Надоедливый, противный свист, казалось, напрочь оккупировал голову, поселился в ней основательно и надолго. Он настолько осточертел, что человеку, валявшемуся в траве лицом вниз, пришлось-таки открыть глаза.

Одетый во что-то непонятное, мешкообразное, дымчато-серое с зелеными, бежевыми и коричневыми отливами, он, кряхтя и вяло матерясь, перевернулся на спину, прищурился от ударившего по глазам нестерпимого светового потока.

Через несколько секунд вялой возни в траве пришло понимание, что никто не пытается светить ему в лицо фонарем, просто его глаза отчего-то стали дико чувствительны к обычному дневному свету.

«Кто я? Где я?» – метались мысли в голове.

Мужчина, довольно молодой и симпатичный, попытался встать.

Что-то опустилось на его плечо, хлопнуло по нему пару раз.

– Живой? – раздалось где-то в стороне и, казалось, одновременно внутри головы.

Мужчина обернулся, сильно прищурился, пытаясь рассмотреть того, кто стоял рядом с ним.

Не сразу, но ему это удалось, и когда он увидел перед собой знакомую лысую фигуру, облаченную точно в такой же мешкообразный костюм, к человеку мгновенно вернулись все его воспоминания.

– Где это мы, Макс, – прокряхтел Кондратьев, садясь на землю.

Удав невольно окинул взглядом небольшую лесную полянку, на которой они с Михаилом очутились.

– Примерно в полутора километрах от дачи генерала, – ответил напарник, тоже немного щурясь от дневного света. – Теперь уже бывшей дачи.

– Бывшей?

– Да.

Кондратьев медленно поднялся на ноги, начал активно массировать лицо руками.

– И какого черта мы здесь с тобой забыли?

Лицо Долматова тронула едва заметная улыбка, довольно холодная и кровожадная.

– Спросишь об этом Суворова, когда мы его отыщем. На его даче была установлена система самоликвидации. Полагаю…, ты не знал о таком сюрпризе?

Михаил молча качнул головой.

Самоликвидация? Но это же означает, что…

– Не знаю, что уж прятал в подвалах своей резиденции господин генерал, – сказал Макс, – но долбануло знатно. Словно пяток фур с тротил разом сдетонировали. Теперь на месте усадьбы – большая воронка. Нам… очень повезло спастись.

– Мезенцев, – выдохнул Михаил.

– Что? – не понял Удав.

– Парень оказался не промах, – сказал Кондратьев. – Спас наши дражайшие задницы. Успел в последний момент.

Видя, что Макс не понимает, о чем идет речь, Михаил рассказал ему о мысле-передаче.

– Теперь мы обязаны ему жизнью, – сказал кинетик. – Ты тоже хорош, успел сориентироваться. Промедли ты еще на мгновение, и нас бы пришлось отскребать с окрестных деревьев.

Михаил поморщился словно от зубной боли.

– Черт, голова раскалывается.

– Ну уж, извини, – сказал Макс, – не до комфорта было.

– Что ты сделал? – вопросительно уставился на лысого Кондратьев.

– Ничего особенного. Кинетический барьер, как тогда в лесу при артобстреле. Его легкий аналог – это та сфера, которой я накрыл казарму ГБР.

– Легкий аналог?

– Ну да. Уровень энергий куда выше. Чем крепче барьер, тем больше энергии он требует на свое создание и поддержание, и, соответственно, на меньшее расстояние действует. А в нашем с тобой случае пришлось еще заякариться. Просто потрясающе. С каждым разом открываешь себя с новой стороны.

Михаил посмотрел на Макса таким взглядом, каким обычно студент-двоечник смотрит на читающего лекцию профессора.

– Что пришлось сделать? – спросил он, чувствуя себя не в свое тарелке.

– Обзавестись якорем. – Видя, что его объяснение никуда не годится, Макс попытался объясниться более развернуто: – Представляешь, как мы тут очутились? Это ударная волна, которая выкинула нас на полтора километра. Теперь представь себе, какое ускорение она нам придала. Представил? Вот и посчитай в уме, смог бы ты пережить такую перегрузку или нет. Если б не якорь, нас бы размазало внутри барьера. Я тебе не космический корабль из фантастических фильмов, у меня инерционной компенсации не предусмотрено. Единственное, что я смог сделать, это установить якорь, своеобразную связь между землей и моим защитным куполом, на разрыв которой ушла львиная доля энергии взрывной волны. Просто потрясающе. С каждым разом открываешь себя с новой стороны. Теперь мы живы и здоровы, а дачи генерала больше не существует, как и всех, кто ее охранял.

