На следующее утро я просыпаюсь очень рано. Или, скорее, просто сдаюсь, потому что мне надоело ворочаться, возиться и забываться тревожным полусном.

Мне приснился кошмар, в котором мистер Хэллоран катался на карусели с Девушкой. Почти уверен, что именно с Девушкой с Карусели, потому что на ней была та же одежда. А вот головы у нее не было. Она лежала на коленях у моего учителя, и всякий раз, когда сотрудник парка — я узнал в нем Шона Купера — запускал карусель на новый круг, эта голова истошно вопила.

«Кричи, если хочешь быстрее, говноед. Я сказал, КРИЧИ!»

Я вскакиваю с постели, меня трясет, мне жутко, жутко не по себе. Хватаю какие-то вещи, натягиваю их и на цыпочках спускаюсь по лестнице. Скорее всего, Хлоя все еще спит, поэтому я стараюсь убить время: завариваю кофе, читаю и выкуриваю две сигареты подряд на заднем дворе. А затем, когда часовая стрелка добирается до девяти и время кажется вполне подходящим, я беру трубку и звоню Хоппо.

Трубку поднимает его мама.

— Здравствуйте, миссис Хопкинс. Вы не могли бы позвать Дэвида?

— Кто это?

Голос у нее стал тонким и ломким. Какой яркий контраст с голосом моей мамы — резким и ясным! У матери Хоппо деменция. Прямо как у моего папы, вот только его болезнь Альцгеймера проявилась намного раньше и развивалась куда стремительнее.

Есть причина, по которой Хоппо все еще живет в том же доме, в котором жил в детстве. Он заботится о матери. Мы часто шутим о том, что мы — два старикана, которые все еще держатся за мамину юбку. Горькие шуточки.

— Это Эд Адамс, миссис Хопкинс, — говорю я.

— Кто?

— Эдди Адамс. Я друг Дэвида.

— Его нет.

— Не подскажете, когда он вернется?

Длинная пауза. А затем она отвечает, и ее голос звучит жестче:

— Нам ничего от вас не надо. Нам уже сделали двойные окна.

И она бросает трубку. Я смотрю на телефон несколько секунд. Знаю, нельзя принимать близко к сердцу все, что говорит Гвен. Папа часто терял нить разговора и принимался болтать обо всякой ерунде.

Звоню Хоппо на мобильный. Включается голосовая почта. Как и всегда. Если бы не работа, клянусь, я никогда не пользовался бы этой чертовой штукой. Я выплескиваю в траву остатки кофе из четвертой кружки и иду в холл. Для середины августа сегодня довольно холодно, да и ветер просто свирепствует. Я пытаюсь отыскать свое пальто. Обычно оно висит на вешалке у двери. Я давно его не надевал, на улице было тепло. Как бы там ни было, теперь, когда оно мне понадобилось, его почему-то нет на месте.

Я хмурюсь. Не люблю, когда что-то пропадает и я не могу это найти. Именно так начиналась папина болезнь. Всякий раз, когда я теряю ключи, у меня начинается легкая паника. Сначала ты забываешь, куда положил вещи, а потом начинаешь забывать, как эти вещи называются.

До сих пор помню то утро, когда отец безучастно смотрел на входную дверь, — его губы беззвучно шевелились, между бровей залегла глубокая морщина. А затем он внезапно громко хлопнул в ладоши, прямо как ребенок, и крикнул, указывая на дверную ручку и расплываясь в широкой улыбке:

— Дверной крючок! Дверной крючок, ну надо же! — И он повернулся ко мне. — Я уж думал, я забыл, как это называется.

Он был так счастлив, так доволен и рад, что у меня не хватило духу разуверить его. Я просто улыбнулся и ответил:

— Круто, пап. Правда, очень круто.

Я еще разок оглядываю вешалку. Может, я оставил его наверху? Хотя стоп, зачем мне нести пальто наверх? И все же я тащусь наверх и обыскиваю комнату. Кресло у кровати? Нет. Крючок на двери? Нет. Может, в шкафу? Я роюсь в вещах на плечиках, а затем мне в глаза бросается что-то скомканное в углу шкафа.

Я наклоняюсь и достаю мягкий комок. Это же мое пальто. Какое-то время я просто смотрю на него. Оно жутко измятое и даже немного влажное. Я пытаюсь вспомнить, когда видел его в последний раз. Кажется, в ту ночь, когда ко мне приходил Майки. Я помню, как повесил его дорогущую спортивную куртку на крючок, а на соседнем было мое пальто. А что дальше? Не помню, чтобы надевал его после этого.

