Глава девятая. Хара
Великий Карлаг, джунгли
Дживат едва не касается лбом шеи лошади, его плечи поникли, дрожащие побледневшие пальцы лежат на холке — не трудно рассмотреть набухшие красные вены на тыльных сторонах ладоней. Он горбится и странно покачивается в такт движению, отчего не покидает ощущение, будто сейчас он свалится с седла.
Конечно, пытается храбриться, то и дело выпрямляет спину, но осознает ли вообще где находится?
Остальные воины настороженно переглядываются, стараясь не смотреть в сторону хозяйки, однако их беспокойство висит в душном влажном воздухе джунглей. Они, нежно похлопывая своих лошадок по крупу, то и дело как бы незаметно приближаются к Дживату и что-то шепчут ему — наверняка спрашивают, как он себя чувствует и не нужна ли помощь.
Тот не отвечает, лишь отмахивается.
Наконец, Харе надоело делать вид, будто ничего сверхъестественного не происходит, и она поравнялась с кобылой капитана.
В нос тут же ударил тяжелый запах пота с примесью чего-то едкого, смрадного, удушающего. Только сейчас она заметила одну пугающую вещь — на грудных пластинках Дживата засыхают алые капли.
— Мне кажется, тебе нужен отдых. Мы останавливаемся на привал.
— Нет, хозяйка. — Он говорит медленно, с долгими паузами, будто ему приходится делать неимоверные усилия, дабы вспомнить нужные слова. — Со мной всё в порядке.
— Честно говоря, ты совсем плох.
Дорога на этом участке тракта сузилась, с обеих сторон тянут к лицам людей увитые лианами сучья деревья — с их кончиков стекает вязкая зеленая слизь, похожая на гной. Под копытами шелестят опавшие листья, источающие чудовищный смрад. Небо над головой скрылось под кронами — не прорывается ни один луч света.
Вокруг раскинулось царство вечных сумерек, плотные тени залегают за массивными стволами деревьев. И окружающее пространство полно подозрительных звуков: шелестом кустарников, хрустом веток, противным хихиканьем и оханьем. Дополняет картину орды атакующей мошкары, от которых ничем не отмахнуться. Они так и норовят залезть в уши, в нос и рот — сколько не заматывайся платками, всё бесполезно.
— Кажется… я съел… что-то не то… — сказал Дживат и тяжело, с хрипом вздохнул.
— Может, из-за воды?
— Скоро… пройдет…
— Сомневаюсь.
Она посмотрела в его лицо, но ничего не увидела, кроме размытого белого пятна.
Дживат еще несколько дней назад был бодр и свеж. Раздавал команды, подгонял остальных воинов, следил за повозкой с детьми, бойко отшучивался, когда клейменный пытался его провоцировать, и даже умудрялся веселить её разными историями из своего прошлого.
А затем резко сник, словно уменьшился в размерах и замолчал. Нехорошо вздулись вены на ладонях.
Хара беспокоилась за остальных, так как они все ели одинаковую пищу, пили одну и ту же воду из запасенных в Миокмее фляг, однако пока вроде обходится — никто не жалуется на боль в животе и не бегает в кусты облегчиться.
Если повезет, боги смилостивятся над ними.
— Рано или поздно мы наткнемся же на постоялый двор? — спросила скорее саму себя Хара.
— К тому моменту… вылечусь.
— Сомневаюсь, Дживат. Там мы проведем столько времени, сколько тебе потребуется для выздоровления. К тому же в здешних дворах держат врачевателей.
— Нам не стоит задерживаться…
— Уж прости, но решать не тебе.
Она обернулась.
Тонконогие лошадки едва тащат клетку с рабами-детьми, колеса противно скрипят, под ними шуршит опавшая, стелющаяся ковром листва. Практически все ребятишки спят, укаченные долгой изматывающей поездкой. Только малышка Яла выставила ручки из стальных прутьев решетки и пытается поймать пролетающих мимо бабочек. Тучи мошкары, кажется, не доставляют ей никаких неприятностей. Она даже напевает себе что-то под нос.
Клейменный, на чью голову накинут холщовый мешок, сидит в углу клетки — похоже, спит. По крайней мере, не шевелится.
Хара сжала губы, поймала себя на мысли, что, может, Дживат заболел из-за мальчишки? Не обладает ли тот даром насылать проклятия?
Не будь дурой. Он всего лишь ребенок — обозлившийся, дикий, кровожадный, опасный, но ребенок.
Она попыталась отогнать раздражающие мысли, хотя отделаться полностью от ощущения, будто за неприятностями последних дней стоит клейменный, не смогла.
Она подозвала к себе Зела, верного помощника, и сказала ему:
— Остановимся на несколько дней в постоялом дворе — пополним запасы, отдохнем и наймем лекаря для Дживата. Пока перетащите нашего больного в мою повозку — пусть поспит. Если станет препираться, просто шандарахните его по голове чем-нибудь тяжелым, заодно выспится, а то изображает из себя не пойми кого.
Не понятно, услышал ли Дживат её слова, он склонил голову еще ниже.
— Да, хозяйка, — отозвался Зел. — Вот только…
— Говори.
— Вы не подумайте ничего плохого, я за командира готов жизнь отдать и многим ему обязан, но есть ли у нас несколько дней на то, чтобы их потратить на ожидание? Нас же ждут в храме. Если не явимся к нужному сроку, то начнут бить тревогу. Может, есть смысл оставить Дживата с одним из наших, а самим отправиться к ближайшему порту Оранеша? Как только командир вылечится, он сядет на корабль и через какое-то время вернется в храм. Мы и так потеряли уйму времени, хозяйка, отправившись в путь через джунгли.
Хара помотала головой.
— Нет, — сказала она. — Разделяться не будем. Во-первых, это опасно, а во-вторых, бессмысленно. Несколько дней роли не сыграют. Я понимаю твое волнение, но поступим так, как я говорю.
— Да, госпожа.
В этот миг Дживат все-таки потерял сознание и вывалился из седла.
* * *
На следующий день тракт стал шире и чище, больше путь не преграждали поваленные стволы, которые приходилось с таким трудом убирать.
Через каждый стадий на глаза попадалась табличка с иероглифом, обещавшем ночлег и горячую еду. Хотя Хара вместе с отрядом едва не проглядела заросшую густым кустарником дорогу, сворачивающую влево от основного тракта. Помогло счастливое стечение обстоятельств: отряд остановился на отдых, чтобы сходить по нужде, когда Зел прибежал с радостными криками. Оказывается, они пропустили съезд, а он, пока облегчался, случайно наткнулся взглядом на поваленную каменную плиту, в которой объяснялось, как проехать к постоялому двору.
Вернулись чуть назад — то еще приключение с неповоротливыми повозками — и, мечами прорубив путь, отправились в сторону обещанного крова.
Упав с лошади, Дживат так и не пришел в сознание — бредил, кричал и звал кого-то на помощь. Его трясло от страшной лихорадки; жар был как из доменной печи. Духота только усугубляла ситуацию.
Хара то и дело возвращалась к крытой повозке и возилась с капитаном: то поила, то сменяла намоченные компрессы, то просто нежно гладила его по лбу, тихо напевая успокаивающие песни. Она не знала, чем еще ему помочь, от нервной дрожи не находила себе место и начинала кучу дел, но тут же всё бросала. От одной мысли о смерти Дживата её сердце ускоряло бег, точно у перепуганного зайца.
Вскоре Зел попросил её выйти из повозки — их отряд добрался до постоялого двора. Поблагодарив Жаатру за удачу и несколько раз пальцами расчертив в воздухе охранный жест, она выбралась наружу, непонимающе завертела головой и не сразу сообразила, куда именно нужно смотреть.
В её представлении постоялый двор — это низенький дом, сделанный из толстых бревен или каменных глыб; из печных труб на скособоченной крыше вырывается жирный черный дым; из конюшен доносится ржанье лошадей; повсюду туда-сюда бегают, желая услужить гостям, мальчишки-слуги; с важным видом расхаживают толстобрюхие купцы…
Но так в Геткормее, на её родине.
Здесь же, в джунглях Великого Карлага, постоялый двор построен высоко на толстенных стволах каменного дерева и представляет из себя комплекс навесных бунгало, соединенных друг с другом с помощью канатных мостиков.
Впечатляющее зрелище, наверняка не обошлось без магов — в противном случае здесь бы уже давным-давно свое место отвоевали проклятые лианы, жалящие растения и дикие звери. А так погляди — домики ухоженные, просторные, чистые с фасада. Да и вид там, наверху, наверное, открывается неплохой. Правда, окон что-то не рассмотреть, но и это можно объяснить защитой посетителей от назойливых насекомых и змей. Хотя не все построено на деревьях, вон чуть поодаль, спрятанные от случайного взгляда густыми кустарниками, два приземистых здания — одно небольшое, с круглыми стенами, видимо, склад какой-нибудь, а другое низенькое, одноэтажное, вытянутое, конюшня, наверное.
Хара не успела и глазом моргнуть, как рядом с её лошадью, словно лесной дух, возник невысокий жилистый мужичок с густой промасленной бородой.
Представился встречающим гостей.
И принялся, не умолкая ни на миг, тараторить: мол, они наткнулись на самый лучший постоялый двор, другого такого не найдете, мол, в особые деньки здесь проживают не меньше семидесяти человек, всем места хватает, кормят от пуза и поят замечательнейшим терпким аккаратским вином, мол, сейчас, конечно, не сезон, лишь треть номеров занята, но им так только лучше, расположатся с комфортом, их слуги будут обхаживать как тгонов!
