1. Юный послушник

В первую половину 4-го года эры правления императора юаньской династии Шуньди (1344 г.) народ на берегах Хуайхэ пострадал от жестоких бедствий: засухи, саранчи и эпидемии.

Много месяцев не было дождя; всходы проса иссохли и пожелтели, поля растрескались и стали похожи на панцирь черепахи; всякому было видно, что на урожай нет надежды, но никто ничего не мог придумать. Повсюду возносили молитвы о дожде: молили царя Драконов проявить волшебную силу. Старики в коротких белых рубахах из мешковины с непокрытыми головами стояли на коленях под солнцем и почтительно отбивали поклоны царю Драконов, умоляя о милости.

Молитвы беспрестанно возносились много дней, но солнце жгло, по-прежнему не показывалось ни единого облачка. Крестьяне еще метались, как муравьи в накаляющемся котле, когда вся земля покрылась налетевшей саранчой, которая дочиста съела последние зернышки проса в тощих сухих колосьях. Взрослые с унылыми, скорбными лицами голосили или вздыхали; все говорили, что на их памяти не бывало такого года, что жизнь кончилась.

Неожиданно — беда не приходит одна! — вслед за засухой начался мор. В уездах Чжунли и Тайпин округа Хаочжоу (теперь Фэньян в провинции Аньхуэй) люди заболевали один за другим. Они питались корнями трав и корой деревьев и, заболев, не выживали: сначала слабели, горели в жару, затем начинались понос и рвота, и через день-другой человек погибал. Когда в каждой деревне стало ежедневно умирать несколько десятков человек и в каждом доме кто-нибудь умер, люди поняли: настал мор. Началась паника, крестьяне с женами и детьми, как переселяющиеся муравьи, пустились в путь на дальнюю сторону к родным или знакомым. Не прошло и десяти дней, как уезд Тайпин обезлюдел, умолкли собачий лай и петушиный крик, край сделался безжизненной и мрачной пустыней.

В деревне Гучжуанцунь большая семья Чжу Пятьдесят четвертого за полмесяца схоронила троих. Старому Чжу Пятьдесят четвертому было шестьдесят четыре года, он умер в 6-й день 4-й луны (18 мая 1344 г.), в 9-й день умер его старший сын, в 22-й день умерла спутница жизни старого Чжу. Второй сын, Чунлю, и младший сын Юаньчжан (первое имя — Чунба, второе имя — Синцзун), у которых на глазах один за другими умирали взрослые члены семьи, не имели средств, чтобы позвать врача или купить лекарство; они беспомощно рыдали, глядя друг на друга. Самой большой бедой была та, что при нескольких покойниках в доме не было ни одной монеты и не на что было купить досок для гроба. Нельзя было оставлять мертвых лежать, во что бы то ни стало надо было найти землю для могилы и похоронить. Но своей земли у них не было ни пяди. Они думали, думали и решили пойти к землевладельцу Лю Дэ, у которого не один год арендовали землю, никогда не задалживали по арендной плате, ни в чем не провинились. Однако он отказал да еще обругал. В безвыходном положении застали их соседи, которые предложили им место для могилы на своей земле. Но погребальных одежд и гробов достать было негде и не у кого; пришлось надеть на усопших старое — рваные платья и рубашки — и отнести на поле семьи Лю для захоронения. Братья с плачем несли покойников; из последних сил они поднимались по косогору, когда налетела гроза, сверкнула молния и от громового раската, казалось, раскололись небеса; братья укрылись под деревом. Быстро пронеслась гроза и очистилось небо. Но, взглянув вниз, на горный склон, братья застыли пораженные: мягкая почва на склоне сдвинулась от потоков воды и толстым блином земли накрыла тела усопших. В народе такое зовется «небо похоронило».

Чжу Юаньчжану довелось еще некоторое время питаться травой и древесной корой; соседки бабушка Ван с дочерью жалели сироту и часто зазывали его поесть, и он кое-как прожил короткое время. Он ничего не мог придумать, не знал, как быть, и слонялся по деревне в поисках случайной работы, но богатеи давно бежали, спасаясь от мора, а бедняки и маломощные крестьяне голодали сами — кого они могли бы нанять? Сколько ни бегай, выхода не было. Однажды, возвращаясь из соседней деревни, куда он ходил в поисках работы, он прошел мимо могилы родителей. Домой идти не хотелось, и он долго сидел у могилы на корточках, задумавшись о том, как дальше жить и как бы прокормиться.

Он был высоким и крупным юношей, на очень темном резко скуластом лице — крупный нос, большие глаза, густые брови; уши тоже были большие, а подбородок сильно выдавался вперед. Он был некрасив, но выглядел солидным и сосредоточенным, и кто бы ни видел его, не мог забыть этого странного малого.

Чжу Юаньчжан родился в 18-й день 9-й луны 1-го года Тяньли (21 октября 1328 г.), то есть в конце года, поэтому, когда ему по календарю считалось семнадцать лет, на деле не было полных шестнадцати. Отец его, скромный и честный крестьянин, всю жизнь был арендатором, всю жизнь терпел произвол землевладельцев, а когда от старости поседел, у него по-прежнему не было ни клочка собственной земли. Всю жизнь он скитался с места на место. Возможно, вам покажется, что Чжу Пятьдесят четвертый был непоседлив по натуре и любил переезжать с места на место, но это не так. 99 из 100 богачей-землевладельцев были недобрыми людьми; бедняки вносили залоговые деньги за аренду и подолгу умоляли о милости, прежде чем им сдавали несколько му земли; целый год надо было вставать до света, работать при луне, проливать пот, трудиться без отдыха, чтобы получить хоть какой-нибудь урожай, но из него 6/10 шло помещику.

Арендатор вносил удобрения и поливал поля, обращал целину в плодородную пашню, но, когда можно было ожидать повышения урожая, землевладелец увеличивал плату за пользование землей, а если арендатор не соглашался, то сгонял его с земли, и ему приходилось перебирать-ся в другие места к новому богатею. Если же арендатор соглашался терпеть, то его все равно сгоняли через несколько лет. Поэтому Чжу Пятьдесят четвертый, хотя и имел сыновей и дочерей, но на одном месте более десяти лет не удерживался. Он никогда не жалел себя, скудно питался и бедно жил, был смирен и послушен, но всю жизнь землевладельцы издевались над ним и унижали его; к смертному часу у него не нашлось клочка земли для погребения.

Юаньчжан раздумывал: раньше, когда людей в семье было много и сил хватало, не жалея своих рук, все же можно было прокормиться и не умереть с голоду. Но как быть теперь? Работать в поле могли теперь только два брата, земля засохла и стала тверже камня, пересохли ручьи и речушки — какой толк от работы в поле?

Ели два раза в день, но зерна почти не осталось. А в полях нельзя было собрать даже на взнос арендной платы. Чем же кормиться? Жена старшего брата смогла найти выход: ушла в семью своих родителей. Второй брат сильно сдал, ослаб, стал малоподвижен. Ел он много и хоть мог справляться с грубой, тяжелой работой, но вся беда была в том, что в этом году даже сильному человеку некуда было наняться.

В детстве Юаньчжан несколько месяцев ходил в частную школу, но ни одного дня не учился по-настоящему, потому что был жаден до игр, да и работа в поле не отпускала в страду. Полагаясь на хорошую память, он выучил несколько сот иероглифов, но тонкостей письма тушью постичь не смог: ни купчей, ни письма не умел написать.

Да, как ни раскидывай, но к своей родне — далекой ли, близкой ли, кровной ли, сводной ли — подаваться было незачем. Куда же идти?

И хотя земля велика, но ему на ней некуда было податься. Он грустил все больше, прибегал домой мрачный и ложился спать, укрывшись с головой.

Дни проходили незаметно, как духи, а выхода все не было. Его закадычные друзья, старшие по возрасту, Чжоу Дэсин и Тан Хэ, сильные, энергичные и опытные, чтобы прокормиться, тоже ушли на сторону, и посоветоваться ему было не с кем. Полгода он слонялся без дела, но так и не придумал, как ему прожить. Жена старшего брата посоветовала ему пойти послушником в буддийский монастырь.