Михаил заскрипел зубами. Его кулаки непроизвольно сжались.

– Суворов отдал приказ на ликвидацию Мезенцева, – глухо проговорил он. – Эта сволочь у меня во всем признается.

Долматов похлопал рукой по ствольной коробке своего автомата.

– Об этом тебе Мезенцев… сообщил?

– Да. В воспоминания того парня, которые он мне переслал, содержался фрагмент, как генерал лично отдает такой приказ. – Он резко присел, потом столь же резко встал, разминая ноги. – Нам надо спешить. Григорий в опасности. Думаю, у нас времени в обрез. Если за ним послали команду ликвидаторов, то применить иные рычаги воздействия Суворову не составит большого труда.

– Думаешь, его вновь попытаются ликвидировать? – спросил Макс.

Кондратьев подобрал с земли свой «Вал», отомкнул и вновь примкнул магазин.

– Может статься, что и так, но я думаю, что генерал будет действовать иначе. Точно пока не могу сказать. В любом случае, парня нужно выручать. Фейерверк на генеральской даче нас с тобой однозначно выдал. Теперь люди, которые стоят за Суворовым, знают, что мы, возможно, живы и очень опасны. Они будут делать все, чтобы уничтожить нас или найти доказательства нашей смерти.

Удав сверкнул глазами, и от его взгляда у любого человека мороз бы пробежал по коже.

– С нетерпением жду с ними встречи.

Кондратьев посмотрел на боевого товарище, зло усмехнулся.

– Я тоже.

* * *

Говорят, что, если человек видит сны, то его мозг в это время работает. Из этого заявление вытекает вполне логичный вывод: если ночью человеку снятся сны, то его организм отдыхает не в полной мере. Зато, если человек спит без снов, он, мол, способен выспаться полностью.

Когда Мезенцев открыл глаза, он совершенно точно помнил, что ему ничего не снилось. Он провалялся в самой темной, глубокой яме, которую только мог себе вообразить, и при этом чувствовал себя прескверно, словно после дикого перепоя, в котором, кстати сказать, никогда не оказывался. Голова болела невыносимо, слезились глаза, во всем теле ощущалась дикая слабость. Ему было тяжело дышать. Да что там дышать… лежать было тяжело, не говоря уж о чем-то большем.

Сильно болела грудь. Складывалось такое впечатление, что на нее положили пару десятков килограмм груза, и теперь Григорию приходилось дышать, преодолевая этот вес.

Он с большим трудом открыл глаза, осмотрелся по сторонам. Все та же палата реабилитационного центра, те же приборы над головой, капельница, провода, шланги, мониторы – ничего не изменилось. Хотя…

Первым по-настоящему неприятным сюрпризом стал факт обнаружения себя прикованным к больничной койке. Запястье левой руки было закольцовано в холодную сталь наручников, а короткая цепочка не позволяла совершать руке сколько-нибудь сложных действий.

Кроме того, Мезенцев обнаружил у себя еще один нежелательный сюрприз. Его правая сторона лица была парализована. Парень понял это, когда попытался получше открыть глаз, который был закрыт лишь наполовину. Это ему не удалось. В добавок ко всему, не слушались губы, да и лицевые мышцы с правой стороны не хотели подчиняться простым и привычным командам. Полностью отсутствовала всякая мимика, складывалось такое впечатление, что Григорий получил сильную дозу ультракаина или другого анестетика. Мезенцев неоднократно лечил зубы, и с подобными ощущениями сталкивался не единожды, вот только сейчас парень сильно сомневался, что этот паралич пройдет столь же быстро.

Григорий попытался произнести простую, элементарную фразу. Вышло с пятое на десятое. Язык заплетался, губы практически не слушались, рот перекосило. Что же с ним произошло, пока он провалялся в отключке? Он хорошо помнил, как за ним пришли ликвидаторы, посланные самим генералом Суворовым. Он помнил, как попытался предупредить Кондратьева и Макса об уготованной им ловушке, но что было потом? Судя по всему, ему удалось выжить после той дикой энергозатратной работы, но что случилось дальше? Кто нацепил на него наручники? Он что, под арестом?

