Глава 1. Монахи

— Вставай владыка… давай… осталось совсем чуть-чуть — наклоняюсь к Феофану и из последних сил поднимаю измученного старца. Закидываю его руку на плечи, обхватываю за пояс, и мы продолжаем движение к спасительным скальным нагромождениям. Ноги, оставляя предательскую борозду, по колено вязнут в снегу. Преследователям не составит труда, после того как они раскусят обманный манёвр Василия, найти беглецов, то есть нас, по вспаханному валенками, девственно чистому снежному ковру.

"Ба-бах…" — гулкий звук далёкого выстрела, перекрывая бешеный стук сердца, доносится до слуха. Феофан, свободной рукой перекрестившись, шепчет:

— Упокой Господи душу убиенного инока Василия…

— Да нет… — хриплю в ответ, осипшим горлом, — Пугают, наверное…

— Василий это… точно знаю, — с придыханием, перечит владыка.

Правая рука занята не очень-то тяжёлой, но вызывающей доверие ношей, за время нашего короткого знакомства, Феофан показал себя как истинный прозорливец, и я крещусь левой: "Уж лучше так, чем вообще никак".

Василий был славный малый. Впрочем, не такой уж и малый, даже совсем наоборот. Типичный русский богатырь — воин Христов, под два метра ростом, косая сажень в плечах, а вот лицо — добродушное, открытое, с вечно смеющимися глазами. Даже когда он стоял сосредоточенным на молитве, взгляд его оставался задорно — озорным, что поначалу меня несколько смущало. Как известно, глаза — зеркало души, так вот — монах Василий, этому постулату соответствовал полностью.

"Сколько ему было?.. лет двадцать пять, скорей всего — меньше".

Владыка оступается, я, неимоверным усилием, не позволяю нам упасть. Скалы приближаются, но очень неспешно. Мы словно пингвины, настырно пробираемся сквозь снежную пелену к вожделенной цели. Даже у меня, силы и то на исходе, а что говорить о старике. Погоня длится давно, как только зимнее солнышко мазнуло по верхушкам заснеженных сосен, так и началось, сейчас же далеко за полдень, практически ранний вечер.

"Быстрей бы закончился этот чёртов день, — промелькнула мысль, — В темноте есть шанс уйти".

— Не поминай рогатого, не к добру это, — сквозь отдышку, слышу голос старика и уже не удивляюсь, что ему известны мои тревожные думы. Удивлялки закончились ещё в Серафимовой землянке, где, как я вышел из комы, мы напрасно прождали старца неделю.

Порыв ветра, швырнув в лицо добрую порцию снега, играя, поспешил дальше. Валимся в изнеможении. Преследователей пока не видно, но это только пока: "Вот же, прилипчивые душегубы, хотя, чего бы им унывать они же верхом".

В голову лезет всякий вздор, вспоминается мультик про масленицу: "Пока они на своих конях: раз-два-три-четыре, мы: раз-два, раз-два, да и в дамки". — Вымученная улыбка, касается лица, но свежий удар пронизывающего ветра, её тут же уносит.

"Надо двигаться, иначе замёрзнем — температура нынче градусов двадцать пять, причём, со знаком минус", — переворачиваюсь на четвереньки и с трудом поднимаю измученного старика.

На горизонте показываются точки преследователей: "В скалах конным не пройти и это наш шанс". — Владыка, заметив погоню, подключает последний резерв организма, и мы, в тщетной надежде поспеть, чуть побыстрей ковыляем к призрачному спасению.

"Кто же, это такие… что им, в общем-то, надо?" — переставляя непослушные ноги, размышляю я. Похоже — только мне сие не известно. Всё как-то времени не было поинтересоваться, всё бегом да бегом. То, что у душегубов есть ручницы — дульнозарядные пугачи, я понял, когда нас разбудил, доносящийся от замёрзшей реки, истошный крик Матвея: "Бе-ги-те… кра…", а прозвучавший, словно гром среди ясного неба, выстрел, не дал монаху закончить начатую фразу. Ну, мы и побежали. Хорошо, что завал в лесу был обширный — конные не прошли. Как показалось, сквозь мешающие их рассмотреть стволы деревьев, преследователей было человек пятнадцать — двадцать.

Щерящиеся в небо скалы, приближаются, но очень-очень неторопливо. Ветер доносит улюлюканье бандитов, и я осознаю: "Не успеть…"

Опускаю старика на снежную перину, тот, хрипя, заваливается на бок, тяжело дышит: "Не буду ему мешать, пусть отдохнёт". — Скидываю тулуп, достаю из ножен оружие и делаю пару шагов к исчезнувшим в недалёкой низинке всадникам.

Над снегом появляются папахи, затем морды коней. Растерянно смотрю на дула мосинских винтовок, замечаю красные околыши головных уборов. Челюсть падает и я, не веря глазам, через плечо спрашиваю у владыки:

— А который нынче год, отче?..

— Одна тысяча девятьсот восемнадцатый, — вместе с мощным толчком в грудь, до слуха доносится голос. И тут же раскатом близкого выстрела, я получаю мощный удар по барабанным перепонкам. Меня бросает назад, не удержавшись на моментально ставших ватными ногах, падаю как подрубленное дерево. Архиерей ловит мою голову на безвольно расслабленной шее и прижимает к груди. Всадники нас окружают, это красноармейцы — точно — никаких сомнений.

"Совсем не больно, только тело не слушается…" — кровавая пелена застилает глаза, в ушах хрип загнанных коней и довольный галдёж пролетариев.

Последним усилием задаю вопрос:

— Что же ты, мне раньше-то не сказал, старый?

Сквозь нарастающий гул, до затухающего сознания доносится:

— Зачем?..

Негодование, мобилизует остатки сил, я очень зол: "Как это зачем?.. Восемнадцатый год — гражданская война… ведь он знал. Я же всё рассказал… мог бы и просветить, так сказать, о местном времени… впрочем, я и не спрашивал…" — мысли путаются.

Вдруг перед внутренним взором встаёт страшная картина: епископ Феофан, в одном подряснике, полностью покрытый толстым слоем льда, уходит в прорубь. Мучители его достают, кидают навзничь и подкованными сапогами, с остервенением пинают сухое, старческое тело. Сковавшая владыку корка, красиво брызгая сверкающими льдинками, крошится, мучители вновь кидают старика в прорубь и снова его достают, экзекуция продолжается до тех пор, пока истязатели сами не выбиваются из сил. И вот, под зловещий гогот стаи, Феофан навсегда уходит ко дну. Вижу сквозь толщу воды его спокойный, задумчивый взгляд, он ободряюще кивает и наваждение пропадает.

— Отче, а тебя ведь утопят, — вынырнув из небытия, шепчу в ухо склонившемуся надо мной старику.

— На всё Божья Воля… передай поклон отцу Серафиму, скажи, что не застали его и попроси… — шум, нарастая, заглушает окончание фразы, я вновь покидаю этот бренный мир.

За несколько дней до этого:

После излечения от паралича и исповеди, я ломанул из тесной землянки на волю — резко захотелось глотнуть свежего воздуха.

— Куда ты пошёл, болезный, оденься хоть, на дворе чай не май, — сквозь охвативший меня восторг, донёсся голос архиерея.

— А… да… — задумчиво прошептав, облачился в доспехи, надел плечевые ноженки с скрамасаксом, перекинул через плечо футляр катаны — утонув в Чусовой, я потерял лишь шапку.

Солнечный свет, отражаясь от искрящегося снега, больно резанул по глазам. Состояние экстаза моментально исчезло. Зажмурившись, услышал удивлённый возглас спутников владыки, рубящих принесённый хворост:

— Очнулся воин, слава Тебе Господи.

Проморгавшись да привыкнув к яркому свету, рассмотрел монахов, контраст впечатлил. Один молодой, высокий, крепкий богатырь с весёлым добродушным лицом. Другой — сухонький, поджарый мужичок моего возраста, с цепкими, пытливыми глазами.

— Здравствуйте, люди добрые, спасибо вам от всего сердца, — обращаясь к спасителям, я совершил глубокий поклон: правая моя рука, идя от левого плеча, коснулась снега, всё, так сказать, согласно средневековым традициям.

Те растерялись, как-то неловко попытались ответить тем же. Спустя миг, совладав с оторопью, попытались было наброситься с расспросами, но вышедший вслед из землянки владыка, их осадил:

— Всё позже, дайте человеку очухаться.

— Это Василий, это Матвей, — старец указал на иноков, я пожал протянутые ладони и в свою очередь представился, — Роман… э… купцом был когда-то…. Помощь нужна?

— Нет, нет, отдыхай, ты только с того света вернулся. Мы сами.

— Ну, сами, так сами, — отойдя в сторонку, я уселся на огромный валун: "Надо срочно связаться с учителем", — решившись, приступил к сей процедуре.

— Тебе плохо? — сквозь начавшийся транс, донёсся участливый голос.

Открыв глаза, увидел озабоченное лицо старика и ответил:

— Есть немного, — а что говорить?.. Шаманю типа и всё такое.

Представив, как выглядел со стороны: поджав ноги, сижу на камне, раскачиваюсь да мычу — вымученно улыбнулся: "Нет, возможно, расскажу, но позже, сначала надо разобраться в человеке, иначе можно и на костёр угодить".

Полагая, что в Европе времена инквизиции в самом разгаре — как же я тогда ошибался… в старом свете, всё было тихо. А вот в России, восемнадцатый год породил красную инквизицию и мои спутники лишь первые её жертвы. Сколько их ещё будет? До тридцать седьмого за веру погибнут тысячи — тысяч.

— Иди, приляг… — кивнув, я побрёл к землянке.

На связь со мной так никто и не вышел, в эфире жила пустота. Ледяной волной нахлынули переживания за судьбу друзей. Однако рефлексировал я недолго, поскольку, вскоре был прерван вошедшим владыкой:

— Ну что, болезный, пришёл в себя? — утвердительно качнув головой, я вышел из тревожных дум.

— Тогда рассказывай, как ты тут появился… — такой нарядный?

Я недоумённо посмотрел на старика и в голове вновь прозвучал тревожный звоночек. В тот момент, что в интонации собеседника не так — определить я не смог и вновь отбросил сигнал в сторону. А ведь, сколько их было, этих звоночков-то. Как мог упустить, что троеперстие появилось на Руси лишь после Никоновских реформ? Да и много всего… уверенность имелась полная — я, как и прежде, нахожусь в пятнадцатом веке.

"Что-то старик про меня знает, — дабы собраться с мыслями, затягивая время, неспешно встал с лежанки, и параллельно размышляя, поправил одежду, — Ну, исповедь, — исповедью, там вроде, ничего такого не говорил. Конечно, рассказал всё, однако без упоминания о времени, переносах между мирами, экспериментами над сознанием и манипуляциях силами природы — счёл это априори не относящимся к грехам. — Но он знает, как меня зовут — откуда? Намекнул, что я хочу попасть обратно — опять странно. Да, и от паралича как-то избавил…"

Пауза затянулась, не зная с чего бы начать, я ответил в еврейской манере — откуда он знает моё имя? Где мы? Кто, собственно, он, и каким образом поставил меня на ноги? "После, в зависимости от полученных ответов выстрою дальнейший вектор беседы".

Всё оказалось значительно тривиальней, чем выдал мне разум. Итак: я бредил и несколько раз кому-то представлялся, отсюда он знает имя. Одежда моя, для этих мест, странная — поэтому он сделал вывод, что я издалека и, соответственно, хочу попасть обратно, ну, на родину.

Сам старик, как оказалось, служил епископом Пермской епархии, в качестве викария Соликамского, с братией тот разыскивал известного прозорливостью старца Серафима, в чьей землянке мы, в общем-то, и находились. Месяц назад монахи случайно заметили прибитое к берегу бесчувственное тело в итоге — выходили, и наконец, по его утверждению, он меня не излечивал — то сделал Господь, это Он явил свою милость.

Пока старик рассказывал, я перешёл в изменённое состояние. Аура его поразила, та была яркая — яркая, чистая — чистая, да и сам он вызывал ничем необъяснимое расположение. В связи со всем вышеперечисленным, я отважился немного раскрыться.

Поведал ему о путешествии, умолчав о мистической составляющей оного, навках, Сиринах и, разумеется, о скрамасаксе. Феофан, был явно заинтригован, однако подробности не уточнял — порой кивая, сидел молча.

Зашедшие иноки, принеся горячий травяной чай, удалились. Мы попили отвара, и некоторое время наслаждались тишиной — я размышлял, как быть дальше, а он, видимо, переваривал услышанное.

"А, была, не была, доверюсь старцу", — подхлёстнутый каким-то внутренним чувством, пришёл к решению и излил ему свою историю. Всё поведал, от момента встречи с кабаном, до нападения Сирина. По ходу повествования Феофанова челюсть постепенно опускалась всё ниже и ниже пока совсем не упала. Рассказ длился часа два. Временами в глазах собеседника читался откровенный скепсис и мне, дабы его развеять, приходилось показывать фокусы, то взгляд отведу, то силой мысли потушу лучину, то телекинезом подниму полено. Владыка часто крестился, а под конец, преклонив колена перед образом Пресвятой Богородицы, выдал: "Чудны дела Твои Господи".

Дав ему немного времени осмыслить повествование, я вновь приступил к допросу. Очень хотелось узнать мнение священнослужителя по поводу дедовой магии.

Я вкратце объяснил суть этой нехитрой технологии — Феофан на пару минут завис, видимо, формулировал свою точку зрения и сверялся с мнением церкви.

Старик безмолвствовал довольно долго и наконец, почесав бороду, озвучил выводы по предмету:

— Колдовство, конечно же, тяжкий грех. Христианство предаёт анафеме всех чародеев, но, по-моему — в твоём случае присутствует не ворожба, а нечто иное. Духов ты не вызывал? — я отрицательно качнул головой.

— Различные заклинания не произносил?

— Нет.

Вновь пауза, и утвердительно кивнув своим мыслям, Феофан продолжил:

— Сие, так сказать — действие, больше смахивает на действие веры — сильной веры. Похоже, учитель намеренно ввёл тебя в заблуждение — дабы её разбудить. Сам посуди, если бы он сказал, что возможно взглядом, по своему желанию потушить огонь или силой мысли поднять бревно, ты бы смог это сделать?.. Наверное, нет, а убедив в наличии некой энергии и заверив, будто человеку доступно ей пользоваться, пробудил веру, пока только в себя, но… тебе многое стало под силу.