В один из дней 9-й луны (1344 г.) в монастыре Хуанцзюэ стало одним послушником больше. Чжу Юаньчжан обрил голову, так что она стала гола, как тыква-горлянка, обрядился в поношенную одежду монаха и со сложенными ладонями на груди стал приветствовать встречных поклоном — словом, сделался заправским буддийским монахом. Стал выполнять обычные уроки: подметать, жечь благовония, бить в колокол и в барабан, варить пищу и стирать. Живущих в монастыре он звал отцами-учителями, братьями-учителями или наставниками, а мирян — дарителями. С утра до вечера он слышал трели колокольчиков, бой барабанов, стук палочек о деревянные рыбы, бормотание читающих буддийские сутры. Он думал о своей судьбе, об одиноком и голодающем втором брате, вспоминал еще недавно шумную многочисленную семью, деревенских друзей, которые, чтобы выжить, разбрелись на все четыре стороны, и душу его томила щемящая тоска.

 

2. Странствующий монах

Буддийский монастырь Хуанцзюэ находился на склоне горы Цзюэшань к юго-западу от Гучжуанцунь. Это был сравнительно большой монастырь; сразу у входа по обеим сторонам стояли статуи четырех громадных стражей свирепого обличья, а в центре между ними восседал весь расплывшийся в улыбке толстопузый будда Майтрейя. Позади него стояла статуя небесного хранителя буддийского учения с губительной для демонов дубиной. Во втором дворе большой храм великого Будды, где восседал будда Такагака, а по бокам его 18 архатов. В третьем дворе был расположен зал созерцаний, слева от него жилые помещения, а справа — дом настоятеля. Много лет не подновлялся монастырь, уже облупился лак с тронов будд и бодисатв, позолоченные статуи потемнели под толстым слоем пыли, черепичные кровли поросли иссохшей желтой сорной травой, брусчатка во дворах выщербилась, на все легла печать запустения. Два десятка монахов обычно кормились рисом, который взимали с арендаторов монастырского поля, к этому добавлялась плата за чтение молитв над покойниками из ближайшей округи и за исполнение обрядов. В те времена покинуть семью и стать монахом тоже означало выбрать себе профессию. Людей, веривших, что, став монахом, сделаешься святым, было немного; были грешники, замаливавшие грехи ради будущего перевоплощения; были убийцы или поджигатели, которые в страхе перед законом брили голову и надевали рясу, лишь бы уйти от кары; но больше всего было бедняцких детей, которых не могли прокормить родители. Монах со всего света кормится: верующие приносят подношения, которых одному не съесть, так что находятся средства держать закладные лавки, ссужать в долг с помесячной выплатой. Монастырским старцам были нужны служки, чтобы убирать и подметать храм; разной работы хватало, и еще один смышленый послушник был даровой рабочей силой. Чжу Юаньчжан был молод, крепок, в расцвете сил, потому его беспрепятственно приняли в монастырь послушником.

Юаньчжан с детства любил игры и озорные проделки, любил делать все по-своему, любил, чтобы его слушались. В монастыре все стало иначе. Не говоря уже о множестве старших учителей, у Юаньчжана были еще «учителя» помоложе, а у старца, которому он прислуживал, — семья, и все были старшими над ним. Он должен был вести себя тихо, разговаривать почтительно, целыми днями с улыбкой им прислуживать. Юаньчжан был слугой у всей семьи старца да еще бегал по поручениям всех монахов. Работы было много; копились обиды, гнев кипел, но приходилось сдерживаться, чтобы кормиться, потому что, если прогонят, деваться некуда.

На людях ему нельзя было сорвать зло, и он срывал его на глиняных статуях бодисатв. Однажды, подметая храм со статуями будд, он устал и, когда дошел до зала духов — хранителей монастыря, от усталости споткнулся о пьедестал статуи духа-хранителя, упал и ушибся. В гневе он метлой исколотил статую божества.

Монастырь жил на арендную плату от своих земель, но в том году бедствие было велико и собрать рис не удавалось; старшие монахи целыми днями обходили дворы арендаторов, требовали, грозили, запугивали, но ни отсидка в ямэне, ни угроза быть битым не помогали. Оставшегося зерна могло хватить лишь на несколько дней, а ртов было много, и расходовалось зерна немало, поэтому монахини предложили, чтобы неженатые монахи ушли первыми, а за ними пойдут искать пищу в странствии и остальные. Чжу Юаньчжан пробыл послушником только пятьдесят дней, и его выгнали за ворота. Делать было нечего, и, хоть он не умел читать сутры и исполнять обряды, все же предпочел изображать из себя монаха: надел плетеную шляпу, взял деревянную рыбу-колотушку, глиняную чашку-патру для подаяния, закинул за плечи узелок. Он простился с учителем и настоятелем и покинул родные места, стараясь не показать обиды.

Уходя на поиски пропитания, он получил совет идти на юг или на запад, где было полегче, а ему самому было все равно, куда идти, лишь бы выжить. Он брел, выбирая места поурожайнее, через города и деревни, стуча в деревянную рыбу у ворот богачей. Смиренно, но настойчиво он выпрашивал подаяния, ночевал в горах под открытым небом, испытал и ветер, и утренний иней, обошел известные города к западу от Хуайхэ. Он увидел мир, многое понял, многому научился и окреп физически.

Такую жизнь — взбудораженный, вечно скитающийся, с клокочущей и кипящей душой — он вел три года. В 8-й год Чжичжэн (1348 г.) он услышал, что на родине неспокойно, и им завладело чувство тоски по родным местам. Он пришел в монастырь Хуанцзюэ таким, как вышел: в плетеной бамбуковой шляпе, с деревянной рыбой и глиняной чашкой-патрой.

В те годы, когда Чжу Юаньчжан странствовал, в Хуайси вел тайную проповедь Пэн Инъюй, впоследствии основатель западной группировки «красных войск»; он учил, что будда Майтрейя явился в мир и организовывал повстанческие силы. Пэн Инъюй тоже был бродячим монахом, и если Чжу Юаньчжан и не видел его самого, то с его учениками должен был встретиться непременно. Позднее в Хуайси возникла база «красных войск», но начало было положено еще Пэн Инъюем.

Вероучение Пэн Инъюя было синкретическим. Верующие должны были воскурять благовония и петь гимны, молиться будде Майтрейе и князьям Света (Мин-ван). Читались такие молитвы, как «Явление Майтрейи в миру», «Три времени двух учений», «Явление в миру старшего и младшего князей Света». Пэн Инъюй был уроженцем Юаньчжоу (ныне Ичунь, пров. Цзянси), проповедовал в Хуайси; его учение можно отнести к южной ветви секты Белого лотоса. Другим было учение северной ветви, которую возглавляла семья Хань из Луаньчэна в округе Чжаочжоу (ныне пров. Хэбэй). Семья Хань уже несколько поколений давала патриархов секты Белого лотоса, но они были раскрыты, и местные чиновники сослали их в уезд Юннянь области Гуанпин (ныне пров. Хэбэй). После того как главой секты стал Шаньтун, он разослал людей, чтобы те предсказывали большую смуту в Поднебесной, говорили о явлении в мир Майтрейи и князя Света; он собирал силы и готовил восстание. Обе секты после начала восстания объединились, поскольку у них была одна цель борьба против династии Юань — и одна вера — вера в Майтрейю и князя Света. Восставшие верующие, чтобы отличаться от армии юаньской династии, обматывали голову красной повязкой, и современники звали их «красными войсками», или «красными платками», или «войском красных платков», или «благовонным войском»; они поклонялись Майтрейе и потому назывались еще сектой Майтрейи, они проповедовали приход князя Света и назывались также сектой Минцзяо.

