момент раздался осторожный стук в дверь.

— Да-да, — подбоченившись, проговорил господин Полуцутиков. — Войдите. Арсен, это ты, что ли? Чего скребешься-то? Давай заходи, а то жрать хочется.

Вошел Арсен, неся в руках большой поднос с двумя дымящимися тарелками и графинчиком, в котором плескалась какая-то прозрачная, умопомрачительной хрустальности жидкость.

— Пожалуйте, — сказал Арсен, поставил поднос на стол и низко поклонился. — Чего-нибудь еще изволите?

— А это что? — кивнув на тарелки, спросил у него Антон.

— Фирменное блюдо-с, — почтительно разъяснил метрдотель, — тушеное мясо панды с побегами молодого бамбука. Чего-нибудь еще изволите?

Антон подцепил на вилку кусок из тарелки.

— Ничего! — рявкнул господин Полуцутиков. — Не видишь, мы уже трапезничать начали. Пошел вон. Не порть аппетит!

Арсен снова поклонился и исчез. Господин Полуцутиков закурил новую сигару и стал смотреть сквозь клубы синего дыма на то, как сидящий напротив него Антон поглощает Мясо панды с побегами бамбука, то есть замаскированную под громким названием солдатскую тушенку с капустой.

— Ну как? — спросил он, когда Антон проглотил последний кусок.

Тот пожал плечами.

— Нормально. Только вкус какой-то специфический. Ты будешь свою порцию есть?

— Нет, — ответил господин Полуцутиков. — Ты же знаешь, что для поддержания жизнедеятельности мне не требуются такие глупости, как поглощение пиши. Я же не человек.

— Ну да, — хмыкнул Антон, подвигая к себе вторую тарелку, — это ты там не был человеком, а был представителем господствующей расы, а здесь ты вполне даже человек. Интересно, чье тело тебе Небул-Гага всучил?

— Ничье тело, — немного даже обидевшись, проговорил господин Полуцутиков. — Это вам, людям, нужны такие процедуры. А мне достаточно одной маскировки.

Антон перестал есть.

— Так это что — парик? — спросил он, кивая на голову господина.

— Ну да, — ответил тот и приподнял курчавый парик, обнажив голую поверхность собственного черепа, обтянутого чуть зеленоватой кожей, из которой где-то в районе макушки торчала пара острых рожек.

— Ничего себе, — проговорил Антон. — А все остальное?

— А все остальное скрыто под одеждой, — сварливо ответил господин Полуцутиков. — И хватит уже об этом. В баню я ходить не собираюсь. И плотские удовольствия меня не интересуют. Потому что я бесполый.

— Слушай, — спросил вдруг Антон. — А зачем тебе тогда надо было со мной в мой мир перемещаться? Еда тебе не нужна, девки тоже.

— А новые впечатления? — удивился Полуцутиков. — И потом, мы же с тобой, кажется, друзья. К тому же здесь у вас гораздо легче стать важным человеком. Достаточно только иметь много денег. А заработать их проще простого. Вот и я организовал фирму по производству унитазов, нашел себе иностранного инвестора, кстати, редкого дурака, И теперь денег у меня, что называется, куры не клюют. И все это в рекордно короткие сроки.

— Так зачем же тебе деньги-то? — усмехнулся Антон. — Тебя ведь девки и жратва не интересуют.

— Как это зачем? — привстал с кресла Полуцутиков. — Помнишь придурка, который у входа стоит? Псина такая, отставной полковник.

— Еще бы не помнить, — темнея лицом, проговорил Антон. — Он, гад, пускать меня не хотел. Измывался, через губу разговаривал. С-сука.

— Ага! — торжествующе подтвердил господин Полуцутиков. — А теперь смотри. Арсен! — заорал он во весь голос. — Арсен!!!

За дверью зашелестели торопливые старческие шаги, а через полминуты дверь в кабинет открылась, и на пороге возникла согбенная фигура метрдотеля.

— Давай срочно сюда барбоса своего со входа, — приказал господин Полуцутиков. — Срочно!

Испуганно кивнув, метрдотель отбыл.

— Так ты не говорил, — обратился снова к своему собеседнику господин Полуцутиков. — Что у тебя там с твоей невестой? Как ее…

— Анна.

— Вот, Анна. Она что, замуж успела выйти за то время, пока ты был мертвым?

— Да нет вроде. Я к ней заходил. Хотел ее поразить. А она…

— Замуж вышла?

— Нет, — неохотно проговорил Антон. — Хуже. Намного хуже. Я к ней заходил несколько раз. Самое удивительное, Что она меня признала в моем новом обличье. Я так думаю, Что она была знакома с тем козлом, у которого Небул-Гага забрал тело и мне отдал в обмен на мое. Но это в принципе ерунда. Городок тут маленький, так что все друг с другом знакомы. Так вот, зашел я к Анне и застал у нее одного типа Сигизмунд его зовут.

— Сигизмунд? — нахмурился господин Полуцутиков. — Я что-то про него слышал.

— А я с ним был знаком в своей прошлой жизни, когда был бандитом, — заявил Антон. — Он занимается тем, что работает посредником между киллерами и заказчиками.

— Ух ты, — удивился Полуцутиков.

— Вот так, — вздохнул Антон. — Как я заметил, отношения Анны и Сигизмунда сугубо деловые. А на заказчика Анна никак не тянет, не похожа она совсем на бизнесвумен.

— Ты хочешь сказать, что твоя бывшая невеста стала киллером? — ахнул господин Полуцутиков.

— Похоже на то, — развел руками Антон. — Как это ни странно.

— Интересно, — сказал господин Полуцутиков и о чем-то задумался.

— А ведь была аспиранткой, — ковыряя в блюде вилкой, — медленно говорил Антон. — Знала много умных слов. Нонсенс. Экзистенциализм. И другие. А стала кем? Понимаешь, когда еще в моей прошлой жизни мы с ней завязывали отношения, я ее поразил тем, что одного преподавателя-кобеля, который ей проходу не давал, отловил с пацанами, дюлей ему вставил, в жопу петушиных перьев воткнул и без штанов выпустил возле университета погулять. Смеху было!

— Ну и сейчас бы тоже морду отрихтовал кому-нибудь во имя прекрасной дамы, — предложил Полуцутиков.

— Не могу, — вздохнул Антон. — Не могу никому морду рихтовать. Что-то мешает мне. Я как-то вдруг изменился после того, как воскрес. Все, наверное, из-за того, что нахожусь в чужом теле. Меня на какие-то дикости вообще тянет. Я Анне ни с того ни с сего два сонета посвятил и три повести про любовь.

Полуцутиков крякнул.

— Это серьезно, — только и смог сказать он. — А она что?

— Посмеялась.

— Ну, может быть, она и не киллер, — после долгой паузы сказал господин Полуцутиков.

— А что тогда у нее Сигизмунд делал?

— Мало ли. Может, они просто друзья. Или у них, извини, любовь.

— Я же говорил, невооруженным глазом видно, что у них чисто деловые отношения. И Сигизмунд, он человек такой — ненужных знакомств не заводит. К тому же он голубой.

— А что такое голубой? — поинтересовался господин Полуцутиков.

— Это которые не с девками, а друг с другом. Это самое, — объяснил Антон.

— А зачем?

— Так. Для прикола.

— А что, это в самом деле прикольно? — оживился господин Полуцутиков. — А может быть, и мне попробовать? С девками-то у меня все равно ничего не получится.

— Вообще-то голубых принято презирать, — заметил Антон.

— Почему? — удивился Полуцутиков.

— Потому что, потому что. Отстань! Мы о чем говорили? Об Анне. Так вот — я боюсь, что она на самом деле киллером стала. Не верится, конечно, она же так была далека от всего этого.

— Ну, может, и не стала она киллером. Мало ли. Может, она замаскированная бизнесвумен? Хочет конкурентов устранить? Сам знаешь, какие теперь законы в бизнесе. Мне бы тоже не помешало. Кстати.

И тут в дверь кабинета снова постучали.

— Можно! — крикнул господин Полуцутиков, а когда, сутулясь, вошел швейцар Роман вместе с бледным и потерянным метрдотелем, грозно нахмурился и рявкнул: — Пляшите!

Арсен и Роман переглянулись.

— Что плясать? — робко осведомился Арсен.

— Что плясать? — спросил Полуцутиков у Антона.

— Цыганочку, — наугад сказал тот, думая о чем-то другом.

— Слыхали? Цыганочку пляшите!

— Какую цыганочку? — подал голос Роман. — С выходом или без?

Полуцутиков посмотрел на Антона.

— С выходом, — сказал Антон.

— Ну?! — страшно сдвинул брови Полуцутиков. — Чего стоите?

Арсен и Роман снова переглянулись, взялись за руки и неловко затоптались на месте.

— И пойте еще что-нибудь бодрое, — добавил Полуцутиков.

Арсен дребезжащим козлетоном немедленно затянул что-то протяжное и заунывное, а Роман, сбиваясь с ритма несуразного танца, стал ритмично подпрыгивать на месте и выкрикивать в такт своим подпрыгиваниям:

— Соловей! Соловей! Пта! Шеч! Ка! Канареечка!

В общем, в кабинете поднялся такой невообразимый шум, что Антон вынужден был закрыть уши ладонями.

— А?! — весело выкрикнул господин Полуцутиков, которого, кажется, творящееся безобразие нисколько не смущало. — Как тебе?! Понял теперь, зачем мне деньги нужны? А ты говорил. Да не унывай, брателло! С Анной твоей мы разберемся! Знаешь, я придумал способ узнать, киллер она на самом деле или нет!

— Как? — стараясь перекричать топочущих и завывающих работников ресторана, спросил Антон.

— А очень просто! — проорал в ответ Полуцутиков. — Дать ей заказ! У меня как раз в бизнесе временные проблемы! Один козел в ментуру заяву на меня катанул! Ну, историю с крысами в рекламном агентстве слышал? — Ага!

— Так вот! Ты от меня передашь своей бывшей невесте и аспирантке заказ и бабки в качестве аванса! И посмотришь, как она себя вести будет! Понял?

— Понял! — крикнул в ответ Антон и добавил много тише: — А если она этот заказ примет? Что тогда?

— И еще, — добавил Полуцутиков. — Я тебе одну штучку дам, мировая штучка. Передашь ее Анне. Если она на самом деле киллер, то тогда вражине моему не поздоровится. Слышишь меня?

Антон не слышал. Положив подбородок на скрещенные руки, он смотрел куда-то мимо господина Полуцутикова.

 

Глава 4

Запри его в «обезьянник», — отдал полковник Ухов по отношению к сторожу Семенову небрежное приказание. Ряхин, повинуясь, тут же позвонил по служебному телефону и вызвал старшего лейтенанта, обладающего комплекцией настолько внушительной, что даже обезумевший от страха и желания покаяться сторож Семенов без всякого ропота покинул кабинет капитана и, направляемый старшим лейтенантом, пошел по коридору, заложив руки за спину.

Конечно, сторож Семенов прекрасно знал, что такое «обезьянник», да и немного, наверное, найдется теперь людей, которые ни разу не побывали в этом заведении или хотя бы ни разу не слышали о нем.

А между тем «обезьянник» — одно из самых гуманистических и гениальных изобретений человечества. Как все гениальное, он прост и представляет собой почти точную копию другого обезьянника, который пишется без кавычек и предназначен для содержания обезьян.

«Обезьянник» для людей тоже имеет четыре стены, одна из которых вовсе и не стена, а прочная металлическая решетка от пола до потолка, то есть преграда практически непреодолимая, хотя и полностью прозрачная. «Обезьянник» снабжен также нарами, забранным решеткой окошком под самым потолком и неизменной лампой дневного света, тоже заключенной в металлический намордник. Обстановка, прямо скажем, неприхотливая, зато сколько жизненного опыта можно набраться, проведя в «обезьяннике» от нескольких часов до нескольких дней! Наверное, годы обучения в университете не дают столько знаний, сколько можно получить, просидев всего сутки в вышеозначенном заведении в компании веселых и умных людей.

Только там можно услышать доподлинные истории самых настоящих резидентов и понять наконец причины всех без исключения мировых войн и военных конфликтов. Только там можно встретить секретного агента, замаскированного под обычного алкаша, который после недолгих уговоров все-таки расскажет вам свою, безусловно, захватывающую биографию и ради конспирации попросит на бутылку портвейна. Да что там секретные агенты! Именно в «обезьяннике» можно услышать истории из жизни самых обыкновенных людей, попадавших в такие передряги, какие никаким секретным агентам даже и не снились. Именно в «обезьяннике» Можно встретить человека, который купил турпутевку в Японию, пошел помочиться в тамошний общественный сортир и выловил в унитазе микропленку, за которой охотятся все шпионы мира во главе с Джеймсом Бондом, повез микропленку в полицию, но, не зная ни слова по-японски, неверно сообщил таксисту адрес и в результате уехал за город, чем спас свою жизнь, потому что Токио в одночасье был снесен мощным бомбовым ударом из ядерной установки, спрятанной в правом рукаве пиджака Самуила Маршака, который вовсе не скончался, потому что на пару с Корнейчуком изобрел эликсир вечной жизни и подарил на радость детям всей Земли заводную куклу, известную под именем Майкл Джексон, которая, кстати, нечаянно засветила злополучную микропленку, из-за чего на следующий день началась Третья мировая война, а потом Четвертая и Пятая…

И самое удивительное, что посетить «обезьянник», это интереснейшее место, можно почти бесплатно. Твердой цены на билеты не существует. Просто отдаешь обслуживающему персоналу ровно столько, сколько у тебя на данный момент есть в кармане, и прохлаждаешься хоть три часа, что особенно приятно, если на улице жара под сорок градусов, а тебе муторно и тошно после литра крепкого спиртного напитка и не хочется жить. А если постараться, можно задержаться в «обезьяннике» и подольше — это отлично знал сторож Семенов, который раз по глупости пытался поднять бунт в «обезьяннике». То есть пытался задержанных алкашей и бомжей подвигнуть на триумфальное шествие по улицам и последующее свержение правительства. Только ничего у него, конечно, не получилось. Поднять-то он кого-то и поднял — тех, кто еще ходить мог, но бунтовщиков из «обезьянника» не выпустили. Пришлось ограничиться только пением революционных песен. А как раз таких песен Семенов знал немного. Ну, спел он «Интернационал» и еще что-то. А больше ничего никто и не знал на тему революции. Тогда Семенов завел «По тундре, по железной дороге», потом — «Сторонись, мусора, босота гуляет». Потом — «Как-то мусора дубиной по башке, по башке…». Обслуживающий персонал «обезьянника» это еще стерпел, а когда Семенов завыл «Яйца, прыщ и экскремент — вот и получился мент», ему навставляли таких, что он не то что петь — как разговаривать забыл. Не говоря уж о разумении грамоте, держали его за решеткой ровно десять суток, пока к Семенову не вернулась способность самостоятельно расписываться в протоколе. Ну, где еще в цивилизованном мире можно за попытку вооруженного переворота получить всего десять суток? Нет, все-таки в гуманности гениальным создателям «обезьянника» отказать нельзя.

Примерно так думал сторож Семенов, когда за ним надежно захлопнулась решетчатая дверь.

— Сиди, — сказал старший лейтенант, как и все дежурившие сегодня в отделе милиционеры, уже наслышанный о приключениях сторожа. — Тут тебя не то что зомби или дьявол с рогами, тут тебя даже жена не достанет.

Сторож Семенов утер слезы благодарности и опустился на протянутые вдоль одной из стен нары.

Родная атмосфера вполне обычного и земного «обезьянника» и вправду очень успокоила Семенова. Он уже старался не думать о всяких потусторонних вещах, так круто изменивших его недавно еще мирно текущее пенсионное существование, а думать, например, о чем-нибудь обыденном и сиюминутном. И у него получалось.

«Вот решетка, — размышлял сторож. — Из арматурных прутьев сварена. Крепкая, наверное. Это хорошо, что крепкая. А вон на стуле старлей дремлет. Здоровенный, как Майк Тайсон, и надежный, как отечественный экскаватор. Этот точно никаких посторонних сюда не пропустит. Да и какие посторонние могут быть в „обезьяннике“? Вон два студента сидят на нарах напротив. Выпимши, конечно. Иначе с чего бы их в „обезьянник“ поместили? Сидят себе болтают. Хорошо им. Молодые, здоровые. Умные. Мозги еще только-только начали пропивать. До полной этой самой… деградации личности им далеко. А какие веселые! Болтают чего-то и совсем не думают о том, что в деканат того вуза, где они обучение проходят, им ксивы из ментовки пришлют. Типа — примите меры и проследите за моральным обликом своих студентов. Ой, а у них еще и бутылка заначена. И они оттуда прихлебывают. Как это они умудрились протащить пузырь в „обезьянник“? На входе ведь обыскивают. Да, — глубокомысленно заключил сторож Семенов, — как много еще неизведанного и удивительного можно обнаружить в обычной жизни, если не заморачиваться на посторонних потусторонних фактах!»

— У меня батя тоже недавно отличился, — продолжая разговор, хмыкнув, проговорил один из студентов, — он с корешами, с которыми на стройке работает, бухал три дня, а на четвертый водка и другие спиртосодержащие напитки в ближайшем ларьке закончились. Они решили сгонять в магазин, который подальше. Дело было ночью. Никакой вид общественного транспорта не функционировал, так кто-то из шибко умных батиных корешей предложил за водкой сгонять на кране. Знаешь, такой строительный кран, громадный, на гигантского жирафа похожий. Всей компанией и поехали.

— И что? Привезли водку? — поинтересовался второй.

— Не только водку, — усмехнулся студент, — но и закуску.

— Молодцы!

— Не только закуску, но и все остальное. Вместе с телкой-продавщицей. У них денег не хватило, так они, чтобы два раза не бегать, то есть не ездить, подцепили краном ларек и утащили его к себе на стройку. А утром такой шухер начался! Мусора понаехали. Ларька-то нет на том месте, на котором был. Стали искать, опрашивать свидетелей. Сначала полная белиберда у них получалась: то свидетель — дед старый, на девятом этаже живущий, говорил, что действительно ночью видел, как ларек пролетал мимо его окна, то кто-то рассказывал, что слышал ночью женские крики — «помогите, меня крюком цепляют!». Кто-то говорил, что слышал, как громко пели — «Эх, дубинушка, ухнем» и «Не кочегары мы, не плотники». Потом, конечно, разобрались. Одного кренделя, который за рулем сидел, сразу в СИЗО. Двух или трех еще тоже в СИЗО.

— А твоего батю?

— А его-то за что? — удивился студент и отхлебнул еще портвейна. — Он так нажрался, что в кабину крана залезть не мог. Не поехал за водкой. Так расстроился, что плакал даже. Потом уснул на шлакоблоке. Ну а когда протрезвел, конечно, радовался. С него только подписку о невыезде взяли — и все,

«Милые мои, — снова прослезившись, подумал сторож, — как хорошо сидеть рядом с ними, как у потрескивающего поленьями костра. И греться, ощущая биение молодой, здоровой и озорной жизни».

* * *

Милицейский старшина Ефремов и милицейский прапорщик Галыбко были очень похожи друг на друга внешне, но значительно различались характерами. Старшина Ефремов, как и прапорщик Галыбко, имел массивную физиономию вполне кирпичного цвета, жесткие усы веником и круглые глаза, похожие на гайки три восьмых, но старшину Ефремова никто и никогда не видел смеющимся или улыбающимся, тогда как прапорщик Галыбко постоянно похохатывал, даже разговаривая с вышестоящим начальством, такая уж у него была привычка. Наверное, поэтому прапорщик Галыбко и считал себя оптимистом. А старшина Ефремов в отличие от него был полнейшим и законченным пессимистом, хотя никогда бы и не подумал назвать себя «пессимист», поскольку не был знаком с семантическим значением этого слова.

Как это часто бывает с людьми противоположными по характеру, прапорщик и старшина дружили. То есть не то чтобы дружили, а так — имели, как говорится, приятельские отношения. И когда выпадало им дежурство на пару, всегда Галыбко и Ефремову было о чем поговорить, поскольку мировоззрение прапорщика неизменно вызывало у старшины удивление и некоторый интерес. И наоборот, прапорщик, выслушивая высказывания старшины, недоверчиво ухмылялся и качал головой, точно при виде какой-то диковины. Правда, бывало, что из-за несхожести характеров беседа приятелей накалялась до степени возможного мордобоя, но конфликту разгораться не давал капитан Ряхин, который, заслышав крепнущие голоса собеседников, по густым слоям ненормативной лексики в их речи понимал, что дело пахнет дракой, проверив личное оружие в кобуре, покидал свой кабинет, спускался на первый этаж к проходному пункту и давал строгого нагоняя и Галыбко, и Ефремову, хотя и тот, и другой наперебой доказывали ему свою правду. Капитан Ряхин не внимал ни правде Галыбко, ни правде Ефремова, поскольку имел правду собственную, воспитанную в нем родителями и Уставом милицейской службы.

Но до конфликта дело доходило редко. Обычно прапорщик Галыбко и старшина Ефремов сидели рядышком в стеклянной будке пропускного пункта РУВД на стульях со спинками и разговаривали, через каждые несколько минут разговора не сходясь во мнении и от этого привычно возбуждаясь.

Например, разговор касался насущных политических проблем. Старшина Ефремов по обыкновению мрачно говорил, покачивая на коленях автомат.

— Вот взять нашего президента. Он хороший президент, ничего против него не имею. Но почему же он никак не разгонит эту голубую эстрадную шарашку?

— Какую шарашку? — переспрашивал Галыбко улыбаясь, потому что слово «шарашка» показалось ему забавным.

— А такую, — пояснял Ефремов. — Моисеевых всяких, Трубачей. И других этих самых, гомо…

— Гомосексуалистов, — подсказал Галыбко.

— Ага, — хмуро кивнул Ефремов. — Пидоров, по-русски говоря. Нет, как ты себе представляешь, а? Ведь у этих утконосов тоже охрана своя есть. Представляешь, пидора охранять?! А?! Нормальные мужики берегут пидараса от других пидарасов, чтобы те пидарасы на концерте от избытка чувств этого пидараса на лоскуты не порвали. И все делают вид, что так и надо.

— Мода! — хохотнув, высказался Галыбко.

— Да какая, на хрен, мода! — разозлился старшина. — Это заговор, понял? Вот смотри.

Ефремов спустил с колен автомат и прислонил его к стене. Затем принялся ожесточенно жестикулировать.

— Вот смотри. Которые пидарасы, они с бабами не могут. Так? А в стране нашей сейчас что?

— Сентябрь, — подумав, проговорил прапорщик.

— Демогра… демографический кризис, дурак! — сильно возвысив голос, выговорил Ефремов. — Это когда населения не хватает! Я по телевизору вчера передачу смотрел, там ведущий прямо так и сказал — вымрем скоро, братцы, как мамонты. А все почему?

— Хрен его знает, — беспечно ответил Галыбко и пожал плечами, демонстрируя полное равнодушие к серьезной проблеме демографического кризиса в России.

— А-а! — поднял вверх корявый указательный палец Ефремов. — Вот ты не задумываешься, и никто не задумывается. А между тем я понял, в чем причина кризиса! Я после той передачи переключил на другой канал — а там «голубая луна, голубая луна…». Вот сразу мне все и стало ясно. Если половина страны — пидарасы, а вторая половина — бабы, то откуда тогда детям взяться?

— Ну, ты что-то хватил, — благодушно возражал Галыбко, — неужто в России мужиков не осталось? Неужто все пидоры?

— Ну, не все, — неохотно уступил Ефремов. — Но много. А настоящие мужики, которые детей клепать могут… Вот ты, например. Сколько у тебя детей?

— Один, — похвастал Галыбко. — Пацан.

— Один. А у меня трое гавриков растут. И все жрать просят и штаны в школе рвут по паре в неделю. Я и то — не против, вырастут скоро, зарабатывать будут, помогать. Я и жене говорю ночью после той передачи — давай, мол… это самое. А она ни в какую. Устала, говорит. Если еще один спиногрыз получится, говорит, руки на себя наложу. Сил никаких нет. На трех работах пашу, да еще и на дом беру. Сначала, говорит, тебе — это мне то есть — дом надо построить или дерево посадить. А ты, говорит, на даче два года не был, не то что дерево, помидоры как полоть — не знаешь. А квартира, в которой живешь, говорит, от моих родителей досталась. А ты даже на полуторку заработать не можешь в своей милиции, говорит. Ну и все такое. Я ей — ты что, дура, демографический кризис в стране полыхает, а ты жмешься! Куда там! Разошлась так, что соседи по трубам стучать стали. А ты говоришь. У этого Моисеева, может быть, две сотни тонн баксов на ежедневные расходы, а у меня зарплата — три штуки деревянных. А кто, спрашивается, страну от кризиса спасать будет? Я или он? Где справедливость? А пока справедливости не будет, кризис не закончится. Понял теперь, почему я о заговоре базарю?

— Понял, — зевнув, ответил Галыбко, — слушай, я хохму вспомнил. Настоящий мужчина должен в своей жизни посадить печень, вырастить брюхо и построить тещу. Ха-ха.

— Тьфу! — символически сплюнул Ефремов. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты опять со своими смехуечками.

— А ты со своим нытьем, — парировал Галыбко, — я тебе Бот что скажу. Демографический кризис из-за таких, как ты, происходит. Всякие чудики по телевизору для того и кривляются, чтобы своим поведением страсти разжигать у нормальных людей. Посмотришь вечером ящик, позлишься, напряжение скинешь. И уже не хочется с женой ругаться или там… бить ее. Хочется другого. Я, например, пацана своего два года зачинал — все никак не получалось, потому что жена моя, Анька, была того, слишком скованная. Она даже после свадьбы мне не очень-то и давала. А как-то мы на концерт Петросяна сходили, она домой пришла веселая, расслабилась — тут-то я ей и влупил. Так и Васька у нас получился.

— Да ну тебя! — всерьез разозлился Ефремов. — Разговаривать с тобой… — И старшина хотел добавить что-то еще, но тут снабженная могучей пружиной дверь в помещение РУВД с натужным скрипением отворилась, и на пороге возник старший лейтенант Елин, которого за мясистые, похожие на березовый гриб-паразит губы и за многократно превышающий размеры среднестатистического человеческого кулака нос прозвали Холодец.

— Мужики! — наклонившись к окошку пропускной кабинки, начал Холодец. — Такое дело. Сейчас одного хрена повязали, требуется ваша помощь, чтобы его до «обезьянника» дотащить.

Ефремов посмотрел на Галыбко, и Галыбко посмотрел на Ефремова. Ни тому, ни другому перспектива волочить задержанного в «обезьянник» не улыбалась.

— Испачкаешься еще, — сказал Ефремов, обращаясь к прапорщику. — Он, наверное, пьяный.

— Или обкуренный, — сообщил Холодец. — Ни черта не соображает. Нам при задержании пришлось его вырубить Демократизатором по башке, так он еще в себя не пришел. Помогите, мужики, — попросил он, безуспешно пытаясь просунуть чудовищный нос в окошко. — Я один не управлюсь, а напарник мой руку в спортзале потянул, он тоже не может. А водила вообще мудак. Говорит, я, кроме того, что баранку крутить, ни на что другое не подписывался. Ефремов тяжело вздохнул.

— А ты задержанного демократизатором по жопе, — посоветовал он Елину. — Сам побежит.

— Да не побежит он! Я же говорю — он еще в отключке. А сам тяжелый, гад.

— Ну ладно, — хмыкнул Галыбко и поднялся со стула. — Надо помочь, никуда не денешься. Много хоть у него из карманов нападало?

— Да нет у него карманов, — с досадой поморщился Холодец. — Он в женскую ночную рубашку одет. Розовую.

— Ночную рубашку? — удивился Ефремов.

— Розовую, женскую, — подтвердил Елин, — Больше никакой одежды нет. Даже трусов.

— Та-ак, — протянул старшина. — О чем я и говорил. Расплодилось пидарасов. Мало того что их по ящику каждый день показывают, мало того что их почитают, как героев России и даже больше, так еще их и на себе таскать?! Как хотите, а я не пойду.

Проговорив это, Ефремов поерзал на стуле, как бы устраиваясь поудобнее, скрестил на груди руки и с деланно равнодушным видом стал смотреть через пыльное зарешеченное окно на патрульных, уныло курящих возле крыльца в ожидании сменщиков.

— Может, он не из этих, — предположил Елин, — может, он просто псих. А говорят, старшего сына нашего полковника Ухова видели в ночном клубе «Звездное небо» в компании как раз таких, нетрадиционных.

— Нет, — забрасывая автомат за спину, опроверг Галыбко. — Это не нетрадиционные были. Это были трансвеститы. Он сначала их подснял, а потом не разобрался.

— А мне тесть из деревни два литра самогона прислал, — высказался Елин без всякой связи с темой разговора. — Помогли бы, а?

Ефремов пошевелился, но остался сидеть. Галыбко широко улыбнулся и открыл дверь кабинки.

— А я пойду помогу, — сказал он, ни к кому специально не адресуясь. — Ну и что с того, что у этого задержанного ничего с собой нет? Хватит уже нашей милиции карманы алкашей чистить. Все-таки за зарплату работаем. Кстати, ночная рубашка-то хоть хорошая?

— Почти новая! — обрадовался Елин, — Пойдем, а то я его один не дотащу. Кстати, знаешь, за что его забрали? Ворвался в своей, то есть не в своей, а в женской ночной рубашке в квартиру и стал там мешать молодоженам совершать законное половое сношение.

— Я и говорю — пидор! — вновь подал голос Ефремов. — Еще и идейный!

Галыбко еще раз посмотрел на Ефремова и вышел вслед за Холодцом.

А сторож Семенов, почти вполне оправившись от недавних потрясений, подсел на нары к задержанным студентам и завел с ними содержательную беседу о преимуществах запрещенной законодательством системы вытрезвителей над сменившей ее системой административных задержаний. Он просто старался не думать о страшных потусторонних вещах, До состояния безумия взволновавших его накануне, — и это ему удавалось.

— Вот раньше как было, — увлеченно рассказывал он. — Меня поднимут где-нибудь тепленького, отвезут в трезвяк и до самого протрезвления там держат. Отоспишься на коечке, даже простынкой тебя укроют. А сейчас? Три часа на нарах — и выгоняют. Не отдохнешь, не поспишь.

Студенты, которые поначалу заговорившего с ними Семенова восприняли с некоторой долей подозрительности, поняв, что он не собирается покушаться на их портвейн, ус. покоились и стали поддерживать беседу.

— А я не знаю, — говорил один из них. — Когда трезвяки отменили, я еще пить не научился. Я еще в школе был тогда, в восьмом классе. Так что ничего определенного вам по этому поводу сказать не могу.

После этого высказывания студент замолчал, потому что к «обезьяннику», сопровождаемая молоденьким милиционером-практикантом, подошла медсестра, для того чтобы, как полагается по закону, определить степень опьянения задержанных.

— Лучше поздно, чем никогда, — высказался по этому поводу Семенов.

Студенты припрятали портвейн под нары и принялись спешно приводить себя в порядок, но так как дежурный сержант, охранявший задержанных, от скуки затеял с медсестрой игривый разговор, студенты успокоились, справедливо предположив, что если медосмотр и будет, то еще не скоро, Об этом можно было судить по тому, с какой молниеносной готовностью медсестра согласилась сначала на общение, а потом и на предложенное сержантом свидание.

— А она ничего, — шепнул, подмигнув студентам, Семенов. — Только косенькая немного, а так все на месте. Даже более того.

— Более того, это точно, — подтвердил один из студентов.

Медсестра, стоящая у стола дежурного, поправила длинные обесцвеченные кудри и в очередной раз улыбнулась сержанту.

— Массивная женщина, — оценил и второй студент. — Но правда косая. Ой, смотри, она на меня смотрит.

— Ну нет, — обиделся его приятель. — Она на меня смотрит!

— Она вообще в другую сторону смотрит, — примирил их Семенов. — Это глаза у нее такие — раскосые. Она же с ментом говорит, чего ей на вас оглядываться?

Дежурный сержант тем временем окончательно вошел во вкус общения с прекрасной дамой и с присущей подобным людям прямотой свернул разговор непосредственно на обсуждение собственных половых статей, причем, разгорячившись, повел дальнейшее повествование так громогласно и откровенно, что ожидавший процедуры медосмотра практикант покраснел, спрятал в карман приготовленный блокнот и ручку и поспешил удалиться.

— Это еще что! — затормошил заслушавшихся студентов сторож Семенов. — А я вот работал когда в женской гимназии тренером по дзюдо…

Но перейти на излюбленную тему он не успел. В коридоре раздалось заглушающее все остальные звуки натужное пыхтение, и очень скоро с решеткой «обезьянника» поравнялись Галыбко и Холодец, волочащие бесчувственного задержанного, одетого только в розовую ночную женскую рубашку.

— А ну, сержант, открывай дверь, — свалив бесчувственного на пол, как сваливает усталый дровосек вязанку дров, скомандовал Холодец. — Живее!

Сержант, вскочив со стула, повиновался. Холодец, успевший наскоро ущипнуть медсестру за бок, схватил задержанного в женской ночной рубашке за ноги и с помощью Галыбко втащил его в «обезьянник» и водрузил на освобожденные студентами нары.

— Вот чучело, — отдуваясь, проговорил Холодец. — Надо же, так врезали ему демократизатором по тыкве, когда задерживали, до сих пор не оклемался. Бревно бревном.

— А ты его не убил случаем? — запоздало обеспокоился Галыбко.

— Нет, — уверенно ответил Холодец. — Он же пьяный. Я с этим народом давно вожжаюсь. Пьяного бог оберегает — это всем известно. Ему хоть два дня подряд рельсиной стучи по макушке, он, как протрезвеет, встанет, опохмелится и хоть бы что. Я знаю.

— А что это он у вас так одет странно? — осведомился сержант.

— В чем был, в том и привезли, — сказал Холодец. — Ты об этом не беспокойся. Ты о том беспокойся, что у тебя в «обезьяннике» народу полно. Не продохнешь. — Он скользнул взглядом по задержанным и сунул руку в карман. — Вот молодежь мог бы и отпустить. Если они, конечно, штраф заплатят за административное правонарушение. С этого-то, — он кивнул на Семенова, — взять нечего.

— С нас тоже нечего взять, — вякнул один из студентов. Холодец достал из кармана сигареты, прикурил и открыл рот, явно для того, чтобы вступить со студентами в дискуссию, но вдруг осекся, заметив странное поведение сторожа Семенова, который, приглядевшись к лежащему на нарах неподвижному телу, вдруг поднялся на ноги, полуприсел и развел руками, приняв вид человека чем-то крайне изумленного.

— Эй! — позвал Холодец. — Мужик, ты чего?

Семенов не ответил. Лицо его вдруг плаксиво перекосилось, он всплеснул руками и отступил на несколько шагов назад.

— Мама, — прошептал он, уперевшись спиной в стену. — Этого не может быть. Это же мне почудилось спьяну. Живых мертвецов не бывает. Это же я нафантазировал, а потом понял, что ошибся. Ой, неужели это все правда?

— Чего-чего? — нахмурившись, переспросил Холодец. — Чего ты плетешь-то?

Но сторож Семенов и на этот вопрос не дал никакого ответа. Громко всхлипнув, он оттолкнулся ладонями от стены и рванул в открытую дверь «обезьянника» с такой скоростью, что никто из присутствовавших милиционеров даже и не попытался ему помешать.

— Эй-эй, куда? — только и успел проговорить Холодец.

Сержант крякнул и пожал плечами. Галыбко неопределенно хмыкнул. Холодец обеими руками взялся за голову. А косоглазая медсестра взвизгнула и схватилась за свой зад, который вследствие, вероятно, движения воздушных потоков, поднятых вылетевшим из «обезьянника» Семеновым, колыхался еще минут пять.

* * *

Узнав о неожиданном бегстве главного свидетеля и потенциального обвиняемого сторожа Семенова, опер Ряхин сделал то, что на его месте сделал бы любой опер, — схватился за голову. После чего, конечно, одумался и решил действовать по уставу. А именно — передал данные беглеца в отдел розысков, а сам позвонил в клиническую больницу номер один главврачу. Но того на месте не оказалось. Опер Ряхин получил номер его сотового телефона и радостное известие о том, что охранник Ленчик внезапно вышел из комы и сейчас находится в одной из палат больницы, окруженный медперсоналом.

— Ага, — положив трубку, сказал себе капитан и тут же набрал номер сотового телефона главврача.

Главврач ответил немедленно и сообщил, что находится в ломбарде, где пытается выручить деньги за свой телевизор и кофемолку, чтобы жена его могла купить вожделенных песцов, следовательно, встретиться с представителем власти пока не может. На это капитан Ряхин только корректно усмехнулся и сказал про Ленчика.

Как того и следовало ожидать, в душе главврача профессионал оказался сильнее мужа. Он прокричал в телефон, что немедленно будет, и сразу после этого застенчиво попросил У капитана взаймы.

Ряхин молча повесил трубку, вызвал служебную машину и покатил к больнице, у ворот которой и встретился с главврачом, в это время подъехавшим на место своей работы на старенькой «шестерке».

Увидев человека в форме на «газике» с надписью по борту «ППС», главврач безошибочно признал в нем милиционера,

— Капитан Ряхин, — тем не менее представился капитан Ряхин. — Мы с вами говорили сегодня по телефону.

— Да-да, — закивал головой главврач. — Доктор Книгин. Кстати, не желаете приобрести у меня телефон? Подключенный и совсем новый — «Мицубиси Т-200». Отдам недорого. Понимаете, у жены есть каракулевая шуба, а она говорит, что в этом году в каракуле ходить совсем не…

— Товарищ Книгин, — внушительно и по обыкновению витиевато проговорил не признававший новомодного обращения «господин» капитан Ряхин. — Вследствие того, что я нахожусь на этапе процесса исполнения служебных обязанностей, различного рода спекулятивные действия, предлагаемые с вашей стороны моей стороне, несовместимы не только со званием сотрудника правового милицейского ведомства, но и с должностью врача; исходя из предписанных…

— Да-да, — опомнился доктор Книгин, — конечно… Так вы говорите, больной Ленчик очнулся?

— Свидетель Ленчик пришел в себя, — подтвердил Ряхин. — Я и приехал с целью снять с него показания в присутствии вас.

— Понятно, — робея, проговорил главврач. — Прошу вас… Главврач и оперативный милицейский работник вместе проследовали к зданию больницы. Завидев начальство, охранник вскочил из-за своего стола и, заметив Ряхина, засуетился еще больше, спрятал за спину книжку «Конец — делу венец» и зачем-то поклонился, сначала одному вошедшему, потом другому.

— Ленчик в себя пришел, — сказал Даниил. — Вы знаете, — добавил он, обращаясь уже к доктору Книгину, — интересный случай. Побывав на пороге смерти, Ленчик открыл в себе удивительные способности.

— Прорицает будущее? — живо заинтересовался главврач.

— Нет, он…

— Разговаривает с духами?

— Да нет.

— Читает с закрытыми глазами? — предположил и капитан Ряхин.

— Он…

— Ничего не говори! — остановил опешившего охранника доктор Книгин. — Сейчас сами узнаем! Надо же, какое дело! — взбудораженно говорил он, кидаясь к лестнице, поспешавшему за ним Ряхину. — А я давно искал тему для своей докторской. А тут такое счастье прет!

— Ленчик в шестнадцатой палате! — прокричал вслед охранник Даниил.

У дверей шестнадцатой палаты толпились около десятка медицинских сотрудников. Главврач бодро разогнал толпу и, увлекая за собой капитана, ворвался в палату.

Несмотря на то что клиническая больница номер один, как и все без исключения клинические больницы, была переполнена находящимися на стационарном лечении больными, шестнадцатая палата содержала только одного — того самого Ленчика, — хотя была рассчитана на шестерых. Пять коек пустовали, а на лучшем месте, у окна, в окружении рогатых капельниц сидел благополучно вернувшийся из комы Ленчик.

Главврач Книгин ахнул и всплеснул руками. Капитан Ряхин огляделся. Кроме Ленчика — к моменту их появления, — в палате находились еще трое: медсестричка в сильно декольтированном халате с полами, обрезанными по середину бедра, и двое лаборантов с блокнотами.

— Вы что здесь делаете? — нахмурился Книгин. — Больному нужен покой! Ну-ка. Прошу посторонних удалиться!

— Мы не посторонние, Игорь Иванович, — обиделся один из лаборантов. — Мы научные эксперименты проводим. Довольно нехорошо с вашей стороны становиться на пути прогресса.

— Всей больнице известно, что вы четвертый год ищете тему для докторской, — добавил второй лаборант.

Книгин покраснел и смешался и, словно в ожидании поддержки, оглянулся на Ряхина. Однако тот взглядом его не удостоил, изучая свидетеля, с которого собирался снять показания.

Охранник Ленчик, осунувшийся и похудевший за то короткое время, что находился в коме, полусидел в койке, опираясь на железную спинку, с видом страдающего боязнью высоты пассажира самолета. Страшно покрасневшие глаза охранника часто-часто моргали, а губы подергивались, словно Ленчик собирался расплакаться. Капитан Ряхин только сейчас ощутил и отметил в своем сознании странный, совсем не медицинский запашок, плотно сгустившийся в палате.

— Итак, — строго проговорил один из лаборантов, — Начнем.

Он отложил свой блокнот в сторону и подошел вплотную к Ленчику, тогда как второй лаборант, напротив, присев на одну из пустовавших коек, взял ручку и блокнот на изготовку.

— Я готов, — сказал, обращаясь к несчастному охраннику, лаборант без блокнота, — халат расстегнуть?

— Не надо, — с натугой выговорил Ленчик и достал из-под одеяла какой-то странный предмет, оказавшийся плотным бумажным пакетом, наполовину заполненным непонятной жидкой субстанцией.

— Могу я поинтересоваться, — подал голос главврач. — Что здесь происходит?

— Тише, пожалуйста, Игорь Иванович! — округлив глаза, шикнул лаборант с блокнотом.

— Вообще-то я являюсь главным врачом этой больницы, — повысил голос доктор Книгин. — Так уж право на информацию, кажется, имею.

— Через секундочку! — оборачиваясь, попросил лаборант без блокнота. — Опыт уже начался. Ну? — повернувшись к Ленчику, проговорил он. — Видишь что-нибудь?

Ленчик опустил страдающий взгляд на уровень живота лаборанта.

— Ну?

— Картофельные чипсы, — плывущим голосом пролепетал Ленчик, — стакан чая без сахара.

Главврач с видом человека, ничего не понимающего, развел руками и метнулся в сторону медсестры.

— Зиночка! — зашептал он ей на ухо. — Вы-то хоть в курсе того, что здесь происходит?

Медсестра Зиночка что-то хотела ответить, но не успела — Ленчик издал протяжный отвратительный гортанный рык и поспешно склонился над пакетом.

— Еще булочка с повидлом, — простонал он, поднимая голову и вытирая с губ липкую слюну, — отстаньте от меня, пожалуйста, а? Как противно.

— Мы не пристаем, — тоном не допускающего шалостей учителя проговорил стоящий перед ним лаборант. — Исключительно в научных целях.

— Еще две конфеты… шоколадные, — с тяжелым вздохом добавил Ленчик. — И сосиска.

Второй лаборант строчил в своем блокноте.

— Позвольте! — воскликнул вдруг первый лаборант. — Никакой сосиски я сегодня не ел!

— Вижу сосиску, — повторил Ленчик, — длинную и Прямую.

— Он что? — горячо шептал на ухо медсестре главврач. — Способен видеть содержимое желудка?

— Не только! — шепотом ответила Зиночка. — После того, как больной побывал в коме, он может видеть человека насквозь! В прямом смысле слова. Даже внутренние органы!

— Так мне сосиску записывать или нет? — вопросил лаборант с блокнотом.

— Погоди! Я ведь не ел сосиску?

— Но он же видит сосиску!

— Вижу, — подтвердил Ленчик. — Толстая такая. Как раз под булочкой с повидлом. Вы, наверное, сосиску позже завтрака съели. Она абсолютно не переваренная. О господи…

Он икнул и снова нырнул головой в пакет.

— Так! — звонко раздался голос главврача, решившего, видимо, перехватить инициативу научных изысканий. — Скажите, больной, в каком именно месте вы видите сосиску в животе у объекта исследования?

— Вот тут, — снова утерев губы, ткнул пальцем в лаборанта Ленчик.

— Все понятно, — констатировал главврач, — это не сосиска, а прямая кишка. Выводом данного опыта можно считать то утверждение, что больной способен видеть внутренние органы человека, а не только содержимое желудка.

— Вообще-то такой вывод уже имел место, — начал было один из лаборантов, но главврач, внезапно подобравшись, крикнул:

— Молчать! — И лаборанты заткнулись.

— Как старший и более опытный, — продолжал доктор Книгин, — требую передать бразды правления исследованием в мои руки.

С этими словами он выхватил из рук растерявшегося лаборанта блокнот, наскоро пробежал глазами исписанные листки и подошел поближе к койке Ленчика.

— Итак, больной, — ласково выговорил главврач. — Переходим ко второму этапу опытов.

— Не надо больше, — проскулил Ленчик. — Думаете, мне приятно на ваши желудки любоваться? Никогда не думал, что внутри человека такая гадость. Мне плохо. Мне бы чего-нибудь успокаивающего.

— После, — бодро пообещал доктор Книгин. — А сейчас, Зиночка, подойди сюда!

Зиночка процокала каблучками по истертому больничному линолеуму и остановилась рядом с Книгиным.

— Посмотрите, — попросил Ленчика главврач, проведя рукой по упругому, обтянутому тесным халатом, животику медсестры. — Что вы здесь видите?

Ленчик закашлялся, мучительно дергая кадыком, протер кулаками воспаленные глаза и послушно уставился туда, куда указал ему доктор Книгин.

— Ну? Чем Зиночка… э-э… то есть объект исследования завтракала?

— Сметана, — проговорил Ленчик, теребя в руках пакет. — Или йогурт. Не пойму… Или кефир.

— А вот и нет! — защебетала медсестра. — Я вообще сегодня не завтракала. Ко мне вчера мой знакомый зашел — француз Пьер, так он сегодня утром сказал, что настоящие женщины завтракают любовью.

— Но я же вижу, — запротестовал было Ленчик, но лаборанты, переглянувшись с Зиночкой, хихикнули, и доктор Книгин кашлянул, а Ленчик смолк.

Двери палаты вдруг распахнулись, и строевым шагом вошли двое одетых в неприметные темные костюмы и аккуратно подстриженных людей среднего роста и неопределенного возраста. Главврач Книгин резко обернулся к вошедшим, но один из них достал из кармана красную книжечку удостоверения и показал — сначала Книгину, а потом всем присутствующим. «ФСБ» — мелькнули большие золотые буквы на красном картоне.

Главврач тотчас сник, Зиночка прекратила глупый смех и оправила на себе халат. Один только капитан Ряхин строго нахмурился и шагнул к пришельцам.

— РУВД Волжского района, — щелкнув каблуками, представился он, — капитан Ряхин. С кем имею честь?

Один из вошедших так же молча ткнул под нос милиционеру свое удостоверение, а второй с грохотом развернул к выходу койку, на которой страдальчески морщился и таращился по сторонам явно ничего не понимающий Ленчик. Ряхин погрузился в изучение удостоверения, а пришельцы, пользуясь всеобщим замешательством, ловко выкатили койку за пределы палаты.

Доктор Книгин опомнился первым. Он кинулся к захлопнувшимся за похитителями дверям палаты, но на половине пути наткнулся на Ряхина, который все еще словно зачарованный смотрел в раскрытую книжку удостоверения.

— Товарищ милиционер! — задыхаясь, закричал главврач. — Что же это делается такое? Как только нечто интересное происходит, пригодное для докторской диссертации, так сразу федералы на это лапу накладывают! Они же и вам не позволят расследование закончить, засекретят от народа все данные! Видели фильм «Никита» — про французские спецслужбы? Вот и у нас то же самое, только хуже!

Ряхин странными какими-то глазами глянул на раскрасневшегося доктора и тряхнул головой, точно просыпаясь.

— Скорее! — завопил доктор Книгин. — А то уйдут! Уйдут, и никогда мы больше Ленчика не увидим! Мы их по закону должны остановить, а то потом никто ничего не докажет! Никакого права они не имеют живого человека похищать.

Капитан Ряхин снова тряхнул головой и уже вполне осмысленным взглядом огляделся, будто для того, чтобы лучше оценить сложившуюся ситуацию.

— Оружие! — танцуя вокруг капитана диковинный танец, завизжал доктор. — Оружие доставайте — и вперед! Они не имеют права! Да они вообще кто такие? Они точно из ФСБ?

— Спокойно, — расстегивая на поясе кобуру, проговорил Ряхин. — Спокойно. Сейчас мы выясним, кто они такие на самом деле.

И четким размеренным шагом — быстро, но не сбиваясь на бег — он устремился в погоню. За ним, сопя, бежал, торопливо перебирая коротенькими ножками, тучный главврач — доктор Книгин.

Черт знает, как удалось загадочным пришельцам скатить снабженную колесиками койку по лестнице со второго этажа на первый, не угробив при этом сидящего на койке Ленчика, — но факт остается фактом. Растолкав любопытных, толпящихся у палаты и в коридоре, двое в темных костюмах, прогромыхав койкой по больничному линолеуму, миновали два лестничных пролета и оказались на первом этаже.

Капитан Ряхин, по-спортивному бодро пробежав вниз по лестнице, почти настиг похитителей на входе в вестибюль и даже протянул руки, чтобы ухватить за рукав одного из них, и, конечно, ухватил бы, если б доктор Книгин, беспорядочно скатившийся по ступенькам вслед за капитаном, не зацепился бы халатом за перила и не рухнул бы ничком на пол, между прочим, увлекши за собой и самого Ряхина.

— Извините, — простонал доктор, пытаясь подняться. — Помогите мне, а то, кажется, ногу вот тут…

Но Ряхин не извинил и не помог — было некогда. Он вскочил на ноги и увидел, что похитители уже подкатывают койку с Ленчиком к большой стеклянной входной двери больницы. Охранник Даниил, который в это же самое время находился не на своем посту, а в курилке возле женского туалета, где рассказывал двум практиканткам-медичкам содержание недавно прочитанной книги «Конец — делу венец», понятно, не мог остановить таинственных незнакомцев.

Тем не менее капитан Ряхин, вызвав в своей памяти соответствующие страницы милицейского Устава, крикнул:

— Охрана! Ко мне! — и вытащил из кобуры пистолет чтобы произвести предупредительный выстрел в воздух.

Похитители лихо объехали пустовавший стол охранника Даниила и помчались дальше. Потрудиться открыть стеклянную входную дверь они не пожелали, а прошли насквозь, да еще с такой скоростью, что осколки стекла со звоном обрушились на крыльцо только за их спиной.

Ряхин чертыхнулся и, подняв пистолет над головой, спустил курок. Все еще лежавший на полу доктор Книгин зажал ладонями уши, но выстрела не последовало. Капитан опустил руку, недоуменно оглядел пистолет, щелкнул затвором и, вспомнив, что в этом месяце всему составу Волжского РУВД опять не выдали патроны, с досадой топнул ногой.

— Уйдут! — воскликнул он. — Уйдут!

Похитители бодро катили койку с Ленчиком к открытым воротам больницы. Неподалеку от ворот стоял большой черный джип, а всего в нескольких метрах — служебная машина ППС, на ней приехал капитан Ряхин.

Дверцы джипа призывно отворились. Сунув пистолет обратно в кобуру, капитан побежал вслед за похитителями, хотя ясно было, что они успеют добежать до джипа быстрее, чем сам Ряхин достигнет ворот. Койка, влекомая таинственными незнакомцами, летела как птица-тройка. Прохожие, как обычно в таких случаях, с интересом оглядывались на несуразное действо, но вмешиваться не спешили. Да и на водителя машины ППС, как справедливо полагал Ряхин, надеяться было нечего. Не успевший отгулять положенное ему после ночного дежурства время отдыха водитель скорее всего спал, положив голову на руль,

— Попрошу вмешаться и предотвратить незаконные действия! — надрываясь, крикнул на бегу Ряхин.

Койка остановилась у джипа. Незнакомцы с обеих сторон взяли под руки Ленчика и приподняли его, чтобы затем закинуть в темные недра джипа. И тут случилось то, на что капитан Ряхин уже и не рассчитывал. До этого пассивный и безмолвный Ленчик вдруг завертел головой во все стороны и с воплем забился в руках незнакомцев. А те, явно не ожидавшие подобной диверсии, замешкались на мгновение, и этого мгновения Ленчику хватило на то, чтобы отчаянным прыжком выбраться из двойного захвата.

Капитан Ряхин, от неожиданности забывший об отсутствии боезапаса, снова выхватил из кобуры пистолет и, крикнув:

— Стой, стрелять буду! — произвел три выстрела на поражение.

Боек «Макарова» три раза подряд звонко щелкнул. Похитители дрогнули и, отшвырнув в сторону ненужную им койку, полезли в джип. Охранник Ленчик с пронзительным криком:

— Спасите! — влетел на территорию больницы, сверкая худыми голыми икрами под полами больничного халата. Капитан Ряхин опять вскинул пистолет, но джип взревел и, стремительно набирая скорость, понесся по улице к ближайшему повороту, за которым и скрылся. Ряхин рванулся было к машине ППС, чтобы начать автомобильную погоню по улицам города, но на половине дороги понял всю несостоятельность своего плана и, махнув рукой, повернул обратно.

Навстречу ему спешил доктор Книгин, на шее которого, подвывая от страха, висел голоногий Ленчик.

— Надо было сразу кричать и обращать на себя внимание прохожих, — сурово и наставительно проговорил Ряхин, обращаясь к Ленчику. — Во избежание создания ситуации, опасной для жизни собственной и окружающих.

Ленчик всхлипнул и спрятал лицо на груди главврача.

— Испугался он, — пояснил за него доктор Книгин. — а вы, товарищ капитан, молодец. Если бы не вы, только бы мм и видели нашего ценного больного.

— Служу России, — ответил Ряхин и, утерев пот со лба сунул пистолет в кобуру. — Кто все-таки это были такие?

Доктор Книгин с трудом оторвал от себя сотрясавшегося в рыданиях Ленчика, поставил его на ноги и повернул лицом в сторону Ряхина.

— Скажи товарищу капитану то, что сейчас мне сказал, — ласково попросил Книгин Ленчика. — Ну, про этих. Только поспокойнее.

Ленчик шмыгнул носом.

— Я-то сначала не разобрался, — приглушенным и дрожащим шепотом проговорил он, — а потом присмотрелся, обратил внимание. В желудки их глянул. А там…

— Что там? — спросил Ряхин.

— Нет никаких желудков, — втянув голову в плечи, прошипел Ленчик. — И других внутренних органов тоже нет. Эти двое внутри целые, как картофелины. Я тогда так испугался, что рванулся… и… и…

Не в силах говорить больше, Ленчик закрыл лицо руками и, резко отвернувшись от милиционера, поник головой на груди доктора Книгина.

Ряхин нахмурился.

— Я вот что думаю, — поглаживая рыдающего Ленчика по затылку, заговорил главврач. — Это у федералов такая защита стоит. Или очень крутые бронежилеты, через которые даже рентгеновский взгляд нашего больного проникнуть не может.

— Не было у них бронежилетов! — глухо прорыдал Ленчик. — И никаких внутренних органов тоже не было. Даже позвоночника я не увидел.

Главврач развел руками.

— Кстати, — проговорил капитан Ряхин, — насчет внутренних органов. Тут у меня удостоверение ихнее осталось.

Он сунул руку в карман, чтобы достать удостоверение, но друг замер, лицо его вытянулось и побледнело, приобретя цвет точно такой же, как халат доктора Книгина.

— Потерял? — шепотом спросил главврач.

Ничего не отвечая, Ряхин вытащил из кармана руку и разжал кулак. На ладони капитана, потирая розовые передние лапки, сидела небольшая крыса. Доктор Книгин ахнул. Ленчик прервал рыдания и повернулся посмотреть. Крыса, пискнув, не торопясь смерила обалдевших присутствующих презрительным взглядом, цапнула капитана Ряхина за палец и спрыгнула с его ладони в жухлую осеннюю траву больничного двора.

— Аи, стерва, — совсем не уставным от изумления голосом произнес капитан Ряхин.

— Надо заявить, — убежденно проговорил доктор Книгин. — Точно вам говорю — надо заявить. Эти двое, наверное, вовсе и не из ФСБ. Вы их приметы запомнили?

— Запомнил, — хотел ответить капитан Ряхин, но осекся. Он попытался было снова представить в уме с помощью тренированной своей памяти лица похитителей, но ничего у него не получилось. Странное дело: лица как лица — нос, рот, уши, — все как обычно. Но вот при попытке свести все компоненты воедино, чтобы получить более или менее характерные облики, все расплывалось, словно зеркальное отражение в клубах банного пара.

— Ой, — испуганно сказал доктор Книгин. — Я тоже не могу вспомнить приметы. Может быть, они в масках были? Вы не помните?

 

Глава 5

Два года назад это было. Анна Волкова училась в университетской аспирантуре и встречалась с молодым человеком. Последнее обстоятельство неизменно вызывало чувство прямо-таки угольной зависти у подружек Анны, потому что избранник ее имел дорогую машину, не имея при этом какого-либо образования и отнимающей много сил работы, массу свободного времени, был юн, хорош собою и, по слухам, принадлежал к активно действующей в то время организованной преступной группировке, то есть вполне мог считаться настоящим мужчиной, способным постоять и за себя, и за свою девушку.

Однако саму Анну криминальная сторона жизни жениха не устраивала. Она-то, обладающая богатым словарным запасом и природным даром красноречия, сумела убедить своего молодого человека бросить уголовные дела и заняться легальным бизнесом.

Молодой человек, видимо, действительно испытывал искренние чувства по отношению к Анне — он согласился. Согласиться-то согласился, но по простодушию поделился своими планами на будущее с товарищем по группировке, а товарищ повел себя совсем не по-товарищески, а именно — настучал пахану и от пахана получил конкретный приказ — провести с молодым человеком профилактическую беседу. А если беседа не поможет, тогда… решать по обстоятельствам.

В тот злосчастный летний вечер Анна со своим женихом вышла прогуляться. Лето выдалось на редкость жарким, но зной к вечеру угас, и прогулка обещала быть приятной, тем более что направлялись молодые люди в городской парк, где исправно функционировали лотки с мороженым, прохладительными и прохладными горячительными напитками. С собой жених Анны тащил тяжеленькую позолоченную антикварную астролябию. У него не было наличных, и он намеревался по дороге зайти к знакомому скупщику и обменять товар на деньги — астролябия стоила недешево. Да, хотя прогулка обещала быть приятной, закончилась она, не успев даже начаться.