Стараясь улыбаться искренне, Хара кивала и, пока мужичок всё больше и больше растекался в сладких речах и обещаниях, подозвала к себе Зела, велела тому проследить за тем, чтобы лошадей накормили и заперли в стойлах. Затем попросила встречающего отвести её к хозяину постоялого двора.
Тот, конечно же, согласился, помог ей слезть с коня и тут же повел в сторону странной деревянной конструкции, опутанной хитрой сетью стальных блоков и джутовых веревок.
Выглядела эта конструкция — движущаяся кабина, как назвал её мужичок, — довольно ненадежной.
— Да вы, хозяйка, не пугайтесь-то. Что пугаться? Ни разу еще никто не падал, зуб даю. Разве что один раз купчишка чуть не убился, да только он ночью пьяный сам полез да кинжалом размахивал — перерубил канат. Рухнул аки камень! Да и то выжил, косточки только себе переломал, но не беда — косточки заживают!
— Оптимистичная история, — не без ехидства заметила Хара.
Хихикнув в ответ, мужик сказал:
— Хозяйка, с вами ничо не случится, обещаю! Я ж за вас отвечаю. Чуть что — и мне не сносить головы! Вон у вас воины какие крепкие и опасные — сразу видна боевая выучка. Мечами они точно махать умеют. Разве стоит их злить? Вот и я думаю — не стоит! Поэтому не волнуйтесь, хозяйка, старый Гетин вас не подведет!
— Гетин? Вас так зовут? — спросила Хара. — В честь героя из сказок?
— Ага, родители у меня с выдумкой были, любили всякие истории. Давненько их уже не видел, наверное, померли… — Он почесал затылок и как бы невзначай перевел тему в нужное ему русло. — Вы, хозяйка, из Геткормеи? Вон у вас какой золотой обруч на голове — искусная работа, камушки на солнце так и переливаются! А детишки в закрытой повозке рабы?
— Да, Гетин. Я купеческими делами занимаюсь. Прибыла в Карлаг…
— Да понятное дело, зачем сюда прибыли! — хохоча, перебил её мужичок. — Я вообще лишние вопросы задавать не привычен, но сегодня духота страшная, языком потрясти охота! Извините, если обидел.
— Всё хорошо.
Они остановились в трех шагах от передвижной деревянной кабины, в которой легко вместятся человек девять, и Хара попросила подождать её двух стражников.
Быстро кивнув, Гетин больше ни слова не сказал, дергая веревки и делая вид, будто проверяет их прочность.
Ее помощник Зел, временно ставший командиром отряда, отдает распоряжения насчет лошадей, следит за порядком, пока туда-сюда бегает конюший постоялого двора и на что-то ругается. Несколько её воинов как бы с ленцой наблюдают за происходящим, но держатся возле повозки с детьми.
Вокруг шум, гам и мельтешение.
От взгляда Хары не ускользнуло, как возле амбара топчутся несколько вооруженных типов в кожаных доспехах.
— Не волнуйтесь, хозяйка, у нас всегда большая охрана, — отвечает мужичок на её невысказанный вопрос. — Парни спокойные. Будьте уверены, никого не тронут. В неприятности не лезут. Мне порой кажется, они вообще не люди — такие непрошибаемые. С ними никогда еще сложностей не было, а они вот спасали постоялый двор ни раз.
— От чего?
— Не буду лукавить, хозяйка: места здесь дикие и опасные, — сказал Гетин. Голос его с хрипотцой, но приятный, спокойный, гипнотизирующий. — И я сейчас не про диких животных говорю. Шальных голов в наших краях хватает. Это богачи неплохо живут, а большинству деваться некуда, кроме как податься в разбойники. Вы не подумайте, я их не поддерживаю, но… такова жизнь, в общем. Приходится защищаться. У нас же в амбаре частенько всякие ценные вещи хранятся. А маги редко захаживают — обходимся своими силами. Вот и держим охранников. Совсем недавно одну атаку отбили… Но нынче вам ничего не угрожает, будьте спокойны.
— Это еще почему?
Гетин пренебрежительно махнул рукой и ответил:
— Вы с хозяином постоялого двора потолкуете и поймете.
— Загадками говоришь.
— Ну, я всего лишь нижайший слуга. О некоторых вещах не могу ничего сказать, ибо запрещено. Нынче таким старикам, как я, тяжело живется, работы немного, а махать мечом давно уж разучился. Вот и остается только жить в глуши да всякие мелкие поручения выполнять. Но я не жалуюсь — лучше здесь, чем пьяным в городской канаве среди таких же несчастных.
К Харе явились её двое воинов, и они все вместе вошли в передвижную кабинку.
Гетин вцепился в одну из веревок, потянул на себя, затем еще раз и еще.
Заскрипели блоки, деревянная конструкция поднялась на насколько пальцев над землей, резко покачнулась и выпрямилась.
Откуда-то сверху посыпались листья.
Один из стражников неуверенно вцепился в поручень, пробормотал едва слышное проклятие. В ответ весело хмыкнув, Гетин извинился и принялся ритмично тянуть веревку — кабинку больше не качает.
Хара изо всех сил попыталась сохранить каменное выражение лица, хотя от страха всё в животе похолодело.
За несколько ударов сердца они поднялись локтей на пятнадцать — с такой высоты амбар, конюшня кажутся игрушечными, а её люди — муравьями. Коленки трясутся, под ложечкой сосет.
Она бросила взгляд на закрытую повозку, в которой лежит Дживат, и заставила себя сосредоточиться на настоящих проблемах.
Предстоит долгий и, видимо, тяжелый разговор с хозяином постоялого двора.
Согласится ли принять больного?
Не заломит ли цену?
Даст ли врачевателя?
Или просто отправит её, Хару, вместе со всем отрядом куда подальше?
Она мысленно произнесла молитву богам.
Всё обойдется и закончится хорошо — иного не дано.
Наконец, листва и лианы сожрали передвижную кабину, густая, словно осязаемая, тьма укутала всех прохладным покровом, принеся с собой терпкие, приятные ароматы цветов и сладковатый запах древесного сока.
Затем — миг, скрип блоков, и деревянная конструкция вырвалась из плена листвы.
В глаза ударили яркие лучи солнца, от которых пришлось зажмуриться и прикрыться вскинутой рукой. Поднялись-таки до постоялого двора!
Хара позволила себе растянуть губы в милой улыбке.
Восемь бунгало, соединенные между собой широкими деревянными мостами, впечатлили её своими размерами — здесь есть и двух-, и трехэтажные, на вид просторные, с открытыми террасами, всюду растянуты тканевые тенты, защищающие от палящих тропических лучей. По левую сторону от Хары из кирпичной трубы самого широкого домика валит густой сизый дым — здесь, судя по аппетитным запахам, кухня.
Гетин повел их в сторону двухэтажного бунгало, неприметного, на вид даже чахлого, с закругленными стенами. В небольшом окне — если вырубленную дыру без ставней так можно назвать — трепещут на слабом ветерке фиолетовые, точно сотканные из паутины, занавеси, за которыми ничего нельзя рассмотреть. На полукруглой деревянной двери красуется сложный витиеватый иероглиф, обозначающий знак власти, — здесь обитает хозяин постоялого двора.
Бесцеремонно толкнув дверь плечом, Гетин ввалился внутрь — в блаженно-прохладный сумрак.
Прежде, чем войти, Хара отдала команду своим стражам ждать её на улице и зашла вслед за проводником.
В воздухе улавливаются запахи горящих свечей, сандалового дерева и еще чего-то домашнего, приятного. Взгляд тут же зацепился за массивную стойку, на которую опирается плечистый мужчина. Как и всегда, для Хары его лицо — сплошное неразборчивое пятно, но если напрячь зрение, заставить себя вычленить из этого расплывчатого хаоса детали, то можно рассмотреть и подстриженную бородку, и крупный мясистый нос, и большие лучистые голубые глаза.
Однако всё это не собрать в единый образ.
Для нее уже долгое время главными опознавательными знаками, позволяющими разобраться кто с ней стоит, стали голос, походка, манера двигаться и… прическа.
Хара сделала у себя в памяти пометку, что хозяин двора шатен, правда с вкраплениями седых волос на висках, что, скорее всего, характер у него добродушный, судя по тому, как держится пудовыми кулачищами за отвороты льняной жилетки, что одни движения у него плавно перетекают в другие — по всей видимости, в прошлом воин.
— Гетин! Какое же прелестное чудо ты ко мне привел! — Голос хозяина низок, но приятен, с заметной хрипотцой. — И боги тебя дери, хоть бы помылся! Чумазый весь! Давно говорил, чтобы рыло окунул в ведро с водой! Стыдно за тебя! Ты мне, гад бесстыжий, так народ перепугаешь! И не кривись, не кривись, а то пинком под зад выгоню куда подальше!
Её проводник ничуть не испугался гневной тирады и ответил точно также не стесняясь в выражениях:
— Я старый вояка и не привычен смывать грязь, накопленную за долгие годы славных битв! Она мне, между прочим, жизнь спасает! — Он принялся загибать пальцы. — Во-первых, диким зверям меня не учуять — за своего принимают! Во-вторых, позволяет сливаться с окружающим пространством! И в-третьих, она заговоренная! Ни одной сабли меня не проткнуть! А вот ты, добрый дядечка, этим похвастаться не можешь! Хотя нет, вру — ты ж жиром весь оплыл! У тебя пузо вон вываливается из-за ремня! Срамота! Лучше быть грязным, чем жирным!
