ДЕЗ

— Хорошо! Хорошо! Теперь повернись в эту сторону. Замечательно. Еще раз. А теперь попробуй выглядеть равнодушной, притворись, что ты слишком важна для этого дерьма. Хорошо, отлично. Теперь отвернись и смотри на меня через плечо. Нет, не улыбайся, просто... посмотри на меня. Никакого выражения. ДА!

Фотограф извергает в режиме нон-стоп поток распоряжений, поощрений, а иногда и бессмысленную болтовню, просто слова-символы, такие как: великолепно и потрясающе.

Я стою перед кирпичной стеной на старом складе где-то на окраине нижнего Манхэттена. На мне обтягивающие джинсы и свободная блузка с глубоким вырезом. Огромный промышленный вентилятор дует слева от меня, и я выгляжу, будто обдуваемая ветром. Дюжина людей толпится за спиной фотографа - одни из них ассистенты фотографа, другие отвечают за прическу и макияж, остальные - представители различных линий одежды. И, конечно, Рошель, обаятельная красивая женщина около тридцати лет со светлыми, распущенными волосами и строгими карими глазами. Она всегда прекрасно одета, обычно в тонкие брюки черного, коричневого, темно-синего цвета или цвета хаки, и в блузки различного кроя и цвета. Рошель никогда не носит платья или юбки, и никогда не улыбается. Но она пугающе эффективно выполняет свою работу, которая заключается в том, чтобы перевозить моделей из одного места в другое, быть уверенной, что они готовы к фотосессии и что те хорошо выглядят. Поскольку большинство моделей, которых я встречала, как правило, немного... ветрены, это может быть проблемой.

Рошель также действует, в некоторых случаях, в качестве буфера между фотографом и моделью. Часть из таких людей... просто мерзкие.

Этот парень, например. Я ощущаю его пристальный взгляд через камеру, и чувствую, как он плотоядно пялится, хотя избегаю смотреть прямо на него или взаимодействовать с ним больше, чем нужно. Он немолодой и лысоватый, а волосы собраны в хвост до плеч. У него водянисто-голубые глаза и пузо. Но, видимо, он один из лучших фотографов в этом деле, и мне повезло заполучить его.

Этот мужчина заставит меня выглядеть невероятно... во всяком случае, так утверждают Рошель и Сидни.

Я поворачиваюсь, принимаю разные позы, улыбаюсь, не улыбаюсь, делаю убийственный взгляд и взгляд таинственный. Потом переодеваюсь за ширмой с помощью двух девушек не старше восемнадцати лет и экстравагантного мужчины-гея с черными волосами, седеющими на висках. Затем снова позирую, улыбаюсь и весь процесс повторяется снова. Опять переодеваюсь, и все по новому кругу. Час, другой и еще час. Я занимаюсь этим с семи утра и с тех пор успела съесть три ложки салата «Цезарь» и выпить полбутылки воды, а сейчас уже шесть вечера.

Судя по стойке с одеждой, у меня еще есть три или четыре наряда для съемок.

Я тихо вздыхаю и иду переодеваться еще раз.

Слышу, как звонит телефон Рошель, что происходит по крайней мере раз в каждые десять минут, и она утыкается в экран.

— Дез, мне нужно выйти и ответить. Ты будешь в порядке?

Поднимаю большой палец вверх, в то время как Марк стягивает с меня через голову майку, а затем набрасывает на плечи свитер с короткими рукавами на пуговицах. Я спускаю вниз джинсы и вышагиваю из них. В этот момент фотограф Людовик заходит за ширму. И изображает удивление, как будто он забыл, куда шел, но я вижу, как его оценивающие, голодные глаза обшаривают меня. Марк выгоняет его, и съемка возобновляется.

Наконец, после еще двух смен одежды я прошу перерыв.

Рошель отмахивается.

— Десять минут. Время Людовика ценится больше, чем твое, дорогая.

Да, но Людовик сидит и курит, пока я переодеваюсь и пока стилисты подправляют прическу и макияж. А я должна стоять здесь и делать, что говорят - ни присесть, ни поесть, ни попить, нет даже минутки отдышаться.

Быстро выхожу на улицу, прихватив прозрачную пластиковую коробку, в которой уже шесть часов киснет мой салат, и полупустую бутылку теплой воды. Это все, что у меня есть, пока не вернусь домой и не упаду в обморок от голода. Сажусь на перевернутый ящик из-под молока за углом и запихиваю салат в глотку.

