Распущенные волосы струятся по ее плечам. Она теперь блондинка, и ей не идет. На ней джинсы, «конверсы» и старый свитер с логотипом «Фу Файтерс». На лице — ни следа привычного макияжа. Она совсем не похожа на мою Хлою. Хотя, наверное, никогда и не была…

— Новый образ?

— Просто захотелось перемен.

— Мне больше нравилось так, как было раньше.

— Знаю. Сочувствую.

— Да не стоит.

— Я не хотела сделать тебе больно.

— Мне не больно. Я зол.

— Эд…

— Нет. Не надо. Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен прямо сейчас вызвать полицию.

— Потому что я ничего плохого не сделала.

— Ты следила за мной. Подбрасывала письма. И это убийство…

— Убийство?

— Ты следила за Майки до реки той ночью, а потом столкнула его в воду?

— Господи, Эд! — Она встряхивает головой. — Да зачем мне убивать твоего Майки?

— Вот ты мне и скажи.

— Ага, то есть это, по-твоему, как раз тот момент, когда я должна признаться во всем, как в дешевом детективе?

— А разве не за этим ты вернулась?

Она игриво приподнимает бровь:

— Ну, вообще-то я джин в холодильнике забыла.

— Ага, конечно.

Она достает бутылку «Бомбейского сапфира».

— Тебе налить?

— Глупый вопрос.

Она разливает джин по двум стаканам, садится напротив и поднимает свой.

— Будем?

— За что пьем?

— За правду.

Покайся.

Делаю глубокий глоток. Вообще-то я люблю джин, но сейчас с удовольствием выхлебал бы бутылку метамфетамина.

— Ладно. Тогда ты начинай. Почему ты приехала сюда и решила поселиться у меня?

— Может, меня просто старики заводят.

— Я знаю одного старика, который еще совсем недавно был бы счастлив это услышать.

— А сейчас?

— Сейчас с меня хватило бы и простой правды.

— Ладно. Примерно год назад твой приятель Майки вышел со мной на связь.

— Майки? — Этого я не ожидал. — Но зачем? Как он вообще тебя нашел?

— Он не меня нашел, а мою маму.

— Я думал, она умерла.

— Нет. Это то, что я сказала Никки.

— М-м. Снова ложь. Ка-ак неожиданно!

— А может, она и правда мертва, кто знает. Мамаша из нее была никудышная. Я полдетства провела, болтаясь где попало.

— А я думал, она была набожной женщиной и обрела Господа.

— О да, обрела. Обрела бухлишко, травку и толпу козлов, которые снабжали ее водкой и порошком.

— Мне жаль.

— Забей. Она быстро растрепала Майки, кто мой настоящий папаша. Наверное, бутылка «Смирнофф» помогла. Ну, или полбутылки…

— А потом Майки нашел и тебя, да?

— Ага.

— А ты знала, кто твой отец?

Она кивает:

— Много лет назад маман надралась и обо всем рассказала. Да и насрать. Он просто кончил в нее, и все. Досадный ляп. Но встреча с Майки разворошила мое любопытство. К тому же он сделал мне интересное предложение. Если бы я помогла ему с исследованиями для его книги, он бы подкинул мне баблишка.

Болезненное дежавю.

— Как знакомо.

— Ну да. Но, в отличие от тебя, я настояла на том, чтобы мне заплатили вперед.

Я печально усмехаюсь:

— Не сомневаюсь в этом.

— Слушай, мне и самой это не по кайфу, но я как-то смогла убедить себя, что мне это нужно — узнать о своей настоящей семье и все такое.

— Да и деньги не помешали бы, правда?

Выражение ее лица становится более напряженным.

— Что ты хочешь от меня услышать, Эд?

Точно не это. Я хочу, чтобы все это оказалось каким-то нелепым кошмаром. Но реальность всегда хуже и безжалостнее кошмаров.

— Итак, Майки заплатил тебе буквально за то, чтобы ты шпионила за мной и за Никки. И зачем?

— Он сказал, что из тебя легче будет что-то вытянуть. Да и… декорации для книги.

Декорации. Думаю, именно этим мы всегда и были для Майки. Не друзьями, нет. Просто гребаными декорациями.