Секта Минцзяо возникла в эпоху Тан на основе манихейства, которое вело свое происхождение от перса Мани (216–277 гг.). Главными принципами вероучения были дуализм и ступенчатость развития мира; ее последователи верили, что в мире действуют два разных начала: светлое — добро, разум — и темное — зло, страсть. Борьба двух начал проходит три ступени. На начальной ступени еще нет ни неба, ни земли, но уже существует антагонизм света и тьмы, разума и глупости. На средней ступени вторгается, растет темное начало, оно подавляет и изгоняет светлое начало и водворяет «великое зло», но тут является миру князь Света (Мин-ван), борется со злом и изгоняет темное начало. На последней ступени свет и тьма сливаются воедино. На этой ступени Свет обращается в Великий Свет (Да Мин), а тьма — в скопление тьмы (Цзи-ань). Начальная ступень борьбы света и тьмы — это прошлое, средняя ступень — настоящее, возвращение света и тьмы в исходное состояние будущее. Духи в секте Минцзяо именовались святыми и князьями Света мин-ванами. Манихейство проникло в Китай при танской императрице Ухоу (694 г.), тогда же его приняли правительство и весь народ уйгуров. Учение Минцзяо запрещало воздвигать статуи, не чтило духов, запрещало есть скоромное и умерщвлять живые существа; верующие носили белые одежды и белые шапочки, принимали пищу только после наступления темноты. Уйгуры в те времена были союзниками танского двора, имели заслуги, а потому их религия тоже пользовалась покровительством при Танах. В середине IX в. уйгуры восстали и были разбиты танской армией. В 5-м году Хойчан (845 г.) императора Уцзуна были запрещены буддизм и манихейство, храмы были закрыты. С тех пор манихейство стало тайным вероучением, подпольно распространялось в народе, впитало в себя многое из буддизма, даосизма и различных народных верований, превратилось в секту Минцзяо.

Поскольку манихейство учило, что в настоящее время царствуют силы тьмы, но князь Света (Мин-ван) непременно явится миру и тогда свет восторжествует над тьмой, то для крестьян, которые долгое время подвергались жестокой эксплуатации помещиков, были необразованными, такое учение несло воодушевление и веру; догматы манихейства укоренялись в народе, оно становилось религией угнетенных и эксплуатируемых, завоевывало все новых верующих.

Секта Минцзяо постепенно смешалась с распространенными в народе двумя другими сектами: Майтрейи и Белого лотоса, которые произошли от буддийской школы Чистой земли; одна из них называлась Чистой землей Майтрейи, а другая — Чистой землей Митры. Майтрейя по преданию был милостивым к народу, хорошим раджой. При жизни будды Шакьямуни Майтрейя слушал его проповеди, был лучшим учеником. Когда со времен преставления будды Шакьямуни пройдет 5670 млн. лет, Майтрейя сойдет в мир людей и станет Буддой. Все сутры буддизма признают, что в далеком будущем Майтрейя сменит будду Шакьямуни. После преставления Будды мир изменился к худшему: умножились пороки, испортился климат, поля плохо родят, у людей появились дурные стремления, люди страдают и более не могут терпеть эти страдания. К счастью, перед преставлением Шакьямуни изрек, что в будущем сойдет в мир будда Майтрейя. Тогда мир сразу переменится: земля станет просторной и чистой, покроется золотым песком, исчезнут колючки и шипы, зазеленеют горы, повсюду появятся озера с чистой водой, тенистые зеленые леса, прекрасные цветы, благоухающие травы и различные прекрасные произведения природы, которым нет названий; изменятся и сердца людей: все будут наперебой творить добро, чем больше будут делать добра, тем дольше будет их жизнь, они будут жить мирно и счастливо. Население будет быстро расти, города богатеть. Рис и пшеница, однажды посеянные, будут давать семь урожаев, поля не надо будет ни пахать, ни полоть. После появления этого прекрасного мифа миллионы крестьян стали ждать дня прихода Майтрейи, проходили десятки и сотни лет, но по-прежнему верили и ждали. Как только разносился слух, что где-то явился Майтрейя, крестьяне устремлялись туда и принимали участие в восстании. Семьсот лет истории — от династий Суй и Тан до династий Сун и Юань — заполнены крестьянскими восстаниями секты Майтрейи. Члены секты тоже верили, что в мире свет борется с тьмой, а добро со злом, что было, в общем, сходно с возникшим позднее вероучением секты Минцзяо, и в конечном итоге обе секты слились воедино.

Общество Белого лотоса поклонялось будде Амитабхе, призывало людей читать сутры и совершенствоваться, творить добро и обещало тогда после смерти счастливую жизнь в Раю западной чистой земли у Пруда Белого лотоса. Это общество возникло в начале V в., к первой половине XII в. впитало догмы буддийской школы Тяньтай — ее догматы запрещали маринованный лук-порей, умерщвление живого, спиртные напитки; со временем это общество превратилось в секту Белого лотоса. Поскольку ее обряды и запреты были близки обрядам и запретам сект Минцзяо и Майтрейи, то к началу XIV в. эти три тайных секты, естественно, слились.

Последователи этих сект были недовольны действительностью, хотели изменить ее и верили, что скоро неизбежно возникнет лучший или самый лучший мир. Вестником наступления этого фантастического мира должно было стать явление князя Света или Майтрейи. Поэтому разговоры о явлении князя Света или Майтрейи стали популярнейшим и простейшим призывом, поднимающим крестьян на вооруженные выступления. Крестьяне, впавшие в крайнюю нищету, привлеченные этим призывом, вооружались мотыгами и бамбуковыми дубинками и отважно поднимались против тирании и гнета. Восстания каждый раз подавлялись правительственной армией, хорошо организованной и мощной, но поражение восстания не приводило к покорности. Крестьяне поднимались снова, веря, что настанет день, когда люди воспрянут и в мир явится Мин-ван или Майтрейя!

В 4-м году Чжиюань юаньского Шуньди (1338 г.) последователь секты Майтрейи Чжоу Цзыван поднял восстание в Юаньчжоу (ныне уезд Ичунь, пров. Цзянси). Чжоу Цзыван был учеником монаха Пэн Инъюя из Цыхуасы в Юаньчжоу (его звали также Пэн И, а враги прозвали колдуном Пэном). Однако необученная крестьянская армия вскоре была разбита местными войсками, Чжоу Цзыван был убит, а Пэн Инъюй скрылся. Простой народ считал его живым божеством, а потому все помогали ему скрыться. Управа повела розыск со строгостью, в деревнях ему оставаться было нельзя и пришлось уйти в Хуайси, куда тоже донеслась слава вероучителя Пэна, где простой народ прятал его от властей. Там он тайно продолжал проповедовать, организовывал новые силы и готовился повторить выступление.

Чжу Юаньчжан за эти годы бывал в Сичжоу, Чэньчжоу, Синьяне — местах, где восстания секты Майтрейи терпели поражения, а также в Хуайси, где тайно проповедовал Пэн Инъюй.

 

3. Восстание «красных войск»

В 5-ю луну 11-го года Чжичжэн императора Шуньди (1351 г.) в бассейнах Хуайхэ и Янцзы поднялись беднейшие крестьяне, жестоко притесняемые монгольскими и китайскими феодалами; они были в коротких куртках и травяных сандалиях, головы повязывали платками. Крестьяне шли под красными стягами, с мотыгами и бамбуковыми кольями на плечах, с длинными копьями и топорами в руках. Они убивали чиновников, занимали города, раздавали зерно из хранилищ, освобождали заключенных из тюрем, сами жаловали своим соратникам титулы и звания. Это было знаменитое в истории восстание «красных войск», прозвучавшее похоронным звоном для монгольской династии Юань. Отряды «красных войск» появились повсеместно, и не прошло нескольких месяцев, как красные знамена развевались на территории от бассейна Хуайхэ на востоке до бассейна Ханьшуй на западе, и территория империи Юань оказалась рассеченной надвое.