Открылась дверь, и в помещение вошел человек в белом халате. Не Тамара Геннадьевна – врач выглядел незнакомо. Конечно, Мезенцев не мог похвастаться тем, что знал всех работников реабилитационного центра в лицо, но этого джентльмена он совершенно точно раньше не видел. И еще у Григория сложилось такое впечатление, что доктор был здесь чужим. Поведение человека, который первый раз видел то или иное помещение, кардинальным образом отличалось от поведения человека, который много раз там бывал. Мезенцев это видел. В конце концов, он был специалистом по чтению людей.

– А вы крепкий экземпляр, – произнес незнакомец, пристально, словно под микроскопом, разглядывая лежащего пациента. – Мне еще никогда не приходилось работать с таким интересным… человеком.

Григорий попытался возбудить свой паранормальный резерв, чтобы узнать о человеке, говорившем с ним, несколько больше.

Ничего не вышло. С таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть гору. Его организм истощился до предела, и требовался довольно большой промежуток времени, чтобы восстановить силы, как физические так и парапсихические.

– Как-то не важно выглядите вы, молодой человек, – сказал незнакомец, критически осматривая Григория. – Неужели мой помощник переборщил со средствами?

Интересно развивалась ситуация. О каких средствах шла речь? Пока он спал, ему что-то вкололи? Зачем? Уж не для того ли, чтобы обезопасить себя от сверхспособностей псионика Мезенцева?

– Фто фы имеетхе ффиду? – прошамкал Григорий.

Говорить было неудобно. Язык во рту ощущался как самое настоящее инородное тело. Управлять им было непривычно.

– О чем? О спецсредствах? – Незнакомец развел руки в стороны, словно собрался с кем-то обняться. Он мило улыбнулся, но его глаза сверкнули леденящим душу холодом. Он был опасен и очень расчетлив. – Видите ли, молодой человек, вы представляете собой не совсем обычный экземпляр, точнее, совсем не обычный. У вас имеются неординарные способности, и огромный потенциал для их использования. Даже находясь не в лучшем физическом состоянии вы смогли себя защитить. Мои вам аплодисменты. Однако… мне бы не хотелось пострадать от ваших необдуманных поступков. Молодость, знаете ли, горячность, способны толкнуть вас на лихие дела. Оно вам надо? Мне – точно нет, поэтому я перестраховался и ввел в ваш организм кое-какие препараты.

Внутри Мезенцева все перевернулось. Только сейчас он постепенно начал осознавать, чего именно его лишили. Это походило на то, если б ему отняли руку или ногу. Как можно существовать неполноценным?

– О, не волнуйтесь вы так, – человек напротив замахал руками, – они не смертельны, и полностью покинут ваше тело в течении нескольких дней. Я дико сожалею, что, похоже, незначительная передозировка одного из компонентов привела к этому досадному недоразумению с вашим лицом. Третичный нерв – вещь тонкая и в случае воспаления кране неприятная, но это излечимо. Современная медицина способна творить чудеса.

По правде сказать, Григория меньше всего сейчас волновали его лицо и какой-то там нерв. Отсутствие способностей, с которыми он не расставался на протяжении последних двух лет, – вот что действительно напрягало. И очень сильно.

– Штхо, фы отх меня хотхитхе? – задал вопрос Мезенцев.

Он успел понять, что очутился в лапах противника, с которым совсем недавно боролся. Несмотря на свое совсем уж незавидное положение, парень не собирался сдаваться. Он решил действовать по ситуации, а любая ситуация становится понятнее, если появляется исчерпывающая по ней информация.

– Самую малость, – улыбнулся лже-доктор. – Я хочу, чтобы вы чисто сердечно и абсолютно правдиво ответили мне на несколько вопросов. У нас это не займет и пяти минут, при условии, если вы, конечно, будете со мной искренни. После чего, я покину сие гостеприимное заведение, и вами займутся врачи.

– А если я отхошшусь? – поинтересовался Мезенцев.

Улыбка не покинула лица человека в больничном белом халате, но его глаза буквально метнули молнии.