Хозяин двора встал из-за стойки, из-за чего едва не коснулся макушкой потолка. Да он же ростом превосходит на две головы Дживата, а тот сам слывет чуть ли не великаном!
— А ну, пшел отсюда, пес! — Хоть фраза и грубая, но в голосе ни намека на злость. Наоборот угадываются смешливые нотки. — Жди на улице.
— Как прикажете, о величайший из тгонов! — воскликнул проводник, распинаясь в притворных и комичных поклонах. Затем повернулся к Харе. — Вы, хозяйка, его не пугайтесь! Он только ростом большой, так-то мозгов как у курицы!
В его сторону полетела тяжелая мраморная статуэтка. Бедняга в последний момент успел пригнуться и мухой выскочил из бунгало.
— Прошу прощения за наше столь странное поведение, — сказал хозяин двора. — Меня зовут Залтет Искра, но можно просто Залт. А вас как?
— Хара.
— Арах, да будут ваши годы долгими и счастливыми!
Манера всех карлагцев читать имя собеседника наоборот, дабы не привлекать внимание злых духов, порядком подбешивает, но ради Дживата можно и потерпеть. К тому же этот здоровяк выглядит радушным и приветливым. А она так устала играть чужую роль!
— Простите мою прямоту, — начала Хара, — но мне предстоит еще многое сделать, а времени в обрез. Я бы хотела снять у вас несколько комнат, если они все не заняты. Видите ли, у меня довольно большой отряд и целый выводок детей-рабов.
Залт кивнул, даже намека не дал понять, как он относится к тем, кто торгует людьми, тон голоса не изменился.
— У нас сейчас не сезон, госпожа, — сказал он. — Все проезжающие торговцы предпочитают передвигаться на кораблях вдоль берега, а потому большая часть номеров свободна. Денег много я с вас не спрошу. Для рабов и ваших слуг можно выделить несколько двухэтажных бунгало — все они находятся рядом друг с другом, поэтому это будет удобно. Вас я поселю в отдельном домике — и не спорьте. Вы заслуживаете большего!
Она искренне поблагодарила его за помощь, но отчего-то напряглась от озвученной суммы — та оказалась неправдоподобно смехотворной.
Поначалу решила, что, возможно, дела у здоровяка идут не очень, вот он и расщедрился в попытке в будущем заломить цену.
Даже как бы невзначай оглядела домик, пытаясь оценить богатство Залта. Вроде все скромно — сделанная своими руками стойка, несколько грубо сколоченных шкафчиков, стол у окна, круглая деревянная лестница, ведущая на второй этаж — однако выглядит чистенько.
В чем подвох?
Мелькнула подлая мыслишка про ловушку — ночью здоровяк со своими людьми попытается её и отряд убить, но Хара тут же отогнала её как глупую.
Дело в чем-то другом.
Сейчас ты расскажешь про Дживата, и хозяин передумает, вот увидишь.
Она уже было открыла рот, когда Залт сконфуженно сказал:
— Тут еще вот в чем дело, госпожа… Только… Только не пугайтесь… Я должен быть с вами искренен и умолчать не могу… — Он начал заламывать себе пальцы, низко опустил голову. — Если вы уйдете, я пойму, не каждый захотел бы оказаться в… такой неприятной ситуации… Ну, и я же честен, да? Но пока всё под контролем и никто не умер.
Она на миг опешила.
— Я ничего не понимаю.
— Госпожа, у нас тут хворь непонятная развелась. Вот уже лет двадцать я управляю этим постоялым двором, но с такой заразой сталкиваюсь впервые. Возможно, кто-то из купцов привез или еще иным способом… Только не пугайтесь! Мой врачеватель следит за тем, чтобы хворь не распространилась! Да и больные находятся в самом угловом дальнем бунгало! И те идут на поправку, уверяю! Я все равно послал за Певцом, но ближайший маг сможет заглянуть к нам только через месяц. Не бойтесь, госпожа! Вы и ваши люди ничего не подцепите.
Хара рассказала про Дживата и его болезнь.
— Да, симптомы совпадают, — сказал хозяин двора. — Вам очень повезло наткнуться на нас! Неизвестно чем бы все закончилось для бедняги! Не волнуйтесь! Наш врачеватель даже мертвого поднимет! Он проверенный, мы с ним больше тридцати лет знакомы. Он когда-то штопал наш отряд. В общем, мастер своего дела! Сварливый, правда, но возраст, никуда от него не деться! Я сейчас же познакомлю вас с ним!
— Я с радостью останусь здесь, Залт, но прошу: не отправляйте Дживата в дом для больных. Пусть он будет с нами.
Здоровяк махнул рукой.
— Конечно, госпожа! Как скажете! Сам-то я ничуть не боюсь заразиться — ко мне никакая гадость не липнет. Пойдемте, я покажу вам домики…
Хара облегченно выдохнула. Кажется, на этот раз удача оказалась на её стороне…
* * *
Уже через некоторое время её отряд вместе с рабами поднялся на постоялый двор.
Парни походили скорее на мертвецов, чем на живых: сутулятся, кожа приобрела пергаментно белый цвет, головы опущены, пластины доспехов на груди висят тяжелым грузом. Но никто не выказывал усталости и не жаловался.
Зел с одним из своих подопечных нес на самодельных носилках заболевшего капитана. Тот бредил, обливался потом и дрожащими скрюченными пальцами расчесывал распухшие вены на руках.
Дети на удивление вели себя тихо и незаметно, никто из них не попытался улизнуть. Да и где скроешься в густых джунглях? И как долго протянешь? Даже клейменный, на чьей голове до сих пор мешок, смиренно проводил дни у себя в комнате.
Хозяин постоялого двора, как и обещал, выделил для них три бунгало: два — для охранников и детей, один — лично для Хары. Соединяются бунгало узкими мостиками и как бы находятся чуть в стороне от остальных домов. Никто не потревожит покой отряда и случайно не заглянет к ним, и до кухни рукой подать.
Свой отдельный, огороженных от всех мирок.
Детей поселили в трехэтажном бунгало: места для игр предостаточно. Да и после тесной клетки-повозки совершенно другие ощущения. Хара понадеялась, что ребята оценят этот жест и не станут хандрить. К тому же к ним приставлены четверо охранников, которые должны не только следить за их безопасностью, но и развлекать.
Не забыта и смерть Ниайя: клейменного, связанного по рукам и ногам, надежно заперли на третьем этаже — и периодически заглядывают к нему.
Несмотря на все опасения и недовольство Зела, Дживата положили в её личное одноэтажное бунгало.
Врачеватель — дряхлый, едва передвигающийся старик без единого зуба и с вечно жамкающим ртом — весь вечер возился с ним, вливал в него через силу густую черную бурду из пузатых склянок, мазал едкой кашицей вздувшиеся вены и шептал заклинания на только понятном ему языке.
Хара не находила себе место, причитала, и в какой-то момент лекарь не выдержал, велел ей не мешать. Поэтому ей ничего не оставалось, как наполнить до краев бронзовую чашу терпким вином и выйти на открытую террасу подальше от этой душной атмосферы.
Однако легче не стало.
От спертого влажного воздуха, кажется, никуда не деться — он густой, точно масло, недвижимый.
Хара оперлась локтями о высокие деревянные перила и тяжело вздохнула.
Этот бесконечный день подходит к концу! И она встретит приближающуюся ночь не в зарослях джунглей, а в более-менее приличном месте. Хотя передышка лишь временная — пока Дживат не поправится.
Стемнело быстро, как и бывает в этих краях. Точно солнце-око желало поскорее скрыться, дабы больше не видеть здешние проклятые места. Тьма вырвалась из кронов деревьев, из валунов, из распаренной, пропитанной влагой, кровью и гноем, земли и пожрала всё. Плотная, осязаемая, она дразнит сотнями звуков: пронзительными криками птиц, шелестом листвы, шуршанием кустарников и пыхтеньем хищников. Она ждет, когда какой-нибудь глупец потеряет бдительность, расслабится и…
Хара помотала головой, прогоняя наваждение.
Обернулась.
Гетин с горящей свечой в руках ходит от одного бунгало к другому, зажигая масляные лампы на входе. Язычки пламени из длинных, похожие на лебединые шеи, носиков пляшут, подрагивают, чадят. Света от них не так много, но тьме приходится отступать. Хотя та не сдается — тени корчатся на стенах, превращаются то в распахнутые зубастые пасти, то в тонкие кривые пальцы, то в щупальца страшных подводных чудовищ.
На кухне не затихает пирушка — не все гости постоялого двора болеют. До ушей доносится стук глиняных кружек, басовитый мужской смех, нескромное женское хихиканье и звон монет. Раздается размеренный бой барабанов, под который пляшут худосочные танцовщицы в одних прозрачных шелковых платьях.
Горящих свечей и масляных чаш недостаточно, чтобы полностью осветить кухню, и потому внутри сумрачно, зыбко, ирреально. Отсюда, с открытой террасы, гости кажутся порождениями тьмы — чужими, пугающими и ненастоящими.
Как вообще можно пировать, когда в соседнем бунгало корчатся от болезни люди?
Из мрачных мыслей Хару вырвал врачеватель, подкравшейся к ней со спины.
Вымотанный и покачивающийся от усталости, он принялся объяснять, какими мазями натер вены Дживата и какой бурдой его напоил.
