IX
На окраине станицы – заброшенный полевой аэродром военного училища летчиков. Сюда курсанты приезжали летом на практические занятия. Поэтому постройки на разрушенном аэродроме – легкие, фанерные, рассчитанные на жару. Но сейчас – начало ноября. В окнах трех сохранившихся зданий – ни одного стекла. Двери выбиты, деревянный пол во многих местах сорван. Есть крыши и стены. Полк приютился здесь, потому что это лучше, чем стоять лагерем в чистом поле на пронизывающем холодном ветру и под дождливым небом. Кроме того, в летнем лагере летчиков сохранились забор, контрольно-пропускной пункт (КПП) с кирпичной сторожкой и железными воротами, а вокруг аэродрома во многих местах есть ограда с колючей проволокой.
Устроившись здесь на постой, полк роет окопы вокруг взлетно-посадочной полосы. Недовольные женщины выводят с аэродрома недовольных коров, жующих дожившую до ноября траву.
– Это наша земля! Разъездились тут! – ворчат хозяйки майору Савинову, который оседлал бронетранспортер и ездит вдоль колючей проволоки проверять готовность окопов и поднимать моральный дух измученных, продрогших солдат.
– Не съедим мы вашу землю, не волнуйтесь так! – отгавкивается Савинов от нападок женщин и просит не водить больше скотину на военный объект.
Взвод Чихории вычищает казарму от закаменевшего человеческого дерьма и закрывает оконные и дверные проемы одеялами.
– Тут еще ничего, – говорит пришедший с окопов Невестин, – а вот взвод Панарина посадили на дальнем приводе. Там хибарка – даже без крыши. Без окон, без дверей – полна жопа огурцов… Как они там будут ночевать? – И вздыхает: – Слава богу, дождь кончился.
В казарму входит взлохмаченный Иванченко.
– В 15.00 совещание всех офицеров, – говорит он и уставшими глазами оглядывает помещение, сумеречное из-за закрытых одеялами окон. – Комнату для хранения оружия оборудовал? – спрашивает у Чихории.
– Сделали, – кивает Георгий и ведет ротного показывать работу.
– Вечером заступишь в наряд по КПП, – бурчит Иванченко и чешет лохматый затылок.
– Блин, Саня! Только не это! Я лучше всю ночь посты буду проверять, – просит Чихория. – Меня на КПП местные затрахают.
– Это не я решил, – оправдывается Иванченко. – Кто-то из командования полка твою кандидатуру предложил. Ты – «лицо кавказской национальности», проще будет найти общий язык с местными.
– У меня сейчас не «лицо», а рожа побитая. Кстати, ингушами.
– А ты говори, что пострадал в боях с осетинскими экстремистами. Зауважают.
– На хера мне их уважение?! – И Георгий щупает хрустящий нос…
На совещании командир полка говорит о том, что Джохар Дудаев официально поприветствовал рождение Ингушской республики, что очень рад за братьев-ингушей, но требует отвода российских войск с линии административной границы Ингушетии и Чечни. Граница же эта проходит километрах в пяти отсюда, на другом конце станицы, за перекрестком. Там сейчас стоят десантники. По обе стороны от них гаубичный полк и мотострелковая бригада, не считая «мелких брызг». От личного состава полка в такой обстановке с учетом враждебности местного населения и наплыва беженцев-ингушей из Северной Осетии требуются повышенная бдительность, боевая настороженность и выдержка. Не исключены провокации. В связи с этим приказ: оружие применять только в случае прямой угрозы для жизни военнослужащих. Посты проверять каждые полчаса. Не допускать дезертирства, пьянства и вообще контактов личного состава с местным населением и прочее, и прочее…
Заинструктированные командиром полка и Савиновым до умопомрачения, офицеры выходят на воздух и закуривают. Возле барака, в котором размещается штаб полка, стоит «Волга» с распахнутыми дверцами. В ней сидят станичные милиционеры-ингуши и слушают песни. Песни льются из автомагнитолы. Мужчина тонким голосом поет на русском языке (с акцентом) о героическом вайнахском народе, который героически боролся с русскими захватчиками и, конечно, героически победил.
– Что это вы там слушаете? – спрашивает у притихших милиционеров Иванченко, наклонившись к машине.
– Это наши народные вайнахские песни, – с затаенной гордостью отвечает щупленький милиционерчик. – Вайнахи – это чеченцы и ингуши. Мы – два народа, братья.
– А если Дудаев пойдет войной на Ингушетию, что вы будете делать?
– Этого не может быть! – выскакивает из машины милиционерчик.