– Тогда наш с вами разговор затянется, и он… будет неприятен. Для вас не приятен. – Человек резко развернулся на сто восемьдесят градусов, подошел к окну, посмотрел на улицу. – За свою жизнь я повидал очень много. Я служил государству, оказывал услуги иным представителям власти, но от меня всегда требовали одного: четко и в срок выполнять задачи. И знаете что? – Он обернулся, взглянув псионику прямо в глаза. – Я ни разу не прокололся. Я никогда не отступал перед трудностями и всегда добивался успеха. Не советую вам вставать у меня на пути. Не советую сопротивляться. У вас просто нет опыта, чтобы водить меня за нос. Я и не таких раскалывал, поверьте мне. Я очень не люблю всю эту… жестокость, но, порой приходится заниматься своим делом. Что касается вас, молодой человек, то я искренне надеюсь, что у вас достанет мозгов ответить на мои вопросы честно и… в режиме «А». Согласны со мной?

Делать было нечего. Григорий находился не в лучшем состоянии, чтобы сопротивляться допросам, тем более, если они будут вестись с пристрастием.

– Я схохласен, – сказал Мезенцев, морально готовясь к трудной беседе.

Незнакомец хлопнул в ладоши, потер одну руку об другую.

– Я знал. Я знал!! – воскликнул он столь радостно, словно на краткий миг перенеся в свое детство и получил в подарок дорогущую машинку на пульте управления. – Меня, собственно, не так много интересует. Вы ведь с господином Кондратьевым довольно близкие люди, так?

Глупо было утаивать истину, которая была многим известна.

– Тхак. Тфаа гхотха снаем друх дйухха, – прошипел Мезенцев.

– Отлично, просто отлично, – расплылся в улыбке незнакомец. – А раз два года вы друг друга знаете, то наверняка должны быть в курсе его секретов. Так?

«Вот значит в какую сторону собирается склонять беседу этот затейливый дядечка, – подумал Мезенцев. – Интересно.»

– Смотйя кхахие секйетхы, – аккуратно ответил Григорий.

– Например, про то, что Михаилу Кондратьеву известно о делах генерала Суворова. Это, собственно говоря, мой первый вопрос, а второй касается некоего Максима Долматова. Полагаю, вам знакомо это имя? Или может быть вы предпочитаете его позывной? Как там, Удав? Я ничего не путаю?

– Утафф, – Мезенцев подтвердил слова незнакомца.

– Да, я знаю, – с готовностью кивнул дознаватель. – Так вот, что вы о нем знаете? Что вам известно? Меня интересуют все, подчеркиваю это слово, абсолютно все подробности. Удовлетворите мое любопытство?

Григорий бы с радостью это сделал. А еще с большей радостью, проломил бы череп этому придурку. Но в настоящее время силы оказались не равны, и парню пришлось играть по чужим правилам.

– Кхонтратьефф фместе с Максом отпьяафились на тачу к генейалу. Он претатель. Нушны докасательстфа…

Чем больше он говорил, тем хуже слушались его язык и губы. Мезенцев почувствовал как его жевательные мускулы наливаются свинцом, начинают болеть зубы. Он почувствовал горько-соленый привкус крови.

– Доказательства измены генерала Суворова, я полагаю?

– Аха. Я… снаю, что он послал наемникоф сса… мной.

Глаза дознавателя буквально пригвоздили Мезенцева к койке.

– Вам удалось… как же это назвать…, прочесть их, я прав?

– Ф некхотором роде.

– Поразительно, – сказал он, – выше всяких похвал. Итак, что вам еще известно о господине Кондратьеве?

А что ему еще было о нем известно? По большому счету ничего. Если у Михаила и Макса существовали какие-то сторонние планы, то они не сподобились посвятить в них Григория. Зачем, если парень был далек от рабочих кондиций и ближайшее время обязан был провести в стационаре.

Мезенцев об этом так и сказал, чем поверг господина в белом халате в тягостное раздумье. Тот надолго ушел в себя, подошел к окну и стал сосредоточенно наблюдать за улицей. Молчание длилось как минимум пару минут, после чего дознаватель резко обернулся, щелкнул пальцами и произнес:

– Нет, мил человек, так дела не делаются. – Он замотал головой, словно отказываясь поверить в то, о чем только что подумал. – Я вынужден пойти на крайние меры. Извините, но ваша голова, точнее информация, которая содержится в вашей голове, для меня чрезвычайно важна. И я обязан знать все, что знаете вы.