Я чувствую его, прежде чем вижу.

— Ты здесь? Мне стало интересно, куда ты пошла.

Людовик.

Поднимаю на него глаза и натянуто улыбаюсь, надеясь, что тот уйдет.

Но он не уходит.

— Знаешь, ты красивая девушка. — Он приседает рядом со мной спиной к стене и закуривает сигарету. Его глаза смотрят искоса и блуждают по моему телу вверх и вниз. — С правильной помощью ты можешь добиться успеха, в противном случае, для тебя это будет невозможно.

Я игнорирую его и продолжаю есть безвкусный, несвежий, отвратительный салат.

— У меня съемки на пляже на следующей неделе. Во Флориде. Я говорил с Сидни об этом, и она устроила так, что ты тоже там будешь. Много прекрасных девушек, большой пляж. Думаю, мы хорошо проведем время. — Он снова пристально разглядывает меня. — Съемки в бикини. Ты... ты будешь самой сексуальной.

Я вынуждена прекратить есть и ответить.

— Съемки на пляже? Сидни не говорила мне об этом. Я не собираюсь сниматься на пляже.

Людовик ухмыляется, а его глаза останавливаются на моем декольте.

— Она просто еще не сказала тебе. — Он облизывает нижнюю губу и выбрасывает окурок. — Если ты нервничаешь, возможно, мы могли бы сделать... частную съемку. Да? — Фотограф с намеком улыбается.

Я борюсь против тошноты в желудке.

— Давайте просто закончим снимать. — Я встаю и двигаюсь в сторону двери.

Людовик оказывается передо мной слишком близко, от него разит сигаретами и потом. Он хватает мою руку и с силой прижимает мою ладонь к своей промежности.

— Будь разумной, прекрасная Дез. Ты помогаешь мне, я помогаю тебе. — Он наклоняется, его губы прикасаются к моей шее. — Я могу помочь сделать тебе карьеру, понимаешь? Все, что тебе нужно сделать, это пойти со мной в бар, выпить и, может быть, попробовать немного десерта у меня в квартире позже. А?

Я отступаю, чтобы быть вне его досягаемости, резко выдергиваю руку и подавляю дрожь. Меня спасает от необходимости реагировать появление Рошель.

— Уже поздно, а у меня свидание. Давай, Дез. Не задерживай меня.

Я не спорю, боже, нет. Я благодарна ей за появление, и что-то подсказывает мне, что сделано это нарочно, судя по тому, как она носится между мной и Людовиком, ограждая меня.

— Вперед, Людо. Пойдем.

Мы заканчиваем съемки, и этот Людо держится поблизости, пока его помощники упаковывают инвентарь. Он смотрит на меня и даже подмигивает, когда думает, что никто не видит. Я быстро переодеваюсь обратно в свою одежду, а затем хватаю Рошель и тяну ее в сторону.

— Людовик, он…

— Знаю. Он делает так со всеми моделями. Людовик - противный старый бабник, вот и все.

Телефон Рошель выводит трели. Она достает его из сумочки и бросает на него быстрый взгляд.

— Он может создать мне проблемы за отказ от его предложения пойти с ним?

Рошель пожимает плечами.

— Проблемы? Нет, нет, если, конечно, ты не устроишь сцену или сделаешь какую-нибудь глупость, например, прямо оскорбишь его. Просто избегай его и не беспокойся об этом. — Она глядит на меня поверх телефона. — Хотя у него есть большое влияние. Он знает людей. Он может пристроить... если ты ему понравишься. Просто говорю.

— Рошель! Я не собираюсь…

— А я и не утверждаю, что ты это сделаешь, — прерывает она. — Я просто сообщаю о фактах. Твоя работа - быть моделью. Ты выполняешь ее. Что ты делаешь в свободное время - твое дело.

Я вздрагиваю и потираю шею, где его поганый рот прикоснулся ко мне.

— Людовик говорил что-то о съемках на пляже. — Я расслабляюсь и беру сумочку. — Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Нет, давай попробую узнать. — Рошель печатает текстовое сообщение, ее пальцы двигаются так быстро, что это кажется невозможным. Слышу, как ее телефон вибрирует в руках несколькими секундами позднее, после чего она читает сообщение, затем смотрит на меня. — Он действительно будет снимать тебя на пляже на следующей неделе. Очень эксклюзивная группа, судя по тому, что рассказала мне Сид.