Анна со своим кавалером только вышли из подъезда, как дорогу им перегородил большой черный джип, откуда один за другим вышли трое коллег жениха Анны и завели с ним разговор. В ходе беседы бандиты из джипа, которые волею судеб в университетах не обучались, допустили по отношению к Анне такие определения, как «телка», «бикса», «сука» и «бабец». Жених Анны в подобных обращениях не усмотрел ничего необыкновенного, а вот сама Анна от внезапной обиды даже забыла свой страх, Она заговорила с обидчиками сама, используя полученный за годы обучения в университете лексикон.

— Позвольте! — сказала она. — Потрудитесь разговаривать со мной в более уважительном тоне! Ваши манеры просто нестерпимы! Это нонсенс!

Бандиты сначала не поняли и обратились за объяснениями к своему собиравшемуся отколоться побратиму. Тот и сам не слишком точно знал, что означает это загадочное слово «нонсенс», поэтому ничего определенного ответить не смог. Мужской разговор продолжался дальше, а когда разгорячившаяся Анна, устав от длительных словоблудии, именовавшихся «пацановским базаром по понятиям», открыто заявила, что ее избранник действительно готов порвать со своей прошлой жизнью и сбросить с себя груз ошибок, наступила недолгая, но довольно тягостная тишина, завершило которую высказывание одного из бандитов, общий смысл которого заключался во фразе «не хрен бабе в пацанские дела путаться». Высказывание адресовалось Анне и содержало обращение покрепче «телки», «биксы», «суки» и «бабца» вместе взятых. Тут уж жених не стерпел и отвесил бывшему своему братку такую оплеуху, что тот улетел в кусты, не успев даже вякнуть.

— Как знаешь, — зловеще выдохнул тот из бандитов, который был за главного, и медленно-медленно потащил из кобуры неправдоподобно большой пистолет.

В дальнейшие мгновения жених Анны не думал ни о чем. Отточенный годами бандитской жизни инстинкт взметнулся в нем. Избранник аспирантки поднырнул под занесенным кулаком, но добраться до заглавного все-таки не успел. На пути его возник тот самый бандит, выбравшийся из нокдауна и кустов. Бандит обхватил его поперек туловища, как делают страстные, но грубоватые любовники перед долгим поцелуем, и сильно ударил лбом в переносицу.

Анна вскрикнула. Жених ее отлетел в сторону и наткнулся на каменный кулак, который врезался в его челюсть так мощно, что молодой человек как подкошенный рухнул на колени и замотал головой, словно бык, отгоняющий слепней.

— Вот так, — возник в сыром ночном воздухе голос заглавного. — Не надо было рыпаться. А теперь телку.

Расслышав последние слова, жених зарычал и вскочил на ноги. На него снова бросился, но он мгновенно отпрыгнул в сторону, а когда нападавший пролетел мимо него, зарядил тому каблуком ботинка под колени. Нападавший с проклятиями ухнул под колеса джипа.

— Держи ее!

Анна, окаменевшая от испуга, даже и не поняла поначалу, что восклицание это непосредственно относится к ней, а вот возлюбленный се соображал быстрее. Браток, которого все звали Сорвиголова за то, что он за последние три года четырнадцать раз отвалялся в больнице с диагнозом «сотрясение головного мозга», схватил Анну за волосы, за прекрасные золотистые волосы, и тащил девушку к угрюмо молчащей машине. На потном лице Сорвиголовы застыла натурально идиотская ухмылка, поглядев на которую, жених Анны вдруг вспомнил, что в руках у него зажата массивная астролябия. Он широко размахнулся.

Сорвиголова поздно заметил опасность. Возможно, он вообще ничего не заметил бы, если бы не предостерегающий окрик заглавного. Но и в том, и в другом случае ничего сделать не смог. Позолоченная махина астролябии со свистом рассекла стылый воздух и тяжко опустилась на знаменитую голову бандита.

Сорвиголова раскрыл рот, выпустил золотые пряди и снопом повалился на асфальт.

Позолоченные лопасти астролябии были неисправимо изувечены. Вокруг головы неподвижно лежащего на земле стремительно расплывалось темное пятно.

— Это неслыханное безобразие! — заголосила полоумная от страха Анны. — Государство, которое дает возможность каждому добропорядочному гражданину право на самосовершенствование, кажется, забывает о наличии индивидуумов, которым незнакомо само понятие моральных принципов, Государство…

Неизвестно что наговорила бы поколебленная в своих светлых убеждениях девушка, если, бы ее не прервал хриплый голос заглавного:

— Ну хватит, бляди! Доигрались!

Анна и ее возлюбленный замерли. Черное дуло пистолета покачивалось перед их лицами.

— Гоша, — сглотнув слюну, позвал заглавного жених Анны. — Ты чего?

— А того, — деревянным голосом сказал заглавный бандит Гоша и прищурил левый глаз. — Ты железяку-то брось, все равно она тебе не понадобится.

Тот шевельнул правой рукой. Гоша скосил глаза на полетевшую в кусты астролябию, и в этом была его ошибка, в которой не раз раскаивался и он сам, и не подозревающие об этом печальном случае официанты многих ресторанов, которые на протяжении всей последующей Гошиной жизни не раз и не два имели неосторожность предложить Гоше в качестве блюда к завтраку «яйца всмятку».

Как только Гоша на мгновение отвел от него глаза, жених Анны прыгнул вперед и нанес мощнейший удар ногой Гоше между ног. Гоша выронил пистолет, свел вместе колени, закатил глаза к равнодушному небу и тихо-тихо что-то пропищал перед тем, как ничком свалиться к подъездным ступеням.

— Готово, — хрипло сказал молодой человек, поворачиваясь к Анне.

— Готово! — ухмыльнулся вовремя подоспевший третий бандит.

Анна хотела крикнуть, предупреждая, но сильная рука рванула ее за волосы и швырнула на землю. Девушка упала, приложившись спиной об асфальт так крепко, что у нее перехватило дыхание, а ее молодой человек в то же время отступил назад, стараясь понять, куда подевалась Анна, и пропустил тот момент, когда бандит размахнулся астролябией. Старинный позолоченный прибор второй раз за минуту взлетел в вечернем воздухе и опустился прямо на темя жениха Анны.

Дальнейшее сама Анна почти не помнила. Помятые уголовники, ухватив бесчувственное тело своего подельника, поместились в джип и скрылись, что называется, в неизвестном направлении. Анна кое-как поднялась на ноги и, шатаясь, подошла к распростертому на земле возлюбленному и снова опустилась на асфальт.

Потом было запоздалое явление милиции, бесплодные показания, опознание в морге, похороны.

Анне пришлось больше года скрываться за пределами родного города. А что ей оставалось еще делать, если заглавный бандит Гоша, озлобленный до крайности из-за полученной постыдной травмы, дважды являлся к ней на квартиру со своими мордоворотами, орал, угрожал, бесчестил словесно и хотел обесчестить действием, но по понятным причинам у него это не получалось. За помощью в милицию, конечно, обращаться было бесполезно, и поэтому Анна в один день собрала свои нехитрые пожитки, кое-какие сбережения и скрылась. Кто-то говорил, что она уехала в Москву, кто-то — что за границу, а кто-то и припоминал, что видел как-то на городском кладбище у одной из свежих могил невысокую тоненькую фигурку, закутанную в темный плащ, а из-под капюшона плаща якобы выглядывали золотые локоны.

Да. Все это было два года назад. А за это время многое переменилось в жизни Анны. Тот ужасный вечер поселил в ее душе темный клубок переплетенных друг с другом страхов. Как это часто бывает со слишком впечатлительными людьми, Анна, испытав на себе грубое насилие, стала опасаться не только потенциальных обидчиков, но и просто совершенно незнакомых людей с тяжелым взглядом и небритым подбородком. Хотя в принципе бояться уже было нечего — она переехала в другой город, отделенный от родного парой тысяч километров, сняла квартиру и прожила почти полгода, выходя из дома только за тем, чтобы купить себе еды и маленьких книжек с пистолетами, бензопилами и гранатами на обложках. К этим книжкам Анна пристрастилась еще во время встреч с женихом. И когда ощущение постоянной опасности стало совсем невыносимым, бывшая аспирантка приняла смелое и, как могло показаться с первого взгляда, безумное решение. Начала она с того, что впервые за несколько месяцев надолго покинула свое убежище, купила ворох местной прессы, старательно проштудировала ломкие газетные листы, после этого прогулялась по городскому вокзалу, прошлась по магазинам и рынкам, вслушиваясь в разговоры всеведущих барыжников, и очень скоро была в курсе всех внутригородских тем, а в частности, тех, которые лежали в области криминальной.

Приняв во внимание полученные сведения, Анна довольно скоро нашла выход на представителей местной преступной группировки, так называемой бригады. Конечно, к людям, высоко стоящим в этой организации, ее никто сначала не пустил, но Анна что-то уж такое нашла сказать криминальным представителям, что бандиты после первой минуты разговора ее не избили, не убили и даже не изнасиловали, а спокойненько, хотя и с некоторой оглядкой сопроводили к другим бандитам — рангом повыше. Анна и с этими бандитами нашла общий язык, после чего ей пообещали устроить встречу с самым-самым главным бандитом — и устроили.

Самый-самый главный бандит в том городе, где скрывалась Анна, жил в кирпичном пятиэтажном доме, который с виду был как обычная многоквартирная пятиэтажка, только с одним подъездом, а внутри представлял собой причудливое переплетение комнат, лестниц, тренировочных залов, бассейнов, гаражей и прочей атрибутики. Кроме того, в доме имелись три домашние киностудии, где снимали, понятное дело, порнографические фильмы и монологи похищенных заложников; зверинец с тиграми, предназначенными для охраны территории; две пыточные камеры в подвале, а на крыше — посадочная площадка для вертолетов и малогабаритных самолетов. Звали самого главного бандита Сергей Геннадьевич, а как этот Сергей Геннадьевич выглядел — знали очень немногие. В число очень немногих попала и Анна.

Пробившись в кабинет владельца пятиэтажного мегахауса, она прямо с порога, впрочем, тщательно закрыв за собой дверь, чтобы избежать подслушивания, заявила Сергею Геннадьевичу примерно следующее:

— Хочу работать на вас. Могу быть киллером.

Удивительно, но самый главный бандит Сергей Геннадьевич за подобные слова Анну не избил, не убил и даже не изнасиловал — только очень удивился.

— Объясни, — потребовал он.

— Объясню, — охотно согласилась Анна. — Я ознакомилась с литературой, где описывается деятельность так называемых профессиональных киллеров, и нашла их методы неубедительными, тупыми и пошлыми. А что насчет собственного мнения по поводу киллерского ремесла… Могу сообщить кое-какие наработки и задумки.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Сергей Геннадьевич. Никто не знает о том, что именно говорила в кабинете самого главного бандита Анна. Доподлинно известно только одно — после разговора Анну сразу безоговорочно приняли в штат местной ОПГ с предоставлением жилья, автомашины и прочих материальных благ.

А неделю спустя стали в том городе происходить странные вещи. Например, бессменный руководитель трикотажной фабрики, который эту самую фабрику вот уже второй год никак не соглашался передать в собственность Сергея Геннадьевича, пал жертвой несчастного случая, просто решив прогуляться со своими телохранителями по городскому парку. Позже, когда тело директора уже увезли в морг, обескураженные телохранители, а по совместительству еще и очевидцы происшествия, сообщили следствию, что директор самолично, то есть без всякого принуждения прыгнул в парковый пруд, чтобы спасти прекрасную золотоволосую незнакомку. Останавливать босса телохранители, как они сами рассказывали милиционерам, не пытались: во-первых, потому что он сам запретил, очевидно, желая покрасоваться перед незнакомкой, а во-вторых, пруд глубиной был всего полтора метра и непонятно вообще, как незнакомка могла там тонуть. Сама же тонувшая — Анна Евгеньевна Валентинова — тоже ничего существенного следствию сказать не могла, только рыдала, сокрушаясь по поводу нелепой смерти такого уважаемого человека, винила во всем себя и требовала судить ее самым строгим судом. Никто, конечно, несчастную Анну Евгеньевну судить не стал, а некоторое время спустя областной прокурор, которому каким-то чудом удалось завести дело на одного из ближайших сподвижников Сергея Геннадьевича, принял на работу личной секретаршей очаровательную Евгению Валентиновну Анн. И через неделю был с особой жестокостью насмерть задавлен принтером. Единственный свидетель — новая секретарша — показания давала сугубо конфиденциально, и следователь, прекрасно зная о любви покойного прокурора к молоденьким сотрудницам, только диву давался, записывая за Евгенией Валентиновной подробности интимных party облпрокурора с участием очередной секретарши и предметов офисной техники. А саму Евгению Валентиновну следователь отпустил с миром, никак не заподозрив ее в том, что именно она являлась на только косвенной, но и прямой причиной смерти прокурора.

В этом-то и заключался метод новоявленного киллера Анны. Изучив по бульварным книгам и газетным публикациям богатые традиции русского киллерства, Анна решила отринуть традиционные способы истребления жертв и пойти собственным путем. Прежде всего ее новаторский метод заключался в том, что она входила в непосредственный контакт со своей будущей жертвой, используя природное женское обаяние, легко втиралась в доверие, а после фабриковала несчастный случай так ловко, что никто из милицейских работников не мог ни к чему придраться. Еще Анна каждый раз меняла не только документы и историю своей жизни, но и собственную внешность.

Правда, очень скоро в милицейских кругах стала ходить легенда про неуловимого и очень хитрого киллера. Легенда эта, просочившись невесть как в прессу, была раздута вездесущими журналистами, а загадочный киллер получил имя — Киллер с Изюминкой. Анна, всегда следящая за публикациями на подобные темы, долго смеялась и завела себе собаку, которую назвала Изюминкой.

А через год Сергея Геннадьевича все-таки посадили. Столичные фээсбэшники, раскручивая какое-то громкое дело, вышли на регионального крестного отца, а тот не смог отвертеться. Анна, к тому времени состоявшийся и уважаемый профессионал, почуяв опасность, исчезла из поля зрения команды Сергея Геннадьевича и, как следствие, из поля зрения федералов.

В суматохе, поднявшейся после ареста Сергея Геннадьевича, ее не очень-то и искали. А она спокойно вернулась в родной город, потому что, понятно, никого и ничего уже не боялась.

* * *

Когда он очнулся в освещенной ослепительным электричеством камере, где одну из стен заменяла фигурная металлическая решетка от пола до потолка, он не сразу вспомнил, кто он такой и как здесь оказался.

Впрочем, и по прошествии некоторого времени, на протяжении которого он молча лежал с открытыми глазами на узких нарах, он так и не восстановил в своей памяти связную картину последних событий. Слова, фразы и образы медленно всплывали на поверхность его сознания, как потревоженные случайным купальщиком обитатели мглистого лесного озера всплывают с глубокого илистого дна.

Он вспомнил имя — Никита — и по непонятным для себя причинам решил, что это его имя, хотя и не был в том окончательно уверен. Немного погодя вспомнил драку, за которую очутился здесь. Вот, находясь в странном сумеречном состоянии, он бредет домой, поднимается на привычный этаж, но почему-то не открывает дверь своей квартиры ключом, а вышибает ее. А почему не ключом? Потерял?

Он садится на нарах и с изумлением ощупывает единственную деталь собственной одежды — грязную женскую ночную рубашку.

Н-да, потерял. И не только ключи.

Потом… Потом какая-то пара — мужик с бабой — кувыркается на его собственной кровати. Он возмущается, мужик лезет драться и сам получает по морде, да еще так крепко, что перелетает через кровать и уже бесчувственным приземляется на пол, как раз между стеной и шкафом. Баба что-то орет и куда-то звонит. Вообще-то понятно куда. А подъехавшие менты по своему обыкновению разбираться не спешат. Бьют резиновой дубинкой, так называемым «демократизатором», по башке и тащат в машину.

Он нащупывает на затылке большую шишку.

Немудрено после такого удара забыть все на свете. Даже собственное имя. Впрочем, имя-то он вспомнил — Никита, хотя и не был до конца уверен, что его на самом деле так зовут. Во всяком случае, это имя ничем не хуже других, а напрягать извилины, вспоминая, сейчас трудно.

И все-таки — что делали совершенно незнакомые мужик с бабой в его собственной квартире? И где это он так надрался, что сменил вполне приличную свою одежду на эту розовую женскую дрянь?

«Ничего не помню, — подумал Никита, поглаживая шишку на затылке, — нет, кое-что все-таки… Выгнали меня с работы. С какой? Хрен его знает. Пошел я выпить. Куда? Не важно. А там… Там, наверное, и нажрался до той запредельной степени, когда смог без всякого стеснения разгуливать по городу в женской ночной рубашке. С кем это я пил? Помню какого-то верзилу… Абрам… и его приятеля… кажется, с колбасного завода. Потом… потом я упал под стол».

Дальше ничего вспомнить не удавалось.

Никита протяжно вздохнул и снова улегся. Но не успел он вытянуться на нарах, как решетчатая дверь загромыхала, открываясь, и на порог камеры ступил милиционер в форме с погонами старшего лейтенанта. Никита снова спустил босые ноги на пол.

«Сейчас поведут куда-нибудь, — почти равнодушно подумал он, — судить меня, наверное, будут за драку и дебош…»

Однако милиционер оказался неплохим парнем, хоть и обладал устрашающе гигантским носом, губищами, похожими на березовый гриб-паразит, и ушами такими мясистыми, что в больной голове Никиты сразу всплыл образ свиного холодца.

— Выметайся отсюда, — сказал милиционер. — Утро уже. Только протокол сначала подпиши.

— А что я сделал-то? — спросил Никита, не совсем уверенный в том, что драка в его собственной квартире не была Результатом его пьяного бреда.

— Вот русский народ! — горько изумился Холодец. — Как пьет! Ты что, ничего не помнишь?

— Нет, — признался Никита.

— А как в чужую квартиру вломился? Как хозяина избил и хозяйку хотел изнасиловать?

— Не помню! — испугался Никита. — То есть точно помню, что насиловать никого не собирался, — зачем-то соврал он.

— Скажи спасибо, что они на тебя заяву не кинули, — проворчал милиционер, вытаскивая из кармана сигареты. — А то подсел бы на пару годков за злостное хулиганство. Пошли за мной.

Никита поднялся на ноги и, обжигаясь босыми ступнями о ледяной пол, вышел из камеры.

«Какой сейчас месяц? — подумал он. — Кажется, сентябрь. Холодно, черт. Как я опять по улице пойду в таком виде?»

Холодец запер дверь камеры и опустился на пустующий стул дежурного. Взял со шкафчика, куда складывались личные вещи задержанных, лапку с формами протокола, достал из кармана голенький синий стержень и посмотрел на Никиту.

— Ну? — сдвинув брови, спросил он.

— Что? — переспросил Никита, не зная, как расценивать это «ну».

— Имя и фамилия.

— Никита, — неуверенно проговорил Никита. — А фамилия.,. Не помню, гражданин начальник.

— Как это не помнишь? — удивился Холодец. — Ну уж не ври. Вот в пьяном виде ты бы не вспомнил точно, это я знаю, а сейчас ты протрезвел, следовательно, должен все помнить хорошо. Фамилия?

Никита поморщился, стараясь вызвать в своей памяти хотя бы какую-нибудь знакомую фамилию, но так ничего и не вспомнил. Зато придумал достойный выход из положения.

— Ты мне мозги не это самое, — угрожающе проговорил милиционер, — не канифоль мне мозги, понял? Вспоминай давай. А то закрою тебя еще на трое суток без пайка, живо все расскажешь.

— Да не помню я! — с отчаянием воскликнул Никита. — не от пьянки у меня, между прочим, в башке помутилось, а оттого, что… вот! — и наклонил коротко остриженную голову, демонстрируя большую шишку на затылке.

Холодец заметно смутился. Он поиграл стержнем, постучал им о лист протокола, потом решительно кашлянул и убрал лист в папку, а стержень в карман.

— Все, — сказал он. — Вопросов больше нет. Вали отсюда и больше не попадайся. Сейчас пять утра, народу на улицах мало. Имеешь шанс более или менее спокойно добраться до дома в своем идиотском прикиде. И смотри у меня, если еще раз ко мне попадешь, вообще без башки останешься. Понял?

— Понял, — ответил Никита, не веря в удачу.

— Пошел вон.

Как ни плохо соображал в те мутные рассветные часы Никита, он прекрасно понимал, что в таком наряде, в каком он сейчас, далеко по городским улицам он не уйдет. Первый же попавшийся патруль привезет его обратно, а снова видеть грозного милиционера ему не хотелось. К тому же ужасно холодно было бродить стылым осенним утром босиком и в одной только женской ночной рубашке. Поэтому недолго Думая он, выйдя из отделения, завернул в первый попавшийся подъезд.

«Батареи отопления в подъезде быть должны, — мрачно подумал Никита. — Отогреюсь, а дальше… Дальше посмотрим».

Подъезд был темным и промозглым, на первом этаже никаких батарей отопления не наблюдалось, поэтому Никита пошел на второй этаж, с ужасом прислушиваясь — не стукнет ли где дверь и не выйдет ли на лестничную клетку какой-нибудь ранний трудяга, который, конечно, не преминет сообщить в милицию о странном полуголом проходимце, благо отделение находится всего в двух шагах.

На втором этаже батарея была, а рядом с ней, на подоконнике, помещался бомжеватого вида седоусый мужик а ватнике. Услышав шаги Никиты, мужик испуганно вздрогнул и вскочил на ноги, стараясь прикрыть своим телом разложенные на подоконнике бутылку водки и два плавленых сырка.

— Привет, — тоже немного оторопев от неожиданности проговорил Никита, углядев мужика.

Тот всмотрелся в Никиту и вдруг хохотнул.

— Вот раздолбай! — весело воскликнул он. — А я уж думал, менты подъезды шерстят. Я, понимаешь, вчера за воротник заложил, как говорится, а сегодня меня жена домой не пустила. Вот я и решил тут поправиться. А ты живешь здесь?

Никита отрицательно покрутил головой.

— Гы, — еще больше развеселился мужик. — Тогда чего ты тут в таком костюмчике разгуливаешь? Тоже жена из дома поперла? У меня вот такое дело постоянно. Как я нажрусь, жена утром все мои шмотки в узел и с собой на работу. А я голый по квартире прыгаю, как папуас. Без шмоток-то за опохмелкой не выйдешь. Пару раз ходил в ейном платье. Думал, заберут. Нет, вроде обходилось. Менты-то уже ко всему привыкли, да и продавцы не возмущаются.

Никита неопределенно пожал плечами. Какая-то смутная мысль зародилась в его сознании, и была та мысль настолько дика, но в то же время так своевременна, что он никак не мог решить — додумывать ее до конца или сразу отбросить?

«На улице холодно, — мелькали в его голове бессвязные мысли. — А одежды у меня нет. То есть, конечно, есть, но не одежда, а ерунда какая-то. Из-за этой ерунды можно снова в ментовку залететь. Не хочу больше в ментовку. А у этого кретина теплый ватник. Довольно приличные брюки, только мятые, рваные и грязные. И ботинки. Ботинки совсем еще хороошие — зимние. Правда, с оторванными подошвами и освочкой подвязанные, но вообще-то вполне еще годные».

— А у меня и не такое еще с похмела бывало, — растрепался вовсю седоусый, — Жена как-то к родным в деревню поехала, а я бухал две недели без просыпу, пропил все, что было. А как-то утром, когда ничего не оставалось уже, и из того, что пропить можно, и из того, что… можно пить, решил вынести трюмо бабушкино. Старинное. Это… Как это… Антиквариат. Трюмо у меня стояло в прихожей — подарок от бабушки покойной. Я его пропивать зарекся, но раз такая ситуация — поправиться надо, то тогда можно. Короче, подхожу я к трюмо, заглядываю в него последний раз и вижу в зеркале три своих отражения. Не одно! А три. И одно из них вдруг так строго посмотрело на меня и говорит — пошел на хрен! Я глазами похлопал-похлопал, а второе отражение добавляет: пошел в манду! Тут я чувствую, что ноги у меня подкашиваются, и думаю о том, что если и третье отражение чего-нибудь такое ляпнет, то я точно грохнусь в обморок. А что, с похмела это вполне возможно. Один мой дружок с похмелья крутого в кому впал. Сначала в канализационный люк это… впал. А потом в кому. Так вот, лупаю я глазами, а третье отражение, которое больше всех остальных на меня похоже, говорит важно так — нельзя, говорит, человека на хРен посылать, А второе ему — а я не на хрен, а в манду! А какая разница? — это первое отражение спросило. А большая! — третье отвечает — манда, говорит, это женское начало символизирует, а хрен — мужское. Свет и тень, ночь и День, Солнце и луна. Инь и янь. Как они про эти самые ини и яни завели, я все-таки опустился на пол. Ноги меня держать перестали. И начал потихоньку отползать. А первое отражение — они-то, отражения, остались в зеркале, как будто я стоял перед трюмо, а не валялся на полу, — первое отражение кричит — даешь каждой Зине по ини, каждой пьяни по Яни! Я с пола вскочил и в ванную. Надо, думаю, рожу умыть, чтобы от холодной воды беляк успокоился. Смотрю, а в ванне плавает Владимир Владимирович Путин! Голый! А на лбу у него пятно, как у Горбачева. Лежит в ванне и пузыри пускает, а пузыри размером с его голову, а на каждом багровое родимое пятно. Я в туалет, а там на унитазе сидят Белоснежка и семь гномов — и тужатся одновременно. Я глаза протер и вздохнул с облегчением — нет гномов и Белоснежки. Зато Али-баба и сорок разбойников сидят. И тоже тужатся. И туг я понимаю, что если все разбойники в одно и то же мгновение залп дадут из всех своих орудий, наша планета разлетится к едрене фене! Заорал я, выскочил из сортира и в трюмо башкой!

Мужик перевел дыхание и вытер пот со лба.

— Ну а дальше, — договорил мужик. — Ничего дальше не было. Очнулся я только под вечер. Башка в кровище, все в кровище, зеркало в трюмо вдребезги разбитое. И похмелиться уже не хочется, как будто я и не пил вовсе. Тем более жена приехала. Только вот до сих пор интересно, что такое инь и что такое янь. Ты не знаешь случайно? — спросил он у Никиты.

— Нет, — ответил тот.

— Ну и ладно, — согласился седоусый. — Ты кем работаешь?

Никита ничего не ответил.

— Ты вообще, брат, что-то того… Ты вообще нормальный? Никита опять промолчал.

— Может быть, ты не русский? — предположил мужик. Никита пожал плечами.

— Я, — мужик приложил ладонь к груди и стал произносить слова четко и раздельно, как обычно говорят с иностранцами, — Я слесарь. Я есть слесарь. А ты кто есть?

— А я, — неожиданно для себя произнес Никита. — А я бандит.

Мужик гулко расхохотался. Эхо покатилось вниз по пустой лестнице и смолкло где-то во тьме первого этажа.

— Ну, бандит так бандит, — покладисто кивнул седоусый. — На, махани немного. Только стаканов у меня нет, придется из горла.

И протянул Никите открытую бутылку водки. Никита принял бутылку и, словно не понимая, чего от него хотят, вопросительно посмотрел на мужика. Тот крякнул и засуетился.

— Тебе закусить, что ли, сразу? Сейчас. У меня сырок вот тут.

Он отвернулся, вероятно, движимый целью взять с подоконника сырок, а Никита, вместо того чтобы выпить, заткнул горлышко бутылки пальцем, размахнулся и с силой опустил бутылку на плешивый затылок седоусого.

Бутылка почему-то не разбилась, хотя удар был крепкий. Мужик что-то коротко вякнул и искривил шею, будто силясь обернуться, но обернуться так и не смог. Ноги его подкосились, и он точно упал бы прямо на бетонный пол, но Никита подхватил тяжелое ускользающее тело и аккуратно Уложил его, прислонив к стене.

«Вот так дела, — думал Никита, лихорадочно расстегивая на мужике ватник, — откуда у меня это? Взял и ударил человека. Чтобы отобрать у него одежду. Грабеж называется. Ну и Дела. Выходит, и правда по мне милиция плачет. А чего это я сказал, что я бандит? Я же вроде никакой не бандит. По крайней мере не был им до тех пор, пока не шарахнул бутылкой человека по башке. А может, был? Я ведь ни черта не Помню из того, что в моей жизни происходило до пьянки с этими… Абрамом и другим… с колбасного завода. Да и события после пьянки с большим трудом припоминаются. И то не все».

— Так, — натягивая на себя брюки седоусого, вслух проговорил Никита. — Валить надо отсюда. А то зашухерюсь.

Это ж полные вилы ломятся! А нары утюжить и шелюмку хлебать у меня особого желания нет.

Он поспешно покинул подъезд, почти бегом пересек улицу и только через два проходных двора подумал о том, что, кажется, не знает значения слова «шелюмка».

* * *

Антон ткнул пальцем в белую кнопку звонка, на зеленой поверхности стены напоминающую пижамную пуговицу, Коротко отзвучал мелодичный сигнал, и Антон поспешно отпрянул от двери, стараясь не смотреть на темную точку дверного глазка.

Из-за двери полетел звонкий лай.

— Изюминка, место! — раздался из запертой квартиры знакомый-знакомый голос. — Кто там? Опять ты?

— Я, — хрипло ответил Антон, теребя в руках большой букет декоративных ромашек.

Последовала пауза. Антон, опустив голову, смотрел на свои не совсем чистые ботинки, стараясь не думать о том, что его сейчас скорее всего рассматривают в глазок.

Наконец щелкнул замок, со скрипом повернулись его секретные и невидимые металлические механизмы, и дверь отворилась.

— Входи. Только ненадолго, ко мне люди должны зайти.

Свет в гостиной не горел. Антон шагнул через порог, наугад ткнул в полутьму букет и поднял голову только тогда, когда понял, что никто цветы его принимать не собирается. Вспыхнуло электричество у него над головой.

— Слушай, — проговорила Анна. — Я так и не поняла, чего ты ко мне таскаешься? Если когда-то давно что-то такое у нас с тобой и было, теперь это ничего не значит. Цветы эти дурацкие…

Она стояла, уперев руки в бока, тонко охваченная дорогущим японским халатом. Золотистые волосы, аккуратно уложенные в высокую прическу, отливали электричеством, а лицо ее было такое… Впрочем, Антон боялся поднять глаза на ее лицо.

— У меня создалось такое впечатление, — тихо заговорил он — что ты меня с кем-то перепутала. Я тебе уже пытался сказать, но ты меня не слушала. Видишь ли, я… Ты, наверное, забыла. Мы когда-то с тобой встречались…

Анна хмыкнула.

— И даже собирались пожениться.

— Ну, вот этого не было, — твердо выговорила Анна.

— Было. Только я с тех пор, как бы это… изменился. В то время я выглядел совсем не так. И звали меня по-другому.

— И как же, интересно знать, тебя звали? — осведомилась девушка.

— Никита, — проговорил Антон.

— Так, — сказала Анна. — Все. Хватит.

— Да не хватит! — неожиданно для себя крикнул Антон и хрустнул в кулаке ломкими цветочными стеблями. — Неужели ты забыла? Мы вышли прогуляться. Потом братки на джипе! Ты меня уговорила с криминалом завязать, я и завязал. Потом разговор с моими бывшими коллегами. Потом Драка. Позолоченная астролябия. Меня по голове… Меня убили тогда. Но я вернулся. Я не мог вернуться в том виде, в котором был, понимаешь? Но внутренне-то я тот самый остался!

— Я тебя сейчас с лестницы спущу, — негромко и зло заговорила Анна. — Откуда ты про моего Никиту узнал? Сволочь. Он настоящий мужчина был. И погиб, потому что спасал меня! А ты со своими цветочками и сонетами ни капли на него не похож. Черт… — Закашлявшись, она замолчала.

— Я и есть он, — дрожащим голосом подтвердил Антон. — Просто выгляжу по-другому. Ну и, если быть честным, внутренне немного изменился. Сам не знаю, откуда во мне эти все Цветочки и сонеты. Анна! Ты послушай меня. Ты ведь и сама изменилась! Я помню тебя совсем другой — университет, аспирантура. Филология.

— Не твое дело! — отрезала Анна.

— И я еще слышал, что говорят, будто ты… киллер.

— Кто говорит? — нехорошо прищурилась Анна.

— Погоди! — спохватился Антон. — Я тут вспомнил, Он сунул руку за пазуху и вытащил кипу измятых листов,

— Я вчера ночью совсем не спал, — торопливо говорил он. — Все думал о тебе, а к утру сел писать. У меня получилось что-то вроде эссе.

— О-о, — застонала Анна. — Не надо.

— Пять минут! — умоляюще воскликнул Антон. — Ты послушаешь и все поймешь. Я ведь писал, как бы это, кровью из сердца.

— Пошел вон! Я занята!

— Одну минуту! Полминуты! — воскликнул Антон и, не дожидаясь разрешения, начал читать:

«В воздухе были разлиты ароматы благоухающих трав, которые росли на газоне. Антон закрыл окно и окунулся в атмосферу тончайшего шарма. Замечательный вечер подходил к концу, но он ощущал необычайный прилив своих душевных сил.

— Анна, — сказал он, радостно улыбаясь навстречу Анне. — Мое сердце искрится, как шампанское, а сердце бьется в такт этой музыке. Мы сегодня столько танцевали с тобой, что я счастлив. Но этим счастьем нельзя насытиться, как нельзя в жаркий день досыта напиться чистой и холодной воды из горного родника…»

Зазвонил телефон. Анна, сделав знак Антону замолчать, шагнула к тумбочке, где стоял аппарат, и сняла трубку.

— Здорово, Сигизмунд, — выслушав приветствие, проговорила она, потом прикрыла трубку ладонью и свистящим шепотом приказала: — Заткнись немедленно!

Антон, увлеченный чтением, конечно, не понял категорического протеста и продолжал:

«Она посмотрела на него своими лучистыми глазами из-под своих пушистых ресниц и со всей нежностью своего прекрасного голоса сказала:

— Я понимаю твое желание, Антон. Давай танцевать.

— Давай! — пылко воскликнул Антон, подскакивая к Анне со всей страстью своей души.

И, закружившись по комнате, они слились в восхитительном экстазе прекрасного танца…»

— Базара нет, — тем временем говорила в телефонную трубку Анна. — Да, Вялый сам напросился. Слушай, Сигизмунд, я не в курсах немного, это ваша тема, но Вялый в натуре чехню лепит беспросветную. Что? Да это у меня приемник работает. Радиопостановку передают.

«Подобно черной птичьей тени, на мгновение падающей на обласканную полуденным солнцем землю, в тревожных мозгах Антона промелькнуло страшное подозрение», — сильно возвысил голос Антон.

«— А ты не обманываешь меня, Анна? — спросил он Анну, с пытливостью ревности вглядываясь в ее прекрасное лицо, одухотворенное вдохновенностью их пылкого танца.

— О чем ты говоришь? — воскликнула Анна, порывисто всплескивая своими красивыми руками.

Антон вдруг остановился, как столб. Музыка, как поток солнечного света, льющаяся из динамиков магнитофона, все еще звучала, но она перестала звучать для него. Антон посмотрел в глаза Анне, и со всей откровенностью этого понимания встала в его глазах ужасно страшная мысль…»

— Пацанов светить не надо было, — говорила Анна невидимому собеседнику. — Сейчас ему вышак корячится, а тогда-то он с пустого понта накосорезил. А что общак сказал? Так сразу и мочить? Нет, не думаю я, что слишком круто. За такой косорез только кровью платить надо. Что? Потише Приемник сделать? Сейчас. Так Вялый, ты говоришь, перекрывается где-то. На мобилу ему звонили? Ответил? И что сказал? Заболел? Забурел он, а не заболел.

«— Ты вовсе не больна была вчера, когда я звонил тебе по телефону, — тихо прошептал он. — Ты была здорова, потому что и сегодня выглядишь здоровой.

Музыка звучала из динамиков магнитофона, словно лился по земле серебряный ручеек, но музыка больше не звучала для Анны.

— Ты мне не веришь, Антон, — тихо прошептала она, отстраняясь своей рукой от Антона и делая шаг назад, к правой стене своей комнаты.

— Я верю тебе, Анна, — сказал он Анне, глядя прямо в ее глаза, — но я не могу не верить румянцу на твоих щеках и блеску твоих удивительных зрачков.

— Блеск моего румянца принадлежит тебе! — с пылкой страстью своего голоса воскликнула Анна, но Антон печально опустил свои руки и уныло нахмурил свой лоб.

Он отошел к окну. Он открыл его. Благоухающий аромат восхитительной вечерней травы несся в его ноздри. Каждая травинка благоухала по-своему, внося отдельную ноту в удивительный оркестр прекрасного и волшебного вечера. Антон приложил свою руку туда, где горячо билось под рубашкой его пылающее сердце».

— Нет, как обычно. На мой счет переведешь в банке. Ага. Вы местонахождение Вялого вычислили по звонку? Нормально. Когда? Как получится. Ну, ты же знаешь мои методы, я со снайперкой не работаю. Да. И с тэтэшкой тоже. Ага, ага. Проблем нет.

«Антон повернулся назад. Там, сзади, стояла Анна. Его волосы развевал ветер, потому что он стоял у окна. Его сердце вдруг больно сжала сильная жалость к этой женщине.

— Анна, — тихо прошептал он Анне. — Скажи мне, что я не прав. Скажи мне, что я напрасно только обидел тебя. Скажи, и давай забудем весь этот неприятный разговор.

Лина долго молчала, пораженная в самую грудь тревожным предчувствием.

— Да, — вдруг с решительной внезапностью сказала она. — Я не могу этого сказать. Ты прав, мой Антон, я виновата.

— Нет! — воскликнул Антон и обхватил своими руками свою голову…»

— Нет, — проговорила Анна в трубку, — базара нет. Вялый не нужен, это я поняла. Все. Отбой. До связи.

Она положила трубку и повернулась к Антону, который, ничего вокруг себя на замечая, продолжал чтение. Распавшийся букет лежал у его ног.

— Эй! — позвала Анна. — Полоумный! Ты ешс долго тут ломаться будешь?

Антон осекся, проглотил последнее прочитанное слово и влажными, как у собаки, глазами посмотрел на Анну.

— Там совсем немного осталось, — тихо сказал он. — Сорок четыре страницы.

Анна вытащила из-за спины маленький никелированный пистолет. Антон вздрогнул и попятился.

— Т-ты чего? — запинаясь, проговорил он.

— Что ж ты не читаешь? — поигрывая пистолетом, осведомилась Анна.

— «С-скоро начнется гроза, — послушно прочитал Антон. — С тоской в своей душе подумал он, посмотрев в небо, которое сильно потемнело, — уже в воздухе пахнет острым запахом предстоящего дождя. Скоро начнется гроза. Но как все-таки прелестно благоухают травы, эти безвинные жертвы будущих грубых капель грязной воды».

— Ну хватит! — крикнула Анна. — Комедиант. Смотри — Р-раз!

Она нажала на спусковой крючок. Антон вскрикнул, схватившись за грудь. Измятые листки разлетелись по всей прихожей. На кончике дула пистолета цвел маленький язычок пламени.

— Зажигалка, — сказала Анна. — Эх ты. А еще про Никиту говорил. Он бы сейчас… У тебя штаны-то сухие?

— Сухие, — совсем шепотом ответил Антон. — Все-таки не надо так. Страшно.

— Ты уйдешь или нет, графоман несчастный? — спросила Анна, пряча пистолет в карман халата. — Мне работать надо.

Антон опустил голову и повернулся к двери. Но, взявшись за дверную ручку, вдруг замер, словно что-то вспомнив, и двинулся обратно.

— Я тут еще… — пробормотал он. — Я ведь и по делу тоже заходил. Мне велели заказ передать для тебя.

— Заказ? — изумилась Анна. — Это что — шутка? Ты сам понимаешь, что говоришь?

— И деньги.

— Покажи, — потребовала она.

Антон вытащил из внутреннего кармана потрепанного пиджака толстенную пачку купюр и большой запечатанный конверт, в котором что-то угловато топорщилось под серой бумагой. Анна взяла деньги, наскоро пробежала пальцами купюры и присвистнула.

— Ладно, — сразу становясь серьезной, проговорила она. — Кто передал заказ?

— Полуцутиков Гарик, — ответил Антон.

— Ладно, — снова сказала Анна. — Слышала о таком. Иди. — Что?

— Иди, — глядя на него в упор, повторила Анна. — Свободен.

Не говоря больше ни слова, Антон вышел. Заперев за ним дверь, Анна с треском вскрыла конверт, достала оттуда листок бумаги и какой-то странный приборчик, похожий на металлическую модель таракана. Повертев в руках приборчик, она сунула его в карман халата и развернула листок.

— «Уважаемая Анна, — складывались в слова корявые буквы. — Извините за ошибки. Со своим другом передаю лавэ и эту записку. В записке позвольте выразить восхищение и уважение. А теперь к делу. Андреев Андрей Андреевич — плохой человек. Пожалуйста, убейте его, но сделайте это как можно более жестоко. И предоставте мне атчет. Инструкции».

Далее следовали еще несколько строк. С некоторым трудом прочитав записку до конца, Анна пожала плечами и задумалась.

«Странно все как-то, — размышляла она. — Об этом Полуцутикове я уже слышала. Серьезный бизнесмен и, по слухам, очень богатый человек. И оригинальный — судя по письму. Кто же так заказ делает? Да еще заказывает такого влиятельного человека, как Андреев. Нет, не соглашусь. Деньги надо отдать».

Последняя мысль не успела скрыться с поверхности ее сознания, как Анна рванулась к двери, одновременно доставая из кармана пачку купюр. Но вдруг остановилась. Наскоро пересчитала деньги и снова спрятала их в карман.

— Нет, — вслух проговорила она. — Заказ серьезный и бабки серьезные. Здесь почти в два раза больше обычной таксы. Черт его знает, что за человек на самом деле этот бизнесмен Полуцутиков, но платит он хорошо. Придется выполнить заказ. Хм… как можно более жестоко — это что-то новенькое. Надо подумать, как бы это ловчее выполнить. Ладно, сначала необходимо прощупать почву.

Задумчиво мыча что-то неразборчивое, Анна побрела в спальню. Там она остановилась перед большим шкафом-купе, на одной из дверец которого вместо обыкновенной ручки наличествовал сейфовый замок. Набрав только ей известную комбинацию цифр, Анна отперла замок. Дверца шкафа с неожиданным металлическим грохотом отъехала в сторону, обнажив темное пропыленное нутро, полностью забитое аккуратными матерчатыми свертками.

Подумав, Анна выбрала один из свертков с надписью «экипировка сантехника».

— То что надо! — просияла она. — Начнем с простенького. Как уважаемый господин Андреев отнесется к тому, что в его рекламном агентстве «Попкорн» прорвет сразу две трубы? С горячей водой. Нет, с горячей водой и с холодной, для симметрии. Надо, пожалуй, узнать, как он реагирует на подобные бытовые неурядицы.

Она на мгновение задумалась.

— Да, и еще вот что, — медленно проговорила Анна, провела пальцем по сверткам, чуть задержалась на «сексуальная блондинка-пешеход», потом на «иностранная загадочная туристка» и наконец решительно выбрала «психолог — ученая, но не лишенная привлекательности». — Так-так, — усмехнулась Анна. — Значит, решено. Люди обращаются к психологу тогда, когда у них много проблем. Психолог есть, а проблемы Андрееву мы в скором времени устроим.

Она снова усмехнулась и достала из кармана только что полученную штучку, похожую на таракана. Там, где у натурального таракана должно располагаться брюшко, у штучки выделялась красная кнопка.

— Хм, — покрутив штучку в руках, сказала Анна, — первый раз такое вижу. Посмотрим инструкции.

Развернув снова послание господина Полуцутикова, она углубилась в чтение и только спустя несколько минут подняла голову.

— Надо же, — проговорила она. — Усилитель потусторонней активности. Интересно, как именно он действует? Впрочем, это не я буду выяснять, а сам Андреев — моя жертва.

— Что со мной такое? — бормотал себе под нос Антон, уныло бредя по осенним улицам. — Был я нормальный пацан, ничего не боялся, а сейчас перед лицом любимой девушки едва не обделался при виде пистолетика-зажигалки. Сонеты идиотские пишу, повести, которые даже сам без отвращения читать не могу. Но не могу не писать.

Он пнул попавшуюся под ноги кучу опавшей листвы. Листья порхнули в стороны, а Антон как вкопанный остановился посреди улицы.

Карусель желтых листьев,

как картина известного художника кисти, —

мелькнули в его голове удачно сложившиеся строки.

— Тьфу! — сплюнул он, прогоняя охватывавшее его вдохновение.

— Идиотизм. Правду Анна говорила — графоман я. Интересно, это лечится?

* * *

— Что со мной такое? — присев на парапет набережной, тоскливо проговорил Никита. — Был я нормальным парнем, даже, как говорили, не лишенным таланта. Писал себе книжки, стишки. Может быть, со временем и писатель из меня получился бы самый настоящий, если бы не акулы бизнеса. А сейчас я прямо бандит какой-то. Мужика ограбил. С другой стороны, если бы не ограбил, куковал бы сейчас в отделении. Далеко в том наряде, в каком я был, я б не ушел. А сейчас куда?

На этот вопрос у Никиты был только один ответ — домой.

Он спрыгнул с парапета, сунул руки в карманы и пошел в нужном ему направлении.

«Тетка Нина в деревню укандехала опять, — крутились в его голове мысли. — То есть что это я говорю — не укандехала, а уехала. Откуда у меня этот дурацкий жаргон? „Укандехала“ какая-то. Черт, а откуда тогда з нашей с ней квартире мужик, который на моей кровати бабу харил? Ой, а может быть, тетка Нина каких-нибудь знакомых своих пустила? А я приперся пьяный и разогнал их? За что в ментовку и угодил? Вот стыдно-то будет. А может быть, я вообще не в свою квартиру попал? К соседям, например. Или вообще в другой дом меня занесло. Ладно, выясним. Идти мне все равно больше некуда».

Стараясь больше ни о чем не думать, он ускорил шаг, А потом вскочил в какой-то ранний трамвай и, не имея денег на проезд, неожиданно для себя отлаял контролера, полезшего к нему с вполне законными требованиями.

Перед самым домом Никита остановился, словно колеблясь. Потом оглянулся на стылую безлюдную улицу и, решительно мотнув головой, вошел в подъезд,

— В конце концов, если что не так, извинюсь и все. Все-таки идти мне больше некуда. А если и правда тетка Нина каких-то своих родственников на постой пустила, что ж, поговорю с ними по-родственному и все. Надо же мне где-то жить? А тетка Нина тоже хороша! Про то, что в деревню уезжает, сказала, а о новых постояльцах даже не заикнулась. Ага, вот и пришел.

При виде знакомой двери Никита привычно полез в карман за ключами, но тут же вспомнил, что никаких ключей у него быть не может. Он смущенно прокашлялся и почесал затылок. Поднял руку, чтобы постучать, и вдруг заметил, что дверь-то стоит как-то косо и косяки наполовину вывернуты из стены.

«Вот дела, — мелькнуло в его голове. — Выходит, я к себе домой и вломился. Надо же, как дверь разворотил. Постучать? Или уж уйти отсюда во избежание скандала? А куда мне идти-то? Ладно, постучу. Может, тетка Нина уже приехала. Что-то не помню, чтобы она говорила, когда вернется».

Никита постучал. Прислушался. Потом снова постучал. — Кто там? — спросил за дверью совершенно незнакомый женский голос.

«Что сказать? — заметалось в голове у Никиты. — Правду? Так ведь не откроют. Еще и ментов опять вызовут. Соврать надо что-нибудь. А что?»

— Денежки за уборку подъезда платить, — ляпнул Никита первое, что пришло ему на ум.

— Минутку. Паша! Иди открой, а то я неодета.

— Пронесло, — неслышно выдохнул Никита. — А что это, интересно, за Паша? Тот самый, которому я в торец прислал? Опять дурацкий жаргон. По морде то есть дал.

Через минуту скрипнул явно покореженный замок, и дверь открылась. Возникший на пороге толстый мужик в нечистой майке и классических тренировочных штанах с пузырящимися коленками прищурился на пришельца и вдруг, охнув, ринулся обратно в квартиру. Никита едва успел сунуть ногу в стремительно сужающуюся щель между дверью и дверным косяком.

— Маша! — заорал мужик, безуспешно пытаясь закрыть дверь. — Опять этот явился! Который дебоширил! Звони в милицию!

Тут опять что-то щелкнуло и соскочило в голове Никиты, Вместо того чтобы спокойно объяснить ситуацию и извиниться, Никита вдруг сильно толкнул дверь коленом, схватил за грудки перепуганного мужика и вместе с ним влетел в прихожую. С треском захлопнулась дверь за его спиной.

— Помогите! Милиция!

Никита обернулся. В кухне промелькнула перекошенная женская физиономия. С рыком:

— Я тебе сейчас покажу милицию! — Никита отвесил мужику затрещину такой силы, что тот только крякнул и полетел на пол, а сам кинулся в кухню, выволок оттуда за волосы визжащую и путающуюся в длинной комбинации женщину, втолкнул ее в туалет и задвинул шпингалет. — Поори мне еще! — угрожающе прорычал он в дверную щель. 6*

Женщина тут же смолкла.

Никита повернулся к мужику. Толстый сидел на полу, потирая затылок, и изумленно округлившимися глазами глядел на встрепанного агрессора.

— Так, — быстро проговорил Никита, хватая мужика за химок и вздергивая на ноги. — Отвечать скоро и точно. Как ты в этой квартире оказался?

Мужик открыл рот, но ничего членораздельного произнести не смог. Только оглушительно икнул, вероятно, вследствие нервного и физического потрясений, потеряв дар речи.

— Отвечай! — рявкнул Никита и несильно, но чувствительно двинул кулаком в мягкий живот.

— Я снял, — пискнул мужик.

— Что снял? — оторопел Никита.

— Квартиру снял, — икнув, пояснил мужик. — Т-такое дело. Я сюда в командировку приехал, к любимой женщине. Только у нее муж, а у меня жена в другом городе. В гостинице нам неудобно встречаться. А я т-тут объявление на столбе прочитал, что сдается квартира со всеми удобствами. На месяц. И совсем недорого.

«Тетка Нина обычно на месяц в деревню и уезжает, — успел подумать Никита. — Но кто ее квартиру сдал этому хмырю? Не она сама — это точно. Что она — сумасшедшая?»

— Кто квартиру сдавал? — сдвинул брови Никита.

— Па… парень какой-то, — два раза подряд мучительно икнув, ответил мужик. — Я его даже и не знаю. Он сказал, что здесь с тетушкой своей живет. Он документов не показывал. Он только деньги взял, и все. И договор мы никакой не оформляли. Зачем, ведь на месяц только сняли. Я н-ни-чего. У меня ведь муж, а у Машки — жена. То есть у меня жена, а у Машки…

«Что за чертовщина? — ошарашенно подумал Никита. — Это кто квартирой тетки Нины так распоряжается? Парень какой-то. Какой?»

— Это я здесь с тетушкой живу, — рыкнул Никита, схватив мужика за горло. — Что за парень был? Внешность, принты. Быстро!

— Я не помню! — корчась от страха и икоты, простонал мужик. — Я его не рассматривал. Не бейте меня, пожалуйста. А я вам тогда тайну открою.

— Какую еще тайну? — изумился Никита. Мужик снова икнул.

— Отпустите, шею больно!

Никита разжал пальцы. Мужик тотчас сполз по стенке на пол и заскулил, растирая обеими руками онемевшее горло.

— Тайну говори! — грозно напомнил Никита.

— Вчера, — беспрестанно икая и стуча ногами, заговорил мужик, — заходили двое каких-то. В темных костюмах. Показали корочку фээсбэшную. Искали вас.

— Меня? — поразился Никита.

— Ага, — кивнул мужик и икнул. — Точно вас. Ваши приметы досконально описали. Прошарили всю квартиру и ушли. Ой, я тоже уйду. Съеду отсюда к чертовой матери. Хотел спокойно пожить месяцок с любимой женщиной. А то ведь у нее жена, а у меня муж.

— Что за мужики-то? — спросил Никита. — Они точно из ФСБ?

— Точно, — кивнул мужик. — Сами серьезные такие и в строгих костюмах. И корочки у них очень серьезные. А лица я их тоже не запомнил. Какие-то незапоминающиеся лица. Даже странно, вроде посмотришь — нос есть, глаза есть, уши тоже и рот. А отвернешься, и черты лица расплываются в памяти начисто. Наверное, они ко мне психологический приборчик применили. Как в фильме «Люди в черном».

— Ага! — догадался наконец Никита. — Врешь, поди?

— Нет! — вскрикнул мужик. — Не вру! Зачем мне врать? Я ведь просто хотел… У меня муж и жена. У Машки тоже. Вот! — вдруг встрепенулся он. — Они мне фотографию вашу оставили, можете посмотреть.

Мужик вдруг изогнулся и достал из заднего кармана тренировочных штанов измятую фотографию и протянул ее Никите.

«Это ж не я!» — хотел крикнуть Никита, но вдруг осекся, Он медленно подошел к зеркалу, воткнул фотографию в рамку и принялся тщательно сличать отражение и фотоизображение.

Сомнений быть не могло. На фото изображен именно он — Никита. Светлые волосы, синие глаза, волевое лицо с правильными чертами.

«Что со мной? — в который уже раз подумал Никита. — Почему мне кажется, что раньше я выглядел по-другому? Да и имя мое мне странно. Никита, Никита. Черт, надо завязывать с пьянкой. А все-таки что ФСБ от меня надо? Уж не натворил ли я по пьяни что-то совсем из ряда вон выходящее?»

— Мы тотчас же уедем, — засуетился, пытаясь подняться на ноги, мужик. — Уедем, и все. Встречаться и в гостинице можно, правда? А здесь хлопот не оберешься. То ФСБ, то, извините, вы. А у меня жена, а у Машки муж. Нет, наоборот — у меня муж, а у Машки жена.

— Сидеть! — приказал Никита, и мужик послушно замер. «Оставаться в этой квартире нельзя, — подумал Никита. — Точно нельзя. Не знаю уж, что я там такого натворил, но сдаваться на милость победителю мне точно не хочется».

— Эй ты! — позвал Никита. — Может быть, еще что-нибудь вспомнишь?

— Я? Вспомнил! — радостно воскликнул мужик. — Вспомнил! Они, эти, которые из ФСБ, говорили, что еще зайдут сегодня с утра. Да, так и говорили.

— Что ж ты молчал, паскуда! — взревел Никита. — Я тебя! Утро! Сколько сейчас времени?

— Не надо! — запищал мужик, закрыл лицо руками, а вот коленками и в результате этих действий съежился едва ли не в половину нормального размера. — Я вам хотел все сразу сказать, а вы… За горло хватали и били. А я так не могу, когда бьют. У меня жена, и Маша, и муж.

Никита поглядел на настенные часы — около десяти утра. Он метнулся к двери, потом к зеркалу, протянул руку к фотографии, но внезапно вскрикнул.

Никакой фотографии не было. Вместо нее на подзеркальнике сидела большая крыса и насмешливо скалила ослепительно белые клыки.

 

Глава 6

Да, странно, странно, очень странно, — повторял про себя Антон, бесцельно шляясь по осенним улицам. — Вот, скажем, раньше я был бандитом и веселым пацаном. Выпить, покурить, морду набить кому-нибудь — святое дело. В свободное от работы время. Да и работа моя мало чем отличалась от свободного времени. Тоже пил, курил и постоянно бил морды. А сейчас? Тянет на литературу и меланхолию. Меланхолия. Слово-то какое противное, тьфу. Откуда у меня этот идиотский жаргон? Нет, надо с этим кончать. Внешность у меня теперь другая, это понятно. Но внутренне-то я меняться не собираюсь. Не было такого уговора! Надо пойти и срочно набить кому-нибудь морду. Чтобы ощутить давно забытые ощущения.

Антон остановился, вынул руки из карманов и огляделся. Оказалось, что он забрел в какой-то парк или сквер. Пустой и по-осеннему голый. Антон глянул на наручные часы — половина одиннадцатого утра.

— Будний день, — негромко сказал он. — Утро. Все на работе. Никого нет вокруг.

Он медленно двинулся по аллее и очень скоро заметил какого-то гражданина довольно внушительных размеров. Гражданин этот сидел на асфальте, несмотря на то что рядом торчала из земли лавочка, и строил шалашик из опавших листьев и каких-то веточек. На небритой физиономии гражданина застыла детская сосредоточенность.

— Псих какой-то, — решил Антон. — Вот он-то по морде и получит. И правильно, чего он не в специализированном помещении находится, а на улице? Портит людям настроение, и вообще. Может быть, он опасен?

Скорым шагом Антон приблизился к гражданину, подошел вплотную и занес руку над склоненным затылком. Гражданин никакого внимания на Антона не обращал, полностью увлеченный своим дурацким делом.

С тяжелым вздохом Антон опустил руку.

— Не могу, — тоскливо проговорил он. — Не могу, и все. Какая-то ерунда в башке вертится. Относительно того, что нельзя обижать беззащитных. И злобы никакой на этого дурня нет. Вот если бы он бросился на меня.

Гражданин, достроив шалашик, насадил на длинную палочку большой желтый лист и, негромко что-то напевая, стал размахивать у себя перед носом палочкой, будто флажком. Антон присел рядом на скамейку и достал сигареты.

«Буду бороться сам с собой, — твердо решил он. — Не уйду отсюда, пока не получится у меня двинуть этого психа по башке. Или по шее. Хотя это и против принципа гуманности. Гуманность. Слово-то какое противное. Где я его только подхватил?»

— Эй! — крикнул Антон, легонько толкнув гражданина ногой. — Ты кто?

Гражданин поднял голову и долго, по-детски доверчиво смотрел на Антона.

— Я сторож Семенов, — проговорил наконец гражданин, — То есть я раньше был сторож Семенов, а теперь я просто мальчик Витя. А вы кто, дядя?

— Конь в пальто, — силясь вызвать в себе раздражение, ответил Антон.

Гражданин мальчик Витя открыл рот.

— Вы не похожи, дядя, — сказал он. —Что?

— Вы на лошадку не похожи, — захихикал гражданин мальчик Витя.