Или надевал? Быть может, в ту ночь я накинул именно это пальто, выскользнул в нем в холодную туманную ночь, а потом… что потом? Я толкнул Майки в реку? Что за бред. Думаю, это я точно запомнил бы — как толкаю своего старого друга в реку среди ночи.

Да ну, Эд? Ты не помнишь, как спустился вниз среди ночи и обрисовал камин меловыми человечками. Ты же нажрался в дерьмо. Ты и понятия не имеешь, что еще мог тогда учудить.

Я пытаюсь задушить этот голосок в моей голове. У меня не было ни единой причины как-либо вредить Майки. Он предоставил мне для этого прекрасную возможность — когда был у меня. И если Майки действительно знал, кто убил Девушку с Карусели и это помогло бы оправдать мистера Хэллорана, я бы только обрадовался, ведь так?

Тогда как это пальто оказалось в шкафу, да еще в таком состоянии, Эд?

Я снова смотрю на пальто и пробегаю пальцами по грубому шерстяному полотну. И тут замечаю еще кое-что на манжете одного из рукавов. Несколько потемневших ржаво-красных капель. Мое горло стискивает спазм.

Это кровь.

Взрослая жизнь — это иллюзия. Честно говоря, я не думаю, что кто-то из нас по-настоящему повзрослел. Мы просто стали выше и обросли волосами. Меня до сих пор иногда удивляет, что мне позволяют водить машину и никто не отчитывает меня за пьянство в баре.

Под оболочкой взрослых, покрытых слоем многолетнего жизненного опыта, скрываются дети с ободранными коленками и сопливыми носами, которым просто нужны их родители… и друзья.

Минивэн Хоппо припаркован на улице. Я заворачиваю за угол и вижу самого Хоппо — он как раз слезает со своего старого велосипеда, нагруженного мешками с хворостом. За спиной у Хоппо тяжелый рюкзак. Я мысленно возвращаюсь в то солнечное время, когда мы вдвоем часто ходили в лес. Хоппо всегда возвращался с хворостом и растопкой, которые просила собрать его мать.

Он перекидывает ногу, слезая с велосипеда, и прислоняет его к бордюру; несмотря на то, как я себя чувствую, это зрелище вызывает у меня улыбку.

— Эд? Что ты здесь делаешь?

— Я звонил, но твой телефон выключен.

— А, да. Просто загулялся в лесу. Там связь не очень.

Я киваю:

— Старые привычки умирают медленно.

Он усмехается:

— Как и мамина память. Но она все равно не простит мне, если нам придется платить еще и за дрова.

Его улыбка гаснет — кажется, он заметил выражение моего лица.

— Что стряслось?

— Слышал про Майки?

— Что он теперь натворил?

Я открываю рот, но язык не поворачивается. Наконец мозг справляется с ним и я произношу самое очевидное:

— Умер.

— Умер?

Забавно, что люди часто повторяют за нами слова, даже если прекрасно все расслышали. Что это? Попытка отрицания?

Спустя пару мгновений Хоппо все-таки спрашивает:

— Как это произошло? Что случилось?

— Он утонул. В реке.

— Господи. Прямо как…

— Не совсем. Слушай, я могу войти?

— Да, конечно.

Хоппо катит свой велосипед вверх по дорожке. Я иду следом. Он открывает дверь, и мы заходим в темный узкий холл. Я не был здесь с детства. Да и тогда не заходил дальше прихожей из-за беспорядка. Иногда мы играли на заднем дворе, но недолго, потому что сад у них был маленький, а задний двор — просто двор. И довольно часто завален собачьими какашками. Их никто не убирал. Некоторые были совсем свежие, некоторые — уже побелевшие.

В доме пахнет пóтом, старой едой и дезинфекцией. Справа от меня приоткрыта дверь в небольшую гостиную. Я вижу цветастый диванчик и белые кружевные салфетки — некоторые из них покрыты желтым налетом никотина. В одном углу ютится телевизор, в другом — старый комод и ходунки.

Мать Хоппо сидит в кресле с высокой спинкой рядом с диваном и тупо пялится в телевизор, по которому показывают дневное ток-шоу. Гвен Хопкинс всегда была сухопарой женщиной, но болезнь и возраст совсем ее иссушили. Она утопает в длинном цветастом платье и зеленом кардигане. Ее руки, торчащие из рукавов кардигана, похожи на куски вяленого мяса.

— Мам? — мягко обращается к ней Хоппо. — К нам пришел Эд. Ты помнишь Эдди Адамса?

— Здравствуйте, миссис Хопкинс, — говорю я чуть громче обычного, как люди часто делают, когда общаются с больными или стариками.

