«У всех должна быть мечта. Если нет мечты, как она может сбыться?»

Странно, но я всегда вспоминаю эту песню, когда думаю о том дне, когда мы нашли ее. Я знаю много песен из старых мюзиклов, возможно, потому, что именно они обычно звучали в доме престарелых, когда мы навещали папу. Это было уже после того, как мама наконец сдалась и признала, что не может приглядывать за ним как следует.

Я повидал немало ужасов, но именно тот день, когда моего отца уничтожила болезнь Альцгеймера, — еще до того, как он достиг пенсионного возраста, — заставляет меня просыпаться в холодном поту. Если выбирать между жестокой, внезапной, кровавой смертью и этим… я точно знаю, что бы я выбрал.

Мне было двадцать семь, когда я увидел, как умирает мой отец. Мне было двенадцать лет, одиннадцать месяцев и восемь дней, когда я впервые увидел мертвеца.

Странно, но в каком-то смысле я этого ожидал. С того самого дня, как кто-то напал на отца Мартина. Или с того, когда умер Шон Купер. Или с того момента, когда я увидел первого мелового человечка.

А может, все дело было в том сне.

Мне снилось, что я в лесу. В глухой-глухой чаще. Деревья толпились вокруг, как мрачные старые великаны, и тянули ко мне узловатые скрипучие конечности. Бледный лунный свет сочился сквозь их изогнутые кривые пальцы.

Я стоял на маленькой полянке. Вокруг меня гнили кучи коричневых листьев. Влажный ночной воздух липнул к моей коже и пробирал до костей. На мне была пижама, кроссовки и куртка с капюшоном. Я дрожал от холода, куртка была застегнута до конца. Железный замок касался подбородка.

Все казалось реальным. Слишком реальным.

Но было еще кое-что. Я чувствовал запах. Болезненно-сладкий и в то же время горький. Он терзал мой нос и комом застревал в горле. Однажды мы наткнулись на мертвого барсука в лесу. Он разлагался, в нем поселились лягушки. И вот тогда ощущался точно такой же запах.

Я сразу все понял. Прошло уже почти три месяца с того несчастного случая. Он долго пролежал под землей. В твердом блестящем гробу, пока извивающиеся коричневые черви ползали по его размягченной плоти и проедали путь внутрь…

Я обернулся. Шон Купер, а точнее, то, что от него осталось, улыбался мне растрескавшимися гнилыми губами, под которыми виднелся ряд белых зубов, торчавших из черных прогнивших десен.

— Привет, говноед.

Там, где должны быть его глаза, теперь зияли две черные дыры. Хотя они не были совсем пустыми. Я видел, как внутри что-то шевелится. Что-то черное и блестящее бурлило внутри его головы и выглядывало из глазниц.

— Что я здесь делаю?

— Ты скажи мне, говноед.

— Я не знаю. Я не знаю, почему я здесь. И почему ты здесь.

— Все просто, говноед. Я — Смерть, твой первый близкий опыт. Похоже, ты частенько обо мне думаешь, а?

— Я не хочу думать о тебе. Я хочу, чтобы ты ушел.

— Это сложно. Но ты не переживай. Скоро у тебя появится новая причина для кошмаров.

— Какая?

— А ты как думаешь?

Я огляделся. Стволы деревьев были покрыты рисунками. Белые меловые человечки. Они все двигались. Прыгали и дергались так, словно танцевали какую-то жуткую джигу. Их ручки и ножки колебались и вздрагивали. Лиц у них не было, но я знал, что они улыбаются мне. И это были нехорошие улыбки. Совсем нехорошие.

Мне показалось, что из меня выпустили весь воздух.

— Кто их нарисовал?

— А ты как думаешь, говноед?

— Я не знаю!

— Да нет, знаешь, говноед. Но пока не понял.

Он каким-то образом подмигнул мне, а затем просто исчез. Но не в облачке пыли, на этот раз он рассыпался кучей листьев, которые тут же свернулись и засохли.

Я снова поднял взгляд. Меловые человечки тоже исчезли. И лес. Я был в своей спальне, дрожал от ужаса и холода, мои руки онемели, их покалывало. Я засунул их в карманы. И понял, что мои карманы полны мела.