Антон вздохнул. С утверждением, что он не был похож на лошадку, поспорить было трудно.

— А сколько тебе лет? — спросил он у гражданина тем особенным голосом, которым люди обычно разговаривают с детьми.

— Не знаю, — беспечно ответил гражданин мальчик Витя. — Наверное, пять.

— Гм, — хмыкнул Антон. — Пять. Что ж ты тогда без мамы гуляешь? Не боишься?

— Не боюсь, — признался гражданин мальчик Витя и, изобразив плаксивую гримасу, выпятил подбородок, густо покрытый сероватой щетиной. — Я раньше много чего боялся: зомби, выходцев с того света, милицию, капитана Ряхина, «обезьянника», покойника в женской розовой ночной рубашке. А сейчас ничего не боюсь. Я построю себе шалашик и буду в нем жить. Вот.

— Ты же построил себе шалашик, — заметил Антон, кивая на произведение из веточек и павших листьев.

Массивное лицо гражданина мальчика Вити расплылось в улыбке, а глаза сверкнули веселым недоумением.

— Ты, дядя, наверное, немножко чокнутый, — сказал он. — Как же я буду жить в этом шалашике, если шалашик такой маленький, а я вон какой большой?

— Гм, — сказал снова Антон.

«Дурацкое положение, — закуривая, чтобы скрыть смущение, подумал Антон. — Разговариваю с психом, а тот меня чокнутым называет».

Он отвернулся от «мальчика» и посмотрел туда, где за невысокой оградой сквера начиналась городская улица с оживленным автомобильным и пешеходным движением. Машины, словно стремясь обогнать одна другую, катились по проезжей части. Прохожие, словно стремясь обогнать машины, бежали по тротуару, натыкаясь друг на друга, выныривая и снова пропадая в пестрой мешанине.

«Анна, — подумал Антон, — вот и она так же, как и все они, бежит по своим делам. А я словно из общей жизни выпал раз и навсегда. Когда я первый раз жил, все было в порядке, я понимал что к чему и меня понимали. А сейчас? Анна, которая два года назад не стала моей женой только потому, что меня убили в случайной драке, считает меня дураком, даже этот дурак считает меня дураком. Анна…»

Антону на мгновение показалось, что он увидел Анну, спешащую куда-то в людском потоке. Он даже вскочил со скамейки и открыл рот, чтобы ее окликнуть, но вовремя опомнился.

Конечно, это была не она. Не станет же Анна, его Анна, разгуливать по улицам в… Антон прищурился, всматриваясь. Ну да, в каком-то странном комбинезоне, похожем на те, которыми экипируются сантехники.

Это, наверное, совсем другая девушка.

Но как похожа. Она вновь исчезла в толпе, потом совершенно неожиданно появилась у широких двустворчатых дверей, над которыми бледными неоновыми огнями светилась надпись — «Рекламное агентство „ПОПКОРН“». Открыла двери и вошла.

«Попкорн», — Антон попытался припомнить, где он слышал это слово, но не смог, хотя почти уверен был, что слышал и слышал недавно.

* * *

А капитан Ряхин, вызванный в кабинет полковника Ухова, ужасно страдал. С одной стороны, Ряхин мучился мыслью, что вот его, как какого-то нерадивого штрафника, распекает старший по званию, распекает первый раз в жизни, стращает уставными наказаниями, ругаясь при этом неуставными словами; а с другой стороны, все же он, капитан Ряхин, раскручивая сложнейшее и, несомненно, важнейшее дело, вправе предпринимать даже самые смелые решения, чтобы в конце концов это дело раскрутить.

Все это и пытался высказать Ухову капитан, но Ухов, пока что находившийся в состоянии крайнего служебного негодования, ничего не хотел слушать.

— Бардак развели в отделении! — орал полковник. — Бордель развели! Это где это еще видано, чтобы из «обезьянника» задержанные бегали? Да я вас под статью подведу!

— Гражданин Семенов вовсе не задержанный, — угрюмо возражал капитан Ряхин. — Гражданин Семенов является проходящим по делу в качестве свидетеля, и поэтому…

— Тогда какого хрена его надо было в «обезьянник» запирать? — перебил полковник. — А если бы он заяву кинул на нас? Греха потом не оберешься.

— Гражданин свидетель Семенов, — пытался договорить Ряхин, — находился в наличествовавшем у него состоянии сильнейшей моральной травмы, приведшей его к также наличествовавшему состоянию легкого помешательства по причине вышеупомянутой травмы. Поэтому я посчитал целесообразным поместить его туда, где за ним был бы осуществляем надзор и уход.

— Хороший надзор осуществляли над ним, если он сбежал! — выкрикнул полковник. — Причины бегства установлены?

— Нет, — потупился Ряхин. — По свидетельству дежурных сотрудников Елина, Галыбко, а также сержанта Иванова, гражданин свидетель Семенов внезапно пришел в состояние крайней обеспокоенности, в связи с чем произвел несанкционированное передвижение по помещению отделения с неожиданным выходом из оного. Рапорта дежурных я принял.

— А сами рапорт написали? — отдуваясь, спросил полковник Ухов.

— Нет, — сказал капитан, и голос его дрогнул.

— Пишите! — приказал полковник. — Относительно бегства, ети твою бабушку в тульский самовар, и относительно того бардака, что вы в «обезьяннике» устроили! А иностранного инвестора кто оскорбил? — вспомнил полковник, глянув куда-то в бумаги, и побагровел. — Этот… Фил Мак-Фил два часа назад у меня был. Хотел на вас заявление писать в ООН. Насилу я его отговорил. И чего вы, спрашивается, с зарубежным гостем не поделили? Душевнейший человек. Подарил мне две бутылки водки, выпил со мной и песен попел. Смотри, Ряхин, — пригрозил толстым пальцем Ухов, оставляя тон официальной беседы, — смотри у меня! Служил ты хорошо, но что-то в последнее время своевольничать начал. Ох смотри! И объясни мне толком, по-человечески, что ты там такого еще натворил в «обезьяннике»? Мне дежурный только что звонил.

Лицо капитана Ряхина потемнело.

— Товарищ полковник, — начал он. — Взамен находящегося сейчас в розыске важного свидетеля Семенова мною был обнаружен не менее важный свидетель Ленчик. По странному Течению обстоятельств свидетель Ленчик также находится в наличествующем у него состоянии сильнейшей моральной травмы, приведшей его к также наличествовавши ую… щем.., состоянию легкого помешательства по причине вышеупомянутой травмы. Поэтому, как в случае со свидетелем Семеновым, я посчитал целесообразным поместить свидетеля Ленчика туда, где за ним был бы осуществляем надзор и уход.

— Опять в «обезьянник»? — взревел полковник Ухов.

— Свидетель лично просил поместить его в «обезьянник», — поспешил заверить Ряхин, — даже написал заявление, которое в письменном виде. Я распорядился создать свидетелю человеческие условия.

Полковник Ухов тяжело поднялся из-за своего стола и, не обращая больше внимания на капитана, трусцой выбежал из кабинета. Двигаясь с той скоростью, на которую только был способен, он миновал лестничные пролеты двух этажей, спустился в подвал и скоро достиг того участка отделения, где располагался «обезьянник».

Дежурный поспешно вскочил со стула и вытянулся во фрунт.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — гаркнул он, растерянно моргая. — За время вашего отсутствия в «обезьяннике» никаких происшествий.

— Дурак, — пропыхтел задохшийся от непривычно торопливого передвижения полковник Ухов. — Когда это я в «обезьяннике» присутствовал? А ну открой.

Дежурный загремел ключами. Пока он открывал дверь, Ухов через решетку успел заметить перегораживающую половину камеры цветастую матерчатую ширму. Последний раз лязгнул замок, решетчатая дверь распахнулась, полковник влетел в «обезьянник» и оторопело остановился, увидев на ширме приклеенную табличку, на которой детским почерком было выведено: «Прошу стучаться».

Полковник пожал плечами и постучал костяшками пальцев в перегородку.

— Да-да, — ответили ему.

Осторожно отодвинув полог, полковник заглянул за ширму.

На нарах, покрытых голубеньким байковым одеялом, полулежал худенький мужичок в больничной пижаме и чихал газету. Голые ноги с оттопыренными розовыми пальцами мужичок грел у небольшой электроплитки, на которой весело посвистывал желтый эмалированный чайник. Под нарами изумленный полковник заметил тазик, где в мыльной воде плавала какая-то тряпка, выстиранные носки висели на веревочке, аккуратно протянутой от решеток окна к наморднику на лампе дневного света.

Заметив Ухова, мужичок отложил газету, зевнул и свесил ноги на пол, точно угодив ступнями в притаившиеся домашние шлепанцы.

— Ты кто? — прохрипел полковник.

— Важный свидетель, — ответил мужичок, — Ленчик меня зовут. Меня охраняют от покушения агентов ФСБ и поэтому содержат здесь, в специально предназначенном для этого месте. А ты кто?

— Я — полковник Ухов! — рявкнул Ухов, понемногу приходя в себя.

— Нормально, — оценил Ленчик и снова зевнул. Потом вдруг прищурился на полковника и проговорил: — Две свиные котлетки и баранье ребрышко. Диеты не соблюдаете, товарищ полковник. Много мясного очень вредно есть.

Обескураженный полковник отступил, опустив полог Ширмы, за которой тотчас раздался смачный зевок, и зашуршали газетные листы.

— Вот видите, — услышал за своей спиной Ухов. Полковник обернулся. Перед ним стоял капитан Ряхин.

— Вот видите, — повторил Ряхин. — Свидетель действительно очень важный. Уникальный свидетель.

— Он что, — спросил полковник, — и правда видит, что у человека внутри?

— Способность развилась вследствие полученной моральной травмы, которой он травмирован, — подтвердил капитан. — Должен еще добавить, что с помощью свидетеля Ленчика мною накануне раскрыт заговор шпулыциц-моталыциц с одноименного предприятия. Наши сотрудники долгое время не могли выяснить, каким образом шпулыцицы-мотальщицы умудряются проносить через проходную краденые мотки ниток. Свидетель Ленчик только посмотрел на подозреваемую, которую я ему предъявил, и сразу все увидел.

— Неужели глотали? — удивился полковник.

— Не совсем, — несколько смущенно ответил капитан Ряхин. — Цинично использовали особенности своей женской физиологии. Дело передано в прокуратуру. Со своей стороны также могу сообщить проект дальнейшего использования свидетеля Ленчика.

— Слушаю, — устало сказал полковник.

Полог ширмы ворохнулся. В образовавшейся щели сверкнул прищуренный глаз.

— Предлагаю установить свидетеля Ленчика в городском аэропорту рядом с металлоискателем. Таким образом, мы в кратчайшие сроки покончим с преступной деятельностью преступников, провозящих наркотики.

— А он сможет? — засомневался полковник. — Свиные котлетки — это одно, а…

— Две гильзы от пистолета Макарова, — донеслось из-за ширмы. — Прямо под котлетками. Потихоньку врастают в стенки желудка. Вы, товарищ полковник, тяжесть в животе не ощущаете?

Полковник Ухов совсем растерялся.

— Ощущаю, — сказал он, — особенно по утрам. А за эти гильзы я двойную стоимость оплачивал, как за утерянные.

— Ну что? — встрял капитан Ряхин. — Даете разрешение на содержание важного свидетеля Ленчика на территории отделения?

— А задержанных куда? — спросил полковник.

— Если все свидетели будут оказывать следствию такую помощь, как свидетель Ленчик, задержанных скоро у нас вообще не будет! — возвысил голос капитан Ряхин.

Полковник Ухов устало махнул рукой.

— Ладно, — сказал он. — Хрен с ним. Пускай остается.

* * *

— Вот за что я люблю наши службы быстрого реагирования, так это за то, что они в последнее время действительно быстро реагируют, — сказал Андреев, лежа в постели со своей женой Ниной — бабой тощей, как вобла, но наследницей немалого состояния, которое, кстати говоря, и послужило причиной женитьбы бизнесмена Андреева, — только представь, что с нами было бы, если б мы с ребятами, как в старое доброе время, вызвали бы сантехников, а?

— Не представляю, — сонно ответила Нина.

Андреев приподнялся на локте, порывистым движением откинул прочь одеяло и посмотрел на Нину так требовательно, что она почувствовала на лице его взгляд и открыла глаза.

— А было — что мы утонули бы с ребятами в кипятке, — строго проговорил Андреев, — сварились бы заживо, понимаешь? Я вот руки себе обварил, и то несильно, а то мы бы… Нет, — снова укладываясь, проговорил Андреев, — хорошие Ребята. Приехали за пять минут. Вода была, правда, уже в вестибюле, но соседей — магазин подвальный — мы только-только начали затапливать. И пусть они не залупаются — соседи! — Андреев сильно повысил голос. — Им еще здорово повезло, что не две трубы одновременно прорвало! А по очереди. И мы быстро ликвидировали катастрофу. А как у них в прошлом месяце пожар был? У нас в офисе паркет потрескался в трех местах. Могли бы на них в суд подать — не подали. Только слупили двойную стоимость, конечно.

Он помолчал немного.

— И все-таки не понимаю, — заговорил он снова. — Как эти трубы прорвать могло? И что за напасти на «Попкорн» мой навалились в последнее время. То крысы, то трубы прорывает. Ребята рассказывали, что за полчаса до катастрофы приходила какая-то девка из местного ЖКХ. Говорила — с профилактическими работами. А как ушла, так у нас вода и начала свистеть изо всех дыр. Хорошо хоть компьютеры не пострадали. Как думаешь, девка та — сантехник — виновата в том, что трубы прорвало? Если да, то я ее в порошок сотру. А? Нина, ты спишь?

Нина действительно спала и поэтому на вопрос своего супруга ответить не могла. Но Андреев не успокоился и несколько раз довольно сильно пихнул ее в бок.

— А? — в испуге вскинулась Нина. — Что еще случилось?

— Пока ничего, — ответил Андреев, — спи-спи. Я просто думаю. То есть размышляю вслух — как могло получиться так, что у меня в офисе прорвало трубы, если мы только что делали ремонт. Ну, после происшествия с крысами. И всю сантехнику меняли на новую, а? Может быть, фирма, которая нашим ремонтом занималась, схалтурила? Да, — окончательно утвердился в своем мнении Андреев. — Не иначе. А как еще? И фирма виновата, и девка-сантехник. Случайность, скажешь ты? — спросил он Нину, как будто она пыталась возразить. — Случайность? Нина, ты спишь?

— А?!

— Спи-спи. Я просто вот никак не могу понять — то, что у нас случилось, ну, с трубами. Это случайность или просчет ремонтников? Или сантехников? На случайность вроде бы не похоже. Ладно бы одна труба полетела, но сразу две! Совершенно новые. Нет, я на этих сволочей точно подам в суд. На ремонтников! И на сантехников. То есть на ЖКХ. И слуплю с них бабки. Вот завтра же пойду и напишу заявление. И отдам в суд. Нет, сегодня напишу заявления, чтобы времени не терять, потому что времени у меня мало, а дел полно. Слышишь, Нина?

— Андреев! — в очередной раз просыпаясь, взмолилась Нина. — Ты мне дашь поспать или нет?! Мне, между прочим, завтра на работу тоже.

— И мне на работу, — резонно ответил Андреев. — Только я решаю очень важные и насущные проблемы. То есть вопросы. Подавать мне в суд или не подавать?

— На кого?

— На фирму, которая у нас дома ремонт делала?

— Подавай на кого хочешь, — проговорила Нина, закрывая глаза и укрываясь с головой одеялом, — только оставь, пожалуйста, меня в покое. Я безумно устала, и ты еще.

— Да спи, спи, — сказал Андреев. — Я тебя бужу, что ли? Просто интересно, почему ты так наплевательски относишься к моим делам? Нина. Нина, ты спишь или нет?

Нина проговорила что-то из-под одеяла, но что именно — разобрать нельзя было. Андреев вздохнул, соскочил с кровати и прошлепал босыми ногами к письменному столу. На ощупь нашел листок бумаги, ручку и, подхватив вес это под мышку, направился в кухню.

Там он уселся за стол, ненадолго задумался и вывел сверху в правом углу:

«Заявление».

Потом подумал еще и подписал:

«В городскую прокуратуру…»

Отложив ручку, он закатил глаза в потолок и принялся составлять в уме начальную фразу своего заявления. Эта начальная фраза, как решил Андреев, должна в полной мере отражать то справедливое негодование, бушевавшее сейчас в его душе, и к тому же зацепить внимание того, кто будет это заявление читать. Составлял фразу Андреев довольно долго, вариантов за это время успел придумать, проработать и отвергнуть множество, но искомое сочетание слов так и не Нашел. Поэтому начал он пространно:

«Как известно, муниципальные службы быстрого реагирования в последнее время характеризуются тем, что реагируют действительно быстро, и совершенно ясно, что из этого следует…»

Андреев снова задумался. Что следовало из того, что службы быстрого реагирования реагировали быстро, было на самом деле совершенно не ясно. Но тем не менее Андреев решил не сдаваться и довести свою мысль до конца.

Чтобы подстегнуть мысль, он собрался закурить. На столе сигарет не было. Андреев прошлепал в прихожую, пошарил по карманам пальто, нашел сигареты и еще какую-то странную штучку размером со спичечную коробку и похожую на таракана.

— Это что еще за черт? — скривился он. — Откуда у меня это?

Внимательно осмотрев штучку со всех сторон, он заметил красную кнопочку на том месте, где у настоящего таракана должно быть брюшко. Немного поколебавшись, Андреев кнопочку нажал.

Ничего не произошло.

Андреев пожал плечами, вернулся на кухню и бросил штучку в мусорное ведро. Затем он уселся за стол, снова взялся было за ручку, как вдруг до его слуха донеслось странное позвякиванье.

Андреев посмотрел туда, откуда шел звук, и, округлив глаза, медленно открыл рот.

Из отворенной дверцы буфета одно за другим медленно, чуть покачиваясь, выплывали блюдца. Словно двигаясь на невидимом конвейере, они поднимались под самый потолок, а потом с маху летели вниз. Когда разбилось первое блюдце, Андреев вскочил на ноги и, пятясь, стал пробираться к двери.

Второе, третье, четвертое… Пол кухни уже сплошь был усеян осколками.

— Сервиз, — сглотнув, проговорил Андреев. — Подарочный. На двенадцать персон. С заварочным чайником.

Скрипнув, дверцы буфета растворились шире. Вереница пузатых чайных чашек во главе с большим заварочным чайником, вращаясь вокруг своей оси, как крохотные космические кораблики, поднялась под потолок, на самое место, откуда начинали свой гибельный полет вниз блюдца, и обрушилась на пол.

— Андреев! — закричала разбуженная грохотом Нина. — Ты мне дашь наконец поспать или нет? Что ты там на этот раз раскокал?

«Ничего!» — хотел крикнуть в ответ Андреев, но из горла у него вырвался только слабый хрип.

С коротким стуком дверцы буфета раскрылись настежь. Андреев увидел величаво выплывавшую по воздуху супницу — большую, размером в две Андреевых головы. Супница поднялась к потолку, но на пол не упала, описала два круга вокруг люстры, проследовала к подоконнику, ткнулась в стекло, сбив с подоконника горшок с цветами и две пустые бутылки из-под виски, а потом медленно развернулась, нацелившись округлой ручкой, похожей на сросшиеся бычьи рога, Андрееву прямо в лоб.

— Мама, — сипло пробормотал Андреев и, оглянувшись на дверь, начал отступать.

Супница спикировала вниз, но не разбилась, коротко свистнула и снова взлетела к потолку. Андреев тем временем Достиг уже порога. Не сводя глаз с взбесившегося предмета посуды, он осторожно перешагнул в прихожую.

Супница внезапно замерла, зависнув в воздухе на двухметровом расстоянии от пола, а затем, медленно вращаясь, долетела по направлению к Андрееву. Скорость вращения супницы, равно как и скорость ее передвижения, увеличивалась с каждой сотой долей секунды, и Андреев едва-едва успел отскочить в сторону и прикрыть голову руками. Супница, как тяжелый снаряд, просвистела в нескольких сантиметрах от его патлатой макушки и с оглушительным грохотом разбилась о стену за спиной Андреева. На пол звонко посыпались осколки.

— Мама, — снова повторил Андреев, выпрямляясь ц непроизвольно отряхиваясь, — а это как называется? Барабашка?

— Что происходит?

Андреев оглянулся на вышедшую из спальни Нину и пожал плечами.

— Супница разбита, — растерянно констатировала Нина. —Ты что, ею кидался, что ли?

— Я, по-твоему, дурак? — спросил Андреев, стараясь унять дрожь в руках.

— А как же она оказалась в прихожей на полу — разбитая? Сама, что ли, прилетела?

— Представь себе, да, — сказал Андреев. — Она меня чуть не протаранила. Я еле успел отскочить. Да если бы она одна. Сначала блюдца выплыли из буфета и одно за другим стали падать на пол, разбивались, естественно. Потом отряд чайных чашек под предводительством заварочного чайника тоже на пол отправился. А потом вот и супница. Честное слово, если бы не моя исключительная реакция, лежать бы мне сейчас на полу с пробитой головой.

Нина внимательно посмотрела на супруга. Перевела взгляд на груду осколков на полу прихожей и снова — в глаза Андрееву.

— Чего? — пожал плечами Андреев. — Они сами. Я до них и пальцем не притронулся. Знаешь, мне кажется, у нас в квартире барабашка завелся.

— Какой еще барабашка?

— Ну барабашка. Полтергейст. Домовой, другими словами.

— А ну-ка иди сюда, — поманила Нина своего супруга пальцем.

Осторожно ступая босыми ногами по усыпанному осколками полу, Андреев подошел.

— Дыхни, — потребовала Нина.

— Чего?! — возмутился Андреев. — Ты мне не веришь? Я не пил! Когда я успел бы, а?! Говорю тебе — я в завязке, у меня дела! Проблемы и все такое. А блюдца с чашками и супница — они сами.

— Не делай из меня дуру! — закричала Нина в ответ. — Какой еще, к черту, барабашка!

— Рогатый! — рявкнул Андреев. — С хвостом! Что с тобой разговаривать, если ты мне не веришь?

— Да как мне тебе верить, если… — начала Нина, но вдруг осеклась, увидев что-то за спиной Андреева.

Андреев посмотрел в расширившиеся ее глаза и втянул голову в плечи, боясь оглянуться.

— Что там? — полузадушенным шепотом спросил он.

— Там, — начала Нина, — там, — и лицо ее побледнело, — мамочки.

К чести Андреева надо сказать, что он вовремя сообразил, что делать, хотя целиком и полностью ситуацию оценить никак не мог. Тем не менее он схватил Нину в охапку и бросился с ней на пол.

— Нашел время! — запротестовала Нина, пытаясь выбраться из его объятий. — Пусти! Там…

— Не трепыхайся, — прохрипел Андреев и, увлекая за собой жену, как раненного на поле боя воина, пополз к противоположной стене, где опрокинул на пол высокий трехногий столик, на котором стоял телефонный аппарат.

— А теперь лежи и не поднимай головы, — скомандовал Андреев и выглянул из-за столика.

Два десятка выстроенных в несколько шеренг вилок, конвоируемые по левому и правому флангам столовыми ножами, трепыхались в воздухе, готовые в любую минуту сорваться с места, как стая хищных птиц.

— Ложись! — крикнул Андреев и сам прикрыл голова руками, уловив перемену в поведении сумасшедших вилок и ножей.

Над головой его просвистело, и ринувшиеся вперед со страшной силой вилки впились в стену, у подножия которой замерли под прикрытием трехногого столика супруги. Столовые ножи ударились закругленными концами и упали вниз угодив Андрееву по голове, но не причинив особого вреда.

— Уже все? — слабым голосом спросила Нина.

— Кажется, да, — ответил Андреев, — нет, не все, — тоскливо добавил он, увидев, как из кухни выплывает новый отряд явно враждебно настроенной утвари. — Ты недавно покупала набор для готовки шашлыка, — проговорил Андреев, напряженно вглядываясь в зависшие в воздухе стройные ряды противника. — Не помнишь, сколько в наборе шампуров было?

— Пят… пятнадцать.

— Значит, пять еще в арьергарде, — сглотнув, констатировал Андреев. — А теперь — пригнись!

Десять шампуров воткнулись в стену прихожей пониже вилок. На Андреева посыпались осколки разбитого зеркала.

— Господи! — причитала насмерть перепуганная Нина. — Что это такое? Что это за напасть?!

— Не знаю, — ответил Андреев. — Лежи тихо. Минут десять они неподвижно лежали на полу. Потом Андреев осторожно поднялся. На цыпочках подкрался к кухне и остановился, прислушиваясь.

— Вроде бы кончилось, — слабым шепотом проговорил он. — Мама. Что-то у меня голова кружится. И сердце, это самое, бьется часто. Мне бы к врачу. Помнишь, ты мне говорила, что я слишком нервный и что мне нужно психоаналитику показаться? По-моему, я созрел. И еще. Я уверен, это все тот сволочной Полуцутиков подстроил. Он меня со света сжить хочет, гад! Не иначе его купил кто-нибудь, кому не нравится, что я скоро мэром стану. Он — точно! Он и крыс наслал на «Попкорн», он и наводнение устроил там же. Теперь и до моей квартиры добрался. Лицо Андреева потемнело.

— Ладно, — проговорил он. — Не хотел я этого делать, но выбора у меня теперь нет. Придется использовать последнее средство в борьбе-с конкурентами. Позвоню-ка я одному человечку.

* * *

На этот раз свирепый отставной полковник Роман, завидев приближающегося ко входу в ресторан «THE BEST OF» Антона, щелкнул каблуками, выпятил грудь и вытянул руки по швам.

— Господин Полуцутиков там? — мрачно осведомился Антон, поднявшись по ступенькам крыльца.

— Так точно, — гаркнул Роман, борясь со страстным желанием отдать честь.

Антон кивнул и взялся за ручку двери.

— Извините, — робко покашлял за его спиной Роман. — А это… этот с вами?

— Кто? — удивился Антон. И обернулся.

— Тьфу ты, черт, — сплюнул он. — А ты чего за мной прешься?

— Мне интересно было, — плаксиво сморщившись, проговорил мальчик Витя. — Все дяди и тети, к которым я приставал, кричали и убегали, а ты со мной разговаривал. Я за тобой решил пойти. Я же не знал, что ты ругаться будешь.

— Я не буду ругаться, — пообещал Антон. — Я тебя сейчас возьму и выпорю!

Мальчик Витя вздрогнул и испуганно отступил назад, хотя был по меньшей мере вдвое больше и тяжелее Антона.

— Разрешите, я его вышвырну? — деликатно вступил в Разговор Роман.

Антон открыл было рот, чтобы озвучить свое согласие но вдруг осекся, заметив на морде Романа тошнотворное выражение угодливой готовности сию минуту выполнить все что бы ему ни приказали.

— Отставить, — сказал Антон. — Он со мной пойдет.

— Правда? — обрадовался мальчик Витя.

— Правда? — изумился швейцар.

— Правда, — подтвердил Антон.

— Осмелюсь доложить, — осмелился доложить Роман. — От этого, от вашего друга, немного того…

— Да, — согласился Антон, — пованивает. Вот ты его и помоешь, прежде чем проводить в кабинет ко мне и господину Полуцутикову. Кстати, Витя, чего это от тебя так мерзостно несет? Ты, случаем, не…

— Ага! — кивнул счастливый мальчик Витя. — Я обкакался.

* * *

Господин Полуцутиков выглядел как нельзя лучше. Круглое его лицо сияло, как и кожаные его доспехи.

— А! — закричал он, увидев входившего в отдельный VIP-кабинет Антона. — Явился! Смотри, что у меня есть!

Он распахнул пиджак, продемонстрировав заключенный в бронированную кобуру громадный потертый маузер.

— Купил, — похвастался господин Полуцутиков.

— Где ж такие продаются? — удивился Антон.

— А в музее, — ответил господин Полуцутиков. — Зашел просто посмотреть, вижу — такая пушка висит. Ну, я смотрителя в сторону отозвал, сунул ему бабок, он мне дал. Убойная штука.

— Да, — сказал Антон и присел за стол напротив Полуцутикова.

— Ну? — весело осведомился господин Полуцутиков. — Докладывай, как твои дела? Заходил к Анне своей?

— Заходил, — вздохнул Антон. — И вышел печальный, как осенний дождь.

— Ты чего? — покосился на него подозрительно Полуцутиков. — Опять?

— А, черт, — поморщился Антон, — сорвалось. Извини. Прямо не знаю, что с собой делать. Лезет из меня всякая литературщина, как фарш из мясорубки.

— Как Анна? Передал ей заказ?

— Передал.

— А она что?

— Взяла.

Господин Полуцутиков даже взвизгнул от восторга.

— Взяла?! Слушай, это замечательно! Ну, теперь Андрееву хана! Давай-ка хлобыстнем по этому поводу. Арсен!

— Да не надо, — пытался было протестовать Антон.

— Как это не надо? Надо! Арсен! Блин, не могу поверить, что избавлюсь от этого надоеды Андреева. Такая радость для меня. А ты что не радуешься?

— Чего ж мне радоваться, друг, когда любовь уходит вдруг, — вздохнул Антон.

— Опять?

— Что? А. Да нет, просто случайно в рифму получилось.

— В рифму, — проворчал Полуцутиков. — Ты смотри. Стишки всякие. Привыкнешь, не отвяжутся от тебя. Зараза. Так и свихнуться можно. А ты мне нормальным нужен. Ты ж единственный, кому я в этом мире доверяю!

Антон снова вздохнул.

— Взяла она заказ-то, — сказал он, — значит, правильно я предполагал. Киллер она.

— Ну и что? — пожал плечами Полуцутиков. — Киллер так киллер. Ты тоже раньше не доцентом был. А профессии Разные нужны. Чего ты печалишься-то?

— Но скорбь в сердцах у тех живет, кто ночью кровь чужую пьет. Тьфу. Я говорю, что так она меня никогда не полюбит, если она киллер, а я лох какой-то позорный. И с каждым часом все позорнее становлюсь. Уж и стихами начал говорить. Такого разве можно полюбить?

— Опять! — ужаснулся господин Полуцутиков. — Тебя брат, надо спасать. Ой, черт, кажется, и я заговорил в рифму. Значит, твоя болезнь заразная.

Антон ничего не ответил. Господин Полуцутиков немного отодвинулся вместе со своим стулом к стене, вынул сигару и закурил, словно дымом желая отогнать от себя обуявших Антона злых бесов.

— М-да, — после долгого молчания проговорил господин Полуцутиков. — Если это болезнь, то ее надо лечить. Причем немедленно. Пока она в запущенную стадию не перешла.

— А как? — уныло спросил Антон.

— Пока не знаю. Но что-нибудь придумаю. Давай сначала определимся с симптомами. Ты еще морду набить кому-нибудь способен?

— Не знаю, — с сомнением ответил Антон. — Как-то… ну… не пробовал.

— Так это в момент, Роман!!!

— Да не надо! — вскинулся Антон. — Чего ты? Господин Полуцутиков спрыгнул со стула и прошелся, дымя сигарой, по кабинету — туда-сюда.

— Так, — сказал он, внезапно остановившись, — признаки ненормальности налицо. Может быть, ты еще и добрые дела сознательно совершаешь?

Антон вроде бы покраснел. Но тотчас потянулся за сигаретами, достал пачку и сделал вид, что увлечен процессом закуривания.

— Да-а, — неопределенно проговорил господин Полуцутиков, внимательно глядя на своего собеседника. — А знаешь, что я хочу тебе сказать?

То, что хотел сказать господин Полуцутиков Антону, так осталось неизвестным, потому что в дверь отдельного VIР-кабинета кто-то осторожно постучал.

— Войдите! — не оборачиваясь, крикнул господин Полуцутиков.

— Разрешите доложить, — раздался сразу же после скрипа двери напряженный голос швейцара Романа, — вверенный мне объект доставлен.

— Какой еще объект? — осведомился господин Полуцутиков, поворачиваясь к двери.

Открывшаяся картина так поразила господина Полуцутикова, что он крякнул, выронил сигару изо рта и развел руками, словно пытаясь сказать:

— Ни хрена себе.

Престарелый детина, не помещавшийся в узкий дверной проем, стоял в половину оборота. В одной руке детина держал помещенный на палочку большой леденец в форме петушка, а во второй — открытую бутылку с пивом. Но больше всего господина Полуцутикова поразил наряд детины — матросский костюмчик, расползающиеся по швам на могучих бедрах полосатые трусики и полосатая же коротенькая майка, открывающая для всеобщего обозрения живот — объемистый и волосатый, про который в народе обычно говорят — Пудовая мозоль.

— Это еще что за чучело? — выговорил наконец господин Полуцутиков.

Швейцар Роман, маячивший где-то за широкими плеча-Ми детины, молчал.

— Это со мной, — неохотно пояснил Антон.

— Что-о? Ну и урод. Слушай, если тебе домашнего питомца завести захотелось, так ты лучше бы мне сказал. Я бы тебе собаку породистую купил какую-нибудь. Какого хрена ты его так вырядил?

— Это не я.

— Это я, — сказал Роман, высовываясь из-за плеча де тины, для чего ему, вероятно, пришлось встать на цыпочки. — У него вся одежда была засрана. И спереди, и сзади Так вот я подумал, что в приличный ресторан такого нельзя допускать. Переодел. В ближайшем магазине хотел купить ему треники и свитер, а он как уцепился за этот костюмчик, как начал выть на весь магазин. Мне и пришлось.

— Дурак, — с чувством сказал Антон.

— Он хороший, — вступился детина за швейцара. — Он мне еще петушка купил и обещал прокатить на бронетранспортере.

Роман проворчал что-то сквозь зубы. Ни слова нельзя было разобрать, но интонация высказывания предполагала, что если Роман когда-нибудь и прокатит детину в матросском костюмчике на бронетранспортере, то только в намотанном на гусеницу виде.

— Так, — сказал господин Полуцутиков. — И когда же ты этого придурка себе завел?

— Недавно, — ответил Антон. — Да я не заводил. Он сам завелся. Я в сквере гулял, заговорил с ним, а он за мной потащился. Я у входа в ресторан только заметил.

— И долго ты его за собой таскать будешь? Зачем он тебе нужен?

— Не нужен, — признался Антон, — просто жалко. Он же безобидный. Ну, впал в детство маленько. Я его при случае в психушку сдам.

— В психушку — это точно, — опять подал голос швейцар Роман. — Дураки, даже самые безобидные, опасны! У нас вот такой помощником повара работал. Тот его раз на рынок послал и сказал, отрежь у мясника на полтинник печенки. Дурак и отрезал. А мясник помер.

— Черт с вами со всеми, — махнул рукой господин Полуцутиков. — Роман — свободен. А ты, как тебя?

— Витя Семенов, — ответил детина и, лизнув леденец, отхлебнул пива.

— Витя, заходи пока.

Очень довольный собой и окружающими Витя Семенов прошел в кабинет и уселся на пустующий стул Полуцутикова. Потом принялся болтать ногами, не обращая ни малейшего внимания ни на уничтожающий взгляд Полуцутикова, ни на жалобные поскрипывания стула.

— Короче, вердикт мой такой, — проговорил господин Полуцутиков. — Дела наши не так плохи, как тебе кажется. Во-первых, Анна, судя по всему, все-таки киллер, но это небольшая беда. Киллер так киллер. Если она первый раз в тебя влюбилась, то и второй раз влюбится.

— Так я же ведь диковинной болезнью заболел, — сказал Антон, — пишу стихи, жалея обездоленных людей.

— И, во-вторых, — закончил господин Полуцутиков. — С болезнью твоей будем бороться. Я, кстати, знаю, как именно.

— Как? — жадно спросил Антон.

Господин Полуцутиков не ответил, увлеченный проектом, который явно совсем недавно появился в его маленькой головке. Паузу заполнил дурацкий смех Вити Семенова, который незаметно приклеил свой леденец на спинку кожаного пиджака Полуцутикова и теперь по этому поводу веселился.

* * *

День этот у Андреева Андрея Андреевича прошел отвратительно. Сначала позвонили из рекламного агентства «Попкорн» и спросили, как быть с ремонтом искалеченных потоками канализационных вод помещениями. Андреев ответил, что никак Не надо быть, а он сам приедет и разберется. И тут же подумал 0 том, что первым делом следует разобраться с собственными Намерениями по поводу вчерашней катастрофы.

Он уже корил себя за сделанный в горячке ночной звонок.

«Черт возьми, — говорил он себе, добираясь к „Попкорну“ на черном представительском „ниссане“, — это я поспешил. Это я не подумал. Чего это я сразу обратился к бандитам, а не в милицию? Я же теперь публичный человек, и мне о связи с криминалом надо бы забыть на время. Конечно хорошо было бы, если б братва с поганым Полуцутиковым который скорее всего все напасти и подстроил, разобралась, Но ведь если эта история хоть каким-то боком всплывет на поверхность, то не видать мне мэрства как своих ушей. Тем более что Тампакс — придурок полный, он такого кровавого месива наворотит, вместо того чтобы все тихо сделать».

Мысленно проговорив все это, Андреев машинально посмотрел в зеркало заднего вида на свои уши. Потом ему вдруг представилось, как всплывает на поверхность волнообразных газетных строчек вершина буро-коричневого грязевого айсберга, на которой задумчиво курит Тампакс, прихватывая сигарету окровавленными пальцами, а в подводной глубине беззвучным ртом поет псалом соблазненная и брошенная когда-то Андреевым певичка Марина. Накрепко впаяны в грязевой айсберг двадцать грузовиков с пиратскими дисками, проданными Андреевым год назад по вполне лицензионной цене. В общем, много чего можно было увидеть, если хорошенько присмотреться к айсбергу, много чего могло всплыть на поверхность.

— Гадство! — свирепо проговорил Андреев, тормознув на красный свет. — Ерунда какая-то в башку лезет. Нет, надо на самом деле к психоаналитику обратиться. Американцы почему хорошо живут? Потому что улыбаются всегда белыми зубами. А улыбаются, потому что все проблемы за них психоаналитики решают.

Андреев закурил, глянул на светофор, тронулся с места и спустя несколько минут уже был у подъезда рекламного агентства «Попкорн». Он припарковался на обычном своем месте, вышел из машины, не глядя, пиликнул в сторону машины брелоком в виде миниатюрной копии Венеры Милосской, вошел в помещение «Попкорна», миновал проходную и, не отвечая на многочисленные приветствия сотрудников, поднялся на второй этаж.

— Добрый день, Андрей Андреевич, — встретила его, поднимаясь из-за своего стола, секретарша Любовь Петровна — племянница жены Андреева Нины, совершенно справедливо не доверявшей своему супругу выбор секретарш.

Андреев буркнул что-то, что только с великой натяжкой могло быть похоже на приветствие, и намерился было пройти мимо, но Любовь Петровна остановила его следующей фразой:

— Вас тут господа из милиции ждут, Андрей Андреевич. Андреев дрогнул и замер на месте. Со стульев для посетителей поднялись двое мужчин — один в форме капитана милиции с твердо очерченным подбородком и круглыми, как пуговицы, глазами, а второй — тщедушный, мало похожий на милиционера, но одетый в форму милицейского патрульного, правда, без оружия и без всяких знаков различия.

— Капитан Ряхин, — представился тот, что был в форме капитана. — Мы уже встречались, Андрей Андреевич.

— Ага, — сказал Андреев, пытаясь отделаться от лихорадочных мыслей по поводу своего ночного звонка бандиту Тампаксу.

— А это мой напарник Ленчик, — сказал капитан Ряхин, кивнув на того тщедушного, что стоял с ним рядом. — Разрешите пройти в ваш кабинет?

Несмотря на то что ничего страшного не было в намерении капитана пройти в кабинет, Андреев вдруг ужасно заволновался, издал горлом неопределенный звук, кивнул разрешающе головой и показал обеими руками направление, будто посетители и без того не могли углядеть большую, обитую натуральной кожей дверь кабинета Андреева.

— Спасибо, — ответил Ряхин и двинулся к двери, а тщедушный Ленчик задержался на мгновение возле стола секретарши и, ткнув в нее пальцем, быстро проговорил:

— Яблочный пирог, чай с вареньем и колбаса.

Любовь Петровна часто-часто заморгала. Андреев, выслушав непонятную речь напарника капитана, снова засуетился, сорвался с места, обогнал посетителей и предупредительно открыл перед ними дверь.

— Пожалуйте, — голосом ресторанного лакея произнес он, Ряхин и Ленчик проследовали в кабинет. Следом за ними проскользнул и Андреев. А Любовь Петровна пожала плечами, уселась на свое место и достала из ящика стола кусок яблочного пирога, оставшегося у нее с завтрака.

Как того и следовало ожидать, оказавшись в стенах родного кабинета, Андреев снова обрел некое подобие уверенности. Любезно предложив гостям садиться, он обогнул свой стол и сел в глубокое кожаное кресло, на одном из подлокотников которого располагалась встроенная неведомыми конструкторами пепельница, а на другом — ящик для сигар.

Андреев предложил усевшимся напротив него посетителям закурить, а когда они отказались, закурил сам.

Табачный дым, густой струей обрушившийся ему в легкие, подбодрил дрожащее в ожидании неизвестно чего тело, и Андреев, выдохнув изо рта одно за другим три синих кольца, почувствовал, что совсем почти успокоился.

«А чего я волнуюсь-то? — сказал он, обращаясь сам к себе. — Тампакс вряд ли еще начал работать по моему заказу. Так что пока я чист. А сегодня, вот как только менты уйдут, позвоню ему и скажу, что заказ отменяется. Или не отменяется. Может быть, они совсем по другому поводу пришли? Ну да, конечно, они совсем по другому поводу пришли. Кстати, по какому они поводу пришли?»

— Позвольте осведомиться, — начал беседу Андреев, стараясь казаться совершенно спокойным и для этого посасывая кончик сигары. — По какому поводу я имею честь вас видеть?

— Ну, как же? — удивился капитан Ряхин. — Вы сами сделали вызов, Андрей Андреевич. Заявка должным образом кормлена, а я прислан сюда полковником Уховым, чтобы разобраться.

— Я? — переспросил Андреев и положил сигару в пепельницу на подлокотнике кресла. — Я сделал вызов?

— Точнее, ваши сотрудники, — заново сформулировал Ряхин, — подчиненные. Сотрудники агентства «Попкорн». Они подали заявление с просьбой разобраться с причинами вчерашней катастрофы, когда у вас трубы прорвало. Подозревают диверсию.

Андреев шумно выдохнул. Сейчас он испытывал два желания: первое — уволить к чертовой матери, предварительно четвертовав, проклятых доброхотов, обращающихся в милицию черт знает по какому поводу и без ведома начальника, а второе — свободно устроиться в кресле, положив ноги на стол, с видом человека, которому только что сказали, что его смертный приговор заменен на пожизненную ссылку на Таити. Если первое желание прямо сейчас исполнить было трудновато, то со вторым было проще. Андреев опустился по спинке кресла вниз и поместил ноги на поверхности своего рабочего стола — одну на другой.

— Итак, — сказал он, снова сунув в рот сигару. — Мои сотрудники-дураки вызвали милицию из-за такой ерунды, как прорыв труб?

— Так точно, — ответил капитан Ряхин и помрачнел. — Имею вам сказать также, — обычным суконным тоном добавил он, — что меня подобные заявки отрывают от действительно важных дел.

— Понимаю, понимаю, — благодушно согласился Анд-Реев. — Я и сам, надо сказать, был прямо-таки озадачен, Когда вы мне сообщили о цели вашего визита. Прорыв труб — Это такая ерунда, — сказал он, словно забыв о том, что еще накануне пытался написать по этому поводу заявление в прокуратуру. — Я как владелец «Попкорна», конечно же, отзову заявление.

— Никак невозможно, — сообщил Ряхин. — Следствие уже начато, и теперь никому не удастся спустить на тормозах законно и официально оформленное уголовное дело.

— Ну, это предоставьте мне, — рассмеялся Андреев, — а сейчас позвоню Ухову и все ему объясню, — Он снял телефонную трубку. — Да, кстати, — набирая номер, осведомился Андреев, — а кого подозревают в диверсии мои сотруднички?

— А того самого Гарика Полуцутикова, — ответил капитан Ряхин, — которого вы недавно обвинили в том, что он устроил нападение крыс на «Попкорн».

Трубка застыла в руках Андреева. Он положил трубку на рычаг, несмотря на то что она уже квакнула голосом полковника Ухова, потом медленно снял с поверхности стола ноги, выпрямился в кресле и сглотнул.

«Вот уроды, — подумал Андреев, едва сдерживаясь от того, чтобы схватиться за голову. — Дураки. Ну, трудно было сначала со мной посоветоваться? Да и я урод. И дурак. Как это я сразу не догадался, кого именно обвинят в диверсии мои подчиненные? Если я сам их против Полуцутикова настроил. Ох черт. Как некстати все. Моя распря с Полуцутиковым, на вполне законных и официальных основаниях, становится все глубже и, следовательно, громче. Скоро весь город будет говорить об экономической войне наших фирм. И на этом фоне подручные Тампакса Полуцутикова грохнут. На кого, спрашивается, упадет подозрение в подготовке заказного убийства? Доказать менты ничего, конечно, не докажут, но ведь — огласка! Она меня убьет. И никогда мне уже не быть мэром! А если я сейчас позвоню Ухову, то он точно что-нибудь заподозрит. Хитрый черт. И этот ментяра, капитан, тоже хитрый. По морде видно. И его напарник. Смотрит на меня, как будто насквозь видит. Взглядом сверлит. Ох напрасно я с самого начала с ментами связался. И напрасно, когда уже связался, Тампаксу звонил. Надо было одним средством решать проблему. Или через ментов, или через братву. Черт, черт. Скажут — мечется Андреев, не знает, как лучше врага наказать. Ох черт».

— Да, — деревянным голосом проговорил Андреев, — положение неприятное. Вот что. Вы идите, пожалуйста.

— Совсем? — спросил капитан Ряхин, и в его круглых глазах не отразилось ничего.

— Совсем.

— А показания?

— Пока не будет никаких показаний, — проговорил Андреев. — Видите ли, я сейчас очень занят и поэтому не могу уделить вам ни минуты. Вы даже понятия не имеете о том, как тяжела жизнь обыкновенного бизнесмена, который к тому же уделяет много времени нуждающимся во внимании людям. — Андреев говорил быстро, не давая никакой возможности капитану вставить слово. — Я даже не ел ничего вот уже несколько дней — некогда.

— Неправда, — проговорил, пошевелившись на стуле, Ленчик. — Пицца, два стакана молока и пирожок с грибами.

— Что? — удивился Андреев.

— И еще шоколадный батончик, — добавил Ленчик. — Это завтрак. А ужинали вы… сейчас… Мясо с приправами. Какое, сказать точно не могу, пища уже успела перевариться. Но много вы умяли — это сразу видно.

Андреев растерянно посмотрел на Ряхина, потом на Ленчика, потом снова на Ряхина. Капитан, подозрительно прищурясь, изучал растерянную физиономию Андреева.

— Вводить в заблуждения органы власти нецелесообразно, — сообщил он владельцу рекламного агентства. — Факт обмана наводит на мысли.

— Я и не обманывал, — промямлил Андреев. — Я только хотел сказать, что так заработался, что уже не могу сказать точно, когда и что я ел. Знаете, как это бывает? Механически перекусишь чем-нибудь, в то же самое время думая о неразрешимых социальных проблемах, и уже не помнишь — ел ли или нет. Кстати, сейчас припоминаю, как я сегодня утром размышлял над проектом повышения зарплаты милиционерам. Да-да — я хоть и бизнесмен, но забота о своих согражданах для меня превыше, чем забота о собственных выгодах. Вы, наверное, слышали, что я предполагаю выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра города?

«Что-то не то я говорю, — крутились в голове Андреева лихорадочные мысли. — Какую-то ерунду. Надо завязывать»

— Впрочем, я заболтался, — живо свернул он свою речь. — Эти прорванные трубы — такие пустяки по сравнению… по сравнению с…

Подобрать нужное сравнение Андрееву так и не удалось. Чтобы не наплести какой-нибудь еще ерунды, он плотно сомкнул губы, поднялся из кресла и обеими руками указал посетителям на двери. Потом с ужасом подумал о том, что, вероятно, жест его со стороны смотрелся не совсем вежливо, и, желая поправиться, низко поклонился капитану Ряхину и Ленчику. Посетители переглянулись. Однако пререкаться не стали. Они поднялись, капитан Ряхин сухо попрощался, и дверь за посетителями закрылась.

Вздохнув с облегчением, Андреев рухнул в кресло. Снова вскочил и схватил телефонную трубку. Набрал нужный ему номер и прокричал:

— Тампакс! Слышишь меня? Короче, браток, такой базар. Я погорячился немного. Мочить этого Полуцутикова не надо. Слышишь? Мочить, говорю, не надо. Ну, изменились обстоятельства. Что? Покалечить? Взорвать в машине? Обрушить дом? Слушай, ко мне сейчас мусора завалились целой кодлой.

Дверь кабинета снова приоткрылась, и вошел капитан Ряхин. Андреев, по лицу которого короткой судорогой пробежал ужас, закашлялся и прикрыл телефонную трубку ладонью.

— Бумаги подписать, — негромко сказал Ряхин, с нескрываемой подозрительностью глядя на Андреева.

— У секретарши, — прошипел Андреев.

Дверь снова закрылась. Андреев вытер со лба холодный пот. Потом прислушался, осторожно отвел ладонь от телефонной трубки и договорил:

— Нет, вообще ничего не надо. Ни калечить, ни уродовать. Я заказ отменяю, понял? Как уже поздно? Кто? Какой такой Никита? Я никого не посылал. Что? Недоразумение? Нет, нет, Тампакс, я тебя обидеть не хочу, братан. Я. Ладно. Ладно. Бабки переведу. Но все-таки я первый раз слышу про Ни… Нет, проблемы с братвой мне не нужны. Ага. Ладно.

Ладно.

Трубка часто запиликала. Андреев брякнул ее на рычаги, устало опустился в кресло и приложил ладонь к левой стороне груди.

— Болит, — с некоторым удивлением констатировал он. — Эта суета меня с ума сведет. Надо хорошему специалисту показаться.

 

Глава 7

Антон тысячу раз проклял себя за то, что заговорил в сквере с престарелым детиной Витей.

«И как мне теперь от него отделаться? — размышлял Антон, шагая по центральной улице города. — Кошмар какой-то. Он ни на шаг не отстает, никаких намеков по причине скудоумия не воспринимает, а прямо его послать как-то неловко. Не могу, и все, — в силу странной своей болезни. Да и если я пошлю его, он просто не захочет уходить. Интересно ему со мной. И не драться же мне. Да еще и неизвестно, кто одержит победу, а кто поражение потерпит в случае драки. Этот мальчик Витя раза в два, наверное, больше меня. И раза в два старше».

— Родители у тебя есть? — на ходу спросил Антон Витю. — Или родственники, которым тебя сдать можно?

— Нет у меня родственников, — ответил Витя. — У меня мама Ира есть. Она хорошая. Только она в Тамбове живет. Она инструктором по самбо работает в школе для глухонемых. Она меня называет — крошечка.

«Ничего себе мама из Тамбова, — подумал Антон, — если она этого верзилу „крошечкой“ называет, каких она тогда сама габаритов?»

— Мама Ира говорит, что я в нес пошел ростом, — похвастал Витя. — Только все равно я не такой большой, как она. И не такой сильный. Как-то раз она за городом бегала для здоровья, весной, и видит, мужик с лошадью тонет в проруби. А она его спасла.

— Мужика? — машинально спросил Антон.

— И мужика тоже, — сказал Витя, — и лошадь. Это очень давно было. Она мне говорила, что этот мужик — мой папа. Потому что ему тогда после ледяной воды надо было быстро согреться, а огня не было рядом… Сейчас мама старая, но все равно, когда ее дом хотели сносить, чтобы казино построить, она всех дядей с лопатами побросала в экскаватор, а сам экскаватор в овраг спихнула.

— Придумываешь ты все, — угрюмо проговорил Антон и отвернулся от Вити.

Довольно долго он с ним не разговаривал.

Антон остановился, оглянулся на Витю, который, облизывая на ходу леденец на палочке, безмятежно шествовал следом, разглядывая витрины магазинов и прохожих. На последних он почему-то показывал пальцем и смеялся, хотя никаких видимых причин для веселья не было. Напротив, это внешний облик самого Вити, одетого в матросский костюмчик, должен был вызывать у идущих мимо людей приступы неудержимого хохота, но почему-то никто не смеялся. Мало ли кто и в какой одежде ходит по городу. Люди ко всему привыкли, да еще и побаивались распространенной в последнее время телешутки «скрытая камера», долженствующей выставлять ничего не подозревающих прохожих дураками, а кому же хочется выглядеть дураком, да еще и транслироваться в таком качестве на всю страну.

Антон сплюнул на асфальт, сунул руки в карманы и ускорил шаг. Тотчас он услышал за своей спиной тяжелый торопливый топот и громкое сопение. Мальчик Витя, заметив его маневр, перешел на рысь и теперь гарцевал, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, на расстоянии вытянутой руки от Антона.

«В ментовку его сдать, — подумал Антон. — Да только у меня самого документы потребуют. А документы у меня того. Хорошие, конечно, но не настоящие. Или в психушку. Там ему на самом деле лучше будет. Так до психушки еще добраться, а он…»

Витя метнулся вдруг в сторону к длинному лотку, из нутра которого валил пахнущий горячим маслом пар. Оглушительно взвизгнула продавщица. Витя запустил леденцом в оглянувшегося прохожего, с дурацким хохотом выудил из лотка пирожок и, видимо, испугавшись протестующего вопля Антона, неуклюже затоптался на месте словно в поисках убежища, в результате чего опрокинул лоток на продавщицу и ударился в бегство, попутно сбив с ног трех доброхотов, подбежавших, чтобы утихомирить буяна.

— Ну и к счастью, — выдохнул Антон и метнулся в сторону противоположную той, куда устремился Витя.

Первый же подъезд, куда заскочил Антон, оказался проходным. Пробежав, гремя ботинками по гулкому бетонному полу, он снова оказался на залитом осенним солнцем пространстве, но ненадолго, после чего тут же нырнул в промозглую дыру случайного жилого дома. Разбитая дверь, оснащенная мощной пружиной, крепко хлопнула за ним. Снова несколько шагов по изрезанной пыльными солнечными лучами темноте, и Антон, задыхаясь, выбежал к приподъездным лавочкам, которые традиционно были укомплектованы местными старушками. А затем опять короткий гудящий темный водоворот проходного подъезда, и снова яркий солнечный свет. В какой-то момент Антону показалось, что линия его отступления сгибается в дугу, но он не придал этому значения, хотя мысленно видел эту линию, почему-то представляющуюся ему пунктирной полоской, похожей на ту, которой обозначают границы внутри автострады.

«А наверное, Витя тоже проходными дворами бежит», — подумал он, и так явственно сверкнула эта мысль в его сознании, что вовсе не показалось ему странным, когда, вынырнув из очередного подъезда, он, что называется, нос к носу столкнулся — вот именно — с Витей.

— Дядя! — воскликнул Витя.

— … — выругался Антон.

— … — подтвердил Витя. — Вот радость-то!

— Иди отсюда! — хотел крикнуть Антон, но, услышав невдалеке звонкой горошинкой раскатывающиеся милицейские истки, не понимая, что он делает и зачем, схватил Витю за руку и повлек в распахнувшийся рядом подъезд, светом в конце тоннеля объявлявший о том, что он не замыкается глухими :нами, а продолжается проходом в очередной двор. Как ни странно, происшествие с пирожковым ларьком Витю нисколько не раздосадовало, а напротив — развеселило. Ничуть не удивившись тому, что Антон снова рядом, Витя, к только миновала исходящая свистками милицейская угроза, потребовал пакет шоколадок «M&Ms» и бутылку пива. Антон, измотанный продолжительным бегством, не стал спорить. Как выяснилось немного позднее, пиво Вите было необходимо для внутреннего подогрева, а шоколадный пакетик для развлечения, которое выражалось в том, что он, горланя во весь голос песню:

Ежик резиновый шел и посвистывал дырочкой в правом боку, —

на манер сеятеля разбрасывал вокруг себя шоколадные катышки.

Конечно, прохожие, испытавшие в прямом смысле слова на своей шкуре результаты Витиного паскудства, пытались возмущаться, но Витя, не в меру разбуянившийся после пива, бил их руками по голове и ногами по туловищу. Тут уж и Антон, утратив интеллигентный лоск, а взамен приобретя поднявшуюся откуда-то из глубин его мозга беспредельную агрессивность, с криком:

— Хватит, сявка, баламутить! — схватил Витю за ухо. Витя заскулил, но сопротивляться своему патрону не осмелился, только пару раз двинул его головой в переносицу — очевидно, по инерции. Антон ответил несколькими чувствительными ударами в почку, настолько чувствительными, что Витя, взвизгнув, отскочил в сторону, налетел на киоск «Роспечати», пробил тяжелым туловищем стену и в образовавшееся отверстие вошел, как через дверь.

Спустя несколько секунд из искалеченного киоска полетели истошные крики киоскера, потом изодранные в клочья газеты и журналы, а потом сам киоскер.

Последним вышел мальчик Витя, неся в руках огромную стопку журналов явно фривольного содержания. Оглянувшись по сторонам, Витя уселся прямо на тротуар и принялся листать журналы, возбужденно брызгая во все стороны слюной изо рта и пивом из бутылки.

Окончательно рассвирепевший Антон налетел на Витю с кулаками, разметал, как птичий пух, журналы, врезал Вите оглушительную оплеуху и схватил за шиворот с намерением вздернуть на ноги. Но так как Витя был вдвое тяжелее и больше, ничего у Антона не получилось. Лягнув своего патрона, Витя сам вскочил на ноги и начал бегать по тротуару взад-вперед, издавая бессмысленные и богомерзкие вопли, угрожая пудовыми кулаками неизвестно кому. Вид он имел самый что ни на есть устрашающий, поэтому ничего удивительного не было в том, что прохожие, оказавшиеся в радиусе сотни метров от дебошира, предпочли за лучшее поменять направление своего движения, а то и вовсе повернуть назад.

Отчаявшийся уже что-либо сделать Антон вооружился фрагментом от изувеченного киоска «Роспечати» и, снова подскочив к Вите, несколько раз изо всех сил ударил того по голове, очевидно, в надежде хоть немного поумерить буйное его настроение.

На их беду, свидетелями потасовки оказались два патрульных милиционера, которые, естественно, не пожелали оставаться простыми наблюдателями, а активно включились в процесс.