Рассказывал долго, обстоятельно, сухо, точно ему было абсолютно наплевать, умрет ли молодой мужчина или нет. Старик мямлил, что сейчас сильно загружен, на нем около двенадцати заболевших и потому его на всех не хватает. Харе придется или самой, или попросить кого-нибудь из своих охранников ухаживать за Дживатом. Там нет ничего сложного, госпожа, просто меняйте компрессы, утром и вечером поите вот этой сероватой водой из костяной фляги, бла-бла-бла…
Откланявшись, врачеватель, горбясь, поплелся в свой маленький домик.
…Дни потянулись в томительном ожидании, словно время намеренно замедлило ход, дабы Хара ощутила всю полноту боли.
В сердце засела ледяная игла, уничтожавшая любые эмоции, кроме страха за судьбу капитана. Голова полнилась ужасающими картинами того, как неизвестная хворь перекидывается на остальных воинов и детей, как крутит их, как смрад заживо гниющих тел впитывается в стены бунгало.
Хара стискивала зубы и старалась держаться. Она практически не отходила от Дживата, меняя компрессы, вливая в него непонятную гадость и вслушиваясь в тяжелое с присвистом дыхание. Пыталась уловить малейшие признаки выздоровления, но, к сожалению, ничего не видела и не чувствовала.
Зел требовал, чтобы она перестала мучить себя и позволила кому-нибудь из отряда ухаживать за больным, но та лишь отмахивалась. Хотя иногда усталость все-таки брала верх, и Хара сдавалась.
Весь мир сжался до небольшого постоялого двора среди дикого буйства зелени.
Храм, обязанности настоятельницы, долгая дорога, забота о рабах — ничего не существовало.
В этом изматывающем хороводе безумия спасали лишь вечерние молитвы. Такие знакомые, давние, родные слова благодарности богам порой прогоняли мрачное настроение и даже вселяли надежду на благополучный исход. Но действовали недолго.
В какой-то момент Хара поняла, что несколько дней не видела детей и приказала Зелу привести их — в том числе и клейменного — к себе в бунгало. Возможно, это было опасно — могла ли зараза Дживата перейти на других? — она подвергала всех необоснованному риску, но понадеялась на милость Жаатры. В конце концов, они находятся на ограниченной территории, ничего тут не попишешь.
Ребята вели себя скованно, жались по углам, стараясь не издавать ни звука. Ощущалась тяжелая атмосфера уныния, которую не могли развеять ни истории Хары, ни шутки присматривающего за порядком Зела, ни даже игры в авву. Во многом дело было из-за связанного по рукам и ногам клейменного, восседающего на горе подушек. Воздух вокруг него вибрировал, а тени жались к нему. Все слова, произнесенные рядом, теряли силу. Даже больной капитан будто усыхал, лихорадка усиливалась.
Зел, несмотря на долгие препирательства, по приказу Хары снял с головы клейменного мешок, развязал ему ноги, и увел остальных детей в их бунгало.
Дурной мальчишка остался.
Тот ни слова не проронил с того момента, как обрушился с ругательствами на тракте, и сейчас сидел молча, однако не покидало ощущение, будто он ждет подходящий миг, дабы нанести очередной удар.
Спокойный, горделивый, опасный.
С серым размазанным пятном вместо лица.
Хара, несмотря на все опасения, разговаривала с мальчишкой и пусть тот не отвечал — неважно, вода точит даже камень. Она объясняла, как целыми днями сидит в бунгало и ухаживает за капитаном, вспоминала знакомые легенды, болтала о всяких пустяках вроде игр в авву и шаматху, врала про торговые дела.
Наконец, спустя еще несколько дней, клейменный не вытерпел и завел диалог первым.
Хара накладывала новый влажный компресс на голову Дживата, когда до нее долетел тихий, едва слышный, мальчишеский голос:
— Бесполезная трата сил. Он сдохнет, как собака. Но туда ему и дорога.
— Вижу, ты читал «Мистерии Сеетры» Арисина Неизвестного. Узнаю эту мрачную жизненную философию. Всё тлен, мы сгнием, давайте вскроем себе вены ржавым лезвием и закончим бренное существование. Не поделишься, откуда добыл экземплярчик? В доме торговца? Или раньше, до того, как тебе приложили раскаленный прут ко лбу?
Она тут же пожалела о сказанном. Однако её опыт подсказывает, что иначе вести себя с такой искалеченной душой нельзя, еще почувствует свою силу.
Перед ней — звереныш в человеческом обличье.
— Скоро весь мир скорчится в страшных муках, — проигнорировал её слова клейменный. — Никому не спастись.
— Вот завел-то! Обратно хочешь мешок на башку? Так я могу устроить!
Он поник, плечи тяжело опустились, голова упала на грудь.
Повисла практически абсолютная тишина, нарушаемая лишь стонами больного капитана да болтовней постояльцев на деревянном мостике.
Хара, уверенная, будто нащупала правильную линию поведения, продолжила гнуть свое:
— Я клянусь тебе: будешь и дальше надоедать, продам первому встречному. А из-за твоей отметины долго не проживешь. Перестанут кормить и поить. Может, сразу собакам скормят. Поэтому будь добр — заткнись! И либо общайся подобающе, либо получишь плетей!
Юнец вдруг затрясся от хохота, упер связанные кулаки в пол, приняв вызывающую позу, — так хищник готовится прыгнуть на свою жертву. Его голова по-птичьи склонилась набок, коснулась ухом плеча.
Удивительно, но он будто вырос в размерах, заполонил собой бунгало.
— Ты так и не поняла, сука? — спросил он. — Твои детские угрозы меня не пугают. Вижу, вижу смуту в твоей жалкой душонке, о-о-о-о! Соткана из страха, да? Посмотрите, какие мы хорошие и добрые! Детишек везем в безопасное место! Пытаешься оправдаться за прошлое, сука? Так вот оно тебя уже настигло, кхе-кхе-кхе! Этот высокомерный капитан иссохнет, выблюет свои кишки! Ничего его не спасет! Но неудачи не закончатся, вот уж поверь! Никто не доберется до обители — я не позволю, я сожру, я растерзаю, я…
В комнату ворвался Зел, подскочил к клейменному и врезал тому навершием кинжала по затылку — быстро и сильно.
Лишившись сознания, юнец растянулся на полу.
* * *
Хозяин постоялого двора устало вздохнул, провел ладонью по лицу.
— Тяжелые дни? — спросила Хара.
Она бросила взгляд в заросли деревьев, чьи широкие длинные листья, похожие на огромные наконечники копий, шелестят из-за копошащихся на стволе обезьян. Горланят попугаи; иногда они показываются из чащи броскими разноцветными кляксами и стремительно пролетают над деревянными мостиками и домами.
— Даже времени присесть нет, — ответил Залтет. — Приходится разрываться между здоровыми и больными, Ахар. Первым подавай горы жратья и реки вина, будто они планируют ближайшие несколько месяцев вообще не есть, а потому нужно накопить жирок. Вторым требуется уход и помощь врачевателя. Я и так приказал кухаркам и слугам-девушкам оставаться с больными, но лучше не стало. Даже мне приходится торчать на кухне и готовить. И это при том, что постоял двор набит всего лишь на треть!
— Мои охранники могут как-нибудь помочь. Только попросите.
— Нет, вы у меня в гостях. Справлюсь. Да и не жалуюсь, не подумайте. Вымотался просто. Обычно ни с кем о делах не говорю, молчу, как рыба, но не спал последнюю ночь… Скажу по секрету: вчера вечером мои стражи-наемники наткнулись на подозрительные следы, думали, что поблизости завелись бандиты, вот и пришлось мне с ними шерстить округу. Опасения оказались ложными, никого мы не нашли… Знаете, из-за всех этих странных вещей с болезнями я подумал, мои люди хотят меня убить в джунглях и разбежаться. Конечно, это глупо, но из-за усталости какие только мысли в голову не лезут.
— Вы им не доверяете?
На террасе бунгало никого нет, поэтому можно задавать любые вопросы.
Она внимательно слушает хозяина двора, улавливает малейшие интонации в голосе и ничем себя не выдает — спокойное, расслабленное выражение лица, уверенная улыбка, гордый взгляд.
Однако её сердце бьется сильно и учащенно.
Надеюсь, Залтет пришел ко мне не из-за клейменного…
— Наемникам как раз я доверяю больше всех, Ахар. Деньги решают многие проблемы. И пока я всем им должен около четырех талантов, они никуда не сбегут. Тут же вот какая хитрая штука: чуть придержишь, начнут работать лучше, но если долг станет большим, то лишь разозлишь и накликаешь беду.
— Учту на будущее…
— Это работает только с наемниками. Я ведь сам когда-то был таким, госпожа. Рубил мечом из-за денег. Много где побывал. Видел берега Нокронга, бился с пустынниками Немата, поднимал клинок против братьев из Оранеша и, конечно же, резал эту коатскую погань, травящую дурманящими снадобьями весь белый свет. Когда подкопил монет, то решил осесть. Семью мне уже поздно заводить, но вот провести старость в покое — почему нет? Здесь хорошо…
Хара скептично оглядела этот зеленый хаос, плотно опоясывающий весь постоялый двор.
Добрый смешок вырвался из груди Залтета.