– Почему? – подначивает его Иванченко. – Ингушетия создается на территории Чечни, да еще с помощью Российской армии. С какой стати Дудаев будет радоваться, что у него такой кусок земли оттяпали? – Офицеры у крыльца улыбаются, и Сашка чувствует это спиной.
– Дудаев рождение Ингушской республики только приветствует! – не сдается милиционерчик.
Но Иванченко загоняет его в угол:
– Ну, тогда закономерно возникает вопрос: почему же он сам раньше не выделил ингушам земли для «свободной и независимой Ингушетии» и не ратовал за создание республики? Территории чеченской пожалел или властью делиться не захотел?
Сашкин противник, судорожно глотнув воздуха, кидается в машину и захлопывает дверь.
Чихория, внимательно следивший за диалогом, отводит Иванченко в сторону:
– Саня, не связывайся ты с ними. И так все на нервах. На хер тебе лишние проблемы?
– Жора, но ты пойми: это же вызов. Выделили им при штабе комнату для «опорного пункта правопорядка» и «более тесного взаимодействия с местными органами власти», а они в «Волге» развалились и гоняют нам песняка про героический вайнахский народ, который сто пятьдесят лет русских бьет! А мы это все должны безмолвно проглатывать? Усраться и не жить! Этим ментам замызганным вон на КПП стоять надо и разгонять всю шваль, которая перед воротами торчит и бойцов напрягает!
Чихория вздыхает. Он согласен с ротным. Через два часа ему заступать на КПП и следить за четким пропускным режимом. Но возле ворот толпа местных и гул голосов, а над забором постоянно торчат головы то ли просто любопытных, то ли полупрофессиональных наблюдателей.
После заступления в наряд Георгия и его солдат ситуация не меняется. Чихорию обступают со всех сторон дети, юноши и зрелые мужчины и все сразу говорят о своем. Кто предлагает водку, кто просит продать патроны или гранаты, кто зовет в гости, кто жалуется на зверства осетин и подыгрывающую им армию… Через час дежурства у Чихории начинает гудеть голова. От недосыпа, от усталости, от нервозности последних дней.
После наступления сумерек зажигается желтый фонарь на столбе. К КПП подъезжает грузовой «КамАЗ». Из кабины на землю спрыгивает водитель с автоматом в руке. Георгий напрягается.
У водителя широкое открытое лицо, густые усы и улыбка. Ему лет тридцать пять.
– Я Костоев, – протягивает он Чихории шершавую шоферскую ручищу, – из местного отряда самообороны. Вот мое удостоверение. И отряд, и оружие зарегистрированы в милиции. Мы помогаем местной администрации поддерживать порядок в станице.
Георгий, пожав водительскую натруженную ладонь, внимательно рассматривает удостоверение в желтом свете фонаря. И фотография владельца, и запись об оружии, и печать – все есть в «корочках».
– Автомат в милиции, что ли, выдали? – интересуется он у Костоева.
– Нет, – еще шире улыбается шофер. – На базаре в Грозном купил, а потом зарегистрировал.
– И много вас в «отряде самообороны»?
– Восемь человек, – прячет удостоверение в карман черной кожаной куртки.
Толпящиеся у КПП люди притихают и слушают разговор офицера с Костоевым. Солдаты у ворот настороженно следят за развитием событий.
– А сюда зачем приехал? – спрашивает Георгий и щупает свой похрустывающий грузинский нос.
– Вам помогать. Мало ли что тут может произойти. И провокации могут быть.
Костоев говорит спокойно. От него веет уверенностью и надежностью.
– Вам-то чего бояться провокаций? – удивляется Чихория.
– Как чего? – поднимает брови водитель. – Для нас сейчас главное: создание своей республики, определение границ, выборы руководства… Не дай бог какая-нибудь заваруха тут начнется – ничего не будет: ни республики, ни власти, ни порядка. Мне, простому человеку, война и неразбериха ни к чему.
– Раз ты такой сознательный, то разгони эту толпу, – просит Георгий. – Все-таки здесь военный объект. Наши люди все на нервах. Кто-нибудь пальнет сдуру или с перепугу – и пошло-поехало. А мне ссориться с вашими не хочется. И так все обозлены и накручены.
Костоев круто поворачивается и на чужом для Георгия языке выстреливает несколько фраз. Первыми нехотя расходятся дети, за ними – юноши. Мужчины продолжают топтаться у ворот.
– Мы с напарником в машине будем. До утра. Чуть что – зови, – улыбается в усы Костоев и пружинисто несет свое большое тело к «КамАЗу».