– Штхо фы имеетхе…

Опешивший Мезенцев не успел договорить, как в палату заявился еще один тип, худой, неказистый и мрачный. При себе он имел небольшой кейс, который тут же разместил на столе перед монитором.

– Мне очень жаль, – произнес дознаватель, – но я не могу ничего с собой поделать. Работа и результаты – превыше всего, молодой человек. Пожалуйста, поймите это и постарайтесь меня… нет, даже не простить, а просто понять. Чисто по-человечески.

У Григория внутри все оборвалось.

– Штхо фы сопираетесь…

– То, чего не собирался делать с вами, но то что вынужден делать. Сейчас вам введут препарат, и вы станете очень сговорчивым. В простонародье его называют сывороткой правды. Я называю это спецпрепаратом или десяткой. Не буду вдаваться в подробности, почему десятка а не, скажем, восьмерка или шестерка, это не интересно. Могу сказать лишь, что спецпрепарат отлично себя зарекомендовал и великолепно работает. Естественно, кому-то нужна доза больше, кому-то меньше. У каждого свой волевой порог, который, в любом случае, нужно преодолеть. Я уже проделывал это не единожды, и процедура сия мне досконально знакома, правда в вашем случае есть одно небольшое «но»: вам уже вводились специальные препараты, эффект от которых вы сейчас можете наблюдать на своем… хм… лице. А химия – наука не такая уж и простая, и пока что не универсальная. Одни препараты вполне себе неплохо взаимодействуют с другими, а вот другие… либо теряют свою эффективность, девствуя в сочетании, либо вызывают побочные эффекты, зачастую фатальные. Мне очень жаль, молодой человек, но в вашем случае вам ничего не остается как только дождаться смерти. Она не будет мучительной, хотя, вполне возможно, она будет долгой. К тому времени вы уже перестанете что либо понимать и адекватно воспринимать окружающий мир, со всеми вытекающими…

Тем временем, пока дознаватель со вкусом живописал Мезенцеву преимущества и недостатки сыворотки правды, его ассистент деловито раскрыл чемоданчик, извлек из него ампулу, содержимое которой спустя несколько мгновений перекочевало в обыкновенный одноразовый шприц.

– У нас все готово, – скрипучим, неприятным, режущим слух голосом проскрежетал он.

– Раз готово, то приступайте, – велел дознаватель.

Худощавый медленно подошел к вертикальному штативу с установленной на нем капельницей, перекрыл клапан подачи жидкости.

Григорий зашипел, попытался отстраниться от нависшего над ним человека. Безуспешно. Тело его не слушалось, сил сопротивляться практически не осталось. Он находился в настолько подавленном состоянии, что сейчас не мог, казалось, даже пальцем пошевелить.

Ассистент ловко извлек катетер из вены, отбросил ставшую бесполезной трубку. В его глазах сверкнул огонь превосходства. Он наклонился, примеряясь.

Игла коснулась бледной человеческой кожи.

Дверь в реабилитационную палату распахнулась от удара ноги. Раздались два сухих щелчка, и человек со шприцом, забрызгав Мезенцева собственной кровью и осколками костей черепа, плюхнулся на пол. Вслед за ним упал дознаватель, не успевший толком понять, что происходит.

В помещение ворвались две живые тени, быстро оформившиеся в человеческие фигуры.

– Живой, – с облегчением выдохнул первый, оказавшийся Михаилом Кондратьевым.

– Надо уходить, – коротко бросил Макс.

Он развернулся в сторону открытой двери, словно ожидая появления непрошенных гостей.

Но никто не появился.

Михаил быстрыми движениями снял с тела Григория провода и присоски, заговорщицки подмигнул парню.

– Держись, брат, надо тебя перетащить, – сказал он, бережно взваливая на плечо до предела изможденное тело.

– Пока что чисто, – раздался голос Долматова.

Мезенцев услышал его отстраненно, словно во сне. Ни боль в сраставшихся уже ребрах, ни давящие ощущения в груди его уже не тревожили. Он потерял сознание еще до того, как очутился в коридоре.