— Не без трудностей, госпожа, тут вы правы. Если бы к нам периодически не заглядывали Певцы Смыслов, то джунгли бы отвоевали свое. Даже дорога заросла бы. Тут, как и с наемниками, важно вовремя платить. Хотя иногда в домики лезет всякая гадость типа змей или обезьян. Последних я терпеть не могу! Вонючие, агрессивные твари! Слава богам, что есть остро заточенные клинки…
— А главный у наемников Гетин?
— Сразу догадались, да? — вопросом на вопрос ответил хозяин постоялого двора, положив локти на деревянные перила. — Он хоть и прикидывается дурачком, но дело свое знает. И проверенный. Мы с ним съели вместе не один мешок соли. Ему доверяю как себе. И он, кстати, дополнительная гарантия, что другие наемники меня не распотрошат из-за долгов.
Повисла неловкая тишина.
Первым нарушил её Залтет:
— Один из ваших рабов, паренек лет двенадцати, сильно бушует? Я видел у него клеймо на лбу.
Холод волной окатил её с ног до головы.
— Если есть какие-то проблемы… — начала она.
— Не волнуйтесь, госпожа, я не суеверный. И ни в каких демонов и проклятых не верю — за свою немаленькую жизнь зла навидался только от людей. Именно они корень всех бед. Хотя, конечно же, старайтесь не светить мальчонкой, другие постояльцы могут испугаться, а мне проблемы ни к чему. Поменьше выводите его из бунгало, если это возможно…
— Вы пришли ко мне из-за клейменного? — напрямую спросила Хара.
Хозяин двора помотал головой, некоторое время обдумывая, как лучше ответить.
— С болезнью-то мы потихоньку справляемся, Ахар. Многие идут на поправку. Даже у вашего капитана жар спал и вены больше не напоминают сытых пиявок. Врачеватель знает свое дело, он хоть и старый, но еще из ума не выжил… — Он запнулся. — Но… попали ко мне мать с сыном. Оба даже встать с постели не могут, бредят и днем, и ночью. И выглядят, если честно, паршиво. Похудели сильно, кожа приобрела омерзительный зеленоватый оттенок и воняет от них… Старый пердун уделяет им больше всех внимания, последние дни не выходит из их номера. И так пробует, и сяк — ничего не получается. А я приметил у матери с сыном серебряные обручи на головах, значит, из Геткормеи, бедняжки. И вы тоже, госпожа! Ну, и смекнул: может, вы знаете молитву какую или попросите богов по-особому, как у вас принято в царстве.
Хара на некоторое время замолчала, пытаясь переварить услышанное.
— Залтет, я…
— Мы к ним ненадолго заглянем! — перебил её хозяин двора. — Я отведу! Насчет болезни не переживайте! Как уверяет врачеватель, она не заразна! Да вы и сами знаете: столько дней ухаживаете за капитаном, а ничего не подцепили. Мне за ребенка обидно! Совсем еще малец, жизни не видел. И не могу я позволить, чтобы он вот так умер здесь — в чужой стране, в каком-то спрятанном в джунглях постоялом дворе! А всё к тому идет! Я и сам, пока никто не видел, молитву Сеетре, Жаатре и великому Баамону прочитал, но не сработало — может, веры недостаточно или перепутал чего.
— Вы добрый человек, — сказала Хара, улыбаясь. — Но чем я смогу помочь? Я занимаюсь лишь купеческими делами.
Несмотря на ситуацию, она продолжает играть свою роль. Нельзя и намека давать на истинное положение дел. В этой глуши вряд ли за ней следят шпионы Карлага, но не стоит забывать о безопасности детей. Нужно обставить всё так, будто она нехотя поддалась на уговоры Залтета, а не побежала, сверкая пятками, помогать нуждающимся.
— Всего лишь одна молитва, госпожа. У вас же в Геткормее принято перед сном разговаривать с Великим Баамоном?
— Я ничего не могу обещать…
— Разумеется! Я не настолько обезумел. Это просто попытка.
— Ладно, — сдалась Хара. — Ведите.
Хозяин двора, чуть ли не подпрыгнув от радости, направился по навесному мостику в сторону большого двухэтажного домика, построенного на трех стволах каменных деревьев.
Едва поспевая за гигантом, ей пришлось ускорить шаг.
Зел окликнул её, но она лишь махнула рукой и пообещала скоро вернуться.
Солнце-око висит над их головами, нещадно паля. Небо чистое, однако какое-то выцветшее, мутно-голубое, с дрожащей дымкой. Жара страшная, опаляет лицо и тело горячими волнами. А впереди, как назло, нет спасительной тени.
На террасе под коньками крыш Хару и Залтета провожают ленивыми взорами сидящие на скамейках здоровые постояльцы — сплошь загорелые толстяки в шелках и с бесчисленными перстнями на пальцах.
Небось, задаются вопросом, куда мы идем. Представляют себе всякое…
Решив, что перегрелась на солнце, она отогнала непрошенные мысли.
Несмотря на свою комплекцию, Залтет бодро поднялся по лестнице на второй этаж домика и мигом оказался возле нужной двери. Ей подъем дался тяжелее, и когда она доковыляла до хозяина двора, пот пропитал одежду.
Тут же приметила наглухо закрытые ставни номера, внутри диким зверьком шевельнулось беспокойство.
Всего лишь паника.
И ничего более.
Оглядевшись, Залтет толкнул дверь.
В нос тут же ударил тяжелый застоявшийся смрадный запах, пришлось тыльной стороной ладони зажать нос.
Впереди непроглядный мрак, полоска света выхватывает лишь сваленную в кучу тряпье и дорожную сумку.
Первым вошел хозяин двора — уверенно, быстро, решительно.
Донесся надсадный кашель, сменившийся хрипом. Скрипнули половицы.
Проглотив тяжелый ком в горле, Хара сделала шаг, оказалась в затхлом сыром сумраке тесного помещения.
Сердце ударило не меньше тридцати раз прежде, чем глаза привыкли к темноте.
И тогда стали видны очертания двух тел на одной кровати — большое и маленькое.
Пока она стояла в оцепенении, Залтет зажег с помощью кресала и кусочка кремня три масляные лампы на круглом столе — на стенах слабо задрожали огненные отсветы, оголяя влажные пятна и трещины, — затем тяжело доковылял до выхода и закрыл дверь, отрезая всё пути отступления.
Хара склонилась над кроватью.
К удивлению, мать и сын выглядят гораздо лучше, чем описывал хозяин постоялого двора и она себе представляла: да, сильно похудели, да, вены на шеях вздулись, да, кожу усеивают капли пота, а волосы скатались в омерзительные колтуны, но все равно не так страшно.
Жаль только, лиц не рассмотреть.
Открыты ли у них сейчас глаза? В сознании ли они? Наверное, нет.
— Вот уж как несколько дней не просыпаются, — ответил на её незаданные вопросы Залтет. — Буди-не буди — бесполезно. Вроде иногда ресницы дрожат, под веками двигаются глаза, однако…
— Тут нужен лекарь или маг, — сказала она. — Вряд ли молитва поможет.
Хотя посчитала иначе, но озвучивать, разумеется, не стала.
— Пока у нас нет никого, кроме старика-врачевателя. Рискнем.
— И то верно.
— Если надо, я выйду, госпожа.
— Нет-нет, можете остаться.
Хара облизала вдруг пересохшие губы, заозиралась по сторонам.
В отличие от её бунгало здесь места мало, едва они помещаются. Потолки низкие; если поднять руку, то легко коснешься их. Залтету приходится сильно пригибаться, иначе ударится затылком. Широкая кровать занимает большую часть пространства. В углу крепко сколоченный квадратный стол, на котором лежит в окружении масляных ламп бронзовое корыто с мутной пенистой водой. Недалеко от входной двери валяется сумка с тряпьем.
— Вы знаете их имена?
— Они, конечно же, представились, когда сняли эту комнатушку, но, если честно, я не запомнил. У меня вообще плохая память, госпожа.
Она кивнула, нервно потерла руки, покусала нижнюю губу.
Ладно, пора начинать, тянуть можно до бесконечности.
Хара открыла рот, и слова молитвы, искренние, горячие, чувственные, полились из неё бурным потоком…
* * *
Рутина засосала с головой, а время потеряло смысл, превратилось в тянущуюся безвкусную жвачку, которую делают дети из застывшей смолы.
Один похожий день сменялся другим — и так без конца.
Ранний подъем, завтрак на скорую руку, обмывание Дживата, чтение молитвы, короткий обед, смена компрессов капитана и нанесение пахучей черной мази на его вены…
Как-то незаметно для самой себя Хара стала заглядывать и к девушке с ребенком — те нуждались в помощи, пока блуждали в лабиринте лихорадки. Однако все равно приходилось принимать меры безопасности: произносить только самые известные священные речитативы без сложных мистерий. Иногда на закате дня, правда, удавалось проводить короткие обряды, взывая к милости всего пантеона богов — змеиноподобного Виистепа, смерча-Сипууна, многоликого Теетопа, Бронзовой Царицы, мрачной Сеетры и, конечно же, Великого Баамона.
Руки, отвыкшие в долгом путешествии от привычных действий, неуклюже взбаламучивали воздух в тайном ритуале, но постепенно наполнялись силой, к ним возвращалась привычная красота движений.
Хара вспомнила, кем была на самом деле — настоятельницей одного из самых святых храмов Геткормеи.
Её песни становились всё проникновеннее, слова наполнялись могучей, древней энергией, некогда сдвигавшей горы и уничтожавшей целые города. Через её глаза смотрели боги и их приближенные, через её пальцы чувствовали прикосновения те, кто обитает в иных реальностях, через её уши они слышали биенье сердца мироздания.
