Глава 6

Старина «Джек»

Два года спустя

Я сижу на скамье у границы Центрального парка и пою. Даю уличное представление. Рядом на дорожке раскрытый гитарный футляр с несколькими баксами на развод, ярко-зелеными на коричневом бархате. Я уже много месяцев не пел на улице. В мастерской слишком людно, слишком много заказов, слишком много доделок и переделок. А тут, на свежем воздухе и при полной свободе, я живу. Позволяю душе парить. Подобно четвергам в баре Келли, я пою не ради денег, хотя обычно удается собрать довольно плотную пачку зеленых.

Я пою, чтобы перелить музыку из моей крови в гитарные струны, дать ей стечь с голосовых связок.

Я проверил настройку перед следующей песней, подтягивал и пощипывал струны, наклонившись к гитаре, добиваясь идеальной чистоты. Поймав нужный тон, одобрительно кивнул сам себе и начал с «Я, любовь и ты» «Эветт бразерс». Эта песня всегда собирает людей. Не я, а именно песня. Блестяще написано. Столько смысла затолкано в эти стихи… После первого куплета я поднял голову и огляделся. Пожилой мужчина в деловом костюме с телефоном, прижатым к уху, и еще одним, прикрепленным к дорогому кожаному ремню. Молодая женщина с пергидрольными волосами, наскоро собранными в пучок, за руку цепляется малыш с перемазанным шоколадом лицом, остановились и слушают. Пара геев, молодые парни, держатся за руки — эпатажные, с пышными прическами и цветастыми шарфами. Три девчонки хихикают, перешептываются, прикрывая рты ладошками, считают меня красивым.

И она.

Нелл.

Я мог бы написать песню, и ее имя было бы музыкой. Я мог петь под гитару, и ее тело стало бы мелодией. Она стояла позади всех, прислонившись к парковочному счетчику. Люди ее немного заслоняли. Сумка из лоскутков на длинной лямке, светло-зеленое платье до колен, подчеркивающее фигуру, русые волосы заплетены в небрежную косу и переброшены через плечо. Бледная, как слоновая кость, кожа, безупречная, молящая о ласке. О поцелуях.

Я не святой, у меня с тех пор были девушки, но все не то. Надолго не задерживались.

Она стоит передо мной. Почему? Я пытался забыть Нелл, но ее лицо, губы, тело, просвечивающее под мокрым черным платьем, не уходят из памяти.

Она закусила губу, мучая ее зубами, серо-зеленые глаза будто пришпилили меня к скамье. Черт, неизвестно почему эта ее привычка покусывать губу… Я готов был отложить гитару, подойти к Нелл, тронуть ртом ее чудесную пухлую нижнюю губу и не выпускать.

Увидев ее, я чуть не сбился, но удержался и не сфальшивил. Встретился с ней взглядом и продолжал петь.

Последнюю строфу я пел для нее:

— Я… любовь… и ты.

Она поняла. Она все прочла в моих глазах. Чистое безумие петь ей эту песню, но теперь я не остановлюсь. Ее губы шевелились, повторяя слова. В глазах были боль и воспоминания.

Человек, заслонявший ее, отошел, и я увидел у Нелл гитару в мягком чехле, поставленную на дорожку. Она придерживала гриф ладонью. Вот не знал, что Нелл играет!

Песня закончилась, слушатели стали расходиться. Мне бросали купюры по доллару и пятерки. Бизнесмен, не прерывая разговора по телефону, положил полтинник и свою визитку, где он значился как продюсер студии звукозаписи. Я кивнул, а он показал свободной рукой «позвони мне». Может, позвоню. А может, и нет. Музыка — это самовыражение, а не бизнес.

Нелл подошла. Подогнув колени и приподняв гитару, она присела на скамью рядом, не сводя с меня взгляда, расстегнула чехол, достала прекрасную классическую акустическую «Тейлор», снова прикусила губу, перебрала струны и заиграла «Бартон-Холлоу».

Я тихо засмеялся. Я видел, что боль ее так и не оставила. Она носит ее в себе. Я заиграл втору, а потом и запел. Слова легко падали с губ, но я едва слышал себя. Нелл играла легко и хорошо, но явно недавно. Меняя аккорды, она смотрела на пальцы и накладки и несколько раз ошибалась. Но ее голос… это волшебство какое-то: нежный, серебристый, хрустальный и очень красивый.

Мы собрали просто немереную толпу народа — несколько десятков человек. Улицы не стало видно за слушателями. Я видел, что такое внимание Нелл неприятно. Она положила ногу на ногу, покачивая ею в такт, и наклонила голову, будто хотела спрятаться за волосами. Взяв неверный аккорд, она сбилась. Я повернулся на скамье, поймал взгляд Нелл и кивнул ей, заиграв медленнее, подчеркивая ритм. Она глубоко вздохнула — полная грудь на мгновение прижалась к «Тейлору» — и снова заиграла в такт со мной.

