Специальному отряду ни то разведчиков, ни то диверсантов, а по совместительству еще и спасателей понадобилось порядка семи часов, чтобы осмотреть все закоулки, все помещения и прийти к следующим выводам. Выводы были не утешительны: во-первых, совершенно не понятно, что за чертовщина произошла на этом месте совсем недавно, в результате чего подавляющее большинство народу умерло неизвестным науке способом. Во-вторых, Марину Иванцову найти так и не удалось, к счастью, среди многочисленных трупов ее тоже не обнаружилось, значит, до сих пор оставалась надежда отыскать любительницу экстремального отдыха в добром здравии или, если не повезет, в каком-либо ином состоянии. В-третьих, Мезенцеву так и не удалось пока воспользоваться всем своим спектром способностей на полную катушку. Мешала аномальная окружающая среда, в которой было очень сложно работать. И, наконец, в-четвертых, среди всех выживших, кого Кондратьеву и Мезенцеву удалось отыскать, дееспособных не нашлось. Семь человек, из них двое из группы VIP-туристов, находились в пограничном состоянии между сном и явью, признаков разумной жизни не подавали и вели себя одинаково спокойно, не реагируя ни на один известный ребятам раздражитель. Следов спецкоманды, посланной на выручку VIP-туристам, также найти не удалось, похоже эти бравые парни сгинули где-то в тайге по дороге сюда.

— То есть в актив мы себе ничего записать не сможем, — ни то спросил, ни то ответил Мезенцев, беседуя со старшим товарищем.

— Получается, что так. Хотя вот по Марине еще не все ясно, согласись.

Григорий утвердительно кивнул.

— Шансов найти ее не много. От меня пользы пока никакой.

— Еще раз не пытался попробовать поработать локатором?

— Пытался, — потупил взгляд Мезенцев, — но все бесполезно, хотя, если честно, получается у меня уже гораздо лучше, чем в первый раз, но и этого недостаточно.

— В причинах не разобрался?

Григорий криво усмехнулся:

— Есть пара версий, но они слишком фантастичны, чтобы оказаться правдой.

— Не говори мне о фантастике. Есть идеи — выкладывай, нет — так не тереби мозг, не мешай думать.

— Ладно, не кипятись, просто, сейчас сам поймешь, почему мне кажутся мои идеи бредовыми. Понимаешь, во время своей последней попытки, так сказать, выйти из тела, мне показалось, что моим действиям не то чтобы кто-то мешает, такое впечатление, что вокруг, в окружающей среде, на психическом уровне самая настоящая буря.

— В смысле? Поясни, пожалуйста, что ты имеешь ввиду.

Мезенцев долго думал, как проще объяснить другу собственную мысль. Наконец, ему удалось подобрать простую и понятную аналогию, которую он и не преминул озвучить:

— Представь себя плывущим в открытой воде.

— Ну, дальше что?

— Пока вокруг тишь да гладь, ты плывешь спокойно, размеренно, не напрягаешься, где-то на спинке, где-то вольным. А теперь представь себе, что вода на море вдруг перестала быть спокойной, поднялись волны, начался шторм. Легко ли тебе будет плыть?

Кондратьев, поджал плечами.

— Смотря какие волны… Хотя, это я, а вообще…, кажется я понял, к чему ты клонишь. Ты пытаешься мне сказать, что вокруг слишком взбаламучен… эм… пси-фон?

— Ну, типа того, правда, я не знаю, как это по-научному называется. Меня, понимаешься ли, не исследовали, теоретически и практически на эти темы со мной никто не занимался. Меня сразу бросили на задание, так что я не знаком с профессиональной терминологией, но, действуя от противного, могу предположить, что в данном месте этот самый пси-фон или пси-поле находится в штормовом состоянии, поэтому мне в нем сложно работать.

Михаил понимающе кивнул. Похоже, он ни на секунду не сомневался, что озвученная Мезенцевым мысль может быть бредовой.

— Скажи, пожалуйста, — вдруг спросил он, тщательно подбирая слова, — что может явиться причиной плохого состояния пси-поля?

— Взрыв, — не задумываясь, ответил Мезенцев.

— Взрыв? Какой? Атомный, электромагнитный? Какие боеприпасы должны рвануть?

