Они сидят за тем же столом. Все как всегда, разве что перед Гавом не обычная диетическая кола, а пинта эля.

Не успеваю я присесть к ним со своей кружкой, как Гав шлепает на стол передо мной газету. Я смотрю на заголовок:

ПОДРОСТКИ-УБИЙЦЫ С РЕКИ

Два пятнадцатилетних подростка обвиняются в умышленном нападении на местного обывателя Майки Купера, 42 лет. Два дня назад эту же пару арестовали на месте преступления за попытку ограбления. Полиция пытается установить связь между этими событиями.

Я быстро просматриваю статью до конца. Об ограблении я не слышал, тогда у меня на уме было совсем другое. Я хмурюсь.

— Что-то не так? — спрашивает Гав.

— Тут не говорится прямо, что они напали на Майки, — говорю я. — Это лишь домыслы. Все это никак не связано ни с его книгой, ни с меловыми человечками. Взяли и слепили первые попавшиеся факты, чтобы поскорее закрыть дело.

— Возможно. А уже известно, что это за дети?

— Говорят, один из твоей школы. Дэнни Майерс, кажется, его зовут…

Дэнни Майерс. Почему-то я не удивлен. Кажется, люди скоро совсем перестанут меня удивлять. И все же…

— Ты как будто не веришь, — говорит Хоппо.

— В то, что Дэнни мог кого-то ограбить? Он и не такую хрень творил, чтобы произвести впечатление на своих дружков. Но убить Майки…

Да, я действительно не верю. Слишком это просто. Похоже, кто-то облажался. И опять у меня что-то чешется в памяти…

Тот же участок реки…

Я встряхиваю головой:

— Думаю, Гав прав. Наверное, это самое подходящее объяснение.

— Ну и детишки пошли, да? — вставляет Хоппо.

— Да… — медленно говорю я. — Кто знает, на что они способны.

Пауза. Она тянется и тянется. Мы попиваем эль.

— Майки с ума сошел, если бы узнал, что его назвали «местным обывателем», — наконец говорю я. — Он бы, наверное, хотел прочитать о себе что-то вроде «орел высокого рекламного полета».

— Да… но «местный» — это еще не так плохо. Его называли и похуже, — говорит Гав. А затем его лицо становится каменным. — Поверить не могу, что он заплатил Хлое за то, чтобы она за тобой следила. И сам послал нам те письма.

— Наверное, он просто хотел добавить перца в свою книгу, — говорю я. — Письма лишь помогли ему выстроить сюжет.

— Да уж, у Майки всегда хорошо получалось устраивать смуту, — кивает Хоппо.

— И бурю в стакане дерьма, — добавляет Гав. — Будем надеяться, что это конец истории.

Хоппо поднимает кружку:

— За это и выпьем.

Я тоже тянусь к кружке — просто чтобы отвлечься. Но случайно сталкиваю ее, пытаюсь перехватить на лету, однако она переворачивается и падает Гаву на колени.

Гав взмахивает рукой.

— Ерунда. — Он оттирает пиво от джинсов.

Меня в который раз поражает резкий контраст между его накачанными руками и тоненькими слабыми ногами.

Крепкие ноги.

Слова врываются в мой разум, точно непрошеные гости.

Он всех провел.

Я так резко вскакиваю, что чуть не переворачиваю остальные кружки.

Именно там они и встречались.

Гав хватает свою кружку:

— Какого черта?!

— Я был прав…

— О чем ты?

Я смотрю на них:

— Я ошибался, но все равно оказался прав. То есть… это безумие. Трудно поверить, но… теперь все ясно. Твою ж мать… все ясно!

Дьявол во плоти. Покайся.

— Эд, да о чем ты говоришь? — спрашивает Хоппо.

— Я знаю, кто убил Девушку с Карусели, то есть Элайзу. Я знаю, что с ней случилось…

— Что?

— Божий… промысел…

— Как я уже сказала вам ранее по телефону, мистер Адамс, сейчас не время для посещений.

— А я вам сказал: мне нужно его увидеть, это очень важно!

Медсестра — та самая, строгая, с жестким лицом, с которой мы уже встречались раньше, с удивлением взирает на нас троих — меня, Хоппо и Толстяка Гава. Они тоже захотели прийти. Почти вся моя банда в сборе. И это — наше последнее приключение.

— Я так понимаю, вопрос жизни и смерти, не меньше.

— Именно так.

— И до утра это подождать не может?

— Нет.

— Вы же понимаете, что пастор в ближайшее время все равно никуда не денется?

— Я бы не был так в этом уверен.

Она бросает на меня странный взгляд. И тут до меня доходит — она тоже знает. Они все знают, но никто из них ничего не сказал.

— Не очень это приятно — когда ваших подопечных находят на улицах города, не так ли? Для вас же лучше, если мы все это замнем. Особенно если вы хотите, чтобы церковь и дальше продолжала вас финансировать.

Ее глаза сужаются.

— Вы — идите за мной. А вы двое, — она тыкает пальцем в сторону Хоппо и Гава, — ждите здесь. — Затем она бросает на меня еще один странный взгляд. — У вас есть пять минут, мистер Адамс.