Наша банда не собиралась вместе с той самой драки. Никки уехала, а у Майки теперь были новые друзья. Заметив Толстяка Гава, Хоппо и меня, он часто просто игнорировал нас. Иногда мы слышали, как его дружки хихикают, когда мы проходим мимо, или называют нас педиками, ушлепками и еще как-то так.

В то утро, когда я пришел на площадку, я едва узнал Майки. Его волосы отросли и стали светлее. Он стал невероятно похож на своего брата. Уверен, в тот момент на нем даже была его одежда.

По правде сказать, на одну жуткую секунду я даже поверил, что это и правда Шон Купер сидит на карусели и ждет меня.

«Эй, говноед! Отсосать мне не хочешь?»

И в этот раз я был уверен… ну, или почти уверен, что это не сон. Для начала светило солнце. А призраки или зомби не ходят при свете солнца. Они обитают в сонном царстве между полуночью и рассветом и рассыпаются в пыль при первых лучах. Ну или вроде того. В двенадцать лет я все еще верил во всякое такое.

А потом Майки улыбнулся и я понял, что это он. Он спрыгнул с карусели и подошел, громко чавкая жвачкой.

— Привет, Эдди Мюнстер. Так ты получил сообщение?

Я получил. Оно было нарисовано голубым мелом на подъездной дорожке, и я увидел его, когда спустился вниз. Там был изображен символ, который мы использовали, когда хотели назначить встречу на площадке, а вместе с ним — три восклицательных знака. Один — это уже значит «Срочно!». А три — это значит «Вопрос жизни и смерти».

— Так, значит, ты хотел встретиться? Что за спешка?

Он нахмурился:

— Я? Это не я оставил послание.

— Это был ты. Мел голубой.

Он потряс головой:

— Нет. Я получил послание от Хоппо. И оно было зеленым.

Мы уставились друг на друга.

— Ого! Неужели блудный сын вернулся? — На площадку вступил Толстяк Гав. — Ну, и что скажешь?

— Ты пришел, потому что кто-то прислал тебе сообщение с просьбой прийти сюда? — спросил его я.

— Ага. Ты и прислал, членожор.

Мы уже почти рассказали ему обо всем, когда появился Хоппо.

— А тебя кто пригласил? — спросил его Толстяк Гав.

Хоппо уставился на него:

— Ты. Что здесь происходит?

— Кто-то хотел собрать нас всех вместе, — сказал я.

— Зачем?

«Ты знаешь, говноед. Просто пока не понял».

— Я думаю, кто-то должен пострадать. Или уже пострадал.

— Да ну на хер, — фыркнул Железный Майки.

Я огляделся. Еще одно послание. Оно должно появиться, я уверен. Я обошел площадку. Остальные смотрели на меня так, словно я тронулся. А затем я нашел его. Прямо под детскими качелями. Рисунок мелом, но другой. У этого человечка были длинные волосы и платье. Меловая девочка. А рядом с ней было нарисовано несколько меловых деревьев.

Я до сих пор отчетливо помню этот момент. Помню меловые крошки на темном асфальте. Легкий скрип детских качелей и кусачий холод раннего утреннего воздуха.

— Что это еще за хрень? — спросил Железный Майки, подойдя ближе. Хоппо и Гав последовали за ним. Все уставились на рисунок.

— Мы должны пойти в лес, — сказал я.

— Да ты шутишь! — воскликнул Толстяк Гав, но на этот раз его шутка вышла не такой уж искренней.

— Я не пойду в лес, — сказал Железный Майки. — Это отнимет кучу времени, и все ради чего?

— Я пойду, — сказал Хоппо, и, пусть я был уверен, что сделал он это для того, чтобы позлить Майки, все равно был благодарен ему за поддержку.

Толстяк Гав закатил глаза, а затем пожал плечами:

— Ладно. Я тоже.

Железный Майки молча стоял в стороне, засунув руки в карманы.

Я посмотрел на остальных:

— Пойдем.

Мы вышли с площадки и подняли свои велики с земли.