Суперсолдат всегда оставался таковым, хотя в данной конкретной ситуации Михаилу это было только в плюс.

— Ну, атомный, пожалуй, поколебал бы пси-фон, хотя, я больше чем уверен, подобных экспериментов никто никогда не проводил. Насчет же остальных боеприпасов, не знаю, не сказал бы… Боюсь, что в нашем случае рвануло что-то соответствующее…

— То есть произошел пси-взрыв?

— Именно.

Некоторое время Кондратьев переваривал услышанное. Не то чтобы идея Мезенцева его удивила, но озадачила исправно. Как человек, в течение своей жизни привыкший решать конфликтные ситуации с позиции силы, Михаил слабо представлял себе противника, да и вообще процесс, привлекший к пси-катаклизму, и уж тем более он практически не знал, что делать с врагом, обладающим таким необычным потенциалом. Кондратьев был глубоко убежден, что нет непобедимых врагов, что подобрать ключ возможно к любому противнику, самое главное, хватило бы на это времени.

— Пси-взрыв — это круто… Еще бы знать, что его повлекло… Ты часом не в курсе?

— Откуда ж мне знать, — пожал плечами Григорий. — Мне и самому не терпится узнать, кто и зачем устроил здесь весь этот беспорядок.

Михаил криво усмехнулся.

— Как думаешь, — сказал он, — этот самый пси-фон может восстановиться, стать опять тихим?

— Теоретически, думаю да, хотя это мое мнение. Я ж говорю, что ни разу не экспериментатор, и совсем не подкован в подобных вопросах.

— Хорошо, тогда сделай предположение, что же здесь могло так шарахнуть?

Мезенцев развел руками:

— Я почем знаю…

— Слушай, а я вообще не в курсе всей этой паранормальной чепухи. Ты хотя бы телепатией владеешь, экстрасенсорикой там всякой и прочим набором ненормальных человеческих качеств, так сделай хотя бы предположение. Не может быть, чтобы в твоей голове не возникла пара замечательных идей.

Мезенцев грустно вздохнул.

— Бредовые принимаются?

— Ну а как же, — расплылся в довольной улыбке Кондратьев. — Только такие и в оборот берем.

— Лады, но предупреждаю, версии, которая однозначно бы лидировала среди всех остальных, у меня нет.

— Давай какие есть.

— Хорошо. В общем, если где-то поблизости рвануло нечто, приведшее пси-фон в такое штормовое состояние, нужно однозначно отыскать это место. Я, честно признаюсь, не представляю, что такое вообще пси-поле и с чем его едят. Говорю же, у меня нет теоретической базы, все, что я умею, это использовать заложенный во мне кем-то потенциал. Если бы я больше знал об окружающем меня мире, было бы проще понять, где искать, а так…

— Ближе к делу.

— Да, конечно. Итак, если рассматривать тот факт, что пси-поле существует всегда, а не появляется под воздействием неведомых катаклизмов, то можно предположить некую катастрофу, я склоняюсь к техногенному ее характеру, в результате которой поле было чрезвычайно сильно возмущено. Ближайший аналог — камень, брошенный в пруд при полном затишье воды. Ураган, цунами на море и все в этом духе. Смысл понятен?

— Да, я не тупой. Гладь воды — суть пси-поле. Ее что-то поколебало и вместо ровного гладкого зеркала воды, то есть его пси-аналога, мы получили обилие волн. Принцип понятен, не ясно лишь, почему ты склонен считать такую катастрофу техногенной, а не естественного происхождения?

Мезенцев скорчил такую рожу, будто его спросили очевиднейшие вещи.

— Вообще-то, это проистекает из элементарной логики. Природные катастрофы куда менее разнообразны, чем техногенные. Только человек постоянно что-то изобретает, проводит эксперименты во всех областях науки, пытается познать, понять окружающий его мир. На пути познания строятся теории, которые обязаны подкрепляться практическими исследованиями. Наука, как ты понимаешь, многогранна, и экспериментов в ней можно провести невообразимое количество, так что шансов создать некое чудо-юдо, которое в итоге бахнет и всколыхнет пси-фон, у человека больше, нежели у природы.

Кондратьев вынужден был признать правоту друга и поругать себя за то, что сам не додумался до такого очевидного ответа.

