Глава XI

— Только теперь я оценил всю прозорливость наших «дедов» там, наверху. — Политрук Хонг повернулся к своему попутчику, — А ведь когда решался вопрос о «брешах», мне упорно казалось, что в одном из звеньев, где-то пониже, засели правые уклонисты.

— Хорошо еще, что только казалось, — отозвался сосед, секретарь уездкома. — Вам в провинции все же понятней было, вы повыше, а вот на местах, скажем, в уезде или, еще лучше, в волости — там открыто недоумение выражали. Одни совсем растерялись, другие рапорта об уходе подавали. Как в глаза смотреть людям, не знали. Большое было недовольство. Доходило до того, что в некоторых волостях наших работников в открытую обвиняли в том, что из-за них потеряли часть территории.

Теперь об этом говорить было легко и просто, однако в свое время здесь вопрос о «брешах» был самым болезненным. Двадцать восьмого января семьдесят третьего года с семи часов утра, в соответствии с Парижским соглашением, обе стороны — и мы, и неприятель — обязались прекратить огонь, что и было сделано. На пограничных линиях незамедлительно поднялись флаги. Тогда же тысячи наших партизан и партийных работников, те, кому несколько месяцев назад или прямо ночью двадцать седьмого удалось пробраться в тыл врага, подняли наши флаги почти над всеми деревушками южнее Чьеуфонга и севернее Хайланга, превратив территорию, отошедшую к неприятелю, в настоящую «леопардовую шкуру». Так образовались «бреши».

Но уже через несколько дней неприятелю удалось обнаружить слабость наших сил на «брешах» — там оставались только плохо вооруженные партизаны и незначительное число бойцов региональных частей. Неприятель сразу же предпринял наступление, предварительно отрезав дороги к нашим ключевым позициям. Сложившаяся ситуация поставила нас перед необходимостью выбора: либо продолжать оборону и направить сюда подкрепление, либо уйти из этих мест.

Здесь, в провинции. были единодушны: направить к «брешам» на усиление подразделения регулярной армии. Однако в центре это мнение не одобрили.

— Да, тогда мы только-только отбили порт Кыавьет, — продолжал секретарь уездкома. — Если бы, в довершение к этому, по-прежнему сохранялась напряженность и в «брешах», их терпению пришел бы конец, и, чего доброго, опять начались бы бои. А раз так — значит, прекращение огня как таковое просто не состоялось бы.

— Да, — кивнул Хонг, — тогда и Парижское соглашение утратило бы свой смысл. Вот вам наглядный пример того, как частный вопрос может перерасти в общий, глобальный. Это был, что называется, ход конем! Такое можно по достоинству оценить лишь в эндшпиле. Здорово наши там, наверху, сработали!

— Да уж, не то что мы — носом в землю уткнулись и вокруг ничего не видим. Поддайся тогда минутной слабости, и неизвестно, что бы потом из этого вышло. Может, и сегодняшнего дня бы не было!

«Джип» Хонга мчался по узкой дороге — все местные дороги соединялись в единую систему, и по любой из них можно было попасть на шоссе, идущее на юг.

Вьен, сидевший сзади, скрестил на груди руки и, прищурившись, о чем-то сосредоточенно думал. Он был опытным работником, ему перевалило за пятый десяток, а на вид казалось и того больше — скорее всего, оттого, что был он невысок ростом, да и сложения далеко не богатырского. И однако у намного более молодых и полных сил людей, когда они общались с Вьеном, не оставалось ощущения того, что они говорят с пожилым человеком. Его медлительность и тихий голос только поначалу могли ввести в заблуждение, настолько всегда будоражили собеседника мысли, которые он высказывал.

«Вот так-то, — думал он сейчас, — революция — это подлинное искусство, искусство созидания будущего. А победа ее, как и всякая другая победа, не приходит по воле счастливого случая, ее подготавливают заранее, тщательно и прозорливо. Жизнь все расставит на свои места. Что посеешь, то и пожнешь…

Ну, а что же будет теперь? — спрашивал себя Вьен. — Вот освободили всю страну, что же будет дальше? Что можем мы сделать сейчас для нашего будущего? Сможем ли мы создать его таким, каким видели его в мечтах Хо Ши Мин и миллионы других людей? Каким сделаем мы будущее нашего родного Куангчи? Сколько здесь, в этом крае, пролито крови и пота…»

«Джип» выскочил с проселочной дороги и помчался по шоссе — дороге номер один. Миновав множество небольших мостов, по обеим сторонам которых громоздились подбитые танки, «джип» влетел на территорию бывшего аэродрома, построенного в одной из «белых зон», и остановился.

Вьен торопливо собрал свои вещи — плащ-палатку и планшет с бумагами, спрыгнул на землю и подошел к Хонгу, сидевшему на переднем сиденье.

— До встречи, — сказал он, пожимая Хонгу руку. — Не забывайте, что без вашей помощи нам будет неизмеримо труднее. Опа нам просто жизненно необходима!

Сильные руки Хонга успокаивающе легли на его худые плечи:

— Не тревожьтесь. Ваши заботы — наши заботы. Я же вам говорил, что много раз просил командование вернуть сюда наш батальон. Уверен, что теперь-то наверняка добьюсь своего, ведь там нынче все спокойно, все улеглось. В Тхыатхиене нынче обойдутся и без нас. На последней партконференции так и было сказано: сейчас у региональных частей задача помер один — разминирование местности. А вашей равниной займемся в первую очередь!

Вьен. растроганный, крепко пожал его руку. Он долго еще не двигался с места и смотрел вслед белому «джипу», на большой скорости лавировавшему среди наваленных на взлетной полосе груд исковерканной стали и железных плит, какими выстилали американские аэродромы.

Наконец «джип», снова выехав на дорогу помер одни, скрылся из виду, и Вьен быстрым шагом направился к строениям, видневшимся на другом конце аэродрома. Вокруг не осталось ни деревца, ни кустика. Строения — их было не больше — пяти поставили здесь совсем недавно, сделав наскоро из листового железа, и выглядели они какими-то голыми, будто нарочно выставленными напоказ под палящим солнцем. Однако Вьену они правились, ему вообще нравились эти места — это и был уездный комитет партии. И пусть тут было жарко, тесно и не так уединенно, как на прежнем месте, зато рядом проходило шоссе, и отсюда ничего не стоило добраться и в провинциальный центр, и в любую волость, и не надо было, как раньше, терять уйму времени на ожидание парома через Тхатьхан.

Вьен вошел в дом, бросил планшет и плащ-палатку на стол. Тотчас бесшумно, как тень, появилась секретарша и проворно придвинула к нему стопку бумаг.

— Подпишите, пожалуйста. — С тем же проворством она протянула ему авторучку и добавила: — Вас Кук дожидается, Кук из Чьеуфу. Говорит, вы ей на утро назначили.

Стояла невыносимая духота — комната ужо успела нагреться под утренним солнцем. Вьен на миг подосадовал на свое собственное упрямство и принципиальность. Ну что плохого случилось бы, вели он поставить здесь вентилятор из тех трофейных, найденных на складе? В такой железной коробке не очень-то поработаешь. Но он тут же отогнал от себя эти мысли — он давно научился строго ограничивать себя во всем, что касалось его собственных нужд, и безошибочно определял, как в каком случае поступить.

Снаружи, у самых дверей, солнечные зайчики, слепя глаза, прыгали по груде начинавшего ржаветь металла, хранившего многочисленные дырочки от пуль.

Вьен взял в руки самодельный веер из пальмовых листьев, пару раз обмахнулся им и велел секретарше пригласить Кук.

Кук приехала в уезд вчера утром на очередное совещание председателей волостных советов. Во второй половине дня совещание закончилось, она собралась уезжать, но задержалась починить велосипед. Тут-то ее увидел Вьен, уже спешивший в провинциальный центр, и попросил остаться, сказав, что утром нужно обсудить кое-какие дела.

— Садитесь, — сказал он входящей в комнату Кук, продолжая подписывать бумаги. — Я сейчас закругляюсь.

Не успела она опустить свой нон и сумку на пол возле стула и сесть, как он отодвинул от себя бумаги и, не вставая из-за стола, спросил:

— Ну как, закончили помещение для волостного совета?