— А затем Никки обо всем узнала и дала тебе пинок под зад, верно?

— О да.

Вот только она и так собиралась съехать. И уже нашла работу в Эндерберри.

— И тут оказалось, что у меня здесь как раз есть свободная комната. Как удачно!

Даже слишком удачно. Мне всегда было интересно, почему тот нервный парнишка-медик в самый последний момент передумал въезжать и попросил отдать ему аванс. Но теперь у меня появилась догадка.

— Что случилось с другим арендатором?

Она скользит пальцем по ободку стакана.

— Возможно, он выпил пару рюмок в баре вместе с молодой красоткой, которая могла случайно сказать ему, что ты — старый пидарас, который обожает студентов-медиков и что ему придется запирать свою спальню на ночь.

— Дядюшка Монти, мать его.

— Вообще-то я оказала тебе услугу. Он такой придурок!

Я встряхиваю головой. Нет большего дурака, чем престарелый дурак. Ну или почти престарелый. Я сам беру бутылку и наливаю себе полный стакан. И выпиваю сразу половину.

— А что насчет писем?

— Я их не посылала.

— А кто тогда посылал?

Но я и сам догадываюсь, еще до того, как она отвечает.

— Это был Майки, не так ли?

— Бинго. Гран-при.

Ну конечно. Разворошить прошлое, напугать нас — все это работа Майки.

Но, похоже, его шутка обернулась против него.

— Ты его не…

— Ну конечно нет. Господи, Эд! Ты и правда думаешь, что я могу кого-то убить?

Пауза.

— Но ты прав. Я действительно пошла за ним в ту ночь.

Кое-что внезапно вспыхивает у меня в голове.

— Так это ты взяла мое пальто?

— Да холодно же было. Просто схватила его и пошла.

— Зачем?

— Ну, оно неплохо на мне смотрелось и…

— Зачем ты пошла за Майки?

— Ты мне, наверное, не поверишь, но я просто устала врать. Я подслушала ваш треп и очень разозлилась. Вот и поперлась за ним. Хотела сказать, что с меня хватит.

— И что случилось потом?

— Он посмеялся надо мной. Обозвал меня твоей мелкой шалавой и сказал, что с удовольствием добавит это в книгу «для колорита».

Старый добрый Майки.

— Я дала ему пощечину, — продолжает она. — Прямо по роже вмазала. Наверное, сильнее получилось, чем я планировала. Я ему весь нос расквасила. Он выругался, бросился ко мне, а потом споткнулся и…

— Упал в реку?

— Понятия не имею. Я не видела. Но я его не толкала.

— А пальто?

— Ну, оно было грязным, да еще и в крови Майки. Я не могла просто взять и повесить его на вешалку, поэтому засунула к тебе в шкаф.

— Вот спасибо.

— Я не думала, что ты его хватишься, думала, что потом потихоньку вытащу его и почищу, когда все уляжется.

— Ну что ж, звучит очень убедительно.

— Я пришла не за тем, чтобы убеждать тебя, Эд. Верь во что хочешь.

По правде говоря, я действительно ей верил. Но, конечно, это оставляло открытым вопрос о том, что на самом деле случилось с Майки.

— Почему ты сбежала?

— Подруга из магазина позвонила и сказала, что ты заходил, искал меня. Я поняла, что, раз ты узнал о Никки, значит, скоро узнаешь, что я тебе лгала. После этого я уже не смогла бы спокойно смотреть тебе в глаза.

Я опускаю взгляд в стакан:

— И тогда ты решила просто взять и сбежать?

— Но я же вернулась.

— За джином?

— Не только за джином. — Ее ладонь накрывает мою. Ее ногти — черные, лак облупился. — Не все было ложью, Эд. Ты правда мой друг. В ту ночь, когда я напилась, я собиралась во всем тебе признаться.

Хотелось бы мне убрать руку, но я не такой гордый. Так что я позволяю ее прохладным бледным пальцам немного полежать на моих, но затем она сама прячет руку в карман.

— Слушай. Я знаю, что не смогу все исправить, но надеюсь, это хоть чуть-чуть поможет.