* * *

В себя он приходил медленно и крайне неохотно. Впрочем, в последнее время для него подобное стало нормой жизни. Палата реабилитационного центра стала для Мезенцева своего рода домом, в котором, правда, он не чувствовал себя в безопасности. И вот новое пробуждение, явившее его глазам новые интерьеры.

Григорий лежал в благоухавшей свежестью мягкой, чистой постели, рядом с окном, сквозь которое просматривалось раскидистое дерево сирени, а так же несколько клумб, изобилующих цветами. Мезенцев крайне слабо разбирался во всех этих «астрах» и «анютиных глазках», что однако не помещало ему заметить огромный куст пионов и роскошные розовые розы. В кусту сирени во всю заливалась стайка воробьев, а по карнизу окна прыгала трясогузка, презабавно дрыгая своим хвостом.

Кровать, на которой он лежал, находилась в комнате, и по тому, как она была обставлена, Мезенцев сделал вывод, что он находится в самом настоящем старинном деревенском доме. Стены строения были выполнены из отесанного и великолепно отшлифованного бруса. Строители, скорее всего, использовали ели, следовательно еловый лес некогда находился в шаговой доступности от этого места. Почему Григорий сделал такой вывод он и сам не знал, но был в нем уверен.

Пол был сбит из добротных, тяжелых досок, потолок так же производил впечатление монолитности. Дом хоть и был деревянным, но его создатели знали свое дело крепко и построили его на века.

Григорий повернул голову вправо, затем влево. В комнате имелись три окна: одно рядом с ним, по правую руку, два других напротив, чуть левее, аккуратно завешены тюлем. Светлица явно знавала заботливую хозяйскую руку – все чисто, аккуратно, буквально вылизано, и даже печка (настоящая русская, с лежанкой) выглядела идеально.

Воздух был вкусным. Его и в самом деле хотелось пробовать буквально на вкус, причем делать это медленно, жадно и глубоко, смакуя каждый вдох. В нем господствовали едва заметны цветочные запахи, а так же ароматы меда, спелой пшеницы и свежей майской листвы.

Интересно, сколько времени он уж здесь находится? Стоит ли ему опасаться за собственную жизнь или наконец-то наступила пора расслабиться?

В комнату отворилась дверь, которую Мезенцев не мог видеть. Светлица делилась на две части деревянной перегородкой, и Григорий не знал, что находилось по ту ее сторону. Приглушенные шаги свидетельствовали о том, что человек ступал по ковру.

Мезенцев закрыл глаза, положил голову прямо, как и подобало спящему больному.

– Хорош уже претворяться, – хмыкнул знакомый голос. – Скоро бегать будешь.

Григорий распахнул веки, слегка скосил глаза влево. Так и есть, Кондратьев собственной персоной. Вроде не мираж, настоящий, живой. Неужели он успел их предупредить?

Ответ на последний невысказанный вслух вопрос Григорий получил в ту же секунду:

– Должен сказать тебе спасибо, брат. Если б не твоя паранормальная связь, нас бы уже не было в живых. Суворов оказался настоящей гнидой, предателем, которых стоит уничтожать без всякой жалости. Вот только хитрый он гад и опытный. Каким-то образом просчитал нас или элементарным образом перестраховался. Он даже своей охраной пренебрег. Сделал из собственной дачи одну большую бомбу, позволил нам войти внутрь и…

Михаил махнул рукой, досадуя на произошедшие события.

– Если б ни ты и Макс…

– Он жив? – спросил Мезенцев и подивился тому, что наконец-то может нормально говорить.

– Жив. Что этому чертяке сделается.

Лицо парня тронула мягкая улыбка.

– Где я? – спросил Григорий. – Долго я тут уже нахожусь?

– Шестые сутки, – ответил Михаил.

– Шестые?! – воскликнул Мезенцев, невольно приподнимаясь на локтях?

Кондратьев положил тому руку на плечо, успокаивая боевого товарища.

– Пока особо не геройствуй. Тебе еще вредно двигаться. Тебя специально держали здесь в состоянии глубокого сна, чтобы все твои раны быстрее зарубцевались, а организм, подвергшийся серьезному стрессу, скорее пришел бы в норму. Отлеживайся, пока есть время. Все равно ты теперь… переведен на нелегальное положение.