— Я не хочу...

Глаза Рошель стеганули по мне, твердые, как камень.

— Отвергай его предложения, избегай его приставаний, все что угодно. Меня это не волнует. Но ты не можешь отказаться от работы. Не тогда, когда это Людовик Перетти. — Она опускает телефон, показывая, насколько это серьезно. — Он противный, старый, похотливый засранец и попытается трахнуть тебя, если ты позволишь ему, но здесь он лучший фотограф.

— Хорошо, Рошель. Ладно. Я все поняла.

Она смягчается.

— Хорошо. А теперь иди домой. Завтра мы найдем тебе бикини.

Живот скручивается в узел и поднимается в пищевод. Бикини? Черт, нет, мать твою.

Но у меня, кажется, нет выбора. Нет, если я хочу остаться в Нью-Йорке и продолжать работать моделью. Это то, чего хочу, верно?

Я направляюсь домой, перехватываю сэндвич в магазинчике по пути к метро. Этого недостаточно, но, если мне придется примеривать завтра бикини, лучше быть полегче с потреблением калорий. Когда, наконец, возвращаюсь домой, никого из моих соседок еще нет, поэтому пользуюсь возможностью и звоню Рут на мобильный.

— Дез, привет. Как ты?

Я вздыхаю и плюхаюсь в кресло-мешок на полу возле телефона.

— Устала. Голодная. И чувствую себя оскверненной.

— Оскверненной? Что случилось?

— Фотограф на сегодняшней съемке приставал ко мне. Сказал, что может поспособствовать моей дальнейшей карьере. За определенную цену, естественно, и цена была очень недвусмысленно озвучена. — Я вздрагиваю, чувствуя его руки и губы на себе снова. — Боже, он такой противный. И самое худшее, фотограф практически заставил меня работать с ним на пляжных съемках на следующей неделе.

— Съемки на пляже? Разве это не весело?

— Да, когда в последний раз ты видела меня в бикини? — фыркаю я.

— О-о.

— Точно. О-о.

— Как он может заставить тебя?

Я вздыхаю.

— Потому что он лучший фотограф в этом деле, — понижаю голос, чтобы добиться насмешливого выражения. — Ты не можешь отказаться от работы. Просто не можешь.

— Думаешь, он снова попытается?

— Без сомнения.

— Так что ты собираешься делать? — спрашивает Рут, пока на заднем плане жужжит блендер.

— Буду сниматься и попытаюсь не позволить увидеть всем, что чувствую себя, как гребаный кит, одетый в дурацкое бикини.

— Боже, Дез. Ты уверена, что ты счастлива там?

— Нет.

— Я думала, что быть моделью должно было... не знаю, поднять твою самооценку?

— Я тоже так думала. Только это не так. На самом деле, все наоборот. Все, с кем работаю худее, чем я. Более загорелые, выше, и сиськи не такие большие, как у меня. Строении лица лучше. Позируют лучше. И готовы охотно отсосать фотографам. И еще это молчаливое, но очень реальное давление, чтобы снизить вес действительно истрепало на хрен мне все нервы. Никто прямо не сказал ни слова о том, что «Дез, ты должна скинуть фунтов пять». Еще нет, по крайней мере. Все, что они делают, это измеряют, взвешивают меня, критикуют мои выбор продуктов питания и кудахчут, когда мне приходится втискивать себя в такие тугие джинсы, отчего чувствую себя фаршированной, мать его, колбаской. А я просто хочу хоть немного треклятого чизкейка, Рут! Я в Нью-Йорке и ни разу не попробовала ни одного кусочка чизкейка. Это смешно. Знаешь, что я ела сегодня? Довольно маленькую порцию теплого салата цезарь с увядшими листьями, готовую индейку и швейцарский сэндвич. А знаешь, что вчера? Горстку овощных палочек и половину бублика без сливочного сыра.

— Боже мой, Дез. Это преступно.

— Это модельный бизнес.

— Ну и нах*й его.

— Я не могу все бросить сейчас, Рут. У меня только стало получаться.

— Ты жалкая.