— Хорошо, с этим все понятно, ну а вторая твоя версия какова?

— Со второй сложнее, — погрустнел Мезенцев. — Дело в том, что если пси-поле в природе не существует, то в результате некоторого происшествия, это поле появилось, причем сразу во взбаламученном состоянии.

— Под некоторым происшествием ты, очевидно, понимаешь всю ту же техногенную катастрофу?

— Скорее всего, да…, однако, сложность здесь не в этом. В конце концов, мало ли что там могли наизобретать высокоинтеллектуальные мозги в белых халатах. Проблема в том, что в этом случае нечто, приведшее к катастрофе, куда опасней того, что могло к ней привести в пером варианте.

— С чего ты взял?

— Рассуждаю логически, хотя здесь логика, признаться, сложнее и не столь очевидна как в первом случае. Если в первом варианте нечто вызвало столь мощные колебания пси-поля, то во втором, это нечто, то есть другое нечто, создало поле на пустом месте. Понимаешь разницу? Испоганить что-то куда проще, чем создать заново, с нуля. Это совсем другой порядок возможностей.

Михаил опять завис, обдумывая и анализируя услышанное. Мезенцев, даже не пытаясь его читать, понял, что старшему товарищу далеко не все ясно из сказанного.

— Вопросы? — деликатно поинтересовался Григорий, чувствуя, что таковых у Кондратьева имеется множество.

Как выяснилось секундой спустя, он оказался прав. Не то чтобы Михаила прорвало, но он честно пытался разобраться в проблеме, поэтому спрашивал и спрашивал.

— Вот не понятно мне, если честно, как вообще может существовать твой второй вариант.

— Что именно тебе не понятно?

— Да все. Если пси-поля нет, то как же ты можешь читать мысли, видеть ауру, заниматься интровидением и прочим подобным в других местах? Если б поля не существовало, как бы ты это проделывал?

Мезенцев не стушевался и ответил сразу:

— Все дело в том, что любое поле должно иметь носитель. Чтобы поле проявилось, необходим возбудитель, и кто тебе сказал, что на его роль я не подхожу?

Михаил с удивлением уставился на Григория, словно видел того в первый раз.

Меж тем молодой человек продолжил объяснять:

— Из всего того богатого арсенала умений, что имеется в моем распоряжении, далеко не все способности связаны с пси-манипуляциями. Видение ауры, как мне кажется, имеет под собой иные физические основы. Телепатию при желании тоже можно объяснить без введения в теорию всяких там пси-полей. Другое дело психокинез, пирокинез. Там да, там без чего-то особенного не обойтись. Интровидение и пространственное экстрасенсорное сканирование, по моим ощущениям, также должны быть завязаны на особом виде поля с приставкой пси.

— Ты обладаешь психокинезом? — неподдельно удивился Кондратьев.

— Нет, конечно, просто говорю о том, о чем догадываюсь. Настолько глубоко мои способности не распространяются.

Михаил, казалось, ничуть не расстроился услышанному, продолжил свой расспрос:

— Скажи, а что, по-твоему, происходит, когда ты начинаешь это самое интровидение или сканирование? Каков вообще механизм действия?

— Вопрос не по адресу, я же говорил. Какая тебе разница, что думаю по этому поводу я? Есть ученые, которые занимаются подобными вещами, я лишь могу догадываться в силу своего образования.

— Вот твои догадки меня чрезвычайно интересуют, — заулыбался Михаил.

Григорий покачал головой. Командир был неисправим.

— В случае со санированием я начинаю генерировать некое поле, что ощущается мной как расширение сферы собственных чувств. Понимаешь, вот ты способен чувствовать свое состояние, оценивать в какой ты форме находишься в тот или иной момент времени, что у тебя болит, а что нет и так далее. Это все — сфера чувств. Сюда же, кстати сказать, надобно включить и ощущение окружающего пространства, поскольку твои чувства направлены даже больше не вовнутрь тебя самого, а во вне. Так вот, при расширении сферы чувств ты словно сам увеличиваешься в размерах, ты начинаешь воспринимать весь окружающий мир сквозь себя… Короче, не знаю, как тебе объяснить более понятно. В таком состоянии я словно вижу пространство одновременно с нескольких точек и из каждого элементарного объема самого пространства.