Чихория закуривает. К нему подходит щуплый, интеллигентного вида человек в сером драповом пальто и тоже закуривает.
– Я смотрю, вы – не русский? – спрашивает он, ощупывая тусклыми глазами побитое грузинское лицо Георгия.
– Полурусский. Отец – грузин, мать – русская. А что?
– Ничего. Я просто так спросил.
Помолчав немного, интеллигент робко предлагает:
– Вы, наверное, измучились из-за этого «вооруженного конфликта»? Я хочу вас домой пригласить. У меня можно поесть, выпить, отдохнуть. Не бойтесь, тут ничего без вас страшного не произойдет. – И человек в сером пальто, с серым невыразительным лицом затягивается дымом.
Курит он неумело. Видно, недавно начал, понимает Георгий и смотрит, как его солдаты стреляют сигареты у ингушей.
– Я не могу по гостям ходить. У меня служба, – рвет Чихория тонкую нить разговора.
– Понимаете, – мнется интеллигент, и тусклые глаза его на миг вспыхивают, – я хотел, чтобы вы увидали, какая у меня дома обстановка… Восемь родственников… С маленькими детьми… Еле убежали из Осетии… Почти голые… В такой холод.
Он вздыхает и с трудом проталкивает слюну в горло.
– У меня вот здесь, – мужчина трет рукой шею и грудь в вырезе серого пальто, – все болит и горит. Это ужас, что случилось! – и опускает тусклые глаза. – Люди бежали фактически от геноцида. Шли через перевал. А там обрывы, снег в горах… Ослабевшие и раненые падали в пропасть. Дети гибли на глазах у матерей… Вы этого не представляете себе…
– Представляю, – говорит Чихория резко. – Я спасал ингушей в поселке рядом с нашим полком. У нас на полигоне сейчас почти сотня беженцев. Мы их кормим и охраняем.
Интеллигент вынимает из кармана пальто сложенную вчетверо газету.
– Это «Сердало» («Зеркало») – ингушская газета. Она печатается в Грозном. Я ее нештатный сотрудник. А вообще работаю учителем… Это последний номер газеты перед началом «вооруженного конфликта», как теперь говорят.
Георгий видит на первой странице шесть крупных портретов в черных рамках. На фотографиях – юноши и девушки.
– Почитайте, – предлагает учитель, – здесь написано, как их убили милиционеры-осетины. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. У ингушей тоже есть свои провокаторы и экстремисты. Вот они и воспользовались возмущением людей.
– Не хочу я этого читать, – машет рукой Чихория. – Я уже устал от ваших разборок. Осетины точно так же, как и вы сейчас, рассказывали о зверствах ингушей. Ингуши из поселка рассказывали мне о зверствах осетин. Кое-что я видел своими глазами. Я думаю, и те, и другие виноваты. За что и страдают. Но отдуваться за вас нам, военным, приходится. Еще неизвестно, что Дудаев придумает. Все-таки треть территории у него отрезали под будущую Ингушетию.
Но интеллигент не отступает. Он садится на корточки у обшарпанной стены КПП и цитирует нелестные строки Лермонтова об осетинах, рассказывает офицеру об ингушах. Он говорит, как мужественно сражались они за царя Николая II, как прорывали немецкую непреодолимую оборону в Первую мировую войну, как Серго Орджоникидзе в одних кальсонах примчался верхом из Владикавказа (занятого «белыми») к ингушам, и как ингуши помогали ему устанавливать советскую власть на Северном Кавказе, и как затем жестоко обошлась с ними эта советская власть, как агитировал Ельцин ингушей в Назрани голосовать за него на президентских выборах 91-го года…
– Как ни выслуживались перед Россией ингуши, она их в конце концов всегда предавала… Раньше ингуши были высокие, красивые, сильные, – вздыхает учитель, – а теперь выродились. Вот я, например, – маленький, худой… Порода исчезла… Я писал об этом в «Сердало».
Чихория устает слушать нештатного сотрудника газеты. Его рассказ напоминает Георгию анекдот про «белую и пушистую» лягушку. Но собеседник, глядя тусклыми глазами куда-то сквозь толщу лет, все говорит о былой славе своих соплеменников и жестокой истории. Он говорил бы еще долго, но где-то рядом грохочет выстрел.
Из «КамАЗа» выпрыгивает Костоев и мчится куда-то вдоль забора, за ним из кабины вываливается напарник и тоже бежит в темень ночи. Чихория ныряет в дверь сторожки. Оказавшись за воротами, прислушивается к оживленным голосам у штабного барака.