Я иду за ней по коридору, освещенному жестким светом флуоресцентных ламп. В дневное время это место выглядит как обычная больница. Но не ночью. Здесь не бывает ночей. Здесь всегда светло. Всегда шумно. Отовсюду доносятся стоны и хрипы, скрип дверей и шорох подошв чьих-то туфлей по линолеуму.

Мы останавливаемся перед дверью в комнату пастора. Медсестра, мисс Конгениальность, бросает на меня последний предупреждающий взгляд, снова показывает мне «пять минут» растопыренными пальцами, а затем стучит в дверь.

— Отец Мартин? К вам посетитель.

На один краткий безумный миг мне кажется, что сейчас дверь распахнется и мы увидим, как он стоит на пороге и холодно улыбается.

Покайся.

Но, конечно же, в ответ — тишина. Медсестра оглядывается на меня, а затем осторожно приоткрывает дверь.

— Ваше преподобие?

Я улавливаю сомнение в ее голосе — оно так же ощутимо, как порыв ледяного воздуха.

У меня нет времени ждать. Я протискиваюсь мимо нее. В комнате пусто, окно открыто нараспашку, занавески плещутся на вечернем ветру. Я оборачиваюсь.

— Вы что, не ставите замки на окна?

— В этом не было необходимости…

— Ну да, и это несмотря на то, что он и раньше выбирался погулять, не так ли?

Она смотрит мне прямо в глаза:

— Он ходил, только когда был чем-то очень расстроен.

— Думаю, сегодня — именно такой день.

— В общем-то, да. У него был посетитель. Он переволновался. Но обычно он никогда не уходит далеко.

Я подбегаю к окну и выглядываю на улицу. Сумерки опускаются. Все, что я вижу, — это массивную черную тень леса. Далеко не уйдешь. Да и кто его увидит отсюда?

— Не думаю, что это опасно, — говорит медсестра. — В конце концов он всегда возвращается.

Я резко оборачиваюсь к ней:

— Вы сказали, у него был посетитель. Кто к нему приходил?

— Его дочь.

Хлоя. Она пришла попрощаться. На меня накатывает ужас.

Пара ночей на природе еще никому не навредила.

— Мне нужно объявить тревогу, — говорит медсестра.

— Нет. Вам нужно позвонить в полицию. Причем немедленно!

Я перекидываю ногу через подоконник.

— И куда это вы собрались?!

— В лес.

Лес стал намного меньше, чем казался нам, когда мы были детьми. Взрослые все видят иначе. А теперь от леса почти ничего не осталось. Чем больше разрастались жилые участки, тем меньше становилось старых дубов и сикомор. Но сегодня лес кажется огромным и массивным, переполненным тьмой, опасностью и неприятностями…

На этот раз веду я. Мертвые листья хрустят у меня под ногами, свет еле живого фонарика, любезно одолженного мисс Конгениальность, освещает мне путь. Порой он отражается от глаз каких-то лесных тварей, которые при виде нас тут же прячутся обратно во мрак. Есть существа, которые активны при свете дня, а есть те, которые выбираются из своих нор только по ночам. Я, несмотря на свою бессонницу и лунатизм, точно не ночное существо. То есть не совсем.

— Все хорошо? — шепчет мне на ухо Хоппо, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Он сам захотел пойти со мной. Гав ждет нас в приюте — остался следить за ситуацией. А еще — чтобы проконтролировать, что они действительно позвонят в полицию.

— Да, — шепчу я в ответ. — Просто вспомнил наше детство… как мы выбирались в лес.

— Ага, — шепчет Хоппо. — И я тоже.

Интересно, почему мы шепчемся. Нас ведь все равно никто не слышит. Только местные обитатели…

Может, я ошибался. Может, его здесь нет. Может, Хлоя прислушалась ко мне и сняла комнату в хостеле. Может…

Крик разносится по лесу, как вопль банши. Все деревья разом вздрагивают, и ночь наполняется шорохом черных крыльев.

Я смотрю на Хоппо, и мы, не сговариваясь, срываемся на бег. Свет фонарика плещется позади нас. Мы прорываемся сквозь ветки и спутанные заросли. И наконец вырываемся на маленькую полянку. Прямо как раньше…

Прямо как в моих снах…

Я резко останавливаюсь, и Хоппо врезается в меня. Я оглядываюсь кругом, подсвечивая фонариком. Посреди полянки стоит измятая маленькая палатка. Перед ней — куча одежды и рюкзак. Но ее здесь нет. На секунду я испытываю облегчение, но все-таки по инерции завершаю круг, и свет моего фонарика выхватывает еще одну кучу одежды. Слишком… большую…

Господи, это не одежда.

— Нет! — Я подлетаю к ней и с размаху падаю в траву на колени. — Хлоя!

Срываю с нее капюшон. Ее лицо — белое как мел, шея изрезана, но она все еще дышит. Слабо, прерывисто, но дышит. Она не мертва.

Похоже, мы успели как раз вовремя. И, как бы мне ни хотелось найти его и схватить, это подождет. Сейчас самое главное — это Хлоя. Я оглядываюсь на Хоппо, который неуверенно топчется на границе полянки.