Михаил удовлетворенно кивнул, передернул затвор своего «Калаша».

— Умеешь ты грузануть, приятель. Уж не обижайся.

— Что поделать, я тебе говорил, что не стоит слушать мой бред.

— Это не бред. Скорее всего, ты интуитивно зришь в самый корень проблемы, что не мало важно.

— Откуда ты это знаешь, может быть я…

— Тихо, — одними губами произнес суперсолдат, моментально превращаясь в машину для убийств, — мы не одни.

Мезенцев напрягся, удобней перехватил «Вал». К маленькому отряду всего из двух бойцов даже без его экстрасенсорики было практически невозможно подобраться скрытно, посему любые предупреждения командира нужно было воспринимать всерьез. Сказал лежать, значит надо упасть и замереть, сказал, что они не одни, значит, скоро следует ждать гостей.

Со стороны улицы послышался шорох. Хрустнула ветка. К ним кто-то шел, при этом не таясь, совершенно не разбирая дороги. Даже на идеально ухоженной территории VIP-базы отдыха он умудрялся производить изрядную долю шума. Удивительно, как это Григорий сам не смог услышать его без подсказки Кондратьева?

— Кажись один, — одними губами произнес Михаил. — Шаг ровный, спокойный, но мелкий, при этом человек не крадется…

— И что это значит? — нервно облизнув губы, спросил Григорий.

— Сейчас увидим. Приготовься, он уже близко. Огонь только по команде.

Мезенцев припал к прицелу специального автомата, успокоил дыхание. Далось ему это с трудом, но он справился. Надежность старшего товарища вселяла уверенность даже в такого горе-вояку.

Однако огневой контакт пришлось отложить до лучших времен. Человек, который производил столько шума, угрозы совершенно не представлял. Оружия при нем не было, да и выглядел он, мягко говоря, не враждебно. В изодранном камуфляжном костюме, весь грязный, лицо в кровоподтеках и ссадинах, на руках и ногах несколько серьезных ран. Две из них довольно умело перевязаны. Глаза застывшие, мутные, смотрят куда-то вдаль, сквозь предметы. Одного взгляда на незнакомца Кондратьеву хватило, чтобы понять: человек пребывал в глубочайшем шоке, а из-за обильного физического и морального истощения скоро мог откинуть копыта.

— Только этого для пущего веселья нам и не хватало, — процедил Михаил, останавливая незнакомца, который пер на вооруженного суперсоладта, не замечая того.

Незнакомец уперся в Кондратьева как в стену, какое-то время приходил в себя, соображал, что же произошло, после чего в его взгляде появилась некая толика осмысленности. Стало возможным расспросить очевидца на предмет произошедших здесь событий. Однако все попытки установить с незнакомцем сколько-нибудь конструктивный диалог практически ни к чему не привели.

— Послушай, ты меня понимаешь? — в двухсотый, наверное, раз повторил свой вопрос Кондратьев.

В ответ возможный очевидец таинственных событий лишь нечленораздельно мычал, и хлопал глазами.

— Что ты видел? — в который уже раз повторялся Михаил. — Ты помнишь, что здесь произошло? Можешь нам об этом рассказать?

— Мы друзья, мы поможем, — вторил ему Григорий, не особо, впрочем, надеясь на удачу.

Незнакомец глупо таращился на вооруженную до зубов парочку, губы его кривились. Он явно старался что-то выговорить, но у него ничего не получалось.

— И какой от него прок? Что те сидят, спят, что этот, хоть и ходит, но не говорит.

— Мне кажется, у него фрустировано сознание.

— Это как?

— Опять же, я основываюсь на собственном опыте, точнее даже не на опыте, а на ощущениях собственных возможностей. При желании я бы смог нанести индивидууму и даже группе лиц ментально-психическую травму. Если степень повреждений будет велика, сознание фрустируется.

— И что это значит?

Мезенцев кивнул в сторону незнакомца:

— Это значит, что он овощ, больше не человек в привычном нам понимании.

— Лоботомия на нем тоже не пройдет?