Не знаю, что сказать. Мне не нравится тут находиться большую часть времени. Здесь шумно, неспокойно, угнетающе, напряженно. Просто это Нью-Йорк. Я голодная. Голодная с тех пор, как приземлилась в аэропорту «Ла-Гуардия». Я скучаю по Рут. Скучаю по Детройту, как бы безумно это ни звучало. Скучаю по острову Макино.

Скучаю по Адаму.

Рут молчит, а я знаю ее чересчур хорошо, поэтому могу сказать, что она что-то хочет сказать, но не знает, как начать.

— Просто скажи это, Рут.

Слышу, как она делает длинный глоток, наверное, того, что она смешивала в блендере. Уверена, что это «Пинаколада» или что-то еще вкусненькое.

— Не знаю, как бы это полегче сказать. В общем, Адам приходил на факультет.

— Он, что? Адам? В университет?

—Искал тебя.

У меня кружится голова, и если бы я уже не сидела, то упала бы.

— Черт подери. Что он… что ты ему сказала?

— Правду. Что ты работаешь моделью в Нью-Йорке и что у меня нет твоего адреса и номера телефона, — она опять замолкает, и я жду. — Он дал мне свою контактную информацию и просил передать тебе.

— Что он сделал?

— Он выглядел... как будто скучал по тебе, Дез. Как если бы сожалел, что позволил тебе уйти.

— Это не Адам. Это я позволила ему уйти.

— Почему, Дез? Он, кажется, действительно классным.

— Ну и как это будет, Рут? Я последую за ним, куда бы он ни пошел? Буду сидеть в каком-нибудь особняке в Лос-Анджелесе в ожидании его возвращения со съемок? Я едва его знаю, а он-то вообще меня не знает.

— Это называется «рискнуть», Дез. Ты должны дать ему шанс. — Она вздыхает, и это так звучит, будто она расстроена или разочарована, или просто смирилась с неизбежным. Не могу сказать точно. — Тебе нужна эта информация или нет?

— Да.

Она строчит как из пулемета все, что передал ей Адам, и я записываю. Мы говорим еще несколько минут, а потом прощаемся. Я сижу в уютном, но в тоже время ужасно неудобном кресле-мешке, уставившись на цифры и ловлю себя на том, что пишу его имя над номером телефона, обводя его и подчеркивая.

Но я ему не позвоню.

Мои мотивы туманны даже для меня. Признаться, что совершила ошибку? Что должна была... что? Поступить по-другому? Рассказать о себе больше? Рассказать, почему сделала татуировки? Какая разница, и что бы это изменило?

Так что я не позвоню.

Ни сегодня и ни на этой неделе.

Я трачу несколько дней, примеряя купальники, и все идет так, как и ожидалось. Сидни смотрит с неодобрением, Рошель хмурит в ужасе выщипанные брови. Они всучивают мне бикини за бикини и отвергают одно за другим. Наконец, они останавливаются на двух купальниках. Один черный с верхом бандо и шортиками, а другой красный с оранжевым рисунком в виде спиралей на лифе, завязывающимся на шее, и с плавками с высокой талией.

Должна сказать, что носить такое, даже стоя перед Сидни и Рошель, трудно для меня. Мне было неловко, я постоянно нервничала, поправляла оранжевый халтер-топ, подтягивала полоску бандо и храбро старалась не хвататься за врезавшиеся между ягодиц плавки с высокой талией.

И тогда Сидни сообщает ошеломляющую новость.

— Хорошо, Дез. По крайней мере, так хорошо, насколько вообще возможно. — Ее карие глаза останавливаются на мне, и она проводит рукой по тщательно окрашенным рыжим волосам. — Правда, тебе надо сбросить хотя бы несколько килограмм. Если бы ты сделала это, купальники подошли бы просто намного лучше. У тебя есть... еще четыре дня? Даже полтора, два килограмма все изменят.

Мое лицо становится красным от злости и стыда в равной мере.

— Сидни, я…

Она поднимает руку ладонью ко мне.

— Ненавижу говорить такое. Правда. Думаешь, кто-нибудь захочет это услышать? Знаешь, сколько раз я слышала это, когда была моделью? «Еще два килограмма, Сидни». Как минимум раз в неделю. Это больно, знаю. И мне очень жаль. Но это бизнес. — Она машет мне рукой, отпуская. — Ты сможешь сделать это. Уверена, что сможешь.