— Вот-вот закончим.

— Слишком уж большие хоромы заделали!

— Я и то говорила — поменьше надо.

— Вот оттого-то два месяца и возитесь! Я спрашивал Ванга, уж не на целый ли храм он замахнулся, по дедовскому обычаю?

Вьен засмеялся. Кук знала, у него глаз верный, он ничего не упустит и на ошибку сразу укажет, а если что-нибудь серьезное — тут уж вообще спуску не жди. Знала она и то, что смех его вовсе не означал одобрения: недоброжелательства в нем не было, но некоторая укоризна и назидание, пожалуй, были. Кук понимала, что Вьену претит манера Ванга все делать напоказ. По правде говоря, не у одного только Вьена, у нее самой ее заместитель вызывал подобное чувство.

— Ну, как он сейчас? — спросил Вьен, помолчав. — Я хотел сказать, как ведет себя Ванг?

Вопрос застал Кук врасплох, ответить на него прямо было достаточно трудно. Выходит, «старикану», как она про себя называла Вьена, все известно…

Закружилась голова у человека — так это надо было понимать. Вот уже несколько месяцев Ванг был как одержимый, и сумасбродствам его конца-краю не было. Началось все с «хонды», которую он по случаю перекупил у кого-то из Дананга. Где только он после этого на своей «хонде» не побывал: и в Дьенсань его носило зачем-то, и в Хюэ, и в Кыавьет, и в Донгха. Зачем? Судя по всему, ему просто понравилось в городе. В недавно освобожденных городах и впрямь было немало иетересного, но у Ванга, видимо, отнюдь не туристические были цели. Теперь застать его дома было невозможно, он то и дело куда-то уезжал. Сделался шумлив и словоохотлив не в меру, в разговоре сильно жестикулировал, вернее сказать, просто руками размахивал, да и вообще изменился неузнаваемо, до такой степени, что на него обратил внимание даже один из врачей экологической экспедиции. «Сейчас появилась новая болезнь, — сказал этот врач Кук, заметив ее беспокойство по поводу Ванга. — В Чьеуфу она не приживется, вы не волнуйтесь, это ведь не вирус какой-нибудь. Просто психический сдвиг, ученое название ему — состояние эйфории. Словом, один из видов неврозов…»

Кук очень беспокоилась за Байга. Она подробно расспросила врача и поняла, что все это может привести к весьма неприятным последствиям. Банг был ее заместителем и должен был нести значительную часть нагрузки. Он занимался переселенцами. По установившемуся правилу, семьи, которые после семьдесят второго года, а то и еще раньше жили в оккупированных зонах и сейчас возвращались в родные края, непременно должны были являться в волостной комитет, имея при себе необходимые документы. Процедура эта носила чисто административный характер, поскольку те, кто в свое время был как-то связан с врагом, потом проходили специальную проверку. Однако у Байга отношение было ко всем оди паковое: он все видел в черном свете. Раз жил среди врагов — значит, ты и сам враг и заслуживаешь только кары, порядочным людям ты не ровня. И всякий раз, когда ему случалось принимать переселенцев, просторное помещение нового волостного совета оглашалось его резкими, едва не бранными выкриками. Но разве можно позволить представителю революционной власти с таким пренебрежением разговаривать с людьми?

Вот потому-то Кук было трудно честно ответить на вопрос Бьена. Не доносчица же она, в конце концов, подумают еще, чего доброго, что ей хочется выслужиться, мол, она хороша, остальные никуда не годятся. С другой стороны, и в обман вводить никого, а уж тем более Вьена, не хотелось. Слишком хорошо она знала, что заблуждения или просто неточная информация нередко могут даже самого прозорливого руководителя привести к целому ряду ошибок. К тому же спрашивали ее не просто о каком-то деле, а о живом человеке, более того — человеке, который был поставлен руководить другими людьми. Кук, кроме этой самой эйфории и грубого обращения с переселенцами, ничего плохого за Бангом не замечала, что же касается еового помещения волостного комитета, то тут надо признать, что Банг трудился с полной отдачей.

Вьен позвал секретаршу, отдал ей бумаги. Лицо его еще некоторое время оставалось хмурым — только что пришлось подписать выговор нескольким партийным работникам, нарушившим предписание о методах работы в недавно освобожденных зонах.

— Мы тут посовещались и решили назначить вас вместо Кханга, — повернулся он к Кук. — Будете отныне пар-тайным секретарем всего Чьеуфу. Потому-то я вчера и просил вас задержаться, иадо кое-что обговорить.

— Нет-нет! — Кук от неожиданности растерялась. — Сейчас столько дел, все так сложно, мне ни за что не справиться!

— Мы долго к вам присматривались и поняли, что справитесь. Обсуждению это не подлежит, все уже решено и отказываться бесполезно.

— А кто же будет вместо меня?

— Как вы находите сейчас Ванга? — снова повторил свой недавний вопрос Вьен.

Кук пришлось рассказать все, что она думала про своего заместителя: и хорошее, и плохое.

— И все же и человек он хороший, и намного способней меня, — заключила опа.

— Знаю, что хороший, но сейчас вот что хочу от вас услышать: справится он, если назначим его председателем волостного комитета, пли нет?

— Пока что этого делать не стоит, — сдержанно ответила Кук.

— Вообще-то на место председателя, как правило, садится его заместитель. Но от Ванга, пожалуй, здесь и впрямь толку не будет, мне это ясно. Особенно сейчас, когда наша задача — всеми мерами укреплять власть. Нужен не только способный, но и авторитетный человек. Работа чем дальше, тем сложнее, проблемы встают одпа другой неожиданнее, а работников у нас только убывает — то и дело в центр кого-нибудь забирают. Вот потому-то мы тут решили, что вам придется совмещать обе должности. Вместе со своей партгруппой возьмитесь как следует за Ванга, человеку иногда нужно просто вовремя помочь. Не так уж у нас много кадров, чтобы ими бросаться.

Перед тем как отпустить Кук, он бегло обсудил с ней текущие дела Чьеуфу.

— Вот еще что хочу спросить, — в конце разговора он поднялся и стал ходить по комнате. — Что было наиболее трудным раньше в таких районах, как наш, то есть лежащих в тылу у врага? Уберечь людей от того влияния, не так ли?

— Да…

Вьен удовлетворенно кивнул. Пожалуй, последние несколько месяцев эта тема занимала его больше всего, он возвращался к ней на многих совещаниях, не преминул вспомнить и сейчас.

— Иными словами, закрепить свои позиции, так? — говорил он. — То есть, когда он шел на все, чтобы лишить нас и территории, и людей, мы любой ценой были готовы отстоять их, удержать, закрепиться и нанести ответный удар. Бывает полезно припомнить прошлое. Тогда мы ушли, как говорится, в тень, это было продиктовано ситуацией. Нынче же наоборот. Наш старый противник повержен, однако прежние проблемы от этого не отошли на второй план…

— Вот одержали мы победу, — раздумчиво продолжал он, — освободили столько земель, больших и малых городов, буквально забитых всяким барахлом. Мы теперь уже не в подполье, мы стоим у кормила власти и должны постоянно быть начеку, сохранять революционные качества, не дать совратить себя с пути истинного, отвлечь мишурой материальных благ…

— Но сейчас самое трудное — это нехватка сил, — заметила Кук. — Все так изменилось. Я и вправду очень боюсь, что не справлюсь!

— Без поддержки не оставим, — заверил Вьен и задумчиво продолжал: — Да, сил мало, очень мало. Это наша общая беда. Однако сейчас, как я уже сказал, самое тревожное — это нравственный аспект, потенциальная угроза размывания революционной нравственности. Убережем эту нравственность, не поддадимся соблазнам, подкупу, не дадим ослепить себя мишурой — тогда все сможем. Результаты революции во многом зависят от того, в какой мере удастся сохранить нравственный заряд, нравственную чистоту. И если подходить практически, то самая главная, первоочередная задача в том, чтобы наши работники сумели сберечь это качество, ибо только тогда можно рассчитывать на доверие людей, на их симпатии. Люди ведь понимают, что мы много времени провели в джунглях и хозяйничать научиться пока не успели, не знаем как следует, ни как городами управлять, ни как экономику строить. Но они прислушиваются к нам, потому что относятся с доверием, верят в революционную нравственность и чистоту. Так не станем же мы это доверие подрывать, верно? Надо крепко запомнить вот что: нынче враг может притаиться в нас самих. Нужно уметь преодолеть себя, поставить интересы революции выше…

* * *

Кук добралась домой только к полудню. Стояла жара, поля были залиты ярким солнцем. В стороне Срединной деревин поднимались серые клубы дыма. Кук вспомнила, что сегодня утром Зи, тамошний староста, собирался вывести всех на уборку мусора.