Она кладет на стол маленький черный блокнот.

— Это что?

— Записная книжка Майки.

— Как она попала к тебе?

— Стащила из его пальто, когда он был тут.

— А ведь я почти поверил в твою честность.

— Я и не говорила, что во всем честна. Я сказала, что не все было ложью.

— И что в ней?

Она пожимает плечами:

— Я не особенно вчитывалась. Мне там многое непонятно, но, думаю, ты-то поймешь.

Я перелистываю страницы. У Майки почерк едва ли разборчивее, чем у меня. Тут даже предложений как таковых нет. В основном какие-то заметки, мысли, имена (и мое тоже). Я закрываю блокнот. Он может быть одновременно и очень важной, и совершенно бесполезной вещью, но лучше я разберусь с этим потом, в одиночестве.

— Спасибо, — говорю я.

— Пожалуйста.

Мне нужно узнать еще кое-что.

— Зачем ты навещала отца? Какое это имеет отношение к Майки и его блокноту?

Она удивленно смотрит на меня:

— Что, уже провел маленькое расследование?

— Да. Немного.

— Н-да. В общем, к Майки это отношения не имеет. Это было нужно мне. Смысла никакого, ясное дело. Он, мать его, и понятия не имел, кто я. Но это ведь и к лучшему, да?

Она встает и поднимает с пола рюкзак. К нему привязана палатка.

— Что, денег Майки не хватило на пятизвездочный отель?

— Даже на «Трэвелодж». — Она бросает на меня прохладный взгляд. — Чтобы ты знал, я собиралась оплатить ими год в колледже.

Хлоя закидывает рюкзак на спину. Под его тяжестью она сама кажется маленькой и хрупкой. Несмотря на это, я говорю ей:

— С тобой ведь все будет хорошо?

— Пара ночей в лесу еще никому не повредила.

— В лесу? Ты серьезно? Не хочешь поселиться в хостеле?

Она странно смотрит на меня:

— Все нормально. Я уже так делала.

— Это же опасно.

— Боишься, что на меня нападет большой серый волк? Или старая ведьма затащит меня в свой пряничный домик?

— Давай, давай, издевайся.

— Такая работа. — Она идет спиной к двери. — Увидимся, Эд.

Мне стоит что-то ей сказать. Ага, мечтай. Даже если ты и попадешься мне на глаза, никогда об этом не узнаешь. Сказать ей хоть что-нибудь и правильно поставить точку в наших отношениях.

Но я этого не делаю. Момент упущен — срывается с ветки и падает в кучку других потерянных возможностей. Все эти «должен» и «мог бы» давно прогрызли гигантскую дыру у меня в душе.

Входная дверь с грохотом закрывается. Я допиваю последние капли. В бутылке тоже пусто. Я встаю, беру непочатую бутылку бурбона и наполняю стакан. А затем снова сажусь и открываю блокнот. Я просто бегло просмотрю его, и все. Но еще четыре стакана спустя я уже ловлю себя на том, что внимательно читаю. Честно говоря, Хлоя права: большая часть всего этого не имеет никакого смысла. Какой-то поток сознания: мысли, догадки, признания, по большей части — бессвязный бред. К тому же стиль у Майки еще хуже, чем почерк. Но все же я снова и снова возвращаюсь к странице, в конце которой написано:

Кто желал смерти Элайзе?

Меловой Человек? Никто.

Кто хотел навредить отцу Мартину?

Все!! Подозреваемые: отец Эда, мама Эда, Никки, Ханна Томас? Она беременна от него. Отец Ханны?

Ханна?

Ханна — отец Мартин. Элайза — мистер Хэллоран. Связь?

Никто не хотел навредить Элайзе — важно!

ВОЛОСЫ.

Что-то зудит у меня в памяти, но я не могу до этого дотянуться. В конце концов я захлопываю блокнот и отбрасываю его подальше. Уже так поздно, и я так пьян. Никто еще не находил ответ на свои вопросы на дне бутылки. Хотя дело же не в этом. Люди пьют не для того, чтобы найти ответы, а для того, чтобы забыть вопросы.