Судя по их репликам, милиционеры хотели задержать Витю, а заодно с ним и Антона и даже, действуя с профессиональной ловкостью, сковали их вместе наручниками, но Витя, вначале опешивший и смирившийся перед лицом власти, неожиданно взбунтовался и, оттолкнув от себя милиционеров, быстро связал их в конструкцию, напоминающую морской узел, потом, разохотившись, опрокинул набок патрульную машину, взобрался на нее, опрокинутую, сплясал какой-то диковинный танец и спел:

Эх, яблочко, куда ты котишься,

в психдурдом попадешь, не воротишься…

Он, наверное, спел бы что-нибудь еще, но Антон, углядев, что один из скрученных милиционеров, нечеловечески извернувшись, по рации вызывает подкрепление, схватил его за шиворот и уволок — сначала вдоль по улице, а потом в какую-то подворотню, темную и неизвестно куда ведущую.

* * *

— Уволить к свиньям! — вскричал Андреев, как только, стоя У окна, лично убедился в том, что оба милицейских посетителя отбыли на патрульной машине восвояси. — Тех, кто заявление в ментуру написал по поводу прорыва труб. К свиньям!

— Никак не возможно, — проговорила вбежавшая на его крик Любовь Петровна.

— Почему? — оборачиваясь, спросил Андреев.

— Заявление всем коллективом составлялось, — пояснила Любовь Петровна. — Всем коллективом и подписи ставили. Да вы же сам, Андрей Андреевич, говорили, что во всем Полуцутиков виновен. Вот пусть его милиция и накажет. Почему же сейчас вы против?

Ничего ей Андреев объяснять не стал, только рухнул обратно в кресло и жестом велел выйти вон. Несколько минут он полулежал в кресле и, закрыв глаза, соображал, что ему сейчас предпринять. Потом схватился за телефонную трубку, набрал номер и проговорил:

— Тампакс? Базар есть. Что? Сейчас выезжаю. Через минуту на нашем месте. Жди. Ага.

Через минуту не через минуту, а ровным счетом через полчаса почетный гражданин города и потенциальный мэр Андреев Андрей Андреевич припарковал собственную машину у запертых ворот пустынного парка, не имеющего названия, и, подняв воротник плаща, сунув руки в карманы, сутулясь и пряча лицо под козырьком кепки, чтобы не быть узнанным, перелез через покосившуюся изгородь.

Никого почти в парке не было, кроме нескольких пожилых пар, которые, опираясь друг на друга, прогуливались по пустынным дорожкам. Андреев скорым шагом пробежал несколько поворотов аллеи, нырнул под темное сплетение голых осенних ветвей и оказался близ небольшой укромной беседки, явно служившей стылыми сентябрьскими ночами прибежищем для алкоголиков или любовников.

Продравшись сквозь разросшиеся кусты, Андреев, брезгливо сторонясь втоптанных в грязь ошметков презервативов и осколков бутылок, подошел вплотную к беседке и прислушался. Из темных глубин дощатого сооружения доносился негромкий свист. Кто-то старательно, хотя и фальшиво, насвистывал «Мурку».

Угадав мелодию, Андреев дребезжащим голосом неумело пропел несколько слов из песни — это был условный знак. Тотчас из беседки высунулся бандюга Тампакс.

— А, это ты, — просипел Тампакс и сплюнул в сторону. — Заходи. Выкладывай, что у тебя там.

Андреев вбежал в беседку, Тампакс, одетый в пухлый спортивный костюм, возлежал на изломанной лавочке и курил вонючую дешевую сигару. Увидев вошедшего Андреева, он хлопнул ладонью рядом с собой по поверхности лавочки.

Андреев отрицательно мотнул головой.

— Некогда мне, — сказал он. — Слушай, я на минуту прямо тебя вызвал. Такое дело, я тогда позвонил тебе и теперь…

— Да нет проблем, — посасывая сигару, пробубнил Тампакс. — Для старого кореша чего не сделаешь. Принял я твой заказ. Уже пацан один работает. Ты бабки, что ли, принес?

— Нет. Бабки я не принес, потому что… — И Андреев начал долго, сбиваясь с первого на десятое, рассказывать, что он погорячился с этим злополучным ночным звонком, что Полуцутикова сейчас убивать никак нельзя, потому что как раз вот-вот начнется кампания по выдвижению его, Андреева, в кандидаты на пост мэра, что он готов возместить Убытки, только бы подручные Тампакса не натворили чего лишнего и как бы это лишнее не всплыло в прессе и не сломало бы карьеру.

Тампакс терпеливо выслушал Андреева, потушил о лавку сигару и, зевнув, проговорил:

— Тут вот какое дело, Андреич. Мне совсем недавно пацаны говорили, что по поводу тебя среди братвы слухи ходят.

Андреев побледнел.

— Какие слухи? — спросил он.

— Будто бы, — силясь справиться с очередным приступом зевоты, — тебя, Андреич, тоже заказали.

— Меня? — ахнул Андреев. — Кто?! Тампакс усмехнулся его непонятливости.

— Неужели Полуцутиков? — шепотом спросил Андреев.

— Он самый, — сказал Тампакс. — Информация, конечно, неточная, но дыма без огня не бывает, сам знаешь. К тому же этот Полуцутиков фигура странная. Появился хрен знает откуда, сразу начал большими делами ворочать, инвесторов иностранных подключил. Короче говоря, такие темные лошадки, как он, больших дров наломать могут.

— И что же, — дрожащим голосом осведомился Андреев. — Моим… подготовкой к моему… к моему… убийству… уже кто-нибудь занимается?

— Скорее всего, — сказал Тампакс. — Наверняка тебе сказать не могу. Такие дела всегда в тайне делаются, к тому же кто-то не из нашей братвы работает. Наши пацаны никогда бы не подписались тебя валить. Наши тебя уважают.

У Андреева вдруг ослабели ноги. Он опустился на лавочку напротив Тампакса. Что-то хлюпнуло под задом Андреева, и он, искривив туловище, вытащил из-под себя растянутый до нечеловеческих размеров использованный презерватив, повертел его в руках и без всякого выражения на лице положил себе на колени.

— Так, — сказал Андреев. — Значит, меня заказали. Значит, за мной уже охотятся. Теперь кто кого, да? Чей киллер скорее успеет, да?

— Типа того, — сказал Тампакс. — И еще тут это, непонятка одна случилась. Ты пацана присылал ко мне? Чтобы он это, Полуцутикова валил?

— Нет, — снова холодея, ответил Андреев. — Никого я не посылал. А что?

— Странно, — нахмурился Тампакс. — Прикинь, Андреич, недавно ко мне в сауну, там, где я всегда с Тамаркой отвисаю, явился какой-то хрен. Черт его знает, как он пробрался, но сам факт того, что он там оказался, говорит, что пацан не случайный пассажир, свой. Я и подумал, что ты его послал. Ну, чтобы, значит, мою братву не светить. Я этому пацану весь расклад дал и бабок отвесил. Чтобы он, значит, работать уже начал.

— Никого я не присылал! — вскакивая на ноги, воскликнул Андреев. — Это же ошибка! Ты что, совершенно левому человеку дал всю информацию? Про то, кого я замочить хочу?

— Ага, — сказал Тампакс, доставая из кармана спортивной куртки еще одну сигару. — Так уж вышло одно к одному, что я подумал — ты пацана прислал.

— А что за пацан-то? — простонал Андреев. Тампакс пожал плечами.

— Я думал, ты знаешь.

— Да откуда?

Андреев стиснул голову руками.

«Что это такое получается? — растерянно подумал он. — Может, тот неведомый пацан не пацан вовсе, а журналист? Ведет независимое расследование. Тогда мне конец. Или он — мент? Работает под прикрытием, чтобы обезвредить братву Тампакса? Тогда мне тоже конец? Что же делать?»

— Ну, ты так сильно-то не убивайся, — посоветовал Тампакс, с интересом глядя на Андреева. — Тот браток может быть просто гастролером-одиночкой. Ну, не все ли равно тебе, кто твой заказ выполнит?

— Да не надо никакого заказа выполнять! — чуть ли не со слезами вскричал Андреев. — Я погорячился, когда тебе позвонил. Говорил же! А ты… Отзови пацана.

— Не могу, — помотал стриженой головой Тампакс. — Как я на него выйду? Он бабки взял и смылся. Слушай, Андреич, а если он просто мошенник какой-нибудь фуфлыжный, а? Я ему аванс дал, и больше мы о нем ничего не услышим.

— Хорошо было бы, — воодушевился Андреев.

— Как это — хорошо? — не понял Тампакс. — А бабки?

— Да верну я бабки! — горько воскликнул Андреев. — ц тогда… Неужели Полуцутиков правда меня заказал, как я его?

— Скорее всего, — сказал Тампакс, — я, Андреич, вот что думаю. Ты мне позвонил, я заказ твой принял. Кто-то об этом прознал и сказал Полуцутикову. Полуцутиков тоже принял меры. Вот так. В таком случае для тебя лучше было бы снова заказ сделать. Чтобы, значит, опередить. А то пацана того, Никиту, мы, может быть, не увидим больше.

— Никита, говоришь.

— Ага, я, главное, спрашиваю — ты от Андреева? А он мне — да, от Андреева. Неужели соврал? Ну ладно. Что мне делать-то, Андреич?

— Не знаю, — с трудом выговорил Андреев, — не знаю. Ты найди мне этого самого Никиту. Он скорее всего шпион Полуцутикова. Или мент. Или журналюга.

— Найду, — пообещал Тампакс. — Если смогу.

— Давай, — сказал Андреев, озабоченно посмотрел на часы и поднялся на ноги, отметив, что колени его гудят так, будто он только что, не останавливаясь, пробежал несколько километров кряду.

— Пока, Андреич.

— Пока, Тампакс.

«Как же так получилось, что к Тампаксу попал совершенно незнакомый человек? — думал Андреев, возвращаясь к своей машине. — Точно шпион или журналюга. Или мент. Во всяком случае, очень ловкий человек. И что ему от меня надо? Впрочем, нетрудно догадаться что. Погубить он меня хочет. Как его? Никита. Кто он такой, этот Никита? И что на самом деле произошло там, в сауне Тампакса? Как дело было?»

* * *

А дело было так.

Выбежав из подъезда, Никита огляделся по сторонам. Нет никого. Может быть, наврал этот толстый? Ну, зачем он нужен агентам ФСБ?

Но фотография…

— Да мало ли, — вслух проговорил Никита, — где он мог взять фотографию мою. Притом что сейчас мою жилплощадь занимает. Может быть, эта парочка — обыкновенные жулики. И вообще была ли фотография? Сейчас я с уверенностью этого сказать не могу. Вот крыса была. Точно. И еще мерзкая такая.

Мгновенно всколыхнувшееся в его груди отвращение к поганой твари было настолько сильным, что Никита даже почувствовал неприятный вкус во рту. И сплюнул.

Возвращаться обратно не хотелось, хотя навалять обманщику следовало бы.

— Успеется, — решил Никита и, сунув руки в карманы, направился через двор. Когда он поворачивал к арке, ведущей к выходу на улицу, какой-то шальной джип, влетевший с проезжей части в темную арку, едва не сшиб его. Никита вовремя успел отскочить и прижаться спиной к кирпичной стене.

Джип прогудел дальше, а Никита послал ему вслед несколько слов из тех, которые обычно употребляет нормальный русский человек в подобной ситуации. Джип тотчас затормозил и дал задний ход.

«Услышали, что ли? —тревожно подумал Никита. — Беспредельщики какие-то. Чуть не сбили человека, сейчас еще и за базар предъявят».

Дальнейший ход событий показал, что мысленное предположение Никиты скорее всего окажется верным. Джип остановился на середине темного туннеля арки, и вышедшие оттуда люди — двое в темных строгих костюмах — направились к попятившемуся Никите.

— Эй! — услышал он. — Документики предъявите! «Не врал толстый, — мелькнуло в голове Никиты. — не врал».

Он повернулся и побежал. Судя по приближающемуся топоту за его спиной, двоих из джипа это обстоятельство врасплох не застало.

Никита с маху перескочил чугунную ограду, выбежал на проезжую часть, удачно увернулся от бешено сигналящего грузовика с металлоломом и побежал дальше. Раздавшийся позади него скрежет тормозов, тяжелый удар и истошный женский крик заставили его обернуться.

— Ох, е-е, — протянул Никита, остановившись и обеими ладонями ударив себя по коленкам.

На проезжей части улицы, которую он только что пересек, творилось черт знает что. Грузовик, буквально из-под колес которого выкрутился секунду назад Никита, лежал перевернутый. Железный хлам, высыпавшийся из кузова, густо усеял асфальт. Покореженная иномарка, похожая на смятую консервную банку, дымилась в метре от развороченной ударом столкновения кабины грузовика.

Никита поискал глазами своих преследователей и вдруг прянул назад, открыв рот.

Кабина грузовика дрогнула и со скрежетом стала отъезжать в сторону, волоча за собой полуоторванный кузов. Позади кабины показался одетый в темный строгий костюм человек с невыразительным лицом. Никита внезапно понял, что именно этот человек отволок на несколько метров от места аварии изуродованный грузовик, из-под которого теперь вылезал еще один человек — как две капли воды похожий на первого. Этот первый, нисколько не запыхавшись после проделанной им работы, помог подняться на ноги своему товарищу, заботливо отряхнул испачканный кое-где его темный костюм.

Досматривать Никита не стал. Еще не вполне пришедший в себя от потрясения, он рванул вдоль по улице.

Как назло, по дороге Никите не попалось ни одного подъезда, в котором можно было укрыться. Мысленно промяв всех современных жильцов, снабдивших свои многоэтажные муравейники металлическими дверьми с кодовыми замками, он свернул на перекрестке и, боясь оглядываться, устремился к первому попавшемуся зданию, вход в которое был свободен.

Вбежав через открытую дверь, Никита оказался в широком вестибюле, стены которого сплошь закрывали огромные зеркала — от пола до потолка. Он на мгновение остановился, осматриваясь, и, заметив, что к нему уже направляется какой-то служитель в белом халате, надетом поверх позолоченной ливреи, скакнул в притулившуюся между зеркалами щель. Ему открылся узкий коридор с темно-зеркальными стенами. Никита вдохнул странно-знакомый жаркий пряный воздух и снова сорвался с места.

Дребезжали половицы под ногами, свистели дверные пружины, хлопало что-то и гоготало за спиной у Никиты, пока он бежал по сложному зеркальному лабиринту. Потом на пути его из ниоткуда появилась тяжелая деревянная дверь, распахнув которую, Никита с размаху ткнулся в чью-то пухлую безволосую грудь.

Отступив назад, ошалевший беглец увидел перед собой покрытую белесыми разводами желеобразную массу, которая при дальнейшем рассмотрении оказалась лоснящимся лицом типичного евнуха.

— Что же это вы в одежде? — ожидаемо слащавым голосом проговорил евнух. — Не жарко вам?

— Нет, — не думая, ответил Никита и тут же ощутил, что ему, вот именно, жарко. Очень жарко, душно. Потому что Древесные стены комнаты, куда он попал, покрытые влагой, как каплями пота, колыхались и дрожали от нестерпимого Жара, густо настоянного на молочных клубах парного тумана. Евнух, на котором из одежды была какая-то невообразимая юбочка со свисающими по бокам позолоченными позу ментами, ласково усмехнулся и подтолкнул Никиту к низкой двери, даже почтительно приоткрыл дверь перед ним.

Свинцовая прохлада мгновенно остудила раскаленное лицо Никиты, и он почувствовал вдруг, что одежда его насквозь мокрая. Находиться во всем мокром было очень неприятно, поэтому Никита быстро разделся, сложил одежду в открытый шкафчик, который, судя по всему, был и предназначен для того, чтобы в него складывали одежду, и, зябко поджимая ноги, толкнул низкую дверь.

Вынырнувший из молочных невесомых клубов евнух подхватил немедленно размякшего от нестерпимого жара Никиту под локотки и подвел к деревянному сооружению, напоминавшему лестницу, первая широкая ступенька которой приходилась Никите где-то по пояс, а последняя скрывалась в слоистом белом тумане, как вершина американского небоскреба в тяжелых серых облаках смога.

С усталым вздохом Никита опустился на первую ступень. Евнух в юбочке стоял рядом, сложив руки на пухлой груди, и не отрываясь смотрел на Никиту, точно на какую-то диковинную хрупкую вещицу, с которой нужно постоянно находиться в непосредственной близости, чтобы уберечь от возможных опасностей.

— Температурка подходящая? — осведомился евнух, чуть пошевелившись в неподвижном жарком воздухе.

Никита поднял руку, чтобы пригладить волосы, и тут же ее отдернул, едва коснувшись макушки. Волосы были раскалены, хотя все тело Никиты покрывали крупные капли пота.

— Или еще жара добавить?

— Не надо, — выдохнул Никита и даже нашел в себе силы, чтобы пошевелить руками, протестуя.

Однако евнух понял его жест по-своему.

— Расслабиться хотите? — ласково спросил он. — Сейчас устроим.

И прежде чем Никита успел возразить, евнух уплыл в комнату для переодеваний, и белые клубы тяжелого жара сомкнулись за ним.

«Вот так попал, — оставшись один, подумал Никита. — В сауну попал. Крутую, судя по всему. Наверное, этот банщик меня за какого-то перспективного клиента принимает. Не буду пока ему говорить, что я не заплачу здесь никаких денег, а просто очень быстро бежал. Здесь меня эти двое не найдут. Или… А кто это все-таки были-то?»

Никита припомнил, как один из его преследователей без особых усилий сдвинул с места многотонный грузовик, чтобы высвободить из-под его колес своего приятеля, который, кстати говоря, несмотря на то что был этим самым грузовиком сбит, как ни в чем не бывало поднялся на ноги.

— Да не может такого быть, — вслух проговорил Никита, мимоходом подивившись тому, как быстро гаснут в жарком и влажном воздухе звуки его голоса. — Мне, наверное, все это со страху почудилось. И вообще, если эти двое на самом деле агенты ФСБ, какого черта им от меня надо?

За дверью комнаты для переодевания что-то грохнуло. Никита, забыв о сковывавшей его тело жаре, вскочил на ноги. Едва видимая за чуть колыхавшимися слоями пара дверь была недвижима. И долетел до Никиты звук, определить происхождение которого не было никакой возможности, — то ли писк, то ли чей-то вскрик короткий.

Облизнув губы, Никита почувствовал привкус соли во рту. И в этот момент дверь в комнату для переодевания распахнулась.

Челюсть Никиты отвисла. Он вспомнил предложение евнуха по поводу «расслабиться» и мысленно проговорил:

— Ничего себе.

От потока холодного воздуха, рванувшегося из открытой Двери, клубы пара внезапно взвихрились вверх и исчезли, а в освободившемся пространстве возникла тоненькая девичья фигурка. Опешивший в первый момент Никита закрыл рот сделал то, что на его месте сделал бы всякий нормальный мужчина, а именно, принял позу футболиста, защищающего в «стенке» ворота своей команды от атакующих соперников А девушка, легко двигаясь сквозь снова сгущающиеся молочные клубы, направилась прямо к нему, нисколько не смущаясь того, что была, как и Никита, полностью обнажена.

— Привет, — не поднимая рук, проговорил Никита первое, что пришло ему в голову.

Девушка кивнула.

От умопомрачительной близости нагого женского тела у Никиты закружилась голова. Девушка положила руки на собственную грудь и, прогнувшись, глянула Никите в глаза так откровенно, что у того перехватило дыхание.

Никита подумал о том, что вот он сейчас должен что-то еще сказать, и сказал:

— Хорошо выглядишь.

Она улыбнулась. Она стояла совсем рядом. Непонятно почему Никита закрыл глаза и только потом развел руки в стороны для предстоящих объятий.

— А дай-ка я тебя поцелую, — проговорила девушка.

— Зачем? — глупо спросил Никита, и девушка, конечно, ничего ему не ответила. Не только потому что на подобный вопрос вовсе не нужно было отвечать, а и еще потому что дверь комнаты для раздевания открылась, и в охваченное жаром помещение вошел коренастый жилистый человек, естественно, голый, с громадным золотым крестом на крепком животе. Кожа вошедшего отливала необычно синим цветом. Заметив это, Никита окончательно обалдел. И только когда вошедший настороженно приблизился, различил причудливый узор тюремной татуировки, покрывавшей коренастого с ног до головы.

— Тамарка! — сиплым, как у простуженного сифилитика голосом, воскликнул коренастый. — Ты чего здесь?

Девушка, вздрогнув, обернулась. Никита снова принял позу футболиста. Коренастый подозрительно покосился на него, потом отвесил девушке оплеуху.

— Ты что? — взвизгнула она. Никита тоже возмутился.

— Эй! — крикнул он.

— Пошла вон, — приказал коренастый. — Я тебя предупреждал? Только со мной можно!

— Но он же… Я думала, что он от тебя, — пыталась оправдаться девушка, которая на оплеуху не обиделась, а протестовала, чтобы, как понял Никита, не получить еще.

— Если б он от меня был, я бы тебе сам сказал, — ответил на это коренастый. — Говорю, пошла вон! Он чужой.

— Чужих здесь не бывает.

— Пошла вон!

Не разговаривая больше, девушка удалилась. Никита опустил руки, заложил их за спину, потом скрестил на груди, потом снова опустил, не зная в замешательстве, какую позу ему лучше принять, тем более что коренастый откровенно его разглядывал, не говоря, впрочем, ни слова.

— Ну? — спустя минуту спросил Никита.

— Ты кто такой, братан? — просипел коренастый.

На этот вопрос Никита не смог бы ответить даже самому себе. Но промолчать тоже нельзя было, потому что, судя по внешнему виду, коренастый человеком был серьезным, да и в Никите скорее всего подозревал тоже серьезного человека. Иначе зачем бы он использовал обращение «братан»?

— А ты кто такой, братан? — вопросом на вопрос ответил Никита.

— Я-то — Тампакс, — представился коренастый и зловеще прищурился. — Знаешь, почему меня так называют?

Никита не знал.

— Потому что крови на мне много, — объяснил коренастый и горделиво подбоченился. — Я — последнее средство в борьбе с конкуренцией. Универсальное средство. Как один мой заказчик говорил — каждой дырке затычка. А тебя кто прислал?

И тут Никита не нашелся, что ответить. Сказать, что сам прошел? Но ведь ему ясно дали понять, что в этом месте чужих не бывает.

«Вот так влип, — тоскливо подумал Никита. — Из огня да в полымя. Точнее, наоборот, из полымя да в огонь. Кто ж знал, что это не просто сауна, а малина бандитская. Как теперь выкручиваться? Пока он, Тампакс этот, меня за своего принимает, надо ему подыгрывать. А то еще… На нем и так крови много».

— А я сам по себе, — поперхав, хрипло ответил Никита. — Жиганский дух меня привел, — неожиданно для себя добавил он.

Тампакс уважительно качнул головой.

— Не хочешь, не говори, — сказал он. — Так ты ко мне?

— Ага, — кивнул Никита.

— А! — воскликнул вдруг Тампакс и хлопнул себя ладонью по лбу. — В натуре! Мне ж звонили! Как же я забыл! Ты по поводу этого наглого барыжника, Полуцутикова? Ты от Андреева? Это тебя прислали, чтобы его поучить?

— Меня, — сказал Никита, хотя не имел ни малейшего понятия о том, что говорит коренастый.

— Сразу надо было сказать! — проговорил Тампакс. — Так что не обижайся на меня. Ладно. А я-то думал. Короче, расклад такой — сейчас паримся, водка, бабы, все дела, а поутрянке и дела делать начнем. Тамарка! — заорал он. — Иди сюда, дура!

«Отмазался, — с облегчением подумал Никита. — Только вот кто такой Полуцутиков? И почему его наказывать надо? И как наказывать? Впрочем, разберемся».

Голова Никиты гудела от выпитой водки и от нестерпимого жара сауны, а сердце сладко подпрыгивало при одном только воспоминании того момента, когда бандюга Тампакс, опрокинув очередную стопку, подмигнул Никите и спросил:

— Хочешь сладкого на закуску?

Никита тогда утвердительно кивнул, хотя не совсем понимал, о чем речь. Тампакс хихикнул и вышел, а из клубов густого пара вновь материализовалась нагая Тамарка.

* * *

Никита хмыкнул, но тут же воровато оглянулся и ускорил шаг. И уже не оглядывался, пока между ним и зданием, где располагалась сауна, не установилось расстояние в несколько кварталов.

Он нащупал в кармане ватника объемистый конверт.

«Сколько ж там бабок? — подумал Никита. — Много, наверное. Киллерам вообще нехило платят, а меня только что за киллера приняли и еще аванс дали. Чтобы я завалил этого Полуцутикова. Предпринимателя. Вот ведь. Стоп. Так, может быть, эти агенты в черных костюмах за мной гонялись, потому что знали, что я киллер? Так ведь и я сам этого не знал тогда, когда они мною интересоваться начали. Вот ведь люди работают, — удивился Никита. — Заранее знают, где какое преступление будет. Одно слово — ФСБ. Наверное, какой-нибудь секретный отдел. Как они грузовик-то переворачивали».

При воспоминаниях о подробностях недавней автоаварии Никиту передернуло.

«С другой стороны, — мысленно проговорил он, — деваться мне теперь некуда. Если убегу с бабками, то бандиты Достанут. А если сделаю то, за что мне заплатили, тогда федералы настигнут. Во всяком случае, надо что-то придумать. Может быть, просто встретиться с этим Полуцутиковым. И что дальше? Нет, черт возьми, над этим еще надо подумать. А пока приоденусь поприличнее».

Он снова сунул руку в карман, погладил конверт с деньгами и нащупал тонкий листок фотобумаги, лежащий рядом с конвертом. Фотография предполагаемой жертвы — предпринимателя Полуцутикова. Никита вытащил листок.

Это был фотографический снимок. С него смотрела на Никиту круглая физиономия, безбородая, с маленькими глазками и ротиком, маленьким, как змеиная головка, и таким же мерзким. Хоть объектив фотоаппарата захватил только одно лицо, почему-то казалось, что обладатель этого лица очень маленького роста, а курчавые буйные волосы на голове Полуцутикова вкупе с абсолютно голыми щеками рождали ощущение ненатуральности.

«Парик, наверное, — решил Никита. — А харя у этого Полуцутикова отвратительная, надо сказать».

Никита остановился посреди улицы, покрутил головой по сторонам и, заметив поблизости вывеску «Модная одежда», кивнул сам себе и направился в сторону магазина. Исчезнув за зеркальными дверьми, он снова появился на улице через полчаса, одетый в ярко-красный и явно очень дорогой спортивный костюм, прошел несколько шагов и вдруг остановился, разглядывая сам себя.

— Что за ерунда, — пробормотал он. — Как это я умудрился так вырядиться? Хотел же поприличнее одеться — пиджачок там, брюки и ботинки. А купил эту дрянь. Совершенно не в моем стиле. И бешеных денег стоит. Чертовы продавцы-консультанты всучат что ни попадя, а ты ходи потом. Нет уж, не буду, как клоун.

Он вернулся к магазину, решительно взялся за дверную ручку и вдруг замер, заметив в зеркальных дверях магазина собственное отражение.

Высокий статный молодой человек с волевым лицом. Широкие спортивные штаны и куртка, распахнутая на мускулистой груди так, чтобы было видно массивный крест, висящий на тяжелой золотой цепи. Никита поднял руки и ощупал лицо.

— Странно, — проговорил он, — почему мне все время кажется, что я — это не я? Почему мне все время кажется, что когда-то я выглядел по-другому?

Он замолчал. Внезапно ему пришло в голову, что нынешний его облик хоть и несколько вызывающий, зато в целом вполне органичный. Никита сунул руки в карманы и повернулся в профиль.

— А ничего, — промычал он. — Это, конечно, не пиджачок с брючками, но тоже нормально. Реальные тряпки.

Усмехнувшись самому себе, он повернулся и пошел вдоль по улице. Прохожие, идущие навстречу, почтительно уступали ему дорогу, а вот постовые милиционеры хмурились, завидев ярко-красную его фигуру, и потом долго-долго смотрели вслед.

— Простите, — услышал Никита женский голос, — можно к вам обратиться?

Повернувшись, он увидел худенькую женщину, затянутую в джинсовую одежду.

— Простите, — снова сказала женщина, поднося к лицу Никиты большой микрофон. — Городское телевидение. Мы проводим социологический опрос. Позвольте спросить, как по-вашему…

Краем глаза Никита заметил бородатого мужика, который, вздохнув, сплюнул на тротуар сигарету и нацелился на женщину видеокамерой.

— Нас, видите ли, интересует мнение представителей любой социальной группы, — продолжала женщина между тем как бородатый переводил объектив камеры с нее на Никиту и обратно. — Как вы думаете, какой мэр нужен нашему городу? Вам, конечно, известно, что наиболее вероятная, так сказать, кандидатура — предприниматель Андреев. Он…

— Так он еще и кандидат в мэры? — удивился Никита,

Живо вспомнив разговор с Тампаксом.

— Разве вы не знаете? — в свою очередь удивилась женщина. — Андреев — это гордость нашего города. Своими благотворительными деяниями он…

Дальше Никита не слушал. Отодвинув одной рукой женщину, он сказал в объектив видеокамеры несколько слов лексическая принадлежность которых не оставляла никаких сомнений в том, что пленку, запечатлевшую физиономию Никиты, показывать в эфире не будут. Женщина ахнула.

«Потеха, — думал Никита, шагая дальше. — Киллер по телевизору разговаривает о своем заказчике. Накануне убийства. Тьфу ты, что это я? Я же не собираюсь на самом деле убивать этого Полуцутикова».

Позади него резко свистнули тормоза, кто-то закричал:

— Ой, батюшки, человека сбили! — но Никита не стал оборачиваться.

* * *

После беседы с Тампаксом Андреев решил поехать домой.

«Голова пухнет, — думал он, крутя руль своего автомобиля. — Голова пухнет. Это надо же, столько проблем навалилось. Голова пухнет», — повторял он, в полной мере ощущая, что его голова от безрадостных мыслей и вправду распухает, как буханка хлеба под струей воды.

Уже стемнело. Свет от фар встречных машин превращался в тусклые мазки, сливающиеся с общей световой сумятицей вечернего города. Андреев машинально тормозил, завидев впереди похожие на воспаленные глаза красные круги светофоров, машинально трогался с места, как только загорались зеленые круги.

— Бросить бы все, — неожиданно для себя вслух проговорил он. — И уехать на время куда-нибудь. Без жены. Без никого. На морс, например. Поселиться в рыбацкой хижине, варить себе на обед рыбу. Или крабов каких-нибудь. И ни о чем не думать.

Ему захотелось узнать, сколько времени. С этой целью он отвел глаза от дороги и посмотрел на свои наручные часы, а когда снова глянул вперед, то увидел размытый силуэт, перебегавший всего в нескольких метрах от бампера своей машины.

— Черт! — крикнул Андреев, выкручивая руль и нажимая одновременно ногой на педаль тормоза.

Машина вильнула влево, вылетела на тротуар, но силуэт, словно привязанный, все еще болтался впереди, заслоняя обзор. Потом Андреев почувствовал глухой удар, и силуэт исчез. Машина остановилась.

— Ой, батюшки! — донеслось откуда-то из внешнего мира. — Человека сбили!

Некоторое время Андреев сидел, не шевелясь, тупо переваривал суть новой проблемы.

«Этого еще не хватало, — появилась наконец мало-мальски здравая мысль в его голове, — человека сбил. Теперь точно пресса раздует все. Если узнает. Да за что же мне такое, господи!»

Андреев застонал и вдруг ощутил такую злость на неведомого сбитого человека, что, ни о чем больше не думая, рванул дверцу и выскочил из машины. И едва не наступил на женщину, лежащую на тротуаре лицом вниз.

— Дура чертова! — заорал он, склоняясь над ней. — Дура! И осекся. Глазок видеокамеры смотрел ему прямо в лицо.

Бородатый оператор, как акула, кружил неподалеку, выискивая наиболее лакомые кадры.

«Вот тебе и пресса! — стукнуло Андрееву в сердце. — Какого дьявола они здесь крутятся? Опять, наверное, проводят какой-нибудь глупый социологический опрос».

Бородатый уже развернул свою видеокамеру в сторону женщины с микрофоном. Женщина, округлив глаза, взволнованно вещала в микрофон:

— Съемочная группа нашей телекомпании совершенно случайно стала свидетелем дорожно-транспортного происшествия, что само по себе интересно. Но еще более всего захватывает тот факт, что непосредственным участником происшествия оказался почетный гражданин города и потенциальный мэр, предприниматель Андреев Андрей Андреевич. Сейчас мы обратимся к нему за объяснением. Андрей Андреевич…

— Дура чертова! — по инерции проорал Андреев и за сотую долю секунды сообразил, что ему предпринять дальше. — Дура чертова! — еще громче заголосил он и пнул в бок свою машину. — Чтоб ты сдохла! Зачем ты, дрянь такая, сбила ни в чем не повинного человека! Конечно, я оплачу этому несчастному все больничные расходы и безоговорочно выдам компенсацию за физический и моральный ущерб.

Тут Андреев прервался и повернулся к женщине с микрофоном, словно только заметил ее присутствие.

— Ох, — сказал он, всплескивая руками. — Телевидение. Больше он ничего не говорил, потому что корреспондент кивнула оператору и, когда тот прицелился в нее своей видеокамерой, закричала в микрофон:

— То, что вы только что видели, вовсе не специально подстроенный рекламный трюк. Уважаемый господин Андреев действительно не имел никакого понятия о том, что поблизости находится съемочная группа. Честно говоря, я всегда знала, что у известного предпринимателя Андреева золотое сердце! Вы все видели, как он сокрушается по поводу роковой случайности.

Андреев воздел руки к небу и затопал ногами с видом человека до крайности огорченного.

— Золотое сердце! Золотое сердце! — продолжала кричать корреспондент. — Сейчас, уважаемые телезрители, вы можете наблюдать за тем, как господин Андреев склоняется над потерпевшей. Как он помогает ей подняться на ноги и сопровождает к своей машине. Несколько слов от потерпевшей…

Женщина, которую Андреев с преувеличенной осторожностью поднял с асфальта, оказалась молодой и красивой и потому очень киногеничной. Оператор навел на нее камеру в упор так что зрители могли убедиться, что никаких серьезных повреждений она не получила. Только золотистые волосы растрепались, одежда в некоторых местах запылилась, но лицо, осененное светлой благодарностью к человеку, который только что ее сбил своей машиной, было чистым.

— Это моя вина, — тихо и виновато проговорила потерпевшая. — Я не совсем внимательно смотрела по сторонам, когда переходила дорогу, а невнимательный пешеход — настоящая угроза даже для самого аккуратного водителя. Нет, уважаемые телезрители, — с неподдельной скорбью в голосе добавила она. — Не я потерпевшая, а господин Андреев. Из-за моей рассеянности могла бы произойти серьезная авария.

— Ваше имя? — спросила корреспондент.

— Анна, — застенчиво ответила потерпевшая и собралась было проследовать вслед за Андреевым, увлекающим ее в салон автомобиля.

— Как вы себя чувствуете, Анна? — не отставала корреспондент.

— Хорошо, — вздохнула потерпевшая. — Немного голова только кружится, а так ничего. Хорошо.

Оператор снова переключил свое внимание на Андреева, тут же состроившего на своей физиономии глубоко сочувствующую гримасу.

— Где были мои глаза! — возопил в камеру Андреев. — Нет, я не достоин быть мэром! Не достоин! Но я постараюсь Целиком и полностью искупить свою вину перед этой несчастной!

Он усадил наконец Анну в салон, сам прыгнул на водительское сиденье, захлопнул дверцу и, укрывшись за тонированными стеклами, вытер со лба пот.

— Ах, — долетел до него с заднего сиденья томный вздох. — Голова кружится.

«Корова, — с облегчением подумал Андреев. — Хорошо что сообразила, как надо в телекамеру говорить. Эх, чуть я не погиб в лице своих избирателей. Повезло мне. Все-таки умный я человек и находчивый. Другой бы на моем месте растерялся и пропал. А я…»

— Ну? — проговорил он вслух, трогая автомобиль с места. — Куда вас отвезти, прекрасная незнакомка? Домой?

— Домой, — согласилась прекрасная незнакомка.

— А где вы живете, Анна? — вспомнил Андреев ее имя. Анна ответила.

— Далеко, — проговорил Андреев, — ну ничего. Мне теперь нужно искупать свою вину.

«Не перед тобой, дура, — мысленно добавил он, — а перед своими потенциальными избирателями».

— Ах, что вы, что вы! — защебетала Анна. — Ведь это не вы виноваты в случившемся, а я сама. Если бы я была немного повнимательнее… Видите ли, я профессиональный психолог. Психоаналитик. Постоянно думаю о своей работе, поэтому мне сложно сосредоточиться на окружающем мире. Извините.

— Психиатр? — удивился Андреев, пытаясь оглянуться назад. — Очень кстати.

— Следите за дорогой! — испугалась Анна. — А то неровен час… Да, я психоаналитик. Сейчас у меня один очень трудный пациент. Представляете, серьезный бизнесмен, орудует крупными суммами, а сам до того извелся своими заботами, что едва в обморок не падает после рабочего дня. Стал раздражительным, мнительным и злобным. Ему кажется, что все проблемы, какие только можно себе представить, разом навалились на него, и нет из этого водоворота никакого выхода. А ведь всякую груду проблем можно очень легко разгрести. Если знать один простой способ.

— Какой? — с жадностью спросил напряженно вслушивающийся в речь Анны Андреев.

— О, долго рассказывать, — уклонилась Анна от ответа — Это сказать легко, что простой способ, но на самом деле все гораздо сложнее. Конечно, не для пациента, а для меня, психоаналитика.

— Знаете что, — проговорил Андреев. — У меня как раз сейчас сложный период в жизни и на работе. Сплошные неприятности. Громадный стресс. Может быть, вы мне попытаетесь помочь?

— Конечно, — сказала Анна, — вы были так ко мне добры.

— Отлично, — обрадовался Андреев. — Я как раз хотел к психоаналитику обратиться. Только вот, я, знаете, занимаюсь бизнесом, и многие мои дела, как бы это сказать, секретны. Не то чтобы я темными какими-то махинациями ворочаю, а просто. Не принято в нашей среде, предпринимательской, рассказывать о том, чем занимаешься.

— Конечно, конечно, — согласилась Анна, — я все понимаю. Почти все мои пациенты — предприниматели. И каждый говорит то, что вы сейчас сказали мне.

— Да? Вот и хорошо.

— Все мои пациенты — люди очень серьезные, — продолжала Анна. — Так что у меня в профессиональном плане большой опыт. Знаете, мне даже приходилось иметь дело с людьми, за которыми охотился киллер. Ну а когда за тобой киллер охотится, конечно, самочувствие не будет идеальным. Так вот я разработала комплекс психологических упражнений, которые позволяют избавиться от всяких ужасных проявлений нашей ужасной действительности,

— Как это? — не понял Андреев. — Если я буду по вашему комплексу заниматься, то на меня никакой киллер не подпишется? Так, что ли?

— Грубо говоря, да.

— Ничего себе! — восхитился Андреев. — Не знал, что Наука дошла до такого!

— Но ведь вам беспокоиться не о чем, — проговорила вдруг Анна. — На такого доброго и отзывчивого человека как вы, никто охотиться не будет.

— Правда, правда, — спохватился Андреев. — На меня никто и не охотится. Потому что я сам честный бизнесмен и в своем деле использую только честные, законные средства. Но на всякий случай. Завистники, знаете. Какой у вас метод?

— Профессиональная тайна, — ответила Анна. — Уж извините. Сначала я должна понаблюдать за вами, за вашим поведением в различных ситуациях. Это можно устроить?

— Пожалуй, — согласился Андреев. — А какие ситуации вы имеет в виду?

— Различные, — повторила Анна. — То есть всякие разные.

«А всякие разные ситуации я тебе гарантирую, — мысленно договорила она. — Заказ мой был на убийство с особой жестокостью. Я человек не злой, но полученные деньги отрабатывать придется. Жалко мне тебя, Андреев».

Но этих ее мыслей Андреев, конечно, слышать не мог.

* * *

Ночь Никита провел в какой-то безымянной гостинице на самой окраине города. Документов у него не было никаких, но после изрядной дозы денежных средств у администратора вопросов по этому поводу не возникло. Оказавшись в номере, Никита заперся и, проговорив:

— Утро вечера мудренее, — окончательно решил пока ни о чем не думать. И лег спать.

Утром он вышел; покинув гостиницу, весь день бесцельно шлялся по улицам, размышляя о том положении, в которое он попал, но, вопреки народной пословице, ничего такого не надумал. Уже смеркалось, когда она нащупал в кармане все еще довольно толстую пачку денег, полученных от Тампакса, и решил немного развеяться.

Точнее — выпить.

Уличных кафе на открытом воздухе уже не было, сентябрь все-таки. Так что, чтобы выпить кружку пива, Никите пришлось зайти в подвальное кафе, переполненное по причине вечернего времени, и отвоевать себе место у стойки. Он спросил себе пива, получил прохладную, приятно тяжелую кружку, закурил и крутнулся на высоком вращающемся стуле, развернувшись лицом к залу.

Он поморщился, ощутив укол странного, почти нефизического недомогания.

«Что это такое? — подумал Никита, рассеянно поглаживая кружку. — Голова болит? Вроде нет. Живот? Тоже не болит. Тогда что? Какое-то странное неприятное состояние. Как будто гвоздь проглотил, и теперь этот гвоздь блуждает по всему телу, покалывая то тут, то здесь».

Только выпив половину кружки, Никита стал догадываться, что это такое с ним происходит.

Непонятное чувство, поселившееся в его груди с самого момента пробуждения в милицейских застенках, усилилось.

«Так, — сказал Никита самому себе. — Давай разберемся. Значит, мне отчего-то кажется, что это не я. Отчего? Зовут меня Никита вроде бы. В чем я отнюдь не уверен. Профессия моя, — Никита оглядел себя с головы до ног, заглянул в зеркальное нутро уставленной разноцветными бутылками витрины бара и Уверенно констатировал, — профессия моя — бандит. Точно. Если б я был кем-то другим, то тогда я мужика в подъезде бы не грабил и заказ на убийство предпринимателя не принимал. Да и внешний вид мой никаких сомнений не оставляет. Ладно, с этим разобрались. Теперь что касается моей прошлой жизни. Тут, надо сказать, дыра преогромная. После той пьянки в пельменной что-то в башке у меня помутилось и замкнулось, почти ничего не помню. Нет, помню, что я живу у тетки Нины. Жил то есть. Теперь там совсем другие люди обитают. Значит, я Могу ошибаться. У тетки Нины я не живу. Но ведь я ее знаю!

Причем с детства. Но почему-то не помню детства. И вообще практически всего, что предшествовало пьянке в пельменной Пустота какая-то на этом отрезке. Только припоминаю, что подобные провалы в памяти у меня уже случались. Так, может быть, ничего страшного и не произошло? Ну, провал в памяти потом все вспомню. О, уже вспомнил, как эти провалы называются — ретроградная амнезия. Слово-то какое». Никита выпил пиво, заказал еще кружку. «Еще одна странность, — пришло ему в голову. — Когда меня из „обезьянника“ выпустили, я не был уверен в том, что я бандит. Это как-то само собою появилось во мне. С того самого момента, когда я ни с того ни с сего ограбил мужика в подъезде. Что это значит? Что я с похмелья забыл, кто я есть, а потом вспомнил? Или наоборот, нафантазировал чего-то себе и поверил в это. Может быть, до пьянки я и не был вовсе бандитом, а кем-то другим был. Кем, например?»

Вопрос этот показался Никите таким сложным, что он даже не стал его решать.

«Миллионы профессий в мире, — подумал он только по этому поводу, — и если я забыл, какой именно я владею, то естественно предположить, что умения мои сами собой проявятся. Вот они и проявились — как я мастерски мужика в подъезде вырубил. Чистая работа. А агенты ФСБ за мной гоняются. Это ли не доказательство?! А что-то все-таки мне не дает покоя, — подумал он вдруг, — как будто во мне есть еще кто-то другой, который сопротивляется тому, который и есть бандит, то есть я. Тьфу ты, черт. Ладно, слишком сложно, чтобы понять. Обратиться, что ли, к доктору? К психиатру, например. Я слышал, такие есть специалисты, которые кому угодно что угодно помогут вспомнить».

Подали заказанное пиво. Никита отхлебнул глоток и снова погрузился в размышления.

«Если я бандит, — думал он, — в чем я только что себя практически полностью убедил, тогда у меня должны быть подельники и это… сокамерники. В общем, коллеги. Что-то а никаких имен в этой связи не припоминаю. Тампакс? Нет, я его точно в первый раз видел. Да и он меня тоже. Кто-то другой должен быть. Сейчас, сейчас».

Никита мучительно поморщился, силясь припомнить имена своих предполагаемых коллег, но в голову лезли только какие-то несуразные: «Гоголь», «Пушкин», «Жуковский», «Фонвизин» и еще совсем уж дикое — «Бестужев-Марлинский».

— Наверное, кликухи блатные, — решил Никита и, радостный от того, что смог вспомнить хотя бы что-то, допил залпом всю кружку. Потом он закрыл глаза, на минуту впустив в свое сознание разноголосый гомон бара.

— Налей мне еще рюмочку, сын мой, — услышал Никита хорошо поставленный бас.

Он оглянулся. На стуле рядом с ним сидел самый настоящий священник — длинноволосый, бородатый и в рясе.

— Налей мне еще, сын мой, — снова обратился священник к бармену.

Взмыленный бармен в расстегнутой до пупа белой рубахе, занятый опрокидыванием бутылок над стаканами и стопками, покосился на батюшку и проговорил:

— Сначала за предыдущие пять заплати, отец мой.

— Все хорошо воблаговременно, — смиренно ответил священник.

— Как заплатишь, так еще налью, — сказал бармен и отвернулся.

Священник вздохнул и, вдруг утратив кротость, грохнул кулаком по стойке бара и закричал:

— Что ж ты, засранец, пастырю души своей опохмелиться не даешь?!

— Это ты пастырь?! — крикнул в ответ бармен. — Второй день уже тут сидишь! Всю водку вылакал!

— Блаженны алкающие, — ответил священник. — Налей, говорю, стопочку.

Но бармен уже не смотрел в его сторону.

— Вот козлище, — с чувством проговорил батюшка и, заметив, что Никита с интересом наблюдает за ним, сказал: — два дня, говорит, сижу здесь. Я бы и третий сидел, только у меня деньги закончились.

— Слушай, — проговорил Никита. — А мы с тобой раньше не встречались?

— Может быть, и встречались, — сказал батюшка. — Меня несколько дней назад от церкви отлучили, так я все это время в таких богопротивных заведениях провожу. Много с кем встречался. Всех не упомнишь.

Никита, склонив голову, внимательно оглядел его.

— Кажется, видел я тебя уже, — сказал он, — а за что тебя от церкви-то отлучили?

Батюшка прокашлялся и выразительно двинул кадыком на бородатой шее.

Никита достал из кармана пятисотенную купюру и хлопнул ею о стойку.

— Сын мой! — завопил немедленно священник. — Тащи сюда бутылку! И да прольется на тебя благодать!

— Не каркай под руку, ворона, — огрызнулся бармен, ставя перед батюшкой бутылку водки. — Я уже третий год барменом работаю, ни разу никакого напитка не проливал.

— Я про другую благодать, — заметил священник, — да и ладно.

— Закусил бы, — неожиданно посоветовал бармен, подвигая две рюмки, — а то сгоришь. Это ж анисовка — пятьдесят пять градусов.

— Не буду есть, — с непонятной агрессией заявил священник. — Буду истощаться. Буду тело свое укрощать. Этого скота, — он похлопал себя обеими руками по груди и животу, — надо укрощать.

— Блажен, аки скоты свои милует! — захохотал бармен и метнулся на чей-то зов.

— Точно, — проговорил продолжавший рассматривать священника Никита. — Я тебя где-то видел. Не так давно. Так за что тебя от церкви отлучили, батюшка?

— За недоразумение, — поморщился священник и разлил водку. Никита приготовился выслушать тост, но батюшка выпил без предварительных процедур и тут же разлил по новой. — За недоразумение, — отдышавшись, повторил он. — Понимаешь, вдовый я. А без попадьи скучно. Вот и завел себе подружку — кавказскую овчарку Лену. Привязался к ней, ты себе не представляешь. Она даже в церковь на службу за мной ходила. Так вот я как-то раз приготовился именины свои отмечать, купил, конечно, водочки, купил колбасы, котлет сделал. Пошел кума звать на праздник, а Лена-сука всю закуску и сожрала. Ну, разозлился я. Взял ружье. Я охотиться люблю на уток. Взял ружье и… А наутро жалко стало. Так жалко, хоть плачь. Ну, поплакал я и похоронил свою Лену. В церковной ограде рядом с архиереем Петром. И надпись написал: «Покойся, милый прах, до радостного утра». Настоятель увидел, обалдел и разом меня за богохульство вышиб на все четыре стороны. Аза что? Может, с бедной псиной всего-то раз в жизни по-человечески обошлись.

— Вспомнил! — закричал вдруг Никита. — Вспомнил!

— Чего вспомнил? — наливая водку в его рюмку, осведомился батюшка.

— Вспомнил, где тебя видел! — ответил Никита. — В пельменной! Там же, где были этот, Абрам, и этот, с колбасного завода!

— Ага, — закивал батюшка. — Пельменную помню. И раба божьего с колбасного завода помню и его друга-иудея тоже помню. А тебя не помню.

— Да ты вспомни! — убеждал его Никита. — Я с ними за столиком сидел. А потом упал под стол, как раз после того, как ты портвейн ящиками стал выставлять. Ну?

Священник уставился на Никиту осовелыми глазами, пожал плечами и проговорил:

— Не, не помню. Да ты выпей. Не волнуйся так. Выпей.

— Черт, — проговорил Никита, машинально выпивая рюмку водки. — Ты, батюшка, напряги память. Вспомни меня. Мы ведь в одном кабаке бухали. Вспомни, для меня это очень важно. Как я выглядел? Что я говорил? Как меня звали?

— Да чего ты привязался ко мне? — рассердился наконец батюшка. — Я и свое имя-то сейчас не сразу вспомню, а ты мне про события несколько… несколькодневной давности. Изыди, сын мой. Отвали.

— А, черт, — с досадой хрипнул Никита и выпил еще рюмку.

Минуту он напряженно размышлял, ощущая в себе неодолимую тягу поделиться с кем-нибудь сомнениями относительно загадочного своего прошлого, а потом наконец решился.

— Слушай, батюшка, — сказал он. — У меня вопрос к тебе.

— Говори, сын мой заблудший, — ответил священник и икнул.

— Ты, тебя как зовут?

— Отец Пафнутий, — сказал батюшка и снова икнул, — а в миру — Вася.

— Такие дела, Вася, — продолжал Никита. — Я, понимаешь, немного болен. У меня это самое, ретроградная амнезия. То есть я утром не помню, что было вечером.

— Тоже мне проблемы, — фыркнул священник Вася. — Я тоже утром не всегда помню, что было вечером.

— Да нет, — отмахнулся Никита. — Я вообще ничего не помню, понимаешь? Совсем ничего. Вот бухал я в пельменной, потом очнулся в милиции, вышел на улицу и понял, что не знаю, кто я такой, чем я занимался и как меня зовут. Из прошлой жизни своей ничего не помню.

— Да-а, — протянул батюшка, — тяжелый случай. Что, вообще ничего?

— Ну, кое-что припоминаю, — сказал Никита. — Например, как меня зовут. Да и то — неуверенно. А насчет своей профессии… Мне почему-то кажется, что я — бандит.

Батюшка оглядел Никиту с головы до ног, молча наполнил рюмки, выпил свою, дождался, пока выпьет Никита, и проговорил:

— Честно говоря, сын мой, на бандита ты похож. А что до того, на самом ли деле ты бандит или кто-то еще, это легко проверить.

— Как? — вскричал Никита.

— Вот послушай. Года три назад я вот тоже проснулся в трезвяке, голенький, и с ужасом вдруг понял, что ни хрена ничего не помню. А менты еще перепутали и вместо моей рясы отдали мне какую-то мирскую дрянь — джинсы, рубашку. Посмотрелся в зеркало — на волосья свои и бороду — думал, это поможет вспомнить. Нет. Вышел из трезвяка, иду по городу, весь в раздумьях. А куда иду, не знаю. Нет, если б менты не перепутали и мне рясу отдали, тогда, конечно, я бы сразу вспомнил, что я священник, пастырь душ заблудших, а так зашел в пивнушку похмелиться, познакомился с какими-то хиппи и уехал с ними в Тибет. Убедили они меня, что я — из ихней компании. Правда, не доехал немного до басурманской страны. В Омске зашел по пьяни в какую-то церквушку, посмотрел по сторонам — мама моя попадья! И как дубиной мне по голове — я ж священник! Благодать божья на меня снизошла, и я все вспомнил. Откололся от компании и вернулся домой. Вот так.

— И что же ты мне предлагаешь? — жадно спросил Никита.

— Если ты, сын мой, и вправду бандит, так пойди на какое-нибудь бандитское дело. Посмотришь. Как почувствуешь себя на своем месте — значит не ошибся ты. А как все наперекосяк пойдет, значит, ты кто-то другой. Рабочий или учитель. Хотя, извини, на учителя ты не похож. Никита задумался.

— А на бандита я, значит, похож, — медленно выговорил он. Священник Вася выпил еще две рюмки и внезапно засуетился.

— Слушай! — заговорил он, низко наклоняясь к Никите и обдавая того жарким перегаром. — Давай с тобой следственный эксперимент проведем, сын мой. Тут через дорогу есть банк, вроде бы он еще открытый. Пошли туда!

— Зачем?

— Как зачем, дурак?! — вскрикнул батюшка, но, оглянувшись по сторонам, тут же понизил голос. — Грабить будешь! Если все получится, тогда решены твои проблемы. Ты — бандит.

— А если нет?

— Сошлешься на состояние аффекта. И на это… невменяемость.

— Откуда ты все знаешь? — поинтересовался Никита. — Состояние аффекта, невменяемость.

— Оттуда, — вздохнул батюшка. — Четыре года на зоне под Энгельсом мотал. По хулиганке. Как освободился, было мне знамение, — священник Вася широко перекрестился, — стал праведную жизнь вести, потом сан принял. Ну так идем в банк?

— Не знаю, — вздохнул Никита. — Боязно. По-моему, я еще не готов.

Усмехнувшись, батюшка налил ему рюмку водки. Никита выпил.

— А теперь готов? Никита пожал плечами.

Батюшка плеснул остаток водки в пустую пивную кружку, получилось немного менее половины, и подвинул кружку Никите.

— Давай.

Никита выпил, сморщился.

— Теперь готов?

— Готов, — просипел Никита.

— Тогда пошли, — распорядился батюшка. — Я за тобой со стороны наблюдать буду. Со стороны всегда лучше видно.

* * *

Справедливо рассудив, что за пять минут до закрытия банка ничего такого случиться не может, охранник Волопасов Михаил пошел в бар через дорогу пропустить кружечку-другую пивка. В дверях бара он столкнулся с каким-то типом в ярко-красном спортивном костюме, вслед за которым семенил растрепанный и удивительно пьяный длинноволосый человек в церковной рясе.

«Священник», — рассудил Михаил, вообще отличавшийся крайней логичностью мышления.

— Слушай, — проговорил вдруг священник, обращаясь, судя по всему, к типу в красном. — А оружие у тебя есть?

— Нет, — ответил тип.

— На дело без оружия нельзя идти, — сказал священник. — Подожди меня, я сейчас.

Тип в красном пожал плечами и остался у входа в бар, а священник ринулся обратно, снова едва не сбив с ног Михаила.

— Странная парочка, — пробормотал Михаил и, войдя в помещение бара, устремился не к стойке, а к неприметной Двери с большой буквой «М», потому что с присущей ему логичностью предположил, что перед употреблением пива нужно освободить для оного напитка место в желудке.

Проникнув за дверь, Михаил сначала обстоятельно помыл руки, потом повернулся к писсуару, мимолетно ощутив легкое дуновение сквозняка, какое бывает, когда кто-нибудь осторожно приоткрывает дверь. Туалет был рассчитан на одного человека, поэтому Михаил, подосадовав на себя за то, что забыл запереть дверь, развернулся на сто восемьдесят градусов с целью намекнуть вошедшему о несвоевременности появления.

Вошедший, а это был тот самый священник, с которым Михаил столкнулся при входе в бар, закрыл за собою дверь запер ее и, в упор поглядев на Михаила, сказал:

— Руки вверх!

Волопасов Михаил, действуя по первому велению души, подчинился приказанию, но не мог не отметить в уме, что слова священника противоречат здравому смыслу, так как подобное приказание воспринимается серьезно, если тот, кто приказывает, имеет при себе какое-либо оружие, а у священника никакого оружия не было. Зато у Михаила был пистолет.

«И тем не менее я поднял руки, будто это у него пистолет, а не у меня, — логически рассуждал Волопасов. — Значит, я поступил неправильно. Но ведь и священник поступил неправильно, говоря „руки вверх“, тогда как предпосылок к этому вроде бы не было».

Пока Михаил путался в дебрях логических рассуждений, батюшка Вася, не теряя времени даром, схватил прислоненную к стене палку с намотанной на ней тряпкой, явно исполнявшей обязанности туалетного ершика и называемой в просторечии «говномешалкой», и этой палкой, размахнувшись, засветил Михаилу в лоб.

«Я ведь выполнил его приказание поднять руки вверх, а он меня ударил, несмотря на это. Где логика?» — подумал Волопасов Михаил и потерял сознание.

Священник бросил палку на пол, склонился над бесчувственным телом Михаила, достал у него из кобуры пистолет, спрятал оружие под рясу и оттуда же, из-под рясы, достал листок бумаги и карандаш. На бумаге батюшка написал «Туалет не работает» и, выйдя в помещение бара, присобачил ее на дверную ручку. А потом побежал к ожидавшему его Никите.

— Вот, — сказал батюшка, подавая Никите пистолет. — раздобыл. Пошли, что ли?

— Пошли, Вася, — сказал Никита. И они пошли.

— Ограбление — это просто, — рассказывал батюшка Никите, когда они переходили улицу, приближаясь к банку. — Заходишь, достаешь ствол, суешь в лицо кассиру и говоришь — деньги на бочку! Самое главное — произнести эти слова как можно более угрожающе. И сделать страшное лицо. Вот такое. — Священник оскалился и запыхтел. — Потом забираешь деньги и уходишь. Понял?