В доме было пусто и тихо. Обо створки бамбуковой двери были плотно закрыты. Кхой и Эм, видно, ушли на поле или в Срединную деревню, а То и Хунг еще не вернулись из школы. Кук поставила велосипед во дворе и, захватив сумку, хотела уже войти в дом, как вдруг заметила у одного из столбиков веранды шляпу из белого пластика и матерчатую сумочку. Чьи это вещи, она, как ни гадала, понять не могла и на всякий случай тоже занесла в дом, а потом пошла к колодцу умыться.

Возвращаясь от колодца, она увидела незнакомую женщину, свернувшую по тропинке к их дому. Женщина еще издали замахала ей рукой. Держалась эта незнакомка как-то неуверенно, на бледном, изможденном лице застыла заискивающая улыбка. Худа она была до крайности, однако лицо ее светилось радостью и глаза молодо блестели.

Заметно было, что женщина издалека, судя по всему, с Юга — уж очень хорошо была одета: в новых шелковых брюках и терракотовом аозай, здесь таких не носили. Кук решила, что это кто-нибудь из давно уехавших отсюда: последнее время часто появлялись такие одиночки, возвращавшиеся на родную сторону не в общей группе беженцев, а сами по себе.

Она пригласила незнакомку и дом, налила в алюминиевую кружку воды, поставила перед гостьей.

— Водицы испейте, жарко небось…

— Спасибо, не хочется. — Женщина взяла было кружку, но потом снова отставила ее.

— Недавно приехали? — спросила Кук.

— Нет, то есть я хотела сказать, что я нездешняя, из Хайланга. Три года тому назад у меня в этих местах потерялся ребенок…

— Ах, вот что, и вы его разыскиваете?

— Да, конечно. Я уже, почитай, все деревни обошла, где только не ходила, и все без толку…

— Мальчик, девочка?

— Девочка!

— А зовут как?

— То, мою доченьку зовут То…

Кук широко раскрыла глаза:

— Неужели это ваша девочка у нас? Скажите, она в семьдесят втором потерялась?

— Да, да, в семьдесят втором!

Кук, обрадованная, крепко обняла женщину.

— И как только вы узнали, что она здесь?

— Вчера вечером, — женщина едва выговаривала слова сквозь душившие ее рыдания, — я на рынке в Донгха совершенно случайно встретила одну женщину. Будто само провидение меня вело, поверите ли, из всех лавчонок на рынке выбрала, чтоб зайти поесть, самую неказистую, и там-то эту добрую женщину и встретила. Хозяйка со мной заговорила, кто, мол, я и откуда, куда путь держу. Я ей, конечно, про дочку стала рассказывать и тут вдруг слышу, кто-то рядом говорит: «А у нас в деревне одна женщина как раз тогда девочку подобрала и воспитывает, ей сейчас лет семь-восемь будет». Господи, где я только не была, всё тут мои ноги исходили — и Камло, и Кхесань, и Виньлинь, как услышу, что где-то ребенка чужого воспитывают, так сразу туда и иду. Столько времени искала, и все впустую. Никогда бы не поверила, что так вот в какой-то захудалой лавчонке про свою доченьку услышу…

Она долго еще, то смеясь, то плача, говорила о своей дочке, и видно было, что нет для нее большей радости, чем увериться в том, что это действительно ее ребенок.

Кук взглянула на часы.

— Вы посидите здесь, отдохните с дороги, — сказала она, — не стесняйтесь, будьте как дома. Девочка вот-вот из школы должна вернуться.

— А вы родственницей приходитесь матушке Эм? — спросила женщина.

— Да, — ответила Кук.

Она взяла сумку, вышла во двор, повесила сумку на руль велосипеда и, уже совсем собравшись уезжать, повернулась к женщине:

— А ведь сколько людей здесь за это время прошло! Все детей потерявшихся искали. Повезло вам: еще немного, и увидите наконец свою дочку — большая выросла и умница, хорошая девочка!

Хонг сразу после того, как отвез Вьена, направился к саперам, расквартированным в одной из построек прямо у дороги номер один. Здесь же оказался тот самый штабист, что ездил с ним к Хьену в сектор в первую ночь после взятия порта Тхуанан. Он помогал саперам составлять карту минных полей. Хонг позвал его с собой проехаться по нескольким волостям к востоку и к западу от бывших ключевых позиций — те места были заминированы особенно густо.

Когда они осмотрели западные земли и «джип» снова вывез их на дорогу номер один, чтобы затем направиться на восток, Хонг спросил штабиста:

— Как по-вашему, где нам будет труднее всего?

— В Чьеуфу. — Тот не стал медлить с ответом.

— Вот и я так думаю, — кивнул Хонг, — на Чьеуфу, наверное, придется целую роту бросить, всю К-1 туда вернуть, ребята к этим местам уже привычные.

Хонг хотел подъехать с южной стороны, чтобы попутно осмотреть земли у моста, но штабист, сидевший на заднем сиденье, предостерегающе опустил руку на плечо шофера и велел остановиться.

— Но ведь от моста есть дорога прямо к Срединной деревне, а оттуда мы выедем к волостному комитету! — возразил Хонг.

— Дорога-то есть, только вот проехать по ней нельзя — вся заминирована. И Срединная деревня тоже вся в минах. Те, что туда вернулись, селятся пока в одном месте — поближе к волостному комитету. Так что эти земли почти все заброшенные, и всё из-за мин!

Хонг развернул трофейную полевую карту, которую захватил с собой. Территория Срединной деревни пестрела ярко-красными надписями по-английски — «мины».

— Тогда давай в объезд, потом снова на шоссе, а там возьмем к северу и дальше через «железку», через бывшие американские склады, — приказал он шоферу и сложил карту.

«Джип», сделав круг, вернулся на старую дорогу. Началась такая тряска, будто ехали не на автомобиле, а в седле. Показалась река Виньдинь, ее излучины, лежавшие посреди поля «Подножие облачков». У высоких песчаных дюн притулились деревушки.

— Кук по-прежнему командует партизанским отрядом в Чьеуфу? — обернулся Хонг к штабисту.

— Да нет. Опа теперь у них председатель.

— Очень смелая девушка!

— И очень способная.

Они миновали «железку» и подъехали к роще, граничившей с кладбищем. Отсюда Чьеуфу казалось гигантским плугом, врезавшимся в равнинный край и дюны. Рукоятью «плуга» как раз и была Срединная деревня, состоявшая из пяти хуторов, растянувшихся по прямой друг за другом. Над первым из них, вплотную примыкавшим к повой постройке, где разместился волостной комитет, сейчас поднимались вверх клубы дыма. Они словно отпечатывались на раскаленном нвбб. Четыре пятых «рукояти плуга» лежало в полной тишине и запустении.

Хонг и штабист оставили «джип» у опушки рощи и пешком отправились к волосткому. Едва они появились во дворе, как навстречу выбежала Кук.

— Вот повезло, Кук, что ты здесь! — Хонг крепко пожал ей руку и повернулся к штабисту. — Вот она, наша Кук, та самая, что командовала местным партизанским отрядом, та самая, что в начале семьдесят второго на одном из наших танков вместе с бойцами выбивала врага из его логова!

Кук зарделась и постаралась перевести разговор:

— А я вас утром видела, издали только, вы с Вьеном были. К нам, конечно, по делу? И наверняка что-нибудь срочное!

— Значит, ты утром в уезде была? А мы сейчас со стороны шоссе добирались, пришлось крюк сделать — хотели прямиком, через мост, а там, оказывается, дорога перерезана, мины. Вот и задержались немного. А приехали к тебе затем, чтоб услышать, что вы нам про мины скажете. Потом вместо сходим в Срединную деревню, поглядим вашу «белую зону». Возражений пет?