Крах правительства Юань был вызван тем, что крестьянство, не вынесшее жестокой эксплуатации и беспощадного гнета монгольских и китайских бюрократов и помещиков, было вынуждено взяться за оружие и повести длительную и ожесточенную войну против них. Монгольская аристократия подвергала китайцев грубому и жестокому национальному гнету, грабила и истребляла их, а потому широкие массы народа смело поднялись на освободительную войну, которая была вызвана также загниванием правящей верхушки монголов, обострением противоречий внутри ее, расколами, распрями и междоусобицами. Эта верхушка рыла себе могилу. Восстание «красных войск» началось как война угнетенных против господствующих классов, но на заключительном этапе из-за участия в ней представителей помещиков она превратилась в освободительную войну китайского народа против политического господства монголов в стране.

Монголы, уничтожив империю Цзинь, превратили обширные пространства в пастбища — были пастбища в тысячу цинов и даже в сто с лишним тысяч цинов. После завоевания империи Сун они конфисковали «чиновничьи поля» и часть земель аристократии. Монгольские князья, императрицы и наложницы, принцессы и вельможи, полководцы, а также капитулировавшие перед завоевателями китайские чиновники и полководцы, буддийские и даосские монастыри завладели огромными земельными угодьями, а крестьян обратили в арендаторов. При Шуньди принцесса Нулун-Ильджэс владела 5 тыс. цинов земли. Вельможе Баяну было пожаловано в Хэнани 5 тыс. цинов. Он же в уезде Баоди округа Цзичжоу отрезал землю у управления рисовых полей. Перешедшие на сторону завоевателей цзиньские и сунские чиновники не только сохранили прежние владения, но и воспользовались случаем округлить их; некоторые получали в год 200–300 тыс. даней зерна в качестве ренты, имели 2–3 тыс. дворов арендаторов. Поскольку династия Юань покровительствовала религиям, буддийские и даосские монастыри нередко владели сотнями тысяч цинов земли. Например, буддийский монастырь Дачэн тяньху шэнсы за два пожалования получил 325 тыс. цинов. Буддийский монастырь Дахугожэньвансы имел более 100 тыс. цинов орошаемой земли, 37 059 дворов арендаторов. Монах Шэнь Минжэнь из секты Байюнь захватил 20 тыс. цинов крестьянской земли. Южнее Янцзы, в Цзяннани, число монастырских арендаторов превосходило 550 тыс. дворов. Хотя все эти земли не были захвачены одновременно и в течение всего периода правления юаньской династии не всегда принадлежали одним и тем же владельцам, однако приведенные данные свидетельствуют о ненасытной жадности монгольских и китайских помещиков во времена династии Юань к захвату земель, о высокой степени концентрации земель, резком росте числа арендаторов по сравнению с любым предшествующим историческим периодом, что неизбежно вызывало нарастающее обострение классовой борьбы крестьян против помещиков.

Монгольские князья, императрицы, императорские наложницы и вельможи получали также уделы на кормление от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч дворов, от одного до десяти с лишним уездов, от одной до трех областей. Максимум был у императрицы Борта-хатун в Чжэньдине: 80 тыс. дворов. Император Чэнцзун отдал в удел наследнику престола три округа: Аньси, Пинцзян, Цзичжоу. Чиновники в округах, отданных в удел, назначались по рекомендации держателя удела; крестьяне должны были сдавать владетелю шелковую пряжу от каждых пяти дворов и платить определенные денежные суммы, кроме того, платить подати и налоги в казну.

Огромные земельные угодья сконцентрировались в руках горстки монгольских и китайских аристократов и бюрократов, а крестьянство, средние и мелкие помещики теряли землю, превращались в арендаторов или бежали из родных мест. Арендаторы Цзяннани вносили землевладельцам от 50 до 60 % урожая; им не хватало на пропитание от урожая до урожая; при засухе и наводнениях они бедствовали и занимали у помещиков зерно, чтобы после сбора урожая возвратить с процентами. Собранное осенью зерно уходило к помещику в виде арендной платы и в счет погашения ссуды и процентов, а если его не хватало для расплаты, приходилось закладывать членов семьи и отдавать в погашение долга домашнюю утварь, даже мотыги и серпы уносились из дома, так что оставалось одно: бежать. Чем больше крестьян-арендаторов было в бегах, тем больше земель пустовало и сокращалось производство продовольственных культур. Другие арендаторы, внося высокую арендную плату, не могли покупать инвентарь и удобрения; как только урожайность снижалась, помещик тут же отбирал у них землю, они теряли средства к существованию. А если в семье хватало рабочей силы и земля благодаря хорошему уходу становилась более плодородной, повышалась урожайность, то помещик повышал арендную плату и арендатор не мог обрабатывать ее на таких же условиях. В некоторых местностях арендаторы продавали помещикам сыновей в услужение, а дочерей в наложницы, составляя купчие, как при торговле скотом. Арендаторы продавались и покупались вместе с землей. На севере крестьянам жилось не легче, чем на юге: посевы постоянно вытаптывались монгольской конницей, часть пахотных земель была обращена в пастбища, в окрестностях столицы Даду (ныне Пекин) в целях использования полей осенью под пастбища крестьянам запрещалась осенняя вспашка. В случае войны у крестьян отбирали лошадей и тягловых быков в казну, иногда платили за них немного, а иногда ничего не платили. Из мест к северу от Хуайхэ, из Хэбэя и Хэнани крестьяне толпами бежали на юг. В одном 20-м году Чжиюань императора Шицзу (1283 г.) бежали крестьяне 150 тыс. дворов. В 23-м году (1286 г.), поскольку в Цзяннани, южнее Янцзы, кормилось много северокитайцев, туда были посланы специальные уполномоченные, чтобы заставить их всех вернуться обратно. Особые чиновники были посланы для надзора за переправами через Хуанхэ и Янцзы, чтобы воспрепятствовать бегству северокитайцев, не имеющих пропусков на юг. Кроме того, были изданы приказы об аресте и возвращении под конвоем беглых крестьян в родные места, причем запрещалось собирать их толпами свыше тысячи человек, нарушителей запрещений наказывали ста ударами большой палки. В 1-м году Юаньтун императора Шуньди (1332 г.) в столичном округе было сильное наводнение, более 400 тыс. человек голодало. На 2-й год большой голод был в провинции Цзянси и Чжэцзяне — голодали крестьяне более 590 тыс. дворов. Чем тяжелее становился помещичий гнет, тем труднее было жить крестьянам. Чем быстрее помещики увеличивали свои земельные владения, тем чаще крестьяне применяли свой метод сопротивления — бегство.

Чтобы смягчить недовольство крестьян, юаньское правительство прибегало к снижению налогов и податей, пыталось в районах бедствий оказать помощь голодающим, учреждало «зернохранилища регулярного выравнивания цен на хлеб», посылало на места чиновников для надзора за развитием сельского хозяйства и т. п., но освобождение от налогов сказывалось только на помещиках и крестьянах-хозяевах, арендаторы же продолжали вносить прежнюю арендную плату. В 4-м году Чжиюань (1344 г.) на севере Хэнани был большой голод, а на следующий год — эпидемия, погибло пять человек из каждых десяти, и двор, заговорив о помощи бедствующим и начав продавать чиновничьи должности, собрал какое-то количество бумажных денег и зерна. Но потом при дворе якобы прослышали, что какой-то урожай все-таки был собран, и помогать бедствующим не стали, а собранные средства присвоили. «Зернохранилища регулярного выравнивания цен» были пусты. Если же там и был рис, то он попадал в руки чиновников и помещиков, а не крестьян.