Я покидаю офис с небольшим пакетом бикини, и сердцем, полным боли и гнева.

Делать нечего, и следующие четыре дня я едва ем, хожу быстрее, поднимаюсь по лестнице пешком. Каждое утро примеряю бикини и каждую ночь замечаю, что, да, я теряю килограмм, полтора, затем два, и купальники сидят немного лучше. Мой бюст еще более подчеркивается в то время, как остальная часть меня становится немного более... стройной.

Но я так голодна.

И злость проникает глубоко в меня.

Во Флориде жарко и влажно. Мы тратим большую часть первого дня, выбирая место для съемок, что означает пешие прогулки вверх и вниз по пляжу, выискивая то идеальное место. Как для меня, то каждое место одинаково: отели, рестораны и пансионаты с одной стороны, песок и море с другой, насколько глаз может видеть в обоих направлениях. Но Людовик, кажется, ищет что-то особенное, мы все следуем за ним туда-сюда, плетемся как глупые маленькие утята за мамочкой.

И вот, наконец, он выбирает участок песчаного пляжа, точно такой же, как и все остальные, затем кивает, и объявляет, что это то место. Команда торопится настроить отражатели и все остальное оборудование. Стилисты приводят волосы и макияж в порядок, расчесывают, накручивают, и мы снимаем наши «прикрытия». Другие девушки все делают легко и уверенно. Они скидывают свои туники, парео на песок и поправляют бретельки и плавки, радостно разгуливают, болтают друг с другом и пинают волны, хихикая. Собирается толпа и наблюдает, и я колеблюсь. Но медлить нельзя. Я развязываю впереди накидку, скидываю ее с плеч и стараюсь не замечать толпы глазеющих и загорающих туристов. Складываю накидку и кладу ее на песок, затем сбрасываю шлепанцы, распускаю волосы и даю парикмахерам с визажистами делать свою работу. Все глаза прикованы ко мне.

Потому что я выделяюсь.

Все остальные девушки худые и гибкие как щепки, с небольшой, но идеальной формы грудью, с круглыми маленькими задницами и с кожей, которая выглядит отретушированной даже прежде, чем они украсят страницы журналов. Я самая высокая, выше почти на восемь сантиметров, и самая крупная, минимум на двенадцать килограммов.

На этих съемках я - единственная модель плюс-сайз.

Вижу, что люди смотрят на меня, просто чувствую это. Парни неторопливо прогуливаются, и я ловлю на себе их взгляды. Людовик фотографирует океан или что-то еще, бесконечно щелкает, настраивая свой огромный «Никон». С отражателем, без него, потом с каким-то серым светофильтром и снова без него.

Наконец, Людо указывает на одну из моделей, девушку из Бразилии по имени Нина. Ее бикини настолько ничтожно, что, вероятно, поместится в пустую капсулу из-под кофе.

Она ох*ительно потрясающая.

Нина лежит в нежном прибое, перекатывается, капельки воды украшают словно бисером ее темную кожу. Ее улыбка – ослепительно белая и искренняя.

Следующая - Аня, русско-американская девушка с платиновыми волосами и большими, но поддельными сиськами. У нее узкая талии и круглая попка, бедра худые, но стройные, и она смотрится просто до абсурда совершенной. Людовик уделяет ей особое внимание. Он снимает сотни ее фотографий, затем протягивает фотоаппарат помощнику и становится на колени рядом с ней, поправляет ей волосы и говорит всякие очаровательные мелочи, заставляя хихикать. Затем Людовик разворачивает ее спиной, отчего грудь устремляется в небо, распущенные волосы наполовину мокрые и лежат на песке, а волны плещутся у колен.

Это невероятный снимок. Идеально для «Спортс иллюстрейтед».

Когда они заканчивают, Людовик останавливает ее и шепчет на ухо, вручая ей что-то похожее на ключ-карту от номера. Она кокетливо ему улыбается. Следующая модель занимает место Ани у самой кромки воды, а сама Аня плюхается на прогретый солнцем песок рядом со мной.

Она использует карточку-ключ, чтобы чертить на песке линии между ее ног.

— Боже, какая свинья.

Прикидываюсь дурочкой.

— Кто? Людовик?

Она кивает, не глядя на меня.