* * *

Эм пристально, не отрывая глаз, смотрела на поднимавшиеся клубы дыма. Языки пламени взмывали вверх и исчезали, растворяясь в знойном мареве, отблески напоминали летящее знамя. Пламя пожирало сваленный в груды мусор, бумагу, лохмотья, сгнивший бамбук и тростник. Весь сор, что до сих пор мешался под ногами на деревенских тропах, валялся во дворах или под заборами, наконец сгребли вместе и подожгли. Зи, староста, как всегда заткнув пустой рукав рубахи в карман, бегал от одного костра к другому и уговаривал всех отойти подальше: вместе с мусором в костер могли попасть и патроны, и пули, и мины, и гранаты. И в самом деле, время от времени то тут, то там раздавались уханье и взрывы, и по ним издалека определяли люди, что это Срединная деревня наводит у себя чистоту.

От пылавших костров шел тяжелый, смрадный дух. Такой, что даже крыс выкурил из нор, и они с писком метались прямо под ногами у людей, искали нетронутые уголки и щели.

— Эм, смотри-ка сюда. — Старый Нгиет подцепил палкой из еще не подожженной груды какую-то обгоревшую тряпку и с хохотом сунул ей чуть не под нос. — Знаешь, что это?

С той самой поры, как его внучка подорвалась на мине, никто не видел и тени улыбки на его лице. И вот сегодня он наконец засмеялся, весело и заразительно, почти как прежде, и видно было, что ему хочется побалагурить.

— Ну что там, что, небось просто тряпка какая кухонная? — не подозревая подвоха, отмахнулась Эм.

— Ну, попала пальцем в небо! — захохотал Нгиет. Палкой он начал ворошить мусор, и вдруг наружу вылезло скомканное полотнище с белыми звездами на синем фоне. Нгиет той же палкой расправил его, накрыв им всю груду, швырнул сверху обломок приклада автомата и поднес пламя зажигалки.

— До сих пор помню, как здесь первые американцы появились. На «додже» въехали со стороны шоссе в Кыавьет. Таких простаков из себя корчили, ну прямо сама святая невинность, да и только. Добренькими прикидывались. И меня, старого дурака, удалось провести. Вижу — не насильничают, не грозят, никого вроде не притесняют, значит, не колонизаторы. Ведь прежних-то я крепко помнил. А вышло — обманулся, да еще как! Куда тэям до них! У этих все научно разработано, не страна, а машина! А мы для них не люди, пет. — не то скотина рабочая, не то мотка надоедная. Вот и собрались всех нас на тот свет отправить. А на деле что получилось? Они же в лужу и сели…

Эм, казалось, совсем его не слушала и не глядела, как другие, на огонь, пожиравший мусор. Взгляд ее был неотрывно устремлен на старый деревенский большак, теперь густо заросший травой и кустарником. Там, всего лишь в каких-нибудь десяти метрах от нее, виднелась табличка с предупреждающей надписью: «Остановись сам и убереги скот!» Над этим местом словно летала невидимая смерть. Стояли полуразрушенные дома, сараи, обвалившиеся заборы, заброшенные сады и огороды. Словно гигантский лемех или землетрясение прошлись здесь, переворошив все. На душе кошки заскребли, вспомнился свой собственный старый дом и сад за ним. Вот и он стоит сейчас такой же, как эти, пустой…

Возвращение… Сколько раз случалось за эти годы уходить, бросая все, потом снова возвращаться, потом опять уходить. Может быть, поэтому мысли снова и снова упорно обращались к прошлому. Три года назад, как раз когда уходили отсюда — американцы в ту нору сюда еще не добрались, зато самолеты и корабельные орудия их намного опередили, — урожай риса как назло удался на славу. Стояло вокруг сплошное золото полей, слепило глаза под солнцем. А на поле «Подножие облачков» поднимались клубы дыма. Гигантскими грибами полз он вверх, шапки их раздувались, увеличиваясь в размерах, и начинали соприкасаться друг с другом, постепенно укрывая плотным слоем небо. Это самолеты Б-52 и артобстрел прокладывали дорогу марионеточным подразделениям. Вскоре и поля, и деревни тонули в огне и дыму. Что может быть труднее для крестьянина, чей вырастить добрый урожай? Уже потом, когда они бежали в Виньлинь. Эм узнала, что у многих на севере бытует неверное представление об их крае — считается почему-то, что здешние земли сами родят, мол, здесь и техники полно, и удобрений. американцами да японцами поставленных. Господи, да ведь для того, чтоб их — удобрения эти да машины — получить, денежки надо было выкладывать, и немалые, а много ли у кого они водились? Да что там говорить, стоит только взглянуть на задубевшие от солнца лица местных женщин и на руки их натруженные, как все само собой понятным станет. Что ж, они потом на деле доказали, что все своими руками привыкли делать: стали соревноваться с северянками в Виньлине, кто быстрее да лучше рисовую рассаду на поле высадит — ее на ладонь берут да с силой опускают в вязкую грязь поля, — и победили их в два счета.

Да и когда это работа была легкой? Недаром говорится: на поле и жара, и туман вдвое тяжелее покажутся. Рис здесь всегда с потом доставался, а уж богатыми они никогда не были. А вот тогда, в семьдесят втором, равнодушно смотрели, как погибал на корню рис, и на дома свои, что оставляли, так же равнодушно смотрели, не до того было, такой большой общая беда была. Долго, десятилетия, длились мытарства — лишения, пытки, карательные операции, бомбежки, словом, все, что эти бодрые «ковбои» с собой принесли…

В те дни решение уходить было принято неожиданно — еще за сутки до того собирались отстаивать свои селения. А потом вдруг приказ — собираться и уходить.

Но на сборы времени не оставалось. Младшая дочка Эм, Оу, ей тогда пятнадцать сравнялось, помнится, собирала только что сжатые колосья риса. Это она первая показала пальцем на север — там на горизонте багровело зарево.

— Бросай все, давай скорее уходить, — заторопила ее Эм, но девочка словно окаменела, только тыкала пальцем в ту сторону и повторяла:

— Мама, мама, да посмотри же!

На что она показывала? Что хотела, чтоб увидала мать? Эм так и не поняла, только торопила уходить. А девочка заупрямилась, сложила все колосья в корзину, спрятала в подпол. Уже стало слышно, как бомбят северный край поля. Потом Б-52 улетели и начался артобстрел — с севера подходили наши регулярные части, и он хотел перекрыть им дорогу.

Эм силком потащила за собой дочь, сунула ей в руки коромысло с корзинами, пусть несет, и обе они, сгибаясь под тяжестью этих коромысел, побежали к месту сбора беженцев. Небо, раскинувшееся над окрестными полями, уже полыхало гигантским пожаром.

Наконец все собрались, и раздалась команда идти. Женщины снова подняли коромысла со скудными пожитками, мужчины посадили на плечи детей. Шли, стараясь держаться как можно ближе друг к другу, тесной толпой — в ней смешались и люди и скот, который уводили с собой. Врата в преисподнюю — вот чем была эта дорога, но уходить все равно было нужно. Уходили, выбрав, как станут жить дальше. Уход означал, что выбор сделан окончательно. Уходили, чтобы не потерять себя, сберечь то, что дала им самим революция…

Сегодня, когда начали уборку деревни, как-то особенно явственно вспомнились те дни: и тяжесть коромысла на усталых, изболевшихся плечах, и страх за детей, бегущих следом, постоянное желание пересчитать, все ли они здесь, не отстал ли кто. Вспомнились мотыги и лопаты на плечах даже у семилетних малышей: если кто-то из родных погибал, всей семьей копали могилу, чтобы не мешкая отправиться дальше — на север.

К ночи Эм и Оу оказались на каком-то поле, здесь приходилось идти, раздвигая руками густые колосья. Не успели пройти и полкилометра, как раздался взрыв, непонятный гул, и небо, как фейерверк, осветили сполохи разрывов.

— Ложись!..