Помимо классового гнета монгольских и китайских помещиков, существовал еще национальный гнет в отношении китайцев со стороны выходцев из Средней Азии. Монгольская знать, чтобы укрепить свое военное господство, навечно удержать в угнетении и порабощении бедняков, в основном китайцев, разделила общество на четыре сословия: первыми (благородными) были монголы, за ними шли среднеазиаты (сэму), северокитайцы были третьими, а южнокитайцы четвертыми, низшими. Монгольская военная знать еще до завоевания империи Цзинь покорила Хорезм и другие государства Средней Азии. Уроженцы тех стран стали именоваться сэму и использовались для угнетения северокитайцев, покоренных позже. Северокитайцами именовались подданные бывшей цзиньской империи, включая китайцев, корейцев, киданей и другие народы, южанами же называли покоренных позже всех подданных сунской империи, большинство которых составляли китайцы. Чтобы расколоть китайцев, правящая монгольская верхушка предоставила некоторые политические преимущества северокитайским помещикам в отличие от южнокитайских. Права и обязанности четырех сословий были неравными, а особенно свирепыми были запреты и ограничения для южан-простолюдинов. Одновременно в монгольских племенах бедняки пастухи подобно беднякам крестьянам из северных и южных китайцев подвергались жестокой эксплуатации. Их заставляли нести службу в войске и самим обеспечивать себя конями и оружием.

Надо отметить, что национальный гнет проявлялся лишь в отношении простого народа, лишенного политических прав. По существу, монгольские и среднеазиатские феодалы и китайские помещики совместно эксплуатировали, грабили и порабощали бедняков всех национальностей, и потому в конечном счете этот гнет по своему характеру был гнетом классовым.

Монгольские властители во время завоевания империй Цзинь и Сун не только захватывали территории, но и порабощали население, порабощенных они называли цюйкоу. Последние мало чем отличались от рабов; их потомки оставались в этом приниженном положении из поколения в поколение. Монгольские и китайские чиновники также обращали многих в рабов. В Шанду (ныне уезд Долонь в автономном районе Внутренняя Монголия) и в Даду были конные, бычьи, овечьи рынки и рынок рабов, где людьми торговали наравне со скотом. В Цзяннани торговля людьми процветала еще больше. Хозяева, опасаясь бегства рабов, опаивали их особым зельем, чтобы они немели, или же клеймили им ноги, как животным. Цюйкоу фактически приравнивались законом к рабам, различие между ними состояло в том, что рабам запрещалось иметь семью и хозяйство, а цюйкоу могли иметь их, но им не разрешалось менять местожительство. Совершеннолетние цюйкоу ежегодно вносили в казну подушный налог в 1 дань зерна с человека, для хозяина они обрабатывали поля, прислуживали ему, вносили за него налоги, отбывали за него воинскую повинность. В первые годы XIV столетия южнее Янцзы чиновники и помещики захватывали и обращали сотни и тысячи, а подчас и десятки тысяч крестьянских семей в рабов. Солдаты монгольских гарнизонов и монголы-простолюдины тоже жили бедно, им нередко случалось продавать в рабство своих жен и детей. При династии Юань казенные и частные рабы составляли очень высокий процент населения. Чем больше было рабов, тем меньше оставалось арендаторов, а это не только препятствовало развитию производства, но и вредило интересам мелких и средних помещиков, что создавало противоречия в среде господствующего класса.

В центральных административных органах при династии Юань крупными чиновниками могли быть только монголы, а не китайцы. Второстепенными чиновниками в большинстве тоже были монголы и среднеазиаты. В 4-ю луну 3-го года Чжиюань императора Шуньди (1337 г.) было еще раз подтверждено, что на посты начальников в органах центрального правительства, военном совете, цензорате, министерствах, полицейских управлениях, следственных управлениях и на посты старших чиновников в ставках племен могут назначаться только монголы и среднеазиаты. Южнокитайцы вообще были вытеснены из центрального политического руководства. Военная власть тем более была недоступна китайцам. Обычно старшими чиновниками в провинциальных правительствах были монголы, и только при нехватке чиновников доходила очередь до среднеазиатов и северокитайцев. На местах главно-управляющим был северокитаец, а его заместителем — среднеазиат, но реальная власть находилась в руках надзирателя-монгола (даругачи). Дворцовая стража состояла исключительно из монголов и среднеазиатов, в нее запрещалось принимать китайцев. Отпрыски монгольской знати начинали службу в дворцовой страже и быстро делали карьеру. Китайцы же могли выдвинуться лишь путем сдачи экзаменов. Экзамены тоже проводились по национальному признаку, монголы и среднеазиаты экзаменовались в одном потоке, а китайцы в другом, первые экзаменовались, дважды, а вторые — трижды, для первых темы были легкими, а для вторых — трудными, после экзаменов первым давались чиновничьи должности повыше. При приеме учащихся в государственные школы критерием служила принадлежность к той или иной национальности. В Академии сынов отечества монголов было пятьдесят, среднеазиатов — двадцать и китайцев — тридцать человек. Выпускники школ — монголы получали шестой ранг, среднеазиаты — седьмой ранг первого класса, севе-рокитайцы-седьмой ранг первого класса, а южнокитайцы — седьмой ранг второго класса.

Монголы и среднеазиаты из числа военных и гражданских чиновников пользовались преимуществом в продвижении по службе. Монголы получали должности и ранги выше, чем среднеазиаты, а последние — выше, чем китайцы. Законом устанавливались наказания для нерадивых чиновников, причем китайцев могли предать смертной казни с конфискацией имущества, а монголам делалось исключение. Монгольская знать и среднеазиаты не только пользовались защитой особого суда, но в серьезных случаях право окончательного решения принадлежало монгольским вельможам. Если монгол убивал китайца, с него брали штраф на похороны и приговаривали к отправке с войском в карательный поход. Если монгол бил китайца, последнему не разрешалось дать сдачи, а можно было только принести жалобу в управу с указанием свидетелей. Напротив, если китаец убил или побил монгола, то учинялся суд над ним по всей строгости. Китайцам запрещалось собираться толпой и драться с монголами. За воровство и разбой китайцам ставили клеймо на лице, а монголы и среднеазиаты освобождались от клеймения.

В районах, населенных китайцами, порядок поддерживался военной силой; ставили правительственные охранные гарнизоны; устанавливали систему взаимной поруки. Население было обязано сдать холодное оружие, плети и батоги с железным наконечником чиновникам. Лошади отбирались в казну. Хранящие тайно оружие предавались смертной казни. Скверное оружие шло на переплавку, то, что получше, раздавалось среднеазиатам, а лучшее шло в арсеналы для монголов. В походе китайцы после боя сразу же сдавали оружие, которым разрешалось пользоваться лишь в сражении. Необходимое для борьбы с разбойниками оружие — луки и стрелы — строго ограничивалось: в каждой области десять комплектов, в округе — семь, уезде — пять. Китайцам запрещалось охотиться и учиться военному делу. Им запрещалось также собираться для молитв и поклонения духам предков, совершать моления и жертвоприношения духам и божеству Земли, устраивать ярмарки. Им даже не разрешалось учиться монгольской и арабской письменностям.

Основной силой в гарнизонах были монгольские войска и войска тамачи (из различных среднеазиатских племен), которые стояли в районах Хуанхэ и Лохе и провинции Шаньдун; войска тамачи, северокитайские войска и капитулировавшие сунские войска охраняли территорию к югу от Хуайхэ вплоть до Южно-Китайского моря. Командовали всеми этими войсками монгольские князья. Монголы вместе с семьями жили в лагерях, другие войска в установленном порядке переводились с места на место.