— Подождите! — Железный Майки догнал нас и обвел жестким взглядом. — Для вас же будет лучше, если не окажется, что это просто чья-то гребаная шутка.

— Это не шутка, — сказал я, и он кивнул.

Мы поехали прочь от площадки. Я оглянулся на качели. Не знаю, заметили ли это остальные, но с меловой девочкой было что-то не так. Она казалась какой-то изломанной. Линии ее тела не выглядели прямыми и четкими. Руки. Ноги. Голова. Они все были нарисованы отдельно от тела.

Странно, но когда происходит нечто поистине ужасное, тебя охватывает непреодолимое желание смеяться — до тех пор, пока не сможешь остановиться. Поездка в лес тем утром была самой волнующей и приятной из всех наших поездок.

Зимой мы не заглядывали в лес. Если не считать Хоппо, который время от времени наведывался туда за дровами. Сегодня ярко светило солнце, и холодный ветер покусывал нас за лица и ерошил волосы. Кожу обдавало свежестью и приятно покалывало. Казалось, что я могу крутить педали быстрее и легче, чем когда-либо. Ничто не могло нас остановить. Я хотел, чтобы это путешествие длилось вечно, но, конечно же, это было невозможно. Очень скоро перед нами выросла стена темных деревьев.

— А теперь что? — слегка запыхавшись, спросил Железный Майки.

Мы слезли с велосипедов. Я огляделся. А затем заметил рисунок на деревянном заборе рядом с перелазом. Меловой человечек. Он указывал прямо.

— Тогда вперед, — сказал Гав и первым перекинул велосипед через перелаз.

Его взгляд в точности отражал мои чувства. Растущее беспокойство и какой-то почти истерический восторг. Не думаю, что кто-то из них знал, что именно мы ищем. Или они знали и просто не хотели говорить об этом вслух.

Любой ребенок мечтает хоть раз увидеть мертвеца. Единственное, что двенадцатилетний мальчишка жаждет увидеть больше, — так это космический корабль или клад из порножурналов. В тот день мы отчаянно жаждали найти что-то плохое. И нам это удалось. Вот только я не уверен, что мы понимали, насколько ужасной окажется наша находка.

Толстяк Гав возглавил нашу экспедицию, и я помню, как меня это задело. Это ведь должно было стать моим приключением. Моим делом. Но Толстяк Гав всегда оставался нашим главарем, так что в какой-то степени это было правильно. Наша банда воссоединилась и вернулась к жизни. Ну почти.

Казалось, мы шли очень долго, прежде чем увидели очередную меловую руку, нарисованную на стволе дерева.

— Сюда, — сказал Гав, слегка задыхаясь.

— Да, мы все видим рисунок, — фыркнул Железный Майки.

Мы с Хоппо лишь переглянулись и усмехнулись. Все казалось таким привычным и нормальным. Все те же глупые перебранки. Язвительные комментарии Железного Майки.

Мы поехали дальше по неровной дороге, забираясь все глубже, в самое сердце леса. Время от времени раздавались странные шорохи и звуки. Однажды стайка ворон или скворцов вырвалась из зарослей. Пару раз мне казалось, что я вижу какое-то движение в траве. Это мог быть кролик. А может, и лиса. Их здесь видели пару раз.

— Стоп! — вдруг приказал Толстяк Гав, и мы все остановились.

Он указал на очередное дерево — прямо перед нами. Мы увидели не руку-указатель, а снова изображение меловой девочки. Под деревом лежала огромная куча опавших листьев. Мы переглянулись. А затем опять уставились на эту кучу. Из нее что-то торчало.

Мы пригляделись…

— Срань господня! — выдохнул Толстяк Гав.

Это были чьи-то пальцы.

Ноготки были короткими, чистыми и нежно-розовыми. Не обкусанными и не сломанными. Потом полиция скажет, что она совсем не мучилась. Или у нее и возможности помучаться не было. Ее кожа оказалась куда бледнее, чем я помнил, — летний загар потускнел до более зимнего, холодного оттенка. На среднем пальце виднелось маленькое серебряное колечко с зеленым камешком. Я сразу понял, еще в тот момент, когда только увидел ее, что эта рука принадлежит Девушке с Карусели.