Она медленно поворачивается к нам, и ее взгляд с трудом фокусируется на нас. Или, быть может, все дело в том, что она изо всех сил пытается сообразить, что происходит. А затем она улыбается, показывая кремово-белые вставные зубы.

— Ах, Эдди! Я тебя помню. У тебя был брат. Его звали Шон?

— Вообще-то, мам, это у Майки был брат Шон, — говорит Хоппо.

Она мрачнеет, но потом снова улыбается:

— Ах да, Майки. Как у него дела?

— Отлично, мам, — быстро отвечает Хоппо. — Просто превосходно.

— Очень хорошо. Ты не мог бы принести мне чай, Дэвид, милый?

— Конечно, мам. — Он бросает на меня взгляд. — Пойду поставлю чайник.

Я стою в дверях и смущенно улыбаюсь Гвен. В комнате висит какой-то запашок. Кажется, в комоде давненько не убирались.

— Какой он хороший мальчик, — говорит Гвен.

— Это точно.

Она снова внезапно мрачнеет:

— А вы кто?

— Эд. Эдди. Друг Дэвида.

— Ах да. А где же сам Дэвид?

— Он на кухне.

— Ты уверен? Я думала, он пошел гулять с собакой.

— С собакой?

— С Мерфи.

— Э-э… нет, вряд ли он пошел гулять с Мерфи.

Она слегка взмахивает узловатой, покрытой венами рукой.

— Ну конечно, ведь Мерфи уже умер. Я имела в виду Дружка.

Дружком звали пса, который появился у Хоппо после Мерфи. Теперь его тоже уже нет.

— А, ну да.

Я киваю, и она кивает мне в ответ. А потом мы опять киваем друг другу. Мы отлично смотрелись бы на приборной доске какой-нибудь тачки.

Она вдруг наклоняется ко мне над подлокотником своего кресла.

— Я помню тебя, Эдди Адамс. Твоя мать убивала детей.

Дыхание застревает у меня в горле. Гвен все еще кивает и улыбается, но теперь все это выглядит иначе. В уголках ее рта проступает какая-то горечь, а в затуманенных голубых глазах — ясность.

— Не бойся. Я им не скажу. — Она наклоняется еще ниже, постукивает себя по носу и подмигивает. — Я умею хранить секреты.

— А вот и чай! — Хоппо возвращается в комнату с чашкой в руках. — Как вы тут, все в порядке?

Я смотрю на Гвен — ясность испарилась, и теперь ее взгляд кажется еще более затуманенным и растерянным, чем прежде.

— Все хорошо, — говорю я. — Мы просто болтали.

— Понятно. Мам, вот твой чай. — Он ставит чашку на столик. — Помнишь? Горячо. Сначала надо подуть.

— Спасибо, Горди.

— Горди? — Я оглядываюсь на Хоппо.

— Так звали отца, — шепотом отвечает он.

— Ох…

Мой отец не путал окружающих. Но иногда он называл меня «сын», как будто я мог не заметить, что он попросту снова забыл, как меня зовут.

Гвен снова оседает в кресле, устремляет взгляд в телевизор и теряется в каком-то непонятном собственном мирке. Или любом другом мирке.

«До чего же тонкая завеса разделяет реальности», — думаю я. Может, люди и не теряют сознание. Может, оно просто выскальзывает из одной реальности и попадает в другую.

Хоппо вяло улыбается:

— Ну что, пойдем на кухню?

— Да, конечно.

Даже если бы он предложил поплескаться с акулами, я бы с радостью согласился, — все что угодно, лишь бы убраться из этой душной вонючей гостиной.

На кухне ситуация не лучше. В раковине громоздятся грязные тарелки. Стойка завалена конвертами, старыми журналами и скидочными купонами на соки и кока-колу. Стол чистый, но на нем валяются детали какого-то старого радио или, быть может, двигателя. Я никогда не был рукастым, а вот у Хоппо всегда здорово получалось ремонтировать, собирать и разбирать вещи.

Я присаживаюсь на один из старых деревянных стульев. Он скрипит и слегка подается под моим весом.

— Чай? Кофе? — спрашивает Хоппо.

— Эм-м, кофе, пожалуй, спасибо.

Хоппо подходит к чайнику, вроде бы новому, и прихватывает с сушилки пару кружек. Насыпает в них кофе из банки и оглядывается на меня.

— Ну? Так что случилось?

В который раз я пересказываю события последних трех дней. Хоппо слушает молча. Выражение его лица не меняется до самого конца моего рассказа.

— Гав сказал, что ты тоже получил письмо? — спрашиваю я.