Объединение населения в шэцзя («пятидесяти- и двадцатидворки») являлось основой системы власти монгольских и китайских помещиков на местах. Еще до завоевания империи Сун, в 7-м году Чжиюань (1272 г.), император Шицзу приказал создать во всех деревнях об-щины (шэ) по 50 семей в каждой и выбрать из стариков, сведущих в земледелии, одного главой общины; если в деревне было более 100 дворов, то в ней назначали еще одного главу; если же меньше 50, то соединяли ее с близлежащей деревней и создавали одну общину. Юаньское правительство ввело такую систему с целью укрепления своего господства и выколачивания налогов, но общины становились и легальной формой деятельности крестьянских тайных обществ. Через три года, чтобы лучше контролировать северокитайское население, воинам-тамачи было приказано повсеместно вступить в общины наравне с податными крестьянами; монголы же не входили в китайские пятидесятидворки. Так было на севере. На юге же после уничтожения империи Сун население было организовано в двадцатидворки (цзя) во главе с монголом, который пользовался абсолютной властью над семьями, включенными в двадцатидворку. «Ел, пил и одевался как и сколько ему угодно, мальчиками и девочками распоряжался как хотел». Двадцатидворки были созданы всюду в городах и в деревнях, монголы — главы этих объединений силой отбирали и бесчестили жен и дочерей простых крестьян, и никто не смел слова сказать. Ночью запрещалось ходить по улицам, нарушителей карали 27 ударами малых палок. Только после утреннего колокола и до закрытия рынка разрешалось зажигать огонь в печках, торговать, читать и работать при дневном свете. Монгольские и китайские помещики через глав пятидесятидворок и двадцатидворок жестоко грабили крестьянство; в середине правления юаньской династии размеры земельного налога, податей и повинностей, включая разнообразные трудовые повинности различных названий, возросли по сравнению с начальным периодом более чем в двадцать раз. Это привело к тому, что уровень сельскохозяйственного производства падал по всей стране и массы крестьян разорялись.

По официальным документам, в государстве Сун в 16-м году правления Цзядин (1223 г.) было 12 670 тыс. дворов с населением 28 320 тыс. человек. В государстве Цзинь в 7-м году Тайхэ (1207 г.) было 7684 тыс. дворов с населением 45 810 тыс. человек. В обоих государствах дворов получается около 20 млн., а населения — около 74 млн. человек. А после завоевания Китая монголами, в 18-м году Чжиюань императора Шицзу (1281 г.), во всей стране насчитывалось только 13 200 тыс. дворов с населением 58 830 тыс. человек, включая монголов и среднеазиатов. Как видно, итогом длительных войн и разрушений было сокращение числа дворов на 7 млн., а численности населения — на 15 млн. человек. В 1-м году Чжишунь императора Вэньцзуна (1330 г.) число дворов по всей стране все еще составляло 13 400 тыс., что немногим отличалось от данных за 1281 г. За 50 долгих лет число дворов осталось практически прежним, что при всей ненадежности тогдашней статистики показывает убыль населения за эти годы. Таков был трагический результат классового и национального гнета при господстве монголов.

Одной из внутренних причин крушения юаньского правительства было обострение противоречий внутри правящей верхушки монгольских завоевателей и ее загнивание.

Монгольский каганат состоял из нескольких ханств, полученных в уделы потомками Чингисхана, центральное положение среди них занимала юаньская империя. С тех пор как Хубилай-каган (юаньский император Шицзу) нарушил монгольский обычай созыва курилтая для выборов кагана и назначил в соответствии с китайской феодальной системой своим наследником старшего сына от первой жены, обострилась борьба за престолонаследие внутри верхушки монгольской знати, перевороты и смуты следовали непрерывно, ослабляя власть юаньского правительства и создавая политическую нестабильность. В результате длительных междоусобных войн монгольский каганат распался. Шицзу и его потомки правили только Китаем.

После Шицзу вопрос о престолонаследии решался если не придворными интригами, то войнами за захват престола между представителями знати, обладающими реальной силой, а принятие решения курилтаем стало всего лишь формальным актом, предпринимаемым ради соблюдения обычая. За сорок лет, от кончины императора Шицзу до воцарения Шуньди (1294–1333 гг.), сменилось девять императоров, каждые четыре-пять лет происходил переворот, а за шесть лет, с 1328 по 1333 г., сменилось шесть императоров. Противоречия среди верхушки монгольской знати углублялись и обострялись, что ослабляло силы господствующего класса; чем слабее становилась власть императорского правительства, тем более усиливалась власть на местах; центр был слаб, а периферия сильна, приказы не исполнялись; в конечном счете это создало обстановку, благоприятствующую войнам между представителями военной знати.

Таким образом, представители господствующей верхушки вели междоусобную борьбу за власть и богатства и самоистреблялись, в то же время они погрязли в разврате и пьянстве.

Юаньский Шицзу после завоевания империи Сун, стремясь овладеть еще большими богатствами, неоднократно начинал агрессивные войны против соседних с Китаем стран. В 19-м году Чжиюань (1282 г.) стотысячное войско, посланное в Японию, было рассеяно тайфуном и вернулось с потерями. Кроме того, трижды посылались войска в Аннам (1284–1294 гг.), дважды в Бирму (1282–1287 гг.), в Тямпу (Южный Вьетнам) (1282–1284 гг.), на Яву (1292 г.). Бремя военных расходов росло, возникли затруднения в финансах, и правительство было вынуждено назначить на высокие должности купцов, способных драть семь шкур с кого угодно, чтобы добыть средства. Пришлось повысить налоги, продавать должности и звания.

Кроме огромных военных расходов, были еще огромные пожалования князьям и представителям знати, ежегодные подарки в определенные сроки и особые дополнительные подарки, раздаваемые на сборах при дворе и на курилтаях. Годовое пожалование сановнику Отджигиннояну составляло 100 динов серебра (дин равен 50 лянам), 598 кусков шелковой тафты, 300 кусков шелкового атласа, равных вещей на общую сумму 120 динов бумажных денег, пятьсот овечьих шкур, 16 динов и 45 лянов золота. Особое пожалование в 4-м году Чжунтун (1263 г.) принцессе Губа составило 50 тыс. лянов серебра. Пожалование на сборе при дворе во 2-м году Юаньчжэнь (1296 г.) были определены роду Тайцзу в 1 тыс. лянов золота и 50 тыс. лянов серебра, роду Шицзу — в 500 лянов золота и 25 тыс. лянов серебра. Хотя курилтаи были формальностью, на них в благодарность за поддержку князьям и знати раздавались подарки на еще более огромные суммы. Например, в 4-м году Чжида (1311 г.) по случаю воцарения императора Жэньцзуна общая сумма пожалований составила 39 550 лянов золота, 1 849 050 лянов серебра, бумажных денег на сумму 203 279 динов и шелковых тканей 472 434 куска. В том же году дополнительные пожалования соста-вили в бумажных деньгах свыше 4 млн. динов. Пожалования были фактически взятками князьям и знати с целью добиться их поддержки, а источником были богатства, созданные тяжелым трудом китайцев. Кроме того, больших расходов стоило содержание буддийских монахов. Юаньские императоры исповедовали буддизм, перед вступлением на престол принимали буддийские обеты, назначали «фаньских монахов» (то есть тибетских монахов) императорскими или государственными наставниками и оказывали им всяческое почтение.

В 4-м году Чжида расходы правительства за год в бумажных деньгах составили 20 млн. динов, доход от постоянных налогов — всего 4 млн. динов, причем в столицу Даду было доставлено денег только на 2800 тыс. Дефицит превысил годовой доход более чем в семь раз. В тот год к 11-й луне (1312 г.) в государственном казначействе оставалось только 110 тыс. динов бумажных денег. Дефицит погашался путем досрочной продажи купцам лицензий на получение соли на государственных солеварнях, повышения налогов и податей, а также путем инфляции. Во 2-м году Чжишунь (1331 г.) казна имела за финансовый год убыток в 2400 тыс. динов. В первые годы династии Юань выпуск бумажных денег представлял собой довольно совершенную систему: они выпускались в определенном количестве, могли немедленно обмениваться на золото, находились в определенной пропорции с ценами на товары, имели хождение во всем каганате и пользовались доверием населения. Когда же финансы империи оказались в безвыходном положении, а правительство израсходовало все металлическое обеспечение бумажных денег, последние превратились в бумажки, не обменивающиеся на металл. Кроме того, они выпускались без ограничений, и, чем больше выпускалось бумажных денег, тем больше падала их стоимость, тем выше подскакивали цены на товары. Населению ничего не оставалось делать, как обменивать товар на товар; правительственная казна оказалась на грани краха.