— Понял, — кивнул Никита. — Ничего сложного.

Без всяких препятствий они проникли на территорию банка. Зал по причине позднего времени был пуст, по той же причине все окошечки были закрыты, кроме одного, где дремала девочка Света, только месяц назад окончившая среднюю школу и теперь находящаяся на должности кассира, на испытательном сроке.

Помня о наставлениях батюшки, Никита, слегка пошатываясь, подошел к окошку, грохнул пистолетом о стойку кассу и рявкнул:

— Деньги на бочку!!!

— Лицо! — суфлировал стоящий на шухере батюшка. — Делай страшное лицо.

— Ага! — махнул рукой Никита. — Сейчас.

Он старательно нахмурился, выставил вперед нижнюю челюсть, по плечи влез в окошко и зарычал, обдав Свету Ужасающим перегаром. Девочка Света, за всю свою жизнь только раз попробовавшая шампанское на выпускном школьном вечере, лишилась чувств сразу после того, как алкогольные миазмы коснулись органов ее обоняния.

Увидев, как кассир упала со стула, Никита растерянно почесал в затылке рукояткой пистолета.

— Переборщил! — сокрушенно охнул батюшка. — Давай теперь сам себе деньги доставай.

— А где они могут быть? — повернулся к нему Никита,

— В кассе, — уверенно ответил батюшка. — Или в сейфе, Ты залезь в окошко и осмотрись. Давай я пистолет подержу.

Никита полез в окошко, но на полпути застрял.

— Дальше не получается, — прохрипел он. — Ну ничего, я так осмотрюсь. Касса открытая. Бабки.

— Бери их! — подсказал священник.

— Ага, собрал. Еще сейф есть. Я до него дотянуться могу. Только он закрытый. Вася, слышишь?

— Попробуй целиком сейф вытащить, — подсказал батюшка. — Потом раскурочим.

— Не могу, — попробовав, сказал Никита, — он, кажется, к полу привинчен.

— Ладно, — разрешил батюшка, — вылезай. На почин хватит.

— Помогай! — хрипнул Никита, суча в воздухе всеми данными ему конечностями.

Батюшка ухватил Никиту за ноги и потащил на себя. Только с третьего раза его попытки увенчались успехом, и оба приятеля повалились на пол зала один на другого.

— Готово! — сказал батюшка, бодро вскакивая на ноги и помогая подняться Никите. — Теперь пошли обратно в бар, обмоем дело.

— Ага.

* * *

— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил батюшка, когда они с Никитой уже сидели на своих местах за стойкой бара перед только что приобретенной бутылкой водки, — ты и есть бандит. Самый настоящий. Как у нас гладко все получилось.

— А ты сам-то не бандит? — спросил вдруг Никита.

— Я-то? Я — святой отец, — с некоторым сомнением проговорил священник.

— Тебя же от церкви отлучили?

Батюшка неохотно задумался, потом махнул рукой и, воскликнув:

— Совсем забыл! — сорвался с места и побежал в туалет.

Растолкав толпу страждущих, он снял с ручки двери листок с надписью «Туалет не работает», вошел внутрь, сунул пистолет обратно в кобуру все еще находящемуся без сознания Михаилу, отвернувшись к писсуару, деловито помочился и вышел наружу.

Сунувшись в карман за сигаретами, Никита на мгновение отвел взгляд от священника, а когда вновь поднял голову — батюшки рядом уже не было. И только еще начатая бутылка водки исчезла.

Усмехнувшись, Никита закурил. Он успел сделать только две затяжки, как вдруг на плечо ему опустилась чья-то тяжелая рука.

— Какого? — выкрикнул Никита, хотел было обернуться, но замер, боясь пошевелиться, когда почувствовал, что в бок его уперлось лезвие тонкого и явно очень острого ножа.

— Не брыкайся, — просипели ему в ухо. — Целый будешь. А теперь медленно поднялся со стула и пошел к выходу. Только о-очень осторожно. Выкинешь штуку какую-нибудь, я тебе селезенку наружу выпущу. Понял?

— Понял, — выдавил из себя Никита.

 

Глава 8

Ну вот, — проговорил Андреев, заглушив мотор. — Мы и приехали. А хороший у тебя дом, старинный, с колоннами. Проводить тебя до квартиры? А то подъезд, сама понимаешь. В наше время в каждом таком подъезде была своя тусовка. Гитара, портвейн, девочки. Романтика. Только иногда вместо романтиков всяческие извращенцы по темным парадным прятались. Вот, помню, был такой случай.

— Времена теперь не те, — улыбаясь, сказала Анна, открывая дверцу со своей стороны. — Теперь на каждой подъездной двери есть кодовый замок, к тому же консьержка. Спасибо за то, что подвезли. До квартиры я сама доберусь.

— Пожалуйста, — сказал Андреев.

Анна махнула ему на прощание ручкой и направилась к подъезду. Проводив ее взглядом, Андреев взялся за ключ зажигания и повернул его в замке. Мотор коротко свистнул и закашлялся.

— Что за черт? — пробормотал Андреев и снова попытался завести машину.

Опять ничего.

Присвистнув с досады, Андреев вышел из машины и открыл капот.

— Что случилось?

— А?

Это Анна, которая не успела еще скрыться в своем подъезде, вернулась, увидев, что Андреев зачем-то покинул салон автомобиля.

— Да ничего, — ответил Андреев. — Что-то машина не заводится. Совсем недавно ремонт делал, да вот опять. Гады. Наверное, просмотрели чего. Или специально оставили недоделки. Я слышал, так часто поступают всякие жулики в автомастерской для состоятельных автолюбителей. Кое-что исправят, а кое-что испортят, чтобы потом снова починить и лишний раз деньги содрать.

Он повернул что-то в переплетении никелированных деталек, что-то дернул и вдруг с криком отдернул руку.

— Поранились? — с участием спросила Анна.

— Прищемил, — подвывая сквозь зубы от боли, пробормотал Андреев.

Указательный палец его правой руки распухал на глазах, стремительно наливаясь лиловой кровью.

— Кошмар какой! — покачала головой Анна, с ужасом глядя на порядочно уже распухший палец. — Хотите перебинтую?

— У меня в машине аптечка, — сказал Андреев. Первый приступ боли давно должен был пройти, но почему-то облегчения не наступало. Палец посинел, и пониже ногтя стали видны крохотные черные точки, как будто в палец вцепилась какая-то мелкая, но ужасно зловредная тварь.

— Чем это я так, а? — бормотал Андреев. — Как щипцами.

— Вот сейчас, — проговорила запыхавшаяся Анна, с аптечкой в руках вновь появившаяся перед Андреевым. — Сейчас. Я все-таки врач. Хоть и специализируюсь по психологии, но общую медицинскую подготовку мы тоже проходили. Я сейчас перевяжу. Палец — это еще ничего. Каждый перевязать сможет. Другое дело — руку ниже кисти или локтевой сгиб. Это уже гораздо сложнее, перехлест нужно делать. — Приговаривая таким образом, Анна довольно ловко делала перевязку. — Вот так, так. Не больно?

— В-в-в-в! — взвыл Андреев. — Еще сильнее схватило. Слушай, а зачем перевязка? Палец же не это… не кровоточит. Ох. Его бы под холодную воду. Ох. Такое ощущение, что кость раздробило.

— Кость раздробить не могло, — авторитетно заявила Анна. — Если бы раздробило кость, был бы слышен характерный хруст. Ну вот, теперь полегче?

— Кажется, полегче, — отдуваясь, проговорил Андреев. — Спасибо большое. Не знаю, что и делал бы без вас.

Держа руку, палец на которой был перевязан, у груди, Андреев неловко раскланялся, захлопнул капот и уселся за руль. Анна отошла немного в сторону. Андреев снова попробовал завести машину, и снова у него ничего не получилось. Чертыхнувшись, яростно завозил ключом в замке зажигания, остановился, потом попытался еще раз и еще, однако ни вторая, ни третья, ни четвертая попытки желаемого результата не дали. Андреев с досады прихлопнул рукой по баранке руля и не смог удержаться от вопля. Пораненный палец сильно ударился о пластиковую перемычку.

Анна сорвалась с места и вновь подбежала к нему.

— Еще что-нибудь прищемили? — осведомилась она.

— Нет, — сквозь зубы ответил Андреев и выбрался из машины. — Мотор барахлит. Придется, наверное, мне на такси добираться. А утром машину забрить.

Он потянулся в карман за сотовым телефоном.

Анна сочувственно поцокала языком.

— Я еще долго спать не буду ложиться, — сказала она. — руду следить в окно за вашей машиной. А то у нас район в плане автомобильных краж не того, не особенно благополучный. А у вас машина хорошая, новая. Если не угонят, так раздеть могут. Минутное дело.

— Спасибо, — сказал Андреев, набирая номер.

Дозвониться в круглосуточную службу такси ему удалось только с третьего раза. К этому времени Андреев уже почти совершенно успокоился, да и палец его, кажется, почти перестал болеть, только ныл немного, словно простуженный зуб.

— Алло, — проговорил Андреев в трубку. — Такси? Ага, если можно, то срочно. Адрес? Какой у тебя адрес? — повернулся он к Анне.

Анна с готовностью проговорила адрес. Слушая его, Андреев полез в карман за сигаретами, нетерпеливо переступив с ноги на ногу, и вдруг почва под ним словно провалилась. Выронив телефон и схватив руками пустой воздух, Андреев рухнул на землю возле своей машины, а когда немного пришел в себя, почва снова обрела упругость, но вот его нога…

— Дьяво-ол, — со стоном протянул Андреев, подтягивая к себе совершенно чужую правую ногу. — Как это так?

— Какой кошмар, господи! — всплеснула руками Анна. — Первый раз вижу, чтобы человек вот так вот на ровном месте падал. Что у вас с ногой? Вам больно? Андреев?

«Больно? — подумал Андреев. — Это не то слово — „больно“. Кажется, для описания подобных диких ощущений, когда перед глазами плывут красные пятна, а горло перехватывает настолько, что с трудом можно сделать вдох или выдавить из себя какой-нибудь звук, вообще не существует в человеческом языке слов».

— Больно, — проговорил все-таки он. — Наверное, вывих. Больше ничего он сказать не смог. Только неровно дышал и, морщась, скреб ногтями землю и едва заметный тот коварный бугорок, о который споткнулась его нога. Ногу теперь тронуть вообще нельзя было, потому что повыше щиколотки пульсировала страшная режущая боль.

«А может быть, не вывих, — мелькнуло в голове у Анд. рея, — может быть, перелом».

— Какой-то вы удивительно невезучий сегодня, — проговорила Анна, склоняясь над ним. — Давайте я помогу вам подняться.

«Не надо меня трогать!» — хотел крикнуть Андреев, но вовремя спохватился. Он и так попал в довольно неудобное положение, которое можно было охарактеризовать как комичное, если бы не эта ужасная боль в ноге. Взялся подвезти девушку до дому и такое — сначала палец, потом машина не заводится, то есть — сначала машина не заводится, потом палец, теперь вот нога.

Опираясь на слабую руку Анны, Андреев попытался встать. Это почти у него получилось, но некстати Анна, топчась вокруг, наступила на пострадавшую ногу. Мужественно стиснув зубы, Андреев проглотил ужасающее ругательство и снова рухнул на землю, на этот раз утащив за собой и Анну.

— Извините, — пролепетала Анна, поднимаясь и отряхивая колени.

— Ничего, — прохрипел Андреев, глаза которого от нового приступа боли в ноге в прямом смысле слова лезли на лоб, — вы… ты… ты, Анна, иди домой. У меня уже все прошло. Я сам доберу… доберусь… Где там был мой телефон?

Анна метнулась в сторону, подняла телефон.

— Короткие гудки, — послушав, доложила она. Андреев невнимательно кивнул и кинул телефон в боковой карман пиджака.

«Долго она еще будет тут стоять? — с внезапной злобой подумал он. — Пусть домой катится. Из-за нее все — и палец, и машина, и нога. Черт. Как больно. Как огнем жжет.

Еще немного, и я разревусь от боли и бешенства. Точно разревусь. Но не при ней же!»

— Давайте я помогу подняться, — снова предложила Анна, протягивая руку.

Андреев вздрогнул.

— Нет! — вскрикнул он. — Не надо! Я сам. Потом. Встану. Только с силами соберусь. Иди, пожалуйста.

Анна выпрямилась и в нерешительности остановилась.

— Вам точно никакая помощь не нужна? — осведомилась она.

— Да! Да!

— Так я пойду?

— Да! Да!

Анна пожала плечами и, то и дело оглядываясь, направилась к подъезду. Андреев следил за ней, пока ее худенький силуэт совсем не скрылся в сумерках. Тогда он снова попытался подняться, на этот раз используя в качестве опоры борт собственного автомобиля. На этот раз ему удалось. Стоял он, правда, на одной только ноге, больную вытянув так, будто собирался перешагнуть высокую преграду.

«И дальше что? — кусая губы, подумал Андреев. — Так и стоять, пока такси придет? Да, я же его и не вызвал. Сейчас».

Он снова набрал номер и повторил свой вызов.

— Адрес? — спросил его оператор.

— Сейчас, — сказал Андреев и вдруг понял, что совершенно не помнит тот адрес, который продиктовала ему Анна. Неожиданное падение и ярчайшая вспышка боли просто выбила из его сознания набор букв и цифр, этот адрес составляющий. — Адрес? — повторил Андреев, оглядываясь, — сейчас, сейчас. Здесь такой дом. Большой. Раз, два, три, четыре, пять… Семиэтажный. С колоннами. Колонны только До второго этажа. Два подъезда. А вокруг деревья и лавочки. На лавочках никого нету. И темно. Что?

— Шутить изволите? — металлическим голосом осведомился оператор.

— Какие тут шутки! — вскричал Андреев. — Послушайте у меня машина сломалась, я вывихнул ногу. Гнида, — сказал он, адресуясь к истекающей короткими гудками трубке.

— Извините, — долетел до Андреева тоненький голосок откуда-то из темноты.

Нервы Андреева были взвинчены до предела. Именно этим можно было объяснить тот факт, что отреагировал он на прозвучавшее неожиданно, но невинное в принципе слово «извините» несколько неадекватно, то есть дико вскрикнул, подпрыгнул и, опустившись сразу на обе ноги, был пронзен новым приступом боли и опять упал на землю.

Слезы, которые теперь Андреев был не в состоянии сдерживать, крупными каплями покатились по его лицу. Приступ боли в вывихнутом суставе ноги был так силен, что Андреев некоторое время не мог говорить и не видел ничего вокруг, кроме радужных пятен, плавающих в темноте. А первое, что он увидел, когда зрение вернулось к нему, — встревоженное и побледневшее лицо Анны.

— Извините, — повторила она. — Я почти уже вошла в подъезд и услышала, что вы кричите на кого-то. Я вполне могла бы догадаться, что вы разговариваете по телефону, но из-за всех этих поступков я так разнервничалась, что решила пойти и проверить. Что с вами? Вы плачете?

— Уй… ди, — только и смог выговорить Андреев. Однако Анна не ушла. Напротив, она опустилась на корточки рядом с Андреевым и приобняла его за плечи.

— Плачьте, — неподражаемым голосом профессионального психолога заговорила она. — Плачьте, не стесняясь своих слез. У вас ведь что-то произошло, верно? Из-за этого вы так несдержанны были сегодня — повредили палец, подвернули ногу. Плачьте. Часто бывает так, что надо просто выплеснуть эмоции, и тогда ситуация прояснится для вас. А все, что ни случается в вашей жизни, довольно легко изменить. У каждой проблемы есть причина, по которой она возникла, и поэтому…

Андреев попытался сказать, что единственная его проблема сейчас — это и есть сама Анна, но не смог. Язык еще плохо слушался его, а слезы внезапно вызвали резкий горловой спазм, который Анна приняла за горестное всхлипывание.

— Вот так, так, — удовлетворенно проговорила она. — Полностью расслабьтесь, и пусть все негативные эмоции уйдут.

— Уй… ди, — прохрипел Андреев, справившись со спазмом.

— Вот именно, — закивала Анна, все так же обнимая Андреева за плечи. — Пусть уйдут эмоции. У вас, наверное, проблемы в личной жизни? Да, я понимаю. Ольга — довольно сложный человек, но она в то же время и самый прекрасный и интересный человек из тех, кого я встречала.

Анна говорила что-то еще, но Андреев ее уже не слушал. Боль понемногу отступала, и на смену ей приходил стыд. В такой унизительно-глупой ситуации Андрееву еще никогда не приходилось бывать. Лишенный возможности передвигаться, он находится черт знает где, да еще эти слезы никак не остановятся, текут из ведра, как у сопливого мальчугана, упавшего с забора в крапиву. Да еще девчонка, мнящая себя великим психологом, повисла у него на груди и болтает какую-то чушь. Анна — ее тоже можно понять. Если бы на ваших глазах кто-нибудь выписывал такие умопомрачительные кульбиты, вы бы тоже, наверное, разволновались.

Дрожащей и перепачканной в грязи рукой Андреев кое-как утер слезы. Анна, заметившая перемену в его поведении, замолчала и отодвинулась в сторону.

— Ну? — ласково поинтересовалась она. — Вам уже лучше?

— Да, — хрипло проговорил Андреев, чувствуя во всем теле страшную ломоту и смертельную усталость. — Лучше. Сейчас я вызову такси.

— Нет, — твердо проговорила Анна. — Я не могу вас так отпустить. Сейчас мы поднимемся ко мне и поговорим о том, что вас беспокоит. Вы отдаете себе отчет, что у вас только что была истерика? Это же сильнейшее потрясение для всего организма! Я просто не имею права отпускать вас куда-либо. Я ведь врач!

«А и правда! — внезапно с ужасом подумал Андреев. — Со мной только что истерика случилась. Вот так номер. Первый раз в жизни. Господи, да я совершенно расклеился. А казалось бы, из-за чего? Ну, палец повредил, ну, ногу подвернул, ну, машина не заводится. Бывает такое. Но не все же кучей и сразу?! Черт, ситуация более чем абсурдная, но выход из нее только один. Немного передохну, а потом двину домой. Анна настроена серьезно, она меня не отпустит. Не удивлюсь, если она откажется мне выдать адрес своего дома, чтобы я назвал его оператору круглосуточной службы такси. Не драться же мне с ней на самом деле. Какое глупое положение».

— Поднимайтесь! — Анна протянула ему руку.

— Я сам! — вздрогнув, вскрикнул он и, опираясь о борт автомобиля, кое-как поднялся.

Анна тут же взяла его за руку и повлекла за собою к подъезду.

— Вам необходимо помочь, — говорила она по дороге. — Мой долг — вам помочь. Я должна знать все о сути ваших проблем, чтобы разобраться в них самой и тем самым помочь разобраться вам. Ведь все сегодняшние неудачи и есть естественное продолжение ваших проблем, тех самых, по поводу которых вы ко мне обратились. Пойдемте ко мне. Вы сядете в кресло, я налью вам кофе, и вы расскажете мне все. Мне это очень нужно для моей книги, то есть для того, чтобы сделать соответствующие выводы и помочь вам. Понимаете?

Одуревший от боли и от слишком резкой смены событий Андреев только кивал головой, ничего, впрочем, не понимая. И только тогда, когда Анна, почти взгромоздив его на себя, потащила к подъезду, он понял, что она предлагает ему провести вместе еще некоторое время, и задохнулся от ужаса.

— Нет! — крикнул Андреев, отпрыгивая в сторону. — Не надо!

От неожиданности Анна выпустила его, и он чудом только смог удержаться в вертикальном положении, ухватившись за внезапно выросшую рядом стену дома.

— Не надо, — бормотал Андреев, ковыляя на одной ноге вдоль стены — прочь от подъезда. — Я сам дойду.

— Куда же вы пойдете? — закричала ему вслед Анна. — Сейчас ночь, у вас нога ело… вывихнута, никакой транспорт не ходит, такси вы не вызвали, а ваша машина сломалась.

— Я сам дойду, — стараясь двигаться как можно быстрее, бормотал Андреев. — Мне бы только до проезжей части добраться, и все. Там я левака поймаю и скоро буду как можно дальше отсюда. Черт, эта Анна… Психиатр чертов. Давно знал, что все психиатры ненормальные. Уж лучше я как-нибудь сам с собственными проблемами справлюсь. Моя психика — мои и проблемы. А от Анны проблем даже больше стало. Не она ли вообще их сама создает?

Стена дома внезапно закончилась. Руки Андреева захватили пустоту, ноги подкосились, и, чтобы не упасть, он опустился на корточки.

— Пока мы с вами говорили, — долетел из ночной темноты голосок психиатра, — ворота во двор закрыли. Так всегда делают, чтобы никто лишний не шатался тут. Я сейчас вам открою.

— Не надо! — взвыл Андреев. — Пожалуйста. Иди домой! Позади него застучали шаги. Не делая опасных попыток подняться на ноги, Андреев утвердился на четвереньках и пополз наугад в темноту. Очень скоро он небольно ткнулся лбом в узорчатый металл изгороди и пополз вдоль нее. Изгородь была невысока, что-то около полутора метров, а за ней как понимал Андреев, начиналось свободное пространство избавленное от надоедливой Анны, пространство, где ходят машины, водители которых за небольшие деньги могут увезти Андреева еще дальше. Но о том, чтобы перелезть через узорчатую решетку с его больной ногой, нечего было и думать. Поэтому Андреев пополз вдоль изгороди, надеясь, что когда-нибудь все-таки наткнется на выход.

Торопливых шагов Анны он уже не слышал.

«Сейчас, сейчас, — думал он, лихорадочно работая локтями и коленями. — Дай мне бог уйти отсюда живым. И хорошо, если эта чокнутая меня не догонит».

Тут что-то скрипнуло впереди. Андреев поднял голову и успел заметить, как изгородь, вдруг неестественно изогнувшись, метнулась к нему.

— Мама, — слабым голосом выговорил он.

И уже через секунду получил удар в лоб такой силы, что подлетел на метр от земли, два раза перекувыркнулся в воздухе и шлепнулся на спину.

— Ой, — проникли в его угасающее сознание слова. — А это вы тут были. А я вам калиточку открыла. Ой, я вас ушибла. Простите, я вас не видела. Я же не знала, что вы ползете, а не ходите, как все нормальные люди. Андреев, вы живы?

Приоткрыв глаза, Андреев увидел худосочный женский силуэт, склонившийся над ним. Не имея сил, чтобы бежать, он застонал и прикрыл глаза рукой.

— Одну минутку! — воскликнула Анна, топчась на месте. — Сейчас я помогу вам подняться.

— Нет! — хотел крикнуть Андреев, но было уже поздно.

Суетившаяся вокруг Анна, причитая, споткнулась о его травмированную ногу, и скрученный новым приступом сильнейшей боли Андреев потерял сознание, даже не успев застонать.

* * *

Кабинка таксофона была тесной даже для одного, а уж вдвоем с грузным Витей Антону в кабинке было и вовсе невыносимо, но снаружи не в меру развеселившегося после происшествия с продавщицей пирожков Витю оставлять было опасно. Тем более что правая рука Вити была прочно прикована милицейскими наручниками к левой руке Антона. Притиснутый к аппарату Антон сунул в прорезь телефонную карту, снял трубку и набрал номер мобильного господина Полуцутикова.

— Алло! — ответил вскоре господин Полуцутиков. — Слушаю.

— Это я, — пропыхтел Антон, — мне срочно деньги нужны.

— А, это ты. Говори быстрее, а то я занят. Мой иностранный инвестор после своих приключений в милиции. Ну, я тебе рассказывал — решил постигать загадочную русскую душу. Так что я теперь провожу практическое задание на тему «Общение с продавцами в магазинах».

— А ты-то откуда про загадочную русскую душу знаешь? — И удивился Антон. — Ты же сам не местный.

— Мало я с тобой общался? — ответил Полуцутиков. — Ладно, говори, чего хотел.

Антон открыл рот, чтобы начать речь, но ничего сказать не смог, потому что Витя, беспокойно заворочавшись, так двинул своей фундаментальной спиной Антона в бок, что тот врезался носом в телефонный диск.

— Алло? — крикнул господин Полуцутиков. — Ну, чего ты там? Уснул?

— Отвесить мне, пожалуйста, килограмм колбасы, — ворвался в динамик мягкий, по импортному грассирующий голос. — Сама ты мымра. И полкило сыра швейцарского. Пошла на хрен. И две бутылки лимонада.

— Да нет! — воскликнул Полуцутиков, обращаясь явно не к Антону. — Не так! «Сама ты мымра» надо отвечать, когда тебе говорят — «У нас нет колбасы, у нас парфюмерный отдел». А фразой «пошла на хрен» рекомендуется заканчивать разговор. Чего ты путаешь? Смотри в разговорник.

Антон наконец сумел перевести дыхание и отлепить свой нос от телефона.

— Алло, — прохрипел он в трубку. — Ты с кем?

— Я ж говорю, с инвестором своим. Который русскую душу постигает. Так что у тебя?

— Мне деньги нужны, — сказал Антон.

— Зачем? Я же тебе сегодня только давал.

— Закончились, — хрипнул Антон, охнув, потому что Витя высунул руку из кабинки и схватил проходящего мимо мужчину за полу плаща.

— Ну ты даешь. Аппетиты у тебя, надо сказать, растут. Не «две бутылки молока и одну булку белого пшеничного хлеба», а «два молока и один хлеб». Это я не тебе. Зачем деньги-то?

— Извините, он случайно. Отпусти плащ, придурок, в морду дам!

— За что? Антон, ты…

— Да не тебе я! — крикнул Антон, пытаясь пнуть под зад притиснутого к себе Витю, чтобы тот отпустил перепуганного прохожего. — Я тоже долго не могу разговаривать. Короче, дай мне денег! Ты где сейчас находишься? Я подъеду.

— В супермаркете, — прозвучало из трубки.

— В каком супермаркете?

— В супермаркете ни в коем случае нельзя сдавать свою сумку в камеру хранения. А если охрана возникать будет, сказать: «Чего ты, падла, залупаешься? Да у меня в сумке товару на сумму в два раза большую, чем та, которую ты за год заработать сможешь!» Ладно. Антон! Антон! Куда ты опять пропал?

— Я не пропал. Ты про какой супермаркет? Да я не тебе. Это ты ерунду несешь про плащ какой-то.

— Погоди. Так где ты все-таки находишься?

— В ресторане.

— «THE BEST OFF»?

— А?

— В том ресторане, который ты купил?

— Ну да, а где же еще. Зачем тебе бабки?

— Долго объяснять, — проговорил Антон, который, вывернув шею, с отчаянием наблюдал за тем, как Витя, не обращая внимания на проходящих мимо кабинки таксофона людей, исследует те места собственного тела, которые вовсе не принято прилюдно исследовать. — Долго объяснять, говорю.

— Нет уж, ты объясни, — возразил на это господин Полуцутиков. — Мне для тебя ничего не жалко, но я тут у других бизнесменов научился, что каждую копейку надо беречь. Может быть, тебе на ерунду какую-нибудь надо — на книжки, например. Или, напротив, на какое-нибудь стоящее дело — типа выпить.

— Не на книжки, — выкрикнул Антон, лягая увлекшегося анатомией своего тела Витю. — И не на выпивку. На другое.

— Что ж ты, сволочь, делаешь!

— Не понял?

— Я не тебе. «Что ж ты, сволочь, делаешь! Если вместе с сосисками свой палец взвесил, тогда и палец отрубай, гад, и в пакет мне ложи». Записал? Не тебе, Антон. Так на что, ты говоришь, бабки тебе нужны?

— Помнишь того идиота, с которым я к тебе приходил?

— Ты все еще от него не избавился? — удивился господин Полуцутиков. — Почему?

— Сам не знаю, — стиснув зубы, невнятно ответил Антон. — Надоел он мне хуже не знаю чего. А просто бросить не могу. Я же его типа приручил. А я слышал, если кого приручишь, то тогда ты за этого прирученного в ответе.

— Телевизор надо меньше смотреть, — посоветовал господин Полуцутиков. — Меньше всякой дряни нахватаешься Просто оставь его где-нибудь, а сам убеги.

— Я так и сделал, — едва не плача, сказал Антон, — убегал проходными дворами и нос к носу с ним столкнулся. Он тоже убегал. От милиции. И притом теперь мы с ним крепко связаны. То есть скованы.

— Как это? — насторожился господин Полуцутиков. — Перемещение между мирами тебя, конечно, изменило, но не настолько же. И потом, ты, кажется, в Анну был влюблен.

— Да я не в этом смысле! — воскликнул Антон. — Нас менты хотели поластать. Наручниками сковали, а мы убежали. Сейчас уже стемнело, так что никто ничего особо подозрительного заметить не может. Мы просто идем и за руки держимся.

Господин Полуцутиков захохотал.

— Представляю себе парочку! — сказал он.

— Так вот, мне нужны деньги, чтобы этого мальчика Витю в психушку сдать или в дом престарелых.

— Или в детский сад, — хихикнул Полуцутиков.

— Или в детский… черт. Его туда не примут, по габаритам не пройдет. У него же документов нет, так я, чтобы без всякой волокиты, просто деньги врачам суну, его и возьмут. Так мы идем к тебе. Ты пока поищи напильник или еще что-нибудь, чем наручники распиливать. Ладно?

— А если денег, чтобы расплатиться, не хватит, говори: «Считай правильно, залупа, а мозги мне не канифоль! Где директор магазина, ворюга?» Это я опять не тебе. Конечно, приходи. Только ты это… Чтобы без приключений обошлось, возьми такси, а Роман расплатится на входе. Своими пускай расплатится. Он тебе должен, к тому же распух весь от взяток, падла.

— Ага, — озабоченно проговорил Антон. — Жди. Надень шорты, дурак, люди же смотрят!

— А?

— Да не тебе я.

* * *

Полковник Ухов только что вернулся с обхода помещения вверенного под его начало РУВД и находился в пресквернейшем настроении, причиной которого был по большей мере результат осмотра «обезьянника». Как полковник ни крепился перед осмотром камеры, где, как он знал, постоянно проживал важный свидетель Ленчик, все-таки увиденное выбило его из колеи.

Мало того что Ленчик за несколько минут до посещения Ухова готовил себе ужин, вследствие чего провонял весь подвал гарью прогорклой свинины, так еще и за цветастой ширмой появился теперь маленький черно-белый телевизор, и «обезьянник» теперь являл собою филиал самой обычной коммунальной комнаты. Ленчик в трусах и домашних тапочках лежал на нарах, укрывшись газетой, пожирал ужин и громогласно болел за команду «Динамо», которую полковник не переваривал, с детства уважая команду «Спартак». Кроме того, за ширмой находились двое бомжей, задержанных за нахождение в общественном месте в нетрезвом виде. Бомжи, естественно, были безобразно пьяны, угощались предоставленной хлебосольным Ленчиком свининой, смотрели телевизор и вели себя так, будто пребывали не в камере, а у себя дома.

На грозный рык полковника:

— А эти что здесь делают? — важный свидетель нисколько не смутился и спокойно ответил:

— А они ко мне в гости зашли. Как же это, я ужинаю, а они пусть голодными сидят?

Полковник Ухов выругался, покинул «обезьянник», крепко хлопнув решетчатой дверью, и сделал строгий выговор за бардак ни в чем не повинному дежурному. После чего, нисколько не успокоившись, Ухов вернулся к себе в кабинет, нахамив по дороге уборщице и попавшимся под горячую руку сотрудникам Елину, Галыбко и Ефремову, потом позвонил жене, без всяких на то причин обозвал ее дурой и дармоед, кой, велел позвать к телефону свою совершеннолетнюю дочь назвал дурой и ее и в конце разговора предупредил, что голову снимет с плеч, если она принесет в подоле, забыв, впрочем, вследствие своего дурного настроения, что дочь уже второй год как замужем и уже два раза вполне законным образом приносила в подоле — один раз мальчика, второй раз девочку.

Положив телефонную трубку, Ухов сел подписывать ежемесячные отчеты, но перепутал официальные бумаги одну с другой, сломал карандаш, плюнул в пепельницу, снова снял трубку и по внутренней связи вызвал капитана Ряхина.

Явился капитан Ряхин, бледный в предчувствии нагоняя, но настроенный отражать атаки начальства.

— Здравия желаю, — с порога отчеканил капитан.

— И тебе того же, — пробурчал полковник Ухов, — садись.

Капитан Ряхин присел на краешек стула.

— Ну, как дела идут? — осведомился полковник. — Меня интересует, когда отпадет необходимость в этом твоем экстрасенсорном выродке Ленчике? Ты знаешь, что он устроил из нашего образцово-показательного «обезьянника»?

— Что? — поинтересовался Ряхин.

— Бардак! — рявкнул полковник. — И помойку! Задержанные, как на постоялом дворе, мясо жрут и телевизор смотрят. От кого, от кого, а от тебя, Ряхин, я такого вопиющего нарушения дисциплины не ожидал! Позор! А если комиссия нагрянет с проверкой? Ты не думай, я тебя прикрывать не буду!

— Поселение свидетеля Ленчика на проживание в «обезьяннике» всецело одобрено начальством в вашем лице полковника Ухова, — хмуро ответил Ряхин.

— Я вынужден был пойти на эти меры всецело в целях следствия, — парировал полковник. — И при условии, что это самое следствие будет в самые кратчайшие сроки закончено! А вы… какие у вас результаты?

Капитан Ряхин медленно поднялся со стула и, щелкнув каблуками, вытянул руки по швам.

— Результаты, — негромко, но вместе с тем очень внушительно выговорил он, — имеют место быть впечатляющими. Налицо, — договорил капитан, еще понизив голос, — налицо крупный заговор, раскрытием которого наша милиция укрепит свою репутацию как действительно силовой структуры.

Полковник Ухов осекся.

— То есть? — переспросил он.

Ряхин слово в слово повторил все, что сказал ранее, и добавил еще:

— По моему личному профессиональному мнению, в заговоре замешаны структуры ФСБ, которые преступно используют данные им государством полномочия для совершения преступлений.

Мясистое лицо Ухова вытянулось. Он порывисто поднялся с места, взмахнул руками, словно хотел выразить что-то невыразимое, и снова опустился в кресло.

— Поясни, — шепотом попросил он.

— Поясняю, — заговорил Ряхин. — Расследуя похищение из городской клинической больницы номер один мертвого тела, неизвестно кому принадлежащего, я вышел на одного из свидетелей преступления — охранника Ленчика. Во время снятия показаний на территорию больницы, где происходило снятие показаний, проникли двое неопознанных объектов, представились сотрудниками Федеральной Службы Безопасности и предъявили полностью подтверждающие это документы. Пока я находился в процессе изучения вышеозначенных документов, неопознанные объекты попытались похитить важного свидетеля охранника Ленчика. Открыв преследование, я открыл предупредительный огонь в воздух, но не попал, потому что у меня не было патронов Тем не менее беззаконное похищение мне удалось предотвратить, хотя свидетель Ленчик получил тяжелую психическую травму, выражающуюся в боязни появляться в неохраняемом милицией пространстве.

Ухов открыл рот и оглянулся по сторонам, хотя в кабинете, кроме него и капитана, никого не было.

— Далее, — продолжал капитан Ряхин. — Сопоставив факты вышеизложенного факта и факт побега при странных обстоятельствах другого важного свидетеля — сторожа Семенова, я путем оговоренных в Уставе умозаключений дошел до предположения, предполагающего не побег свидетеля сторожа Семенова, а его похищение.

— Ты хочешь сказать, — хриплым шепотом проговорил полковник Ухов, — что Семенова похитили эти твои из ФСБ?

— Так точно, — отчеканил капитан Ряхин, наслаждаясь произведенным на полковника эффектом. — Но и это еще не все, — тоном опытного коммивояжера добавил он.

— Что еще?

— Сегодня ко мне поступил сигнал от сознательных горожан нашего города о том, что на улицах нашего города имела место быть погоня двух неопознанных объектов за одним неопознанным объектом. Описание этих неопознанных объектов и тех неопознанных объектов, что я видел в больнице при похищении, полностью совпадает, из чего я, опять же путем оговоренных в Уставе умозаключений, вывел следующее: сотрудники ФСБ продолжают свою непонятную преступную деятельность. Не исключено, что тем неопознанным объектом, за которым они гнались в погоне, является свидетель Семенов, которого наши специалисты до сих пор не могут найти.

— Да-да, — потирая ладонью лоб, пробормотал Ухов. — Я слышал об этом случае. Двое каких-то в черных костюмах гнались за мужиком по проезжей части. Авария, а потом какой-то бред о том, что один из этих черных попал под грузовик, а другой его высвободил, голыми руками подняв грузовик и протащив его несколько метров. После чего оба как ни в чем не бывало продолжили погоню.

— Так точно, — щелкнул каблуками капитан Ряхин.

— Н-ну, а может быть, этот случай к вашему расследованию не имеет никакого отношения? — предположил полковник.

— Имеет, — твердо ответил капитан. — Самое прямое. Неопознанные объекты с улицы и неопознанные объекты из больницы — одни и те же неопознанные объекты. Точно.

— Н-да, — протянул полковник Ухов и не нашелся больше, что сказать.

— Сотрудники ФСБ готовят преступный заговор, направленный на преступление!

Капитан Ряхин замолчал. Ухов снова поднялся на ноги, в задумчивости прошел несколько шагов и на середине комнаты остановился.

— Ты это… — забормотал он, повернувшись к Ряхину. — Ты меня это… не впутывай. ФСБ, конечно, никакой не заговор готовит, а проводит операцию.

— Направленную на преступление, — закруглил Ряхин.

— Какое, к черту, престу… Ты вот что… — Полковник заложил руки в карманы, качнулся на каблуках и, пряча глаза, проговорил: — Слушай, Виталя. Ты бы это, ети твою бабушку в тульский самовар, не совался бы куда не надо. Знаешь, себе дороже. Заговор или не заговор. Наше дело — ловить криминальных элементов, а не путаться в политику. Так вот я тебе приказываю — не лезь. Забудь про ФСБ и чеканутого этого Ленчика выгони в три шеи из «обезьянника».

— В таком случае он подвергнется вторичному похищению.

— И пускай! — махнул рукой полковник. — Пускай его похищают. ФСБ — это… — Он указал пальцем в аккуратно побеленный потолок. — Там лучше знают, кого похищать, а кого не надо. — И Ухов снова указал на потолок.

И без того круглые глаза капитана Ряхина еще больше округлились. Много лет он ждал именно такого дела — запутанного, таинственного, могущего вылиться в большой и громкий скандал с обличением и торжеством справедливости в конце, а сейчас его непосредственный начальник требует немедленного прекращения этого дела. Подобный поворот событий никак не укладывался в сознании капитана.

— У тебя какое важнейшее на сегодняшний квартал дело? — спросил полковник Ухов и, не дожидаясь ответа, сказал сам: — Разобраться с нашествием крыс на рекламное агентство «Попкорн». Мне адвокаты Андреева телефон оборвали, и иностранный инвестор от Гарика Полуцутикова каждый день почти шляется.

Ряхин выждал паузу и проговорил:

— Я опросил сотрудников рекламного агентства «Попкорн». В день нашествия крыс они видели близ помещения агентства двух неопознанных объектов, которые по описанию точно совпадают с неопознанными объектами из больницы и неопознанными объектами с улицы, где была погоня и авария.

Полковник Ухов обмяк.

Он вернулся за свой стол, устало опустился в кресло, подпер голову руками и уставился вниз на поверхность стола подозрительно и враждебно.

— Так, значит… — упавшим голосом проговорил он.

— Преступная деятельность преступников из Федеральной Службы Безопасности зашла слишком далеко, — заговорил снова капитан Ряхин. — Наш долг предотвратить это!

Полковник Ухов страдальчески сморщился и поднял глаза на капитана. Твердо сжатые губы и сведенные на переносице брови Ряхина ясно давали понять полковнику, что от расследования приглянувшегося ему дела капитан не отстанет даже под страхом смертной казни.

— Наш долг — предотвратить преступную вседозволенность тех, кто пользуется привилегиями секретных агентов, не являясь секретными агентами на самом деле, то есть не выполняя обязанности защитника граждан от всяческой угрозы, — голосом торжественным и громким объявил капитан. — Я убежден в том, что мы стоим на пороге раскрытия самого скандального заговора, заговора в высших эшелонах безопасности страны. Наш долг — предостеречь. Потому что, если мы не сделаем это сейчас, потом может быть поздно. Сотрудники ФСБ, и заговорщики в том числе, и так имеют много возможностей для своей деятельности. Кто знает, может быть, сейчас они подслушивают наш разговор через установленные в кабинете подслушивающие устройства. В специальной литературе я читал, что подслушивающие устройства чаше всего устанавливают в малодоступных местах помещения — в люстрах, например.

Ужас отразился на лице полковника Ухова. Он вскочил с кресла, принял стойку «смирно» и, глядя на мирно поблескивающие плафоны кабинетной люстры, отрапортовал:

— Ничего такого я здесь не слышал, поскольку, несмотря на фамилию, страдаю болезнью этого органа.

Капитан Ряхин прокашлялся. Ухов опомнился и сел.

— То, что я говорил, — сказал капитан, — я говорил к примеру. В вашем кабинете нет никаких подслушивающих устройств, потому что я сегодня утром провел санкционированную проверку.

Полковник шумно выдохнул и спросил:

— Кто же давал санкции?

— А вы.

— Я?!! — поразился полковник и мысленно проклял свою привычку подписывать служебные бумаги, не глядя. — Где?

Он с грохотом отодвинул ящик своего письменного стола, порылся в бумагах и скоро достал искомую.

— Вот, — отирая с лица струящийся пот, прочитал он. — «Настоящим прошу разрешения провести проверку на предмет обнаружения подслушивающих устройств, установленных преступниками из Федеральной Службы Безопасности. Капитан Ряхин. Подпись — полковник Ухов».

Узнав собственную залихватскую подпись, Ухов посерел и, мигом разорвав бумажку, обрывки свалил в пепельницу и поджег. Затем откинулся на спинку кресла и положил дрожащую руку на левую сторону груди.

— Убьешь ты меня, Ряхин, — глухо простонал полковник. — Свободен. Иди. И с подобными докладами больше не входи ко мне. Уволить тебя, что ли, от греха подальше? — добавил он.

— Увольняйте! — твердо ответил капитан Ряхин, ради исключительного случая позабыв о правилах субординации. — Расследование этого дела я не оставлю никогда!

— Пошел вон!

Чеканя шаг, капитан Ряхин вышел вон.

* * *

Когда Андреев пришел в себя, было уже утро. Ужасно болела голова, и, может быть, поэтому произошедшие вчера события представлялись теперь чем-то вроде просмотренного накануне неприятного фильма с давно знакомыми актерами.

«Авария на глазах у съемочной группы, — касаясь горячей головы дрожащими пальцами, вспоминал Андреев, — женщина, которую я сбил. Психоаналитик. Подвез до дома. Нога подвернулась, палец прищемил. Машина сломалась. Скрипучие ворота, очень больно. А потом? Потерял сознание. А сейчас где я?»

Он оглядел комнату, в которой находился. Низкий, широкий и очень мягкий диван с белоснежным покрывалом. На этом диване, очнувшись, и ощутил себя Андреев. Кремовые обои, плотные коричневые шторы, при взгляде на которые казалось, что сейчас вовсе не утро, а поздний вечер. Какие-то неясные картины на стенах, глубокие кресла и маленький столик, на котором ничего нет. Дверь закрыта. Андреев был в комнате один.

— Где я? — вслух проговорил он сам себе. — Надо думать, у нее дома. У этой, как ее, Анны.

В ту секунду, когда эта мысль полностью овладела его сознанием, Андреев подскочил на диване и пошарил вокруг себя в поисках одежды.

— Надо валить отсюда, — пробормотал он. — Эта психиатр сама какая-то психическая. Есть же такие люди, которые сами по себе притягивают несчастья, вот и она. Сначала я сбил ее, а потом на меня обрушился целый водопад всякого такого.

Тут Андреев замолчал. В его мозгу слабо забрезжила картинка: Анна тащит его вверх по лестнице, пыхтя и изгибаясь под тяжестью его тела. А он, Андреев, урывками приходя в сознание, стонет:

— Отпусти меня, я сам домой пойду.

— Не могу, — говорит Анна, — я взялась лечить вас и я вас вылечу. Мне просто нужно посмотреть, как вы ведете себя в экстремальных ситуациях.

Андреев передернул плечами, стащил с себя покрывало и обнаружил, что полностью обнажен — даже трусов не было.

— Не исключено, что она сама эти самые экстремальные ситуации подстроила. Черт, думал, если я к психоаналитику обращусь, проблемы мои решатся, а мне только хуже стало. Дома не ночевал. Как теперь жене объяснять?

Мелодичный звон заставил Андреева вздрогнуть. Узнав мелодию звонка собственного мобильника, Андреев мгновенно и обильно покрылся потом. Спрыгнув с дивана, он впопыхах наступил на поврежденную ногу, взвыл и покатился по полу, опрокинув столик и, ко всему прочему, крепко ушибив подбородок.

— Чесать мой лысый череп синим хреном, — прохрипел он, готовя более серьезную ненормативную синтаксическую конструкцию, и осекся, заметив под диваном свои брюки и, кажется, что-то еще.

На карачках он вернулся к дивану, вытащил из-под него одежду, нащупал в кармане брюк трезвонящий мобильник и извлек его на свет как раз тогда, когда он замолчал.

— Жена, — облизнув пересохшие губы, предположил Андреев. — Сердцем чую, что она. И что я ей скажу?

Телефон зазвонил снова. На этот раз очень долго Андреев не брал трубку, мысленно готовя оправдательные аргументы, но так ничего и не придумал. Наконец, решившись, он поднял телефон, нажал на кнопочку и тут же услышал в динамиках голос жены Нины, звучавший очень взволнованно:

— Алло!

Андреев хотел ответить, но от волнения закашлялся и не смог.

— Андрей? — проговорила Нина. — Привет. Ты что, спишь?!

Андреев снова смешался. Очевидно, это было так хорошо понятно даже для Нины, находящейся в данный момент на другом конце города, что она прямо спросила:

— Ты что, подыскиваешь ответ для меня?

— Не сплю уже, — запоздало сказал Андреев, — проснулся. А ты что звонишь?

— Как это что? — очень удивилась Нина. — Во-первых, ты дома не ночевал. Ты где был? А во-вторых, ты разве забыл? Мы вчера договаривались, что ты подвезешь меня с подругой в центр, когда поедешь в контору. А ты на ночь не приехал. Я думала, позвонишь, ты не звонил. Сама тебе звонила, никто не отвечал. Я уже думала, что-то случилось. Ждала, вдруг ты с минуты на минуту приедешь. А тебя все нет и нет. Очень на тебя не похоже, обещать и не выполнить. Андрей, ты меня слышишь? Что случилось? Андреев молчал, придумывая слова.

— С-случилось, — с усилием выговорил он. — Я вчера… Знаешь, машина у меня сломалась, а сам я подвернул ногу.

Он выпалил все это торопливой скороговоркой, и неудивительно, что такой ряд причин показался Нине простой отговоркой. К тому же она ощутила, что Андреев скован и словно сконфужен, будто чувствует за собой какую-то вину.

— Что еще случилось? — поинтересовалась Нина.

— То есть? — уловив в ее голосе иронию, переспросил Андреев.

— Кроме того, что ты подвернул ногу и у тебя сломалась машина, что еще случилось?

— Ты что, мне не веришь? — с полувопросительной интонацией проговорил Андреев.

Нина помолчала.

— Нет, — все-таки сказала она.

— Ну, — продолжал Андреев, — еще я палец себе прищемил.

— Чем?

— Не знаю, — вздохнул он. — Какой-то дрянью.

— Послушай, — сказала Нина, и Андреев почувствовал, . что она всерьез рассержена. — Ты что, издеваешься? Или серьезно?

— Вполне серьезно, — ответил Андреев вполне серьезно. Нина шумно перевела дух.

— Ну ладно, — снова заговорила она. — Человек подвернул ногу, прищемил палец, и у него сломалась машина. Ничего сверхъестественного тут нет. Со всеми может случиться. Но почему этот человек не позвонил и не предупредил? Почему ты не позвонил мне? И не предупредил? Между прочим, я смогла бы приехать к тебе и увезти домой. Если твои травмы настолько серьезны, как ты говоришь.

— Не мог позвонить, — сказал Андреев с искренним сожалением в голосе. — Я, понимаешь, так умаялся, что тут же заснул. Провалился в сон. Выпил только полбутылки коньяка, чтобы немного унять боль, и заснул. Мне и сейчас еще плохо. Нога болит и башка.

— Это означает, что домой ты не собираешься?

— Как это не собираюсь?! — возмутился Андреев. — Я собираюсь. Я прямо сейчас вот пойду.

— У тебя же нога сломана!

— Сяду в машину.

— Она же не заводится! — закричала Нина.

— Вызову такси! — закричал в ответ Андреев. — По телефону! Наберу номер и вызову!

— Ты же палец прищемил!

— Ты издеваешься?

— Я? — изумилась Нина.

Дверь комнаты, в которой находился Андреев, открылась. На пороге показалась Анна. При виде ее Андреев едва не потерял сознание. Одета Анна была в строгий деловой костюм, покрытый впереди длинным белым передником, а на вытянутых руках несла поднос, где помещался кофейник и две маленькие чашечки.

— Проснулся? — ласково поинтересовалась Анна, не обращая никакого внимания на то, что Андреев был гол. — Хочешь кофе?

Было слышно, как Нина ахнула и закашлялась. Надо полагать, от неожиданности.

— Ты… что… кто? — деревянным голосом спросил Андреев.

— Кто это? — взвизгнула Нина.

— Что… кто? — глупо переспросил Андреев.

— С кем ты там?!! — завопила Нина. — Кто собирается поить тебя кофе?!!

— Понимаешь, — торопливо начал Андреев, — у меня сначала сломалась машина. Ну, я тебе говорил. Потом…

— Перестань! — выкрикнула Нина. — Машина, палец, подвернутая нога. Как я сразу не догадалась, что это все липа. Да и придумано так неумно. Мог бы что-нибудь поинтереснее сочинить. Ты же все-таки почти мэр. Кандидат на пост то есть. Тебе еще сколько избирателям врать придется. Хоть бы лучше тренировался!

— Я ничего не сочинял! — вякнул Андреев, но ему не дали договорить.

— Ты давно с ней знаком?! — кричала Нина уже без перерыва. — Это что, развлечение или как? Или ты ей обещал долгие годы счастливого замужества? Я давно замечала, что надоела тебе! Бабник! Разведусь, черт тебя дери! Забыл о нашем брачном контракте? Половина твоего состояния ко мне отойдет! По миру пущу, козла!

— Нина…

— А кто она? Просто интересно? Какая-нибудь девочка из деревни? Приехала искать работу, а добрый директор престижной и преуспевающей рекламной фирмы ее взял и пригрел?

— Ты не понимаешь.

— Что я не понимаю?! Что я не понимаю?!

— А с кем это ты, дорогой, по телефону говоришь? — как ни в чем не бывало спросила Анна, ставя поднос на стол.

Андреев свирепо глянул на нее и замахал рукой.

— Молчу, молчу. — Она налила себе кофе, уселась в кресло. Потом пристально посмотрела на Андреева, по пылающему лицу которого ручьями тек пот, покачала головой и вкрадчиво проговорила: — Какой ты горячий. Прямо огненный.

— Бесстыдник! — немедленно взвыла трубка в руке Андреева голосом его супруги. — Что она там тебе говорит?

— По-моему, тебе нужно расслабиться, — продолжала Анна. Она отпила глоток кофе, откинулась на спинку кресла и издала томный вздох: — Обожаю это по утрам.

— Ну хватит! — Нина расплакалась. — Идиот. Могли бы и дождаться конца разговора. Готовь денежки, Андреев, Буду с тобой разводиться.

И повесила трубку.

— Что ты наделала? — уронив телефон на пол, проговорил Андреев. — Что ты наделала?

— А что? — удивилась Анна. — Вошла и предложила тебе кофе. Ничего такого я не делала.

— Зачем ты меня к себе затащила?

— Не бросать же тебя одного на улице беззащитного. Лучше выпей кофе и успокойся.

Андреев, находясь еще под впечатлением телефонного разговора, машинально протянул руку к столику, взял чашечку, отхлебнул глоток, выпучил глаза, раскрыл рот, посинел лицом и задергался на полу, отплевываясь.

— Это что такое? — прохрипел он.

— Это я соль подсыпала, — спокойно объяснила Анна. — А также перец и уксус. Успокойся. Дыши ровнее. Садись вот в кресло, хватит на полу валяться. Сейчас я тебе помогу.

Она подняла слабо сопротивлявшегося Андреева за руку и усадила его в кресло, откуда он тотчас вскочил.

— Дура! — завопил он, держась за голый зад. — Это что за…

— Осторожно! — предупредила Анна. — Не наступи на свою поврежденную но…

— А-а-а! — заорал Андреев, вот именно, наступив, и рухнул на пол.

— Это была подушечка для иголок, — пояснила Анна. — Естественно, с иголками.

— А-а-а!!!

— Ну ладно, — проговорила Анна, — я думаю, достаточно.

И достала из кармана блузки маленький пистолет с навинченным на ствол глушителем. Андреев затих на полу, обезумевшими глазами следя за ее движениями.

Анна уже взвела курок, как вдруг неожиданная мысль заставила ее остановиться.

«Заказ был на мучительную смерть, — подумала она. — Жертва порядочно помучилась. И физически, и морально. Хватит. А может быть, еще не хватит? Денег-то мне заплатили очень много. Пристрелю я его, а заказчик скажет, что я не так исполнила его заказ. Нет, уж лучше сначала проконсультироваться. Да, такого заказчика я еще в жизни не встречала. Но в конце концов, кто платит, тот и заказывает музыку. Погожу пока. Тем более что этот Полуцутиков в записке требовал, чтобы я представила ему отчет. И номер своего мобильного оставлял».

Она поднялась с кресла, положила в карман пистолет, прихватила мобильный телефон, одежду Андреева и вышла, тщательно заперев за собой дверь.

* * *

Сопровождаемый безмолвно следующим позади конвоиром, которого Никита так и не успел разглядеть, потому что не поворачивал головы, опасаясь приставленного к боку ножа, он вышел на улицу.

У самого входа в бар стоял, въехав одним колесом на бордюр тротуара, красный джип «Чероки» с «лыжами» на крыше, так называемый семейный джип. Получив легкий толчок лезвием ножа, Никита уяснил и направление, в котором ему надлежало двигаться, — прямиком к джипу. Он прошел еще несколько шагов, дверца автомобиля призывно распахнулась. Никита наклонился, чтобы разглядеть того, кто открыл дверцу, но тут же получил сильный удар в спину и влетел в салон, коленями ударившись о подножки, а лбом о ствол пистолета, за рукоять которого держался сидевший на заднем сиденье Тампакс.

— Йоп-с, — только и выговорил Никита.

Снова хлопнула дверца. Никита за своей спиной услышал чье-то дыхание, а потом голос:

— Сидел, понимаешь, в баре и бухал. Я его только перышком щекотнул и привел, как барана на привязи. Оружия у него нет, я обыскал.

«А это мой конвоир», — догадался Никита.

— Привет, — широко улыбнулся Тампакс, убрал пистолет и немного отодвинулся назад, чтобы удобнее было Никиту рассматривать.

— А ты приоделся, — проговорил Тампакс. — Серьезно выглядишь. На мои бабки?

Никита кивнул. Он осторожно повернулся назад, чтобы увидеть наконец-то того, кто приволок его в эту машину. Рядом с ним на заднем сиденье сидел худой костистый человек, бритый наголо, с лицом словно до крайности истощенным и узкими, как у монголоида, недобрыми глазами.

— Это Бурят, — представил Тампакс Никите его недавнего конвоира. — Ловко он тебя выцепил из кабака? Никто ничего и не заметил.

— Да, — сказал Никита. — Ловко.

Тампакс покрутил головой, будто ответ Никиты его удивил, и скомандовал шоферу:

— Поехали.

Машина тронулась. Несколько минут ехали в полной тишине. Тампакс беззастенчиво разглядывал Никиту, а Никита старался на Тампакса не смотреть, как-то неловко было. Бурят равнодушно глядел в окошко на проплывающие мимо огни вечернего города. Ехать втроем на заднем сиденье было очень неудобно. Да и осознание того, что у сидящего справа в кармане пистолет, а у сидящего слева по меньшей мере нож, оптимизма Никите не прибавляло.

— Ну рассказывай, — проговорил неожиданно Тампакс.

— Что? — встрепенулся Никита.

— О себе, — кратко пояснил Тампакс. — Понимаешь, когда мы с тобой познакомились, я думал, что тебя Андреев прислал. А выяснилось, что Андреев о тебе и слыхом не слыхивал. Выходит, ты сам по себе. Кстати, как ты проник в мою сауну? Там же везде охрана и халдеи.

— Да так, — пожал плечами Никита. — Бежал, бежал и…

— Бежал? Убегал, что ли, от кого?

— Ага.

— От ментов?

— Ага, — сказал снова Никита, решив, что незачем пересказывать Тампаксу все подробности той ужасной погони, в результате которой Никита и оказался в злосчастной сауне.

— Так, постой, — нахмурился Тампакс. — Ты что, случайно ко мне попал?

— Ага.

— Валить его надо, — подал голос Бурят. — Я же говорил — фраер какой-то залетный. А ты, Тампакс, совсем хватку потерял. Левого мужика баблом загрузил, да еще и информацию выдал такую, что… Какой он киллер? Он даже и не похож на киллера. Обычный гастролер. Беспределыцик к тому же. Ты зачем, гад, банк грабанул? Он на нашей территории — банк! Мы — его крыша. А ты взял и влез. Главное — у тебя же бабки были! Чего ты пакостишь-то?

— Да я случайно, — ляпнул Никита первое, что пришло ему в голову. — Мне размяться надо было. А как вы так быстро узнали про…

— Размяться? — удивился Тампакс. — Странный ты парень. А про ограбление мы узнали, потому что девка-кассирша успела ногой кнопку сигнализации ткнуть. А сигнал не в ментовку пошел, а ко мне, в ту же сауну. Банк, который ты грабанул, — наш банк. Мы его и охраняем сами. Ну ладно. И так ты уже знаешь слишком много. Говори, кто ты и откуда?

— И с кем банк брал? — вставил Бурят. — Девка сказала что вас там двое было.