Этим термином Кондратьев называл принудительное проникновение в сознание индивида ментальными щупальцами Григория. До сих пор таким экзотическим способом Мезенцеву так и не удалось ничего разузнать. Трупы, как известно, не говорят и не мыслят, а те немногочисленные условно живые люди, находящиеся то ли во сне, то ли в трансовом состоянии, словно бы не имели сознания. Григорий много раз пытался установить с ними ментальную связь, и каждый раз это ни к чему не приводило.

— Можно попробовать, — с изрядной долей скепсиса произнес молодой человек, — но я не уверен.

— Постарайся. Пока этот экземпляр — самый что ни на есть лучший наш свидетель. Другого не предвидеться, и нам нужно будет работать с тем, что есть.

— Кто, — машинально поправил товарища Мезенцев.

— Что, кто?

— Я говорю, работать с тем, кто есть.

— А, — многозначительно улыбнулся Кондратьев, — ну да, ну да.

Григорий сосредоточился, закрыл глаза, настроился на ментальный контакт со странным человеком. Странные люди находиись здесь повсюду. Впору хоть обычных было считать странными, а всех ненормальных нормальными. Судите сами: вокруг непонятного происхождения труппы, несколько людей, находящихся в коматозном состоянии и вот этот экземпляр, нормальностью явно не блещущий. Кроме того, они оба, что Мезенцев, что Кондратьев, нормальными людьми тоже не являлись. Что и говорить, место, где черное стало белым, а сладкое — горьким. Аномалия, одним словом.

Ментальный контакт ожидаемо давался с большим трудом. А если совсем откровенно, то никак. Опять у Мезенцева сложилось впечатление, что этот человек, как и прочие до него, не имел сознания, точнее имел, но подключиться к нему было невозможно по причине его (сознания) полного нефункционирования. Разница между этим субъектом и теми, что находились в трансе, была минимальна. Один ходил, повинуясь неведомым инстинктам, другие спали. И все-таки он ходил, все-таки между коматозниками были различия, ведь сумел же он отреагировать на появление Кондратьева. Может быть, стоит на этом сыграть?

Григорий начала потихоньку воздействовать на сигнальную систему чужого организма, причем делал это нарочито грубо и неаккуратно. Поначалу казалось, что это так же не принесет ему никаких положительных результатов, но тут вдруг свидетель, наконец, выдавил из себя что-то членораздельное.

— Го… голубое… тум… туман… — промычал он, глядя куда-то в пустоту.

— Что? — насторожился Кондратьев. — Что ты сказал? Голубой туман? Ты видел голубой туман?

— Гол… голубой… туман… све… свет… тум…туман.

— Свет? Туман светился? Голубым светом? Когда ты его видел? Где?

Незнакомец смотрел немигающим взором, и, казалось, не обращал никакого внимания на ребят.

— Свет… ж… жжет… туман…

— Свет причинял тебе боль?

— Бред какой-то, — вставил свое слово Мезенцев. — Похоже, он основательно тронулся умом.

— Нет, не похоже, — ответил ему Михаил, после чего вновь обратился к свидетелю. — Ты заешь, где находился это свет, где был туман? Ты можешь нам показать то место?

— Свет… бо…боль… н-не н-надо бо…боли… свет… жжет…

— Молодец, психолог, идешь в верном направлении, — усмехнулся Мезенцев.

— Не бойся боли, — продолжил Кондратьев уговоры свидетеля, не обратив внимание на тонкие подколы товарища. — Ты не пойдешь туда, мы сами пойдем и проверим этот свет. И накажем тех, кто причинил тебе боль.

Еле заметная судорога прошла по мышцам незнакомца. Григорию показалось, что тот успел махнуть головой из стороны в сторону, словно изобразив отрицание.

— Ты поможешь нам? — не успокаивался Михаил.

— Свет… о-очень… бо…больно. Т-там… т-там…

— Где? Покажи, в какой стороне ты видел этот свет? Его надо наказать. Мы сможем это сделать, просто покажи, где ты его видел.

Мезенцев покачал головой, не веря в то, что им удастся вытянуть из этого человека какую-то полезную информацию.

— Н-нельзя на… наказать… свет… не…не…

— Неуязвим? — уточнил Кондратьев.

— Н-неуязвим, — согласился с ним свидетель.