Григорий раскрыл рот от удивления.

– Какое положение?

Кровожадная улыбка Михаила обнажила ровный ряд белых зубов.

– Нелегальное, – охотно пояснил он. – Ты теперь чуть ли не террорист номер один. За тобой охотятся сотрудники МВД, ФСБ и бог знает кто еще. Ориентировки на некоего Григория Мезенцева имеются на каждом посту ДПС в каждом даже самом захудалом опорном пункте полиции. Ты прямо-таки звезда номер один. И чтобы лишний раз потешить твое самолюбие, скажу, что формулировочка ориентировки на тебя недвусмысленно намекает на твою собственную крутость. Там говориться, что, мол, не стоит даже пытаться лично задерживать опасного преступника, ни много ни мало, международного террориста. Следует сразу позвонить по нескольким номерам и получиться хорошее вознаграждение.

– Какое вознаграждение? – пролепетал Мезенцев.

Не то, чтобы он не допускал столь плачевного развития ситуации, но известие, что из добропорядочного гражданина России, служившего своей Родине верой и правдой (пусть и не десятилетия, а всего пару лет) сделают отъявленного мерзавца и негодяя, коим только детей нерадивых пугать, выбило Григория из колеи.

– Пять миллионов американских денег, – довольно ухмыльнулся Кондратьев.

Мезенцев ахнул. За его голову предлагали целое состояние. Что там международные террористы. Их драгоценные тела никогда не стоили столь дорого. Они годами убивали людей, терроризировали, порой, целые государства, заставляли людей совершать ужасные вещи, а он…, в чем он провинился перед властьимущими? Просто перешел им дорогу, и теперь его объявили чуть ли не врагом всего цивилизованного мира?

– Да не расстраивайся ты так, – сказал Михаил, подмигнув своем другу. – Ты такой не один. На нас с Максом имеются точно такие же ориентировки, и денег за наши головы предлагают ровно столько же, поэтому теперь мы все вместе плывем в одной лодке. И, кстати сказать, не только мы.

Мезенцев ощутил в его словах неприкрытую боль.

– Такова игра с большими и серьезными дядечками, – продолжил Кондратьев. – Если им переходят дорогу, они стараются сделать жизнь нарушителей похожей на кромешный ад. Они действуют чрезвычайно эффективно и не гнушаются любой подлости.

– О чем ты? – спросил Мезенцев. В груди Григория все похолодело.

– Я сейчас об… эм… инструментах давления. Близкие люди, семья, девушка…, ты же не думал, что их оставят в покое после всего того, что мы сделали?

Слова суперсолдата ударили парня по голове похлеще кулака боксера-тяжеловеса. Он резко выпрямился, оперся рукой о кровать, пытаясь подняться на ноги. Закружилась голова. Горло сковал рвотный спазм.

– Тихо, тихо, герой, – попытался успокоить Мезенцева Кондратьев. – Не кипятись. Я ж тебе рассказал об инструментах воздействия на человека, но совершенно не упомянул о состоянии этих самых инструментов.

– Не называй их так! – вскипел Григорий, вновь занимая горизонтальное положение. – Они люди!

– Люди, люди, кто ж спорит-то? – согласился Михаил. – Вся твоя родня – в безопасности. Не переживай. Нам удалось подстраховаться и вовремя их эвакуировать. Поправишься, не забудь сказать спасибо Костицину и его людям. Спецура из-за нас серьезно рискует. Все-таки мы, как никак, опаснейшие преступники. Не удивлюсь, если того же Костицина, в конечном счете, на нас и натравят.

Григорий издал вздох облегчения. Ему вдруг нестерпимо захотелось повидать родителей, с которыми он пересекался довольно редко, обнять мать, взглянуть в глаза отцу… А еще ему до дрожи в руках захотелось прижать к себе Оксану – единственную девушку, которую он успел по-настоящему полюбить.

– Ты давай, лежи, – сказал Михаил, – набирайся сил, а я пойду. Мне еще дела надо делать. К тому же, – он замялся, чувствуя себя не в своей тарелке, – к тебе тут гости.

Григорий не успел ничего сказать, а Михаила уже и след простыл. Но в следующую секунду Мезенцев позабыл обо всем на свете.

В светлицу вбежала его любимая, Оксана Ломанова.