Я выключаю свет и бреду наверх. Но на полпути передумываю, возвращаюсь на кухню и забираю блокнот Майки. По пути захожу в туалет, а затем бросаю блокнот на тумбочку и валюсь на кровать. Надеюсь, бурбон отключит мой мозг до того, как меня накроет сон. Это важно. Пьяный сон не похож на обычный. Тебя прибивает к скалам бессознательного. Настоящий сон укачивает тебя нежно и наполняет голову видениями…

А потом ты просыпаешься.

Мои глаза открыты. Это не обычное медленное, неторопливое пробуждение, о нет. Мое сердце колотится, тело — липкое и холодное от пота, такое чувство, будто в каждый глаз вставили по монетке. Меня что-то разбудило. Нет. Не так. Что-то вырвало меня из сна и вернуло в реальность.

Я оглядываю комнату. Она пустая, хотя, по сути, ни одна комната не может быть пустой в темноте. Тени прячутся по углам и выплескиваются на пол, волнуются и плещутся. Но не это меня разбудило. Такое чувство, будто всего несколько секунд назад кто-то сидел на краешке моей постели.

Я поднимаюсь. Дверь в спальню открыта настежь. Я точно помню, как закрывал ее перед тем, как лег в постель. Коридор залит бледным лунным светом, сочащимся из окна в потолке. Кажется, сегодня полнолуние. Надо же, как вовремя. Я спускаю ноги с кровати, несмотря на то, что рациональная струна у меня в голове, та, которая остается натянутой даже во сне, звенит вовсю и кричит мне, что это плохая идея, очень, очень плохая идея, может, даже наихудшая! Мне нужно проснуться. Немедленно. Но я не могу. От этого сна не очнуться.

Такие сны, как и многое другое в жизни, нужно пройти от начала до конца. Даже если я и правда проснулся, сон все равно вернется. Они всегда возвращаются, пока ты не докопаешься до их гнилого дна и не вырвешь гниль с корнем.

Я засовываю ноги в тапки и набрасываю халат. Крепко затягиваю пояс и выхожу на лестницу. Смотрю вниз. На полу грязь. И еще кое-что.

Листья.

Я быстро спускаюсь по лестнице, пересекаю холл и захожу на кухню. Задняя дверь открыта. Холодные пальцы уличного воздуха стискивают мои голые лодыжки. Но в остром свежем ночном воздухе я чую еще кое-что: мерзкую сырую вонь разложения. Я инстинктивно зажимаю рот и нос рукой и опускаю взгляд. На темной плитке кухонного пола нарисован человечек — меловая ручка указывает прямо на дверь. Ну конечно. Меловой человечек укажет путь. Прямо как прежде.

Я жду еще пару мгновений, окидываю полным сожаления взглядом кухню, а затем выхожу во двор.

Но попадаю не на парковку. Сон выдергивает меня совсем в другое место. Я в лесу. Вокруг шепчут тени, деревья постанывают и скрипят, ветки размешивают притаившиеся в темноте кошмары…

У меня в руке фонарик. Не помню, чтобы я его брал с собой. Его свет выхватывает какое-то движение на земле. Я иду вперед, стараясь не обращать внимания на бешено бьющееся сердце, и пытаюсь концентрироваться на том, как мои ноги погружаются в рыхлую землю. Не знаю, как долго я бреду, кажется, что долго, но на самом деле могло пройти всего несколько секунд. Однако у меня такое чувство, будто я уже совсем рядом. Но с чем?

Я останавливаюсь. Неожиданно лес становится реже. Я выхожу на маленькую лужайку. Я ее знаю. Это та же лужайка, с которой все и началось много лет назад…

Я оглядываюсь кругом, подсвечивая фонариком. Полянка пуста, если не считать нескольких кучек листьев. И это не шуршащие яркие листочки. Эти уже мертвы, они свернулись, сгнили и почернели. С ужасом я понимаю, что листья шевелятся. Каждый листок трясется, как в припадке.

— Эдди-и-и-и! Эдди-и-и-и!

Но это не Шон Купер. И даже не мистер Хэллоран. Сегодня у меня другая компания. Женская.