Я, не сдержавшись, его перебил:

— Отнюдь, дед постоянно твердил, что мне нужна вера, а её у меня-то и нет.

— Совершенно верно, истинной веры нет, но крупицы её уже собираются. Конечно, данная методика весьма оригинальная, однако она, безусловно, имеет право на существование. К религии и колдовству учение это, как мне думается, не имеет ни малейшего отношения. Оно больше похоже на некую науку.

Опять в голове прозвучал звоночек, я вновь его отмёл и продолжил внимать.

— Стези, ведущие к Господу, разнообразны и любая дорога к Нему, хороша. Обретение веры — правильный путь. Бог незримо везде: и в тебе и во мне, в каждой букашке, травинке. Господь не имеет ограничений ни в пространстве, ни во времени, пребывая всюду — одновременно. Однако природа не есть Бог, Он в своём творении просто присутствует. Тут, думаю, главная ошибка сего учения, хотя, возможно ты не правильно понял наставника.

— Нет, дед не обожествлял природу, отнюдь, говорил практически также как вы, только называя Бога именем Род.

— А он как-либо служил ему? — чуть встревожился старец, — Молился тому?.. Приносил ли жертвы?

— Ни разу такого не видел. На моей памяти дед в храме на утрени бывал пару раз, в принципе, религиозная жизнь его этим и ограничивалась.

Прокручивая в голове жизненный уклад учителя, я вспомнил, но нечто другое:

— Забыл сказать, Прохор Алексеевич долгое время жил на Афоне в послушании у безымянного старца, может к делу сие не относится, но всё же…

— Это он тебе рассказал?

— Нет, сам разгрёб переданные им знания и увидел.

Феофан вновь недоумённо на меня уставился и я пояснил:

— Времени на обучение катастрофически не хватало и дед, загипнотизировав, передал непосредственно из головы в голову, достаточно большой объём информации, там и были его воспоминания. Я даже вмиг выучил несколько языков — доселе неизвестных.

Повисла пауза…

Наконец, выйдя из оцепенения, собеседник, в свою очередь, загнал в тупик и меня:

— А ты уверен, что наставник твой — человек? Судя по всему — тот больше на ангела похож… — вот тут, уже моя челюсть с громким стуком упала на пол.

Старик, видя растерянность, привёл спорные доводы:

— Во-первых: средь людей мне не встречались такие древние — что ли. Прохор Алексеевич утверждал, что ему лет около шестисот? — Я кивнул.

— Исходя из рассказа, на лжеца, он, ну, никак не похож. Во-вторых: с учением таким, лично я — сталкиваюсь впервые, причём, преподанная наука, судя по тому, что ты мне тут изобразил, очень сильная штука, и при этом вроде православию не противна.

В выводах старца логика не просматривалась, я состроил недоумённую гримасу, и собеседник пояснил:

— Даже если то, что ты делаешь — не следствие веры, в чём я сильно сомневаюсь, а на самом деле имеет место некая сила, которой Прохор Алексеевич научил тебя повелевать, то…

Феофан, подыскивая нужный пример, наморщил лоб:

— Согласись, глупо предавать анафеме водяную мельницу и её изобретателя. Так вот, твой, так называемый телекинез, да и прочее, суть та же мельница, но гораздо масштабнее. Кто из живущих может владеть данными знаниями? — Задал он риторический вопрос и тут же на него ответил, — Либо святые, коим Создатель приоткрыл сию тайну, но, по-моему, твой учитель не относится к ним, либо ангелы — лишь им известны многие секреты мирозданья. Разумеется, могу заблуждаться, однако если опять встретишься с наставником, присмотрись повнимательней.

— Вот, ты загнул… — сорвалось с губ, но я тут же исправился, — Конечно же, извиняюсь, наверное, вы ошибаетесь. На моей памяти дед своей клюкой несколько душегубов упокоил, зрелище скажу — не для слабонервных, разве ангелам позволено убивать?

— Сам говоришь, душегубов. С чего ты решил, что ангелы не вправе карать нечестивцев, это их прямая обязанность.

Короче, во время нашего первого разговора владыка меня утешил и озадачил одновременно — пару дней я пребывал в задумчивости. Позже он не раз поражал прозорливостью, то при ясном небе предскажет метель, то пошлёт кого-то из братии к силкам, при этом сказав: "Заяц попался, поспеши — не дай долго мучиться бедолаге". Сам мясо не вкушал, а иноков на то благословлял, хоть и не по уставу, но те не смели перечить и ели.

Однажды, где-то на третий день нашего совместного обитания, имел место поразительный случай. Поутру мы наконец-то решили двинуться в путь, монахи давно теребили патрона, я к ним присоединился и в результате тот сдался. Бросать спасителей, мягко говоря, не очень вежливо, я и решил — провожу их, а дальше уже займусь поисками потерявшейся ватаги. Пойду от впадения Усьвы в Чусовую, рядом с этим местом на нас и напал демон, дальше направлюсь вдоль реки — в сторону чёртова городища, ежели кто уцелел, то найти должен.

Землянка, четверым была тесновата и в ясную погоду мы старались, есть на улице. Хоть свежо, зато светло да просторно. Как правило, начало, и окончание трапез владыка освящал кратким молитвословием, да и в процессе дня молились монахи много. Я к ним регулярно присоединялся, поначалу от нечего делать, потом как-то втянулся и мне это даже понравилось. То ли суть данного действия заключалась в самих словах, то ли в чтеце — архиепископ сам проговаривал все правила, причём наизусть, то ли так на меня влияла окружающая девственно — угрюмая, уральская природа. Впрочем, не важно, главное то, что переносило меня в какой-то другой нереальный мир и это завораживало.

Так вот — случай тот произошёл сразу после обеда, к моменту окончания владыкой благодарственной молитвы из-за ближайшего хребта выскочил подраненный оленёнок. Постоял мгновение в нерешительности, и на подгибающихся ногах направился к нам. Бедняга выглядел весьма вымотанным, а на правом окороке зияла большая кровавая рана. Не зная как реагировать, мы застыли. Тем временем, оленёнок подошёл к Феофану, ткнулся влажным носом тому в руку, печально вздохнул и, задрожав всем телом, лёг.

Через секунду из-за той же скалы, вынырнула стая серых хищников. Опешившие звери, встали как вкопанные. Я выдернул из ножен меч, монахи схватились за приготовленные в качестве топлива поленья, ну думаю: "Драки не избежать и неизвестно чем всё закончится: звери матёрые, оскаленные клыки, по холке в предвкушении схватки вздыбленные ирокезы шерсти — бой выйдет кровавым".

Люди и волки напряглись, вот-вот вспыхнет схватка, и тут владыка, подняв руку, тихо сказал:

— Не бойтесь, бросьте оружие. — Иноки тут же исполнили просьбу, я же катану убирать не стал, напротив — перешёл в изменённое состояние и, приготовившись к битве, весь подобрался.

Феофан решительно направился к застывшей стае, аура его засияла ещё интенсивнее, от неё в разные стороны стали расходиться не яркие круги ласкового света. Дойдя до меня, это свечение принесло спокойствие, я, осознав — опасность миновала, расслабился.

Вожак выдвинулся вперёд, владыка, что-то прошептав, широко перекрестил волка. Сблизившись, зверь ткнулся, так же как оленёнок, носом Феофану в опущенную руку, развернулся и посеменил к стае. Спустя мгновенье свора исчезла.

Из ступора вывел меня торжественный голос владыки:

— Поблагодарим Господа!..

Я невольно дёрнулся — изменённое состояние исчезло, величественное сияние ауры Феофана пропало, передо мной вновь стоял — сухонький, седой старичок.

Из-за пораненного оленёнка мы задержались ещё на три дня. Жизненное свечение животного белело прямо на глазах. В том месте, где находились рваные борозды от волчьих когтей, в ауре его зияла чёрная брешь. Я попытался, как когда-то поступил с гематомой Хала, направить на неё поток силы, однако энергия, словно резиновый мячик от увечья отскакивала.

Тут я снова проникся мощью Слова и поразился могуществом молитвы. Феофан, видя моё расстроенное лицо, произнёс:

— Делай, что делаешь, не останавливайся, а мы с братией — попросим помощи Господа.

Когда они начали, дрожащий всё это время оленёнок, прижав к голове уши, застыл. Под мерный речитатив старца, рана вдруг перестала отторгать посылаемую энергию, и чёрный её участок потихоньку начал светлеть.

В итоге — мы выходили бедолагу, через пару суток он окончательно встал на ноги, а ещё через день, мотнув на прощанье безрогой головой — неспешно, временами оглядываясь, ушёл.

В ожидании Серафима мы провели семь дней — не дождались. Утром восьмого отправились в Пермь. Я честно сказать, при разговоре о путешествии думал, что речь идёт о народности Пермь — о месте, где живёт этот этнос, поскольку знал — город с таким названием возникнет гораздо позже пятнадцатого века, но вон, как всё вышло. На третий день пути на нас вышел передовой отряд красноармейцев. Дальнейшие события вам известны, итог тоже.

 

Глава 2. Серафим

Получив красноармейскую пулю в грудь, я быстро отошёл, видимо та задела нечто жизненно важное. Однако небытие продолжалось мгновение — чик, и я в давно знакомом, ещё по смерти, произошедшей в далёком детстве, месте.

"Как же я мечтал сюда вернуться…" — Этот луг прочно врезался в память: красотой, спокойствием, величием, умиротворением. Но самое сильное чувство, всегда было одно и то же — глубокое сожаление и обидное разочарование — за частокол меня — не пустили, а чуть позже, вообще выкинули из волшебного мира.

И вот сейчас я, закинув руки за голову, вновь лежу на том пригорке да смотрю в высокую, безоблачную синь загадочного неба. Изумрудная трава, колышимая тихим ветерком, ласково щекочет щёки. Густая, сочная, однородная растительность, без каких-либо примесей, покрывает весь видимый мир. Переросший газон, сливаясь с прозрачными небесами, уходит за горизонт.

Оборачиваюсь — выше по склону частокол с массивными дубовыми воротами.

Сердце бешено застучало и сладко защемило: "Неужели посчастливится попасть за ограду?" — Вход открыт. В детстве мой робкий стук действие не возымел. Вскакиваю, мчусь к манящему проходу в рай.

— Спасибо, владыка, — шепчу на бегу, — Если бы не ты — опять, спасаясь от клубящейся тьмы, носиться мне по серому лабиринту.

До вожделенной цели не больше пяти сотен метров, бегу минут двадцать, а она ничуть не приблизилась. Тяжело дыша, останавливаюсь, падаю в объятия странной травы: "Облом, опять не пускают… видать, не заработал".

Дыхание выравнивается, освобождая место умиротворению — разочарование отступает:

"Почему так тихо? Где ангелы? В прошлый раз именно они дали от ворот поворот". — На просьбы пустить внутрь, правый из них молча махнул крылом, и в реальности моя рука, сжимающая оголённые провода, разжалась.

Выныриваю из воспоминаний, сажусь и оглядываюсь. Изумрудный ковёр, залитый ярким светом, расстилается всюду, лишь с одной стороны пресекается высоким, бесконечным частоколом. Солнца нет, кажется, само небо источает ласковое, волшебное сияние.

— Давай-ка пройдусь, раз к воротам не пускают — схожу вдоль забора, вдруг ещё какой вход обнаружу. Ангелов тоже надо найти — расспросить об учителе. — Хоть я и со скепсисом отнёсся к предположению Феофана, но может бестелесные духи признают в деде своего, чем чёрт не шутит?.. — присказка сия в данной реалии была не уместна, но прозвучала именно она — как и в сером лабиринте, я говорил вслух.

На ходу, вновь задумываюсь: "Из преисподни, а серый лабиринт ассоциировался именно с ней, меня вытащил владыка". — Пребывая в компании монахов, я каждый день с ними молился и видел, как во время служения Феофан преображался. Мне и самому, чувственным образом, передавалась частичка его благоговения.

"Он точно мог, больше некому, — заключаю я. — Только бы теперь, никто б не помешал, не хочу покидать это место. Пусть за забор мне не попасть — да и не надо. Даже по эту сторону частокола, по сравнению с бренным миром, намного, намного лучше, — мысль сия пришла непроизвольно, осознав это, напрягаюсь… — Сейчас что-то будет, всегда так — закон подлости".

Однако ничего не происходит…

"Уф, пронесло…" — промелькнуло в голове и бабац… я вновь в Серафимовой землянке.

* * *

— Ну, что же это такое?.. — разочарованно воскликнув, я тут же — со спины получил чем-то твёрдым по многострадальному затылку — резкая боль, яркая вспышка, потеря сознания.

Спустя некое, вероятно не очень долгое время, я вновь очнулся на той же лежанке.

Башка раскалывается, подташнивает. Руки-ноги связаны. Темно. Немного подёргавшись и уяснив, что путы надёжны, решаю перейти в изменённое состояние: "Надо срочно подлечить голову — пока та не разорвалась на тысячу мелких осколков".

Боль адская. Почерпнув энергию из иконы и направив её на затылок, облегчённо вздыхаю: "Вроде отпускает".

"Куда я попал?" — Землянка всё та же, единственно — протуберанцы силы, исходящие от образов не столь сильны, как раньше.

Немного повалявшись, пару раз крикнул:

— Есть кто живой?.. — В ответ — гробовая тишина. Звуки под землю не проникали в обратную сторону, видимо, тоже.

Лёжа обездвиженный, задумался: "Уж больно часто меня стало переносить из реальности в реальность. Почему?.. С чем связано?.. Предшествующие всему этому сны о моём времени с последними пертурбациями сознания уже не идут ни в какое сравнение. А началась такая чехарда, определённо, с попадания в преисподню… или раньше?.. После схватки с кабаном?.. — Нет, наверное, ещё с детства, после удара током.

Определённо — да, просто в последнее время, я стал чаще умирать… как-то так. А который это уже раз? Если считать детскую смерть, то получается — четвёртый… Феноменально, током меня били, на клыки надевали, топили и, наконец — тупо пуля в сердце и алесс… Дункан Маклауд отдыхает… Ну, вот и появился новый курильщик…" — нервный смешок срывается с губ.

"Может и впрямь, имеет место расстройство психики и сейчас обострение, а может козни одноглазого Одина швыряют меня между мирами. Видимо ответа пока не получить…" — я вздыхаю и пытаюсь как давеча, покинуть тело — вылететь — осмотреться. Ничего не выходит.