— Бред, — в какой уже раз произнес Григорий и вдруг сообразил, что Михаил, если и пытается вытянуть из незнакомца полезные сведения, делает это не столько активно, как мог бы. Зато он пытался элементарным образом разговорить человека, расшевелить его мозг, структурировать сознание, а этим следовало бы воспользоваться.

Не теряя ни секунды, Григорий вновь попытался наладить с незнакомцем ментальную связь. Пробиваться сквозь хаос чужых мыслей, чувств, эмоций, при этом стараясь ничего не повредить как себе, так и другому человеку, было тем еще занятием. Вообще пытаться установить ментальный контакт с людьми, у которых не все дома, занятие не благодарное и, что греха таить, опасное. Ментальный контакт — это не просто так, это не подсмотрел и, в случае чего, сбежал. Ментальный контакт — это именно контакт, когда условный оператор соединяется частичкой своего разума с разумом другого человека, и если у того не все дома, есть большая вероятность, что оператору не поздоровится. Григорий не был в курсе всего этого, однако на подсознательном уровне догадывался практически обо всех подводных камнях подобных контактов, поэтому невольно подстраховывался. Видимо, по этой причине ему все же удалось вычленить из хаоса чужих воспоминаний нужные и при этом не сойти с ума.

Когда Григорий разорвал ментальную связь, на него было неприятно смотреть. Осунувшееся, в раз исхудавшее лицо, ввалившиеся глаза, подрагивающие руки. Парень за какие-то мгновения истратил столько душевных сил, сколько иные не тратят и за десятилетия. Неизвестно, во что для него в итоге выльются подобные фокусы, но то, что ничего хорошего в будущем ждать не придется, это однозначно.

Кондратьев порылся в своих запасах, достал контейнер стимуляторов, распечатал его и вколол Мезенцеву. Спустя пять минут парень оклемался, даже кожа приобрела более-менее здоровый вид.

— Ну что, ничего не получилось? — поинтересовался Михаил, видя, что молодой человек способен уже адекватно мыслить.

— П-получилось.

— Да ну? — присвистнул Кондратьев, одобрительно хлопнув Мезенцева по плечу. — Давай, колись быстрей, что ты у него нарыл в голове.

— Кажется, я знаю, где нам искать этот свет.

— Ты его видел?

— Как бы да. — Мезенцев глубоко вздохнул, кашлянул, прочищая горло. — Этот парень из поисковиков, ну… той команды, которая была послана вслед за туристами.

— Шутишь? — удивился Кондратьев.

— Нет, не шучу. Я так и не понял, что с ними произошло, и куда все подевались, но то, что он видел и, самое главное, где видел, мне удалось понять.

Михаил довольно потер руки.

— Далеко это место? Сколько нам своим ходом добираться?

Мезенцев сделал в голове необходимые вычисления, после чего выдал:

— Думаю, часа три-четыре.

— Тогда не будем терять времени. Перекусим и в путь.

— А что с ним будем делать?

Кондратьев с сожалением посмотрел на человека, который выглядел не лучшим образом.

— Для нас он будет только обузой. С собой мы его точно не потащим.

— Но и здесь его оставлять — преступление. Он же ничего не соображает. Он здесь пропадет.

— Не пропадет. Запрем в каком-нибудь помещении и успокоим.

— Умрет с голоду, — набычился Мезенцев.

— Оставим еду.

— Где? Как? Забыл, что вся электрика накрылась медным тазом как после ЭМ-взрыва?

— И это еще один вопрос, на который нам с тобой необходимо найти ответ. Но с электрикой не все так плохо. Здесь есть дизеля. Топлива полно. Подключим, запустим генераторы, на пару холодильников хватит.

Григорий с недоверием посмотрел на стоящего без движений человека.

— Как ты собираешься его успокаивать?

— Не бойся, не летально. В местном медпункте вколем ему что-нибудь соответствующее, уснет как миленький.

— На совсем?

— Я, по-твоему, такой уж зверь бессердечный?

— Иногда мне так кажется.

— Это прямо похвала, — улыбнулся Кондратьев.

Мезенцев не стал спорить с командиром. По большому счету то, что предлагал Михаил, являлось, фактически, единственно-правильным решением в отношении съехавшего с катушек человека. И если сердце все еще сопротивлялось будущему поступку, то разум его давным-давно уже принял.