Из первой кучки листьев высовывается бледная рука — она похожа на лапу какой-то ночной твари, вышедшей из спячки. У меня в горле застревает крик.

Из другой кучи внезапно выпрыгивает нога и зарывается в почву розовыми пальцами. Нога, шаркая, подбирается к окровавленному пню и вспрыгивает на него. Наконец, последняя куча извергает голый человеческий торс — он падает на землю, катится, а затем ползет ко мне, точно гигантская человекоподобная гусеница.

Но кое-чего все же не хватает. Я осматриваюсь. Рука неспешно ползет к самой дальней куче. Сначала исчезает внутри, а затем медленно, почти величественно вынимает из листьев за волосы голову с обезображенным лицом.

«Он отрезал ей руку», — шепчет голос у меня в голове, как будто это — крайне важная деталь в гротескной мозаике.

Мой мочевой пузырь, переполненный бурбоном, расслабляется, и теплая моча струится по ноге под пижамной штаниной. Но я едва обращаю на это внимание. Все, что я вижу, — как ее голова катится ко мне по земле, опутанная собственными волосами. Я отступаю, цепляюсь ногой за корень и падаю навзничь.

Пальцы внезапно хватают меня за лодыжку. Я не могу кричать — мое горло парализовано, связки не слушаются. Рука и голова украдкой подбираются все ближе ко мне, вскарабкиваются по мокрой промежности и устраиваются на животе.

— Эдди… — шепчет голова. — Эдди-и-и…

Пальцы впиваются мне в живот. Голова неторопливо приподнимается. Я жду, затаив дыхание, когда ее обвиняющий взгляд встретится с моим.

«Покайся», — снова вспоминаю я.

Покайся.

— Прости меня… мне так жаль…

Пальцы нежно сжимают мой подбородок и гладят губы. И тут я кое-что замечаю. Ногти. Они черные.

Что-то не так. Что-то не так!

Она отбрасывает с лица осветленные недавно волосы, перепачканные кровью из разорванной шеи.

И тут я все понимаю.

Я просыпаюсь в куче постельного белья на полу рядом с кроватью. Мой копчик ноет — кажется, я крепко ударился. Я лежу, задыхаясь, и позволяю реальности медленно наполнить мое сознание. Вот только это не работает. Я все еще там, во сне. Вижу ее лицо, чувствую ее пальцы на своих губах. Я зарываюсь пальцами в волосы и распутываю колтун. Опускаю взгляд. Манжеты моей пижамы и тапочки все в грязи и гнилых листьях. В воздухе витает кислая вонь мочи.

Я сглатываю ком в горле.

Мне нужно переварить и понять кое-что еще, и побыстрее, до того, как этот паук успеет выползти из моей головы.

Я заставляю себя подняться на ноги, залезаю на кровать и хватаю с тумбочки блокнот Майки. Судорожно пролистываю, пока не добираюсь до последней страницы. Разглядываю каракули Майки. И тут у меня в мозгу кое-что вспыхивает с поразительной ясностью. Я прямо слышу щелчок, с которым включилась лампочка у меня в голове.

Так бывает, когда смотришь на оптическую иллюзию, и, как бы ни старался, все, что ты видишь, — это сплошные точки и извилистые линии. А затем ты чуть-чуть поворачиваешь голову и скрытый рисунок расцветает у тебя перед глазами. Четкий и ясный как день. И как это ты не замечал его раньше? Очевидно до смешного!

Вот так и я. Все это время я смотрел на ситуацию под неправильным углом. Как и все. Возможно, потому, что в мозаике недоставало решающего кусочка. А может, потому, что на всех фотографиях, во всех газетах и сводках новостей показывали Элайзу до происшествия на карусели. Именно она стала Элайзой, Девушкой из Леса.

Но это было не так. Это была не та девушка, чью красоту столь жестоко уничтожили. Не та девушка, которую пытались спасти мы с Хэллораном.

И, что самое важное, вовсе не Элайза недавно решила, что наступило время перемен. Не та девушка, которая покрасила волосы. Другая, которая была ни капли не похожа на Элайзу.

«Никто не хотел навредить Элайзе — важно. ВОЛОСЫ».