Наверное, нечто подобное испытывают колдующие маги — вот только они все равно ограничены собственными парадигмами и законами школ.
А она, Хара, всемогуща…
Силы, подпитывавшие её через пласты других реальностей, передались матери с ребенком.
В какой-то момент неизвестная хворь начала отступать, выходить черным мутным потом и вязкой слизью из рта.
Лихорадка медленно, но спадала.
И в один из душных тропических вечеров девушка и её сын пришли в сознание и попросили воды.
Врачеватель, прибежавший на вести Зела, не верил собственным глазам и бубнил нечто невразумительное, нервно расчесывая волосатую бородавку у себя на щеке.
Конечно, и мать, и ребенок были еще слишком слабы, порой их рвало, скручивала желудочная боль и редко вновь накатывала лихорадка. Но они могли говорить.
Хара всё чаще стала засиживаться у них по вечерам, так как самочувствие Дживата тоже значительно улучшилось.
Вера творила чудеса.
* * *
Устраиваясь поудобнее, Хара поерзала, стул под ней скрипнул. Она откинулась на спинку, смахнула непослушные волосы со лба.
В свете масляных ламп её неправдоподобно большая тень на стене подрагивает, то и дело теряя очертания. Из распахнутых настежь окон выглядывают сотни любопытных звезд, переливаясь красным и зелеными цветами. Шуршит листва, в тени ветвей переругиваются друг с другом вечно голодные обезьяны.
— Расскажи еще сказку! — попросил мальчонка.
Она, вырванная из своих мыслей, невпопад кивнула и перевела взгляд на широкую кровать.
Мать и ребенок сидят, откинувшись на гору подушек. Оба тощие, бледные, точно призраки. Принесенные врачевателем чистые льняные рубахи висят на них — кисти в огромных рукавах кажутся тростинками, шеи — карандашными, тонкими, широкие воротники прячут впалые щёки.
— Ты уже совсем измучил госпожу, — едва слышно сказала Джайя — мать мальчонки. — Пожалуйста, не лезь к ней.
Их имена Хара выпытала, как только те пришли в сознание. Якобы её снедало любопытство, на самом деле — это нужно было для обряда.
Джайя и Таш — прекрасные имена. Подходят для тех, кто проживет долго, не зная больше бед.
— Про чудовищ или про богов? — озорно спросила Хара.
Обливаясь потом, мальчонка завертелся от нетерпения.
— Хочу про всех сразу! — воскликнул он.
— Хм, есть у меня на примете одна история… Но все в ней будет не совсем так, как ты ожидаешь. Вроде вот тебе и монстры, и боги, и битвы, и славные подвиги… Готов? — Она дождалась, пока мальчишка кивнет, и продолжила: — Ты же знаешь, кто такие Фаарон и Ифоотра? Первый — бог охоты, с ястребиной головой и мускулистым телом, а второй — бог пиров, толстый, весь заросший шерстью и обезьяноподобный. Так вот когда-то очень-очень давно они оба были смертными, как мы с тобой. Могли умереть от острого клинка, голода или жажды, людской злобы и ненависти, укуса скорпиона или змеи. Их тела старели, изнашивались с годами, правда, медленнее, чем у обычных людей. Бессмертие нужно заслужить!
— Я не знаю такой истории! — завороженно воскликнул Таш и повернул голову к матери.
— Не перебивай, госпожу, — прошептала та. — Это невежливо.
— Отец-смерч Сипуун, породив двух смертных сыновей, оставил бедняг посреди бескрайней пустыни — мол, выживайте как хотите, — продолжила Хара, сцепила пальцы и положила их на колени. — Фаарон и Ифоотра решили, что вдвоем будет проще, и отправились в путь под палящими лучами солнца. Удивительно, но человеку-ястребу чудесным образом удавалось раздобыть еду — то варана пристрелит, то песчаного черноклюва. В общем, работал не покладая рук и не жалея себя. Брат же его, Ифоотра, только жрал в три горла и ничего не делал. Надоело это терпеть человеку-ястребу и бросил его умирать в пустыне…
Она замолчала, выжидая нужный момент для продолжения истории.
Мальчик, кажется, совсем забыл о собственной болезни: скинул холщовое одеяло, ерзает, словно под ним иголки, трет пальцами коленки. Лицо не рассмотреть.
Хотя обруч на голове у него бронзовый, покоя не дает его прическа — короткая, но на затылке есть длинные пряди, ниспадающие до лопаток.
Отпрыск эвпатрида? Здесь, в Карлагской глуши? И без охраны?
— Долго горевал Ифоотра, — продолжила Хара. — Ведь без брата он ничего не умел, кроме как жрать: дичь не ловилась, а редкие проезжающие на верблюдах торговцы, завидев странное волосатое существо, уносились прочь. Десять дней и десять ночей обезьяна-человек страдал от страшного голода и совсем отчаялся. Думал, пришло его время умирать. Но вот вдали показался оазис. Радости не было предела! Ифоотра, поблагодарив отца-смерча за чудесное спасение, укрылся в тенях пальм. Испил холодной сладкой воды из большого озера. Однако еды в оазисе не было! Только дикий виноград рос на самой границе, да и тот сморщился под жестокими лучами солнца! Что делать? Желудок от голода болел, никакой живности среди пальм не водилось! Решил Ифоотра, что если уж и умрет, то хоть одно доброе дело перед смертью совершит! И стал заслонять собой дикий виноград от солнца! Пусть хоть тот вырастет!
— Что-то странный какой-то оазис, — скептично заметил Теш. — Обычно к нему за тенью и водой сползаются все дикие звери и птицы.
— Ты прав, — кивнула Хара. — Вот только этот оазис был создан великим Баамоном, отцом всех богов. Специально для нерадивого толстого сына Смерча. Чтобы проверить его. — Она провела пальцами по щеке. — Так вот… Человек-обезьяна полюбил виноград. По ночам согревал лозы теплом своего дыхания, с помощью пальмовых листьев набирал воду и поливал засохшую землю вокруг них. И приказал себе наплевать о голоде, хоть это и было тяжело. Виноград наполнился силой, плоды его стали большими, спелыми, сочными, кожица — тонкой, буквально лопалась от одного прикосновения… Наелся до отвала Ифоотра, а излишек потратил на изготовление вина, которое затем продал каравану торговцев, случайно наткнувшихся на оазис. Пошла слава по всей земле о толстяке-обезьяне — слухи добрались даже до царей. Все жаждали попробовать терпкое, вкусное, наполненное слезами и потом вино. И вознес Баамон Ифоотру. И сделал богом пиров и веселья…
Мальчонка заявил:
— Нечестно! А где обещанные чудовища?
— Теш! — возразила его мать, легонько толкнув локтем его в бок.
Хара растянула губы в хитрой, лисьей улыбке.
— Так я еще не закончила, — сказала она. — Мы же не узнали судьбу другого брата Ифоотры! Фаарон после того, как поругался с человеком-обезьяной, наткнулся на деревушку, в которой по ночам лев со змеиным хвостом крал и убивал детей. Ну, и конечно же, решился помочь! Храбро уничтожил чудовище! Слава о великом охотнике пошла по долинам, городам и горным деревушкам. Сами цари обращались к Фаарону, чтобы тот раздобыл шкуры редких животных. А после человек-ястреб стал богом…
— Ну во-о-от… — грустно протянул Теш. — Я думал, будут подробные описания того, как человек-ястреб сражался с чудовищами!
— Я говорила, что история не такая, какие обычно рассказывала, — заметила Хара. — Но в ней есть и монстры, и боги — всё честно.
Мальчишка кивнул, хоть и остался недоволен.
Его кожа на руках покрыта бисеринками пота, переливается маленькими звездами в пламени свечей.
Несмотря на кажущееся выздоровление, он еще совсем слаб.
От усталости он лег, накинул на себя одеяло. Вены на руках опять вздулись.
Его мать запричитала, принялась гладить его по голове дрожащими руками — она сама едва держится. Даже малейшие движения вызывают боль. В этом странность хвори: она то отпускает, то возвращается, пожирая все силы.
Хара поднялась со стула и начала хлопотать над больными, поправляя им подушки, нанося мазь на вены и накладывая компрессы. В который раз подивилась красоте Джайи, даже не видя её лицо: тонкие изящные пальцы, аристократичные кисти, лебединая шея, талия, которой позавидует даже девочка, плавный изгиб плеч, две каштановые косички, перехваченные обычным обручем, длинные ноги.
Странная все-таки парочка эта мать с ребенком.
Как только им станет лучше, надо будет их обо всем тщательно расспросить.
Хара вздрогнула, когда Джайя схватила её ледяными пальцами за кисть.
— Ты ведь не купчиха, — принялась шептать та. — Не купчиха! Я сразу догадалась! Все в тебе выдает геткормейскую храмовницу — манера держаться, речь, даже твои истории про богов и чудовищ… В особенности они… Пообещай, что если с моим ребенком что-то случится, ты не бросишь его! Теш не выживет в одиночку! Он еще многого не понимает…
— Я не могу…
— Пообещай!
— С тобой ничего не случится, дорогая. Вот увидишь. Скоро вы оба поправитесь.
Но она ошиблась.
* * *
Гетин ворвался в её бунгало без стука — просто распахнул дверь плечом и с порога заявил:
— Джайя умирает!