"Силёнок маловато…" — придя к данному выводу, приступаю к накачиванию энергии. За этим занятием меня и застал старичок боровичок.

— Что же мне как на разных… пожилых людей-то везёт? — увидев вошедшего я громко воскликнул и моментально осознал: "Это должно быть отец Серафим. Недаром владыка перед смертью, просил передать тому поклон".

Тем временем, игнорируя моё замечание, хозяин землянки с интересом рассматривал своего пленника — то есть меня, а я его. Импозантный дедушка, наверное, в молодости был богатырём, впрочем, и сейчас таким является. Чуть сгорбленная спина и опущенные плечи, по поводу физической мощи вводят в некое заблуждение — это сразу становится ясно по взгляду, он пронзительно сильный, совсем молодой. Аура старика, как и у Феофана, была яркая — яркая, чистая — чистая.

— Что же ты дедушка, гостей как встречаешь?.. Поленом по башке — не очень радушно, — наконец я дерзнул нарушить затянувшуюся паузу.

— Какой ты гость?.. На татя больше похож, — хмуро заметил старик.

— Я вот поклон принёс от отца Феофана, не застали мы тебя, владыка ещё что-то хотел передать, только я уже не услышал, умер поскольку.

На этих словах Серафим растерялся. Из вредности, решаюсь его добить:

— Феофан был владыкой Пермским, тьфу ты, то есть будет, хотя постой, который нынче год?

— Шесть тысяч девятьсот шестьдесят второй от сотворения мира — конец января.

"Опаньки, опять больше месяца пребывал за чертой, а по ощущениям — пару часов, не больше".

— Ну, тогда всё правильно, владыка Феофан будущий епископ Соликамский, викарий Пермской епархии — поклон тебе передал, аж из самого одна тысяча девятьсот восемнадцатого года… от рождества Христова, разумеется.

Старик, где стоял там и сел, хорошо, что на пенёк: "Странно, думал — не поверит, а он, вон как проникся…"

Серафим, пребывая в шоке, беззвучно шевелил губами.

"Наверное, молится", — подумалось мне, но нет, оказалось — подсчёты вёл. Как вычислил, так и выдал:

— Это получается семь тысяч четыреста какой-то там, неужто возможно сие?..

— Выходит что так, Прохор Алексеевич говорил, всё это неким образом связано с астралом, — пояснил я, и старик ещё шире открыл рот. Однако, чуть придя в норму и тряхнув головой, он с подозрением поинтересовался:

— Опиши-ка, дружок, мне твоего Прохора.

— Постой, не тебя ли мы искали, не с тобой ли дед всё это время пытался связаться? А ему всё абонент — не абонент.

Серафим непонимающе вытаращился, и мне пришлось описывать внешность учителя. Когда дошёл до глаз, собеседник, удовлетворённо кивнув, констатировал:

— Знаю такого, зачем я ему понадобился?

— Ты лучше бы меня развязал, что ли, тогда и поговорим.

— Ах, ну да… — задумчиво согласившись, он приступил к узлам. Закончив с путами, старик присел подле очага, сделанного из наваленных друг на дружку камней, развёл огонь и поставил кипятиться воду. Я тем временем, разминал затёкшие руки, да параллельно собирался с мыслями: "Феофан утверждал, что Серафим является святым — человеком не от мира сего, не буду юлить, расскажу всё как есть…"

Прекратив возиться, хозяин землянки сел на чурбак и вопросительно глянул. Молча протянул ему скрамасакс, он его взял, повертел, непонимающе пожал плечами.

— Посмотри на его суть, — пояснил я, — Сам всё поймёшь.

— Нет, не буду, объясни, что с ним не так.

— Это скрамасакс Перуна и он же поглотитель душ. — Услышав это, Серафим быстренько передал оружие обратно и брезгливо вытер руки о видавший виды подрясник.

Я убрал нож в наплечные ножны. Злость на вероломное пленение уже выветрилась, желание из вредности потомить исчезло, и я немедля, почти без утайки, рассказал ему свою историю. Выслушал старик меня достаточно адекватно, не перебивал, лишь временами задумчиво кивал. Между тем вскипела вода, Серафим заварил какие-то травки. Душистый получился чаёк, аромат летнего луга вязко окутал землянку.

— Понимаешь в чём дело, — после недолгих раздумий, произнёс собеседник, — В последнее время странное что-то творится. Вотяки и Пермь озверели в конец, несколько христианских селений предали огню. Говорят, появился у них какой-то сильный шаман, он-то воду и мутит… Интересно, зачем я брату понадобился?..

Непонимающе глянул собеседнику в глаза, он пояснил:

— Прохор, приходится мне наречённым братом, давно дело было… да, в общем, это неважно, важно другое — ты вот сбежал, а с ним неведомо, что приключилось. Может быть, обошлось, а может, и нет. Демон Сирин противник опасный даже для Прохора.

— Тоже скажешь, сбежал, — иронично хмыкнув, попытался описать серый лабиринт и скрежещущего демона. Тот проникся, я же продолжил:

— Ладно, это не важно, важнее, другое — после встречи с Феофаном, перенесло меня в рай, ну, или в преддверие оного — не знаю, вот там ощущения были непередаваемые и они с лихвой окупили чистилище.

Серафим потребовал подробного рассказа, а после него прошептал:

— Великая милость — увидеть сие…

— Пробовал с дедом связаться — не получилось, — вынырнув из воспоминаний, вернулся я к сути. — Правда происходило это, как оказалось, в двадцатом веке, но поскольку дедушка долгожитель, то должен был услышать меня и там. Так что, может с ним и случилась беда.

— Ты говоришь — Прохор хотел меня вызвать? — растерянно пробормотал Серафим. Я кивнул — старик ещё больше озадачился и, отрицательно качнув головой, произнёс:

— Странно, не слышал я, определённо, что-то не ладное у нас происходит…

— Может воду мутит Один?.. — в надежде услышать подтверждение собственных выводов, я задал вопрос.

— Не ведаю, — пожав плечами, собеседник погрузился в задумчивость.

Спустя пару минут размышлений, Серафим, встряхнув головой, неожиданно поинтересовался:

— Молитвы знаешь?

— Знаю некоторые, владыка Феофан научил.

— Тогда давай вместе помолимся, может Господь и приоткроет судьбу твоих спутников — нам грешным.

Старец начал. Я стоял за его спиной и пытался сосредоточиться на словах. Ничего не выходило, мысли — словно те тараканы разбегались в разные стороны. Серафим, почувствовав моё состояние, прервавшись, сказал:

— Опусти сознание в сердце — со всех сторон его рассмотри. Только не складируй там ничего, наоборот, очисти, и ни в коем случае — не фантазируй. Стой умом в груди и внимай молитве.

Я попытался следовать наставлению и постепенно, под монотонный речитатив бешеная скачка дум перешла на шаг — внимание сконцентрировалось. Нет, я не представлял своё сердце, ничего, так сказать, не выдумывал, просто мысленно в нём находился, в общем-то, всё.

Мягко обволакивая тело, проходили минуты, неспешно текли по землянке, внутренняя болтовня прекратилась…

Закрыв глаза, повторяя известные места, я временами крестился. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, много. Серафим читал псалтырь и находился уже на девяностой его песни — "Живый в помощи Вышняго", причём, как и Феофан, произносил он всё по памяти. На середине этого псалма, в мозгу появилась завораживающая картина — я увидел сердце. Оно было кроваво. Отходящие от него сосуды толчками напитывали жизненной силой мой организм. Зрелище впечатлило и поразило.

Поначалу, сердце выглядело натурально. Красная, натруженная мышца, выполняя возложенную на неё функцию, сжималась и разжималась. Наблюдать за сим было довольно-таки любопытно, однако продолжалось это недолго, внезапно, извне пришедшее пламя окутало сердце, и теперь не кровь, а струи огня, пожирая всю мою сущность, разливались по телу. Стало вдруг жарко. Холодный пот покрыл лоб, по ложбинке спины заструился ручей.

Попытка расстегнуть воротник потерпела фиаско — одеревенелые пальцы не слушались. Я поплыл. Ноги сделались ватными. В глазах потемнело. Серафим, почувствовав неладное, развернулся и в последний момент умудрился поймать моё уже полностью расслабленное тело. Всё — темнота…

* * *

Потеряв сознание, я моментально оказался на залитом волшебным светом луге.

"Что-то я зачастил, удивления нет, видимо — шастать между мирами потихоньку входит в привычку", — промелькнула первая мысль и только после неё счастье от возвращения бурным потоком, смывая всё наносное, временное, земное, заполнило разум.

Упав на грудь, я зарылся во влажную зелень. Душистый запах разнотравья, пройдя через нос, нокаутировал мозг. Эйфория — всеобъемлющая. Из волшебного состояния меня вырвал голос, нет, не голос, тихий шёпот. Он доносился от всюду, слов не понять, но сам ритм — музыка этих звуков, была просто божественна. Сев, непонимающим взглядом окинул окрестности — в то, что настоящее место из детской моей смерти и из гибели, произошедшей в восемнадцатом году — уверенность полная.

Но как же оно изменилось. Первое, что бросилось в глаза — это трава. Если раньше передо мной расстилался переросший, однородный газон, то теперь луг поражал разнообразием. Дивные цветы, благоухали неземными ароматами. Я сидел на пригорке, а перед взором ласковый ветерок, показывая переливающиеся узоры, причудливо шевелил зелёный ковёр. Как в детском калейдоскопе, картинки, вытекая одна из другой, представлялись живыми.

Вот гигантская красавица бабочка, распахнула свои удивительные крылья. Теперь табун лошадей, проскакав по утреннему лугу, скрылся за горизонт, и на смену ему пришли, весело играющие в прозрачных водах, дельфины. Всё в формате эйч-ди: "Просто поразительно…"

Музыка шёпота исходила — от неба, земли, от растений. Внезапно накатила паника, хороводом закружились вопросы: "Я же сижу на траве, а она живая… Я поломал её, как быть — встану, поломаю ещё…"

И ответ пришёл. Я разобрал в симфонии шёпота, одно лишь слово: "Лети…" — и тут же взмыл, словно птица. Не так, как когда-то находясь в теле снегиря, а свободно, почти без усилий, точно пребывая в невесомости. Паника уступила место счастью. Смех, звоном колокольчиков, разнёсся над планетой и, пройдя по кругу, ничуть в громкости не потеряв, возвратился.

Я не был ни удивлён, ни поражён, всё воспринималось, как само собой разумеющееся, как естественное состояние свойственное человеку. Незаметно я оказался весьма высоко. Вся планета, как-бы лежала у меня на ладони. Дух захватило, дыхание спёрло, чувство неземного восторга, переливаясь через край, дождиком счастья оросило землю. Я находился уже на орбите: "Так странно?.." — Бескрайний космос наполнялся ярким, ласковым светом, холодная пугающая тьма, хорошо известная по фоткам вселенной, отсутствовала.

Спустившись ниже, и не обнаружив достопамятного частокола, я крайне обрадовался. Его не было. Скользя по пейзажу взглядом, у огромного, золотистого дуба заметил фигуру — человек призывно махнул.

Подлетев ближе и узнав Прохора, в душевном порыве помчался к нему. Учитель, обняв да радостно похлопав по плечам, отстранился. Пристально глянул через глаза прямо в душу — накатило оцепенение, я не мог промолвить ни слова, а старик, словно боясь опоздать, затараторил:

— Слушай, времени мало, я наконец-таки умер, впрочем, ты тоже. Бандиты, выяснив местоположение лесной нашей заимки, ночью закинули пару гранат…

Похоже, тебе не вернуться. Но не печалься, всё Богу под силу — уповай на Него. Нас достал Один — именно он заварил эту кашу. С помощью скрамасакса демон хочет проникнуть сюда, дабы всё тут разрушить. Заруби на носу, нож не должен попасть к нему в руки.

В прошлом меня тоже нет. После того как Сирин столкнул тебя в воду подручный его Алконост меня перенёс в тот момент когда вы с вепрем друг друга убили. Не было ещё пяти сотен лет — миг и я там. То ли произошло это случайно, то ли Сирин специально помог — не знаю. Друзья живы, здоровы, зимуют они на Усьве. Найди их. Брат должен помочь. Уничтожь скрамасакс — не дай погибнуть всему тут.

Воспользовавшись коротенькой паузой, я выпалил:

— Что это за место и как нож уничтожить?

— Уничтожить?.. — последовало секундное замешательство, — Надо освободить заключённые в оружии души. Праведные сущности — узники скрамасакса, откроют вход в рай, а пребывающая в грешниках грязь — разрушит его. Тьма эдем поглотит, и он будет мало чем отличаться от нашего мира. На вопрос о месте, вроде, ответил, — учитель, своим мыслям кивнул, — Передаю тебя в руки отца Серафима, доверься ему, сейчас же прощай.

На последнем слове Прохор, подёрнувшись дымкой, растаял.

Я, прижавшись к дубу спиной, сполз на землю, закрыл глаза, и шёпот травы заполнил сознанье: "Всё хорошо, ты справишься, тебе ещё рано, ступай…" — и голос этот был, голосом деда, похоже, тот достиг своей цели — слился с природой.

— До встречи, — отвечаю ему и… снова землянка.

* * *

Как рассказал Серафим — я валялся в отключке почти трое суток. Позже ко мне пришло понимание, это был его первый урок — наступил очередной этап обучения. Нет, старец о том не говорил, наоборот, всё сваливал на Бога и Его великую милость. Но после науки Прохора Алексеевича, я сам соображал — что к чему.

Вообще, Серафим избегал тем: энергии, мироустройства и так далее, о чём я любил поболтать. Мне казалось, он просто боялся таких вот разговоров, но возможно, сказывалась отшельническая его жизнь, может, нечто другое — не знаю.

Старец был молчалив. Поначалу информацию приходилось вырывать у того чуть не клещами. В первые дни общения я лишь узнал, что он Прохора знает давно, но после неких печальных событий их пути разошлись в противоположные стороны. Учитель остался приверженным Роду, Серафим же — постригся в монахи.

Предположение Феофана, по поводу ангельской природы деда, он, иронично хмыкнув в бороду, категорично отверг. Искать команду струга старец вызвался сам, я был этому рад и через пару дней, понадобившихся мне, дабы очухаться от путешествия в рай, мы двинулись в путь.

