Вообще у меня реакция – не очень; можно сказать, замедленная, особенно когда происходит что-то страшное, неприятное. Я – тормоз, причем с годами это усиливается. Лет семь назад, стоял на остановке на Звенигородской, из подворотни выехал грузовик и сбил женщину с ребенком на руках; не знаю, куда там смотрел гастер, сидящий за рулем, но машина покатила дальше. Женщина лежала неподвижно, ребенок надрывался от крика, а я не мог сдвинуться с места, словно удалился из реальности, которая меня не устраивала. Торчал на месте и рефлексировал на тему: «А как делать искусственное дыхание?». Пока меня какая-то бабка кошелкой не огрела: «Эй, дурень, мобила есть? Вызови скорую, а ребенка на руки возьми». Или вот пять лет назад; мышечно крепкий, но умственно слабый подросток подбросил кирпич с радостным криком: «На кого пошлёт, алкаши». Я как раз стоял у пункта сдачи стеклотары и смотрел вверх; наблюдал, как кирпич падает, будто бы замедленно, картинно увеличиваясь в размерах; стоял, пока тот меня не приголубил. По счастью, по голове вскользь, только ключицу сломал…

А сейчас я мигом сорвался с места. Правда еще не знал, куда бежать; сперва к реке припустил, под уклон, с ускорением. Драпал, пока не увидел тело, лежащее в бурьяне возле давно брошенного и насквозь проржавевшего трактора. Вернее, из зарослей видны были только ноги в кедах, по ним сразу узнал Борю Зискинда, студента-историка из Иерусалимского универа, который с упорством, достойным лучшего применения, пытался найти следы соплеменников хазарского периода в слое салтово-маяцкой культуры; хоть какую-нибудь маленькую штучку типа ножика для обрезания крайней плоти. Резво развернувшись в обратную сторону, я почесал к лагерю, однако некая часть мозга била в бубен: «Ты должен был остановиться и проверить, жив ли Боря».

В лагере меня понесло к ящику под замком, в котором профессор держал самые ценные находки. Я, получается, инстинктивно хотел вооружиться бронзовым мечом, персидским кописом или скифским акинаком. (Липский не был до конца уверен в происхождении меча; в смысле, то ли скифские производители подражали персидскому бренду, то ли наоборот.) Клинок этот нашли в захоронении № 2 – вместе с остатками ножен, имевших золотые обкладки, и костями того важного типа, который был как минимум был дружинником скифского царя. Петрович, кстати, реконструировал рукоять к этому мечу.

Ящик оказался вскрыт и клинок в нем отсутствовал. Ладно, фиг с акинаком, разумно было б прихватить валяющуюся кирку или лопату с раскопа. Или еще вариант… Я рванул к кухонной палатке, подхватил там секач, который Петрович доставал из тряпочки только в самый торжественный момент разделки свежего мяса, что бывало нечасто. Если до этого я чувствовал себя как раздетый посреди улицы, то сейчас появилось немного уверенности. Взгляд перестал метаться и я заметил – под парусиной, прикрывающей коробки с тушенкой, явно имеется еще что-то, имеющее очертания человека. Дернул ткань – там были Петрович и Артурыч.

Я увидел смерть в полном формате; доброй псине, которая за все время не зарычала ни разу, перерезали горло. А Петровича убили одним экономным выверенным ударом ножа – дырка была под ребром, наверное, через нее острие достигло сердца.

Уверенность мгновенно стекла с меня, как вода с жирной поверхности. Где-то с минуту я пытался одолеть судорогу, которая передавливала мне горло – еще утром Артурыч, поскуливая от какой-то непонятной тоски, отчаянно лизал мне руки. Чуть брызнув слезами и продышавшись, я пытался сделать одновременно две вещи, удрать и сделаться пониже, в итоге получился какой-то утиный стиль. Наконец до меня дошло – кретин, надо срочно сесть в машину и рвать отсюда когти моторизованным образом!

И эта тварь, в смысле машина, посмела еще не завестись пару раз. Тронулась только с третьей попытки, когда сердце уже стало выскакивать из ушей.

Проехал по полю и, когда разворачивался на грунтовку, стекла у кабины вылетели сразу с двух сторон, заодно что-то мощно толкнуло воздух рядом с головой. От неожиданности я уронил голову на руль, расквасив нос и расшибив лоб, машина запрыгала на кочках как антилопа, а потом и вовсе потеряла сцепление с поверхностью. Я затормозил, когда автомобиль был уже почти на боку, выскочил, захватив с собой только бутылку пива, и побежал к лесополосе. Это ж снайпер стрелял из крупнокалиберной винтовки!

Типично было б для меня запаниковать и закричать мысленно «Я пропал, сейчас меня не станет, какая утрата для человечества!». Но обошлось без рефлексии, на бегу старался еще и зигзаги делать, чтобы чертов стрелок не сумел меня в прицел поймать. Несмотря на весь ужас ситуации, подумал о том, что в прошлой жизни, наверное, был зайцем. Во время одного из виражей зацепил лежащее на земле тело, навернулся, расшибив локти, но быстро вскочил и двинул дальше. Мгновение спустя до меня дошло, это Дима, студент из Одесского университета; пуля пробила ему затылок, аккуратное такое отверстие; а ведь и не пуля, а короткий стержень, похожий на арбалетную стрелу. Парень смог убежать довольно далеко, однако те , кто вёл охоту, не собирались отпускать никого живым.