Никита промолчал. Конечно, ему было страшно, так как он понимал, что беззащитен перед двумя вооруженными людьми, но и выдавать своего нового приятеля, бывшего священнослужителя, тоже не хотелось.

— Значит, друзей не выдаем, — перехватил нить разговора Тампакс, — значит, мы честные парни. Та-ак. Бурят!

— Слушаюсь! — откликнулся Бурят и достал из кармана десантный нож, размером и формой напоминающий кавалерийскую шашку.

— Банк грабил вместе с отцом Пафнутием, — поспешно проговорил Никита. — Он же — батюшка Вася.

Бурят переглянулся с Тампаксом и спрятал нож.

— Дальше, — потребовал Тампакс.

— Что дальше?

— Пацанов, с которыми дружбу водишь, называй, — пояснил Тампакс.

Никита припомнил тот момент, когда он, сидя в баре, пытался путем размышлений и умозаключений выяснить, кто же он на самом деле — бандит или нет. Кажется, тогда какие-то кликухи всплывали в его памяти.

— Пушкин, — неуверенно проговорил Никита. — Гоголь и Бестужев-Марлинский.

— Оба-на, — сказал Тампакс, — не знаю таких.

— А я вроде бы слышал где-то что-то, — сказал Бурят. — Но точно не помню. Врать не буду.

— Ага, — утвердился в своем мнении Тампакс, — значит, я правильно угадал, что ты и твоя бригада — не местные.

— Не местные, — не стал спорить Никита.

— Да-а-а, — с деланным сожалением вздохнул Бурят. — Все-таки придется фраера мочить. Бабки закрысил, информацию, которую не должен был получать, получил. Да еще и наш банк грабанул. Ты как считаешь, Тампакс? Вообще-то и твоя вина есть в том, что банк грабанули, тебе сразу надо было раскусить этого проныру, а ты… А он тебя обманул. Ловкий.

Тампакс задумался. А Никиту вдруг осенило.

«Вот выход! — мелькнуло в его голове. — Тампаксу валить меня невыгодно. Если он меня замочит, то тем самым признается в своей несостоятельности тем, кто стоит выше него. Если мне удастся убедить честную компанию, что я и на самом деле киллер и могу провернуть дело, на которое меня подписали по ошибке, то тогда я скорее всего выживу».

— Постойте! — стараясь говорить как можно развязнее, чтобы не выдать предательскую голосовую дрожь, начал Никита. — Обмана никакого не было. Про банк я не знал, не знал, что он ваш. Думал, государственный. Да и грабанул я его только потому, что хотел немного размяться перед трудным делом, за которое вы мне аванс уже выдали.

Бурят усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что не стырил бабки, а намерен был их отрабатывать? — поинтересовался он. — Намерен был Полуцутикова замочить, как договаривался с Тампаксом?

— Точно! — кивнул Никита. — Я и не думал вас обманывать, братва. Бабки, которые я из банка взял, у меня в кармане. Я только немного потратить успел. Да и аванс еще не весь ушел. Аванс я могу вернуть в качестве моральной компенсации за банк. Идет?

Тампакс посмотрел на Бурята, а Бурят посмотрел на Тампакса.

— Вообще-то может быть, что он и правду говорит, — сказал Тампакс, — только как проверить?

— Хрен его знает, — ответил Бурят, задумчиво потирая острый подбородок.

— А и проверять нечего, — пожал плечами Никита. — Мое слово верное: раз я сказал, значит, так и будет.

— Так какого же черта ты плел мне тогда, что от Андреева? — воскликнул Тампакс. — Когда я тебя спрашивал?

— Чтобы заказ мне перепал, — без колебаний ответил Никита. — Когда фарт в рожу прет, можно и соврать немного. Нет, — снова заторопился он. — Бабки, еще раз говорю, я тырить не собирался. Собирался отрабатывать.

— Ну, — проговорил Тампакс, — как считаешь, Бурят, что нам с ним делать?

— Не знаю пока, — сказал Бурят. — Сам понимаешь, я такие вопросы не решаю. Да и ты тоже. С братвой надо посоветоваться.

Никита повернулся, чтобы посмотреть на Бурята, и вдруг вздрогнул. За тонированным стеклом автомобиля, где он находился, медленно проплыл, обгоняя, черный джип, как две капли воды похожий на тот, из которого выскочили двое в темных костюмах. Никита вжался в сиденье.

«Уж лучше эти бандиты, — подумал он, — чем агенты ФСБ. Да еще такие агенты, которые грузовики голыми руками переворачивают».

Черный джип исчез из поля зрения. Никита вздохнул свободнее.

— Ладно, — услышал он голос Тампакса. — Делаем так. Везем этого фраера пока к нам в подвал, запираем его там, а сами малый сходняк собираем. Ну, чисто посоветоваться. Эй, как тебя, Никита! Можешь назвать пацанов, которые и тебя знают, и чтобы мы их знали? Чтобы они, значит, за тебя слово замолвили?

— Нет, — быстро ответил Никита. — Я предпочитаю ни перед кем не светиться. Ремесло киллера, оно это… секретно должно быть. Только проверенные люди обо мне знают. Да только они вам, как я понял, незнакомы.

— Вообще-то правильно, — к радости Никиты проговорил Тампакс. — Чем больше ушей, тем хуже. А зачем ты тогда банк грабил, если ты профессиональный киллер? Киллеру не своим делом заниматься — западло.

— Я же говорю, размяться хотел. Не для выгоды, а просто чтобы кровь быстрее побежала в жилах.

Бурят неопределенно хмыкнул.

— Приехали, — долетел глухой голос с переднего сиденья.

Никита огляделся. Автомобиль остановился в каком-то грязном заднем дворе. Баки с мусором, ободранные кусты, кирпичная стена да обшарпанные ступени, ведущие по стене вниз.

«В подвал, — сглотнув, подумал Никита. — Тот самый подвал, где меня запрут, пока моя судьба решаться будет. Интересно, из этого подвала можно убежать?»

 

Глава 9

Что это Антон до сих пор не приехал? — проворчал господин Полуцутиков, взглянул на часы и повернул шишечку на светильнике. Электричество вспыхнуло ярче, так, что небольшое пространство четырехугольного VIP-кабинета ресторана «THE BEST OFF» теперь представляло собой правильной формы куб ослепительного белого света, в котором колыхались две темные фигуры: маленькая — самого господина Полуцутикова — и большая, округлая — иностранного инвестора Фила Мак-Фила.

— Задержался Антон, — объяснил Фил Мак-Фил, надевая на себя поверх отутюженного смокинга белый передничек с рюшками.

— Что-то он надолго задерживается, — сказал господин Полуцутиков. — И не звонит.

Он вытащил из кармана мобильник, взглянул на дисплей, поджал губы, покачав головой.

— Задержался, — снова сказал инвестор, — пожалуйста, Гарик, давайте продолжим урок.

— Ладно, — вздохнул господин Полуцутиков, — давай продолжим. Надевай передни… А, ты уже надел. Значит, так. Ты — продавщица. Я — покупатель. То есть не это… А универсальная модель покупателя, который умеет правильно себя вести в русских магазинах. Понял?

Фил кивнул.

— Поехали, — скомандовал Полуцутиков. — Ситуация номер двенадцать. Дано — семнадцать рублей десять копеек. Задача — приобрести бутылку портвейна стоимостью восемнадцать рублей. Что нужно сделать?

— Доложить еще девяносто копеек, — не колеблясь ответил Фил.

— Дано — семнадцать рублей десять копеек, — напомнил Полуцутиков.

— Но ведь бутылка — восемнадцать рублей стоит.

— Дано!!! — крикнул Полуцутиков. — Семнадцать и десять! Больше денег нет! Понимаешь? Соль задания в том, что нет этих самых девяноста копеек! Понял?

Фил надолго задумался. Полуцутикову, который нетерпеливо смотрел на него, почудилось, будто слышно, как в тишине кабинета натужно скрипят иностранные мозги. Наконец инвестор с грехом пополам представил себе, что он попал в такую ситуацию, когда у него нет девяноста копеек и неоткуда их достать.

— Понял, — сказал Фил Мак-Фил.

— Тогда начали, — вздохнул господин Полуцутиков, украдкой снова глянув на часы. — Я — покупатель. Я вхожу в магазин. А ты встань вот сюда. Вот сюда, говорю, за стол. Как будто это прилавок.

Произнеся эти слова, Полуцутиков отбежал к двери, остановился, наклонил голову, сконструировал сладчайшую улыбку и на полусогнутых ногах просеменил к столу-«прилавку».

— Добрый день, — сюсюкнул Полуцутиков.

— Добрый день, — широко улыбнувшись белозубой американской улыбкой, поздоровался в ответ Фил.

— Не так! — рявкнул Полуцутиков. — Продавщицы не улыбаются! То есть улыбаются, но не тем, у которых девяносто копеек не хватает.

— А откуда она узнает, что у меня девяносто копеек не хватает? — удивился Фил.

Господин Полуцутиков хмыкнул и отмахнулся обеими руками, как отмахиваются обычно люди, отчаявшиеся что-то кому-то объяснить.

— Идем дальше, — сказал он. — Вот я подхожу.

— Покупайте портве-ейн! — неожиданно запел инвестор. — Очень хороший — восемнадцать рублей.

— Не так! — снова рявкнул господин Полуцутиков. — Прекрати самодеятельность! Что мы на самом деле ерундой занимаемся? — Он опять посмотрел на часы. — Вот Антон все не едет. Что-то у меня нехорошее предчувствие.

— А что такое самодеятельность?

— Не важно. Ты меня упросил, чтобы я тебе помог понять загадочную русскую душу. Я тебе помогаю. Поэтому будь добр, слушайся меня во всем. Хорошо?

— Хорошо, — ответил Фил. — Все-таки мне хотелось бы знать, что такое самодеятельность.

— Не важно. Все равно не поймешь. Я и сам не до конца понимаю. Стой молча и хмурься. Смотри на меня так, как будто… как будто я тебе денег должен.

Это Фил Мак-Фил понял сразу и, нахмурившись, склонил голову, укоризненно глядя на Полуцутикова.

— Отлично! Итак, я вошел в магазин.

Господин Полуцутиков согнулся в три погибели, глупо захихикал и спросил, тыкнув пальцем в чистую поверхность стола:

— А хлеб у вас свежий?

— Какой хлеб? — не понял инвестор.

— Отвечай — свежий.

— Хлеб — свежий.

— А вот эта булочка — свежая?

— Свежая, — с готовностью кивнул инвестор. — Очень свежая.

— А кефир у вас есть?

— Есть! — вошел во вкус Фил Мак-Фил. — Пятнадцать сортов с фруктовыми добавками, еще с шоколадом и с ванилью.

— А почем?

— Кефир? Э-э… восемнадцать рублей.

— Будьте добры.

— Пожалуйста, — сказал Фил Мак-Фил, подвигая к «покупателю» несуществующий пакетик с кефиром.

— Спасибо, — прохихикал Полуцутиков. — Ой, я забыл. Мне кефир противопоказан. Возьмите его обратно. Дайте мне лучше бутылку портвейна, он тоже восемнадцать рублей стоит.

— Пожалуйста. — Инвестор произвел на поверхности стола хитроумные манипуляции, долженствующие обозначать перемену товаров.

— Спасибо, — сказал Полуцутиков, «сунул» воображаемую бутылку за пазуху и повернулся, чтобы уходить.

— А деньги? — закричал Фил.

— За что? — обернувшись, очень натурально удивился господин Полуцутиков.

— За портвейн.

— Так я же вернул кефир, который столько же стоит.

— А деньги за кефир?

— Так я его вернул, говорю! — округлил глаза Полуцутиков. — Что я его, выпил, что ли? Выпил?

— Н-нет.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Ничего.

— До свидания.

— До… свидания.

— Урок окончен, — уже не наигранным, а своим природным голосом сказал господин Полуцутиков растерянному Мак-Филу. — Понял? Я тебе вообще ни копейки не заплатил, а желаемое получил.

— Вот это да! — восхитился Фил. — У меня так никогда не получится. Я никогда, наверное, не постигну сути загадочной русской души.

Полуцутиков взглянул на часы.

— Однако урок уроком, — сказал он, — а Антона все нет. И тут же в кармане его запиликал мобильный.

— Антон звонит! — радостно воскликнул Полуцутиков и выхватил аппарат.

— Алло? — проговорил он. — Полуцутиков слушает. Кто? Ему что-то ответили. Господин Полуцутиков нахмурился.

— Какая Анна? Ах, Анна! Да, да, я помню. Это я дал вам заказ. И записку с инструкциями. Да, да, так и было написано — особо мучительная смерть. И что — выполнили заказ? Еще нет? Отчитаться хотите?

Полуцутиков замолчал, слушая. Слушал он довольно долго и в конце концов весело расхохотался, прищелкнув пальцами.

— Аи, молодец! — воскликнул он. — Вот это да! Хвалю! Как вы говорите — сначала трубы прорвало, потом моя коробочка сработала, потом авария, потом палец, нога, калиткой по башке, жена подает на развод и в суд, чтобы оттягать половину состояния, соль в кофе и иголки в задницу. Супер!

Что? Нет, Анна, пока рановато. Черт, давно я так не веселился. Давайте договоримся — вы жертву еще маленько помучаете и мне потом расскажете. Хорошо? Я доплачу, безусловно. Ну ладно. Спасибо вам огромное и до свидания!

— Вот человек! — проговорил он, отключая телефон. — Настоящий профессионал. Это ж надо — трубы, жена, соль в кофе и иголки в задницу. Умница. Ух, Андреев, заплатишь ты мне.

Господин Полуцутиков внезапно подавился смехом и посерьезнел.

— А Антон-то все не едет, — сказал он.

* * *

На это надо было решиться. И капитан Ряхин решился. Полковник Ухов отбыл домой. Капитан Ряхин, как уже часто бывало, остался на сверхсрочное дежурство. Проследив в окно за отъезжающей «волгой» полковника, Ряхин схватил телефонную трубку, набрал внутренний номер, вызвал старшину Ефремова и прапорщика Галыбко к себе в кабинет.

Когда милиционеры явились, Ряхин, морщась, зачитал им только что собственноручно отстуканный на печатной машинке приказ следующего содержания:

«Операция „Черный человек“, или „Люди в черном“. Приказываю милицейскому старшине Ефремову и милицейскому прапорщику Галыбко отбыть на патрульной машине для езды по улицам города. Под видом планового патрулирования смотреть в оба и вести поиски двух особо опасных преступников, подозреваемых в совершении особо тяжких преступлений и скрывающихся под личиной агентов ФСБ. Ориентировка на преступников: возраст неопределенный, лица неприметные, костюмы черные, строгие. В случае обнаружения указанных лиц применять меры задержания или табельное оружие — смотря по ситуации. Утверждаю — полковник Ухов».

— Вот, — дочитав, сказал Ряхин. — Ясно?

— Ясно, — ответили хором Галыбко и Ефремов.

— Выполняйте.

— Разрешите обратиться? — проговорил вдруг, посмеиваясь, по обыкновению, в усы, прапорщик Галыбко.

— Разрешаю. Обращайтесь.

— А куда задержанных помещать будем, товарищ капитан? — спросил прапорщик. — В «обезьяннике» мест нет. Половину занял ваш свидетель, а другую половину три наркомана, которых мы вчера поймали.

— Выгнать наркоманов.

— Уже четыре раза выгоняли, — мрачно проговорил старшина Ефремов, — они дальше крыльца отделения не могут уйти. Обкуренные в доску. Выходят на свежий воздух, их нахлобучивает, и они начинают у наших ребят дежурных спрашивать, где тут поблизости можно взять геру и сварить винт. Естественно, их снова в «обезьянник» отправляют.

— В таком случае, — подумав, сказал капитан Ряхин, — после задержания подозрительных личностей сообщайте мне по рации. Я приеду и разберусь — тех вы поймали или не тех. Теперь ясно?

— Теперь ясно, — хором ответили прапорщик и старшина и отбыли из кабинета.

Когда закрылась за ними дверь, капитан Ряхин изорвал в клочки приказ, сел за свой стол и отшлепал самого себя по губам. Только что он соврал впервые в жизни. Полковник Ухов, конечно, не мог подписать подобного приказа. Приказ сочинил и подписал, подделывая почерк Ухова, лично капитан. В другое время он бы застрелился от стыда, но сейчас мысль о том, что все это пойдет на пользу расследуемого важного дела, удерживала его от опрометчивых поступков.

Уже через час от Галыбко и Ефремова стали поступать сообщения о первых задержаниях. После каждого сообщения капитан Ряхин, моргавший воспаленными бессонными глазами у аппарата рации, вскакивал, бежал вниз, садился в патрульную машину и ехал туда, откуда связывались с ним старшина и прапорщик.

Однако всякий раз тревога оказывалась ложной. То есть милиционеры задерживали, основываясь на ориентировку, подозрительных личностей, но на поверку личности оказывались нисколько не подозрительными. К первому часу ночи капитан Ряхин измучился окончательно, побледнел и осунулся, словно после тяжелой болезни; да и Галыбко с Ефремовым порядочно устали, но никаких результатов пока операция «Черный человек», или «Люди в черном», не принесла.

С семи часов вечера старшиной и прапорщиком было произведено шесть задержаний. Во-первых, Галыбко и Ефремов задержали пару сотрудников агентства ритуальных услуг, во-вторых, в полном составе похоронную процессию, возвращающуюся с кладбища, в-третьих, двух настоящих агентов ФСБ, которые задержанию яростно сопротивлялись и обещали посадить старшину, прапорщика и подъехавшего капитана Ряхина в тюрьму и даже оговорили реальные сроки. Всех этих людей, конечно, пришлось отпустить восвояси, как и остальных случайных прохожих, вина которых заключалась только в том, что они были одеты в черные строгие костюмы, имели невыразительные лица и ходили парами.

В конце концов во втором часу ночи на рацию Ряхину поступил очередной сигнал.

— Прием-прием! — раздался из динамиков голос Ефремова. — Вижу объекты. Только что мимо нас проехал черный джип, остановился у дверей сауны «Малина». Из джипа вышли двое в черных костюмах, потерлись немного у дверей и сели снова в джип, прежде чем мы успели выйти из машины. Мы следить начали за джипом. Джип объехал вокруг сауны и остановился во внутреннем дворе. Мы встали за углом. Что делать?

— Следите! — возбужденно ответил Ряхин. — И ждите меня. Без меня ничего не предпринимать. Кажется, на этот раз они! О каждом шаге объектов сообщать мне сразу. Я возьму с собой рацию.

Связь прервалась. Ряхин схватил со стола рацию, сунул ее в карман кителя и, забыв про усталость, ринулся из своего кабинета вон. Скатился вниз по лестнице, вбежал в подвал, напугал дежурного «обезьянника» громким топотом и зычным криком призвал Ленчика, который на самом деле не спал, а смотрел по телевизору эротическую программу.

— Собирайся срочно, — приказал капитан Ряхин. — Для тебя как для важного свидетеля есть работа.

Узнав о том, что он нужен, чтобы опознать своих похитителей, Ленчик затрясся всем телом, но возразить неистовому капитану ничего не посмел и через минуту уже был в машине на переднем сиденье. За рулем сидел капитан Ряхин.

— Поехали? — робко спросил Ленчик.

— Поехали, — ответил капитан Ряхин. — С богом. И впервые в жизни неумело перекрестился.

* * *

Подвал, куда поместили Никиту, был классическим местом для бандитских пыток. Электрическая проводка там наличествовала, но лампочка из патрона была выкручена. Когда глаза Никиты попривыкли к темноте, он смог различить голые кирпичные стены с прибитыми в некоторых местах на крепления ржавыми цепями. Цепи свисали до самого пола — земляного, плотно утоптанного, который, должно быть, быстро и целиком впитывал кровь. В двух или трех местах Никита заметил присобаченные к стене кандалы, деталь, носившую, как он понял, вовсе не практическую, а скорее стилистическую нагрузку, так как эти насквозь проржавевшие кандалы не смогли бы удержать даже пятилетнего ребенка. Зато решетка окошка, выходившего не на волю, а в соседнее подвальное помещение, была самой настоящей, состоящей из четырех надежных арматурных прутов, накрепко вделанных в кирпич стены. Массивная металлическая дверь, из-под которой выбивался чахлый лучик света, была покрыта темными разводами… крови — как подумал сначала Никита. При ближайшем рассмотрении кровь оказалась олифой. Вообще создавалось такое впечатление, что над дизайном подвальной камеры поработал добросовестный, хотя и не вполне нормальный специалист.

Никита, устав сидеть на корточках, погулял по своей камере. Где-то там наверху или еще где решалась его судьба. Подумав об этом, он полез в карман за сигаретами и, нашарив пустое дно, вспомнил, что сигареты у него выгребли вместе с деньгами. Осталась только зажигалка — хорошая, бензиновая — «Зиппо». Удивительно, как это ее не взяли люди, обыскивавшие Никиту. Да еще фотография осталась — снимок, на котором был запечатлен Полуцутиков.

— Вот черт, — проговорил Никита, и голос его глухо отозвался в замкнутом темном пространстве и погас.

Убежать из подвала не представлялось возможным. Дверь крепкая, решетки прочные, а стены… Глупо было бы надеяться на то, что в стенах камеры окажутся дыры или лазы. Тем не менее Никита прошелся по периметру камеры, шаря руками по осыпающемуся кирпичу, — так прошелся, больше из любопытства, чем…

Но когда он перекинулся на стенку, противоположную двери, под руками его оказалась пустота.

Никита пожал плечами и проверил еще раз.

Лаз шириной в метр.

Первым его желанием было кинуться в дыру, но в самый последний момент он остановился.

Слишком уж провокационно все выглядело, особенно вкупе с кандалами на стенах и красной олифой на двери. Что там в лазу — скелет? Или, что еще хуже, капкан?

— По крайней мере попробовать стоит, — сказал себе Никита и полез в дыру.

Очень скоро руки его провалились в пустоту. Лаз представлял собой обычную дырку в кирпичной стене. Никита встал по ту сторону стены и огляделся. Собственно, ничего видно не было.

Была темнота. Мрак. Никита пошел вперед.

Никита все дальше погружался во мрак. Вонючая вода хлюпала у него под ногами, а над головой в темноте едва угадывались очертания вьющихся под потолком труб. Бензин в его зажигалке давно иссяк, и Никита шел теперь, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться сослепу на стену.

Он уже часа два, если не больше, шел в темноте. Честно, он давно уже плюнул на свое желание бежать. В конце концов, не наверняка его собирались предавать смерти. А если и собирались… Уж лучше, чтобы его нашли в камере, а не в безвестном коридоре нескончаемого подвала. Очень долго Никита блуждал в подземной темноте, не имея ни малейшего понятия о том, где именно он находится.

«Ерунда какая-то, — с досадой думал Никита. — Называется, в двух соснах заблудился. Я всего лишь в подвале нахожусь. Главное, что я прекрасно помню, как меня вели сюда. Долго вели, но весь путь не занял тогда более десяти минут. А то и меньше. А теперь… Ни зги не видно, иду, иду — и впереди только темнота. Не может же быть так, что этот подвал бесконечный? Конечно, не может. Где-то должно быть окошко или что-то в этом роде. Какой-нибудь источник света. Какой-нибудь. Ой!»

Он ударился головой о невидимый раструб и остановился, тихонько подвывая от боли. Удар был так силен и неожидан, что Никита даже потерял нить своих рассуждений. Впрочем, новая мысль пришла ему в голову.

«Помнится, я точно так же ударился башкой перед самой дверью в мою камеру, — радостно подумал он, — ну, поднял голову, а передо мной табличка — железная массивная дверь. Где же здесь эта дверь? Я лучше бы в камере сидел».

Он пошарил руками в темноте, но ничего, кроме шершавых стен, покрытых какой-то теплой слизью, не обнаружил. Тогда Никита шагнул вперед и снова с размаху врезался лбом в железную преграду.

— Если б у меня зажигалка была, горела, — кривясь от боли, проговорил он, — а сейчас…

Он поднял руки и ощупал предмет, о который ушибся, — железная труба. Ржавая и сырая.

«Да они просто издеваются надо мною, — подумал вдруг Никита, — лаз в стене — это такая же бутафория, как и кандалы. Ты вылезаешь, думаешь, что сбежал, а на самом деле бродишь в каком-то лабиринте».

— Гады! — воскликнул Никита, имея в виду, конечно, Тампакса и Бурята. — Сволочи! Гниды! Выходите, ублюдки! Вот он я!

Голос Никиты звучал в затхлой темноте так глухо и жалко, что Никита, прокричав еще пару ругательств, смолк.

Он шагнул назад, но тут оказалось, что, пока он стоял, ноги его почти по щиколотку засосало в мягкий ил, который невесть по какой причине образовался под слоем вонючей воды. С великим трудом выдрав из ила ноги, Никита попятился, но опять приложился головой о трубу, на этот раз затылком и на этот раз так чувствительно, что громко завыл и пошатнулся, едва не упав ничком в грязь.

— Да что же это такое? — всхлипнул Никита. Ему послышалось что-то впереди.

«Сантехники какие-нибудь, — мелькнула в его сознании шальная мысль. — Кому еще шляться здесь, в подвальной темноте. Сантехники. Они меня и спасут!»

Никита радостно вскрикнул и бросился на звук.

— Помогите! — закричал он. — Помогите!

Далеко убежать он не успел. Что-то мягкое и явно живое шарахнулось у него из-под ног и быстро захлюпало в темноту. Никита споткнулся и рухнул всем своим длинным телом в грязную воду.

Дрожь омерзения тут же пронзила его. Теплая жижа была так противна, что Никита несколько секунд не шевелился, сдерживая спазмы, терзающие его желудок. А потом снова услышал странный звук впереди, только уже много ближе. На этот раз можно было определить природу звука, но ничего человеческого в этом звуке не было.

А похоже было на то, будто тысячи мелких тварей несутся вперед, шлепая крохотными лапками по грязной воде.

«Крысы!» — догадался Никита.

Он вскочил на ноги, но, поскользнувшись, снова упал и заизвивался в грязи, полуобезумевший от страха, пытаясь подняться. Когда это у него снова не получилось, он закричал.

Писк несущихся на него тварей стал громче, будто крысы услышали его и, обрадованные страхом жертвы, побежали быстрее.

Никита снова вскочил, снова упал, снова вскочил. Уже плохо владея своим телом, он оставил безуспешные попытки подняться на ноги, перевернулся на живот и пополз в темноту, куда угодно, только подальше от крыс.

Писк, плеск и шорох тысяч маленьких лапок все приближался. Никита только сейчас понял, что никуда ему от них не уйти. Он уже был не в состоянии реально оценивать создавшуюся ситуацию, сознание помутилось и погасло. Функционировало теперь только его подсознание и возобладавшие над всякими трезвыми мыслями инстинкты, густо наполненные темными страхами, оставшимися Никите в наследство от далеких предков.

Возможно, в другой обстановке Никита не стал бы так нервничать из-за какой-то стаи грызунов, но сейчас в полной темноте и растерянности, барахтающийся в грязной воняющей луже, он испытывал только одно чувство — животный страх. И совсем по-звериному завыл, когда мысль о том, что крысы неминуемо настигнут его всего через несколько минут или даже секунд, возникла в его одурманенной ужасом голове.

Никита каждую секунду ожидал нападения, но крысы накинулись на него все равно неожиданно. О том, чтобы сопротивляться, не могло быть и речи. Никита просто закрыл голову руками и нырнул в мерзкую лужу, стараясь как можно глубже втиснуть себя в ил и больше всего на свете жалея о том, что он не иголка, которую можно вогнать в почву как можно глубже.

Маленькие мерзкие лапки, вооруженные совсем уж крохотными коготками, застучали по спине и ногам Никиты. Он всхлипнул и с такой силой вдавил лицо в ил, что едва не сломал нос.

За несколько этих страшных мгновений все несколько страшных дней промелькнули перед глазами Никиты — все потрясения, которые он в последнее время переживал, казались ему теперь настолько мелкими и незначительными, что уже переставали быть потрясениями как таковыми. Провалы в памяти, пьяные происшествия, пьяные же драки, милицейские протоколы, грабеж, погоня, снова грабеж и прочие неприятности совершенно потерялись в том темном омуте ужаса, в котором неудержимо тонул сейчас Никита. Он бы теперь с громадным удовольствием оказался бы даже в милицейской камере, где одна стена целиком состоит из стальной решетки, за что камера называется в народе «обезьянником». Да где угодно, лишь бы не было этой отвратительной, тошнотворной грязи и крыс, крыс, крыс,

Закончилось все внезапно. Никита вдруг ощутил, что остался совсем один в кромешной темноте, и только сейчас вспомнил, что не дышал все время, когда на его теле копошились крысы. Вспомнил и рывком поднял голову, Со всхлипом втянул в себя промозглый воздух и вытер испачканное в грязи и иле лицо.

Поднялся и сел на корточки. Выпрямиться полностью у него пока не хватало сил. Руки и ноги тряслись ужасно, будто через тело Никиты кто-то неумолимый и жестокий пропустил порядочный заряд тока. Всхлипывая и подвывая, Никита наскоро ощупал себя, удивляясь тому, что не ощущает боли от укусов. И только полностью исследовав собственное тело, он убедился в том, что невредим. Крысы вовсе не нападали на него. Они, взбудораженные чем-то, пробежали мимо него. Точнее, по нему.

— Дикость какая-то, — пробормотал Никита, пытаясь унять дрожь в руках, — сижу в грязной луже, истоптанный крысами. Откуда они, кстати говоря, взялись? Санитарно-эпидемиологической службы на них нет.

Он с трудом поднялся на ноги. Попытался было отряхнуть одежду, но тут же криво усмехнулся собственной наивности и махнул рукой. Куртка и штаны испачканы были страшно. Белая футболка, располагавшаяся под курткой, превратилась в бурую половую тряпку, к тому же прорванную на груди в нескольких местах.

«Хорошо хоть куртка и штаны не рваные, — подумал Никита, радуясь тому, что страх понемногу отпускал его и он уже мог думать о чем-то обыденном, — синтетика. С синтетики все хорошо счищается — тряпочкой протер, и все. Или средством для чистки каким-нибудь. А вот майка…» Не додумав эту мысль, он вдруг замер. Показалось?

Никита напряженно прислушался, но звук, взволновавший его несколько секунд назад, больше не повторился. Тем не менее, несмотря на окружающую его темноту, Никита был уверен, что рядом с ним кто-то есть.

— Кто тут? — позвал Никита в темноту. Никакого ответа.

Никита попытался сглотнуть, но ничего у него не получилось. Одеревеневший язык только царапнул мгновенно пересохшее небо.

— Кто тут? — повторил Никита дрожащим голосом.

Снова никто ему не ответил, но теперь Никита ощутил присутствие явственнее, гораздо явственнее, будто кто-то невидимый стоял на расстоянии всего нескольких шагов. Никита даже мог определить, в какой именно стороне от него стоял этот кто-то.

И Никита попятился назад.

А потом матовый свет стал медленно заливать подземелье, и Никита увидел обшарпанные стены, толстый слой слизи под ногами, и самого себя, жалкого и с ног до головы облепленного грязью. Он поднял глаза — в двух метрах от него безмолвно стоял человек.

— Бурят, — ахнул Никита и бледно улыбнулся.

Хоть и мерзок был ему подручный Тампакса, но все-таки лучше увидеть его, чем какого-нибудь ужасного крысоподобного упыря, которого, честно говоря, опасался увидеть Никита.

— Как вы здесь оказались, Бурят? — заискивающе улыбаясь и называя Бурята почему-то на «вы», спросил Никита. — Я, понимаете, шел к вам, чтобы, так сказать… чтобы, так сказать… сказать, что вы… что вы… очень опрометчиво поступили, оставив лаз в стене. Я-то… Мне-то незачем убегать, а вот мои предполагаемые последователи. Ну, которых вы тоже в этот подвал… Ну, я полез. Вышел. И вот почему-то заблудился, а потом упал. Антисанитария тут у вас…

И немедленно, испугавшись, что Бурят, чего доброго, обидится на такие слова, исчезнет и он снова останется в полном одиночестве в этом ужасном мраке, Никита добавил:

— Хотя, конечно, колоритно, колоритно и оригинально. Убедительные методы борьбы с неугодными… утопить в грязи, хе-хе-хе.

Заметив, что несет полную чушь, Никита опять прервался.

На несколько минут под низким подвальным потолком повисла пауза, в течение которой Никита смущенно кашлял, переминался с ноги на ногу и бросал в сторону Бурята подобострастные взгляды.

А тот был недвижим.

— Бурят! — позвал Никита, забеспокоившись. Бурят молчал, и это было жутко.

Никита почувствовал укол страха. Неожиданная встреча в подвале, которую Никита поначалу воспринял как спасение, оборачивалась теперь какой-то непонятной стороной. Никита попятился, и матовый свет, окружавший странно ведущего себя Бурята, стал гаснуть. Испугавшись темноты, Никита шагнул обратно.

— Бурят! — снова позвал он. Бурят молчал.

— Что же вы, — прошептал Никита, бледнея под успевшей уже закостенеть маской из грязи, — что же вы молчите-то?

Бурят открыл рот и страшно скосил глаза, а матовое свечение погасло. Никита немедленно погрузился в кромешный мрак, а потом вдруг ощутил, как пол уходит у него из-под ног, а в ушах рождается, набирает силу совершенно сатанинский свист.

Он попятился от Бурята, не понимая, что происходит, а тот вдруг раскинул руки, присел на корточки и стал раздуваться, совсем как воздушный шар под мощным напором воздуха.

А потом рвануло.

Никита грохнулся на землю, закрываясь руками, чтобы не видеть, но все-таки видел, как, раздувшись до невероятных размеров, тело Бурята, теперь туго обтянутое спортивной одеждой, затрещало и лопнуло. Бурят развалился на две равные половины, а из длинного разреза посередине туловища хлынул поток черных тварей.

Вдавив лицо в грязь, Никита уже ничего не видел и не слышал, только чувствовал, как по его спине, топоча когтистыми лапками, пронеслись тысячи крыс.

— Это он, — проговорил странно знакомый, безжизненный и даже какой-то металлический голос.

— Это он, — подтвердил другой голос — совершенно неотличимый от первого.

Никита осторожно открыл глаза и поднял голову.

Непонятное матовое свечение теперь заливало подвальный проход так основательно, что видно было все прекрасно, по крайней мере на расстоянии десяти шагов от Никиты, который вдруг с удивлением понял, что источником свечения служит он сам.

— Мама, — беззвучно проговорил Никита.

Перед ним, попирая останки несчастного Бурята, стояли двое невысоких мужчин неприметной внешности и неопределенного возраста. Одеты мужчины были в черные костюмы, безукоризненно чистые, что смотрелось на фоне минималистических декораций подвала довольно диковато.

«ФСБ, — стукнуло в голове у Никиты. — Все-таки настигли меня. Ладно, теперь все равно. Куда угодно пусть меня уволокут отсюда — хоть в тюрьму, хотя на каторгу. Лишь бы подальше от этого страшного места. И этих страшных крыс».

— Вставай, — проговорил один из черных, глядя на Никиту в упор глазами бесцветными, будто вылитыми из стекла, невидящими.

Никита торопливо поднялся, одергивая на себе измызганную, оборванную одежду.

— Долго бегал, — сказал тот, кто приказал Никите встать. — И мы за ним тоже долго бегали. Сначала в больнице, потом на улице, потом по месту жительства. Искали его. Много ты нам хлопот причинил.

Так как непонятно было, к кому говоривший обращался, к своему товарищу или к Никите, последний ничего не ответил.

— Я не бегал, — на всякий случай сказал Никита. — я просто… Вы же сразу не объяснили, кто вы такие, поэтому и… Я и думал, вы бандиты какие-нибудь или сумасшедшие. Если б вы сказали, что вы из… — он ткнул пальцем в грязный и закопченный подвальный потолок, — тогда я бы сразу с поднятыми руками. А ловко вы, — добавил он еще, кивнув на ошметки, которые когда-то были Бурятом, — с этим бандюгой разобрались.

— Ну хватит разговаривать, — сказал один из черных. — Готовься.

— К чему? — похолодел Никита.

Черный не ответил. Он сунул руку за пазуху и достал большой и какой-то несуразный пистолет, больше похожий на пульверизатор.

— Э-э, — замычал Никита. — Вы чего? Без суда и следствия? — Он вспомнил про Бурята, и ему совсем стало нехорошо. — Я же вам не бандит какой-нибудь. То есть, судя по всему, бандит, но все-таки… Отвезите меня в тюрьму, заведите дело, и потом уже… На законных основаниях, так сказать. Вы что?

— Погоди! — вдруг воскликнул второй черный человек. — А как же другой?

Первый опустил свой пистолет.

— Какой другой? — облегченно вздохнув, спросил Никита. — Я один. Без соучастников. Вы про батюшку, что ли? Да я его первый раз или второй раз всего в жизни видел. Он тут ни при чем.

— Хватит, — оборвал его черный. — Не прикидывайся.

— Да я правда не понимаю, о чем вы!

— Понимаешь, — сказал второй черный. — Перестань валять дурака. Мы знаем, кто ты, а ты знаешь, кто мы.

— Знаю, — вздохнув, подтвердил Никита. — ФСБ.

Черные переглянулись — недоуменно, как показалось Никите.

— Может быть, это не он? — спросил один другого.

— Он, — отрезал второй. — Разве не видишь?

— Вижу. Только он что-то странно себя ведет,

— Хочет запутать.

— Да не хочу я! — искренне воскликнул Никита. — Я не очень хорошо понимаю, что происходит. Видите ли, я страдаю болезнью. Ретроградная амнезия называется. Так вот, я часто выхожу прогуляться куда-нибудь вечерком, а потом утром не помню, где я был. То есть совсем не помню. Темный провал. И вот недавно тоже — вышел, прогулялся, очнулся в милиции, и как отрезало. Ни черта не могу вспомнить. Даже сейчас память еще не восстановилась. Честно говоря, я не помню даже, что я такого совершил, чтобы за мной ФСБ гонялась.

— А что такое ФСБ? — спросил один из черных у своего приятеля.

Тот пожал плечами.

— Наверное, служба безопасности здешняя, — сказал тот, кому был задан вопрос.

Никита изумленно посмотрел на них. Он хотел сказать что-нибудь, но ничего не шло на ум.

— Господи, — проговорил он наконец. — Не понимаю я. Это вы меня совершенно запутали.

Он с испугом покосился на пистолет-пульверизатор в руках черного и замолчал.

— Так что решим? — спросил один другого.

— Надо брать обоих, — твердо проговорил тот. — Мы за этим-то бегали долго, а второго совсем трудно взять будет. Помнишь, как мы пытались?

— Да.

— Единственное, что получилось, так это пустить по следу груглинов. Да и то в его владениях они, как и мы, бессильны. Да и груглины опоздали. Сколько мы их впустую потратили в помещении этого чертова «Попкорна». Он же чует нас на большом расстоянии. И избегает. Может, даже не понимает, что мы находимся совсем рядом, но в это место уже не сунется.

Никита, ничего совершенно не понимая, хлопал глазами.

— Значит, так, — обратился к нему черный. — Ты знаешь, что мы не можем подобраться к твоему приятелю так просто, как к тебе.

— К какому приятелю, — пролепетал Никита, — к… как п-просто подобраться?

— Еще раз говорю, не притворяйся. Мы знаем, кто ты, и ты знаешь, кто мы. А ты думал, так просто затеряешься? Не выйдет. А приятель твой из другого теста замешен. Он в твоем мире чужак, поэтому остро чувствует таких же чужаков. То есть нас. Подобраться близко к нему мы не можем. А ты можешь. Вот и сделаешь все, как мы велим.

— И что? — спросил Никита, угадывая некую выгодную для себя перемену.

— И мы оставим тебя в покое, — сказал черный. «Согласен!» — чуть не ляпнул Никита, но вовремя спохватился.

«Ерунда какая-то происходит, — подумал он. — Кто эти типы? Я полагал, что из ФСБ, а они недоумевают, что это за зверь — ФСБ. Врут? Какой смысл им врать? Запугивают? Я и так уже запуган дальше некуда. А про какого приятеля они говорят? Нет у меня никакого приятеля. Чужака. Груглины какие-то. Стоп! Они сказали, что и сами чужаки в этом мире! Что они имели в виду?»

На этот вопрос у Никиты, конечно, не было ответа. Он стал вспоминать непонятные речи черных с самого начала, но все равно ничего стоящего, могущего разрешить этот вопрос, вроде бы не нашел. Зато он припомнил кое-что другое.

— Вы говорили, что обоих надо брать, — сказал он. — Меня и моего приятеля. Ну, когда этот вот, — Никита ткнул пальцем в черного, держащего в руках пульверизатор, — когда вот этот вот хотел меня шлепнуть! Так почем я знаю, может быть, я сделаю все, как вы велите, а вы меня потом и… Какие у меня гарантии?

— А нет у тебя гарантий, — сказал черный с пульверизатором. — Только если нам на слово верить будешь. Мы, — он погладил по груди себя и кивнул в сторону своего товарища, — мы прибыли сюда, чтобы устранить непорядок. Ты — непорядок. Твой приятель — еще больший непорядок. Честно говоря, мы и не надеемся достать его. А у тебя может получиться. И если у тебя получится, и ты его достанешь, и мы этот большой непорядок — твоего приятеля — устраним, тогда малый непорядок, то есть ты, не будет казаться такой уж значительной угрозой для твоего и нашего мира. Понял?

— Нет, — честно сказал Никита. — Ничего не понял.

— А нет у тебя гарантий. Только если нам на слово верить будешь. — Черный повторил свою речь слово в слово. И потом снова спросил: — Понял?

— Н-нет еще, — признался Никита. — Я главным образом это… Про приятеля… Который приятель? Такой священник, да?

— В этом мире откликается на имя «господин Полуцутиков», — ответили ему. — И ты это прекрасно знаешь!

— Полуцутиков! — воскликнул Никита. — Да какой он мне приятель! Мне же его тоже зака…

Недоговорив, он закусил губу.

— Он притворяется, — проговорил второй черный. — Все он понимает. Хватит пустых разговоров. Значит, так, идешь к своему приятелю и делаешь вот так…

Он кивнул, и другой черный, подняв пульверизатор, издал губами звук выстрела.

— Это на какое-то время твоего приятеля нейтрализует, — продолжал черный. — А потом уже наша работа. Понял?

Никита опять ничего не понял, кроме того, что ему только что снова заказали кого-то замочить. Но, догадываясь, что его скорее всего сейчас отпустят, согласно кивнул.

— Вот и отлично, — сказал черный. — Держи.

И протянул Никите пульверизатор. Никита деревянной рукой принял прибор, оказавшийся на удивление легким, и сунул его за пояс.

— А как вы меня найдете-то? — спросил он.

— А мы теперь тебя очень легко найдем, — сказал черный и пальцем быстро ткнул Никиту в лоб, чуть выше переносицы. Никита отшатнулся, почувствовав в точке прикосновения неприятное жжение.

— Осторожно! — невольно воскликнул он и, потирая лоб, добавил: — Убьете же. Знаю я ваши методы. Я живой же человек.

Черные опять переглянулись. Никите показалось, что они сейчас рассмеются. Но они не рассмеялись.

— Какой же ты живой, — сказал только один из них. А второй прибавил:

— Значит, договорились.

— Договорились, — повторил Никита.

Черные повернулись, чтобы уходить. Матовое свечение медленно стало гаснуть.

— Погоди, — спохватился вдруг один из черных. — А груглинов-то!

— Ага, — сказал второй.

Он обернулся и, хотя твердо стоял на ногах, как-то неловко и искусственно взмахнул руками, точно пытаясь поймать потерянное равновесие.

Услышав позади себя топот тысяч маленьких лапок, Никита отпрянул в сторону. Большая стая крыс пронеслась мимо него. Черный поднял правую руку, а Никита открыл рот, не веря своим глазам.

Да и как тут кто-нибудь мог поверить своим глазам. Даже Никита, который за последнее время видел столько необычного и пугающего, что ничему уже, казалось бы, не удивился. Крысы, слившись в единый серый поток, молниеносно втянулись черному под ноготь указательного пальца.

И тотчас матовое свечение погасло совсем. Никита почувствовал, что он остался в подвале в одиночестве.

«Вот так дела, — потирая все еще зудевший после прикосновения лоб, ошарашенно подумал Никита. — Опять мне заказали. Кого? Полуцутикова. Моего приятеля. Да нет у меня вообще никакого приятеля. Да еще такого, который бы носил эту дурацкую фамилию. Что же мне теперь делать?»

* * *

Милицейский «газик» стоял за два квартала от сауны «Малина». Когда к «газику» подкатил еще один точно такой же, от ближайшего круглосуточного пивного ларька отделились две фигуры, в которых только подъехавший на вызов капитан Ряхин безошибочно узнал старшину Ефремова и прапорщика Галыбко.

Ряхин подозрительно нахмурился, но старшина и прапорщик, торопливо подбежавшие к нему, хором сказали:

— Минералки попить ходили, — а Галыбко даже предупредительно дыхнул на капитана.

— Ладно, — проговорил Ряхин. — Где подозрительные объекты?

— Джип заехал во внутренний двор сауны и еще не выезжал, — проговорил Галыбко. — Мы смотрели, там второго выезда нет. Эти подозрительные объекты, наверное, все еще там.

— Где?

— В подвале, — пояснил Галыбко. — Я ходил на разведку. Джип стоит во внутреннем дворе у подвальных дверей. В джипе никого нет, а двери в подвал открыты. Так что подозрительные ваши объекты, наверное, в подвале.

— Наверное? — снова нахмурился Ряхин.

— Точно, — поправил старшина Ефремов. — Куда они денутся? От пивного ларька вход в сауну видно, оттуда они тоже не выходили. Это если предположить, что через подвал они сразу в помещение прошли зачем-то.

Ряхин задумался на минуту. Ровно столько времени ему понадобилось на то, чтобы оценить ситуацию и определиться с дальнейшими действиями.

— Значит, так, — сказал он. — Ефремов и Галыбко — со мной. Ленчик — само собой.

— Что значит — само собой? — спросил из машины Ленчик дрожащим голосом.

— Само собой — со мной, — объяснил капитан Ряхин. — Только ты способен опознать этих типов. Мне их лица отчего-то не запомнились, несмотря на мое обладание профессиональной памятью.

Ленчик прерывисто вздохнул и вылез из машины.

— А водилу вашего поставите на вход, — инструктировал капитан. — Чтоб никого не впускал, никого не выпускал.

— А кто же будет задержанных охранять? — поинтересовался Ефремов.

— Каких задержанных? — удивился Ряхин.

— Мы, это, — хихикнул Галыбко, — когда типа улицы патрулировали, поймали еще двух типов. Представляете, товарищ капитан, бегут по улице два мужика, один такого стремного вида, а другой еще хуже.

— В смысле? — переспросил Ряхин. — Выражайтесь более определенно.

— Ну, два мужика, — сказал Галыбко. — Один, говорю, стремный. А второй одет в детский матросский костюмчик, хотя давно уже не ребенок, а наоборот, престарелый такой, седоватый, здоровенный и толстый. Явный псих. Одежда на нем расползается по швам, улыбочка идиотская, а самое главное — эти два мужика скованы наручниками.

— Мы сразу заметили, что что-то тут не так, — добавил Ефремов. — Идут два голубчика и за ручки держатся, как в детском садике. Я думал, голубые. А я этих извращенцев вообще не перевариваю. Догнали мы их, спросили документы, а они как брызнут в разные стороны.

— Они же в наручниках были? — продолжал недоумевать Ряхин. — Как они могли в разные стороны?

— Так они сначала брызнули, потом цепь натянулась, и они друг на друга повалились. Мы их и взяли. Они в машине сидят, в ящике. Тихо сидят.

— Вы на операции находитесь, — неодобрительно буркнул капитан. — Зачем вам лишние задержания понадобились?

— Да они же в наручниках шли! — заволновался Галыбко. — Непорядок!

— Они — педики, — проворчал Ефремов. — Я бы таких вообще расстреливал.

— Ну и не мешают они, они же заперты, — сказал еще Галыбко. — Тихо, я говорю, сидят.

— Ну, если тихо, пускай и дальше сидят, — разрешил Ряхин. — Они в наручниках и заперты — никуда не денутся. Так где ваш водила?

Из машины, в которой приехали Ефремов и Галыбко, вывалился хмурый детина в спортивных штанах и военном ватнике.

— Кто в сауну входить и выходить будет оттуда? — осведомился детина. — Пятый час утра. Все добрые люди спят уже.

— Становись ко входу, — отбарабанил Ряхин. — Личное оружие есть? Э, да водителю личное оружие не положено, у меня из головы вылетело.

— Личное оружие у меня всегда с собой, — отозвался детина. — Под сиденьем. Монтировка называется.

— Какое же это личное оружие? — удивился капитан Ряхин.

— Очень хорошее, — сказал детина и неожиданно ухмыльнулся. — Я им владею виртуозно, как монахи Шаолинь своими палками. Я, понимаешь, пять лет дальнобойщиком отработал, а жена у меня была стерва и блядь. Работала старшим инструктором в секции по этому, фехтованию. Ну и конечно, фехтовальщиков этих таскала на себя, как ненормальная. Слаба была, короче, на передок. Так я, как из рейса возвращался, с мужиками в гараже не сидел и литруху не распивал. Я сразу монтировку хватал, брал такси, мчал домой, звонил в дверь, я на первом этаже жил, и под окно. Ни один кобель еще целым не уходил. Хотя пару раз мне сопротивление оказывали, ну, шпагами этими своими спортивными. Только монтировка, — детина повернулся к кабине, покопался под сиденьем и извлек замасленную металлическую палку с набалдашником на конце, — только монтировка, — любовно глядя на палку, договорил он, — всегда надежнее оказывалась.

Ефремов юмористически хрюкнул. Галыбко откровенно заржал. А капитан Ряхин крикнул:

— Отставить лишние разговоры! — после чего отправил детину на его пост, ко входу в сауну «Малина», а сам короткими перебежками направился в сторону подворотни, ведущей ко внутреннему двору сауны.

Ефремов и Галыбко, переглянувшись, зашагали следом за капитаном. Позади всех, поскуливая и боязливо оглядываясь по сторонам, трусил Ленчик.

Во внутреннем дворе и вправду стоял черный джип. Водителя там не было. Капитан Ряхин глубокомысленно проговорил:

— Ага, — и указал на открытую дверь в подвал.

Капитан Ряхин вошел в подвал первым. Услышав негромкое его восклицание, вбежали за ним и Ефремов с Галыбко. Ленчик остался снаружи.

— Вот, — проговорил капитан, указывая своим подручным на полулежащий у стены труп в мохнатом спортивном костюме.

— Убили, — констатировал Галыбко, по обыкновению глупо хихикнув.

— А я его знаю, — неожиданно заявил Ефремов. — Это Василий Стрельцов по кличке Тампакс. Ориентировки на него раз в год примерно поступают. Вор в законе. Беспредельщик, каких мало. Болтают, что наш кандидат в мэры Андреев когда-то с ним дружбу водил. Когда еще все бизнесмены работали только с подачи бандюганов. Я еще статью читал лет пять назад, называется «Бизнесмены и бандиты — друзья или враги?». Конечно, после публикации Андреев в суд подал на журналиста, чтобы свое честное имя отстоять.

— Ну и что? — поинтересовался Галыбко.

— Ну и отстоял, — сказал Ефремов. — Журналиста быстренько грохнули — сожгли вместе с компрометирующими документами, квартирой, семьей и другими жильцами его бывшего пятиэтажного дома, так что Андреев легко доказал свою непричастность к темным делам. Тампакс. Надо же. Что-то давно про него ничего слышно не было.

— Теперь точно больше ничего не услышим про него, — добавил Галыбко, хихикнул и показал пальцем, — труп.

Капитан Ряхин вдруг сосредоточенно подобрал губы и склонился над телом.

— Какой же это труп? — проговорил он, подержав пальцы под подбородком лежащего. — Вполне живой человек. Только без сознания.

— Чем это его так? — поинтересовался Галыбко. — Следов вроде нет никаких. Башка у него бритая, а на башке ни шишки, ни ссадины.

Ефремов, угрюмо сопя, присел на корточки и приоткрыл Тампаксу веко.

— Зрачков нет, — сообщил он, — закатились. Точно обморок. Или просто обдолбался сильно. Как бревно.

Как бы для демонстрации Ефремов, выпрямившись, пнул Тампакса в бок. Бесчувственное тело съехало по стене на пол.

— Хватит, — проговорил капитан Ряхин. — На обратном пути заберем. А пока обыщите его. На предмет колющих-режущих предметов, оружия и наркотических веществ.

Галыбко с профессиональной ловкостью обшарил карманы Тампакса и интуитивно выявил местонахождение бумажника, сноровисто припрятал бумажник в рукав, а на всеобщее обозрение извлек пистолет системы ТТ, упаковку презервативов, похожую на табакерку маленькую коробочку с сизым порошком внутри. Капитан Ряхин осторожно принял от Галыбко коробочку, взвесил ее на руке, открыл, понюхал содержимое и сдержанно чихнул.

— Вот и отлично, — проговорил он, кладя в карман коробочку, а затем и пистолет и упаковку презервативов. — Основание для ареста есть. А теперь вперед.

— А этого куда? — спросил старшина.

— Говорю, на обратном пути заберем, — ответил Ряхин. — Вперед.

И они пошли вперед.

* * *

Несколько минут Никита колебался — куда ему пойти. Идти в ту сторону, где скрылись двое в черном, было страшно. В обратном направлении — тоже жутковато.

— Ладно, — вслух произнес он и тут же осекся. Так глухо и мрачно прозвучал его голос в подвальной тесной пустоте.

«Ладно, — мысленно проговорил он, — пойду за этими. Все-таки они меня отпустили. Значит, трогать больше не будут. К тому же они явно знают, где здесь выход. А если я обратно пойду, то проброжу в этих катакомбах остаток ночи».

Придя к такому выводу, Никита осторожными шажками стал продвигаться по подвальному коридору. Черт его знает, сколько длился коридор и сколько Никите встретилось по пути ответвлений. Решив не сворачивать с прямого пути, он добрый час пробирался вперед и наконец заметил, что исчезла грязь под ногами, сменившись покрытым сухой пылью бетоном, коридор свернул влево, и в одной из стен стали встречаться крохотные оконца, за которыми свинцово мерцала ночь.

— Значит, уже скоро выход, — пробормотал Никита и ускорил шаг.

— Что-то тихо там — снаружи, — проговорил Антон, звякнув цепью наручников.

Прикованный к нему Витя успел уже задремать, хотя в железном ящике патрульной милицейской машины было довольно прохладно, а Витя был одет только в легкий матросский костюмчик, оставлявший неприкрытым не менее восьмидесяти процентов его тела.

— Эй! — позвал Антон, толкнув Витю ногой.

Тот ничего не ответил, захрапев еще громче и пустив к тому же изо рта на подбородок теплую сонную слюну.

Антон вздохнул. Они с Витей сидели на боковых металлических нарах. Замкнутое гулкое пространство ящика пропитано было ночным холодом и синим светом. Мертвенно, будто под водой, белело зарешеченное оконце в запертой двери. Белесые квадратики лунного света, проникавшего через решетку, лежали на полу. Антон не мог даже подняться на ноги и распрямить затекшую спину. Во-первых, Витя, с которым он был скован наручниками, был тяжел и недвижим, как прибрежный камень, а во-вторых, потолок железного ящика все равно не позволил бы Антону как следует распрямиться.

— Давно стоим, — вслух проговорил Антон. — Куда-то подъехали и стоим. Если бы к отделению подъехали, нас бы высадили давно и заперли в камере. А сейчас…

Он поднялся с нар, насколько позволила длина цепи наручников, проковылял к окошку. Вытягивая шею, выглянул наружу.

— Ни черта не видно, — прохрипел он. — Ночь. Только дома какие-то и вывески. Не похоже, чтобы мы у отделения стояли. Тогда что же? Менты вышли, и водитель с ними. И куда-то делись. Может быть, с ними что-то случилось? — забеспокоился Антон. — А нам сидеть тут до скончания века. В смысле — до утра.

Он снова вздохнул и вернулся на место. Витя все так же храпел. Антон посидел немного, прикрыв глаза, затем, действуя свободной левой рукой, пошарил по карманам, вытащил авторучку, блокнот и задумался. Навеянное лунным светом вдохновение постепенно погружало его в ставшее уже в последнее время вполне привычным состояние творческого транса.

Несколько минут он, закатив зрачки под веки, бессмысленно улыбался, бормоча под нос какие-то несвязные строчки, потом всплеснул руками — звякнула цепь наручников — и порывисто открыл блокнот, пролистал снизу доверху исписанные листки, чертыхнулся, не найдя ни одного сантиметра свободного места.

Мыча в нетерпении, Антон сунул блокнот и ручку обратно в карман, а на свет извлек жестяную пробку от пива. Неудобно извернувшись, он принялся царапать левой рукой на окрашенной металлической стене неровные строчки:

Решетка… Сижу я.

Темница сыра.

А рядом товарищ.

Пора, брат, пора!

Взмахни же крылом…

Когда участок стены, куда он мог дотянуться, был исцарапан полностью, Антон удовлетворенно утих. Витя всхрапнул, заворочался во сне и вдруг открыл глаза.

— Привет, — сказал Антон.

Витя не ответил, скривился и заерзал на нарах.

— Ты чего? — спросил Антон. Витя страдальчески икнул.

— Плохо тебе?

— Плохо, — подтвердил Витя.

— Пить хочешь?

Он помотал головой.

— Есть?

— Нет, — ответил Витя. — Как раз наоборот.

— Что это значит? — забеспокоился Антон.

— Какать.

— Черт! Антон попытался вскочить, но цепь удержала его.

— Может, потерпишь? — спросил он.

Витя плаксиво сморщился и жестом дал понять, что вряд ли.

— Ч-черт, — проговорил снова Антон. — Что же делать-то? Здесь же закрытое пространство. Решетка — и та изнутри прочным стеклом пробита. Задохнемся мы.

В животе у Вити родился, прокатился и умер утробный звук, похожий на гремевший в отдалении гром.

— Гражданин начальник! — громко позвал Антон. — Гражданин начальник!

Тишина в ответ.

— У нас проблемы! — продолжал взывать Антон. — Проблемы у нас! Если вы не поторопитесь, то и у вас будут проблемы. — Он окинул взглядом изрядные габариты Вити и добавил: — Машину потом в утиль сдавать надо будет.

Никто ему ничего не ответил.