Он кивает и разливает в кружки кипяток.

— Да, пару недель назад.

Он достает из холодильника молоко, нюхает, а затем наливает в кружки.

— Я просто подумал, что это чья-то дурацкая шутка.

Хоппо ставит кружки на стол и садится напротив меня.

— В полиции думают, что произошел несчастный случай?

Раньше я немного сомневался насчет этого, но сейчас — нет.

— Да, пока они думают именно так.

— По-твоему, это изменится?

— Они нашли письмо.

— Не факт, что оно что-то значит.

— Разве?

— О чем ты? Считаешь, кто-то будет выдергивать нас одного за другим, как странички из книги?

Раньше я не думал об этом в таком ключе, но теперь это кажется вполне вероятным. Что уже заставляет задуматься еще кое о чем. Никки тоже получила письмо?

— Шучу, — говорит он. — Ты сам сказал, что Майки надрался. Было темно. Фонарей по пути нет. Он наверняка просто упал. Пьяницы все время падают в реки.

Он, конечно, прав. Но… Всегда есть какое-то «но». И теперь оно похоже на мерзкое существо, которое вяжет морской узел из моих кишок.

— Еще что-то?

— Когда Майки пришел ко мне той ночью, мы разговаривали и он сказал… Он знал, кто на самом деле убил Элайзу.

— Что за бред.

— Да, и я подумал так же, но… что, если он говорил правду?

Хоппо отхлебывает кофе:

— Так ты думаешь, что настоящий убийца и толкнул Майки в реку?

— Не знаю. — Я встряхиваю головой.

— Слушай, Майки всегда умел навести шорох. Похоже, у него даже из могилы это неплохо получается. — Он молчит какое-то время. — Ты — единственный человек, с которым он этим поделился?

— Думаю, да.

— Так откуда тогда настоящий убийца мог знать, что Майки на него вышел?

— Ну…

— Только если это был не ты.

Я смотрю на него.

Темные ржаво-красные пятна. Это кровь.

— Шучу, — говорит он.

— Ну да, — отзываюсь я и отпиваю кофе.

Ну да…

По пути домой я звоню Хлое. Мне все еще кажется, что между нами что-то не так. Какое-то странное подвешенное состояние. Меня это нервирует. Не считая Хоппо и Гава, она, похоже, единственный мой настоящий друг.

Она отвечает три гудка спустя:

— Здоров.

— Привет. Это я.

— Ага. Это ты.

— Ты, похоже, счастлива меня слышать.

— Стараюсь изо всех сил.

— Прости… вся эта ситуация с мамой вчера…

— Нормуль. Твоя маман. Твой дом. Все такое.

— Ну, в любом случае извини. Какие планы на обед?

— Я на работе. Кое-кто приболел.

— Понятно… Ну тогда…

— Слушай, извинения принимаю, Эд, но мне надо бежать. У меня тут клиент.

— Ясно. Тогда увидимся позже.

— Может быть.

И она вешает трубку. Я в недоумении смотрю на телефон. Как же с ней сложно! Закурив, я подумываю о том, чтобы отправиться домой и купить по пути сэндвич. Но потом все-таки меняю планы. Хлоя, может, и на работе, но перерыв на обед у нее есть. Меня так просто не скинуть со счетов. Я резко разворачиваюсь и возвращаюсь в город.

Раньше я никогда не приходил к Хлое на работу. Признаюсь честно, «Магазин одежды в стиле альтернативного рока и готики» — не самая привычная для меня среда обитания. Думаю, я просто боялся, что могу смутить и напугать ее. И себя тоже.

Я даже не знаю точно, где находится этот магазин. Какое-то время я брожу по городу, лавируя в толпе туристов и пожилых покупателей, и в конце концов нахожу его. Он прячется на боковой улице, втиснутый между секонд-хендом и лавочкой, в которой продают серебро и воздушные колокольчики. Сверяюсь с вывеской: «Джер». Их логотип — марихуана — намекает на то, что в магазине торгуют не только одеждой. Чувствуя себя столетним ископаемым, я толкаю дверь.

В магазине темно и орет громкая музыка. Хотя я сомневаюсь, что это музыка. Звучит она так, словно кому-то отрывают конечности одну за другой. Мои барабанные перепонки чуть ли не лопаются от этих воплей из колонок.

У вешалок с одеждой вертятся тощие подростки — не уверен, продавцы это или покупатели. В чем я совершенно точно уверен, так это в том, что Хлои здесь нет. Я хмурюсь. За стойкой стоит девушка с красными волосами и наполовину выбритой головой, с лицом, усыпанным пирсингом.