Она тут же вскочила с кровати и, бросив печальный взгляд на тяжело сопящего больного капитана, вышла в ночь.
Дальше всё как в тумане: бессмысленные вопросы Гетину, невнятное бормотание в ответ, раскачивающиеся под ногами мостики, визгливые крики попугаев, жгущие глаза отсветы факелов на стенах, двухярусный большой дом, скрипучая лестница наверх…
И вот они стоят перед номером Джайи и Теша.
В тесном помещении не протолкнуться — возле стола, чуть пригибаясь, возвышается Залтет, врачеватель звенит склянками и ругается возле кровати, толстая помощница что-то втолковывает плачущему бледному Тешу, который едва сам стоит на ногах.
Хара, оттолкнув локтем хозяина постоялого двора, зашла внутрь.
От едких запахов лекарств и тяжелого медного смрада защипало нос.
Взгляд выхватил лежащую на кровати Джайю.
Её тело страшно трясет от конвульсий, изо рта бурным потоком течет пузырящаяся кровь — черная в свете масляных ламп. Всё вокруг заляпано разводами и каплями — одеяла, стены, пол.
От вида ревущей, царапающей скрюченными пальцами собственное горло матери внутренности холодеют. Реальность застывает и словно распадается на лоскуты. Ужас сковывает тело, проникает в каждый потаенный уголок сознания и пронзает нечеловеческой болью.
Больше ничего не существует — только эта тесная комнатенка, заполненная людьми, только корчащаяся на простынях девушка с серым размытым пятном вместо лица, только испепеляющий душу животный страх.
— У нее внутреннее кровотечение! — словно сквозь толщу воды донесся голос врачевателя. — Все-таки один из сосудов в горле лопнул!
— Она не должна умереть! — пробасил хозяин двора. — Я выкину тебя на улицу, старый болван! И скормлю рысям!
— Залт, пожалуйста, не мешайся! — это уже жилистый Гетин.
Она уловила легкое колебание воздуха за спиной, по щекам словно нежно провели костяшками пальцев.
Обернулась.
И первые несколько ударов сердца отказывалась поверить в происходящее.
Глаза её подводят.
Не может быть.
Глупость какая-то…
Но клейменный стоит в углу комнаты — свободный от пут, без мешка на голове. Пространство будто изгибается вокруг него, расширяется, исходит волнами, потому что в столь тесном помещении он не смог бы спрятаться и уж тем более его нельзя было не заметить.
Хара сглотнула вязкий ком в горле, попыталась отшатнуться, позвать на помощь, отгородиться, однако тело не послушалось её. Точно кто-то высосал всю волю, превратил её в бездушную оболочку, куклу.
Мерзко хихикая, мальчишка сделал шаг к кровати Джайи, и свет масляных ламп усилился, на тоненьких глиняных носиках заплясали длинные языки пламени.
Тени скукожились, прячась по углам.
Запахло свежестью и приятными ароматами фруктов.
Хозяин постоялого двора ошарашенно что-то пробормотал за спиной Хары. Врачеватель, ощутив движение по правую руку от себя, повернул голову, заметил незваного гостя и непроизвольно отшатнулся к стене — его словно связали невидимыми путами.
Клейменный встал напротив умирающей Джайи.
Воздух заплясал вокруг него синеватыми и золотистыми искрами, над головой медленно завертелся призрачный венец, наполняясь слабым свечением.
Один томительный миг сменился вторым, третьим, четвертым…
Пальцы мальчишки коснулись лба девушки — и всё потонуло в ослепительном сиянии. Оно поглотило комнату, людей, постоялый двор, джунгли, весь мир и растворило в себе.
Больше ничего не существует и не имеет смысла.
Вокруг разливается приятная благодать, одаривает бескрайней, всепоглощающей любовью и снимает с души все омертвевшие слои, добираясь до сути, до опаляющего ядра.
…Когда удалось прийти в себя, Хара непонимающе закрутила головой, силясь понять, где она.
Тело словно не принадлежит ей, кажется чужим, неудобным, тяжелым. Руки висят плетьми, колени дрожат. В висках отдается гулкими ударами пульс, в ушах шумит.
Люди — как их зовут? почему они здесь? — вокруг нее производят впечатление бездушных статуй — ни движения, ни вздоха. Даже их кожа мраморно-белая, поблескивающая, неживая.
Наконец, её взгляд упал на кровать.
Воспоминания навалились океанским потоком, захлестнули сознание, придавив тяжестью отчетливых образов.
Больной-Дживат-джунгли-рабы-постоялый-двор-каменные-деревья-странная-хворь-жилистый-помощник-Гетин-Залтет-зовите-меня-просто-Залт-мать-и-её-ребенок-боль-смерть-клейменный…
Она вскрикнула и схватилась за голову.
И не сразу осознала одну простую вещь: на Джайи нет крови. Та выставила руки перед лицом, затем её дрожащие пальцы коснулись шеи, груди, заскользили по чистой рубахе. Ни вздувшихся вен, ни страшных черных пятен на коже.
Она… здорова.
Хара медленно, целую вечность, поворачивается в сторону Теша.
Когда отыскала его взглядом, то брови сошлись на переносице.
У него тоже ни следа болезни.
Получается, клейменный вылечил мать и ребенка?
Словно в ответ на её мысли тот захихикал и бросил:
— Ты ничего не понимаешь, сука.
Сияние вокруг него погасло, а венец растворился сизым дымком.
* * *
Время подгоняет. Если не поторопиться, то скоро настанет месяц ясных звезд и в храме забьют тревогу. Всегда все шло по плану, порой, конечно, случались некоторые шероховатости, но раньше они не задерживались так надолго. И, разумеется, в обители знали, как вести себя на случай, если их хозяйка не вернется к сроку, к кому обращаться и кого посылать на другой конец мира. Так или иначе все геткормейские священнослужители связаны между собой незримыми узами ответственности и взаимовыручки — одному делу служат.
Однако Хара не хотела, чтобы в поисках её переворошили весь Великий Карлаг.
Надо как можно скорее добраться до ближайшего портового города Оранеша и отправить птицу с посланием. Есть, конечно, вероятность, что ту перехватят или сообщение не доберется, но иного выбора нет. Сейчас ни в коем случае нельзя впутывать в эту ситуацию кого-либо еще.
Сама заварила, сама и расхлебывай.
После исцеления Джайя и Теш практически на следующий день покинули постоялый двор и отправились… куда? Хара не знала. Пыталась выяснить вместе с Залтетом, но не добилась никаких ответов. Поведение матери с ребенком было необъяснимым и странным, однако и без того хватало забот.
Дживат пошел на поправку, хотя по четыре раза за день его рвало омерзительно черной слизью. И ему по-прежнему требовался тщательный уход. Капитан больше не бредил и не лихорадил, находился в сознании и мог говорить — грозился встать на ноги как можно скорее, отчитывал за медлительность Зела и пытался скрасить вечера веселыми историями. Даже нашел общий язык с Гетином — тот теперь не стеснялся заходить в бунгало по любому мало-мальски значимому поводу.
Хара только радовалась этому, так как мужчины рассказывали байки из военного прошлого, спорили о правильном построении фаланг, какие доспехи выдержат удар джиарист-пехотинцев и играли в шаматху, невесть как появившуюся в богами забытом постоялом дворе.
Дети-рабы, к удивлению, тоже нашли чем себя занять: охотились на открытой террасе за сверчками и дразнили диких обезьян. Умудрились даже втянуть в игру нескольких взрослых. И утром, и днем, и вечером то и дело до ушей доносились радостный визг ребятни и сдержанный смех её воинов, когда удавалось поймать в самодельные силки какую-нибудь мохнатую тварь.
Беспокоил только клейменный.
Во-первых, до сих пор не было понятно, как он умудрился избавиться от кандалов и сбежать незамеченным в номер матери с ребенком. Это попросту невозможно, так как её стражники целыми сутками следили за любыми перемещениями рабов, блокировали пути к навесным мостикам. Во-вторых, Хара испугалась того волшебного исцеления. И не могла найти этому вразумительное объяснение.
Зачем клейменный убил её стражника в Миокмее? Зачем пугал во время перехода в джунглях? Дразнил, обзывался, провоцировал… а потом вылечил Джайю и Теша? Что он хотел этим сказать? Да и как вообще ему удалось устроить подобное представление? Маги на такое не способны. Они всегда работают в связке. А здесь…
Хара вспомнила те ощущения, когда золотистый волшебный свет проник в неё и добрался до самой сути души. Чистая незамутненная радость, переполняющая благодать, истинное счастье — и исходит это от сквернословящего опасного мальчишки.
Не сходится.
Надо как-то достучаться до клейменного, понять его.
Она найдет к нему ключ.
…Хара долго ворочалась, мысленно убеждала себя заснуть и слушала протяжный храп Дживата прежде, чем недовольно откинула одеяло и поднялась.
Ночной мрак разгоняет свет выглядывающей луны, раскидывается на полу длинными серебряными полосами, которые уродуют тени качающихся ветвей деревьев. Факелы и лампы давным-давно погасили. Постоялый двор затих и будто бы умер — ни звука, ни шороха.
Хара распахнула дверь и вышла на открытую террасу.
Из-за духоты лучше не стало. Вокруг куда ни кинь взор, чернеют опостылевшие джунгли. Хоть воплей обезьян не слышно — и то радость.
Впрочем, сегодня и без них не удается заснуть.
Мрачные мысли не дают покоя, повторяются снова и снова, будто вознамерились замучить её.