На одной из стоянок, после ужина, я рассказал, как с помощью молитвы изгнал из салона автомобиля демона, и как она же помогла оленёнку. Выслушав истории, батюшка сдался:

— Видимо мне от наставничества не отвертеться, лучше конечно, без понимания познать силу Слова, на одной лишь вере, но это, верно, для тебя недоступно. Однако запомни: в разум могут проникнуть лишь знания, которые по сравнению с истинным Словом, кое идёт прямо в душу, ничтожны. Но, да… тут нужно время.

Повисла тишина, старик о чём-то размышляя, наморщился, и спустя минуту сказал:

— Возможно, Прохор был прав, его в твоём случае нет.

Слушай: произнесённое слово, это сотрясение воздуха, его колебания. Сила как созидания, так разрушения, суть есть одно. Вызванные речью колыхания воздуха способны энергию усилить или вообще изменить — светлую очернить, тёмную обелить. Вибрация мысли имеет ту же природу и слова, сказанные про себя, действуют также.

Про тьму говорить не буду, думаю, тебе это не надо, по крайней мере, пока…

В отблесках пламени, взгляд Серафима пронзал. Стало не по себе, и я поспешил его успокоить:

— О зле — не помышляю.

— Не зарекайся, — собеседник, буркнув, продолжил, — Существует три вида слов.

Первый — житейские. Наиболее яркое влияние их на силу можно зреть в заговорах, приворотах, проклятиях, благословлениях. Речь при перечисленном, ничего извне не принося, воздействует лишь на внутреннюю энергию человека, будь то влияние на силу, с целью направить её поток к больному органу, будь то действие на неё же с помыслом наслать проклятье — без разницы. Важны при этом не столько слова, сколько — тембр, выговор и посыл говорящего. Желание и настрой тут основное.

Второй вид — тьма, повторюсь, не буду о нём говорить.

Третий — молитва. Она воздействует как на внутреннюю энергию человека, так и приносит её извне. Влияние этих слов возможно только с согласия. Если в заговорах и приворотах, при определённых условиях, присутствия объекта манипуляций не требуется, достаточно иметь вещь ему принадлежащую, то молитва, не принимаемая душой, остаётся мёртвой — не действует. Славословия сии, прошли испытания временем и тысячи поколений познали их силу.

Запомни: дабы достичь успеха в любой из перечисленных мной категорий — необходимо перевести желание в жажду…

Однако всё это в сравнении с истинным Словом лишь тлен, даже молитва. Логос имя Ему. Творец Им создал весь видимый и невидимый мир. Оно, тому полторы тысячи лет, воплотясь в человеке, показало нам путь. Это Слово перенесло твоё сознание в рай, именно Им, Прохор раскрыл планы Одина. Оно везде и влияет на всё — на душу, на тело, на внешний и внутренний мир. Оно и есть всё…

Серафим замолчал, а я, подняв руки, обречённо вздохнул:

— Довольно, для меня пока предостаточно, давай продолжим попозже, пищи для размышлений — порядочно, буду осмысливать.

 

Глава 3. Нападение

Наше путешествие продолжалось пять дней, шли мы на лыжах. Хорошо, что нашлись запасные, а то даже не знаю, как бы справился со снежным покровом — палки временами проваливались в рыхлую целину весьма глубоко. А вот по замёрзшему руслу реки присутствовал наст, причём, достаточно твёрдый, я попробовал идти коньком и, невзирая на допотопные лыжи, получилось неплохо, как говориться — мастерство не пропьёшь, хоть попытки бывали. На такой мой фортель Серафим восхищённо прицокнув, покачал головой да безнадёжно отстал. Я моментально вспотел, а когда его ждал — подзамёрз и решил — выпендриваться больше не стоит.

Спустя двое суток мы достигли места нападения Сирина, поскольку, тогда я любовался природой и хорошо запомнил прибрежные скалы, то в этом уверен был абсолютно. Далековато меня отнесло — правда, в данных условиях скорость лыжного хода составляла не больше трёх километров в час, но всё же. Затем мы довольно долго шли по Чусовой и, наконец-то добравшись до устья Усьвы, повернули на север.

Так в полдень пятого дня на противоположном берегу застывшей реки я увидел человеческий силуэт и сразу узнал в нём Анику. Пацан вероятно охотился.

Заметив его, я громко крикнул:

— Аника, ты ли это?

Тот встал как вкопанный, а признав, припустил сломя голову. Уже почти добежав он, запутавшись в лыжах, их потерял, махнул на это рукой, преодолел пяток оставшихся метров и чуть меня не повалив, радостно прыгнул на шею, крепко обнял, да захлюпал:

— Пппрррохора Алллексеевича демон унёс…

Сурово насупившись, как бывало дед, я рявкнул:

— Что за сопли, ты воин или деревенская баба?..

Подросток опешил, слёзы течь перестали. Он отёр рукавом нос и, глянув исподлобья, мрачно констатировал:

— Мы думали и ты утонул. — Строгий тон сделал дело — растерянный ребёнок вновь преобразился в молодого, готового ко многому, воина.

— Так держать! — взбодрил я его, и тут же, закрепляя поменявшийся настрой, представил спутника, — Это отец Серафим, Прохора Алексеевича брат, царство ему небесное. Перекрестился.

Мальчишка, последовав моему примеру, с недоумением глянул в глаза — пришлось пояснить:

— Я ведь тоже вроде как умер… там… за чертой, мы и встретились. Радоваться надо — не плакать, учитель достиг своей цели — соединился с природой, у него всё хорошо.

Приободрённый Аника пожал руку старцу. Серафим на мгновение застыл, а после выдал:

— Ты станешь великим воином и одолеешь этого демона…

Дальше шагали втроём, однако продолжалось это недолго, спустя пару часов к нам присоединился Беляш. Я заметил его, когда до зверя оставались считанные метры, по всей вероятности, тот давно нас обнаружил и, узнав, почти так же, как недавно пацан, рванул что есть мочи, а настигнув, радостно повалил в сугроб, ну и всего, конечно же, облизал.

Серафим чуть раньше увидел бегущего волка, сперва остолбенел, затем, приготовившись принять бой, подобрался, мне показалось такое поведение странным, я повернулся и заметил несущегося Беляша. Когда мы радостно барахтались в снегу, вовремя вмешался Аника и старцу всё объяснил. После того как зверь обвалял меня в мягком сугробе, он подошёл к Серафиму, обнюхал того, дал почесать себя за ушами, и благосклонно махнув хвостом, признал за своего.

Весь оставшийся путь до зимовки друзей, Беляш, временами заглядывая в глаза, будто боясь потерять, следовал в полуметре от мелькающих лыж. Волчара за время нашей разлуки, превратившись в грозного хозяина леса, заматерел.

Наконец мы дошли, перед взглядом расстилался длинный затон, куда Атанас до льда ввёл наш струг. Две яранги, занесённые снегом, находились шагах в тридцати от заснувшего в замёрзших водах судна. Над одной из них, уносимый вдаль порывами ветра, струился дымок. С палубы раздался гонг, мы от неожиданности встрепенулись. Кто колотил чем-то железным, по чему-то железному за надстройкой было не видно.

Тут из яранги с копьями наперевес выскочили братья башкиры. Те с воинственной решимостью направились к нам, однако с узнаванием гостя, то есть меня, боевой пыл их улетучился махом. Они развернулись и, что-то отчаянно крича на своём языке, резво рванули в подлесок.

— Да уж… тёмные люди, — выдохнул Серафим, — Сразу видно язычники — приняли тебя за духа, хотя, после нападения демона сие не мудрено.

Тем временем мы подошли ближе и на палубе корабля приметили занятное зрелище — визуально другое, однако весьма схожее по содержанию с предыдущим. Атанас, нахлобучив на голову малый котелок, в который до этого, вероятно, стучал, стоя на коленях истово крестился. Грек, очевидно, готовился быть разорванным жутким духом, вернувшимся из преисподни за его грешной душой.

— О… как тут всё запущенно… надо проводить миссионерскую работу, — вновь прошептал батюшка и твёрдой походкой направился к богомольцу.

Аника быстро заскользил на лыжах к, барахтавшимся по пояс в снегу, беглецам. Догнал, пару минут они покричали — слов я не разобрал, и вскоре привёл их обратно. Таймас поклонившись, осторожно до меня дотронулся, заулыбался, кивнул своим и вот я уже в объятиях братьев: "Славные ребята — немного тёмные правда, но отец Серафим, думаю, их быстренько просветит".

С нашим появлением в лагере образовалась радостная суета. Башкиры, друг над другом подтрунивая, разделывали кабанчика. Атанас взбодрённый краткой беседой с батюшкой, занимался костром. Мы со старцем внимали рассказу. Из Аникиного сбивчивого повествования, сложилась картинка, которая после нескольких уточняющих вопросов, трансформировалась в более — менее последовательную историю произошедшую с друзьями во время моего невольного отсутствия.

Итак: при нападении — демонов опять было два. Один сбил меня в воду, другой завис возле мачты, как живописно описал мальчишка — клубясь жуткой тьмой и ужасающе рыкая. Все моментально остолбенели, даже волк.

Первый из этих чертей, понёсся за моей, временами выныривающей из водоворотов, тушкой. Дед, услышав крик, выскочил из каюты и сразу был схвачен другим. Яркая вспышка, оцепенение спало, демоны исчезли, Прохор Алексеевич пропал вместе с ними.

Друзья безуспешно поискали меня, затем, последовал небольшой переход и подготовка к зимовке, по весне решили возвращаться обратно. Пару раз к лагерю наведывались местные, башкиры сказали — из Вотяков. Не вступая в контакт, они неизменно удирали.

Жители, находящегося в пятнадцати вёрстах севернее поселения Перми, встретило друзей настороженно — обитатели его дали понять, что чужакам здесь не рады, хотя братья башкиры там раньше неоднократно бывали, и прежде было иначе.

* * *

За шкурами яранги натужно завывал лютый ветер, комья снега, сорванные с соседних деревьев, бились о стены. Природа неистовствовала. Мы же сытые и довольные сидели в тепле. Только Ульмас — средний из братьев, нёс вахту на палубе, превратившегося в сугроб, струга.

— Брр… — представив каково ему там, я передёрнулся.

Пребывали мы в неге тепла и насыщения. Разговор постепенно затух, Таймас с Тукаем направились спать в свою ярангу — им сегодня дежурить. Как только те вышли неугомонный пацан в очередной раз потребовал:

— Роман, ну, расскажи уже — как там?

— Где? — хоть я знал, о чём тот спросил, но сделал вид, что не понял — собираясь с мыслями, тянул время. Мальчишка, как только узнал о последней моей встречи с учителем, так, съедаемый любопытством, не находил себе места. Хотелось рассказать всё в спокойной обстановке и я, на его просьбы непреклонно отмахивался — давай позже, а?..

— Ну, это… — Аника, замялся, — В раю, конечно же, ты говорил — дед попал прямо туда.

— Да, мне кажется, что это именно так… а там… там — хорошо… — сожаление о покинутом месте, чуть испортило настрой, но как только я начал описывать попадание за грань, воспоминания ввели меня в некое подобие эйфории и рассказ получился достаточно красочным. Я как бы снова пережил всё тогда произошедшее.

— …трава, голосом деда прошептала: "Всё будет хорошо…"

Повествование подошло к концу, наступила тишина, впечатлённые слушатели уставились на вырывающееся из потрескивающего очага пламя. На улице ветер, стаей голодных волков, завывал. Беляш, во сне подёргивая ушами, лежал возле моих ног.

Первым из задумчивости вынырнул я:

— Отец Серафим, а почему в последнее посещение эдема, он разительно отличался от виденного прежде?

— В раю обителей много… — задумчиво ответил старец, — Всё зависит от твоего внутреннего человека — насколько он может воспринять действительность. Чем выше духовно поднимешься в жизни, тем больше увидишь и почувствуешь там. По грехам тоже самое. Всё индивидуально, впрочем — мысль сия, является сугубо моей и может быть ложной. Я сам, много о том размышлял и пришёл к такому вот выводу.

— Так ты говоришь, если ещё хоть немного приблизиться к истине, то мир за чертой преобразится вновь?..

— Не так… что есть истина? — прах. К Богу приближаться надобно, лишь к Нему. Только Он знает истину, только Он может её открыть.

— Что для этого нужно?

— Заповеди знаешь?.. Соблюдай их в сердце своём.

Я вопросительно на него глянул, хотелось услышать более расширенный ответ. Старик меня понял, и немного помолчав, пояснил:

— Живи по совести, не позволяй мыслям и поступкам её очернять. К примеру, ежели кого-то надобно защитить — положи за то свой живот. Ежели придётся, — Серафим выделил интонацией последнее слово и я понял, что лучше это не делать, — Убить — убей, но опять же, в согласии с совестью, тогда чёрного следа не останется, наоборот — душа станет легче.

Мы лишь орудие… — я, было открыл уже рот, однако старик предвосхитил мой вопрос, — Нет, не слепое — имеем в поступках мы выбор, свободная воля роднит нас с Творцом. Всё, безусловно, написано, и в то же время не предопределено. Бог, пребывая всегда и везде, ведает, как закончатся те или иные события, но человек, не зная о своих дальнейших шагах, непрестанно делает выбор. Запомни — самое главное для бессмертной души, не действия тела, впрочем, это тоже достаточно важно, но мысли и чувства, по ним мы получаем награду.

Яркий пример: двоих казнят в плену вороги, один умирает с мыслью о том, что он защитил селение, и сродники его остались в живых, другой малодушничает и сожалеет, что вообще попал в войско, думает — лучше б сбежал да отсиделся в лесу. Погибли оба. Действия одинаковы, помыслы разные — награда противоположна. Свобода выбора, прежде всего, заключается в согласии или в несогласии с совестью.

Поскольку, несколько ключевых моментов остались непонятны, то я перебил собеседника:

— Чего-то заумно. Может, растолкуешь как-то попроще?

— Хорошо, попробую на пальцах. Вот ты вступился за слабого, не задумываясь о собственной жизни, поверг врага, в десятки раз сильнейшего чем сам — будь уверен — тебе помог Бог. Не благодари счастливый случай, не превозноси собственные умения и смекалку. Воздай хвалу за помощь Создателю и душа станет легче, в противном случае — гордыня её очернит.

Что касается внутренней жизни, всё нарастает как снежный ком, причём, с горки катиться ему значительно проще, чем карабкаться ввысь, подъём труднее всегда.