Это кричала Оу. В последний раз слышала тогда Эм голос дочери. Упав на землю, она еще успела заметить ее тонкую фигурку, метнувшуюся в заросли на истошный вопль буйволенка. С той минуты Эм ее больше не видела. Оу потерялась. Эм искала ее всю ночь, весь день и всю следующую ночь. Искала на поле, на шоссе, искала среди живых и среди мертвых, искала и не могла найти.

С тех пор прошло три года. Всякий раз, когда Эм вспоминала о дочери, перед глазами прежде всего вставала безымянная заброшенная могилка. А может быть, от ее девочки и вовсе ничего не осталось — прямое попадание бомбы?.. Только потом вспоминалось лицо: настороженные, широко раскрытые глаза, длинные, летящие по ветру волосы. Оу помнилась такой, какой Эм видела ее последний раз под грозно рокочущим багровым небом. Вспоминался крик буйволенка, такой жалобный, заставивший Оу бросить мать и, забыв об опасности, ринуться на помощь. Оу с детства без памяти любила животных, и Эм всегда только поощряла ее в этом. Кто мог знать, какой бедой обернется эта любовь…

Со вчерашнего дня Эм ощущала какое-то беспокойство. Невесть откуда взявшаяся трясогузка упорно распевала у них перед домом. Все же — примета. Никак снова чему-то приключиться? Радость или горе принесет на этот раз ее песня? Отчего-то третий день неотступно думалось об Оу. Вот и сейчас: кругом уборка, и Эм стоило только дым от костров увидеть, как снова о ней вспомнила. А вдруг вернется скоро ее девочка? Да может ли в самом деле такое случиться, что не сегодня завтра Эм снова суждено ее увидеть?..

Эм наклонилась, подгребла к костру собранный мусор. Пламя, поначалу слабое, лизпуло ветошь и бумагу и вдруг жарко полыхнуло, охватив сухие сучья. Дым ел глаза, и Эм повернулась к костру спиной. Тут она увидела Кук и Зи, вместе с двумя незнакомыми военными они направлялись к табличке с надписью «Осторожно, мины».

Внезапно Кук отделилась от них и подошла к Эм.

— Матушка! — сказала опа. — Там одна женщина из Хайланга приехала, говорит, То — ее дочка…

Эм оторопела, сразу даже не поняла, а потом просияла:

— Так где же опа?

— У нас дома…

— А точно, что она мать, не обманывает?

— Мне кажется, точно! Я ей настоящий допрос учинила, да и уж больно они друг на дружку похожи!

Эм снова подумала о своей дочери, тяжко вздохнула, на лице ее враз отразились все обуревавшие ее чувства — и радость, и горечь, и надежда.

— Вот ведь встретятся наконец, счастье-то какое людям, — сказала она Кук. — Ну, а сама То из школы уже вернулась, нет?

 

Глава XII

Сегодня То была наказана. И не случайно: сказалось то, что она совершенно не желала водить дружбу с девочками, целыми днями гоняла где-то с мальчишками, причем с самыми отъявленными сорванцами. Утром в школе новая учительница, совсем еще молодая девушка в блестящих, с отливом брюках и плотно облегающей блузке, обходила класс, парту за партой, и составляла список. Когда она подошла к То и тихим голосом спросила: «Как тебя зовут, девочка?» — То скрестила на груди руки и проворковала в ответ: «Меня зовут человеком» — только потому, что ей, То, показалось, что учительница — франтиха.

В классе рты разинули на такую дерзость. Учеников в школе заметно прибавилось, с каждым днем в эти края возвращалось все больше и больше народу. В одном только подготовительном в Нижней деревне оказалось больше ста ребят, и теперь их разделили на два класса и каждому классу дали свою учительницу. Как раз в этот день прежняя учительница попросила ребят задержаться после уроков и перенести половину парт в другую комнату. Конечно, это только так называлось — «парты», а на самом деле ребята сидели на камнях — обломках степ разрушенных кирпичных домов в Чьеухыонге, их перетащили сюда парни из Чьеуфу, они даже специально устроили такой день — «все для наших детей», — а столами служили плотные, сплетенные из бамбука щиты, на которых когда-то бойцы из К-1 хранили свои вещмешки.

— То! — Прежняя учительница, которая помогала нескольким пыхтящим от натуги мальчикам перетаскивать «стулья», подошла к пей. — Ты наказана. Посиди пока одна и подумай о своем поведении.

То чуть не разревелась от обиды. Посиди одна! Да ведь это значит, что ее отстраняют от всего, что делают сейчас остальные ребята, а это же так интересно! Ну не обидно ли! Ведь так весело — пусть тяжело таскать, зато у них будет новый класс. Те, кто посильнее, перетаскивают «стулья» — по четыре, по пять человек сразу, а тем, кто послабее, доверили «столы». И такой веселый шум стоит! А она должна сидеть как истукан и смотреть на все это.

Но тут снаружи донеслись громкие голоса.

— …Едут, едут! — крикнул кто-то.

Вот уже несколько месяцев, как эти слова для их волости стали чем-то вроде заклинания — снова и снова, по многу раз повторялись они изо дня в день. То вспомнила, как однажды, еще в самом начале переселения, услышав такой крик, раздавшийся на их улице, тетушка Кхой вздрогнула от неожиданности и выронила из рук пиалу с рисом, они как раз тогда ужинали. Пиала упала и разбилась, рис рассыпался, а тетушка Кхой побледнела как полотно и, не обратив никакого внимания на разбившуюся посуду, бросилась из дома, тоже крича во весь голос: «Едут, едут!» Вернулась она только через час, грустная, усталая и заплаканная. и забилась в самый дальний угол дома. Оттуда долго доносились ее всхлипывания и тяжелые вздохи. Хунг хорошо усвоил, что в такие минуты лучше держаться от бабки подальше, и поэтому удрал на улицу. а простушка Лап, бабкина любимица, сунулась было к ней, но Кхой наорала на нее, отшлепала ни за что ни про что и заявила, чтобы она убиралась с глаз долой куда хочет, а еще лучше — к своей разлюбезной мамочке.

— …Едут!

Стоило раздаться этому кличу, как деревенские улицы и проулки заполнялись людьми. Теперь над деревнями уже не висел, как прежде, запах пороха, и большинство троп было очищено от травы. Здесь ждали — ждали близких, родных и знакомых, томительное и долгое ожидание многих лет, ставшее уделом здешних семей, все чаще и чаще вознаграждалось, стирая в памяти горечь разлуки. Но возвращение было лишь началом. Не сразу, но все же собирались наконец семья за семьей люди под одной крышей. Однако тут же оказывалось, что само по себе возвращение не может разрешить всех проблем. Жизнь шла вперед, ни на минуту не останавливаясь, и рождала все новые и новые проблемы.

Вслед за криком То услышала на улице топот бегущих ног и украдкой взглянула на свою учительницу, которая тоже оставалась в классе. На лице учительницы ясно было написано нетерпение — ее жених песколько лет прожил в одной из южных провинций и обещал вот-вот вернуться.

— Ладно, хватит с тебя, ступай домой. — Опа махнула То рукой и выбежала на улицу.

То выскочила за ней следом. Пусть учительница встречает своего жениха, ей, То, тоже есть кого встретить — ведь должна вернуться Оу. То и знать не знала, какая из себя Оу, но успела заочно крепко полюбить ее, ведь не проходило и дня, чтобы матушка Эм о ней не вспомнила. То ждала Оу точно с таким же нетерпением.

Майское небо было голубым и безбрежным, стоял зной, вокруг широко раскинулись под жарким медно-красным маревом земли Куангчи. В стороне Западной деревни, поближе к большаку, соединяющему дорогу номер один с шоссе, ведущим к Кыавьету, темнела «железка» — темно-серые, голые и беззащитные под жаркими лучами солнца строения.

То, зажав под мышкой сумку с книжками, затесалась в толпу взрослых. Утирая рукавом капавший со лба пот, она неотрывно смотрела в сторону «железки» — там показались маленькие, похожие издали на спичечные коробки машины с возвращающимися беженцами.

— То! Ты куда?! — услышала она окрик тетушки Кхой и, оглянувшись, увидела, что Кхой бежит за ней. То поскорее припустила к Западной деревне, не обращая никакого внимания на этот зов, а Кхой продолжала звать ее, срывая голос чуть не до хрипоты.