Надо перестать обдумывать и уже просто принять решение — через несколько дней их отряд должен выдвигаться. И так засиделись.
Из оцепенения Хару вырвали странные шуршащие звуки, словно коготки скребутся по дереву, противно, омерзительно, непрерывно.
Она прислушалась — похоже, в соседнем бунгало, там, где дети-рабы, что-то происходит.
Тяжело вздохнув, решительно направилась туда.
Доски навесного мостика заскрипели под её ногами, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Пальцы хватаются за натянутые веревки, кожу трет грубая бечева. Где-то в районе солнечного сплетения неприятное онемение, позвоночник покалывает.
Хара нахмурилась, оглядываясь по сторонам.
За всеми беспокойными мыслями она не сразу осознала одну странную вещь: из бунгало воинов не доносится ни звука, раскрытые окна смотрят на неё пустыми черными глазницами. Странно, открытую террасу каждую ночь должны стеречь двое.
Сейчас же — никого.
Волна страха прокатилась по телу, сердце ускорило бег. Во рту в миг пересохло.
Она застыла на навесном мосту в нескольких шагах от домика детей.
Внутри неё проснулось нечто глубинное, древнее и принялось умолять уйти, убежать из постоялого двора как можно подальше, а затем скрыться, спрятаться, забиться в самую глубокую темную нору.
Однако ноги сами понесли её вперед — как в страшном сне, когда ты понимаешь, что там, за углом, ждет чудовище, но все равно продолжаешь идти.
Пальцы коснулись деревянной двери, толкнули её. Та без скрипа, легко открылась, оголяя кромешную тьму.
Хара даже облегченно вздохнула, губы растянулись в легкой улыбке, ведь за этой чернотой ничего не видно, пустота, никаких монстров.
Лишь до ушей доносятся странные шуршащие звуки…
Глаза привыкли к темноте, сфокусировались, в общих чертах обрисовывая силуэты просторного помещения.
Вот кровати, стол, раскиданные на полу деревянные рукояти для игр в авву — и сгорбленная фигура возле закрытого ставнями окна. Эта повернутая к ней фигура склонилась над чем-то расплывчатым, лежащем на полу. Её неестественно длинные руки дергаются туда-сюда, издавая омерзительные звуки. Голова по-птичьи ложится то на левое, то на правое плечо.
Открыв рот, Хара попробовала окрикнуть худую тень, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип — точь-в-точь как во сне.
Сами собой загорелись масляные лампы, расставленные на специальных стенных полках.
И реальность навалилась гранитной глыбой, а животный ужас окатил ледяной волной.
В ноздри ударил тяжелый медный запах, проникая в носоглотку, рот и выворачивающийся наизнанку желудок. На языке появился отчетливый вкус крови — склизкий, холодящий, обволакивающий. Мозг запротестовал: такого не может быть! Запах она бы учуяла на улице, особенно в такую душную безветренную погоду!
Через миг Хара поняла: худая тень — это клейменный, сидящий над обезображенным телом её охранника. Держа в руках кинжал с искривленным лезвием, он методично срезает лоскуты кожи с мертвеца и едва слышно хихикает.
Взгляд не отрывается от мальчишки; миллионы мельчайших деталей впечатываются в сознание — въевшаяся грязь на худой шее, складки на рубахе-юбке, поблескивающие волоски на оголенных локтях, трещины на кожаном ремне, мозоли на пятках, алые капли на стопах…
Хара, сделав чудовищное усилие над собой, повернула голову.
С холодной ясностью отметила еще троих мертвых воинов, раскинутых по бунгало.
У всех перерезано горло — от уха до уха, взгляд стеклянных глаз устремлен в пустоту, рты распахнуты в молчаливых криках, руки раскинуты в стороны.
А потом она заметила сгрудившихся друг к другу в углу детей — бледных, дрожащих, хнычущих.
— Нет… — прошептала она. — Пожалуйста, нет!
В нескольких шагах от них лежат две девочки — Яла и Ана, судя по браслетам, которые она для них сделала из шерстяных нитей.
Мертвые.
— Что ты наделал…
Клейменный развернулся к ней и захихикал.
— Тупая сука! Как же я рад видеть тебя! Знаешь-знаешь-знаешь, как звонко хрустели шеи этих рабынь, когда я сворачивал их маленькие, глупые головки? Будто веточки ломаешь, хе-хе-хе. Нет ничего лучше этого упоительного звука. Ты должна мне сказать спасибо, ведь в будущем их ждали только боль и разочарование. Поверь мне, они бы не остались надолго в храме. Рано или поздно сбежали-сбежали-сбежали! — Конвульсии сотрясают его, отчего он, точно заика, повторяет и повторяет слова, цепляясь за них. — Стали бы продавать свои тела за монеты. Да-да-да, я вижу их будущее-будущее-будущее. Там только пустота. Я спас их, хе-хе-хе.
Хара точно под толщей воды. Она должна сделать что-нибудь, хотя бы возразить, но лишь стоит, пригвожденная к месту.
Клейменный откинул голову назад, глядя в потолок.
— Нет спасения, сука, — продолжил он. — Мы обречены-обречены-обречены! Лучшее, что можно сделать — это перерезать себе горло. Исчезнуть в пустоте, в забвении. Нас ничего не спасет, хе-хе-хе! Слова накладываются друг на друга, слова накладываются друг на друга, слова накладываются друг на друга. И не остановиться. Нельзя. Невозможно. Мы плачем, мы стонем, мы рвем себя на части-части-части, хе-хе-хе.
Раскинув руки и сотрясаясь от хохота, он упал на колени.
Расплывчатое пятно его лица вдруг начало приобретать резкость, наполняться деталями — и ничего человеческого в нем не появилось.
Когда Хара поняла, что именно видит, то пронзительный крик вырвался из её груди.
Череп, перед ней ухмыляющийся череп в обрамлении кожи!
Пустые глазницы пугают чернотой, серая кость лоснится в свете масляных ламп, с рядов острых треугольных зубов стекает кровь. На лбу вырезан сложный иероглиф.
Не мальчик — демон.
— Я — погибель! — воскликнул клейменный. — Я — надежда! Я — спасение! Преклони колени предо мной, сука. Ибо дальше ничего хорошего тебя не ждет-ждет-ждет! Никакие оковы меня не сдержат. Никакие люди меня не остановят! Силы мои бесконечны и бескрайны. С пальцев моих стекают болезни, от дыхания моего останавливаются сердца! Думаешь, кто наслал хворь на твоего бравого капитана, хе-хе-хе? Мне нравится смотреть за чужими страданиями! И если будешь хорошо себя вести, то быть может я вылечу его, как вылечил те мешки мяса.
Вокруг него, материализовавшись из воздуха, закружили бесформенные твари, увитые паутинами желтых вен и пугающие десятком чернильных глаз. Они, точно рыбы в воде, летают по комнате, распахивая широкие бездонные пасти. Их склизкая кожа сочится серой гадостью, каждое движение сопровождается хрустом и чавканьем. Маленькие и большие, медленные и быстрые, сотканные из теней или плоти — все они заполнили бунгало.
Дети, жмущиеся в углу, от ужаса заорали.
— Что происходит? — раздалось за спиной.
Хара обернулась.
В дверном проеме, сжимая в левой руке полуторный меч, стоит Гетин. Злое лицо напряжено, глаза ловят каждое движение.
Он вдруг рванул к клейменному.
Блеснув, клинок вспорол воздух, разрубил летающее чудовище на две половины, затем — второе, третье.
И кончик лезвия смертоносным жалом устремился в шею череполицого, однако тот неестественно быстро уклонился от удара, вскочил на плечи Гетина и рванул его голову на себя.
Раздался омерзительный хруст.
Жилистый резко обмяк и повалился на пол, клинок выпал из ослабевший рук, звякнул.
Остальные твари тут же набросились на тело, принялись жадно пожирать его.
— Кто ты такой? — спросила Хара.
Решительность вернулась к ней, страх исчез. Невидимые оковы, сдерживавшие её, спали.
— Хе-хе-хе, сука, если бы я хотел, вы бы все давно были мертвы. Это лишь жест, проявление моей снисходительности. Ты мне еще понадобишься-понадобишься-понадобишься. Ведь впереди нас ждет веселая поездка в храм, неправда ли? Там нас будут кормить, одевать и рассказывать сказки перед сном, хе-хе-хе. Это хорошо. Это меня устраивает.
Одна из тварей подлетела к ней, уставилась омерзительными шариками-глазами, разинула пасть, дыхнув на нее тяжелым смрадом.
Хара даже не дрогнула, с вызовом посмотрела на неё в ответ.
— Мальчишка, не глупи, — сказала как можно спокойнее она.
Подними клинок и атакуй — лучше все равно ничего не придумаешь. Выиграй время для детей. Пусть убегут. А там, если удачно сложится, проснется весь постоялый двор. Хотя, наверное, крики уже всех разбудили. А твоя жизнь… Что ж, ни о чем не стоит жалеть. Видят боги, ты старалась быть лучше, чем являлась на самом деле.
Она резко оттолкнула кулаком летающую тварь, а затем кинулась к клинку. Схватилась за рукоять — окровавленная деревянная накладка обожгла ладонь, мышцы на руке, непривычные к такому весу, напряглись — и подняла меч.
Клейменный всего лишь в двух шагах.
Она успеет.
— Бегите отсюда! — закричала Хара детям, размахиваясь для удара.