Песня закончилась чересчур быстро. В глубине души я ожидал, что Нелл поднимется, спрячет гитару в чехол и уйдет восвояси, не сказав ни слова, исчезнув так же внезапно, как и появилась. Но она так, слава богу, не поступила. Оглядев толпу, Нелл пожевала губу и взглянула на меня. Я ждал, положив ладонь на струны.

Она глубоко вздохнула, перебрала струны, будто решая, что играть, коротко кивнула себе, будто говоря: «А вот сделаю». И начала очень знакомую мелодию, название которой я не сразу вспомнил. Нелл запела, и опять-таки средненькая игра на гитаре отошла на второй план, оттесненная потрясающей красотой ее голоса. Она выбрала песню Адель «Заставлю тебя почувствовать мою любовь». В оригинальном исполнении эта вещь звучит просто и сильно — лишь пианино и уникальный голос Адель. Нелл исполняла ее песню по-своему, превратив в западающую в душу печальную балладу чуть ли не в стиле кантри. Тональность она взяла пониже и слова почти шептала.

Она пела ее для меня.

В этом не было смысла, но она смотрела на меня и пела, и в ее глазах я видел долгие месяцы самобичевания и боли.

Она по-прежнему винит себя. Я-то надеялся, что время вылечит, но можно и не спрашивать — она все еще носит в себе этот груз. В ней поселилась тьма. Я даже почти не хотел начинать — с Нелл меня ждет только боль. Я это знаю, чувствую. Она вынесла столько страданий, в ее душе столько трещин, осколков и зазубрин, что я порежусь, если не остерегусь.

Я не смогу ее вытащить. Это я тоже знаю. И пробовать не стану. У меня без нее целая вереница сентиментальных цыпочек, готовых меня любить в надежде исправить.

Еще я знаю, что не останусь в стороне. Я схвачу ее в охапку и порежусь. Я хорошо переношу боль. Я хорошо держусь при кровотечениях, эмоциональных и физических.

На этот раз я не стал подпевать, дав Нелл возможность спеть самой. Толпившиеся слушатели засвистели, захлопали, и доллары градом посыпались в ее открытый гитарный чехол.

Она выжидательно замерла. Моя очередь. Раз у нас завязался диалог, песню надо выбирать с умом. Мы затеяли музыкальный разговор, дискуссию в гитарных аккордах, пропетых нотах и названиях песен. Я соображал, машинально перебирал струны, и тут меня осенило.

«Не могу прервать ее падение» Мэтта Кирни. Эта песня словно ко мне обращается, она уникальна, ее долго будут помнить. Нелл услышит меня, поймет несказанное. В этой песне много рэпа. Стихами рассказана такая сильная, живая история, что я отчего-то увидел в ней себя и Нелл.

Она внимательно слушала. Взгляд серо-зеленых глаз стал жестче, зубы глубоко впились в губу. О да, она меня услышала. Я видел, как у нее дрожали руки, когда она убирала гитару в чехол, закрывала его и, стараясь не споткнуться, бегом бросилась из парка. Ее коса прыгала между лопаток, из-под платья сверкали икры, белоснежные, несмотря на нью-йоркское солнце. Я закончил песню — каких-то два аккорда, захлопнул футляр и побежал за ней через улицу под нетерпеливые гудки желтых такси — ах, этот городской шум, — вниз, в метро. Нелл провела карточкой, но не смогла пройти турникет, неловко держа гитарный чехол за ручку. Она снова провела карточкой; но турникет снова не сработал. Нелл едва слышно чертыхнулась. За нами уже выстроилась очередь, но она не обращала внимания ни на людей, ни на меня, стоявшего буквально в нескольких дюймах. Отказавшись от борьбы с автоматом, она запрокинула голову и глубоко вздохнула. В этот момент я приложил свою карту и мягко подтолкнул Нелл к открывшемуся проходу. Она подчинилась, словно под гипнозом позволив мне взять у нее гитару и закинуть ремень чехла на плечо. Свой инструмент я нес в футляре за ручку. Свободную руку пристроил пониже талии Нелл и повел ее к ожидавшему поезду.

Она не смотрела на меня, ничего не спрашивала. Она знала. Нелл по-прежнему дышала глубоко, успокаиваясь. Я дал ей перевести дух, не нарушая молчания. Она не оборачивалась, но едва заметно подалась назад, задев меня спиной. Не опиралась, просто позволила себе намек на контакт.