Наконец ей все же удалось догнать девочку и схватить се за руку.

— Мама за тобой приехала, ждет тебя у нас дома! — запыхавшись, сообщила опа, радостно и в то же время как будто бы с завистью глядя на девочку.

Ей понадобилось повторить эту новость несколько раз, прежде чем То поняла ее. Глаза девочки от удивления стали круглыми.

— Моя мама?

— Да, да, твоя мама, та самая, что тебя на свет родила! Ну, поняла наконец?

— За мной приехала?

— За тобой, за тобой, за кем же еще!

Девочка, казалось, все еще никак не могла этого осознать, лицо ее выражало полное недоумение, потом она вдруг на глазах сделалась белой как мел. Что-то повое, непонятное врывалось в ее жизнь. Мама! То непроизвольно провела пыльным рукавом по лицу — на рукаве осталась темная мокрая полоса от слез.

А толпа людей вокруг торопилась, бежала, текла к околице Западной деревни встречать прибывших. Одна за другой накатывались эти людские волны, поднимая пыль, застилавшую от глаз дорогу. Какой-то мужчина в голубой рубашке и коричневых шортах на бегу чуть не сбил То с ног. Лицо его было похоже на маску — такое застыло на нем напряжение.

Кхой с силой подтолкнула девочку в спину:

— Ну же, ну, беги домой!

А сама, едва договорив, тотчас сорвалась с места и бросилась следом за другими.

— Едут! Едут! — громко закричала она и скрылась в тучах пыли среди бегущей толпы.

За околицей Западной деревни, позади заброшенного мертвого поля, заросшего колючими травами и неприметными дикими цветами, оживала «железка» — едут!

— Едут!.. — Радостные крики неслись теперь со всех сторон.

Солнце обжигало точно огнем. То, пошатываясь как пьяная, медленно двинулась вслед за остальными среди клубов поднимающейся вверх густой пыли, шаг ее постепенно ускорялся, и вот она уже, не отставая от других, бежала туда же, к «железке».

* * *

«ЗИЛ», до отказа забитый людьми — все из Чьеуфонга или Золиня, — а вместе с ним и другие машины, выехавшие с беженцами в то утро из Хюэ, подошли к перекрестку, где был поворот к бывшей американской складской зоне и протестантскому центру помощи беженцам. Именно это место крестьяне из Чьеуфу, да и вся округа, привыкли называть «железкой». Две машины — там ехали только жители Чьеуфу — свернули.

Оу и Линь спрыгнули у перекрестка. Женщина из Золиня подала Линю из кузова чемодан и узел Оу.

— Ну, счастья вам, ребятки, — сказала она. — Не забывайте меня!

— Ой, мы ведь даже не знаем, как вас зовут?! — спохватившись, крикнула Оу, но «ЗИЛ», полный пестрых тюков и всевозможного скарба, уже заурчал мотором и тронулся.

Линь подал Оу узел.

— Отдай-ка мне лучше чемодан, — попросила Оу, — он очень тяжелый!

— Успокойся, этот узел тебе скоро таким же покажется! Как пойдем? — спросил Линь.

— Давай напрямик, через поля Западной деревни, потому что через склады намного дальше.

— Зато там дорога, по ней идти легче. Ну да ладно, пусть будет, как ты хочешь.

И они пошли полем. Зной, ни ветерка, одни только обжигающие солнечные лучи. Тут и там заплатами на огромном раздолье заброшенных темных полей выделяются рыжие клочки — делянки созревшего риса. Стоят редкие вековые деревья, давным-давно уже высохшие, голые и темные стволы и ветви их словно резцом высечены на фоне мертвого мрачноватого пейзажа.

Уже совсем скоро Оу поняла, как прав был Линь. Узел, до этого казавшийся совсем легким, теперь, словно чугунный, оттягивал руки.

— А тебе, — с улыбкой повернулся Линь к Оу, — наверное, хочется вприпрыжку припуститься домой, да проклятый узел не дает. Дай-ка сюда, я понесу.

— Вот еще. — Оу остановилась, заглядевшись на бродившего вдалеке одинокого буйвола. — С тебя достаточно и чемодана со швейной машинкой! И вообще, если б не я, тебе по пришлось бы таскаться с вещами. Сунул руки в карманы и пошел!

Линь саркастически рассмеялся:

— Может, прикажешь благодарить мародеров, что меня дочиста обобрали? Хотя, честно говоря, я рад, что из прошлого барахла у меня ничего не осталось. И вообще, если б не ты, не наша встреча, я бы, наверное, так и не набрался храбрости вернуться домой.

Оу, все еще рассеянно следившая за бродившим по полю буйволом, вдруг воскликнула:

— Господи, была бы у меня «хонда», так и полетела бы сейчас домой! Смотри, уже наше село видно: вот Западная, Нижняя, а вон и Срединная. Видишь, там, где больше всего зелени? Интересно, что мама сейчас делает?

— Спокойнее, спокойнее. Все равно через каких-нибудь полчаса там будем, и ты увидишь наконец свою маму. Вот уж всласть наплачетесь!

— Слушай, как ты думаешь, простит ту женщину из Золиня ее муж или пет? А вдруг возьмет и прогонит?

— Что гадать? Будем надеяться, что все будет хорошо…

— Милый, да ты не о себе ли опять задумался? Держись молодцом и ничего не бойся. Кто же не знает, что ты еще со школы был в Куангчи на подпольной работе! Я просто уверена — у нас никто и не вспомнит, что ты оказался в солдатах.

— И все же та бумага, которая у меня в кармане, — это свидетельство об освобождении. И совсем скоро мне придется предъявить нашим властям не что-то иное, а именно ее…

— Я слышала, что сейчас председателем Кук…

— Кук… Она-то наверняка ничего не знает. Ты просто представить не можешь, какого труда ей стоило меня на ноги поставить! Я все время носил с собой ее фото…

— Ничего, вот-вот и саму ее увидишь!

— Ага… Интересно, что она сейчас делает? Я прямо как ты, будь у меня крылья или «хонда», так бы и полетел туда. Наверняка прослезится. Хотя нет, она у нас выдержанная!

Линь повернулся и встретился с большими, повлажневшими глазами Оу. Ей вдруг вспомнилась та ночь, когда уходили всем селом. Бомбежка, ее, Оу, собственная глупость — оставить мать и броситься на поиски буйволенка, кричащего в поле… Буйволенок-то обрадовался, когда она его нашла, она до сих пор помнит, какие удивленные были у него глаза и как он сунул голову ей под мышку, а потом принялся вылизывать ее ладони. Куда подевалась буйволица, так и осталось неизвестным, буйволенок оказался один посреди целого стада сбившихся в кучу буйволов, насмерть перепуганных обстрелом и бомбежкой, рядом лежали убитые животные. А с самолетов-разведчиков сбрасывали новые и новые осветительные ракеты, ухали бомбы, горели поля и деревни… Оу стоило большого труда разогнать это оцепеневшее от страха стадо, заставить буйволов идти. Но они тут же останавливались, снова сбивались в кучу и цепенели… Оу, плача, боясь, что они погибнут, пыталась разогнать их в разные стороны и гнала все дальше и дальше…

Линь остановился подождать Оу. Здесь трава, покрывавшая поле, доходила до колен. Он увидел слезы Оу и сделал попытку развеселить ее:

— Вот видишь, я же говорил, как только домой вернемся, ты меня сразу забудешь, только о своей маме и станешь думать! И это в тот момент, когда я рядом да еще и несу твой чемодан!

— Не шути так! — Оу все еще шмыгала носом.

Но Линя не так-то легко было остановить.

— Загляни в будущее: мы поженимся, поставим дом, я буду учиться на тракториста. Буду пахать землю, а ты будешь сеять. Как, согласна? Несколько лет назад я как-то разговорился с одним парнем, северянином. Он сказал, что у них на севере тракторы большие, как буйвол, и ревут, как тигры! Вот бы мне поглядеть!

— Милый, ты у меня такой выдумщик! — улыбнулась Оу.

Внезапно Линь с силой толкнул ее, и она упала на землю. В тот же миг прямо перед ними блеснула яркая вспышка, и всю округу потряс громкий взрыв. Взрывной волной вырвало узел из рук Оу. Саму ее тоже сначала подбросило, тут же вновь ударило о землю, она уткнулась лицом вниз и потеряла сознание.