— Да, Людовик. Притрагивается ко мне. Говорит какая я сексуальная. Конечно, сексуальная! Я ведь, черт возьми, модель, да? Хочет, чтобы я пробиралась в полночь в его комнату и позволила ему трахнуть себя. Меня не волнует это, даже если он сможет протащить меня в «Спортс иллюстрейтед». Этого не произойдет. Боже, какой мудак.

— Ты хочешь попасть в «Спортс иллюстрейтед»? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня с выражением полного неверия.

— Конечно. Думаешь, я сижу на диете и провожу так много часов в спортзале, чтобы так выглядеть ради свидания или подобного дерьма? Нет. Я - модель, рекламирующая купальники. И каждая другая модель хочет попасть в специальный выпуск журнала с купальниками. Но делать то, что он хочет от меня, чтобы добиться этого, я не буду. У меня свои стандарты. — Она смотрит на меня снова, на этот раз с любопытством. — Прости. Ты сделала что-то подобное, чтобы оказаться здесь? Я не хотела тебя оскорбить, если это так.

Невольно смеюсь. Пытаясь не оскорбить меня, она оскорбляет. Я качаю головой.

— Нет. Я здесь только потому, что он на это надеется.

— И ты станешь?

Зарываю пятки в песок, стараясь скрыть гнев и отвращение.

— Бл*дь, нет. — Шевелю пальцами ног. — Нет, даже будь он последним мужчиной на Земле.

— Тогда, по крайней мере, у нас есть хоть что-то общее, — говорит Аня и встает, счищая песок с задницы.

Еще одно двусмысленное оскорбление. Стараюсь не позволять этому беспокоить меня, пока жду очереди предстать перед камерой.

Часом позже, когда солнце опускается на море, а я схожу с ума от скуки, все другие модели уходят, кроме Ли Фэй. Потом и она сует ноги в сандалии и удаляется, не сказав никому ни слова. Остаемся только Людовик, я и команда.

Стараюсь оставить пространство между мной и фотографом, когда прохожу мимо него, но он идет ко мне, хватает мою руку и поворачивает к себе.

— Прямо здесь, да. — Он щелкает несколько кадров, проверяет, корректирует параметры, и щелкает еще, опустившись на одно колено.

Без каких-либо указаний просто стою, руки по бокам, опираюсь на одну ногу, не улыбаясь. Мою кожу покалывает там, где он коснулся меня, что хочется протереть это место, намазать дезинфицирующим средством для рук. Людо вешает камеру на шею и кладет руки на мою талию, направляя меня в сторону моря. Я отступаю, чтобы быть вне зоны его досягаемости и вижу вспышку раздражения на его лице. Он сокращает расстояние между нами и снова кладет руки мне на талию, указывая, как мне встать. Его руки задерживаются, а глаза исследуют меня.

— Не прикидывайся скромницей, Дез, — говорит он мне, понизив голос, чтобы только я могла слышать. — Ты знаешь, что твои возможности ограничены.

И с этим заявлением, разжигающим ярость, Людо отступает и начинает щелкать, опускаясь на колени, наклоняясь, поднимаясь на ноги, переворачивая камеру, изменяя параметры, выкрикивая указания, какую позу мне принять. Следующий час тянется медленно, мышцы деревенеют и болят от слишком частой смены поз и удерживания долгого времени в какой-то конкретной позе.

В конце часа Людовик жестом указывает на меня.

— Отлично, отлично. Теперь переоденься в другое бикини.

Здесь нет ширмы, и небольшая толпа до сих пор наблюдает за нами.

— М-м-м. Где переодеться?

Он пытается подавить плотоядную ухмылку.

— Здесь, здесь. Тебе помогут прикрыться твоей накидкой, если ты так беспокоишься.

Две девушки из команды визажистов берут мою накидку и отражатель света, становясь между мной, Людовиком и толпой, так что только со стороны океана можно увидеть, как я стаскиваю лифчик и натягиваю халтер-топ. К счастью, на данный момент там нет никого на байдарках или водных лыжах. Я чувствую, что Людовик наблюдает за мной, и знаю, что тот может увидеть только мои ступни, икры и плечи. Но он бесстыдно поднимается на цыпочки, пытаясь увидеть больше, и подмигивает мне.

Когда я переодеваюсь в другое бикини, мы проводим еще час, меняя позу за позой, пока солнце наполовину не скрывается за подернутый рябью горизонт, и не начинает темнеть.