Будь начеку, не расслабляйся. Вот одолел ты противника, взял много трофеев. Не радуйся, не позволяй сребролюбию вновь очернить чуть обелённую душу, алчность пошатнёт твой внутренний ком и сорвёт его в пропасть. Поблагодари Творца и за это, пусти полученное богатство во благо. Не пытайся договориться с совестью — это будет обман, нет, не себя — Бога.

— Трезвись непрестанно… — я вновь непонимающе глянул, — Бодрствуй над собой, храни душу от всякого грешного помысла, чувства, желания, держи мысли в узде…

— Сложно это…

— Лишь поначалу. Обучение у Прохора тоже казалось тебе не простым, теперь же, фокус со свечкой — представляется детской забавой — ведь так?..

— Безусловно. Выглядящее невозможным, становится трудным, перетекает в обыденное и делается элементарным, — задумчиво подвёл итог я.

— С скрамасаксом, что будем делать? — отогнав высокую философию, я возвратился к насущному.

— Надо искать нож близнец — он ключ ко всему. Наши горы связаны с этим со всем, но торопить события мы не будем, поплывём по течению — Господь всё устроит.

Я попытался ещё задать пару вопросов, но Серафим отмахнувшись от меня как от назойливой мухи, демонстративно зевнул да улёгся, нам с парнями не осталось ничего другого как последовать примеру вредного старика.

* * *

Средь ночи — вскочил я в холодном поту. Страшный сон: Улыбышевское кладбище. Свежая могила, заплаканные лица родных. Временный крест, на нём дата смерти 4.01.2016. Моя довольная физиономия, со старой фотографии, улыбаясь, ободряюще подмигнула и я проснулся. Просто жуть…

* * *

До рассвета ещё долго, а спать не хотелось, от слова совсем. Поворочавшись с полчаса, понял — уснуть не удастся. Спутники сладко посапывали. Покинуть ярангу, их не разбудив, было проблематично, и я решил выйти из тела — полетать по окрестностям. Опять не понял, как сие произошло, но получилось.

Оказавшись снаружи, практически ничего не увидел: метель бушевала вовсю. Прикольные ощущения — ветер пронзал, тяжёлые комья лежалого снега, поднятые мощными порывами проходя сквозь полупрозрачное тело, уносились прочь. Видимость упала до считанных метров.

Когда уже собрался вернуться и вновь попытаться заснуть, смешав все мои планы, накатила тревога.

Попытавшись разобраться в предчувствии, вспомнил о дозоре — наших башкирских братьях: "Каково им? Не занесло ли их снегом? Гляну, заодно и проверю, как поставлена караульная служба, не расслабились ли? Не дрыхнут ли, подставляя под удар спящий лагерь?"

Подлетел к стругу, борта корабля достаточно высоки и место дозорного находилось именно там. На палубе никого: "Точно — спят, ротозеи". Заглянул в каюту, в трюм — пусто. Здорово меня выручило изменённое состояние, вне телесной оболочки, встроенный тепловизор продолжал работать без нареканий.

"Ну, где же их носит?" — я озадачился и, поднявшись повыше, всмотрелся в сильно разбавленную летящими комьями белого снега окрестную мглу.

"Наверняка, спят паршивцы в яранге", — всё-таки хорошо, что отец их Аяз, практически силком, вручил нам две штуки, этих с виду громоздких и хлипких жилища. Мы, как дураки, их брать не собирались, отказывались — не хотелось возиться с дополнительным грузом. На деле оказалось, что это крайне надёжное, да и вполне себе тёплое изобретение местных народностей, не раз выручавшее товарищей во время моего невольного отсутствия.

Яранга башкиров — оказалась пуста. Следов, при такой метели, не разглядеть: "Делать нечего, надо будить команду. Определённо, что-то случилось — нутром чую. Не успел я здесь появиться, как началось…" — так размышляя, направился к соседнему жилищу и тут, краем глаза, периферией зрения, приметил слабый, на грани восприятия, огонёк чьей-то ауры.

— Оба-на, да у нас гости, — озадаченно крякнув, устремился к товарищам.

"Надо коннектится с телом — встречать ночных визитёров, их прибыло множество, а угощения нет". — Облепленные снегом фигуры, пока далеко, при такой погоде, да при осторожности нападающих в стремлении застать спящий лагерь врасплох, у нас есть минут десять — должно хватить, хоть и не как следует, но подготовиться к встрече.

Волк с Серафимом, что-то почувствовав, уже не спали. А вот Атанас с мальчишкой сладко похрапывали и подсвеченные еле горящим очагом, вызвали чувство зависти. Резко захотелось, отрешившись от реальности, завалиться на боковую, ан нет — опять придётся воевать.

Коннект — слияние вышедшей души с телом, прошёл успешно, правда снова, как и при покидании материальной оболочки, я не совсем понял технологию, но главное, что получилось.

Поднявшись, я наткнулся на вопросительный взгляд старика и вкратце рассказал ему о нападении:

— Дозор, не обнаружен — их нет нигде, исчезли. Зато на подходе к зимовке с пару десятков аборигенов, на корабль надо двигать — подарки готовить, гостей угощать.

Проснувшийся мальчишка, сонно пролепетал:

— Я с тобой, — косматый капитан молчком к нам присоединился. Все спали одетые и через пару минут остатки ватаги, в полном облачении, с оружием, уже находились на заваленном снегом струге. Нырнув в трюм, я вытащил на палубу ящик самопальных гранат: "Ну, вот и пришло время в боевых условиях опробовать мои адские машины…"

Пока суть да дело, метель чуть улеглась — видимость слегка возросла. Забежав в каюту, зашторив смотровое окно, я зажёг масляную лампу. Вытащил её на ступени, подвинул ближе ящик с гранатами. Мальчишка и старец, натянув луки, укрылись за невысокой корабельной надстройкой. Мы с Атанасом, оставшись на лестнице, приготовились к бомбометанию.

Ворогов, как я насчитал, оказалось тринадцать, в теории со всеми управимся, однако как будет на практике — сие неизвестно. К жилищу башкир, никто из нападавших не подошёл: "Предательство?.. Не… — я потряс головой, — Возможно братьев уже порешили и супостаты знают, что яранга пуста".

Меховые комбинезоны окружили место нашего недавнего ночлега, ощетинились не очень длинными копьями и, почти синхронно ударили. Каркас затрещал, яранга сложилась. Воины, со всех сторон, остервенело стали тыкать оружием по спрятанным за обрушившимися стенами неровностям.

"Кучно стоят, — подумалось мне, — До места побоища метров тридцать — доброшу легко".

Зажигаю фитиль, лампу передаю Атанасу, выскакиваю на палубу да зашвыриваю трещащий огонёк запального шнура в ночную мглу — летит зачётно. Забрав у капитана адскую машину, отправляю её вслед. Краем глаза замечаю мелькающие стрелы — Серафим с Аникеем приступили к работе. Злодеи, почуяв неладное, двинули к нам, стоящие спиной при развороте замешкали, им явно мешали охотничьи лыжи, и тут грянул взрыв, стробоскопная вспышка, за ним сразу второй, вновь стробоскоп — полный сюр.

"Вот и всё, конец дискотеке…" — двое более-менее уцелевших, попытались сбежать.

Промелькнула быстрая белая тень, один из везунчиков рухнул, немного помутузя того, волк метнулся к другому, от Беляша не уйти, это факт — и последнего выжившего также постигла участь товарища.

Как всегда — мы победили, даже не интересно, результат наших стычек становится весьма предсказуем. Я так вообще, знал всё наперёд — предвидение вновь меня посетило, и даже был в курсе, что улизнуть попытались двое из братьев Таймас и Тукай. Средний — Ульмас при взрыве не выжил.

Младшего при попытке к побегу Беляш загрыз намертво, а вот старший ещё шевелится и даже пытается встать. Зря старается, я уже рядом и бью хуком в челюсть: "Ну, теперь точно всё: двенадцать трупов да один в глубоком нокауте…"

"Как странно… — подумалось мне, — Пурга и бой закончились одновременно". В случайность в данном эпизоде особо не верилось, да и вообще, в последнее время такое понятие как случай для меня утратило свою актуальность. Всё чаще и чаще я стал замечать, как с виду незначительные события неизменно приводят к судьбоносным поступкам и, оглядываясь назад, в голове выстраивается чёткая цепочка действий, вытекающих одно из другого — убери звено и вся конструкция рухнет: "По всему выходит, что жизнь из них и состоит. Да уж… случаев множество, а случайности нет". Наступивший штиль и моментально ставшее ясным звёздное небо подтвердили мои внезапно пришедшие выводы.

Прохаживаясь меж трупами, да разглядывая место побоища, я размышлял:

"Если в самом начале изучения дедовой науки, у меня вышло с рассеиванием облаков, то почему у Одина не хватило бы сил устроить столь жуткую метель? Тем более существо это некоторыми народностями причислено к рангу богов, соответственно при наличии последователей, у него имеется свой личный эгрегор, а это, как я уже понял, очень сильная штука. Да и ранее, свои возможности одноглазый продемонстрировал в полной красе. Стоп, — остановив поток мыслей, задумываюсь на отвлечённую тему, — Не на помощи ли таких вот эгрегоров, основаны успехи тоталитарных сект? Вполне может быть…"

Гранаты — это круто, не гуманно, но действенно. Эффект превзошёл, самые смелые мои ожидания, наверное всё дело в том, что вторая из бомб бабахнула где-то над землёй в полутора метрах да и попала удачно — в самую гущу.

Серафим следовал рядом и также рассматривал последствия взрывов. Налюбовавшись картиной, старик пристально посмотрел на меня, тяжело вздохнул и, отрицательно качнув подбородком, выдал:

— Нельзя так…

Я возразил:

— Льзя, война есть война, либо ты, либо тебя.

— Это понятно, но… — сокрушённо мотнув головой, оппонент мой осёкся. Однако через пару минут, видимо, сделав какие-то выводы, уже бодреньким, командирским голосом, он стал раздавать указания.

"Ну и славненько. Старец всё же решился взять на себя руководство отрядом. Здорово…" — утешился я, не то что бы сам боялся стать лидером, и хотел переложить ответственность на кого-то другого. Нет, так будет правильней, да и приказывать Серафиму я вряд ли смогу, демократия же — тут неуместна.

— Руби лёд, этих, — новоиспечённый вожак указал на истерзанные трупы, — Утопим, земля промёрзла насквозь — не прогреть. Ну, ничего — рыбку покормим.

Атанас, Аника разгребите ярангу, гляньте, возможно ли её починить, как приберётесь помогите Роману. А я пойду, пообщаюсь с "Иудой", — поставил он точку, и с лёгкостью подняв за шкирку, находящегося в прострации Таймаса, поволок его в непострадавшее от набега жилище.

При ставшем уже обыденном, сборе трофеев, я натолкнулся на очень — очень интересный предмет: нож — точную копию моего скрамасакса. Бывший обладатель его, вместо шлема носил умело выделанную голову медведя с глазами, сделанными вроде как из изумруда, хотя могу заблуждаться — камень был огранён крайне грубо, к тому же размер великоват — чуть не с перепелиное яйцо, да и мишкины клыки впечатлили.

"Наверно, местный шаман, — придя к такому выводу, я выковырял оба звериных ока, — Чем чёрт не шутит, может и впрямь изумруды".

Только тогда, когда закончил с шаманом, ко мне пришло понимание сути находки: "Это Гром!.." — но поскольку уж как-то всё просто да неожиданно — то сомнения меня не оставили.

Дабы подтвердить предположение, я сосредоточился на клинке — попробовал заглянуть ему в сущность. Это оказался именно он. В промелькнувшей истории, в самом её начале, я почувствовал Молнию, а после, также как и при знакомстве с скрамасаксом, испытал неземную тоску нового ножа по пропавшей сестре.

Руки задрожали, дыхание спёрло. Я не мог промолвить ни звука, лишь открывал и закрывал рот да таращась на оружие потихоньку осознавал: "Конец путешествия близко. А ведь Серафим, сказав накануне, что скоро всё само собой разрешится, вновь оказался прав".

 

Глава 4. Отчитка

Тут-то меня из ступора и вырвал жуткий, душераздирающий крик. Доносился он из яранги, куда батюшка отволок нашего башкира. Вся команда припустила на выручку, голос, конечно, принадлежал не Серафиму, но и не Таймасу — хрен знает, может ли такой тембр, вообще, быть у человека. У Сирина, во время нашей первой встречи, когда тот тащил меня над лесом, и я полоснул его ножом, вопль был схожим.

Поскольку я находился всех дальше, то, соответственно, прибежал самым последним. Вломившись под крышу, обнаружил следующую картину: в неровном свете очага, мальчишка и грек изо всех сил пытались удержать извивающегося башкира, а старец старался прижать к его лбу нательный свой крест. Из-под распятия вырывались протуберанцы тёмной энергии, такой вид силы я увидел впервые. Товарищи с трудом удерживали Таймаса, я поспешил им помочь да навалился на кучу малу всей своей массой. Сквозь нагромождение конечностей, дотянулся до шеи предателя, придавил его кадык и наконец, тот ослаб, закатил глаза, изо рта потекла густая, белая пена.

— Всё, отпустите его, он сейчас не опасен, — разрезая громкое дыхание друзей да бешеный стук сердца, до сознания донёсся властный, чеканный голос Серафима. Мы с Атанасом дружно ослабили хватку, увидели что рецидив это не вызвало, отпустили болящего да поднялись, а вот пацан, похоже, что приказ даже не слышал, поскольку, так и продолжал сжимать в объятиях замершее, окостеневшее тело. Вроде бы, человек потерявший сознание должен быть полностью расслабленным, тут же наблюдалось невероятное напряжение всех мышц.

Спустя секундное замешательство, силком еле-еле оторвали Анику от затихшего Таймаса. Я развернул пацана лицом к себе и, встряхнув за плечи, вгляделся в глаза — те оказались абсолютно стеклянными. Пару раз хлестнул его по щекам — реакции ноль…. Только после того, как старец приложил мальчишке ко лбу крест, Аника резко пришёл в себя, взгляд его стал осмысленным и он попытался меня ударить.

Перехват летящего кулака, поворот зажатой кисти и горе боксёр стоит в неудобной позе: на носочках, с неестественно вывернутой рукой.

Повисшую тишину, нарушаемую лишь потрескиванием дров, прервал сдавленный хрип:

— Ааа… больно же, отпусти, я в норме…

— Точно?.. — переспросив, я покосился на экзорциста.