Хоппо первым наклонился к ней. Он всегда был наименее брезгливым из нас. Однажды я видел, как он из милосердия прибил раненую птицу камнем. Он разворошил кучу листьев.

— Вот черт, — прошептал Железный Майки.

Обломки кости, торчавшей из руки, были очень-очень белыми. Почему-то на это я обратил больше внимания, чем на кровь. Она потемнела и стала коричнево-ржавой, как и листья, которые прилипли к коже. Кроме руки, мы ничего не нашли. Только рука. Рука до плеча.

Толстяк Гав медленно и тяжело опустился на корточки.

— Это рука, — пробормотал он. — Ебаная рука…

— Тонко подмечено, Шерлок, — фыркнул Железный Майки, но даже его фырканье в этот момент вышло ломким и подрагивающим.

Толстяк Гав с надеждой взглянул на меня:

— Может, это чья-то шутка? Может, она не настоящая?

— Настоящая.

— И что нам теперь делать?

— Позвонить в полицию, — сказал Хоппо.

— Да, да… — снова забормотал Толстяк Гав. — То есть… а вдруг она еще жива, или…

— Да не жива она, жирный ты придурок! — сказал Железный Майки. — Она мертвая, как и Шон!

— Ты этого не знаешь!

— Мы знаем, — произнес я и указал на дерево с очередным меловым пальцем, устремленным куда-то. — Вон там еще указатели… чтобы мы нашли все остальное.

— Нужно позвать полицейских! — настаивал Хоппо.

— Он прав, — сказал Железный Майки. — Пошли. Надо валить отсюда!

Все согласно закивали. Мы двинулись прочь. А затем Толстяк Гав предложил:

— Может, кому-то остаться?.. На всякий случай…

— На какой случай? Думаешь, рука сбежит? — спросил Железный Майки.

— Нет. Не знаю. Просто чтобы быть уверенным, что с ней ничего не случится.

Мы все переглянулись. Он был прав. Кто-то должен был остаться и посторожить ее. Но никто не горел желанием. Никому не хотелось торчать в молчаливой лесной лощине рядом с чьей-то оторванной рукой, прислушиваться ко всяким шорохам, к птичьей возне и думать: «А вдруг…»

— Я останусь, — сказал я.

Когда остальные уехали, я присел рядом с ней. С трепетом протянул руку и коснулся ее пальцев. Потому что мне казалось: именно это она и делает — протягивает руку в надежде, что найдет кого-нибудь. Я думал, что ее рука окажется твердой и холодной. Но она была мягкой и почти теплой.

— Мне жаль, — прошептал я. — Мне так жаль.

Не знаю точно, сколько я просидел в том лесу. Может, не больше получаса. Когда моя банда наконец вернулась с двумя местными полицейскими, ноги у меня совсем онемели, а я сам будто впал в какой-то транс.

Но все же я смог убедить полицейских, что руку никто не трогал. И что она находится точно в том же виде и состоянии, в котором мы ее нашли. И это была почти правда. Единственное отличие заключалось в тоненьком бледном ободке на ее среднем пальце, на том месте, где до этого было кольцо.

Они нашли все прочие части ее тела в разных кучах листьев, разбросанных по всему лесу. Ну, или почти все. Думаю, именно поэтому они так долго не могли установить ее личность. Я-то, конечно, уже знал. Но никто меня не спрашивал. Вместо этого они задавали массу других вопросов. Например: что мы делали в лесу? Или: как мы нашли тело? Когда мы рассказали о меловых рисунках на деревьях, они очень ими заинтересовались, но когда я попытался рассказать о других меловых рисунках и посланиях, они, похоже, ничего не поняли.

Вот в чем проблема взрослых. Иногда им совершенно наплевать, что именно ты говоришь. Они слышат лишь то, что хотят услышать. По мнению полиции, мы были обычными детьми, которые просто играли в лесу и бегали по меловым указателям, пока случайно не наткнулись на тело. Конечно, все было не совсем так, но, думаю, эта версия звучала ближе всего к истине. Похоже, именно так и рождаются мифы и слухи. Все пересказывают, переиначивают, и в конце концов получается совсем другая история. А затем эту историю все принимают за чистую монету.