Наконец, Людовик машет команде.

— Хорошо. Мы закончили. Вы можете идти. — Он смотрит на меня с голодным выражением лица. — Мы с Дез закончим сами.

Команда обменивается взглядами, и одна из них останавливает на мне вопросительный взгляд. Она знает его репутацию, и то, что он попытается сделать. Но ничего не могут с этим поделать; ассистенты и съемочная группа еще более заменимы, чем модели.

Натягиваю накидку, пока команда упаковывается и медленно двигается обратно в отель. Людовик пролистывает сделанные снимки, кивая время от времени.

Когда он понимает, что все ушли, включая толпу любопытных туристов, на его лице появляется улыбка.

— Наконец-то мы одни, — говорит он, его низкий голос полон обещаний.

Я задираю высоко подбородок.

— Мне надо идти.

Он просто качает головой.

— Нет, нет. — Людовик жестом показывает на ресторан недалеко от нас. — Я думаю, мы должны поужинать.

— Я не голодна, — лгу ему.

Он просто ухмыляется.

— Да уж, точно, не голодна. — Фотограф делает шаг ко мне, а я напрягаюсь, чувствуя мурашки на коже от его приближении. — Ты потеряла в весе. Тебе идет. Или, скорее, еще не совсем. Сейчас, если ты сможешь сбросить еще четыре, пять килограммов, то будешь по-настоящему великолепной. Я мог бы сделать с тобой удивительные вещи, Дез.

Фотограф подмигивает, что делает его слова двусмысленными.

Я не пытаюсь скрыть отвращение и гнев.

— Я ухожу. — И отворачиваюсь, прежде чем сделаю что-то безрассудное, например, засуну кулак ему в глотку.

Он бежит за мной, тянется и хватается за мой топ, дергая его.

— Ну же, Дез. Думаешь, сможешь добиться чего-нибудь в этом бизнесе самостоятельно? На самом деле, ты не хочешь уйти от меня.

— Нет, хочу. — Я продолжаю идти, отказываясь смотреть на него.

Он шагает в ногу со мной, его рот шепчет рядом с моим ухом:

— Знаешь, тебе даже не надо много делать. Ну, если только сама не захочешь. Просто возьми член в эти пухлые губки, Дез. Тебе понравится, обещаю. Только это, и я смогу сделать тебя успешной. Смогу вытащить тебя из той квартирки, которую ты делишь с другими девушками. У меня большая квартира и большой член. Ты сможешь иметь их обоих. — Он проводит рукой по моей талии, спускаясь к заднице. — Ты знаешь, что хочешь это. Знаешь, что никогда не получишь ничего лучше, чем я.

Все во мне кипит и грозит вырваться наружу. Меня переполняет горячий и ослепляющий гнев. Я уворачиваюсь подальше от него, отступая на шаг.

— Да пошел ты..., — выплевываю я слова, шипя в слепой ярости.

А потом делаю кое-что еще более глупое: приближаюсь к нему и отвешиваю ему пощечину как можно сильнее. Он моргает, прикладывает руку к лицу, а потом со злостью в глазах надвигается на меня. Я отталкиваю его подальше. И этот слизняк пролетает назад три или четыре шага, спотыкается и приземляется на задницу в песок. Его камера тяжело ударяет его в грудь, и он перекатывается на бок, волоча «Никон» по песку.

Я гордо шествую прочь, игнорируя крик Людовика.

— Ты об этом пожалеешь, сука. Я звоню Сидни прямо сейчас! Ты больше никогда не будешь работать. С тобой покончено! ПОКОНЧЕНО!

Нелегко пытаться идти по песку в гневе. Хотелось бы убежать, но не могу. С одной стороны, сиськи будут подскакивать до подбородка из-за этого дурацкого бикини, которое хрен, как способно, поддерживать грудь. И еще не хочу доставлять удовольствие Людовику, если он увидит, как я расстроена.

Ярость, стыд и ненависть пульсируют во мне, слезы набегают на глаза, что неизбежно приведет к рыданиям. Но нет. Не здесь.

Чувствую стыд от того, что всего лишь на долю секунды, но я рассматривала представленную возможность. На мгновение, но обдумывала то, что он предложил. Но затем здравомыслие вновь заявило о себе, и меня пронзило отвращение. Вместе с разрушающим грузом ненависти к самой себе.