Старик кивнул, мальчишка в такт просипел:

— Точно, точно…

Пожав плечами, я ослабил захват. Потеряв равновесие, пацан хотел нырнуть лицом в пол, однако совершить сей подвиг ему не удалось. В последний момент я поймал мальца за шкирку, да встряхнув, поставил на ноги.

Аника непонимающе затравленно покрутил головой и, встретившись взглядом с Серафимом, выдохнул:

— Что это было?..

Вопрос заинтересовал всех присутствующих, мы с Атанасом, демонстративно изогнув брови, уставились на старика. Тот же посыл проигнорировал, указал пальцем в затихшего башкира да скомандовал:

— Тащите этого на свежий воздух, пока не очухался надобно привязать его к дереву. Не расслабляйтесь — самое интересное ещё впереди…

Пока пришедший в себя Аника, под чутким руководством капитана, прибирался в лагере, батюшка помог мне с трупами. Когда тело последнего из ворогов скрылось в чёрной толще воды, старик, тяжело вздохнув, заметил:

— Даже и сделать для них больше нечего — язычники, ни отпеть, ни предать земле.

При ясно-морозном небе, восток несмело окрасился. Яранга разобрана, трупы утоплены. Всё ещё находящееся без сознания окостеневшее тело предателя, надёжно привязанное к кривой сосне, вытаращилось стеклянными, выпученными глазами на робкий, северный восход. Выражение его лица, я сначала, вообще, принял за маску смерти, но приглядевшись, понял: "Нет — не умер, грудь, хоть и еле-еле, а вздымается".

— Ну, что же… — вздохнул Серафим, — Утро уже, надо дело доделать, пойдём — помолимся. — Сказав это, старец направился в ярангу и спустя минуту вышел оттуда уже в священническом одеянии.

Встав возле батюшки и искоса поглядывая на пленника, мы стали внимать.

Серафим начал:

— Облецитеся во вся оружия Божия… — я, поняв, что стал участником ритуала по изгнанию беса, внутренне подобрался.

— Станите, убо препоясани чресла ваша истиною и оболкшеся в броня правды… — казалось, что сама природа, затихла, вслушиваясь в речитатив старика.

— Над всеми же восприимше щит веры, в нем же возможете вся стрелы лукавого разженныя угасити… и меч духовный, иже есть глагол Божий… — монотонно лились его слова.

Тут мне вспомнилась молитва Серафима, посредством которой меня перенесло в райские чертоги, и я попытался достичь познанного тогда состояния, но через какое-то время, сокрушённо осознал: "Ничего не выйдет — наверное, случай не тот…"

Вынырнув из дум, я вновь обратился в слух.

— Заклинаю тя, злоначальника хульнаго, — суровость голоса возросла, Таймас в бессильной злобе зарычал.

Я, невольно вздрогнув, посмотрел на друзей: мальчишка, видимо, под влиянием произошедшего с ним не так давно, стоял весь скукожившись и с силой жмурил глаза, Атанас истово крестился. Вначале, молитвословия струились маленьким ручейком, но постепенно он креп и вот, это уже мощный горный поток, смывающий всё на своём пути.

— Изыди и разлучися от сего раба Божия…

Рык, постепенно переходя в жуткий вой, усилился. Остекленевшие, выпученные глаза башкира налились кровью, завращались с бешеной скоростью. На висках, шее и обнажённых участках рук, вены, запульсировав, вспучились. Густая пена, чуть приглушив громкость звука, вновь потекла из открытого в безумном крике рта.

Зрелище было весьма жуткое, но в отличии от зажмурившихся товарищей я не мог оторвать от бесноватого взгляд.

И тут, словно кто-то липкий мазнул меня по щеке. Волосы встали дыбом, я выхватил из ножен катану и, приняв боевую стойку да нырнув в изменённое состояние, просто охренел. В воздухе, вокруг нас, витало нечто бесформенное, будто плотное марево знойного дня. Оно — это нечто, стремительно темнея прямо на глазах, вытягивало чёрный туман из тела Таймаса, а из меня и моих спутников струились тоненькие ручейки энергии в сторону рычащего башкира и, по всей видимости, занимали освободившееся там место.

Бесформенное и бесцветное нечто, постепенно сгущалось, и в какой-то момент, тьма, вновь коснулась меня. В этот раз мрак был насыщенней: комок тошноты, мурашки по телу, интуитивный уход от соприкосновения, удар мечом. Искры энергии, выходя из катаны весёлыми огоньками, пробежали по черноте. Нечто, моментально очистившись, обрело первоначальную бесцветность. Марево вновь коснулось кожи, на сей раз ощущения оказались приятные — просто волна тепла…

— Изыди… — грозно прозвучал голос.

Старец извивающемуся в конвульсиях башкиру припечатал крестом лоб.

— Изыди… Изыди… Изыди… — Таймас как-то жалобно взвизгнул, и его полностью расслабленное тело повисло на тугих верёвках.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Отчитка — чинопоследование православного экзорцизма, подошла к концу, я, облегчённо вздохнув, тут же плюхнулся прямо в сугроб, друзья последовали моему примеру. Сил не осталось, выжит словно лимон, товарищи видимо тоже: "И не делал ведь ничего, просто стоял да слушал, а ощущение — словно сутки разгружал вагоны".

Серафим окинул нашу уставшую троицу задумчивым взглядом, тяжело вздохнул и, медленно подойдя к пленнику, разрезал путы. Тело, потеряв опору, скользнуло на снег, скукожившись в позе эмбриона — застыло, пару раз нервно дёрнулось и вновь затихло — уже окончательно.

Старик прислонился спиной к дереву, отёр выступившие на лбу капли пота и сполз по стволу на землю.

Утро уже полностью вошло в права: весело играло розовыми лучами холодное, низкое, зимнее солнце, и мне показалось, что после отчитки суровая северная природа, как-бы обмерла да утихла в своей извечной монументальности. Ни ветерка, ни звука, лишь наши тела чернели в снегу, весь же остальной пейзаж пребывал под белым покровом. Позёмка прикрыла собой всё и лучики света, отражаясь от граней снежных крупиц, свозь сощуренные веки больно резали глаз.

— Ну и что это было?.. — первым нарушил молчание Аника.

— Всё позже, — устало отрезал Серафим, указал на затихшего Таймаса и добавил, — Тащите этого в ярангу, а то замёрзнет. Да и нам туда же, подкрепиться не помешает, силы потрачены преизрядные.

Позавтракали, если это можно так назвать, вчерашним кабанчиком, умяли всё, а оставалось его почти две трети. Лишь батюшка хрустел холодной кашей — я ни разу не видел, чтобы тот ел убоину. Кое-как насытились, если говорить обо мне, то я бы ещё схомякал столько же.

Вода в котелке вскипела, Серафим высыпал туда, из своих запасов порядочную порцию душистой смеси и внутренности жилища окутал непередаваемый аромат летнего луга. В тот момент, когда меня выхлестнуло, я попал за черту, и повстречал там учителя, в землянке старца пахло именно так.

Воспоминания накрыли бурным потоком, стало — нестерпимо жарко. Серафим это заметив, резко ударил ладонью мне меж лопаток, я от неожиданности вздрогнул — огонь отступил, и вздох разочарования сорвался с губ:

— Зачем?..

На это старик непреклонно заметил:

— Не время сейчас, опять несколько суток будешь валяться без памяти.

Осознав, что старик вновь прав — время не то, сокрушённо покачал головой. Но через миг, имея в виду странный жар, предшествующий переносу за грани реальности я растерянно пробормотал:

— Почему он пришёл?..

— Тогда пахло также, разум запомнил все нюансы того путешествия и впредь, при определённой атмосфере, будет стремиться обратно. Обоняние одно из сильнейших человеческих чувств, память о запахах сохраняется на всю жизнь и пробуждает полную гамму эмоций, испытанную в момент их ощущения. — Пояснил старик и тут же предупредил очередной мой вопрос, — Но просто аромата, для этого не достаточно, он вообще не нужен. Необходима жажда и слово, оно, делая возможным путешествие, меняет да направляет энергию сущности. Сегодня слово звучало, ты его слышал и слово это чрезвычайно сильное. Произносится оно лишь в крайних случаях, таких как сегодняшний, в более простых, отчитку производить не стоит — опасно…

— Почему огонь?.. — имея в виду языки нестерпимо-жаркого пламени, объявшие тогда моё сердце и растёкшиеся по всему телу, не в силах уняться я задал вопрос.

Серафим чуть подумав, ответил:

— Огонь сделал возможным твой визит в рай, душа, проникшись словом, незаметно для сознания, сильно возжелала очиститься. По милости Божьей, пришёл жар и ненадолго её обелил — выжег всю твою скверну. Ничто не чистое в эдем войти просто не может…

Я, было, попытался ему возразить, но он снова предугадав мой порыв, раскрыл тему шире:

— Раньше, ты был только в преддверии оного, а после очистительного пламени попал уже внутрь. То великая милость, но она временна. Человек сам, без посторонней помощи должен сжечь всю душевную скверну, уничтожить её без остатка, тогда мрак исчезнет и уже навсегда. Оставишь маленькую крупицу, и чернота вновь разрастётся до гигантских размеров.

— Отче, — воспользовавшись паузой, обратился к задумавшемуся Серафиму, пришедший в себя Аника, — А что это было с Таймасом, да и со мной, я ведь совсем ничего не помню: схватили бесноватого и сразу — Роман ломает мне руку. Чувствую, происходило нечто страшное, но вспомнить, увы, не могу.

Отпив внушительный глоток душистого отвара, и тяжело вздохнув, старик ответил:

— Жизненную энергию нашего Иуды сильно очернили, по сути своей он, можно сказать и не предатель вовсе, впрочем, как и его братья, они все были тёмными. С помощью грязных слов, душевную силу их изменили до неузнаваемости, я думаю, придя в себя, он вряд ли что вспомнит. Тьма оказалась густа и, воспользовавшись открытой наивностью присущей твоему возрасту попыталась проникнуть внутрь, но обошлось….

Серафим красноречиво глянул на Анику, парень смущённо потупил взор, возникла неловкая пауза, и я снова вклинился в разговор:

— А как же чёрт, которого ты изгнал из Таймаса, куда он девался?..

Старец в седую бороду усмехнулся и в еврейской манере ответил:

— С чего ты взял, что в нём был демон?

Невольно пожав плечами, я растерялся:

— Ну… как же? Отчитка, это ведь ритуал по изгнанию беса, ещё в своём времени, мне доводилось о том слышать, разве не так?

— Конечно не так, душа создана быть свободной, это самая великая милость Творца. Только человек вправе, сам выбирать свой собственный путь. Никому не подвластно — неволить душу людскую даже Господу, не то, что каким-то чертям. Они в силах лишь обмануть, подкинув умело подобранную информацию, тем самым вынудить тебя согласиться. Ну, или сыграв на малодушии просто припереть к стенке. Наличие двух существ в одном теле, одна из которых подавлена, поверь — это немыслимо…

— Твой опыт со снегирём? — предугадав мой следующий вопрос, Серафим ответил и на него, — Ты подмял под себя сознание птицы — не душу. Наверняка, Прохор высказывал теорию об отсутствии её у животных, я полагаю, что она у зверей всё же есть, но это нечто другое, отличное от нашей. "Душа всякия плоти кровь его есть…" — написано в библии, вывод: имеющий кровь, имеет и душу. Однако в человека, как бы ты не старался, не вселишься, да и с более сложными созданиями, это будет проделать не просто.

Внутренняя энергия принадлежит душе, и на неё повлиять уже можно. Жизненная сила способна изменить душевную суть человека, как в одну, так и в другую сторону. Через это действуют духи, а так же другие люди.

Энергия Таймаса была сильно очернена, ты сам это видел и не важно, что привело к сим печальным последствиям, обман или его уверенность в правильности происходящего. По большому счёту не стоило вмешиваться, но тут встал перед выбором — либо обеление душевной его силы и продолжение земного пути, либо смерть носителя чёрной энергии и призрачная надежда на посмертное исправление. Предпочитай всегда первое, и твёрдо запомни — жизнь в приоритете должна быть всегда.

Изгнание беса это образное выражение сути обряда, ведь очернённый человек по природе своей становится схожим с духами злобы поднебесной. Так что чёрта в нём не находилось, да и вообще, путь им к нам заказан, человек сам себе дьявол.

— То есть, получается, никаких демонов нет? А как же Сирин, он ведь существует, все его видели? — задав первый вопрос старцу, второй я адресовал друзьям.

Народ, со мной соглашаясь, дружно закивал, а Атанас выдал:

— Был демон, видели его, даже сейчас как вспомню сие, так жутко становится…. Спаси меня Господи! — широко перекрестившись, закончил отповедь грек.

— Ты Роман, опять всё не правильно понял, духи злобы и света существуют, но пребывают они в своём собственном мире. Сирин, как некий посредник между частями вселенной, имеет доступ на землю, также как и контролёр средь светлых созданий, христианство нарекло его Гавриилом. Но даже они не имеют сил подавлять свободную волю людей, так уж устроен наш мир…

Ангел хранитель, да и бес искуситель могут лишь ненавязчиво подталкивать обстоятельствами, так называемыми случайностями, тем самым побуждая к определённым мыслям и действиям, в любом случае — конечный выбор за человеком. Тем более вселятся в телесную оболочку, даже частично, по типу проделанного тобой со снегирём, они просто не в силах.

Старик замолк. Повисла, чуть разбавленная слабым потрескиванием дров и тихим посапыванием Таймаса, вязкая тишина. Вопросительные взгляды товарищей побудили меня вкратце поведать о случае, произошедшем в одна тысяча девятьсот восемнадцатом. Чтоб не путать команду я, не вдаваясь в подробности и не загружая их имевшими место временными пертурбациями, попытался словами передать свои чувства, имевшими место во время попадания в тело птицы. Слушатели, моментально перейдя в шоковое состояние, дружно перекрестились.

Видя это, Серафим, спеша успокоить впечатлённых собеседников, обращаясь ко мне пояснил:

— Роман, Господь сотворил тебе великую милость — дал капельку веры, которая позволила проделать такое со снегирём. Полученный тогда опыт и спас нас сей ночью.

Я, осознав сказанное, тоже сотворил крестное знамение, друзья, глядя на это облегчённо вздохнув, немного расслабились.