— Да что они там, — вертясь на месте, проворчал Антон. — Померли, что ли, все? Эй! Э-эй!

Покричав еще несколько минут, Антон понял, что помощи ждать неоткуда. Витя между тем, надувая щеки и пыхтя, как прохудившаяся гармошка, ерзал на нарах.

— Ну хорошо, — решился Антон. — Надо бежать отсюда Куда-нибудь. Все равно куда. Теперь ночь, а в этом городе темных подъездов и подворотен сколько угодно. Только вот как выбраться из этого ящика? Вставай!

Витя вскочил на ноги с такой прытью, что машина качнулась. Это навело Антона на мысль.

— Давай! — крикнул он. — Бегай из стороны в сторону! От одной стенки к другой!

— Зачем? — спросил Витя и схватился за живот.

— Не задавай вопросов! — бледнея от нехороших предчувствий, проговорил Антон. — Делай, что тебе говорят!

Витя прыгнул к одной стене, потом к другой. Антон едва устоял на ногах.

— Еще! — тем не менее завопил он. — Сильнее! Быстрее!!! Витя забегал быстрее.

— Давай! Давай-давай!!! — вопил Антон, чувствуя, как пол ходуном ходит у него под ногами. — Еще немного. Вот… еще немного.

* * *

Машина, лязгая железом, раскачивалась на пружинящих колесах.

Водила в военном ватнике дежурил у входных дверей сауны «Малина». Пару часов он продремал в обнимку с монтировкой, прислонившись к двери. Проснувшись, он зевнул, потом лениво подумал на тему, что бы такое могло его разбудить, потом посмотрел на часы и снова зевнул.

— Закурить бы, — проговорил он, сунул монтировку под мышку и полез в карман за сигаретами.

Сигарет не нашлось. Водила вспомнил, что оставил их, должно быть, на приборной доске в машине, еще зевнул и, оглянувшись на дверь, которую поставлен был сторожить, пошел к машине.

Путь его был не долог, но и не так короток — два квартала безлюдной ночной улицы. Когда до конечного пункта назначения оставалось всего несколько шагов, он поднял голову и прислушался. Затем присвистнул, потер глаза и уши в надежде стряхнуть с себя сонную оторопь.

Машина его заметно раскачивалась. Из нутра ее, где помещались, как он помнил, двое задержанных, неслись приглушенные металлическими стенками возбужденные вопли:

— Еще! Сильнее! Быстрее!!

— Тьфу ты! — сплюнул водила. — И правда Ефремов говорит — педиков поймали. Надо же, чем они в машине занимаются.

Брезгливо морщась, он открыл дверцу, прихватил с приборной доски сигареты и закурил.

— Давай! — неслось из железного ящика. — Давай-давай! Еще немного!!! Вот еще немного!!!

— Ну дают, — проговорил водила, — ничего. В тюряге у них тоже будет чем позабавиться. Там таких, как они, любят.

Он усмехнулся и побрел на место своего дежурства. Мало-помалу непристойные звуки, летевшие из железного ящика, стихали за его спиной. Потом что-то тяжело грохнуло, и водила даже сбавил шаг, услышав, как взвыли два голоса.

— Экстаз, — припомнил водила слышанное когда-то слово. Он пожал плечами и не думал больше о том отвратительном, что, как он считал, творится в железном ящике его машины.

* * *

Витя запыхался. Антон тоже измучился, летая за массивным его телом — туда-сюда. Машина, конечно, раскачивалась из стороны в сторону, но Антон чувствовал, что для того, чтобы осуществился задуманный им план, надо приложить еще немного усилий.

— Прыгай на стенки! — посоветовал он. — Со всего размаху! Давай!

Витя, с которого градом катился пот, развернулся, присел немного и прыгнул, ударившись плечом о стенку. Машина опасно накренилась, секунду пробалансировала на двух колесах и снова тяжело грохнулась на все четыре.

— Поднажми! — заорал Антон. Следующая попытка оказалась удачнее.

Витя приложился о стенку не плечом, а головой. Металл загудел. Машина дрогнула всеми своими механическими внутренностями, перевалилась, заскрипела и вдруг с оглушительным грохотом опрокинулась набок. Витя и Антон повалились друг на друга, причем сверху на них приземлились нары, невесть как оторвавшиеся от своих креплений.

Антон взвыл от боли, Витя завизжал. Зато теперь они были свободны. От удара о землю бока машины покорежились, а дверца с зарешеченным окошком, погнувшись, отлетела совсем. Витя, оправившись от последствий падения первым, выполз наружу, волоча за собою Антона.

— А теперь, — ощупывая большую шишку на голове, проговорил Антон, — бегом отсюда!

— Куда? — спросил Витя.

Антон огляделся. Неподалеку темнела будка таксофона.

— Для начала — вон туда, — скомандовал он. — Еще минутку потерпишь?

— Да-а, — простонал Витя, обхватив руками урчащий живот. — Но только минутку.

— Тогда бегом.

Они перелетели через дорогу. Антон достал из кармана недавно купленную телефонную карту, сунул ее в прорезь на крышке таксофона, поднял трубку и набрал номер мобильного господина Полуцутикова.

Господин Полуцутиков ответил тут же.

— Алло? — раздался из телефонных динамиков его встревоженный голос.

— Это Антон, — сглотнув, проговорил Антон.

— Ну наконец-то! Ты где пропадал? Я думал, что-то случилось.

— Случилось, — сказал Антон. — Слушай, у меня мало времени.

Витя вдруг охнул и засучил ногами.

— Скорее, — зашептал он, — дядя. Я больше не могу.

— Помоги нам! — крикнул в трубку Антон.

— Где вы находитесь?!

— Мы…

Раскатистый грохот заглушил его голос.

— Эй! Э-э-эй! — надрывалась телефонная трубка голосом господина Полуцутикова. — Антон! Антон, ты где?! Ты ранен?

— Нет, — стараясь дышать носом, проговорил Антон. Он оглядел смутившегося Витю и добавил: — Пока холостой выстрел.

— Да что там у вас происходит?!

— Не могу долго говорить, — отвечал Антон, — вкратце — так. Нас менты снова задержали. Посадили в патрульную машину, ну, в железный ящик, где задержанных перевозят, потом отвезли куда-то, вышли из машины и пропали. А нас оставили! Мы до ночи сидели и затем решили бежать. Бежали. А Витя…

Снова грохнуло. На этот раз так, что Антон едва не выронил трубки из рук. Витя виновато улыбнулся и положил ладони на урчащий живот.

— Опять холостой, — задыхаясь, прохрипел Антон. — Но скоро боевыми начнет. Слушай, забери нас отсюда! А то я боюсь, если мы по городу так и пойдем скованные, нас снова повинтят!

— Где вы находитесь?

Антон огляделся. Рядом с таксофоном на стену была прибита табличка с номером дома и названием улицы.

— Борисова-Мусатова, — прочитал Антон. — Дом семь.

— Понял, — ответил господин Полуцутиков. — Сейчас выезжаю.

— Только мы посреди улицы торчать не будем, — предупредил Антон. — Неровен час менты, которые нас поластали, вернутся, тогда еще хуже будет.

— Погоди, погоди. Борисова-Мусатова, семь, говоришь? Мне мои коллеги-бизнесмены рассказывали, что неподалеку там есть сауна «Малина». На самом деле не сауна, а самая настоящая «малина» — так у вас называется.

— Я знаю. Скорее!

— Туда менты обычно не суются. Подруливай к сауне и спрячься где-нибудь поблизости. А я подъеду и тебя найду.

— Ладно, — сказал Антон.

Он хотел попрощаться, но новый залп заставил его замолчать. Тогда, чтобы не терять времени, он повесил трубку.

— Бежим! — крикнул он Вите.

Витя не заставил себя долго упрашивать.

* * *

Ряхин клял себя за непредусмотрительность. Почему он не захватил электрического фонаря, когда выезжал из отделения? Спешка. Сказались спешка и усталость бессонной ночи. А ведь в кабинете у капитана, в ящике стола, был прекрасный фонарь на батарейках — подарок отца на пятнадцатилетие. Теперь приходилось довольствоваться зажигалкой, предоставленной Галыбко. Зажигалка была дешевой, свет давала тусклый, слабенький, синее газовое пламя металось во всех направлениях, при каждом шаге угрожало погаснуть и почему-то создавало столько теней, что казалось, в них запутаться было легче, чем в темноте.

— А большой у них подвал, — прокряхтел кто-то за спиной капитана, должно быть, Ефремов.

— Большой, — хихикнули в ответ — это точно Галыбко. Зажигалка наконец погасла.

— Газ закончился, — сказал на это Галыбко, хотя и так было понятно.

Они прошли в полном мраке еще несколько метров. Под ногами мерзко хлюпала грязь. Капитан Ряхин внезапно остановился. В спину ему ткнулся мясистым носом Ефремов, а в спину Ефремова — Галыбко.

— Пришли, товарищ капитан? — осведомился прапорщик, очевидно, полагая, что Ряхин как старший по званию был способен увидеть что-либо в кромешной темноте.

Ряхин не ответил, занятый тем, что ощупывал стену, вдруг возникшую прямо перед ним.

— Тупик, товарищ капитан? — догадался Ефремов.

— Нет, — закончив свои исследования, ответил Ряхин. — Это дверь. Кажется, деревянная. Замок здесь мною был определен как хлипкий.

— Выбивать будем? — деловито поинтересовался Ефремов. — Тогда отойдите, я сейчас эту дверь с одного раза заделаю. Я на этих выбиваниях насобачился уже. У меня жена постоянно ключи теряет. Отошли? А то я не вижу.

— Отошли, — сказал капитан Ряхин откуда-то справа.

— Отошли, — сказал Галыбко откуда-то слева.

— Тогда… Оп-па!

Темнота скрипнула сухим деревянным треском, потом послышалось, как на пол рухнуло что-то твердое и плоское. Потом старшина Ефремов сказал:

— Готово дело.

Капитан Ряхин вошел в открытое помещение первым. Он пошарил по стене в поисках выключателя и, как ни странно, поиски увенчались успехом. Звонко щелкнула кнопка, и в ярком электрическом свете возникла небольшая комната, у стены которой стоял Ряхин, а по ту сторону порога — старшина Ефремов и прапорщик Галыбко. Все трое моргали, морщились и разглядывали друг друга радостно, словно виделись первый раз после долгой разлуки.

— Ну-ка! — бодро проговорил Галыбко. — Что тут у нас?

Он переступил порог и ахнул. Вошедший следом за ним Ефремов развел руками и носом издал звук, похожий на гудение вскипевшего чайника.

— Так, — деловым тоном произнес капитан Ряхин. — Очень интересно.

Это и на самом деле было очень интересно — то, что они увидели.

Вдоль стен ровными штабелями стояли новенькие, отлично смазанные автоматы Калашникова. Над ними на полках металлического стеллажа лежали рядком пистолеты. Отдельный стеллаж был посвящен гранатам, уложенным правильными рядками, как на торговых лотках помидоры.

— Вот это да! — восхищенно проговорил Галыбко. — Я такое только в кино видел. У нас-то в тире только две винтовки есть времен Великой Отечественной. И два автомата. А здесь… Откуда у людей денег столько?

— Нам патроны который месяц не выдают, — брюзгливо откликнулся Ефремов, — а здесь вон!

Он указал на ящики с патронами, сложенные в углу.

— Противник хитер и хорошо вооружен, — поразмыслив, проговорил капитан Ряхин. — Давно до меня доходили слухи, что сауна «Малина» не просто сауна, а самая настоящая «малина». А теперь я в этом лично убедился. Надо продолжать путь, — уверенно добавил он. — Впереди нас еще много ждет.

Галыбко прокашлялся и посмотрел на Ефремова. Ефремов пожал плечами. Тогда говорить начал прапорщик.

— Товарищ капитан, — сказал он. — Такое дело. У нас хоть и есть табельное оружие, но патронов нет. А эти граждане, которые в подвале обитают, судя по всему, очень серьезные люди. Может быть, мы пойдем обратно? Разведку боем мы провели. Все равно все оружие конфисковывать будут. Как конфискуют, так мы и вернемся. Без оружия бандиты не страшны. Товарищ капитан! А если дело до драки дойдет? Патронов же нет! Что же нам пистолетами, как томагавками, отмахиваться?

— Правда, товарищ капитан, — подал голос и Галыбко. — Перестреляют нас, как куропаток. Я вот что думаю, может быть, мы ничего здесь трогать не будем, а вернемся и группу захвата вызовем?

— Нет! — быстро ответил капитан Ряхин, живо представив, как командир группы захвата после удачной операции красуется перед телекамерами, выставляя напоказ украденную у него, капитана Ряхина, славу. — Никакую группу мы вызывать не будем. Мы тоже присягу давали. Конечно, без понятых трогать это оружие незаконно, но обстоятельства того требуют. Разбирайте.

И сам взял себе автомат Калашникова, умело передернул затвор. Вздохнув и переглянувшись, прапорщик и старшина отобрали себе по автомату. Галыбко оружие поднял обеими руками, держа его от греха подальше стволом вниз. Ефремов нехотя повесил себе автомат на плечо и с отсутствующим видом заложил руки в карманы.

А капитан Ряхин, ощутив тяжелую прелесть смертоносного металла, неожиданно для себя воодушевился, расстегнул китель, сунул за пояс два пистолета — совершенно на пиратский манер, насовал в карманы гранат, два автомата повесил за спину, а третий вскинул одной рукой на плечо, как вскидывают американские коммандос.

— Вот теперь, — сказал он, держа подрагивающий от возбуждения палец на спусковом крючке, — мы готовы. Продолжим операцию!

— А где же Ленчик? — вспомнил вдруг Галыбко.

— В самом деле, — проворчал Ефремов. — Что-то этого хлюпика не видно.

Капитан нахмурился.

— В подвал он с нами входил?

— Вроде нет.

— Ладно, — махнул рукой Ряхин, — без него разберемся. Не возвращаться же.

 

Глава 10

Они снова вышли в темные коридоры нескончаемого подземелья сауны «Малина». Никакого источника света теперь не было, кроме полупустой коробки спичек у Ефремова, которую Ряхин приказал не трогать, оставив на всякий случай. Так что двигаться приходилось в полном мраке.

Капитан Ряхин шел вперед, твердо ступая и чутко прислушиваясь. Автомат он все так же нес на плече, а в другую руку взял пистолет. Следом за ним тащились насильно пристегнутые к оружию Ефремов и Галыбко.

Галыбко двигался впереди Ефремова, и именно он первым заметил, что неясно маячившая во мраке спина Ряхина исчезла. Прапорщик ускорил шаг, вытянул руки вперед, но ничего, кроме пустоты, не поймал. Он прислушался и шагов капитана тоже не услышал.

Тогда прапорщик остановился.

— Эй! — тихим шепотом позвал он старшину. — Ты где?

— Здесь, — догоняя, прошептал в ответ Ефремов.

— Слышь, а капитана-то нашего нет, — неприятно треснувшим голосом сообщил Галыбко.

— Как нет? — поразился Ефремов.

— Вот так и нет. Сбежал.

— Не может быть! — проговорил Ефремов, будучи совершенно не в состоянии поверить, что они с прапорщиком остались совсем одни в этих ужасных катакомбах.

— Может, — убежденно сказал Галыбко. — Вот замри. Прислушайся.

Ефремов затаил дыхание. И в самом деле теперь приятелей окружала зловеще молчащая тишина.

— Мама, — сорвалось у Ефремова.

— Может, позвать?

— Кого?

— Капитана-то.

— Не надо, — неуверенно проговорил Ефремов. — Громко здесь кричать не это… не надо. Вдруг кто-нибудь да откликнется. В смысле — не капитан, а другой.

Подобная перспектива прапорщику Галыбко совсем не нравилась.

— А как же? — начал он, но не договорил.

— Я их видел! — раздался где-то очень близко свистящий шепот Ряхина.

Галыбко гаркнул от неожиданности, а Ефремов схватился за сердце, правда, в темноте этого не было заметно.

— Тише вы! — захрипел капитан. — Я их видел — двое в темных костюмах. В соседнем коридоре, там окошки наружу — какой-то свет проникает, утро уже скоро. За мной!

И снова исчез.

Ефремов трясущимися руками полез в карман за спичками. Но только он достал коробку и в напряженной тишине загромыхали спички, откуда-то из темноты снова выплыл голос капитана:

— Не сметь шуметь!

Ефремов выронил коробку. Наклонился, чтобы поднять ее, поднял и снова выронил. Третья попытка оказалась более удачной. Ефремов сунул коробку обратно в карман.

— Оружие на изготовку!

— А как же мы увидим, куда идти? — спросил Галыбко. Ряхин на мгновение притих — должно быть, задумался.

— Возьмитесь за руки, — приказал он.

Лязгая оружием, прапорщик и старшина соединились в короткую шеренгу.

— А теперь, кто тут из вас, а, это ты, старшина, держи меня за полу кителя. Да вот же!

Ефремов повиновался.

— И за мной! — отдал еще короткое приказание Ряхин. — Двинулись.

* * *

Сауну «Малина» Антон нашел довольно быстро. Ему просто повезло, что он стал искать в правильном из четырех возможных направлений. К главному входу соваться не стоило, так как там стоял какой-то детина с монтировкой в руках — довольно грозный детина с виду. Правда, судя по расслабленному положению тела, он дремал, опершись на стену. Антон с Витей проскочили мимо него в подворотню.

— Все, — прохныкал Витя. — Больше не могу.

— Нет, — шепнул ему Антон. — Погоди немного. Видел, там дядя стоял с такой хреновиной железной в руках? Так вот, если ты будешь шуметь, он тебе так огреет.

— Я не буду шуметь, — всхлипывая и то и дело хватаясь за живот, пообещал Витя.

— Нуда, как же, — проговорил Антон, вспомнив канонаду возле таксофона. — Давай подальше пройдем. Там вон внутренний двор какой-то есть.

И устремился дальше, таща на буксире слабо сопротивлявшегося Витю.

Они прошли подворотню насквозь. Внутренний двор сауны был ужасно грязен. Большие жестяные баки, переполненные мусором, стояли вдоль облупленных кирпичных стен; всякая дрянь, не нашедшая себе места внутри, валялась вокруг. Было, как уже сказано, грязно; вонь, нечистоты, мусор, помойные лужи и прочие отвратительные атрибуты изнаночной стороны приличного заведения. В общем — то что нужно.

— Вот здесь, — сказал Антон Вите. Тот радостно кивнул.

В стене здания сауны темнела открытая дверь в подвал — чернее ночной темноты, а рядом стоял джип. Увидев его, Антон едва не бросился обратно в подворотню, и только заметив, что в машине никого нет, успокоился.

«Идиотская привычка машины без присмотра оставлять, — подумал он, — хотя почему без присмотра? Мордоворот у дверей, да и сигнализация в тачке, наверное, такая крутая, что на малейшее прикосновение к корпусу дает сигнал. А вот подвал. И дверь открыта. Лучше туда пойти, чтобы нас никто не услышал».

Антон дернул за руку Витю, который уже стаскивал с себя матросские шортики, и потащил его в подвал.

— Минутку еще. Потерпи минутку.

Когда Витя понял, куда его влекут, он рванулся вперед так, что, обогнав Антона, влетел в подвал первым. Антон едва успевал перебирать ногами.

У самого входа в подвал валялся какой-то человек в мохнатом спортивном костюме. Как успел заметить Антон — явно без чувств или даже вообще мертвый. Это не могло Антона не насторожить, но остановить Витю было уже невозможно. Престарелый мальчик в матросском костюмчике ворвался в подвал, одним махом пролетел несколько коридоров и наконец остановился там, где посчитал нужным. Сдернул шортики и присел на корточки, издав протяжный стон.

Антон отвернулся, закрыл глаза и зажал нос, в этот момент больше всего на свете сожалея о том, что нельзя разорвать прочную металлическую цепь, приковывавшую его к Вите.

Раздавшийся тут же грохот снова оглушил его.

* * *

Через несколько минут похода через сумерки и вправду открылся коридор, вполне сносно освещенный предутренним светом, падающим на бетонный подвальный пол через маленькие окошки в стенах.

— Вперед! — хрипел Ряхин. — Не отрывайте рук друг от друга и от меня! Оружие на изготовку.

Одной рукой снимать автомат с плеча и приводить его в боевую готовность — задача не из легких, но Ефремов и Галыбко справились, хотя ни тот, ни другой не были уверены в том, что держат оружие стволом по направлению к предполагаемому противнику, а не себе в грудь.

Откуда-то из глубин подвала, а быть может, и откуда-то с места входа грянул раскатистый взрыв.

Трое остановились.

— Это что такое? — спросил шепотом Галыбко. Ефремов пожал плечами, потом спохватился, что в темноте жест этот вряд ли можно увидеть, и сказал:

— А хрен его знает.

— Тише вы! — шикнул капитан Ряхин. — Требую соблюдать полную тишину.

Он прошел несколько шагов вперед, напряженно вглядываясь в полумрак, потом остановился и озадаченно потер лоб.

— Не понимаю, — негромко произнес он. — Они же только что были здесь. Свернуть никуда не могли — тут длинный коридор без боковых проходов. Повернули назад? Что-то заподозрили?

Капитан надолго задумался. Потом повернулся к своей команде и проговорил:

— Поступаем следующим образом. На этот раз подозрительные объекты ускользнули от нас, видимо, что-то заподозрив. О чем я? Ах да. Поступаем следующим образом: разделяемся на три группы по одному человеку в каждой и начинаем массированно прощупывать помещение подвала. Каждый избирает себе свое направление. Доступно?

Такое заявление Галыбко, как и Ефремову, не понравилось. Вообще-то в этом подвале они чувствовали себя не особенно уверенно. Более того, они бы предпочли быть не здесь, а как можно дальше. Скажем больше, старшина Ефремов и прапорщик Галыбко трусили. Энтузиазм несгибаемого капитана Ряхина несколько ободрял их, а представив, что дальше они будут продвигаться в одиночестве в этом страшном подвале, где обитают неведомые и загадочные преступники, соорудившие себе в одной из комнат целый арсенал, представив себе, что они будут вынуждены преследовать этих самых преступников и, если очень не повезет, все-таки на них наткнутся, старшина Ефремов и прапорщик Галыбко откровенно затосковали.

— А может быть, не будем разделяться? — робко предложил Галыбко. — Чего там. Троим легче. В случае чего можем выручить друг друга.

— Ага, — поддержал товарища Ефремов. — Чувство локтя и все такое.

— В случае, если мы разделимся, шансы обнаружить преступников возрастут втрое, — проговорил капитан Ряхин, а заметив, что причиной колебаний его коллег является обыкновенное малодушие, нахмурился и риторически вопросил: — Вы присягу давали?

Несмотря на то что вопрос был риторическим, то есть не требующим ответа, Галыбко и Ефремов одновременно проговорили:

— Давали.

— Значит, хватит задавать глупые вопросы, — резко сказал капитан Ряхин. — Разделяемся. Я пойду туда, — он указал то направление, в котором двигался до того, как выяснил, что преследуемые исчезли, — прапорщик Галыбко — в обратную сторону.

Галыбко поразмыслил, справедливо предположил, что в указанном направлении встретить преступников меньше шансов, чем, например, если идти туда, куда пойдет сам капитан, и поэтому немедленно повеселел.

— А старшина Ефремов, — закончил Ряхин, — вернется обратно тем путем, которым мы шли. Надо учитывать все возможности! И каждый уголок обыскивать не по одному разу! Вернувшись, старшина Ефремов двинется к точке встречи, к этой точке, и здесь останется ждать нас. Связь поддерживать по рации.

Старшина Ефремов в отличие от капитана Ряхина считал, что преступники вряд ли будут прятаться там, где их уже искали. И прояснился лицом.

— Сверим часы, — строго сказал Ряхин.

Часов, кроме как у него, ни у кого не было. Поэтому он сердито проговорил текущее время и добавил:

— Сбор в этом месте ровно через час. То есть примерно через час. Расходимся!

* * *

Никита пробирался по подвалу, все чаще и чаще ловя себя на мысли о том, что никогда отсюда не выйдет. Он уже потерял счет часам, в течение которых бродил здесь. Время от времени Никита выбирался в коридоры, вдоль одной из стен которых тянулись окошки, выходящие наружу, но окошки были такие крохотные, что пролезть через них не представлялось никакой возможности. Никите оставалось только замедлять шаг, чтобы пару раз вдохнуть относительно чистый уличный воздух, который по сравнению с грязным смрадом подземелья казался божественно-кристальным горным эфиром.

Совсем почти отчаявшись, Никита припомнил вдруг одну штуку, называемую правилом лабиринта, которая заключалась в следующем: чтобы выбраться из какого-либо запутанного лабиринта, следует на каждом перекрестке сворачивать в одну и ту же сторону, например, влево. Применив это правило на практике, Никита даже перешел на бег, чтобы поскорее выбраться отсюда, — на первом же перекрестке он свернул влево, потом, добежав до другого перекрестка, опять свернул влево и так далее. Бежал Никита довольно долго, то и дело сворачивая в левые переходы, а когда выдохся, осмотрелся повнимательнее и понял, что битый час кружил на одном месте, Никита плюнул и побрел, как говорится, куда глаза глядят.

Наконец он совершенно выбился из сил и присел прямо на бетонный пол.

«Ну надо же! — думал он. — Что за дурацкое положение?! Почему это я тут блуждаю? Обыкновенный подвал, а я не могу найти выхода. Значит, наверное, не совсем обыкновенный подвал. Значит, бандиты усложнили систему коридоров и сообщающихся комнат. Зачем? Чтобы сбежавшие узники никуда не могли деться? А для чего еще. Черт, надо было этих непонятных попросить, чтобы они меня вывели. Уж они-то точно не заблудятся нигде».

Тут ход его мыслей прервался. Никита услышал чьи-то осторожные шаги. Мгновенно он затаил дыхание и замер, боясь пошевелиться.

«Кто бы это ни был, — решил он, — подожду. Не буду показываться. Пойду за ним следом потихоньку. Куда-нибудь он меня и приведет».

А шаги тем временем приближались. Очень скоро глаза Никиты, вполне привыкшие к темноте, смогли различить силуэт крадущегося человека. В руках человек держал автомат, но впечатление почему-то производил не грозного вояки, а перепуганного беглеца.

Никита даже услышал в промозглой подвальной тишине дрожащий шепот:

— Ну и что, что заблудился, — бормотал себе под нос человек с автоматом. — Все равно — рано или поздно меня отсюда вытащат. Или я сам выйду. Мама, как темно-то. И зачем я только в милицию пошел служить. Говорили мне родители: отслужил, возвращайся в деревню — колхоз поднимать. Стал бы я колхозником. А потом фермером. Скотину бы выращивал, поля обрабатывал.

Никита досадливо искривил лицо. Во-первых, как он понял из торопливого шепота, человек этот никуда вывести его не сможет, поскольку сам заблудился, а во-вторых, это — мент. Представитель той самой профессии, к которой Никита в последнее время все чаще и чаще ощущал глубочайшую антипатию.

«А что он тут делает-то? — подумал еще Никита. — Шарит по подвалу с автоматом. Заблудился. Не подвал, а проходной двор какой-то. Только заколдованный проходной двор. Не выбраться никак отсюда, а встретить кого угодно можно».

Пережив одни из самых страшных минут в своей жизни, Антон теперь даже не мог вздохнуть с облегчением по той причине, что вообще не мог вздохнуть. Почти потеряв сознание из-за смрада, исходящего от груды выделенной Витей субстанции, да и от самого Вити, который по невнимательности раза два в эту самую груду падал, Антон, превозмогая мучительные желудочные спазмы, потащился к выходу, увлекая за собой и Витю.

Очевидно, Антон от пережитого отупел настолько, что только через полчаса понял, что идет вовсе не к выходу, а совсем в другую сторону. Тогда он повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. Однако и в этом направлении выхода не было. Антон остановился, держась от Вити на расстоянии вытянутой руки, поразмыслил, огляделся по сторонам и окончательно уверился в том, что он заблудился.

— Дьявол, — с чувством проговорил Антон. — Как же теперь? Полуцутиков приедет, а мы здесь блуждаем. С другой стороны, он, конечно, должен догадаться, что мы в подвале, вот и будет нас искать. А заблудились мы случайно. Не такой уж подвал большой и запутанный, чтобы здесь до скончания века бродить. Найдемся.

Антон был прав. Господин Полуцутиков сразу сообразил, что искать приятеля нужно именно в подвале — лучшего места для того, чтобы спрятаться, в округе не было. Господин Полуцутиков, подъехав к сауне «Малина», заметил дежурившего на входе детину, вооруженного монтировкой, и благоразумно остановил машину на противоположной стороне улицы. Вышел, с видом беззаботно гуляющего человека прошел мимо входных дверей сауны и нырнул в подворотню. А потом и в подвал.

Наличие у самых дверей бесчувственного тела его нисколько не смутило. Господин Полуцутиков прекрасно знал о репутации сауны да и об Антоне особо не тревожился.

«Этот парень, — подумал Полуцутиков, — и не из таких передряг выбирался».

Вот только, углубившись в подземелье, господин Полуцутиков стал сомневаться в том, что он так скоро найдет приятеля, если просто пойдет бессистемно бродить по темным коридорам. Он остановился и принялся шарить по карманам.

— Так, — вслух проговорил он, извлекая из недр своей кожаной одежды с полдесятка маленьких непонятных приборчиков, очень похожих на металлических тараканов. — Сейчас посмотрим, что тут у нас есть. Немного их у меня осталось. Ну, «Усилитель паранормальной активности» я Анне отдал. Так. «Стойкий запах мокрой псины». Не подойдет. Вряд ли мне с его помощью удастся найти Антона. А воняет тут и так гадостно. Так. «Нашествие термитов-убийц» тоже не поможет. Ага, вот!

Господин Полуцутиков зажал один приборчик двумя пальцами, поднял его над головой и, прищурясь, стал рассматривать.

— «Материализатор мыслей», — задумчиво проговорил он. — Здорово. Конечно, по-настоящему он мысли не материализует, просто создает фантомы, причем в огромном количестве. Но по этим фантомам я Антона смогу разыскать. Вот помню, — господин Полуцутиков похихикал, — помню, как я недавно соседу по новой квартире — алкашу, который мне по ночам своими песнями спать мешал, такой же приборчик подкинул. «Материализатор мыслей»! Никогда не думал, что у обыкновенного алкаша такие ужасные мысли в башке могут роиться. Весь подъезд сбежал в психиатрическую больницу. Кроме меня, конечно. Да и как тут не сбежать, если по дому бегают, свободно проходя сквозь стены, чертики с вилами, бутылки с ногами, руками и рогами, кильки маршируют отрядами, а соленые огурцы читают лекции о вреде алкоголя. Да-а, фантомы. Только вот если не знать, что консервная банка, лязгающая щербатой крышкой, как крокодил пастью, фантом — то вполне может быть, что эта банка на полном серьезе тебя сожрет.

Проговорив это, господин Полуцутиков активировал прибор и пришлепнул его на стену подвала. Потом зевнул и посмотрел на часы.

— Сейчас действовать начнет, — сказал он. — Сейчас мысли Антона попрут, а я по направлению их движения найду его. Хорошо, что в отношении меня прибор бессилен, а то я бы со своим образом мышления такого тут нагородил.

Полуцутиков закурил сигару и стал ждать.

Приборчик, присобаченный на стену, негромко загудел, распространяя по подвалу удушливо-приторный запах.

* * *

Старшина Ефремов, выполняя приказание капитана Ряхина, шел к выходу и все никак не мог дойти. Вроде бы он сворачивал в те же самые коридоры, в которые сворачивал, когда они втроем шли сюда, но заветной двери все не было.

«Странно, — размышлял старшина Ефремов. — Почему это я никак не могу выход найти? Заблудился, что ли? Да вроде в подвале нормального городского дома заблудиться трудно. Наверное, бандиты тут специально понастроили, чтобы никто не мог беспрепятственно бродить по их владениям. Странные бандиты какие-то».

Тут Ефремову показалось, что в подвале пахнет чем-то сладковатым. Запах все усиливался и становился приторным, как детские микстуры. Ефремов шел дальше, теперь уже наугад сворачивая в первые попавшиеся коридоры, и какие-то странные мысли лезли ему в голову.

«А если это не нормальные бандиты? — думал старшина Ефремов. — Если это какие-нибудь особенные бандиты? Что-то уж больно мистикой и фантастикой отдает от всего этого антуража — подвал, сырые стены, запутанный лабиринт. Может быть, люди, которые здесь устроили склад оружия, готовят какой-то антигосударственный заговор? Или вообще еще хуже».

Старшина Ефремов был убежденным пессимистом, и главной особенностью его мышления была тяга к преувеличению собственных нерадостных предположений. Вот и сейчас, подумав о заговоре, он мгновенно вспомнил содержание недавно просмотренного фильма «Люди в черном» и мысленно проговорил:

«Инопланетяне? А почему бы и нет? Разве нормальные бандиты стали бы из обычного подвала делать лабиринт? Да у них мозгов на это не хватило был. А ведь в фильме ясно говорилось: заговор инопланетных пришельцев — это реальность. Только такая реальность, в которую никто не верит. Ну, кто поверит желтой прессе? И быть может, мы с ребятами попали в логово вот таких вот инопланетян, готовящих не антигосударственный заговор, а заговор, осуществление которого является угрозой для существования всей планеты! А как, интересно, выглядят эти пришельцы? Ну, когда они не маскируются под людей, а предстают в натуральном виде? Гуманоиды с громадными головами и тоненькими ручками или, наоборот, похожие на горилл чудовища, которых тоже в каком-то фильме показывали? Или гигантские червяки с пуленепробиваемой шкурой? Ух, только бы не червяки. Я их до смерти боюсь. Почти так же, как полковника Ухова, когда он в плохом настроении».

Вообще-то так было всегда. Старшина Ефремов, попугав себя ужасными прогнозами, неизменно возвращался в канву более-менее обыденных мыслей. Он и сейчас бы, нафантазировав черт знает чего, усмехнулся бы собственной глупости и отбросил бы ненужные мысли.

Если бы не услышал совсем рядом с собой явственный шорох, какой может издавать только громадное, покрытое бронированной чешуей брюхо, волочащееся по бетонному полу.

Старшина остановился и помотал головой. Шорох не прекращался, а, напротив, становился все громче и громче, точно приближаясь. Ефремов боязливо оглянулся и замер. Крик, внезапно окостенев, застрял у него в глотке.

Из-за поворота выполз громадный червяк, заметил Ефремова и остановился, широко раскрыв зубастую пасть. Глаза его горели в точности как фары несущегося по ночной дороге грузовика. Морда червяка, хотя вовсе не была похожа на человеческую, чем-то напоминала лицо донельзя разозленного полковника Ухова. Впрочем, в лице разозленного полковника Ухова тоже вряд ли можно было найти вполне человеческие черты.

«Он, наверное, и говорит, — обмирая от страха, подумал Ефремов, — что мне делать? Тоже заговорить с ним? Поздороваться? Или он сам со мной поздоровается?» Червяк клацнул зубами и сказал:

— Привет.

— З-з-здравствуйте.

«Сейчас спросит меня, что я здесь делаю, в его владениях, — догадался старшина Ефремов. — Ой, черт, как страшно».

— И что ты здесь делаешь, ети твою бабушку в тульский самовар? — осведомился червяк.

Старшина Ефремов ничего не ответил на этот вопрос, просто не нашелся, что ответить. От страха он даже забыл, что у него есть автомат.

«Что же мне делать? — с ужасом подумал он. — Вот был бы я здоровенный, как Арнольд Шварценеггер, тогда бы эту тварь одним ударом прикончил, ножом бы ее — р-раз…»

— Чего молчишь, ититская сила? — спросил червяк.

Ефремов перевел дух и вдруг почувствовал, что милицейская форма стала ему тесна. Он осторожно опустил глаза и с изумлением обнаружил, что куртка трещит по швам под напором внезапно разбухших мышц. Старшина поднял руку. В руке каким-то чудом оказался зажат большой нож, и он увидел, что рука его стала втрое толще, чем была раньше.

Однако изумление старшины не успело развиться до степени болезненной. Червяк вдруг оскалился и метнулся вперед. Не осознавая еще в полной мере, что он делает и зачем, Ефремов взмахнул ножом — и громадная голова червяка покатилась по полу, а туловище обмякло и сдулось, как проколотый воздушный шар.

— Ни хрена себе, — с невыразимой интонацией в голосе проговорил старшина Ефремов. И только успел добавить: — Кто его знает, какие еще твари скрываются в этом подземелье, — как вдруг снова услышал резкий скрип позади.

Спасло его то, что он инстинктивно выставил вперед левую руку, в которой был зажат нож. Тварь, появившаяся ниоткуда, бросилась на старшину, сверкнув в темноте обнаженными клыками — на это-то он и среагировал.

Нож вошел твари прямо под нижнюю челюсть, но не остановил ее в ее прыжке. Тварь, уже мертвая, сбила Ефремова с ног. Он едва не вывихнул руку, в которой был нож, выбираясь из-под смрадной туши. Вся грудь старшины была залита темно-зеленой жидкостью, воняющей пряным огуречным рассолом, который Ефремов ненавидел. А сама тварь — даже сложно было определить, на что она похожа. Голова — больше человеческой, лапы вперемешку со щупальцами, хвостов несколько пар и глаза по всему телу — в общем, тварь.

Слева снова сверкнули клыки.

Старшина бросился бежать в сторону, противоположную той, где заметил сверкнувшие клыки, и увидел небольшой четырехугольный проход. Он мог пройти, только наклонив голову. Наклонив голову, Ефремов прошел туда.

Точно такой же коридор, как тот, в котором осталась истекать огуречным рассолом мертвая туша адской твари. По потолку змеились затянутые паутиной и липкой дрянью трубы. Было темно так же, как и во всем подвале.

Глухая, как продавленный диван, тишина заложила уши Ефремова, наверное, именно поэтому он пропустил первый донесшийся сзади шорох. Обернулся на второй, выбросив перед собой руку с ножом в развороте.

Удар получился отчаянно сильным — от разворота всем телом, — поэтому нападавшая сзади тварь сразу же рухнула на пол коридора. Голова у нее держалась на лоскуте кожи, нож перерубил шейный позвонок, легко рассек плоть шеи.

— Сволочь, — сказала голова, дыша на Ефремова рассолом. — Все равно всех не перережешь.

Не став спорить с ней, старшина Ефремов побежал вперед. Но очень скоро остановился и начал двигаться теперь гораздо медленнее, постоянно оглядываясь и присматриваясь к малейшему подозрительному предмету.

«А ведь у меня получается, — подумал он, внезапно приободряясь. — Я уже трех завалил. Прямо как в фильмах это все происходит — раз, и готово. Черт, а если я раскрою этот заговор, про меня, наверное, тоже фильм снимут! „Старшина и чудовища“. Или — „Крадущийся в ночи“. И не такие уж они страшные — эти инопланетные гады. Видали мы пострашнее. Например, мой сосед Вася после недельного запоя».

Впереди, кажется, что-то мелькнуло. Он остановился, сжав рукоятку ножа.

Нет, вроде ничего нет.

Коридор продолжался вперед и вроде никаких поворотов не делал.

А потом кончился. Старшина остановился, увидев в нескольких шагах от себя тупик.

— Жаль, — вслух проговорил Ефремов, поигрывая ножом. — А я только разохотился. Мне бы сейчас хоть тыщу этих тварей, я бы их всех порубал на колбасу! Что такое червяки? Мне бы кого-нибудь посерьезней! И всех сразу! Давайте!

* * *

Никита брел по коридору, стараясь не отставать от крадущегося впереди милиционера. Ни одной мысли не было в голове Никиты — так он устал. Он и пошел вслед за милиционером, чтобы не тратить сил на поиск дальнейшего пути.

Милиционер, тоже, судя по всему, крайне утомленный, слежку не замечал. Медленно продвигаясь вперед, он бормотал и бормотал себе под нос.

Никита почувствовал приторный запах, но особого внимания на это не обратил.

— Эх, упустил я свое счастье, — бубнил милиционер впереди. — А ведь мог бы стать заправским фермером. Фермер Галыбко! Это звучит, — он почему-то хихикнул, — не то что — прапорщик Галыбко. Ерунда какая-то. Тьфу. Колхоз, — мечтательно выдохнул он. — А стал городским теперь я. Здесь моя работа, друзья мои здесь. Между прочим, я замечаю, что каждую ночь мне деревня снится. Видно, отпустить меня не хочет родина моя. А что, если завтра же уехать? Домой. К маме.

Прапорщик Галыбко, как уже говорилось выше, всю жизнь ощущал себя оптимистом; именно поэтому его сейчас, пока он находился в грязном и подозрительном подвале, потянуло на мечту по поводу возможного поворота судьбы. И что свойственно всем без исключения оптимистам — прапорщик Галыбко увлекся. Говорил он теперь много громче, так что Никита, шедший позади, поневоле стал прислушиваться, более того, речь Галыбко, до сегодняшнего дня ничем не отличавшаяся от речи любого другого городского обывателя, сейчас стала красочной и ядреной, словно хорошо настоявшийся хлебный квас.

— Вот встанешь бывалоча с утра, — вспоминал Галыбко. — Солнышко лучики — туды-сюды, туды-сюды. Птички поют так сладко. Воздух как парное молоко, как масло, хоть ножом режь. Коровки мычат. Пастух матерится. А по дороге пыль столбом — стадо собирают. А весь день на покосе — коса вжик-вжик, хорошо. А вечером… Каждый день у нас на завалинке песни поют и сказки бают про мертвецов и упырей — слушаешь, слушаешь, испуг кожу морозом пузырит, ан домой не идешь — заслушаешься так. Собаки брешут, мужики самогон пьют.

Никита едва удержался оттого, чтобы хмыкнуть. Он поднял голову, чтобы лучше рассмотреть размечтавшегося милиционера, и увидел такое, что волосы на его голове — и без того растрепанные — встали дыбом. Из-за ближайшего поворота вывернула рыжая с подпалинами корова, равнодушно посмотрела на людей и, не без труда развернувшись в тесном проходе, пошла навстречу. Спокойно так помахивая хвостом и покачивая головой. Рога ее то и дело с довольно мерзким звуком скребли по стенам.

Никита остановился. А милиционер, не замечая ничего, шел дальше, прямо на корову.

— А бык у нас был в селе — Борькой звали в честь Бориса Николаевича. Ох и здоровенный был, бродяга. В смысле —

Борька, бык. Всех коров наших огуливал, а и злобный, как сатана, на людей бросался. Из-за него пастух каждую ночь на телеграфных столбах ночевал. Как Борька его вечером загонит, так до самого утра и дежурит.

Из-за того же поворота вывернул громаднейший бык. Раздутые его бока едва вмещались между стенами узкого подвального коридора. Рога упирались в потолок, кольцо в ноздре было величиной с автомобильное колесо. Завидев корову, бык радостно взревел, прыгнул вперед и рухнул на корову сверху, утвердив передние копыта на коровьей спине. Несчастная рыжуха, жалобно замычав, упала на брюхо.

Милиционер наконец очнулся и сбавил шаг. Некоторое время он обалдело смотрел на быка, потом попятился назад, потом вовсе побежал, развернувшись так, что Никита смог заметить его расширившиеся за всякие дозволенные анатомией пределы глаза. Милиционер, обезумевший от страха, Никиту не заметил, чуть не сбил его с ног и запылил дальше по коридору, а бык, разозлившись, очевидно, потому, что дикий крик милиционера помешал его делу, оторвался от коровы и, перешагнув через нее, побежал за обидчиком.

Никита, долго не раздумывая, устремился вслед за ударившимся в бегство стражем порядка. Он рад был бы посторониться и дать возможность быку разобраться с милиционером, но посторониться не мог — бык занимал все свободное пространство коридора и в лучшем случае просто размазал бы Никиту по стене. А в худшем…

Наклонив тупую башку, вооруженную громадными и явно очень острыми рогами, бык летел вперед.

* * *

Капитан Ряхин следовал в одному ему ведомом направлении. Он чутко прислушивался, приглядывался и принюхивался — и, конечно, от него не ускользнул противный удушающе-приторный запах, внезапно наполнивший подвальные коридоры. Ряхин даже приостановился на минуту, поднял голову, пошевелил ноздрями, потом неопределенно хмыкнул, так и не поняв, чем это так мерзко пахнет, и пошел дальше.

Голова его была занята очень важными мыслями.

Он думал о том, что неспроста эти загадочные личности в черном скрываются в подвале. Наверное, здесь у них штаб-квартира. И склад оружия, который капитан обнаружил, вполне возможно, принадлежит не бандитам из «Малины», а вот этим самым черным, выдающим себя за агентов ФСБ.

«Они, конечно, агенты, — думал Ряхин. — Только не ФСБ. А скорее — ФБР. То есть ЦРУ. Или как она там сейчас у них называется. Международная обстановка между народами сейчас очень сложная. Америка собирается бомбить Ирак, а так как наш уважаемый президент против этого, без всякого сомнения, незаконного акта, Америка может и Россию начать завоевывать».

Приняв во внимание это предположение, капитан развивал свою мысль дальше. Неуловимые люди в черном, по его мнению, были не чем иным, как первой ласточкой большой антироссийской кампании.

В сознании капитана Ряхина медленно, но неотвратимо разворачивалось эпохальное полотно: в далекой и зловещей громадине Белого дома зреет, словно вулканический прыщ, таинственная угроза. Люди в безукоризненных костюмах снуют по ярко освещенным коридорам, сверкающие ботинки бесшумно скользят по ковровым дорожкам, у каждой двери хмуро чернеют непреклонные негры с автоматическими винтовками, а на секретных полигонах проходят секретные испытания сверхсекретного оружия, способного за одно мгновение уничтожить жизнь на всей планете.

— Сколько осталось ждать? — отрываясь от мерцающего, как подсвеченный аквариум, компьютерного монитора, спрашивает на иностранном языке один из безукоризненно одетых другого.

— Еще совсем немного, — говорит другой.

Оба смеются, сутуля плечи, чтобы злорадно потереть сухие злые ладони. Подбегает белозубый в белой рубашке с галстуком, взнузданный нагрудной кобурой. В руках у белозубого стопка листов с распечатками.

— А-а, — говорят ему безукоризненно одетые. — Расчеты. Как по вашим прогнозам, сколько живых единиц останется в России после одного-единственного бомбового удара?

Белозубый шелестит бумажками, потом, сверкнув пробором, поднимает голову и говорит:

— Ни одной единицы! Теперь смеются все трое.

На стенах комнаты висят флаги — американский, полосатый и звездный, как семейные трусы, черный с белым черепом над перекрещенными костями и еще один — зеленый треугольник, в который вписан страшно косящий глаз. На столе звонит телефон. Из селектора слышится голос на иностранном языке:

— Все ценности в России украдены, складированы в подвальных тайниках и подготовлены к вывозу. Ждем только вашего сигнала, чтобы начать вывоз.

— Скоро будет сигнал, — все еще посмеиваясь, говорит безукоризненно одетый.

Слышен щелчок, потом телефон звонит снова. Иностранный голос на этот раз гремит из селектора взволнованно, и троица в кабинете враз прекращает веселье.

— Катастрофа! — вещает селектор. — Наша гениально задуманная во славу американской нации операция находится под угрозой срыва! Заговор разоблачен! Агенты ЦРУ, внедренные в каждый российский город, арестованы и ждут суда! Мы никак не могли предположить, что такое случится, ведь агенты, работавшие в России, — наши лучшие кадры. Каждый обучен исключительно тщательно и разносторонне. Знания, полученные агентами, невозможно перечислить за два часа непрерывного монолога: ниндзюцу — искусство быть невидимым, рукопашный бой, танковое дело, снайперская стрельба, триста пять языков и пятьсот диалектов, виртуозное владение холодным оружием, автомобилевождение, прикладная конспирация и теоретическое судопроизводство. И всех этих навыков агентам не хватило, чтобы победить одного российского милиционера — в прошлом капитана, а теперь маршала, для которого специально вновь введен был чин Главного Генералиссимуса, — Виталия Ряхина. Именно он выследил агентов, поймал, выведал у них планы и разгадал заговор. Теперь Главный Генералиссимус лично готовит к бою ракетную установку Америка-Россия, созданную по собственным чертежам.

Трое замирают с раскрытыми ртами.

Дверь кабинета с треском распахивается, и на пороге возникает седоватый человек с крупными квадратными ушами и простецким, даже глуповатым лицом, на котором сейчас недоумение и ужас.

— Кто он — этот неведомый заокеанский герой? — кричит седоватый. — Почему его до сих пор не подкупили и не завербовали для работы с нами?

Трое в кабинете пожимают плечами, а один из них говорит:

— Не можем знать, мистер Президент. Более-менее осмысленное выражение пробивается на лице Американского Президента сквозь привычную глуповато-доброжелательную гримасу.

— Я понял, — тихо говорит Президент. — Ряхин — неподкупен. Потому что он настоящий русский милиционер.

— Что?

Кабинет с тремя флагами на стенах, американские контрразведчики и Президент сверхдержавы мгновенно растворились в стылом подвальном воздухе. Капитан Ряхин покрутил головой, прогоняя остатки миража, и переспросил у того, кто к нему обращался:

— Что? Что вы сказали?

Американский Президент переступил с ноги на ногу, брезгливо сторонясь сырых стен подвального коридора, и повторил вопрос, с трудом выговаривая неподатливые русские слова:

— Скажите, пожалуйста, как пройти к складу оружия? Главный Генералиссимус, то есть пока капитан Ряхин, честно говоря, растерялся. Он огляделся по сторонам — полумрак, затхлая вонь, к которой примешан странный приторный запашок, трубы, завешанные паутиной, под низким потолком. И самый настоящий Американский Президент, стоящий напротив капитана.

— Как пройти к складу оружия? — снова спросил Президент.

— Сейчас, — лихорадочно соображая, как ему поступить, проговорил капитан Ряхин. — Сейчас, сейчас.

Президент терпеливо ждал. Капитан Ряхин ничего не придумал, но понимал, что какие-то действия он совершить должен. Поэтому он, криво улыбаясь, опустил автомат на уровень груди Президента и чуть дрогнувшим голосом проговорил:

— Следуйте за мной. Вы арестованы.

— Вот? — на своем языке удивился Президент.

— Вот, вот, — подтвердил Ряхин, — арестованы. — А сам подумал: «Странно что-то. Не может же сам Американский Президент быть без охраны? Да и охрана у него, наверное, очень крутая. Может быть, у него сам Стивен Сигал в охране работает».

Позади Ряхина грохнуло. Капитан тут же отступил в сторону и развернулся так, чтобы не выпускать из поля своего зрения Президента, которого все еще держал на мушке, но в то же самое время иметь и задний обзор.

Человек, невесть как очутившийся в тылу у Ряхина, одним быстрым движением отцепил от себя стропы парашюта, лежащего громадным серым комом позади. Затем выпрямился во весь рост, и капитан увидел рослого мужчину с одутловатым лицом. Черные волосы мужчины были собраны пониже затылка в жидкий хвостик. Никакого оружия у мужчины не было. Только какая-то непонятная конструкция из двух палок, соединенных между собой короткой цепочкой.

«Однако почему с ним парашют? — подумал Ряхин. — Как он мог на парашюте приземлиться сюда, пролетев через потолок подвала и, стало быть, через все здание, ничего ни себе, ни зданию не повредив?»

Впрочем, на размышления времени не оставалось. Президент при виде одутловатого страшно оживился, замахал руками и закричал:

— Стивен! Стивен!

Смотревший время от времени американские боевики капитан Ряхин догадался, что имя этого парашютиста — Стивен, а конструкция у него в руках — диковинный боевой инструмент со смешным названием «нунчаки».

— Стивен! Стивен! — продолжал горланить Президент. — Хелп ми! Хелп ми! — Потом посмотрел на Ряхина и, мстительно улыбнувшись, добавил по-русски и совершенно без всякого акцента: — Врежь этому козлу!

Капитан Ряхин недаром в годы своего обучения в школе милиции долгие часы отдал изучению и совершенствованию навыков рукопашного боя. Мгновенно оценив ситуацию, он крутанул автомат и прикладом ударил Президента в область паха, после чего Президент, надув щеки и вытаращив глаза, сполз по стене на пол подвала.

Оставался еще один противник. И этот противник, судя по его внешнему виду и тому редкому умению, с которым он вертел вокруг себя нунчаки, был серьезным бойцом. Однако капитан Ряхин ни на минуту не усомнился в том, что и с этим бойцом он справится. Отчасти его уверенность происходила из нерушимых понятий «чувство долга» и «честь мундира», а отчасти из того, что у Ряхина в руках было огнестрельное оружие.

Стивен, жонглируя замысловатым своим оружием, подходил все ближе. Ряхин деловито передернул затвор и направил ствол автомата на противника. Стивен остановился и на минуту задумался, не прекращая, впрочем, вертеть нунчаками с космической скоростью. Потом он сурово кивнул Ряхину и указал подбородком на автомат, а сам отбросил нунчаки в сторону и принял бойцовскую стойку.

«Хочет разобраться со мной как мужчина с мужчиной, — догадался Ряхин. — На кулаках».

— Ну что ж! — вслух сказал он. — Ладно.

Аккуратно поставив автомат у стены, капитан засучил рукава и сжал кулаки. Свирепая радость полыхнула в смоляных глазах Стивена. Он произвел несколько резких выпадов, потом, как бы демонстрируя собственные возможности, полуприсел на одну ногу, а другую — прямую, как палку телеантенны, задрал к потолку, после чего подпрыгнул, диковинным образом на мгновение зависнув в тесном пространстве, перевернулся через голову и ладонью пробил в ближайшей стене изрядную дыру.

Ряхин неопределенно хмыкнул и с некоторым сомнением посмотрел на свои кулаки.

Раздухарившийся Стивен издал протяжный боевой клич, оторвал одну из висящих на потолке труб, железными руками связал ее в узел, а потом мощным ударом лба сплющил в бесформенный блин. И выпрямился, чтобы посмотреть, какое впечатление он произвел на капитана.

На капитана он произвел впечатление поистине неизгладимое. Только этим можно было объяснить последующие действия Ряхина, который, нимало больше не колеблясь, привел рукава кителя в надлежащий порядок, поднял автомат и дал короткую очередь.

А потом отцепил от пояса наручники, склонился над стонущим на полу Американским Президентом и ловко сковал ему руки.

— Можете не говорить ни слова, — припомнив о правилах политкорректности, проговорил он. — Все, сказанное сейчас, может быть использовано против вас в суде.

Президент и не думал говорить, наверное, потому что просто не мог.

* * *

Старшина Ефремов снова посмотрел вперед. Тупик. Куда теперь — назад?

Не успел он ответить себе на этот вопрос, как вдруг ощутил странную вибрацию под ногами. Он дотронулся пальцами до сухого бетонного пола и убедился, что вибрация ему не почудилась.

Стены и потолок вибрировали тоже. Мало того, старшина стал ощущать, что вибрация с каждой минутой становится все ощутимей.

«Вот так новости, — несколько обескураженно подумал Ефремов, отступая назад, — что бы это значило? Вот я отошел на несколько шагов от того места, где впервые ощутил вибрацию, но и теперь пол у меня под ногами трясется, А когда я стоял здесь до того, как наткнулся на тупик, ничего подобного я не ощущал. Выходит, что что-то изменилось здесь. Начал работать какой-то аппарат или…»

Коридор трясло все сильнее и сильнее. На старшину с потолка упал кусок вязкой мокрой паутины. Потом еще один. Передернувшись от омерзения, он поднял глаза вверх — трубы, змеящиеся по потолку, тряслись, подпрыгивая в своих креплениях, с них сыпалась всякая дрянь.

Теперь к вибрации прибавился какой-то дробный гул вроде того, что…

Нет, пока он не мог определить, на что похожим был этот гул. Трубы над его головой дребезжали все сильнее, и когда он снова поднял глаза вверх, то увидел, что они начали извиваться, как самые настоящие змеи. Из-под темных наростов паутины и комков грязи по потолку побежали какие-то маленькие создания — то ли пауки, то ли крысы, то ли еще кто.

Вибрация все усиливалась, а дробный гул был уже оглушителен.

«Может быть, это что-то вроде сигнализации? — подумал Ефремов. — Я дошел до какого-то определенного участка подвала, откуда уже начинается совершенно запретная территория? Например, яйца с потомством червяка. Тогда нужно отойти отсюда и посмотреть, кто явится, а потом разобраться с нарушителем».

Он побежал назад, но не было поворота, угла или ниши, где он смог бы спрятаться. А спрятаться очень хотелось. Воодушевление старшины совсем сошло на нет, ему теперь вовсе не хотелось драться с тысячью тварей сразу. Все тряслось, гудело и дребезжало вокруг него. С потолка сыпалась зловонная мерзость. Несколько больших толстых пауков, вцепившихся в кусок паутины, шлепнулись ему на шею, крыса пробежала по его ногам.

«Может быть, это механизм самоуничтожения? — вдруг пришло в голову Ефремову. — Похоже на то, что все вокруг рушится».

Он обернулся назад и увидел.

Так вот из-за чего эта вибрация и этот шум! Та стена, которую старшина считал тупиковой, ушла в пол, и в образовавшийся прогал входили уже знакомые твари, только… Те, с которыми он сражался раньше, были просто увеличенной копией обыкновенных земляных червей, а те, что он видел перед собой, были другими. Из туловища червей торчали мускулистые ноги и лапы, вооруженные громадными когтями. Раздвоенные языки свисали до пола, холки касались труб под потолком, а из клыкастых пастей вырывались рваные лоскуты пламени.

Тварей было несколько десятков, а может быть, и сотен. Через некоторое время Ефремов понял, что по крайней мере не меньше тысячи. Они тянулись и тянулись из темного прохода, и он все не мог сосчитать и даже прикинуть — сколько их на самом деле. Когти их, раз за разом со стуком опускающиеся на каменный пол подвала, создавали ту вибрацию, от которой сотрясались стены, клацанье когтей о камень давно слилось в мерный гул.

Бесчисленное множество огромных тварей надвигалось на старшину Ефремова. А впереди, сияя страшной синей похмельной рожей, выступал алкаш Вася, как боевой штандарт, неся в руках консервный нож.

Старшина вскинул автомат и полоснул очередью колонну чудовищ. Ни одно из них не упало, даже не покачнулось, даже не остановилось. Алкаш Вася даже засмеялся. Противник продолжал неторопливо надвигаться на старшину, как будто был совершенно уверен в том, что Ефремов никуда не сможет от них деться. Патронов у Ефремова было совсем немного. Со своим ножом ему даже нечего было и думать о том, что он сможет хотя бы несколько мгновений продержаться в бою с одной только такой тварью. Поэтому старшина сделал самое разумное, что мог сделать человек на его месте, — повернулся и побежал по коридору в том же направлении, в котором двигались твари.