Я довольно быстро пересек лесополосу и по уклону понял, что сейчас будет река. И в самом деле выскочил на заросший высоченной осокой берег. С него трава уверенно входила в воду. А минуту спустя в прибрежных зарослях нашелся труп Лёши Филимонова, биохимика из Питера. Он мог по костным останкам определить, чем там питался предок при жизни; если много цинка, налегал на мясное, мало стронция, избегал овощей, прилично меди – хавал за милую душу жуков и прочих беспозвоночных. Но коньком его был анализ палео-ДНК, благодаря которому стало ясно, что те, кто здесь жил пять тысяч лет назад, нам не чужие – может, вообще, наши прямые «пра»… Его, мне кажется, убили не сразу. Возможно, даже привели сюда. Или ж он пытался бежать по мелководью, а здесь его встретили. Глаз затёк от удара. Горло перерублено – явно не нож поработал, скорее, смахивает на удар хорошо заточенной саперной лопаткой. На Лёше Филимонове, похоже, потренировались. Черт, почему эти гады и убить-то не могут как нормальные профессионалы, а обязательно как садюги?

Тут я наконец осознал; все участники экспедиции мертвы – пусть я и не видел все трупы. Остался жив только я один. Значит те, кто убивал, ищут и меня, чтобы прикончить.

Несколько минут я довольно бессмысленно топал вдоль реки, и вместо того, чтобы думать, как остаться в живых, размышлял на абстрактные темы.

Кто эти таинственные убийцы – бандиты, беглые урки или вражеская разведывательно-диверсионная группа, явившаяся с той территории, где Бандера всему голова? Нет, это сейчас не так уж важно. Наверное, важнее то, зачем им понадобилась уничтожать археологическую экспедицию? Может, чтобы забрать какую-нибудь из находок Липского? Меч этот, акинак или как там его – копис? Но ведь проще было украсть в музее или, в конце концов, купить у какого-нибудь коллекционера. Тьфу, это дрисня, а не размышления. Тот, кто грабит и убивает в чистом поле, вряд ли возьмет кошелек потолще, чтобы отправиться к коллекционеру.

В крайней растерянности я прошел шагов тридцать, почти не таясь, представляя собой хорошую мишень. Куда сейчас? Мобильная связь тут не работает, так что никого на помощь не позовешь. Машина – всё. Попробовать пешком добраться до Сычёвки? Тогда большую часть пути я буду на открытом пространстве, маячить на все стороны. И если уж снайпер попал в движущийся автомобиль, почти что в водителя, то пешехода продырявит с гарантией.

Мое блуждание закончилось, когда я увидел Нину. Не хочу знать, насиловали ее перед тем, как убить, или нет, но она была раздета. На животе процарапана ножом звезда – видно, те поразвлекались, затем задушили, судя по багровым отпечаткам на её шее… Работает не просто команда диверсантов или там киллеров, а какие-то садисты, для которых убийство – это маньяческая забава.

Пока я рефлексировал, биение сердца превратилась в оглушительный бой колокола. Плотный белесый дым заволок всё перед глазами, так что в нем потонул и колокольный звон. Затем немного прояснилось, но появилось ощущение обособленности от всего самого ближнего: воздуха, деревьев, кустов. Я стал инородным и тяжелым. Шаг вперед и то, что вокруг, потянулось за мной, как вязкая жидкость, меня даже покачивать стало будто волной. Тянется и не отстает, приклеивается, пытается как бы затормозить время. Благодаря этому мне приоткрывается замедленная жизнь растений и быстрая жизнь жуков – великий магнит солнца, сладкие подпочвенные воды, острые запахи нектара. Отвяжись, наваждение…

Не было случая, чтобы Нина не встретила меня , когда я приезжал из Сычёвки. Как и Артурыч. Может быть, она и давала мне поручения, чтобы потом встретить, перекинуться несколькими фразами, дождаться какой-нибудь моей шуточки. Словно я ей был интересен. Я, конечно, не считал такую версию серьезной. Барышня-то молодая, особенно если сравнить со мной, из приличной семьи при деньгах, хорошенькая, в Москве у нее бойфренд имелся из дипслужбы. А, может, зря не считал. По-любому, Нина меня очень выручила в этой экспедиции, ведь первую неделю я тут капитально нервничал и злился; казалось, что Липский смотрит на людей как на скребки, Петрович – совсем грубиян, а Матильда презирает тех, кто хуже ее соображает. И жара доставала, и головные боли еще сильны были, так что любое дело казалось неподъемным. А Нина могла просто подойти ко мне и сделать какую-нибудь глупость – поправить мою шевелюру, шлепнуть холодной мокрой рукой по моей раскалившейся от солнца спине, принести бутылку газировки, охлажденной в речной воде – и сразу легчало…

Ощущение волны осталось, а вот вязкость прошла и растерянность кончилась. Я не знал еще, что буду делать, но вдруг появилась решимость, будто и в самом деле несло потоком. Всё вокруг сделалось сейчас ясным, проницаемым, я стал видеть наиболее быстрые и верные пути, как для себя, так и для других. И я почувствовал, что самый главный путь для меня – это месть; любой другой вариант не даст мне прожить спокойно ни одного дня, ни одной ночи. Мстить, как мстили предки, которые лежат разумным гумусом парой метров ниже. Только месть может восстановить справедливость.