— Отче, — спустя пару секунд размышлений вновь обратился я к старцу, — Говоря об ангеле хранителе и демоне искусителе, ты имеешь в виду дедовых эгрегоров — помощников, да?

— В общих чертах его теория схожа с моей. Но это лишь личные выводы, не более, и к истине имеют ли они хоть какое-то отношение, не знаю.

— Об ангеле хранителе мне дед объяснял, а вот, о демоне искусителе слышу впервые.

— У каждого, как обозначает их Прохор, эгрегора, есть свой уравновешивающий противник, а нужно сие — для свободы человека, для независимости его выбора.

Мысли, превращая мозг в жидкую кашу, снова смешались. Встряхнув головой, я заставил себя сменить тему:

— А случайно не знаешь, как мне удалось выйти из тела?

— Опиши, первый свой опыт.

— Да рассказывать особенно нечего… я был парализован, но об этом ещё не знал, поэтому, просто встав, подошёл к заинтересовавшей меня иконе. Дотронувшись до неё, увидел полупрозрачную руку и понял, что каким-то образом покинул свой организм.

— Это действие веры, Прохор успел, взрастить её ростки. Ведь тогда сомнений в том, что ты не встанешь, не было?..

Чуть подумав, я отрицательно мотнул подбородком.

— Всё правильно — вера, это в том числе и отсутствие сомнений…

Тем временем мальчишка с Атанасом, успокоившись, принялись клевать носами, пережитое и обильный завтрак сделали своё дело, спать всем хотелось ужасно. Серафим, видя состояние ватаги, властным голосом приказал:

— Ну-ка спать, судя по всему, ворогов рядом нет и пока — опасность нам не угрожает. От чёртова городища путь долгий, а это ближайшее из сосредоточий тьмы.

Вняв приказу, спутники повалились на шкуры и практически моментально сладко засопели. Я же сделал над собой нечеловеческое усилие и обратился к допивающему отвар старику, вопросов оставалось множество, к тому же, надо было воспользоваться внезапной его словоохотливостью, когда ещё представится такой случай?

— Как стало возможным подобное с Таймасом, ты так не ответил…

— Разве? Что тебя интересует, скажи поконкретнее.

— Слово… ведь именно оно сотворило с человеком такое. Что для этого нужно? Поведай…

Серафим как то странно на меня посмотрел, и я поспешил исправиться:

— Нет, не о тьме, поведай о том, как сие происходит — о технологии…

— Ты не понял? — округлил он глаза, — Интересно каким образом с такими мозгами удавалось работать Прохору они, похоже, что пребывают у тебя в зачаточном состоянии…

— Рассудок младенца… — так поначалу ругался учитель, однако после того как я за пару дней освоил ментальное общение он изменил своё мнение…

— Два дня? — собеседник многозначительно качнул головой, — Да ты, смотрю, возгордился. Поверь, твоей заслуги в том нет… ну, да ладно, видимо придётся всё пережёвывать, попробую кратко, а-то вижу, спишь ведь уже.

Дабы слово из мёртвого состояния несущего в себе лишь информацию, перешло в живое способное на изменение энергии, необходима сильная жажда к тому — что ты хочешь передать непосредственно силе, ну и, конечно же — внутреннее молчание. Причём, достаточно только желания, безусловно, изменения будут проистекать значительно тише, чем при отсутствии мыслей, но, тем не менее, будут, у большинства людей происходит именно так.

Молитва без сосредоточения на каждом слове, без чуткости к сути произносимого, полезна лишь побуждением — вычитывать правила. А вот, участие в ней душой, рано или поздно приводит к внутреннему молчанию и в этом сочетании она творит чудеса. Сильно тому помогают краткие молитвословия, особенно молитва Иисусова, но не механическое повторение оной, а вдумчивое, неспешное творение её прямо из сердца.

В различных народных заговорах, важны не слова, как я тебе уже говорил, а ритм, тембр голоса, колебания воздуха, при помощи которых, желание говорящего передаётся внутренней энергии человека. Речь при этом нужна не больному, а так называемому целителю, она настраивает его на нужный лад, усиливая информационный посыл. Для успеха данного мероприятия пациент, доверившись знахарю, должен открыться, и хорошо если тот не обманет, это изменит энергию и она исцелит, а если нет?..

Желание, граничащее с жаждой, вот в чём ключ. Давай разберёмся, в какой части тела ты ощущаешь сознание?

— В голове, конечно, — ответил я, не раздумывая.

— А от сердца, бывает ли, что тоже исходят какие-нибудь мысли да побуждения?

— Безусловно… — после продолжительной паузы, проанализировав вопрос и найдя на него ответ, я им несколько озадачился.

— Полученная информация и принятые на её основе решения, чаще оказываются правильными, если исходят от сердца, или от головы?

— Наверное, от сердца, но это редко бывает, в житейских ситуациях обыкновенно оно молчит, как партизан…

На последнем слове Серафим не поняв сказанного, нахмурился, я отмахнулся мол — ничего существенного и он продолжил:

— Правильно, а не задумывался, почему так выходит?

— Какое там, я только сейчас понял, что, оказывается, мыслю разными частями своего организма.

— Ожидаемо… сознание это неотделимая часть души, а душа, повторюсь, в крови. В мозгу, как и во всём организме, присутствует кровь, но сосредоточие оной именно в сердце, оттуда должно рождаться мыслям. До грехопадения человек пребывал целостным, и было именно так. Мысли пробуждались сердцем и только после передавались мозгу, который транслировал их дальше — другим членам тела.

Адам, нарушив завет, моментально осознал случившееся и тут же почувствовал страх, под воздействием этого нового чувства его душа расщепилась. Мыслительный процесс перешёл в голову и мы, потеряв связь с Богом, покинули рай. Ты наверняка, замечал, что порой ум говорит одно, а сердце другое. Так вот, утратив значительную часть связи с основой души — сердцем, мозг, заботясь лишь о комфорте бренного тела, практически перестал задумываться о последствиях поступков. Голос сердца, то есть истинный глас души, народ прозвал двойственно, интуицией или совестью, в зависимости от того помогает глас или обличает, у кого-то он громогласен, у других же почти не слышен.

Старик, дав чуть времени осмыслить сказанное примолк, я задумался: "Ничего себе поворотик…" однако, размышления длились не долго — ярангу снова наполнил его вкрадчивый голос:

— Что предшествовало твоему последнему переносу за грань? — задал он вопрос и сам на него же ответил, — Ты стоял умом прямо в сердце, опустив внимание в грудную клетку, всем естеством проникся молитвой, и тем самым как-бы соединил разделённую душу. А у цельного человека желания, перерастая в жажду, становятся истинными.

Наша родина — рай, с первородным грехом, будь то Прохорова ветка, — Серафим усмехнулся, — Или каноническое яблоко, не суть, человек познал страх, который и раздробил его надвое. Сознание от души отделилось, связь осталась, но она незначительна, и растерянный разум, оставив привычное место, познал зло.

Тебе удалось ненадолго проделать обратное — соединить разделённую душу. При этом желание возвратиться в эдем, перейдя в сильную жажду, увеличилось многократно. К тому же, оно ещё и было усилено предыдущим визитом в преддверие оного. Человек всегда подсознательно хочет вернуться на родину. Вот таким образом ты и соединил расщеплённую душу, на эту благодатную почву и упали слова, они, проникнув непосредственно в сердце, принесли очистительный пламень, тем самым открыв дверь. Девяностый псалом, в момент чтения которого всё и случилось — очень сильное слово.

Стояние умом в груди весьма действенная внутренняя работа, которая рано или поздно соединит расколотого человека, и сила желаний многократно усилится. На долгом пути это лишь шаг, но он ключевой.

Пойдя по данной дороге, ты вскоре будешь мыслить уже не мозгом, но сердцем, а сознание ассоциировать с грудью — не с головой, с этого момента совесть да интуиция и поведут тебя дальше.

Упрочь разум на изначальном его месте. Укрепи там внимание, но ни в коем случае не фантазируй — не представляй: ни сердце, ни душу, ни кровь — вообще ничего, просто спусти сознание ниже. Постепенно дух обретёт контроль над умом и будет им управлять. Упражняйся, попробуй, как с правильным дыханием делал у Прохора, творить так постоянно, тогда, повторюсь, желания будут сильнее в разы и при помощи слова их станет возможно передавать непосредственно силе. Вот… — крякнул старик, — Это и есть веры очередная крупица.

— Ты упомянул интуицию, она тоже как-то связана… — подбирая слова и угодив в тупик, я сделал неопределённый жест и закончил, — С этим, со всем?

— Ни как-то, а непосредственно, что есть интуиция?.. С латыни — мгновенно постичь. В русском языке есть похожее слово — чутьё, однако оно не передаёт полного значения данного свойства сознания.

Как я понимаю — интуиция это способность прямого, непосредственного постижения истины, без так необходимых мозгу рассуждений да подтверждений, сердцу вполне достаточно выводов. При перемещении ума из головы в грудную клетку, доказательства утрачивают мнимую значимость, и душа напрямую, без посредников, постигает истину.

— Сложно для меня всё это, но я тебя услышал, буду осмысливать и попробую в очередной раз поэкспериментировать. Сейчас извини, рубит меня — даже половины не понимаю, — констатировав очевидное, ставлю точку.

Сон уже навалился со страшной силой, весь разговор я пытался не провалиться в сладкую негу, но теперь желание стало непреодолимым, и я просто был вынужден капитулировать.

Глаза окончательно сомкнулись. Я, так, не успев сказать старику об обнаруженном Громе — близнеце скрамасакса, завалился на бок и моментально вырубился.

 

Глава 5. Битва

Проспал я почти целые сутки. Проснувшись, огляделся, Атанас, Таймас и Аника продолжали сладко посапывать, а вот старика в яранге не наблюдалось и я тихонечко, дабы не тревожить друзей, вышел наружу, озабоченно покосившись на башкира.

Вновь утро — позднее утро, в этом мире без часов судить о времени сложно, оно тут течёт размеренно, не торопливо, порой как-то вязко, что ли. Погода кардинально не изменилась, всё также, практически не давая тепла, висело низкое холодное солнце, а вот свет наличествовал с перебором. Вынырнув из сумрака, я моментально ослеп, лишь проморгавшись и чуть привыкнув к сиянию исходящему от сверкающих снежных кристаллов, окинул взором пейзаж и в очередной раз поразился суровой красоте северной природы. Ёлки и сосны пригнулись, сгорбились под тяжестью снега, редкие берёзки и верхушки кустов, торчащие из наметённых последней бурей сугробов, искрились причудливым инеем.

— А вот и батюшка, — заметив идущего на лыжах старца и рядом с ним Беляша, я пробормотал себе в бороду.

Волк, подбежав первым, просительно ткнулся в опущенную ладонь. Мне ничего не оставалось, как присесть и чесать его за ушами.

— Ну, что же делать с тобой, шелудивый? — заметил я иронично. Зверь, одёрнув голову, встряхнулся и обиженно глянул в глаза.

— Да прикалываюсь я, юморю в общем, — поспешил того успокоить, — Не шелудивый, совсем не шелудивый, даже наоборот. Лучше расскажи-ка, где вы с батюшкой шлялись?

Беляш вновь пододвинулся ближе и довольно заурчал.

— Ты не волк, ты поросёнок, всё понимаешь, а отвечать не хочешь… да шучу, шучу, — смех сорвался с губ, и я попытался удержать голову оскорблённого зверя — какое там… Итог нашей скоротечной возни: я валяюсь в сугробе, а вмиг подобревший Беляш, лижет мне щёки.

Тут подоспел Серафим:

— Проснулся, играетесь, ну и славненько, друзья ещё спят? — я кивнул, — Пусть спят, пару дней у нас ещё есть. Если Таймас к послезавтра не оклемается, придётся тащить его в поселение Перми — просить местных чтоб приютили болящего.

— Он также как я… тогда… где то по лабиринту бегает?

— Не знаю, может и на сковородке греется, это смотря, какие у него представления об аде.

— То есть всё произошедшее со мной в сером лабиринте к реальности отношения не имеет, просто сон, иллюзия…

— Отнюдь, мысль материальна, но аксиома сия становится очевидной лишь после смерти.

— Хрен с ним… — прекращая начавшийся мыслительный процесс, тряхнул головой, — Давай, лучше поговорим о насущном…

— И?.. — вопросительно подняв брови, старик пристально посмотрел мне в глаза.

— Вот… — ничего не поясняя, я достал из наплечных ножен оба скрамасакса и передал их ему.

— Хек… — крякнул Серафим, впрочем, удивления на его лице не наблюдалось. Повертев ножи в руках, он отдал их обратно и правую, в которой держал поглотителя душ, брезгливо отёр о подрясник.

Ах да, забыл сказать — аура Грома, была сильно похожа, на голубое свечение катаны.

Вспомнив о мече, я вновь перешёл на мистическо-философскую тему, хоть мгновением раньше, и отгонял её. Чуть посопротивлявшись сам себе и, не удержавшись под мощной атакой любопытной хрюшки, я задал вопрос:

— Ты видел, что проделала катана, в самом конце отчитки?

— Нет, однако, почувствовал…

— Ну и как это понять?

Старик развёл руками, и мне пришлось описывать виденные мной искры, исходящие от клинка в момент соприкосновения его с тёмной энергией. В ответ он непонимающе пожал плечами.

"Где-то я уже это видел?.. А… точно!.." — Данная ужимка сильно напомнила недоуменно-растерянные жесты Прохора Алексеевича, при всём несоответствии в комплекциях и внешности, оба старика при внимательном рассмотрении оказались весьма схожи, словно не наречённые, а кровные братья.

— Не знаю, что ты так уставился?.. То, что проделал меч, должно было сделать слово, ты просто его опередил.

Видимо, зависнув, выражение моего лица кардинально изменилось. Я, прогоняя остатки воспоминаний, мотнул головой и ответил:

— Тогда понятно. Интересно, каково Прохору Алексеевичу там, похожи вы с ним?..

— Похожи?.. — Серафим в искреннем недоумении приподнял брови, но всё же ответил, — А что ему?.. Небось, хорошо в раю старому лису, это нам тут… нужно землю отогревать — могилу копать надобно.

— Кого будем хоронить?.. — ничуть не удивившись ответу, ляпнул я машинально.

— Скрамасакс твой, вернее души заключённые в нём, причём, надо проделать всё побыстрей, времени почти не осталось. Что ж ты мне раньше-то… не показал близнеца? Теперь бы успеть… — сокрушённо пробормотал озабоченный старец, и я направился будить друзей.