– Сходи узнай, что там случилось! – приказывает солдату и снова выходит на улицу.
Через пять минут возвращается посыльный и говорит, что из-за забора кто-то выстрелил из охотничьего ружья, но в часового не попал, дробь ударила в угол радиостанции. Через полчаса возвращается Костоев и говорит, что он с напарником повязал «стрелка» и отвел в милицию. Утром с ним будут разбираться.
– Местный наш, дурак. Напился с горя (у него много родственников у осетин в заложниках) и решил военным «отомстить» за свои обиды. Хорошо, что никого не убил, – говорит водитель. – Его тут у нас не уважают. Пьяница.
– Хорошо, что наши в ответ не стреляли, а то выкосили бы всех, кто за забором торчит, – сердится Чихория.
– Не дай бог, – качает головой Костоев и возвращается к машине.
Глубокой ночью еще стреляют. Где-то на аэродроме. К тому времени интеллигент, сгорбив плечи, уходит домой. Он уходит к своей заплаканной, воющей от горя и злобы родне. Но Чихорию не оставляют в покое. Мужчины в нелепых шляпах и кожаных куртках, одетые будто в униформу, рассказывают офицеру, что приехали издалека (из Красноярска, Читы, Магадана, Челябинска, Кокчетава…). Приехали, узнав о горе ингушского народа, изгнанного из Осетии, из своих домов, со «своей» земли. Своим военным умом Георгий делает вывод, что все они съехались почти одновременно, отправившись в путь загодя, после взрыва какого-то трубопровода. «Неужели все было спланировано?» – не верит себе Чихория и приваливается спиной к облупившейся стене КПП. Ноги его гудят от усталости. Сесть негде. Он приперт к стене психологическим прессом ингушей, и ему некуда деться.
– Зачем вы вмешались? – буравят Чихорию вопросами и упреками. – Мы бы этих осетинских собак сами передушили. Вы только все испортили… Вы даже оставленные нами дома грабили. Вас люди видели, как вы узлы с добром таскали в полк.
– Мы таскали их по просьбе жителей этих домов. Они сейчас под нашей охраной, в полку. Не надо наводить тень на плетень, – отбивается от нападок Георгий.
Приходит Сергей Невестин, уводит Георгия за ворота, рассказывает, как проверял посты на аэродроме.
– Бойцы в окопах по колени в болоте, холод собачий, а они спят! Вот идиоты. В третьей роте ингуши солдата в доску напоили… Но, с другой стороны, замучились все до невозможности… – вздыхает Невестин.
– Иду к постам, а над головой, в дерево – пуля. Шмяк! Смачно так, сочно… Я даже и не понял: пугают или специально в голову целились? Машина проезжает по дороге рядом с «колючкой», из окна – «та-да-дах», очередь в нашу сторону, – и растворяется в темноте… А ты тут как?
– Замучили они меня, – качает головой Георгий. – Психическая инквизиция. Все сочувствие из меня выбили. После этой истории в поселке я ингушей пожалел, но теперь вся жалость выветрилась.
– Ты раньше осетинам сочувствовал, – говорит Сергей.
– Я уже им всем по очереди сочувствовал, потом всех по очереди осуждал, а теперь такая каша в голове, что уже знать ничего не хочу. Отключиться бы…
– Еще те два народца… – роняет Невестин и закуривает. – И здесь ведь предстоит служить. Поговаривают, место постоянной дислокации полка сюда перенесут.
– Я тут долго не выдержу, – крутит головой Георгий.
– Жора, два взводных из второго батальона рапорта написали на увольнение из армии.
– Ну и что? – не удивляется Чихория.
– Я тоже хочу написать, – опускает глаза Сергей. – Может быть, и ты со мной?
Георгий вскидывает брови от удивления и долго молчит. Затем, покопавшись в себе, признается:
– Вообще-то это выход. И хочется, и колется…
– Завтра утром я пишу рапорт. Лучше давай сделаем это вдвоем, – предлагает Невестин, вскинув красивое бледное лицо.
– Я подумаю, – бурчит Георгий и возвращается на улицу к нелепым шляпам и кожаным курткам ингушей. Он слушает их рассказы до рассвета, молчит и курит… Утром на КПП приходят женщина «в возрасте» и пожилой мужчина (конечно, в шляпе и кожаной куртке).
Женщина представляется Чихории начальницей местного радио, а мужчина – каким-то замом главы местной администрации. Они – к командованию полка. В ожидании пропуска редакторша кривит губы и рассматривает ссадины на лице Чихории.