Когда она поворачивается ко мне, я вижу надпись на футболке, болтающейся на ее тощем тельце: «Исколота. Пронзена. Изуродована».

Как мило.

Я подхожу к стойке. Девушка поднимает взгляд и улыбается:

— Привет! Я могу вам помочь?

— Эм, да. Но я надеялся увидеть здесь кое-кого другого.

— Как жаль.

Я издаю нервный смешок:

— Эм-м, она здесь работает. Моя подруга. Ее зовут Хлоя Джексон.

Девушка сдвигает брови:

— Хлоя Джексон?

— Да. Худая. Темные волосы. Носит черное.

Она в недоумении смотрит на меня, и я внезапно понимаю, что это описание подходит почти всем в этом магазине.

— Простите, но мне это вообще ни о чем не говорит. Вы уверены, что она работает здесь?

До этого момента я был уверен, но теперь начал сомневаться. Или я ошибся адресом?

— А в Эндерберри есть другой такой же магазин?

Она раздумывает несколько секунд:

— Нет, вообще-то нет.

— Понятно.

Может, все дело в выражении моего лица, но, кажется, в этот момент в ней просыпается сочувствие к бедному глупому старикану. И она говорит:

— Слушайте, я работаю тут всего пару недель. Давайте я лучше спрошу Марка. Он менеджер.

— Спасибо, — говорю я, хотя в принципе никакого ответа не требовалось.

Хлоя сказала, что сегодня она на работе, и, насколько я знаю, она работает здесь последние девять месяцев.

Я жду и разглядываю часы с кровожадными красными черепами и пачки поздравительных открыток с надписями в духе: «К черту дни рождения» и «С днем рождения, уебок!»

Вскоре появляется долговязый парень с лысой головой и невероятно пышной бородой.

— Привет. Меня зовут Марк, я — менеджер.

— Привет.

— Вы ищете Хлою?

Я испытываю некоторое облегчение. Он ее знает.

— Да, я думал, она работает здесь.

— Работала, но давно.

— Да? А когда она ушла?

— Может, месяц назад.

— Понятно… — Вообще-то нет. — А мы точно говорим об одной и той же Хлое?

— Худая, с черными волосами, часто завязывает их в хвостики?

— Да, похоже на нее.

Он изучает меня настороженным взглядом.

— Вы сказали, вы — друзья?

— Да… мне так казалось.

— Скажу вам честно, мне пришлось ее уволить.

— Почему?

— Она так вела себя… Нагрубила нескольким покупателям.

И снова похоже на нее.

— Я думал, в таком магазине это… неудивительно.

Он усмехается:

— Можно проявлять равнодушие, но уж точно не грубость. Да потом она еще и наорала на какую-то покупательницу. Пришлось вмешаться. Мне показалось, что еще немного, и она взорвется. После этого я ее рассчитал.

— Ясно.

Несколько минут я перевариваю эту информацию — примерно так же люди переваривают сальмонеллу. Они оба наблюдают за мной.

— Простите, — говорю я. — Похоже, меня неправильно информировали.

Вежливый способ сказать, что мне навешали лапши на уши. Причем сделал это тот человек, которого, как мне казалось, я хорошо знаю.

— Спасибо за помощь. — Я иду к двери, и тут наступает мой момент Коломбо. Я оборачиваюсь. — Скажите, а как выглядела та женщина, с которой поругалась Хлоя?

— Стройная, довольно привлекательная и подтянутая для таких-то лет. Еще у нее длинные волосы. Рыжие.

Я замираю. Нервы натягиваются.

— Вы сказали, рыжие волосы?

— Ага. Прямо огненные. Честно говоря, она была просто чертовски горя…

— А имя вы не запомнили?

— Я даже записал. Вообще-то она этого не хотела, но я должен был — на случай, если она захочет жалобу подать или еще что-то…

— Вы его не потеряли? То есть я понимаю, что прошу уже слишком многого, но… Это очень важно.

— Что ж, я всегда рад помочь нашим покупателям. — Он хмурится и почесывает бороду, внимательно разглядывая меня. — А вы покупатель? Что-то я не вижу у вас покупок…

Ну конечно. Бесплатно никто ничего вам не даст. Я вздыхаю, подхожу к вешалке и беру первую попавшуюся черную футболку с черепушками. Протягиваю ее Девушке с Пирсингом.

— Я возьму вот это.

Она улыбается, открывает ящик и достает оттуда мятую бумажку. Вручает ее мне. Я вглядываюсь в мелкие буковки, похожие на рой жучков: «Никола Мартин».

Никки.