И на поле, опаленном зноем, вновь воцарилась тишина и безмолвие. Поблизости не было ни души, только коршун одиноко кружил над ними в безоблачном небе. Столб земли и пыли, поднятый взрывом, постепенно улегся, и в прозрачном воздухе осталась, как напоминание о случившемся, лишь серая, постепенно бледнеющая полоска дыма.

* * *

Кук услышала этот отдаленный взрыв, брови ее нахмурились, лицо приняло страдальческое выражение.

Политрук Хонг — он вместе со штабистом как раз прикидывал, сколько солдат нужно прислать на разминирование местных земель, — тут же обернулся к Кук и сказал:

— Никак опять происшествие?

— Мина, видно, где-то за Западной деревней, — ответил стоявший рядом Зи и сочувственно поглядел на Кук. Он по опыту знал: что ни случись, расхлебывать председателю.

Кук снова посмотрела в сторону Западной деревни, на дымный столб, по форме напомнивший плавник рыбы, потом нервно передернула плечами и скороговоркой попросила Зи:

— Оставайтесь здесь, можете понадобиться товарищу Хонгу. А я мигом слетаю туда, посмотрю, в чем дело.

— Да, да, — заторопил ее Зи, — поезжай скорее!

Кук бегом бросилась в волостной комитет за своим велосипедом.

Все, кто сегодня пришел на уборку Срединной деревни, сбившись в кучки, взволнованно переговаривались. В войну взрывы никого удивить не могли, даже когда они раздавались в самом селе. Но сейчас было иное время, и каждый такой одиночный взрыв, клубы дыма волновали и тревожили всех без исключения. Поднялась суматоха, люди спрашивали друг у друга, что это могло случиться, не пострадал ли кто.

Один только старый Нгиет оставался по крайней мере внешне спокойным, словно ничего не произошло, хотя человек он был отнюдь не безучастный — кому-кому, а уж ему-то всегда было дело до других, и, где бы что ни случилось, обычно первым там оказывался именно он. Спокойно, без паники помогал мудрым советом найти выход из положения. Сейчас, взяв соломенный трут, он прикурил от него самокрутку и, обведя всех внимательным взглядом, сказал Эм:

— Оставайтесь здесь приглядеть за кострами. А я сбегаю туда, нужно Кук помочь.

— И то верно, поспешайте, — ответила Эм. — Я тоже отчего-то прямо места себе не нахожу!

На большаке в Нижней деревне, по которому в сторону «железки» торопились толпы народа встречать близких, тоже услышали взрыв и забеспокоились.

Здесь же, на большаке, Кук неожиданно встретила Банта, он возвращался из Донгха. Разговаривая с Кук, он даже не слез со своей «хонды» и не выключил мотор, только снял защитные очки. На лице его были ясно написаны недовольство и досада.

— Нечего панику поднимать. — Голос Банта звучал самоуверенно. — Что за дела такие, стоит машинам показаться, как все бросают работу и кидаются навстречу!

— Конечно, я с тобой согласна. — Кук очень волновалась, но заставляла себя сдерживаться. — Все это так, порядок нужен, но этот взрыв…

— А что взрыв? Это в поле, я тоже его слышал. Ну подумай сама, кто там мог оказаться? Самоубийцей никому быть не хочется, все село знает, что там мины. Да это наверняка какой-нибудь зверек пробегал, лиса или еще что в этом роде.

Кук не хотелось терять времени на бесполезное препирательство с Бангом. Она велела ему тут же отправляться в волостной комитет, принять новоприбывших беженцев, а потом взять с собой несколько ополченцев и ехать к ней в Западную: если там и в самом деле что-то случилось, нужна будет помощь.

* * *

Мина оказалась магнитной. В чемодане Оу была швейная машинка, опа-то и спровоцировала взрыв. По счастью, оба — Оу и Линь — были далеко отброшены взрывной волной и отделались лишь царапинами.

Когда Кук, старый Нгиет и еще несколько парней и девушек прибежали к месту происшествия, Оу и Линь уже поднялись и собирали разбросанные вещи. Неподалеку чернела глубокая воронка, над ней еще клубился дым.

Не сразу они признали друг друга — Кук, Линь и Оу, — а когда потом молча крепко Обнялись, все трое простояли так очень долго. Лица были мокрыми от слез. Первой не выдержала и в голос зарыдала Оу. Подобрав камень, она со злостью швырнула его в чудом уцелевшую головку швейной машинки и снова обняла Кук.

— Я его чуть не убила! Чуть не убила! Это я во всем виновата! — рыдала опа.

Кук глаз не могла оторвать от брата. Сколько лет мечтала она об этой встрече, но никак не ожидала, что это произойдет таким образом. Кук не могла не заметить и те полные любви взгляды, которыми обменивались Оу и Линь.

Оба они еще не успели как следует оправиться от испуга. Просто не верилось, в голове не укладывалось, что после всего, что выпало на долю каждого из них, после того, что пришлось перенести, когда все, казалось, осталось позади и счастье — вот оно — было почти в руках, на пороге родного дома их подкарауливала смерть.

Прибежавшие вместе с Кук парни и девушки окружили Линя. Он в который раз рассказывал, как все случилось, но они никак не могли прийти в себя от изумления — ну и быстрая же у Линя реакция!

А старый Нгиет уже спешил обратно в Срединную деревню, сказать Эм, что Оу вернулась, вернулась целой и невредимой. По пути он встретился с несколькими односельчанами, тоже бежавшими к месту взрыва, заверил их, что все обошлось благополучно, и, не останавливаясь, заторопился дальше.

Все обошлось, и люди заспешили обратно, туда, к волостному комитету, поглядеть, не приехал ли кто из родных. И оттого, что нынешний рейс был одним из последних — почти все., кому нужно было вернуться, уже вернулись, — волновались еще сильнее.

Кхой, таща за руку Хунга и Лан, делала героические усилия, чтобы протиснуться сквозь густую толпу и пробраться поближе к забору, окружавшему дом волостного комитета. Там за оградой, во дворе, уже собрались прибывшие. Снаружи, у забора, прямо на земле остались лежать кое-какие крупные вещи — кровати, шкафы, доски… Кхой с внуками удалось пробраться к самым воротам, беленным известью и обсаженным банановыми деревьями. Но в последний момент их оттолкнула женщина лет тридцати в выцветшей зеленой блузке и тут же обеими руками вцепилась в решетку ворот, нетерпеливым ищущим взором обшаривая двор, вернее, тех, кто сейчас там находился. Вдруг она залилась слезами и закричала:

— Мама! Мамочка, я здесь!

А оттуда, со двора, за ворота тоже были устремлены напряженные взгляды, и тут же та, которую назвали «мамочкой», седовласая пожилая женщина, с криком вскочила со своего места:

— Нянг, доченька моя! — И, закрыв лицо руками, разрыдалась.

— Тише вы! — нетерпеливо прикрикнул Банг и осуждающе покачал головой. Он стоял у входа во все еще недостроенное помещение, в руках у него был мегафон, кипа бумаг и авторучка. Однако шум — и по ту, и по эту сторону забора — не стихал. Тут и плакали и смеялись одновременно, окликали друг друга, махали руками. Теперь уже все, кто приехал, повернулись к воротам. Плакали все, кроме разве что самых юных, сквозь слезы на лицах светились счастливые улыбки. А там, за воротами и за забором, народу прибывало и прибывало. И каждый норовил пробраться поближе. Кхой удалось втиснуться между той самой женщиной в выцветшей зеленой блузке и мужчиной, который посадил себе на голову маленького мальчонку так, чтобы видела дочь, которая была во дворе. Женщина в зеленой блузке, хотя лицо ее еще было в слезах, уже улыбалась.

— Господи, когда я из Виньлиня вернулась, мне сказали, что мама умерла. Я траур по ней носила! Господи, вот радость-то!