Ефремов пробежал несколько метров, и коридор стал петлять. Он снова оказался в подземном лабиринте; перекрестки и боковые ходы мелькали так часто, что он уже не знал, куда бежит — вперед или назад, и, наверное, не удивился бы, наткнувшись на очередном повороте на колонну медленно двигающихся тварей.

«Только бы не споткнуться, — мелькнуло в голове Ефремова. — Но тут пол относительно ровный. А вот если бы… Как бы не путались под ногами всякие подвальные крысы и другие гады».

Под его ногами начал проваливаться пол. Сначала он подумал, что это просто грязь, позже — что это толстый слой пыли, но когда в первый раз увяз по щиколотку и упал, то ткнулся носом не в пыль и не в грязь, а в шуршащее месиво из переплетавшихся между собой насекомых и грызунов.

Стараясь не думать о том, как это может быть, старшина вскочил и побежал дальше. Под его ногами хлюпало, и ему вдруг пришло в голову, что штаны его, должно быть, до колен забрызганы внутренностями насекомых. Ефремов снова упал, подвывая от страха. Поднимаясь, он заметил, что стены коридора светятся голубоватым светом, отчего копошащаяся каша под его ногами выглядит словно ожившие кишки, выпущенные из брюха великана. Ефремов упал еще раз. С большим трудом поднялся. Двигаться дальше было очень трудно. С каждым шагом он увязал в кошмарной каше все глубже и глубже, когда упал в последний раз, то подняться уже не смог. Оказалось, что старшина Ефремов увяз по грудь. Нож его куда-то подевался, автомат он потерял давно в сумасшедшей гонке.

«Как бы меня не засосало, — успел подумать старшина. — Надо постараться выплыть».

Он даже рук не смог поднять и шевелить мог только головой — его все глубже утягивало вниз. Скоро он перестал видеть голубой свет, идущий от стен коридора. Под ним, над ним, вокруг него копошились крохотные мерзкие создания. Он тонул в них, словно в вязкой черной воде. Впрочем, Ефремов вполне мог дышать, но при каждом вдохе в рот ему попадало одно или. несколько насекомых, сколько-то он выплевывал, а сколько-то не успевал, и насекомое ползло дальше через гортань и пищевод в желудок.

Он плыл в каше из копошащихся насекомых, словно слепой ныряльщик. Сил у него оставалось еще на несколько движений, а после того, как эти движения старшина проделал, оказалось, что на один рывок он еще способен.

Потом был еще один рывок, а после него еще два. Быть может, четвертый стал бы для несчастного Ефремова последним, но он не понадобился.

Все вдруг закончилось. Старшина поднялся с пола, стряхнул с себя пыль и посмотрел в серый сумрак далеко тянущегося коридора, туда, куда, пробежав по его телу, умчались твари во главе с алкашом Васей. Потом поднял свой автомат, который почему-то валялся на расстоянии вытянутой руки от него.

— Ну, — сказал себе Ефремов, — не беда. Это еще не беда. Отмахался кое-как. Я недавно кино видел по телеку, там такой страшный тип в свитере и шляпе с кислой рожей и ножами вместо пальцев. Фредди Крюгер звали. Вот если бы на меня напал этот самый Фредди, то я так просто от него не спасся бы. От него, как я понял, вообще невозможно спастись. Всех мочит.

Ефремов проговорил эти слова просто так. Одна из особенностей людей подобного ему склада заключается в том, что после какого-либо страшного и опасного жизненного эпизода они много, долго и не к месту говорят. Просто на ум ему пришел недавно увиденный фильм, и он высказал вызванные этим воспоминанием мысли вслух.

И очень удивился, когда где-то за стенкой раздался тонкий издевательский смешок и противный скрежет отточенного металла по бетону.

* * *

Господин Полуцутиков докурил сигару и бросил ее под ноги. Потом посмотрел на часы.

— Странно, — пробормотал он. — Сколько времени прошло, а все еще результатов действия моей машинки «Материализатор мыслей» не наблюдается. Наверное, подвал больше, чем я думал. Пойду посмотрю.

Звуки его голоса не успели еще угаснуть окончательно в промозглом воздухе подвала, как из кармана кожаного пиджака Полуцутикова раздалась приглушенная трель мобильного телефона. Недовольно скривившись, господин Полуцутиков сунул руку в карман, выудил телефон и, проговорив:

— Кому я еще мог в такое время понадобиться? — нажал кнопку «YES».

— Господин Полуцутиков, это вы? — затрещал в динамиках взволнованный женский голос.

— Кто же еще? — отозвался Полуцутиков. — Я.

— Это Анна! — запоздало представился абонент. — Видите ли, в чем дело. Кстати, извините меня за поздний звонок.

— Скорее ранний, — сказал господин Полуцутиков. Узнав голос Анны, он помягчел. — Не извиняйтесь, я еще не ложился. Что у вас?

— Выполняя ваши инструкции по поводу дальнейших этапов мучительной смерти господина Андреева, — заговорила Анна, — я столкнулась с некоторой непредвиденной трудностью.

— С какой? — забеспокоился Полуцутиков. — Что, Андреев кони двинул? В смысле, помер?

— Н-нет.

— Ф-фу-у. Напугали. — Полуцутиков даже засмеялся, настолько поначалу напугала его мысль о том, что враг его, Андреев, мог коварно скончаться, так и не испив до конца чашу страданий. — Значит, пока жив. А что случилось? Сбежал?

— Нет, он до сих пор у меня, — успокоила Анна. — Дело в другом.

— Так в чем же? — повысил голос Полуцутиков и даже нетерпеливо притопнул ногой. — Ну, не тяните!

— Он. Я вам по порядку расскажу, а то все сразу затрудняюсь. Итак, выполняя ваши инструкции по поводу дальнейших этапов мучительной смерти господина Андреева, проделала следующее — сразу после того, как сделала вам по телефону доклад, я напоила Андреева водкой, а когда он упал, будила его через каждые пять минут, пока сердце у него не стало работать с перебоями. После этого я оставила его в покое на четыре часа, а потом снова разбудила, предварительно связав по рукам и ногам, а на столик поставила полную стопочку, близко от него, но так, чтобы он не смог дотянуться. Мучился он два часа, а потом пик похмелья миновал.

Господин Полуцутиков содрогнулся.

— Затем я перетащила Андреева в ванну, полную доверху канцелярских скрепок.

— Хм, — сказал Полуцутиков. — Неплохо.

— Суть в том, — воодушевляясь по ходу рассказа все больше и больше, продолжала Анна, — что если в ванне лежать неподвижно, то не так уж и больно. А если хоть немного пошевелиться…

— Так он мог и не шевелиться, — заметил Полуцутиков. — Тут вы дали маху.

— Нисколько! Не шевелиться он не мог! Его трясло после вчерашнего, как на электрическом стуле. Когда он порядочно пострадал, я его из ванны вынула. Ну, в общем, долго рассказывать о том, что пришлось Андрееву перенести потом, а я вам совсем по другому поводу звоню.

— Нет уж, расскажите! — потребовал господин Полуцутиков. — Я хочу знать все до конца!

— Ну, заперла в одной комнате с четырьмя актерами из «голубого» порно, заставила пропеть весь годичный репертуар Олега Газманова, заставила вычистить изнутри работающую на полную мощность духовку, а когда он сказал, что ему жарко, пихнула под холодный душ. Через час он начал кричать, что ему стало холодно, я бросила ему включенный электрообогреватель. И так далее.

— Аи, славно! — воскликнул господин Полуцутиков. — Славно! Так в чем же ваша проблема?

— Знаете, — Анна заметно понизила голос, — последние мучения он перенес стоически, хотя еще день назад орал благим матом, когда я ему ради шутки каблуком на пальцы наступала. Мне кажется, — она вздохнула, — что Андреев стал более терпим к боли. Такое может быть? Он теперь просит, чтобы я надела кожаное белье, взяла в руки хлыст и наказала его как следует. Мне даже думается, что ему неожиданно стало нравиться страдать!

— Все может быть, — подумав, ответил господин Полуцутиков.

— В таком случае не теряют ли смысл мои старания?

— Никогда! — твердо проговорил Полуцутиков. — Действуйте, действуйте и еще раз действуйте! Найдите такую пытку, чтобы его до мозга костей проняло! Экспериментируйте, как говорится, на здоровье. Я вас не тороплю. И помните о гонораре!

— Спасибо, — с чувством сказала Анна. — Еще раз извините за поздний звонок, но я так волновалась.

— Ничего, — легко ответил Полуцутиков — похоже, разговор с Анной здорово поднял ему настроение. — До свидания.

— До свидания.

Сунув телефон в карман, господин Полуцутиков пошел в первый попавшийся подвальный коридор, насвистывая какую-то веселую песенку.

* * *

— Из-за тебя все, дурака! — ворчал Антон, шагая по подвальным коридорам рядом с пристегнутым к нему Витей. — Надо же забраться так, что и не выбраться теперь. А Полуцутиков сейчас нас ищет. Чего ты бормочешь?

Витя залепетал что-то, указывая куда-то назад и в сторону, туда, куда Антон и не думал смотреть, увлеченный своими мыслями. Говорить громче и требовательнее Витя не осмеливался. Полчаса назад, когда он, благополучно облегчившись, повеселел и стал требовать себе пива и конфет, обозленный до крайности Антон вытащил из своих брюк ремень и с удовольствием напорол ему задницу. Хоть боль, пережитая Витей, не была очень уж сильна, сам факт наказания смутил его настолько, что теперь он вел себя, как говорится, тише воды ниже травы.

— Куда вот идти теперь? — продолжал сердиться Антон. — Ты помнишь, какой дорогой мы сюда шли? Не помнишь? Да и как тебе помнить, если ты летел, будто паровоз, ничего вокруг не замечая. Чего, говорю, ты бормочешь? Не отставай! Тащить тебя еще на буксире. И чем это тут стало вонять? Как будто вареньем прокисшим и залитым медом и прочей приторной гадостью.

— Коровка! — осмелился наконец проговорить Витя.

— Чего? Сам корова! Самая настоящая, судя по тому, сколько навалил. Обзываться начал, да? А по заднице хочешь еще?

— Не, — плаксиво протянул Витя и все-таки повторил: — Коровка.

— Ну знаешь! — Антон остановился и демонстративно стал расстегивать ремень. Громыхнув пряжкой, он поднял взгляд на Витю, уверенный в том, что тот не сводит перепуганных глаз с орудия наказания, но Витя смотрел куда-то совсем в другую сторону. Заинтересовавшись, Антон тоже глянул туда. И обмер, забыв о расстегнутом ремне.

Позади них в узком подвальном коридоре стоял громадный бык с тяжелым кольцом в ноздре. В самый первый момент Антон подумал не о том, что здесь делает это животное и как оно сюда попало, а о том, в какую сторону ему лучше убежать, потому что характер поведения быка не оставлял никаких сомнений относительно дальнейшего хода событий. Бык стоял, напружинившись, наклонив мощную башку вниз, скреб копытом подвальный пол, возбужденно сопел и, готовясь к рывку, покачивал чудовищными рогами, на одном из которых торчала пробитая насквозь форменная милицейская фуражка.

— Коровка! — радостно залепетал Витя, делая шаг навстречу быку. — Бу-бу-бу. Поиграть!

— Он тебе сейчас поиграет, дурак чертов, — захрипел Антон, стараясь изо всех сил удержать явно не понимающего всю серьезность ситуации Витю, — не ходи к нему. Назад!

Бык коротко замычал и отступил назад, как понял Антон, для того, чтобы увеличить себе дистанцию пробега перед броском. А Витя как ни в чем не бывало пер прямо на громадные острейшие рога и делал пальцами свободной руки «козу».

— Назад! — приглушенно рявкнул Антон и, изловчившись, пнул Витю под коленку. — Ремня сейчас получишь!

Услышав слово «ремень», Витя остановился, озадаченно и печально посмотрел на быка, но спорить с Антоном не стал. И медленно поплелся назад, очень расстроенный тем, что ему не дали поиграть с «коровкой».

Бык взревел и, оглушительно фыркнув, замотал головой, словно пытаясь еще сильнее разозлить себя перед схваткой.

Антон, волоча за собой Витю, поспешно отступал к узкому прогалу подвальной комнаты. В этот прогал такой громадный бык вряд ли втиснется, значит, в комнате можно переждать опасность. Антон поднял голову, чтобы посмотреть, сколько осталось пройти, и снова обмер. С другого конца коридора, припадая на все двенадцать лап, хлеща десятком хвостов по обеим спинам, клацая четырьмя рядами ослепительных клыков, выступало несуразное какое-то существо — настоящее чудовище, намерения которого, как и намерения быка, тоже были вполне ясны. Чудовище плотоядно поглядывало на Антона сотней злобно сверкающих глазок и облизывало клыкастую пасть раздвоенным языком.

— Вот так дела, — не двигаясь с места, пробормотал Антон. — Это еще что за чучело? Как оно здесь…

Договорить он не успел. Страшный рев раздался позади него. Это бык решил-таки перейти в наступление: подпрыгнув на месте всеми четырьмя копытами, он со скоростью срывающейся с горной вершины снежной лавины кинулся вперед. Раздумывать дальше не было времени. Антон рванулся к спасительному прогалу, стремясь добраться до него быстрее, чем путь ему перекроет фантастическое чудовище, решившее, судя по всему, перехватить у быка его добычу.

— Мама! — наконец поняв, что следует испугаться, испугался Витя.

— Быстрей! — не своим голосом заорал Антон, хотя видел уже, что не успеет и гибель неминуема.

Витя послушался. Он прыгнул вперед, за два шага преодолев расстояние до прогала, вскочил в комнату и, развернувшись, втащил за собой Антона.

И в то же мгновение тяжкий грохот потряс подвал. С потолка посыпалась какая-то дрянь, крысы, отчаянно пища, покинули свои норы словно по сигналу пожарной тревоги и засуетились почти невидимыми серыми комочками.

Антон перевел дыхание. Комната, в которой оказались они с Витей, была темной и, кажется, очень маленькой. Антон осторожно выглянул из прогала, некоторое время с замирающим сердцем смотрел на бесформенную массу, состоящую из копошащихся друг вокруг друга хвостов, копыт, лап, зубов, рогов и прочего, потом почесал в затылке и проговорил:

— Ничего не понимаю.

— Мама, — жалобно произнес дрожащий Витя. — Мамочка.

Бык и несуразная тварь, смирившись с потерей добычи, не смирились, однако, с тем положением, в котором они благодаря этой самой добыче оказались. Выплывшая из глубин бесформенной массы клыкастая пасть облизнулась и ^ куснула первую попавшуюся ей на глаза конечность и тут же завизжала, потому что укушенная конечность принадлежала тому же телу, что и сама пасть. Появившееся из общего хитросплетения копыто лягнуло пасть и мгновенно попало в петлю, образованную длинным хвостом. Оба чудовища заворочались, пытаясь уничтожить друг друга, хотя для них довольно трудно было разобрать, кто есть кто. Коридор огласился визгами, рыком и натужным мычанием.

— Вот тебе и мамочка! — отозвался Антон, вес еще наблюдая за происходящим. — Пошли отсюда быстрее! А то они друг друга сожрут и за нас примутся.

— Мамочка! — простонал снова Витя.

* * *

Пристегнув плененного Американского Президента к тянущейся по низкому потолку трубе, капитан Ряхин горделиво подбоченился и достал рацию.

— Прапорщик Галыбко! — включив прибор, принялся кричать он в исходящие шумом и треском динамики. — Ответьте! Старшина Ефремов! Прапорщик Галыбко!

— Говорит Галыбко, говорит Галыбко, — услышал капитан наконец далеко спрятанный за радиопомехами голос прапорщика. — Подозрительные объекты не обнаружены. Обнаружен бык Борька, от которого я убежал, потеряв форменную фуражку.

— Что? — переспросил капитан Ряхин, совершенно уверенный в том, что ослышался. — Какой бык?

— Борька! Прием, прием! Бык Борька! Товарищ капитан, как у вас дела? Где вы находитесь?

— Дела хорошо, — с удовольствием ответил Ряхин. — Американский Президент мною арестован.

— Какой Президент? — удивился в свою очередь прапорщик Галыбко.

— Заговор раскрыт, — продолжал капитан Ряхин, — осталось только… прием, прием! Слышно? Осталось только задержать агентов ЦРУ и сдать их вместе с Президентом властям для суда и следствия.

— Товарищ капитан! — долетел через треск и шорох голос Ефремова. — Старшина Ефремов докладывает! У меня тоже все в порядке, гигантские червяки-инопланетяне уничтожены. Другие твари пока нет. Кстати. Прием! Слышно? Кстати, если увидите алкаша Васю, немедленно задержите его, потому что он на самом деле связан с инопланетными захватчиками тем, что является их предводителем. Прием! Как слышно, товарищ капитан?!

— Чушь какая-то, — оторвав губы от рации, проговорил в пространство Ряхин. — Я им про важный заговор и Президента, а они про какого-то быка и инопланетянина Васю. Может быть, по причине плохой связи я не так понял? Прием! — снова закричал он. — Прием! Поясните свои показания!

— Корова Рыжуха погибла под копытами Борьки! — надрывался в ответ прапорщик Галыбко. — Сам бык скрылся в неизвестном направлении!

— Фредди Крюгера задержать не удалось! — перекрывал его голос бас Ефремова. — Он, гад, на глаза не показывается, только ножичками скребет по стенкам и хихикает по углам где-то.

«Нет, — решил капитан Ряхин. — С такой связью не поговорим. Ерунда какая-то мне слышится вместо серьезных докладов».

— Надо сходиться! — прокричал он. — Используя радиосвязь, попытаемся сойтись в одной точке! Прием! Прием! Всем понятно?

— Так точно! — ответил Галыбко.

— Так точно, — сказал и Ефремов и добавил еще: — Товарищ капитан, у меня вопрос — Фредди Крюгера живым брать или разрешите применить конфискованное оружие?

 

Глава 11

Мамочка! — прошептал жалобно Витя. — Аиньки! — немедленно откликнулись ему. Антон дернулся. А увидев человека, вошедшего в комнатку, вздохнул и проговорил:

— Парень я, конечно, ко всему привычный, но чтобы такое. Не бывает!

Вошедший, то есть вошедшая — выглядела внушительно. Ростом она была на голову выше здоровяка Вити и к тому же много шире его в плечах. Седые волосы взбитой соломой торчали кверху, лицо хоть и принадлежало явно древней старухе, было вовсе не сморщенным, а напротив — здоровым, гладким, едва ли не румяным. Одета она была в какой-то немыслимый войлочный халат без рукавов, из-под которого выглядывала линялая футболка с едва заметной надписью — «Олимпиада-80». Но больше всего поражали руки — голые от плеч, покрытые тугими шарами мускулов, которым позавидовал бы сам Сильвестр Сталлоне.

— Вот это да! — не удержавшись, произнес Антон.

— Мама! — умильно склонив голову влево, проговорил Витя. — Ты меня нашла!

— Нашла, сынок, — ответила старуха. — А что это за задохлик тебя на цепочке держит?

— Мама? — поразился Антон. — Это твоя мама?

— Моя, моя! — радостно затвердил Витя. — Я се звал, и она пришла!

Кажется, его вовсе не удивлял факт появления в этом подвале родной матери, которая, как помнил Антон из рассказов самого Вити, жила в Тамбове.

— Простите, — обратился Антон к старухе, — можно поинтересоваться, как вы здесь?..

— Так что это за задохлик тебя, сынок, на цепочке держит? — повторила свой вопрос Витина мама. — Он тебя обижает? Если обижает, то я сейчас его…

Припомнив историю с маминым неудавшимся выселением из домика, Антон похолодел.

— А это хороший дядя! — вступился за него Витя. — Он ко мне очень хорошо относился.

— На цепочку посадил.

— Нет! — махнул рукой Витя. — На цепочку — это не он! Это дяди-милиционеры. А мы от них убежали.

— Правильно сделали, — сурово проговорила старуха, протянула мощную руку и двумя пальцами разорвала цепь наручников так легко, будто цепь была бумажной вроде дешевого елочного украшения.

Антон со вздохом облегчения тряхнул освобожденной рукой, на запястье которой, правда, еще красовался браслет. Зато теперь он не был уже прикован к Вите.

А Витя не был прикован к нему.

— Ну, сынок! — проговорила мама, раскрывая объятия. — Обними свою старушку!

— Мама! — восторженно воскликнул Витя и бросился старухе на шею.

— Пожалуй, — пробормотал Антон, — я вас оставлю.

И бочком выбрался из комнаты, осторожно прошел мимо двух чудовищ, все еще пожирающих друг друга, и побежал по темному коридору.

«Теперь совесть меня не замучит, — радостно думал он. — За Витину безопасность я могу быть совершенно спокоен. Такая мамаша двадцать быков одной ручищей скрутит и в пучок завяжет. Да. Только вот откуда эта мамаша взялась? Непонятно. Чудеса. А я на практике знаю: когда появляются чудеса, жди неприятностей. Да и вообще очень подозрительно — обыкновенный подвал, а мы здесь заблудились. Ох нехорошие у меня предчувствия».

* * *

Никита упрямо шел по коридору. За последнее время, особенно за последние несколько часов, он столько перевидел, что удивить или испугать его теперь не могло ничто. Тем не менее он то и дело останавливался, прислушивался к непонятным шорохам вокруг и трогал ручку заткнутого за пояс пистолета, который вручил ему один из тех черных.

«Полуцутиков, — думал он. — Полуцутиков и еще раз Полуцутиков. Везде он! Складывается такое впечатление, что это из-за него у меня столько проблем. Вот дьявол. Как будто кто-то выбрал меня для своей неведомой для меня игры, в которой ставка — этот самый Полуцутиков. Бандиты хотят его убить, эти люди в черном тоже хотят… черт его знает, что они от него хотят. Хотят, чтобы я в него пальнул из странного пистолетика. Это вроде бы его задержит на какое-то время. Хотя что там задержит? Проще было бы из настоящего пистолета. Ладно, эти черные совсем непонятные личности, и дела у них такие же непонятные».

Так он размышлял, пока двигался вперед. А когда вывернул ему навстречу из бокового коридора удивительно низкорослый человечек со странно знакомым лицом, Никита не особенно и напугался. Только, вздрогнув от неожиданности, отступил назад, сунул одновременно руку за пояс к пистолету, похожему на пульверизатор.

Человечек тоже увидел Никиту. Он тотчас широко улыбнулся и гаркнул:

— Ба! Какие люди, — точно так, как будто Никита давно и хорошо был ему знаком.

— Ты кто? — в упор спросил Никита.

— Да как же ты меня не узнаешь, — начал было человечек и тут же осекся. — Ну, правильно, — пробормотал он, — ты меня не узнаешь, потому что никогда не видел…

И только он проговорил эти слова, как Никита понял, что он именно где-то уже видел человечка, вернее, откуда-то помнит его лицо.

Откуда?

Ответ, не заставив себя долго ждать, выплыл из недалеких загашников его памяти.

Ну конечно! Это ведь и был тот самый Полуцутиков, дважды заказанный разными лицами.

— Полуцутиков, — полуутвердительно проговорил Никита.

— Я самый, — теперь подозрительно хмурясь, отозвался человечек. — Ну ладно, я пошел. Не должен я был с тобой встречаться. Странная какая-то случайность. Хотя погоди. Может быть, ты не настоящий. — Он помолчал, приглядываясь. — Может быть, просто мой Никита, то есть Антон, думал про тебя, «Матер и ал и затор мыслей». Нет, ты похож на настоящего живого человека. Плохо. И видеть ты меня не должен был. А ты видел. Надо это недоразумение исправить.

И сунул руку за пазуху. Быстрей, чем это здесь записано, Никита выхватил пистолет-пульверизатор и направил его на человечка, на лице которого мгновенно вспыхнул ужас, как блик от сирены пожарной машины в глазах погорельца.

— Руку! — приказал Никита. — Ну! Только медленно.

— Я ничего, — забубнил господин Полуцутиков, со страхом глядя в черное дуло. — Я только… у меня там небольшой газовый револьверчик. Тебе и больно-то не было бы особо. Я бы тебя только оглушил по голове, чтобы память отшибить. Потому как не должен ты был меня видеть. И все. А кто тебе эту штучку дал?

— Не важно, — сказал Никита. — Что ты там про память говорил? У меня последнее время с памятью как раз большие проблемы. Уж не с тобой ли они связаны?

— Не со мной, — ответил Полуцутиков с такой поспешностью, что Никита тут же утвердился в своих подозрениях.

— Так вот оно что, — протянул Никита. — Это, значит, ты виноват во всем, что случилось. От тетки Нины меня вытурили, и вообще. Говори, гад, кто я такой на самом деле? Бандит или еще кто? И как меня зовут по-настоящему? Никита или еще как?

Полуцутиков ничего не ответил. Только дернул рукой, которую все еще держал за пазухой, может быть, просто так дернул, не рассчитывая выхватить пистолет, но Никита инстинктивно нажал на спусковой крючок.

Из ствола пистолета-пульверизатора вырвался сноп ослепительно белого света. Раздался глухой хлопок вместо ожидаемого Никитой звучного выстрела. Силуэт Полуцутикова замигал, точно на экране неисправного телевизора, а потом послышалось далекое гудение, и все кончилось. Господин Полуцутиков, мгновенно окаменев, с деревянным стуком рухнул навзничь.

Никита опустил руку и облизнул пересохшие губы. И тут из-за угла, из-за того самого угла, откуда вышел господин Полуцутиков, показался другой человек. Никита, действуя по инерции, и на него направил пистолет-пульверизатор, но вдруг задохнулся от непередаваемого чувства. Словно давно проржавевшие колесики, которые вовсе не должны были вращаться, все-таки начали свое движение у него в голове, оживляя искусственно умерщвленные клетки памяти.

И Никита все вспомнил. То есть почти все.

— Как это так? — прошептал он, вглядываясь в лицо стоящего напротив него человека. — Ты — это я, правда? А я никакой вовсе не Никита. Мое имя — Антон. А ты меня подменил. Как? Как?

Тот молчал.

Тогда заговорила подвальная темнота.

— Как-как. Раскаркались. Все очень просто.

Никита — то есть уже не Никита, а Антон — вздрогнул. Вздрогнул и Антон, то есть уже не Антон, а Никита.

Прямо из стены выступил невысокий, но очень ладно сложенный человек, впрочем, довольно странно одетый в старинного вида кафтан, полосатые панталоны и грязные мушкетерские ботфорты. Оба — и тот, который звался раньше Никитой, и тот, который звался раньше Антон, — одновременно уставились на физиономию пришельца — худую, небритую физиономию; на лбу причудливый шрам, очертаниями напоминающий японский иероглиф; крылья так называемого породистого носа нервно подрагивали, а немного косящие зеленые глаза смотрели неожиданно пронзительно.

— Я и тебя тоже вспомнил! — воскликнул Антон, который был Никитой. — Я тебя видел тогда, во время той пьянки в пельменной. Мы с тобой разговаривали под столом. Имя у тебя еще такое странное. Небул… Небул…

— Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый, — подсказал до крайности уставшим голосом Никита, который был Антоном.

— Ты его знаешь? Так как все-таки получилось, что ты меня подменил?

— Вот, — сказал Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый и протянул Антону, который был Никитой, толстую книжку в пестрой глянцевой обложке.

— Хох! — воскликнул тот. — Да это же моя книга! Я ее написал! Когда еще был писателем. Там про загробный мир и приключения в этом мире покойника-бандита Никиты. Черт. Совпадение какое. Но при чем здесь?..

— Открой на последней странице, — посоветовал Небул-Гага.

Антон, который был Никитой, повиновался.

— И прочитай эту самую страницу.

— «Некоторое время они молчали, — начал читать Антон, который был Никитой. — Зеленое небо Пятого Загробного Мира клубилось в необозримой высоте. Никита докурил пых и бросил окурок вниз. „А теперь мы куда?“ — спросил он, следя глазами за полетом окурка. „Не знаю, — пожал плечами полуцутик. — Куда глаза глядят. Мы вольные птицы. Я — потому что представитель господствующей расы, а ты — потому что тебя теперь никто не разыскивает“. „Да… — сказал Никита. — А знаешь, что я подумал?“ „Что?“ — живо заинтересовался полуцутик.

— Ну и что? — прервавшись, спросил Антон, который был Никитой.

— Читай до конца.

— «Давай махнем в Сорок Шестой Загробный. Там, говорят, чартерные рейсы организуют для покойников — на мир живых посмотреть. Изобрели, говорят, какой-то аппарат, который покойников на время превращает в привидений. Покупаешь путевку, превращаешься в привидение и летишь в мир живых, в шотландский замок или подвал многоэтажки. Вот если этот аппарат скоммуниздить, а потом в механизме что-нибудь изменить…» «Дело!» — обрадовался полуцутик… Дочитал. И что дальше? Стоп. На этом предложении книга заканчивается. Я, правда, написал «продолжение следует», но продолжение не последовало, потому что издательство со мной контракт не продлило. Откуда здесь послесловие? Я не писал никакого послесловия.

— Я написал, — спокойно сказал Небул-Гага.

— Зачем? И как ты умудрился? Если книга уже набрана, и напечатана, и распродана. Как?

— Читай, — приказал Небул-Гага.

 

ГЛАВА, КОТОРАЯ ВООБЩЕ-ТО ДОЛЖНА БЫТЬ ПРОЛОГОМ

Комната так сильно напоминала пустую полость чучела доисторического зверя с планеты Чим, что, судя по всему, ею и была. В комнате находился офис генерального директора фирмы «Глобальный туризм», однако сообщающей об этом вывески, которая во всех уважающих себя фирмах должна висеть над дверью, не наблюдалось, наверное, потому что самой двери не существовало. Те, кто хотел войти в комнату, входили прямо через матово мерцающие полупрозрачные стены.

Сквозь матово мерцающие полупрозрачные стены в комнату вошли двое — высокий светловолосый и замечательно мускулистый человек в набедренной повязке и крохотный крылатый недоносок, который на самом деле был вовсе не недоноском, а представителем могущественной расы полуцутиков, правящей в здешних широтах. Здешние широты общо именовались Цепочкой Загробных Миров, а недоносок назывался Г-гы-ы. Высокого светловолосого человека звали Никитой.

Войдя, двое нерешительно помялись на мягком ворсистом напольном покрытии и огляделись по сторонам. Комната была совершенно пуста.

— Так, — трепеща в воздухе крылышками, проговорил полуцутик Г-гы-ы. — Нам бы гражданина Небул-Гага Имсарахима Гдаламира семнадцатого увидеть. Мы по делу.

В центре комнаты медленно, как на проявляющейся фотографии, появился человек в старинном кафтане и мушкетерских ботфортах, сидящий прямо на полу в крайне неудобной позе, чем-то неуловимо напоминающей позу лотоса.

— Я и есть Небул-Гага, — представился сидящий. — Проходите, садитесь.

Никита, несколько раз шагнув, оказался напротив Небул-Гага и неловко присел на корточки, а полуиутик, сложив крылья, слетел Никите на плечо.

— Вы по какому вопросу? Хотите заказать турпутевку в мир живых? — осведомился Небул-Гага. — Фирма «Глобальный туризм» готова предложить вам свои услуги. Вам на какой срок? На какую планету?

— В эту, как ее… в Россию, — каркнул полуцутик. — Я столько наслышан об этой стране.

— В Россию так в Россию, — почему-то неохотно согласился Небул-Гага. — Только вот вам, господин полуцутик, полететь туда не придется.

— Это почему? — обиделся Г-гы-ы.

— Потому что цутикам и полуцутикам запрещено появляться в мире живых, — спокойно объяснил генеральный директор фирмы, — цутики и полуцутики — суть дети Загробных Миров. В живых мирах им делать нечего. Да и относительно России, — теперь Небул-Гага говорил, обращаясь исключительно к одному Никите, — с путевками в Россию сложнее. Видите ли, вам, наверное, известно, что путешественники принимают вид привидений — только при таком условии они могут попасть в мир живых. А привидения обитают в дворцах, замках и крепостях, преимущественно старинных и дурной репутации. В России таких дворцов и замков, честно говоря, нет… кроме Ледового дворца и Петропавловской крепости, но туда все путевки уже проданы. Остались только VIP-рейсы. А это довольно дорого.

— Финансы у нас имеются! — перебил его полуцутик. — И мы, между прочим, к вам со встречным предложением. Мы хотим, — тут полуцутик огляделся по сторонам и зашептал заговорщицки: — Мы хотим туда перенестись не в виде привидений, как принято, а в натуральном виде. Нам сказали, что именно вы можете это устроить. Не сомневайтесь, — добавил он, увидев, что Небул-Гага — вот именно — сомневается. — Все расходы мы оплатим. Наша просьба необычная, но и гонорар вам будет выплачен тоже необычно большой. А власти ничего и не узнают. И еще — мы не на время туда хотим, а навсегда.

— Навсегда! — эхом отозвался Никита.

Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый раздумывал недолго.

— Сколько? — прямо спросил он.

Полуцутик Г-гы-ы, подлетев поближе, шепнул ему на ухо сумму.

Видимо, сумма эта не совсем удовлетворила генерального директора, потому что тот недовольно поморщился.

— Можно прибавить, — торопливо проговорил Никита. — Если, конечно, сговоримся.

— Вообще-то есть один вариант, — медленно произнес Небул-Гага, тяжело вздохнул и, расправив конечности, сел по нормальному — на корточки. — Был в моей практике подобный случай. Как-то раз, довольно давно, тогда наша фирма по-другому называлась, один высокопоставленный — из России вот тоже — пожелал явиться в страну, где правил, потому что там стихийное бедствие в виде наводнения случилось. Правитель пожелал навести порядок. Обратился в нашу фирму. Мы ему устроили возвращение. Памятник, установленный в мире живых в его честь, однажды ночью ожил, это мы по его желанию переместили его психофизическую сущность в холодный металл. Только ничего хорошего из этой затеи не вышло. Памятник пошатался по городу, напугал до смерти какого-то бедолагу, а потом, когда время вышло, встал на место. Случай этот получил огласку в мире живых, даже в литературных источниках отражен. Наши Загробные власти по этому поводу очень волновались, фирму чуть не прикрыли. Еле-еле я через адвокатов отмазался. Так вот — во избежание подобных казусов — хочу предупредить: никакой огласки. А чтобы огласки не было — не надо выпендриваться.

— Так вы беретесь за наше дело? — деловито осведомился полуцутик.

— Беремся, — просто сказал генеральный директор. — Сейчас технологии, по которым мы работаем, усовершенствованы.

— Здорово! — сказал Никита. — Так как вы нас переместите?

— Подробности вам знать незачем, — уклончиво ответил Небул-Гага. — А сначала попрошу задаточек.

— Г-гы-ы, — скомандовал Никита. — Рассчитайся. Полуцутик рассчитался.

— Отлично, — по окончании процедуры проговорил Небул-Гага. — Еще хочу предупредить. Вас как зовут? Никита? Никита окажется в своем родном городе в мире живых не в собственном обличье. А в обличье другого человека. Так надо, чтобы власти запутать. После случая с правителем за нами слежку установили. А с вами, господин полуцутик…

— Я ни в чьем обличье не хочу быть! — заявил полуцутик. — За свои деньги я хочу в натуральном виде быть! Ну, загримируете меня слегка.

Небул-Гага с сомнением посмотрел на Г-гы-ы.

— Трудненько нам придется, — проговорил он. — Ну да ладно.

— Значит, по рукам? — спросил Никита.

— По рукам, — сказал Небул-Гага.

 

Глава 12

— Дочитал, — дочитав, проговорил Антон, который раньше был Никитой. — Но все равно ничего не понимаю. То есть мало что понимаю.

— А что тут понимать, — усмехнулся Небул-Гага и повернулся к Никите, который был Антоном. — Ну и как, покойничек? — спросил он. — Понравилось тебе тут?

— Нет, — честно ответил тот, — совсем не понравилось. Я ведь возвращался, только потому что хотел со своей любимой девушкой соединиться. Но она… В этом мире вообще все наперекосяк пошло. Анна, которая раньше была интеллигентной аспиранткой, будущим ученым, — стала киллером. Я сильно изменился — стало меня тянуть на дурацкие стишки и рассказики. А как раньше пожиганствовать, мне уже не получалось.

— Это от того, что ты в моем теле, — неприязненно сказал Антон, который был Никитой. — Я, писатель по призванию, стал каким-то бандитом! Душегубцем, черт возьми.

— Милые мои ребята, — проникновенно начал Небул-Гага. — Пора все на свои места вернуть. Скоро, — он посмотрел в темное пространство, — сюда явятся агенты Загробной милиции, которые и всучили одному из вас экто-плазменный излучатель, чтобы парализовать полуцутика. То есть господина Полуцутикова. Так что — меняйтесь телами.

— Как? — хором спросили изумленные «ребята».

— Посмотрите друг другу в глаза, возьмитесь за руки и пожелайте.

— А я не желаю! — заявил вдруг Никита, который был Антоном. — Черт знает что наворотили в родном моем мире, пока я был мертвым. И я должен все исправить. Анна — не киллер! Она просто запуталась, или ее запутали. Я ее перевоспитаю!

— Э-э нет! — заволновался Небул-Гага. — Так нельзя! Отдавай Антону его тело и спокойно жди агентов, которые, так сказать, восстановят статус-кво.

— Отдавай тело! — крикнул Антон, который был Никитой.

— Хрен вам! — крикнул вдруг Никита, отпрыгивая в сторону.

Худощавая фигура начала вдруг расти и распухать, одновременно сливаясь с подвальной теменью, пока не слилась совершенно. Темнота некоторое время безмолвно и угрожающе поколыхалась, а потом медленно материализовалась в человека, одетого в черный строгий костюм. Через секунду можно было различить, что эти черные — совершенно одинаковы.

— Отдавай тело! — раскатисто зарычал один из черных — а быть может, и оба. — Хватит играть с нами!

— Агенты! — взвизгнул Антон. — Это они мне экто… экто… пушку, на пульверизатор похожую, дали! Не отдам я никакого тела! Я вам не верю! Вы и меня тоже в свой загробный мир заберете!

— Бежим! — завопил Никита.

— Идиоты! — рокотало им вслед. — Вы что, ничего не понимаете? С самого начала все было предопределено! Куда вы? Из этого подвала без нашего разрешения нет выхода! Пока мы здесь, вам ни за что не выйти! Не делайте лишних глупостей! Во имя вселенских законов, вернитесь и сделайте то, что обязаны! И так слишком много свидетелей! Милиция, бандиты и прочие. Никто не должен ни о чем знать! Как можно меньше шума, как можно меньше огласки!!!

И двое двинулись за беглецами. Довольно медленно, но в каждом их движении сквозила уверенность в успехе погони.

* * *

После долгих усилий милиционеры — Ефремов, Галыбко и Ряхин — все-таки сошлись в одной точке. Сначала прапорщик встретился со старшиной, а потом к ним присоединился и капитан. Ефремов и Галыбко готовились к тому, чтобы озвучить капитану Ряхину собственные доклады по поводу выполненных ими действий, но капитан, как только увидел своих подчиненных, приложил палец к губам и поманил их пальцем.

— Подозрительных объектов, поиски которых мы ведем, я заметил в соседнем коридоре, — шепотом сообщил капитан Ряхин, когда Галыбко и Ефремов подошли к нему ближе. — Теперь за мной! Вот в этот коридор.

Старшина и прапорщик, следуя за капитаном, прошли в указанный им коридор.

— Здесь, — шепнул Ряхин. — Сейчас должны появиться. Я их намного перегнал. Ждем. Устроим засаду, так сказать.

Через некоторое время трое милиционеров услышали шаги впереди, а вскоре после этого увидели и тех, кого искали. Двое мужчин, одетые в темные строгие костюмы и потому почти совершенно неотличимые от серовато-синих сумерек, двигались им навстречу. Шли очень спокойно, шагали ровно, словно гуляли по бульвару, а не в грязном подозрительном подвале.

— Стой! — совсем неслышно скомандовал Ряхин. Маленький отряд остановился. Ефремов боялся дышать.

Автомат, хоть и был металлически-холодным, жег ему руки. Галыбко старался спрятаться за спину Ряхина, что было очень трудно сделать, поскольку прапорщик был вдвое массивнее капитана и на две головы выше.

Пара темных силуэтов молча приближалась. Еще несколько шагов — и они увидят притаившихся на их пути стражей порядка.

Понятно, что Ряхин не стал ждать этого момента.

Он выпрямился во весь рост и направил в сторону силуэтов автомат и пистолет.

— Ни с места! — крикнул он так громко, что Ефремов позади него выронил автомат на пол, а Галыбко непроизвольно присел на корточки.

— Оружие на землю! — добавил капитан, хотя, насколько можно было увидеть, у противника не было никакого оружия.

Два темных силуэта остановились. На секунду. И тотчас пошли вперед с той же скоростью, с которой двигались раньше, словно решили, что грозный голос железного капитана им просто померещился.

— Ни с места! — уже несколько удивленно, но все еще очень внушительно крикнул капитан Ряхин.

Силуэты спокойно двигались навстречу ему. Галыбко, не поднимаясь с корточек, попытался отползти назад, чтобы спастись бегством, но наткнулся на Ефремова, который лег на пол ничком и закрыл голову руками.

— Предупредительный выстрел! — проговорил Ряхин и дал очередь в потолок.

Оглушительно прогремели выстрелы, оранжевая вспышка разорвала темноту, а невидимые пули — металлическую трубу над головой капитана. Из трубы тонкой струйкой брызнула за воротник Ряхину холодная вода.

— Стоять! — чувствуя, что самообладание первый раз в жизни изменяет ему, закричал капитан Ряхин.

Идущие навстречу не повиновались.

— Огонь на поражение! — предупредил Ряхин.

— Стреляйте, товарищ капитан! — простонал уползающий за угол Галыбко.

Ефремов ничего не сказал, он, зажмурив глаза и закрыв голову руками, считал в уме до ста, чтобы не было так страшно.

Ряхин дал длинную очередь из автомата, а когда закончились патроны, он, полуослепший от вспышек огня и полуоглохший от грохота выстрелов, отбросил автомат в сторону и стал палить из пистолета, расстрелял все патроны и, тяжело дыша, замер, разведя руки и вытаращившись.

Двое как ни в чем не бывало продолжали спокойно идти на капитана.

Не веря в то, что ураганный огонь не смог поразить загадочных незнакомцев, Ряхин вытащил из кармана гранату, зубами сорвал чеку, вслух досчитал до трех и швырнул гранату в приближавшихся.

И бросился на землю.

Прогремел взрыв. И сразу наступила полная тишина, нарушаемая только сухим шорохом осыпающейся пыли с потолка, да кое-где журчала вода из пробитых труб. Ряхин, кряхтя и отдуваясь, поднялся на ноги, стряхнул пыль с кителя и протер глаза — нарочито медленно, чтобы оттянуть то мгновение, когда придется взглянуть на кровавые ошметки.

За его спиной медленно поднимались и приводили себя в порядок старшина Ефремов и прапорщик Галыбко.

— Ну что? — сипло, но официальным тоном проговорил капитан Ряхин. — Засвидетельствуете, что я действовал в рамках закона?

— Да, да, — вразнобой пообещали старшина и прапорщик.

— Тогда пойдемте посмотрим.

Он двинулся к обугленной воронке, остановился над ней и, чуть присев, изумленно выдохнул. Подошедшие следом Галыбко и Ефремов открыли рты.

Ничего в воронке не было.

То есть там, конечно, было черт знает сколько осколков металлических труб, комья земли и бетона, обломки кирпичей, но ничего похожего на останки человеческих тел не было.

— Не понимаю, — тихо произнес Ряхин.

— Промахнулись? — предположил Галыбко.

— Дурак! — толкнул его локтем в бок Ефремов. — Этих козлов в пыль размолотило, даже кусочка не осталось!

Капитан Ряхин тряхнул головой, осыпая труху на покореженный пол. А потом вдруг замер, стянул со спины еще один из прихваченных автоматов и прыгнул в сторону, в пролом стены, за которой начинался другой коридор.

— Стоять! — заорал он, пятясь. — Стрелять буду!

— Не стреляй, начальник! — раздался в ответ скрипучий голос. — Мы тут ни при чем. Если хочешь, мы даже не видели, что тут было.

Ефремов вытащил из кармана коробку, чиркнул спичкой. И при ее неровном желтоватом пламени стала видна обтянутая кителем спина капитана и просунувшиеся в пролом две небритые испуганные физиономии. Переведя дух, Ефремов подошел поближе. Обладатели физиономий поднялись во весь рост и вскинули вверх руки.

— Сантехники, — прокашлявшись, проговорил Галыбко, разглядев их перепачканные комбинезоны.

— Сантехники мы.

— Какие сантехники в пять часов утра? — подозрительно спросил Ряхин.

— Шесть часов уже, начальник, — проговорил один из сантехников. — Седьмой. Мы трубы чинить залезли. И тут такое началось. Думали — смерть наша пришла.

— Мы никому-никому не скажем, — сказал второй. — Разрешите идти? А то хозяева — чего доброго — нас во всем этом заподозрят.

— Ерунду говорите, — вякнул было Галыбко, но тут подумал о том, что, пожалуй, так оно и будет, потому что полковник Ухов немедленно открестится от последствий операции, как только узнает, что операция была неудачной.

«Ну и дела, — завертелось еще в его голове, — капитан наш Ряхин уже начал ловчить, как все нормальные люди. Как пить дать отпустит этих хмырей, строго-настрого запретив им рассказывать о случившемся. Да Ряхин и говорить стал как человек, а не как протокол. Чудеса!»

А капитан Ряхин подумал так:

«Ухова теперь точно уволят. Когда я скажу, что он чинил мне препятствия в ходе расследования заговора. И уж точно никто не вспомнит, что имела место быть подделка документов, а именно приказа».

— Так мы можем идти? — робко спросил один из сантехников.

— Идите, — устало сказал капитан. — Только если спросят…

— Мы ничего не видели! — опять хором подтвердили сантехники. — Несчастный случай был, и все.

Спичка в пальцах Ефремова погасла. Где-то далеко завыла милицейская сирена.

— Пошли отсюда, — скомандовал капитан Ряхин. Обратно они двигались молча и быстро. Сантехников нигде видно не было. Капитан Ряхин, выбросивший все оружие, которое подобрал в подвальном складе, морщился и неслышно стонал, мучимый теперь совестью.

Он чувствовал, как его честная душа, фигурально выражаясь, истекает слезами, увязая все больше и больше в подлогах и обманах, чего раньше капитан не терпел ни от других, ни тем более от себя. Впрочем, вспомнив о раскрытом им заговоре и пойманном Американском Президенте, Ряхин успокоился.

Холодный утренний воздух и относительно свободное пространство внутреннего двора были так приятны после стылого сумрачного смрада подвала, что некоторое время наконец-то оказавшиеся на воле милиционеры просто наслаждались возможностью дышать и двигаться в любом произвольном направлении. Сантехники от дверей подвала далеко не отходили. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу, будто намеревались в любой удобный момент нырнуть обратно.

— А тело бандита Тампакса все еще валяется, — благодушно заметил прапорщик Галыбко. — Надо его снести в машину. Типа арестовать.

— Пойди узнай, как там наш водитель, — приказал капитан Ряхин. — Которого мы оставили у входных дверей сауны. И заодно посмотри, нет ли поблизости важного свидетеля Ленчика.

— Слушаюсь! — отозвался Галыбко и скрылся в подворотне.

— Впрочем, — проговорил Ряхин, — бояться нам нечего. Если что, у нас имеется на предмет ареста Тампакс. Не говоря уж об Американском Президенте. А взрыв… Скажем, что было самопроизвольное самовозгорание оружия на нелегальном оружейном складе. Сантехники будут молчать. Так что и в этом смысле операция успешна. Эй, что там у тебя?

Последний вопрос был задан одному из сантехников.

— Что? — переспросил тот. — Ах это.

Он поднял руку. Показавшаяся из рукава крыса пошевелила усиками и поглядела на присутствующих черными бусинками глаз.

— Он ручной, — пояснил сантехник. — Груглин, Груглин. Ты чего вылез? Хочешь сахарку?

— Товарищ капитан! — Это вернулся прапорщик Галыбко. — Беда!

— Что такое? — неохотно встревожился настроенный уже на вполне благодушный лад капитан Ряхин.

— Водила наш, который у дверей поставлен, слишком буквально понял приказ — никого не впускать и не выпускать. Он своей монтировкой там таких дел наворотил! Возле него штабелем пять тел лежат: охранник, который вышел покурить, уборщица, которая, наоборот, пыталась войти утром, чтобы прибраться, сменщик охранника, два банщика, желавшие пройти на рабочее место. Это же статья, товарищ капитан! Что делать?

— А Ленчика ты не видел? — раздумчиво спросил Ряхин.

— Никак нет. Там уже из нашего отдела мужики подъехали. Сказали, что жильцы с этой улицы вызвали, типа выстрелы и грохот в подвале. Ну, я их успокоил. Все в порядке — так сказал.

— Хм-м, — начал было Ряхин и не кончил. Странный шорох долетел из-под низкого днища все еще стоящего во дворе джипа. Потом из-за колеса показалась встрепанная голова, а за головой, как того и следовало ожидать, туловище. Ленчик выполз из-под джипа и сел на задницу, протирая заспанные глаза. Сантехники отчего-то забеспокоились, но из подвала показалась новая партия бывших узников подземелья. Антон, который раньше был Никитой, шел налегке, а Никита, который раньше был Антоном, тащил на плече нечто очень похожее на господина Полуцутикова. Вернее, на неподвижную статую, изображавшую господина Полуцутикова во весь его невеликий рост.

— А вы еще кто? — нахмурился Ряхин.

— Один из них — тот парень, которого мы задержали, когда по городу колесили, — пояснил Ефремов. — Как он из клоповоза-то выбрался?

— А вот мы его обратно сейчас арестуем, — пообещал Ряхин и решительно двинулся к новоприбывшим и, конечно, попытался бы осуществить свою угрозу, если бы его не остановил дикий истошный крик.

Кричал Ленчик.

— Товарищ капитан! — подвывая от страха, пронзительно вещал важный свидетель. — Эти сантехники — никакие не сантехники! Они внутри целенькие, как картофелины!

— То есть? — не понял Ряхин.

— Они и есть те самые, которые меня похитить хотели! Только они личину сменили!!! Ой, посмотрите на них!

Но все и так на них смотрели. Сантехники переглянулись и вроде бы от испуга обнялись и так крепко стиснули в объятиях друг друга, что за несколько всего секунд превратились в одно-единственное существо.

Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый взмахнул руками и стал расти.

— Несчастные! — загрохотал он, когда уже смотрел на оторопевших людей сверху вниз. — Никак не хотите вы играть по правилам! Ленчик мог бы спокойно пообщаться с нами, после чего забыл бы все, что видел. Неуемный капитан не должен был начинать расследование. Ну и хрен с вами, тогда пожинайте горькую жатву! Вы все уйдете с нами в Загробный Мир! Чтобы никто ничего не узнал! Смотрите — р-раз!

Небул-Гага развел руками, между которыми внезапно сверкнул золотой шар. Сверкнул и, подрагивая, повис в воздухе, постепенно разбухая. Капитан Ряхин отчего-то вдруг понял, что этот шар сейчас бабахнет и взрыв будет таких масштабов, что сравнивать его со взрывом гранаты даже смешно.

— Не балуй! — тем не менее посоветовал Ряхин. — Я вот сейчас тебя арестую.

— Это я их сейчас арестую! — звонко крикнул господин Полуцутиков, спрыгивая с плеча Никиты и потягиваясь. — Надо же, вырубили меня! В изваяние превратили. А ты, Небул-Гага, сволочь! Я сразу догадался, что ты нас со своей фирмой кинуть хотел. Получай!

Господин Полуцутиков надул щеки и плюнул в Небул-Гага с такой силой, что потерял парик. Голова Полуцутикова, вооруженная рожками, сверкнула на восходящем солнце. Небул-Гага опустил руки, и шар угрожающе затрещал, но плевок Полуцутикова, не долетев до генерального директора фирмы «Глобальный туризм», остановился, завис в воздухе и в одно мгновение превратился в подобие сферы, тотчас накрывшей Небул-Гага, а заодно и стоявших рядом Антона, Никиту и Полуцутикова.

— Ложись! — отчаянно заорал Ряхин. — Сейчас рванет!

И оказался прав. Но за долю секунды до взрыва Никита, который был Антон, встрепенулся, будто внезапно вспомнил о чем-то важном, и вытолкнул Антона, который был Никитой, за пределы сферы.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Сидя под фиолетово-черными пальмами Триста Сорок Пятого Загробного Мира, Никита, обретший наконец свою истинную форму, дожидался полуцутика Г-гы-ы. Триста Сорок Пятый был такой глухой дырой, что существовать здесь можно было, совершенно не скрываясь, даже для покойника, совершившего такое страшное преступление — визит в мир живых. Загробные власти обычно редко заглядывали в миры, находящиеся далее Двухсотого.

— Привет! — раздался веселый голос Г-гы-ы.

— А-а, — проговорил Никита, — явился. Ну, что удалось узнать ? Нас ищут ?

— Хорошие новости! — присаживаясь рядом с Никитой, начал полуцутик. — Я долго отсутствовал, потому что в этой глуши на весь мир не больше десятка полуиутиков. Так вот, я с одним из них говорил по поводу Небул-Гага и фирмы «Глобальный туризм». Оказывается, за время нашего отсутствия эту фирму потенциальные клиенты полностью разоблачили. Помнишь, как Небул-Гага легко пошел на наше преступное предложение? Это оттого, что у него договор был с властями. Власти Цепочки Загробных Миров решили поправить свое финансовое положение. А не секрет, что половине покойников очень хочется вернуться обратно в мир живых. Как тебе. Ну, вот и придумали власти такую штуку, как «Глобальный туризм». Вывеска — чартерные рейсы в виде привидений, а на самом деле каждый, кто приходит в фирму, намекает на то, что неплохо было бы устроить так, чтобы навсегда в мир живых. Понимаешь? А тому, кто не намекает, все равно дается понять, что сие возможно. Естественно, все покойники на такое предложение клюют. И тут-то начинается самое интересное. Государственные специалисты разработали такую систему… Ты же знаешь о том, что герои любого, даже откровенно дебильного литературного произведения сразу после создания этого произведения оживают в отдельно взятом мире. Я бы сказал — параллельном мире.

— Не знаю, — качнул головой Никита. — А что — правда ?

— Конечно, правда! — убежденно сказал полуцутик. — Бесконечность вместит сколько угодно таких миров. И каждый мир имеет канал связи со своим создателем. С писателем то есть. Только далеко не всегда писатель об этом знает. А власти знали. И, основываясь на своих знаниях, решили как бы это… сжульничать. Сделать наоборот.

— Ничего не понял, — пожал плечами Никита. — Объясни.

— Объясняю, — сказал полуцутик и начал объяснять: — Когда мы пришли в «Глобальный туризм» и объявили прямо свое желание, Небул-Гага передал сигнал специалистам, а те быстренько создали параллельный мир, в котором живет такой писатель Антон, который и накарябал произведение про тебя и меня. То есть это он так думает, что это он накарябал. А на самом деле он — всего лишь часть программы.

— Постой! Как это — быстренько создали параллельный мир? Это же, наверное, очень сложно. И дорого.

— Чего сложного-то? — фыркнул полуцутик. — Если есть, с чего делать. Образец если есть. Вот когда я был предпринимателем, у меня в офисе стояла такая штука — ксерокс. Так вот, создание параллельных миров для квалифицированного специалиста — то же самое, что работа на ксероксе. Ну, может быть, чуть посложнее. Ладно. Где я остановился? Ага… Как только произведение было издано, возник канал связи с созданным параллельным миром. По этому каналу пас и перекинули.

— Не понял, — медленно проговорил Никита. — Это что же получается — я и ты, мы были в каком-то сраном параллельном мире? А не на настоящей Земле?

Полуцутик Г-гы-ы вздохнул.

— Я знал, что ты расстроишься, — сказал он. — Понимаешь, в том-то и фишка. Помнишь, сколько загробных бабок мы Небул-Гага откинули? Чертову уйму. На такие бабки можно купить десять Триста Сорок Пятых Загробных. А что получили? Путешествие в искусственно сляпанный мир. Власти, конечно, здорово все рассчитали. Они получают финансы в огромных количествах, а покойники — твердую уверенность в том, что оказались на родине и нарушили самый главный закон Загробных Миров — попали в мир живых. А потом Небул-Гага, генеральный директор фирмы «Глобальный туризм», он же по совместительству — агент Загробной милиции, арестовывает беглецов, возвращает обратно и предает суду. Суд, конечно, приговаривает беглеца к каторжным работам в пользу Цепочки Миров. Понимаешь, какая прибыль получается? Колоссальная! Только недавно все это прикрыли. Об афере стало известно в самых-самых верхах. Ну и… Так что теперь нам можно ничего не бояться, мы ведь официально не считаемся преступниками, мы ведь не в настоящем мире живых были. Никита! Черт, извини. Я знаю, как тебе хотелось вернуться. А тут такой облом. Что? Ты смеешься? Первый раз вижу, как покойники с ума сходят.

— Смеюсь, — держась за бока, с трудом выговорил Никита. — Это же здорово, что мы в искусственном мире были! Значит, Анна, моя Анна, настоящая Анна — вовсе не киллер. Она такая, какая и была, когда я ее знал. Небось уже доктор наук. Ф-фу, камень с души упал.

— Да? — удивленно проговорил полуцутик. — С такой точки зрения — да. Это хорошо. А все-таки мне понравилось! Классно было! Помнишь, как этот придурок швейцар Роман плясал перед нами? Вот здорово было. Наверное, было бы еще лучше, если б мы попали в настоящий мир живых. Как считаешь, у нас все-таки получится ?

— Получится, — сказал Никита с давно закрепившейся уверенностью.

— Только меня вот что беспокоит, — проговорил еще полуцутик Г-гы-ы. — Все эти люди… писатель Антон, капитан Ряхин, охранник Ленчик, престарелый мальчик Витя, киллер Анна… Они не существуют. То есть существуют, но не по-настоящему. Так вот я подумал — а что, если и мы есть только потому, что кто-то нас написал? Такое может быть?

— Нет, — убежденно сказал Никита. — Такого не может быть никогда.