Ты знаешь, что никогда не получишь ничего лучше, чем я.

О, я могла бы иметь кое-что гораздо лучше. Но разрушила и это тоже.

* * *

ДЕЗ

— Черт побери, Дез. Я предупреждала тебя. — Рошель встречает меня в очереди на регистрацию в аэропорту «Ла-Гуардия».

У нее тележка со сложенными моими чемоданами. Не только с тем небольшим, что я брала с собой во Флориду, но и со всеми остальными тремя, в которых собрано все, что у меня есть.

— Рошель? — Я смотрю на свои чемоданы. — Что... что происходит?

В ее глазах сожаление.

— Я тебе говорила, что ты не должна трахаться с ним и просто не злить его. — Она качает головой. — А ты взяла и напала на него? На публике, на пляже, на глазах у десятков свидетелей?

— Ты не знаешь, что он мне сказал, Рошель.

— И не хочу знать. — Она роется в сумочке, вытаскивает папку, открывает ее и протягивает мне две бумажки. Одна - это чек на ничтожную сумму денег. Другая - билет в одну сторону на самолет в Детройт, до которого осталось тридцать шесть минут. — Единственная причина, по которой я оплачиваю твой рейс обратно - это то, что ты нравишься мне. Я заплатила за этот билет. Не Сидни, не агентство. Я. Этот бизнес не для тебя, Дез. Это просто не твое. Езжай домой. возвращайся в университет.

Я таращусь на билет. И обнаруживаю, что вместе с болью, печалью и смущением испытываю и чувство явного облегчения.

— Спасибо, Рошель.

Она одаривает меня редкой улыбкой, что выглядит странно на ее лице.

— Нет, спасибо тебе. Знаешь, как давно я хотела ударить эту самодовольную, высокомерную свинью?

И вот я тащу три моих тяжелых чемодана к выходу на рейс так быстро, как могу, запинаясь и еле сдерживая слезы. Я чуть не опоздала, так как притащилась, спотыкаясь к телетрапу, когда они уже закрыли дверь. Меня впускают, я нахожу место и усаживаюсь, держа сумочку на коленях и глядя на чек, который олицетворяет почти два месяца голода, стресса и безумных часов.

Возвратившись в детройтский аэропорт «Метро», я понимаю, что не знаю, как собираюсь вернуться домой, и мне интересно, нашла ли Рут нового квартиранта. У меня нет ни кредитной, ни дебетовой карты, и мне еще нет двадцати трех лет, так что не могу арендовать машину. У меня нет телефона и некому звонить. И у Рут тоже нет машины.

Я вынуждена позвонить в службу такси аэропорта, и поездка съедает весь остаток моих денег. Когда я вытаскиваю багаж из машины на тротуар возле апартаментов Рут, начинается дождь. Мой ключ не походит к замку, я понимаю, что его сменили на новый. Жму на звонок, но она не отвечает.

Мне некуда идти. Денег нет, кроме чека в кошельке, который не могу обналичить. Все уже закрыто.

Я складываю мокрые чемоданы на землю и сажусь на асфальт рядом с ними. Дождь льется на голову, отчего промокаю до костей за считанные минуты.

Стараюсь не вспоминать тот последний раз, когда я попала под такой дождь.

Я потеряла счет времени. В конце концов, несмотря на дождь я задремала. Или, можно сказать, «вырубилась».

Чувствую, как чья-то рука пожимает меня за плечо.

— Дез? Это Рут. — Я вглядываюсь в нее, и понимаю, что мои зубы стучат так сильно, что даже не могу говорить. — Дез, дорогая, что ты здесь делаешь? Господи, как давно ты здесь?

—Не-некуда и-идти.

— Ох, милая. Боже. Давай зайдем внутрь.

Горячий душ, смена одежды и немного куриного супа с лапшой «Кэмпбелл» заставляют меня почувствовать себя человеком. Я все рассказываю Рут, которая слишком хороша как подруга, чтобы сказать «я же тебе говорила», но вижу это в ее глазах и чувствую, что все невысказанные слова ложатся между нами. Она не спрашивает, перезвонила ли я Адаму, потому что все и так знает.

И Рут не сдала мою старую комнату.

Потому что знала, что я вернусь?