Политическая ситуация соответствовала экономической. Начиная со времени императора Уцзуна (1308–1311 гг.) при назначении на должности не интересовались способностями назначаемых; достаточно было добиться расположения императора, чтобы стать крупным чиновником. Князья и представители знати могли и казнить, и рекомендовать на должность чиновника. Помещикам и богачам, подлежащим казни за правонарушения, было достаточно найти доступ к императорскому наставнику (диши) или государственному наставнику (гоши) и подкупить их, чтобы получить особое прощение от императора. Впоследствии должности и титулы стали просто продаваться, взятки давались открыто. Крупные чиновники кормились за счет мелких, а мелкие — за счет народа. Народ высмеивал чиновничьи нравы в стихах:

После уничтожения империи Сун армия была расквартирована в цветущих городах, во внутренних районах Китая. Со временем она разложилась и разучилась сражаться, да и не желала сражаться. Большинство офицеров получали должности по наследству, погрязли в пьянстве и азартных играх, разворовывали военный провиант, грабили простонародье. Главные силы монгольского войска — потомки храбрецов и богатырей — выродились и утратили воинственный дух.

Классовый и национальный гнет давил простых китайцев, но чем тяжелее был этот гнет, тем сильнее становилось их сопротивление. Вооруженные выступления трудового народа Северного и Южного Китая, особенно на юге, фактически не прерывались вплоть до самого восстания «красных войск».

Хотя причины многочисленных антимонгольских восстаний были различными, но цель их была единой: свержение классового и национального гнета. Основные военные силы Юань были сконцентрированы на севере в районе столицы Даду, а на юге войска были послабее, потому и восстания там поднимались чаще. Когда же непрерывные восстания на юге ослабили власть монголов, население севера также стало восставать. Так сложились условия для всеобщего восстания, которое получило название восстания «красных войск». Оно началось в 11-м году Чжичжэн (1351 г.).

Юаньский Шуньди (Тогон-Тэмур), когда он был еще принцем, пошел походом на столицу из Гуанси и стал императором. Его сопровождал и поддерживал монголо-китайскими войсками глава провинции Хэнань Баян. Он был назначен первым министром и благодаря своим большим заслугам перед императором захватил власть при дворе. Баян был алчен, совершал злоупотребления, возвысил своих братьев и племянников. Он ненавидел китайцев и был против того, чтобы монголы учились китайской грамоте. Он издал приказ, запрещающий китайцам иметь оружие и лошадей. В 3-м году Чжиюань (1337 г.) произошли восстания в округах Жунин и Синьян, в Хуйчжоу, в Чжанчжоу, в 4-м году Чжиюань (1338 г.) — в Юаньчжоу и в Хэнани. Баян был взбешен и говорил, что все китайцы бунтовщики и что при дворе есть китайцы-чиновники, пусть последние подумают, как переловить и истребить бунтующих китайцев. Затем он выдвинул предложение — истребить всех китайцев, носящих распространенные фамилии: Чжан, Ван, Ли, Лю и Чжао, чтобы запугать остальных. В 4-ю луну 5-го года (1339 г.) был повторен указ, запрещающий китайцам иметь оружие, и обнародован декрет, который запрещал китайцам оказывать сопротивление, если на них нападали монголы. К тому же Баян рассорился с императором Шуньди и сговорился с вдовствующей императрицей низложить императора. Об этом узнал и донес императору племянник Баяна старший цензор Токто. Воспользовавшись тем, что Баян выехал на охоту, император отстранил его от командования войсками и приказал закрыть перед ним городские ворота; смещенному Баяну осталось только покончить жизнь самоубийством. Брат Баяна Маджартай наследовал должность министра. Но Токто уговорил его выйти в отставку и сам стал первым министром.

Семья Баяна и Токто держала в своих руках пост премьер-министра и проводила политику ненависти и вражды к китайцам, что поставило всех северян и южан перед необходимостью сплотиться и организоваться, взяться за оружие, оказать сопротивление властям и, опираясь на собственные силы, сбросить с себя национальный гнет. Сложилась напряженная обстановка, при которой достаточно было с любого холма бросить клич, чтобы откликнулась вся страна.

В 5-ю луну 3-го года Чжичжэн (1343 г.) Хуанхэ прорвала дамбу в Ваймаокоу. В 5-ю луну 4-го года (1344 г.) дожди шли свыше двадцати дней подряд, вода в Хуанхэ бурно поднялась, на севере прорвало дамбу Баймаоти, а в 6-ю луну — дамбу Цзиньти, вода затопила округа Цао-чжоу, Пучжоу, Цзичжоу. Затопило не только крестьянские посевы и дома, в зоне опасности оказались и соляные промыслы, отчего сильно пострадали налоговые доходы правительства. Кто-то предложил заделать прорывы в дамбах. Токто послал обследователей, которые доложили, что работы велики и что начать их трудно, к тому же в районе Хэнани повсюду бродят отряды восставших крестьян и если собрать на работы несколько десятков тысяч человек, то они могут присоединиться к восставшим и с ними тогда не справиться. Токто не принял совета и решил приступить к работам. Он назначил Цзя Лу главой министерства общественных работ и уполномоченным по защите от наводнения на Хуанхэ. В 22-й день 4-й луны 11-го года Чжичжэн (17 мая 1351 г.) из 13 округов в районе Баньляна и Дамина было отправлено на работы полтора миллиона крестьян, а из Лучжоу и других мест — двадцатитысячное охранное войско и начаты работы по возвращению Хуанхэ в старое русло на протяжении 280 ли от Хуанлингана на юг до Баймаокоу и на запад до Янцинцуня. Глава секты Минцзяо Хань Шаньтун, узнав об этом, разослал людей, чтобы они всюду говорили: «Каменный человек — одноглазый, он взбудоражит Желтую реку, и вся Поднебесная взбунтуется».

По указанию Хань Шаньтуна тайком был высечен из камня одноглазый идол и закопан в Хуанлингане на месте предстоящих земляных работ. Это было сделано в предвидении того, что средства, отпущенные юаньским правительством на ведение речных работ, будут, как обычно, расхищены чиновниками и землекопы, не получая денег в положенный срок и в положенном количестве, будут голодать и возмущаться. Кроме того, Хань Шаньтун послал несколько сот верующих на работы, где они занялись пропагандой: скоро в Поднебесной начнется великая смута, Майтрейя спустился на землю и князь Света (Мин-ван) явился в мир.

Однажды землекопы, дойдя до отрезка Хуанлингана, действительно выкопали из-под дерева каменного одноглазого идола; сразу поднялся шум, зевак подходило все больше и больше, десятки тысяч землекопов встали плотной стеной, пораженные чудом; кроме того, агитация присланных Хань Шаньтуном вмиг перевернула все; люди, бормоча буддийские молитвы, разбились на небольшие группы, наперебой обсуждали событие; все считали, что это знак свыше: пришел час освобождения, настала пора схватиться с врагом.

Хань Шаньтун, собрав 3 тыс. человек в Байлучжуане, принес в жертву Небу и Земле белого коня и черного быка и объявил себя потомком сунского императора Хуэйцзуна в восьмом поколении. Лю Футун, как потомок сунского главнокомандующего Лю Гуанши, обязался помочь ему вернуть Поднебесную. Все единодушно провозгласили Хань Шаньтуна князем Света (Мин-ваном) и назначили счастливый день начала восстания. Во все стороны были разосланы гонцы, чтобы сообщить, что необходимо выступить одновременно и что знак повстанцев — красная повязка на голове. В самый разгар восторга и ликования, когда повстанцы давали клятву верности, обмазывая губы кровью, распределяли между собой обязанности, отряд чиновника из уезда Юннань внезапно окружил Байлучжуан плотным кольцом: кто-то проболтался о восстании. Хань Шаньтун не успел бежать, его схватили и убили. Его жена с сыном Линьэром в суматохе пробралась сквозь двойное окружение и укрылась в горах Ваньшань под чужим именем. Лю Футун с боем прорвался, перегруппировал свои отряды и, застигнув врага врасплох, захватил Инчжоу, Лошань, Шанцай, Чжэньян, затем Иян, Есянь и. другие пункты. Землекопы, получив сигнал к восстанию, убили своих надзирателей, намотали на головы красные повязки и сплошным красным потоком влились к повстанцам. Меньше чем за десять дней численность «красных войск» выросла до 50–60 тыс. человек.