— Нужно вызвать «скорую».

Он кивает, достает телефон и хмурится, вглядываясь в него.

— Сигнала почти нет. — Он подносит его к уху…

А в следующую секунду его уже нет. Не только телефона, но и уха. Там, где оно было всего секунду назад, — огромная окровавленная дыра. Всплеск серебра, фонтан темной крови, а затем его рука обрывается и повисает на нитках мышц.

Я слышу крик. Но это кричит не Хоппо. Сам Хоппо поднимает на меня непонимающий взгляд, а затем падает на землю с утробным стоном.

Этот крик издаю я.

Пастор выходит из тени и переступает через поверженного Хоппо. В одной руке у него топор — блестящий и мокрый от крови. На нем куртка приютского садовника, надетая прямо поверх пижамы.

«Кажется, на нем был рабочий комбинезон. И еще он прихрамывал».

Он приволакивает ногу и тащится ко мне, его дыхание рваное, лицо — изможденное и потрепанное. Он выглядит как зомби… Вот только глаза. Они более чем живые и подсвечены хорошо знакомым мне после встречи с Шоном Купером безумным огнем.

Я с трудом поднимаюсь на ноги. Все мои нервы звенят: беги! Но как я могу бросить Хлою и Хоппо? Хуже того, Хоппо истекает кровью, как долго он протянет? В отдалении слышен вой сирен. Хотя, возможно, это лишь мое воображение. С другой стороны… я могу попытаться отвлечь его и поговорить.

— Что, хотите убить нас, отче? А разве убийство — не смертный грех?

— «Ибо вот, все души — Мои: как душа отца, так и душа сына — Мои: душа согрешающая, та умрет. Если кто праведен и творит суд и правду…»

Я стою, не двигаясь, чувствую, как немеют ноги, и смотрю, как с блестящего лезвия топора капает кровь Хоппо.

— Поэтому вы решили убить Ханну? Потому что она была грешницей?

— «Не пожелай красоты ее в сердце твоем, и да не увлечет она тебя ресницами своими; потому что из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба, а замужняя жена уловляет дорогую душу. Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?»

Он подступает еще ближе, собирая мертвой ногой мертвые листья. Его топор раскачивается. Это все равно что пытаться завести разговор с библейским Терминатором. И все же я не сдаюсь, хотя мой голос дрожит.

— Она носила вашего ребенка. Она любила вас. Разве это ничего для вас не значит?

— «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

— Но вы же не отрезали свою руку. Вы не Ханну убили, а Элайзу!

Он останавливается. Я вижу, как на его лице мелькает сиюминутная неуверенность.

— Вы ошиблись, ваше преподобие. Вы убили не ту девушку. Невинную. Но вы ведь и так об этом знали, разве нет? Взгляните своим демонам в лицо: в глубине душе вы знали, что и Ханна была невинна. Единственный грешник — это вы, отче. Вы — лжец, лицемер и убийца.

Он ревет, как зверь, и бросается на меня. Я в последний момент подныриваю и бросаюсь ему навстречу, толкаю его плечом в живот. Я слышу, как из его груди вырывается вздох, он отступает на несколько шагов, а затем замахивается, и деревянная ручка топора обрушивается на мою голову. Мы с пастором падаем на землю.

Я пытаюсь подняться и одновременно схватиться за топор, но моя голова пульсирует от боли, зрение расплывается, я ничего не вижу. Перекатываюсь набок, но пастор тут же наваливается сверху. Его пальцы сцепляются в замок у меня на шее. Я пытаюсь ударить его и стряхнуть с себя, но мои руки почему-то онемели, удар получается слабый. Мы кубарем катаемся по земле. Контуженный борется с зомби. Его пальцы сжимаются все сильнее. Я отчаянно пытаюсь их разжать. Кажется, что грудь вот-вот взорвется, глаза — словно раскаленные шарики, которые вот-вот вылетят из черепной коробки. Зрение угасает так, словно кто-то медленно задвигает передо мной занавес…

«Ну нет, так все это не закончится», — шепчет мой жаждущий кислорода мозг. Это не конец. Я сумею выкрутиться, прямо как Доктор Кто. Но тут его хватка неожиданно ослабевает. Я снова могу дышать и тут же стряхиваю его руки со своей шеи. Зрение проясняется. Пастор смотрит на меня, глаза у него огромные. Его губы приоткрываются:

— Покайся…

Последние слова выплескиваются из него одновременно с фонтаном крови. Его глаза по-прежнему смотрят прямо на меня, но жизнь в них угасает. Теперь это просто шарики с разноцветной жидкостью. Все, что в них было, исчезло без следа.

Я выбираюсь из-под него. Из его спины торчит топор. Я поднимаю взгляд. Никки стоит над телом своего отца. Ее лицо, одежда и руки перепачканы кровью. Она смотрит на меня так, словно впервые заметила.

— Прости. Я не знала. — Она опускается на корточки, слезы текут по ее лицу, смешиваясь с кровью. — Я должна была прийти раньше. Я должна была…