Аника проснулся сразу, как только почувствовал прикосновение, так, словно ошпаренный, и вскочил, выставил перед собой нож и непонимающе завращал головой.

— Спокойствие, только спокойствие, всё хорошо, по крайней мере, пока, — утихомирив мальчишку, я приступил к Атанасу. Этого борова ничего не пронимало: ни тряска за плечи, ни крик прямо в ухо, всё ему было пофиг, сладко причмокивая губами он спал как сурок. Пришлось пойти на крайние меры — облить его холодной водой. Только это и подействовало, но наш космач, ожидаемо остался недоволен: "Ничего страшного, побурчит немного и отойдёт". — Вот с Таймасом, даже такой фокус не прокатил — парень завис в небытие, вообще-то, Серафим говорил, что тот очнётся не скоро, но всё же — попробовать стоило.

— Всем умываться, приводить себя в порядок, пойдём… — усмехнувшись, застыл на полуслове вошедший батюшка, — Впрочем, тебе, — тыкнул он пальцем в нахохлившегося Атанаса, — Можно обойтись без водных процедур.

Что, болящий не будится? — разглядывая мокрое лицо башкира, Серафим задал риторический вопрос, — Аника, дорогой, вытри его, а вы оба, марш копать яму!

Ох и намучились мы: пока разгребли снег, пока развели огромный костёр, пока верхний слой почвы прогрелся, пока выкопали полноценную, глубокую могилу, перевалило далеко за полдень.

На мой вопрос:

— Зачем столько возиться, ведь ртуть с заключёнными в ней душами занимает лишь четверть стакана?

Старик возразил:

— Уважение к мёртвым надобно выказать, чтоб всё по-людски. — В принципе, он прав, впрочем, как и всегда…

Пока канителились с ямой, Серафим приготовил вкуснейшую кашу. Пообедав, мы приступили непосредственно к погребению. Набежавшие свинцовые тучи приблизили и без того скорый вечер. Я, было, подумал опять козни Одина, и как позже выяснилось, оказался прав.

Батюшка, по такому случаю, достал из своих закромов парадное, священническое облачение и под какие-то молитвы, переоделся. Сразу приосанился, расправил сгорбленные плечи, на лице его появилась решительность, я глядя на это, тоже проникся моментом и осознал: "Сейчас, что-то будет — прямо из ряда вон выходящее".

"Неужели, всё скоро закончится?.. — с приходом данной мысли накатило сожаление. — Домой, как я понял, уже не попасть, нет меня в той реальности, вероломно убит — взорван под покровом ночи какими-то отморозками. Закончится всё, и что прикажете делать, цели нет, а без цели — то не жизнь — то существование".

* * *

Вечерело, белоснежное покрывало, отражая лучи розового заката, играя полутонами да причудливо переливаясь — завораживало. Отец Серафим, достал из мешка бронзовый кубок и тщательно его, протерев, пробормотал:

— Ну, вот и пригодился, Прохор, твой подарок.

Взглядом, попросив передать предмет, я его скрупулёзно рассмотрел: у основания — по окружности чаши шёл обод из переплетающихся цветов, выше находились изображения двух воронов, двух волков и двух ножей, а по самому краю были начертаны непонятные руны.

— А чей это кубок, не Одина случаем? — озвучил я внезапно пришедшее предположение.

С воронами сталкиваться уже приходилось: Хугин и Мунин — думающий и помнящий — мерзкие, скажу вам, птички. Про волков Гери и Фреки знал, но немного, лишь то, что было передано мне дедом во время экспресс обучения, однако если судить исключительно по именам — жадный да прожорливый, они те ещё твари. Ну и скрамасаксы с ними и так всё понятно.

— Получается, что его, — констатировав очевидное, старик удивлённо продолжил, — Неужели брат знал обо всём?..

Спустя пару секунд Серафим вышел из задумчивости:

— Когда это было?.. Дай Бог памяти… лет двести назад, нет — чуть больше. Всё произошло в Константинополе, сразу же после его падения. Франки тогда вошли в город и резали всех без разбора. Когда я с двумя престарелыми монахами, пытаясь выбраться из этого ада, метался по охваченным пламенем улицам, и уже почти отчаялся, нас спас Прохор. Весь в саже, руки в крови, ничего не объяснив, всучил мне вот этот кубок, проводил к тайному подземному ходу, а сам остался. С ним мы встретились позже. С тех пор чаша у меня и валяется, пытался её вернуть, на это он лишь сказал: "Дарю, тебе она пригодится".

— Так может Феофан правильно предположил, что дед ангел?

— Возможно, и правильно, я сейчас даже не знаю…

Тряхнув головой, видимо, выгоняя не к месту пришедшие воспоминания, Серафим забрал у меня оба скрамасакса. Открутив навершие рукояти Грома, он высыпал содержимое в кубок. Заглянув через плечо, я увидел светло жёлтый порошок, дед и тут оказался прав — именно так выглядит сера. Свернув голову ворона у Молнии, старик вылил ртуть в чашу. Поскольку, Прохор Алексеевич говорил, что при соединении всех четырёх стихий случится нечто невероятное я, задержав дыхание, с силой сожмурил глаза.

Тишина… вновь бросил взгляд на кубок и охренел на этот раз уже дважды, когда увидел на его дне бешено вращающуюся воронку, и когда, при моментально почерневшем небе, повернул голову кверху. Над импровизированным столом, творилось нечто немыслимое. Густые грозовые облака, выстроившись кольцом, посверкивая всполохами небольших молний, вращались так же, как содержимое чаши, но в противоположную сторону. Представшее взору зрелище было весьма грандиозным: девственно чистая северная природа, белизна, чуть попорченная чёрной кучей вырытой нами земли, закат, всполохи молний, и в последних лучах отливающий розовым плотный бублик туч.

В себя мне удалось прийти лишь спустя некое время, похоже, что глядя на все эти пертурбации я выпал из реальности и пропустил достаточно много. Думаю, не менее получаса пронеслось за секунду. Остатки нашей ватаги, боясь пошевелиться, стояли точно вкопанные. Очередная молитва звучала на греческом и декламировалась с листа — так, ничего особенного, вроде всё по стандарту. По её окончании старец бережно положил прочтённый клочок прямо в чашу.

Бумага без видимого воздействия загорелась, через мгновение вспыхнула сера, и это пламя больше всего походило на огонь, выходящий из сопла паяльной лампы. Мощный столб поднялся где-то на метр, около минуты басовито погудел и резко исчез. Оставшийся от потухшего огня дымок неспешно заструился ввысь, поток его потихоньку нарастал, пока не стал настолько мощным, что быстро достиг туч. Коснувшись их, дым подхваченный круговоротом закрутился.

С усилием, оторвав внимание от небесной вакханалии, я медленно опустил задранную голову и, скользя взглядом по дымному столбу осознал: "Это не дым, это умершие люди, узники скрамасакса".

Их была тьма — тысячи тысяч. Приглядевшись внимательней, я заметил и отдельные белёсые фигуры, из которых, в общем-то, и состоял данный уже натуральный торнадо. Аника с Атанасом, вжав голову в плечи, закрыв глаза, стояли не дыша, похоже, что давно так застыли и пропустили всё шоу.

Серафим наклонился к земляной куче, взял немного грунта. Я, глядя на его манипуляции, вдруг почувствовал сильный толчок под лопатку. Боль, прокатившись волной по телу, достигнув мозга, вспыхнула фейерверком и его отключила.

Секундная тьма. Подняв веки, я удивлённо уставился на торчащий из груди наконечник стрелы. Тягучая кровь большими каплями орошала снег, от этой картины я пришёл в себя, сознание прояснилось. Обернувшись в сторону близкого перелеска, заметил меховые комбинезоны, их бежало штук сто. Лидеры толпы, прямо на ходу натягивали да отпускали тетивы тугих охотничьих луков.

Гляжу на фигуры товарищ, они ещё не в курсе, что на нас уже напали, мальчишка с греком стоят, зажмурившись, а батюшка, сосредоточенно что-то читает. Серафим, крестообразно посыпает кубок землёй. Дым моментально исчезает, остатки его поглощают тучи и до меня доходит, что наконец-то всё завершилось — мы успели.

— Шухер… — истошно кричу, выхватываю катану и отбиваю очередную стрелу на излёте стремящуюся в грудь.

Спутники, услышали крик, очнулись, Аника, схватив лук, начал работать, Атанас бросается к стругу, видимо за бомбами, оружие это ему очень понравилось, а вот батюшка действие своё не прекращает, лишь смещается чуть вбок, под защиту кривой сосны и всё также хладнокровно, что-то читает.

Очередная вспышка боли: в левый мой бок, вцепился огромный волк. Перекидываю в руке катану и, сжимая её уже обратным хватом, медленно, из-за вспышек боли и дабы не промахнуться, так как меня энергично рвут, засовываю сталь клинка в серое тело. Меч входит с неохотой, тягуче тяжело, я напрягаюсь сильней, лоб покрывается испариной, тряска затихает, захват челюстей ослабевает и наконец, кончик катаны достигает звериного сердца. На забрызганный кровью снег, попутно ещё сильней разрывая мне плоть, соскальзывает огромная туша.

Враги ещё далеко, практически не сдвинулись с места.

"Похоже — опять всё вдруг застыло. Да… видимо снова с выходом адреналина открылись какие-то скрытые возможности организма". — Я нахожусь в изменённом состоянии, под воздействием сильных чувств, присутствует и страх, и азарт, и боль, да и много всего, но анализировать времени нет — его вообще нет.

Оглядываюсь: Беляш с красными пятнами на белоснежной шерсти отрывает челюсти от затихшего близнеца поверженного мной врага, серые волчьи туши просто огромны, раза в полтора больше чем он.

Очередная стрела попадает в сжимающую меч руку, клинок вылетает из вмиг ослабевшей кисти, боль я уже не чувствую… Оружие падает у ног Аники, бросив лук, мальчишка поднимает катану.

Доносится рык, кошусь на Беляша, он пристально смотрит мне прямо в глаза. Обнажает дёсны в страшном, кровавом оскале… мощным прыжком преодолевает пяток метров, нас разделяющих… и… бьёт передними лапами точно мне в грудь.

Падаю. Слышу хруст ломаемой стрелы, из растерзанной наконечником лопатки — новый взрыв боли, а по тому месту, где я мгновение назад находился, проносится чёрное марево демона.

Беляш, отталкиваясь от меня, высоко подпрыгивает. Переворачиваюсь на живот, задеваю стрелой торчащей из запястья о серую тушу поверженного зверя, она ломается.

Очередной фейерверк боли — сознание вновь меня оставляет. Но перед тем как отключиться я успеваю услышать лязг сомкнувшихся на шее упитанного ворона волчьих челюстей, и краем глаза отметить — произошло это прямо в полёте, метрах в трёх от земли.

Очнулся мгновенно. Боли вновь нет, вскакиваю, озираюсь: нашпигованный стрелами батюшка, стоя на коленях, последними силами сталкивает землю в могилу, Аника бьёт мечом по тьмой клубящемуся демону, весёлые искорки пробегают по его туманной сущности — яркая вспышка. Интенсивный свет пожирает вечерний сумрак, а жуткий вой поглощает все звуки. Я слепну и глохну. Серафим вновь, оказался прав — только великий воин способен победить этого демона, Аника сумел!

Пару мгновений — уже что-то вижу, слух медленно возвращается и вновь пропадает с басовитым раскатом пушечного выстрела. Атанас, видимо, решив не трогать гранаты, воспользовался орудием. Передние ряды атакующих падают, задние нерешительно мешкают.

Бросаюсь к раненному старцу, он уже не шевелится, лишь грудь на последних, жадных вздохах поднимается да опускается. Бережно ложу его голову себе на колени, он открывает глаза, пытается что-то сказать, увы, с уст вытекает густая кровавая пена и слышится хрип. Серафим отходит…

— Передай поклон Прохору Алексеевичу и владыке Феофану, — пытаясь успеть до разлучения души от тела, торопливо шепчу ему в ухо.

Опять на меня прыгает Беляш, заваливая на снег, бьёт лапами в грудь, но на этот раз с опозданием, Алконост, близнец поверженного Аникой Сирина, проносясь над самой поверхностью снега, накрывает всю нашу троицу, и я погружаюсь в тёмную бездну…

* * *

Спустя довольно продолжительное время вновь прихожу в себя. Сознание, покачиваясь на волнах, плавно вплывает в солнечный мир. Открываю глаза и тут же с силой зажмуриваюсь, яркий свет взрывается болью во всём многострадальном теле. Вновь темнота.

Что-то влажное щекочет мне щёку, я улыбаюсь и заново выныриваю из небытия. Сквозь закрытые веки ощущаю возникшую тень…

Осторожно открываю глаза. Это Беляш. Волк, увидев во мне признаки жизни, радостно облизывает лицо. Обнимаю его и носом зарываюсь в густой мягкой шерсти.

Внезапно вернулась память о последнем бое, резко вскакиваю:

— Ни хрена себе!.. — на дворе снова лето, жара, безмятежный лес, лёгкий ветерок шевелит кленовые листья.

— Неужели я дома?.. — не верящим взглядом, окидываю местность, — Круг омелы, однозначно он, те же клёны, тот же дуб… — вспоминаю о полученных ранах, оглядываю правое запястье — обломка стрелы нет, раны нет, шрама нет, даже рубца не осталось.

Волк отходит на пару шагов, я смотрю ему вслед и тут замечаю лежащее тело, подхожу, переворачиваю человека на спину, и возглас радости срывается с губ:

— Батюшка очнись, мы в безопасности!..

Я трясу Серафима за плечи, Беляш ему лижет лицо, он открывает веки, нас узнаёт и улыбка озаряет округу. Старец потихоньку приходит в себя, ободряюще мне кивает: мол, всё в порядке, ласково треплет голову волка.

До слуха доносится глухой низкий рокот, Серафим глядя в небо, округляет глаза и, указывая пальцем вверх, задаёт вопрос:

— Это что?..

Медленно поворачиваю голову, и в который уже раз просто охреневаю. Судя по всему, над нашей поляной низко летит эскадрилья бомбардировщиков, гулкий шум моторов разносится по окрестностям, а на крыльях чёрные пятна свастики. Поражённый увиденным выдавливаю:

— Фашисты летят, Горький бомбить.

Конец первой книги.