Крестьяне-бедняки, ремесленники и мелкие торговцы, деклассированные элементы из Лянхуая, Цзяндуна и Цзянси, долгие годы ждавшие этого часа, днем и ночью спешили к войску и приходили в отряды, как к себе домой. Слава о «красных войсках» шла по всей стране. Они захватили Жунин, Гуан и Си с большими складами продовольствия; численность войск возросла до нескольких сот тысяч человек. Их отряды штурмовали и захватывали города, открывали зернохранилища, освобождали заключенных, устанавливали свою власть, соблюдали религиозные заповеди, не убивали простых людей, не насильничали и не развратничали, не грабили — и все более завоевывали поддержку народа.

Чжу Юаньчжан в монастыре постоянно узнавал о происходящих событиях. Отряд «красных войск» взял Сянь-ян, юаньские войска понесли большие потери; другой отряд занял Нанькан, а юаньские войска бежали без сопротивления; Конопляный Ли и Чжао-староста с восемью людьми собрали землекопов и за одну ночь захватили Сюйчжоу. Рассказчики говорили увлекательно, а слушатели давали волю гневу. Воззвания «красных войск» перечисляли преступления юаньской династии. Наибольшим успехом пользовались слова: «Бедность всего страшнее южнее Янцзы, все богатства утекают к монголам». Раньше Чжу Юаньчжан недоумевал, почему бедняки осуждены на жизнь, полную страданий, а теперь понял причину бедности и страданий и осознал, кто враг. Чтобы жить, надо свергнуть власть монголов. Через несколько дней пришла весть, что повстанец Сюй Шоухуэй провозгласил Цишуй столицей государства Тяньван, а сам стал императором и назвал год правления Чжипин.

Потом стало известно, что Токто назначил своего брата цензора Есянь-Тэмура главой военного ведомства и собрал огромную трехсоттысячную армию, которая покорила Жунин. Ее передовой отряд из нескольких десятков тысяч человек расположился на берегу реки Шахэ в Жунине. Военачальники пьянствовали и забавлялись с захваченными женщинами, когда ночью врасплох на них напали «красные войска». Юаньский отряд потерпел поражение, самого командира нашли на следующий день в груде трупов. Юаньское войско быстро отступило на несколько сот ли. Есянь-Тэмур сам повел армию и дошел до Жуни-на, но еще до сражения, увидев, что «красные войска» очень многочисленны, предпочел ускакать обратно. Местные чиновники схватили его лошадь за поводья, но он обнажил саблю и с криком: «Я вас зарублю!» умчался. Вся трехсоттысячная армия разбежалась, бросив оружие и припасы. Есянь-Тэмур возвратился в Даду с 10 тыс. воинов, но не был наказан, поскольку его брат был первым министром, и, как прежде, остался цензором. Правительственные войска оказались небоеспособными и терпели поражения. Упорное сопротивление повстанцам оказывали лишь созданные местными чиновниками и крупными помещиками добровольные отряды ибин или миньбин. Чиновники боялись расправы, а помещики боялись за имущество, они дрожали перед крестьянской местью, поэтому за большие деньги нанимали городских бродяг или рабочих соляных промыслов, и те сражались стойко, но сил им не хватало, отряды были разрознены и не могли противостоять поднявшимся повсеместно отрядам «красных войск». Эти помещичьи отряды носили утвержденную правительством синюю одежду и синие шапки, а потому назывались «синей армией».

Во 2-ю луну 12-го года (1352 г.) прошел слух, что Хаочжоу занят «красными войсками», во главе которых стоят Го Цзысин, Сунь Дэяй, а также Юй, Цзэн, Пань. Го Цзысин был известным помещиком уезда Динъюань (ныне пров. Аньхуэй). Его отец сначала жил гаданием, а потом женился на слепой дочери одного из помещиков, которую никто не хотел брать замуж. Отец Го Цзысина получил в приданое имущество. У них родилось трое сыновей, Го Цзысин был вторым. Братья хорошо умели считать и торговать; они скупали землю, открывали лавки, за двадцать лет разбогатели и стали крупными помещиками. Однако они были низкого происхождения, поэтому чиновники унижали их и вымогали деньги. Даже конные лучники въезжали в ворота с требованиями и, чуть чем были недовольны, начинали сразу грозить, стучать по столу, и приходилось раскошеливаться. Такая несправедливость заставила их вступить в секту Майтрейи, держать вооруженных наемников, принимать повстанцев, устраивать молебны. После восстания «красных войск» крестьяне из Чжунли и Динъюаня, вооружившись мотыгами и граблями, собрались толпой в несколько десятков тысяч человек; местные чиновники, которые умели только вымогать деньги, притихли и прикинулись ничего не замечающими, поскольку ничего не могли поделать. В 27-й день 2-й луны Го Цзысин в темную ночь повел несколько тысяч человек на Хаочжоу и незаметно вошел в город. Там повстанцы напали на окружную управу, убили чиновников, а пятеро вожаков объявили себя «полководцами — покорителями Хаочжоу». Юаньский военачальник Чели Бухуа, боясь нападать на «красные войска», стал лагерем в 30 ли к югу от Хаочжоу. Он разослал воинов по окрестным деревням и приказал хватать молодых парней; схваченным наматывали на головы красные повязки и объявляли военнопленными, а начальству докладывали о победах. Народу стало невмоготу от произвола юаньских войск, и все побежали укрываться в Хаочжоу, где силы повстанцев росли и росли.

Чжу Юаньчжан размышлял: если верить словам Пэн Инъюя, то юаньское правительство скоро рухнет, а бедняки воспрянут, начало всего этого на глазах. Значит надо идти в Хаочжоу. Однако люди говорили, что в городе пятеро полководцев и каждый распоряжается по-своему, никто друг другу не подчиняется, враждуют и присоединяться к ним опасно. Останешься в монастыре — правительственные войска придут рано или поздно, и можно лишиться головы. Он ни на что не мог решиться.

Однажды из Хаочжоу к нему пришло письмо от земляка Тан Хэ, который с десятком крепких парней присоединился к «красным войскам», а теперь командовал тысячей воинов. Тан Хэ звал его вступить в войско. Чжу Юаньчжан читал письмо, таясь от других, и в нем разгоралось честолюбие. Он колебался, сидя в молитвенном зале, потом вдруг спалил письмо на свече, но решиться не мог. Через несколько дней один из братьев сказал ему, что о письме стало известно и будет донос властям, лучше уходить побыстрее. Чжу Юаньчжан бросился в деревню посоветоваться с недавно возвратившимся Чжоу Дэсином. Долго размышлял Чжоу Дэсин, а потом сказал, что надо идти в «красные войска», иначе жив не будешь, еще посоветовал погадать у Будды идти или не идти. К счастью или к несчастью?.. Юаньчжан в смятении побрел обратно в монастырь, но еще издали почуял запах гари; он испугался и побежал вперед. Перед ним лежала груда черепицы и кирпичей, дымились бревна столбов и стропил; уцелел лишь угол большого зала, трапезная монахов сгорела дотла. Двор был завален конским навозом, порванными рясами, черепками посуды; монахов никого не было видно и куда они девались неизвестно. В одиночестве возвышались тяжелые бронзовые статуи сидящих будд. Оказалось, что юаньские войска решили, что в монастыре молятся Майтрейе, чье имя стало девизом «красных войск». Все окрестные монастыри были сожжены, и в тот самый день очередь дошла до монастыря Хуанцзюэ. Юаньчжан постоял, подумал и понял, что пристанища ему здесь больше нет, надо уходить в «красные войска». В тот год ему было двадцать пять лет.