– Уезжали бы вы отсюда, – говорит она Георгию. – Из-за вас нам, русским, теперь тут житья не будет.
– Что вы говорите?! – возмущается ее спутник-ингуш. – Что о нас могут подумать?!
Чихория не успевает ответить. Приходит посыльный с разрешением пропустить гостей к командиру.
Через полчаса они выходят вместе с Савиновым. Полковой «комиссар» идет на радиоузел с обращением к местным жителям, который хочет объяснять то, что и самому не очень понятно.
Чихория дожидается смены наряда и пишет рапорт вместе с Невестиным, требуя увольнения из армии.
– У вас что, крыша поехала, мужики?! – чешет лохматую голову Иванченко…
Перед обедом на совещании в тесной комнате штабного барака командир полка с воспаленными от недосыпа глазами трясет рукой с зажатыми в ней листками.
– Девять офицеров рапорта написали! – широкие ноздри командира раздуваются. – Считайте, что девять изменников в наших рядах! В такую минуту! Когда полк выполняет боевую задачу!..
Тонкая кожа на черепе измотанного Савинова ходуном ходит.
– Они будут уволены! – кричит он. – Но только после того, как полк выполнит приказ! Если эти офицеры думают, что, подав нам свои бумажные фитюльки, они уже могут быть свободны – это глубокое заблуждение. Покинут полк – предстанут перед военным трибуналом. Судить будем. А пока… – Поворачивает Савинов высохшее лицо к командиру: – Владимир Иванович, именно роту Иванченко поставим на границе вместо десантников? Там оба командира взвода рапорта подали. Третьего взводного там нет, сержант на офицерской должности. Я чувствую, был бы офицер, и тот рапорт написал бы.
– Разбегутся с границы, – говорит командир и двигает нервными ноздрями. – Я им не верю.
– Никто никуда не разбежится, – высовывается Сашка Иванченко. – Мои люди на подстанции кровь проливали. Двое раненых. Ингушей из-под огня выводили. Никто не струсил. А эта вся политическая неразбериха действует на солдат и офицеров разлагающе. Мои взводные морально подавлены. Их понять можно.
– Правильно! – бурчит кто-то, не поднимая головы.
– Что правильно?! – вскидывается Савинов. – Что правильно?! Вы Родине присягали стойко переносить все тяготы и лишения!..
– Было бы ради чего! – осмелел еще кто-то из ротных. – Нам тут в рожу плюют, по ночам стреляют, Россию и армию проклинают, а мы не смеем ответить. Все провокаций боимся. Еще и помогаем.
– А вы хотите тут большую кавказскую войну развернуть, убивать всех, кто вам лишнее слово скажет? – поднимается с места командир. – Такого не будет! Любой ценой нужно удержать мир. Хватит крови! И с одной, и с другой стороны толпы обиженных и обозленных людей. Все напичкано оружием. Тут одной спички достаточно, чтоб грохнуло, как в пороховом погребе… Да, херовая в стране политика! Херовая власть! И я не боюсь это говорить вам открыто. Но если и мы с вами, армия, расклеимся, то тогда Россия рухнет, как рухнул Советский Союз! Это всем понятно?!
Офицеры слушают молча, глубоко вздыхая и скрипя зубами.
Командир ждет несколько секунд, осматривая немытые, со слипшимися волосами, склоненные головы своих подчиненных.
– Раз всем понятно и вопросов больше нет, повторяю: на провокации не реагировать! Языки свои шустрые засуньте и терпите! Так надо! Оружие применять только в крайнем случае, когда явная угроза для жизни личного состава! И только в этом случае и ни в каком другом!
Командир замолкает, переводит дух и ищет глазами Иванченко.
– А твоя рота, раз она такая смелая, как ты говоришь… Согласен с «комиссаром» – пойдет на границу менять десантников! Посидите в открытом поле, чтоб служба медом не казалась. Понял?
– Понял, – вскакивает с места Сашка.
– А теперь всем приятная новость! – успокаивается командир, скользя взглядом по грязным головам офицеров. – Мой зам по тылу подполковник Чахкиев сейчас разворачивает за казармой полевую баню. Всем помыть личный состав! А то уже до вшей недалеко. Да и самим помыться!
Дверь внезапно распахивается. Все поворачиваются. Посыльный с КПП с перепуганными глазами кричит, глядя на командира:
– Перед воротами митинг! Ингуши орут, что какая-то военная машина стукнула «Волгу» на перекрестке и удрала! Целая толпа сюда рвется!
– Блядь! Только этого не хватало! – падает на стул командир…