Все в школе хотели поговорить с нами о том, что случилось. Это напомнило мне время после ярмарки, вот только людям стало еще интереснее, потому что теперь она еще и умерла. И нашли ее по кусочкам.

В школе состоялось специальное собрание, на котором полицейский призвал нас быть максимально бдительными и не общаться с незнакомцами. И конечно, именно сейчас в городе появилась масса незнакомцев, которые шатались по городу с камерами и микрофонами, останавливали людей на улице или в лесу и принимались расспрашивать. Нам не разрешали туда возвращаться. Деревья обмотали желтой полицейской лентой и выставили охрану.

Толстяк Гав и Железный Майки с огромным удовольствием дополнили эту историю новыми подробностями. Мы с Хоппо позволили им взять на себя необходимость говорить о случившемся. То есть это было чертовски интересно, и все такое. Но в то же время я испытывал вину. Это было неправильно — получать такое удовольствие от смерти девушки. К тому же это казалось ужасно несправедливым — то, что Девушка с Карусели пережила тот день на ярмарке и ей даже смогли пришить ногу, а потом снова эту ногу оторвали. Вот уж и правда дерьмо.

А еще мне было очень жаль мистера Хэллорана. Когда я видел его в последний раз, он выглядел очень грустным, а ведь тогда Девушка с Карусели была еще жива, и они даже собирались сбежать и жить вместе. Теперь она умерла и уже никуда не сумеет сбежать. Разве что в то же холодное темное место, куда сбежал Шон Купер.

Один раз за ужином я попытался поговорить об этом с мамой и папой.

— Мне так жаль мистера Хэллорана.

— Мистера Хэллорана? Почему? — спросил меня папа.

— Потому что он спас ее, а теперь она мертва, значит, все было зря.

— Вы с мистером Хэллораном совершили отважный поступок, — вздохнула мама. — И это не было зря. Никогда не думай так, что бы ни говорили люди.

— А что они говорят?

Мама и папа обменялись тем самым «взрослым» взглядом. Взрослые все время думают, что, раз ты ребенок, ты каким-то волшебным образом его не заметишь.

— Эдди, — сказала мама, — мы помним, что ты очень ценишь мистера Хэллорана. Иногда нам кажется, что мы хорошо знаем кого-то, но оказывается, что это не так. На самом деле мистер Хэллоран не так уж давно тут живет. И никто из нас как следует не представляет себе, что он за человек.

Я уставился на них во все глаза:

— Люди думают, что это он ее убил?

— Этого я не говорила.

Да и не нужно. Мне двенадцать, и я не полный идиот.

Я почувствовал, как горло сжалось.

— Он бы не стал ее убивать. Он любил ее. Они собирались сбежать вместе. Он сам мне это сказал.

— Когда это он говорил с тобой, Эдди? — нахмурилась мама.

Похоже, я сам загнал себя в угол.

— Когда я заходил проведать его.

— Ты заходил проведать его? Когда это было?

— Пару недель назад. — Я пожал плечами.

— И ты был у него в доме?

— Ну да.

Отец уронил нож на стол.

— Эдди, ты больше никогда не должен приближаться к этому дому, ты меня понял?

— Но он мой друг!

— Больше нет, Эдди. С этого момента. Мы не знаем, что он за человек. Ты не должен с ним видеться.

— Но почему?

— Потому что мы тебе велели, Эдди, — резко ответила мама.

Обычно она никогда так не выражалась. Мама всегда повторяла, что нельзя просто взять и запретить ребенку что-то, не объяснив почему. Но в тот момент ее лицо было таким, каким я его никогда прежде не видел. Даже когда прибыла та посылка. Даже когда к нам в окно прилетел кирпич. Даже когда произошел тот случай с отцом Мартином. Она выглядела… испуганной.

— Пообещай мне.

Я опустил взгляд и буркнул:

— Обещаю.

Папа положил большую тяжелую ладонь на мое плечо:

— Вот и хорошо.

— А теперь можно я пойду к себе?

— Конечно.

Я выскользнул из-за стола и тихо поднялся наверх, а по дороге расцепил скрещенные пальцы.