Ее улыбка, светившиеся счастьем глаза как ножом полоснули по сердцу несчастной Кхой. «Вот еще, распустила нюни, как маленькая», — недовольно подумала она и снова повернулась к воротам. Приставив ладони рупором ко рту, она несколько раз выкрикнула имя своей дочери и, не услышав ответа, снова жадным взглядом стала перебирать толпившихся во дворе женщин — худых и толстушек, красивых и некрасивых, белолицых и загорелых… Вдруг она увидела лицо, чем-то напомнившее ей дочь, но тут же с горечью поняла, что ошиблась. Неужели среди этих нескольких сотен людей, среди этого людского цветника, выросшего нежданно-негаданно посреди обожженного солнцем клочка земли, нет ее дочери? Она горько заплакала…

— Да тише вы наконец! — заорал Банг. — Столько лет не видались, неужели за это время плакать не надоело, что опять слезы льете?

— Так ведь женщине не поплакать вволю — все равно что мужчине не покурить! — пошутил один из парней, что работали в комитете, он устроился отдохнуть на мягком заднем сиденье «хонды» Банга.

Банг решил, что пора принимать крутые меры, и по старой армейской привычке рявкнул в мегафон:

— Смир-р-на-а! Кругом!

Это относилось к собравшимся во дворе и возымело действие. Потом Бапг велел парням отогнать подальше собравшихся за воротами — метров на пятьсот, как он сказал.

Кхой вместе с внучатами очутилась на краю старых окопов, по которым когда-то проходила граница. Те, кто остался во дворе волосткома, теперь были изолированы от родных и близких. Шум и суета прекратились.

Банг сел, положил мегафон и ручку на стол, который для него вынесли из помещения. Заметно было, как он важничает. Небрежно облокотившись одной рукой о спинку стула, он принялся выкликать новоприбывших.

* * *

Женщина, приехавшая из Хайланга за маленькой То, невольно тоже оказалась втянутой в гущу событий. Подобное было ей не в дпковинку. И сама ведь она в родное село так вернулась, и дочку только теперь удалось разыскать.

Вместе со всеми вышла она на большак, посмотрела немного, но потом вернулась в дом. Здесь было тихо и пусто, двери оказались заперты, и ей ничего не оставалось, как снова выйти и стать на тропке перед домом. Вдруг на дороге столбом взметнулась пыль, послышались звонкие ребячьи голоса. А следом показалась и вся ватага — впереди несся мальчишка без рубахи, в закатанных до колен штанах, он тыкал пальцем в ее сторону и кричал:

— Ага, ага, вон и твоя мама! Твоя мама нашлась!

Свою дочку она узнала издали — девочка приближалась робко, неуверенно, стараясь держаться за спиной у этого мальчишки. То всегда слыла заводилой даже среди мальчишек, по крайней мере в отваге ей отказать нельзя было, но сегодня она казалась совсем другой — нерешительной, притихшей. Вот она ступила на тропинку перед домом, и стало видно, как сильно она волнуется. Женщина рванулась ей навстречу.

— Доченька, дорогая!

Девочка едва успела услышать этот всхлип, как руки матери оторвали се от земли, подняли, крепко прижали к себе. Перехватило дыхание, слезы застилали глаза, женщина все целовала и целовала ее. Все это так неожиданно обрушилось на девочку, что она испугалась и сделала попытку вырваться из кольца крепких материнских рук.

— Бежим! — пронзительно крикнула она, едва почувствовав под ногами землю, и бросилась наутек. Ватага понеслась следом за пей.

Прячущиеся за заборами из колючей проволоки собаки подняли громкий лай. К этому времени дороги, ведущие от волостного комитета, заполнились людьми. Тракторы, проходившие по большаку, сворачивали в сторону, уступая путь хлынувшим сюда толпам. А двор волосткома почти опустел. Люди не могли наглядеться друг на друга, с грустью смотрели на старые тропки, ведущие к родным дворам: сейчас они казались похожими на джунгли, до того заросли тростником и сорными травами. Над селом стоял шум: громкие голоса, перекрывавшие друг друга, слова приветствия под своеобразный аккомпанемент — скрежет и лязг листов кровельного железа, которое люди привезли с собой для будущих домов и теперь волокли по земле.

И среди всего этого шума, оживления и радостной суеты, пряча от людей заплаканное лицо и тихонько всхлипывая, шла одинокая старая женщина — тетушка Кхой.

Много народу вернулось в село, много людей расходилось сейчас по домам. Но не было среди них ее дочери…

Матушка Эм распахнула настежь все двери и окна и присела на топчан, где столько ночей провела неразлучно с маленькой То. Лицо Эм было спокойным, горестные складки разгладились. Опа обнимала свою вновь обретенную дочь, свою Оу, а та, спрятав лицо у нее на груди, плакала, не в силах совладать с собой, остановить этот рвавшийся поток слез.

Эм сидела молча, стараясь не шелохнуться, словно боялась неосторожным движением спугнуть свое счастье. Только успокаивающе поглаживала дочь по спине. Минуло три года со дня их разлуки, за это время Оу превратилась в совсем взрослую, красивую девушку.

Не прошло и получаса, как Оу уже звонкой птичкой защебетала в доме. Теперь она ни минуты не могла усидеть спокойно на месте, ее желтая шелковая блузка бабочкой порхала по всему дому. Спохватившись, она кинулась к своему узлу и вынула шерстяной платок красивого светло-зеленого цвета.

— Мамочка, это тебе! Сначала я коричневый купила, а в самый последний день этот увидала. Ведь войны больше нет, никаких самолетов-вертолетов больше бояться не надо, правда, мамочка?

Оу как будто заразилась привычкой Линя много говорить, сделалась какой-то необычайно шумной. Не успев накинуть на плечи матери свой подарок, она уже начала про другое:

— На днях в Хюэ я разыскала наших ребят из К-1. Их гарпизон прямо на берегу Ароматной. Я и Хьена видела, и Чатя, и Тханга… А нашего Нгиа в командировку услали, вот жалко!

— Кто тебе сказал, что Нгиа в командировке?

— Хьен и все остальные тоже…

— Ты у них долго пробыла?

— Нет, совсем немного…

— А они не предложили тебе остаться, дождаться брата? — спросила Эм.

— Нет, — ответила Оу, — Мама, у нас есть какие-нибудь мужские вещи?

— Зачем тебе?

— Лито дать пока поносить… — Оу зарделась.

Эм подошла к кровати Кук, вынула из вещмешка Нгиа старую форму и дала Оу.

— Я уже забыла, чей это дом? — снова спросила Оу.

— Тетушки Кхой.

— Ах, ну да! Ее дочка напитками для американских солдат торговала. А с нашим домом что стало?

— Я и не была там, заминировано кругом.

Оу, перекипув через руку форму брата, еще раз обняла и поцеловала мать, стала к ней ластиться.

— Мамочка, все теперь хорошо, твоя Оу тебя больше не оставит, ну улыбнись же, мамочка!

Морщинистое лицо Эм осветилось неким подобием улыбки. Оу тут же вскочила и бросилась искать Линя. С трудом протолкалась к нему через плотное кольцо окруживших его людей — слушали его рассказ о злополучном взрыве.

Через минуту Оу уже гремела ведром у колодца за домом и звала Линя мыться и переодеваться.

Тут на тропинке, идущей к дому, появилась Кхой. Она вела себя как-то очень странно, то ли приплясывала, то ли еще что, и похожа была на помешанную; в темных, па-труженных пальцах ее была зажата какая-то бумажка, и Кхой ею размахивала. И почти сразу матушка Эм увидела возле дома незнакомую женщину в новых блестящих брюках и терракотовом аозай. Женщина с трудом пробилась через толпу детей, обступивших приплясывающую Кхой, потом через толпу взрослых, которые все еще слушали Линя, и медленным шагом, пошатываясь стала приближаться к Эм. Казалось, она вот-вот упадет. Она протянула к Эм дрожащие руки, и Эм внезапно поняла, что перед ней та самая женщина, о которой ей уже успели сказать: мать маленькой То, приехавшая из Хайланга.

— Садитесь, садитесь, успокойтесь, что вы… — сказала Эм.

Она засуетилась, взяла женщину за обе руки, подвела к топчану и заботливо усадила на него, а потом выглянула наружу и громко позвала:

— То! То, где ты? Скорей домой!

— Матушка, — сказала женщина, — я уже видела ее. Спасибо вам великое, матушка, низкий вам поклон…