Нелл вышла через несколько остановок, и я направился за ней. Она перешла на другую линию, и мы по-прежнему молча поехали дальше. В последний раз она смотрела мне в глаза на скамье в Центральном парке. Я так и следовал за ней до самого дома в Трайбеке и поднялся по гулкой лестнице, стараясь не обращать внимания, как она покачивает бедрами. Это, кстати, нелегко. У Нелл такой прекрасный зад, круглый, подтянутый и маняще покачивающийся под тонким хлопком платья.

Она отперла дверь под номером триста четырнадцать, распахнула ее ногой и прошла на кухню, не обернувшись поглядеть, зайду ли я без приглашения. Я вошел. Закрыл за собой дверь, поставил ее гитару на пол, рядом с маленьким квадратным столиком, заваленным нотами, самоучителями игры на гитаре и пакетиками с нейлоновыми струнами. Свою гитару я опустил на пол рядом с собой на пороге кухни. Нелл резко открыла шкафчик возле холодильника, вынула бутыль «Джека Дэниэлса», свинтила крышечку и бросила ее на стол. Трясущейся рукой поднесла горлышко к губам и сделала три долгих, больших глотка. М-да… С грохотом поставив бутылку на стол, она осталась стоять с опущенной головой, вцепившись в край столешницы. Судорожно выдохнув, она выпрямилась и утерла губы. Я подошел, заметив, как она напряглась, когда я оказался рядом. Нелл затаила дыхание, когда я потянулся к бутылке через ее плечо. Я поднес виски к губам и тоже сделал три больших глотка. Горло знакомо обожгло.

Нелл наконец-то обернулась, прижавшись спиной к кухонному столу и вопросительно глядя на меня расширенными глазами. Она вдруг стала похожей на персонажа анимэ, настолько огромными и полными безмерного волнения стали ее глаза. Как же я хотел ее поцеловать… но удержался. Я даже не коснулся ее, хотя стоял совсем рядом. В одной руке я держал бутылку, а свободной рукой опирался на стол возле локтя Нелл.

— Почему ты здесь? — спросила она отрывисто, обожженным виски шепотом.

Мои губы сложились в кривую улыбку.

— Здесь — в твоей квартире? Или в Нью-Йорке?

— В моей квартире. В Нью-Йорке. В моей жизни. Здесь. Почему ты здесь?

— Я живу в Нью-Йорке с семнадцати лет. В твоей квартире — потому что шел за тобой от Центрального парка.

— Зачем?

— Затем, что мы не закончили разговор.

Нелл недоуменно сморщила нос — настолько прелестная гримаска, что у меня перехватило дыхание.

— Какой разговор, никто из нас ни слова не сказал!

— Все равно это был разговор. — Я поднес бутылку к губам и сделал еще глоток. В желудке стало горячо.

— О чем?

— Это ты мне скажи.

— Я не знаю. — Нелл забрала у меня бутылку, отпила сама, закрутила крышку и убрала. — О… той ночи на мостках?

Я неопределенно покачал головой вправо-влево.

— Примерно, но не совсем.

— Тогда о чем, по-твоему?

— О нас.

Она метнулась мимо меня, отвернувшись, сбросила обувь и принялась судорожно расплетать косу, высвобождая волосы.

— Никаких «нас» нет. Никогда не было и не будет.

На это я ничего не ответил, потому что она была права. Но и очень ошибалась. «Мы» еще как будем, просто пока она этого не понимает. Нелл сопротивляется, потому что это неправильно по многим причинам. Я брат ее покойного бойфренда. Она обо мне ничего не знает. Я для нее скверный человек. Она несовершеннолетняя, я не должен поощрять ее пристрастие к выпивке. Она явно использует старину «Джека», чтобы справляться с проблемами. Но ей нет еще и двадцати — слишком молода, чтобы хлестать из бутылки, как конченый алкоголик.

Покончив с косой, Нелл встряхнула головой, расчесывая волосы пальцами.

— Лучше уходи, — сказала она, скрывшись в комнате. Послышался шорох одежды. — У меня скоро урок.

Я бесстыжая морда, я знаю. Потому что только бесстыжая морда могла отойти от кухонного стола и встать напротив двери в комнату. Нелл, в лифчике и трусиках, розовых с черным рисунком «куриная лапка», стояла ко мне спиной. Как восхитительна ее упругая круглая задница в этих шортиках! Боже, боже… Почуяв мой взгляд, Нелл обернулась и уставилась на меня.

— Ну, ты и засранец!

— Надо двери закрывать.

— Я же сказала, чтобы ты уходил. — Она полезла в ящик, достала джинсы и начала их натягивать.

Глядеть, как девушка одевается, почти так же круто, как смотреть стриптиз.

— Но я не ушел, и ты об этом знала.

— Я не ожидала, что ты внаглую станешь смотреть, как я переодеваюсь. Извращенец хренов.

Я улыбнулся. Мою улыбку приятели называют «трусосбрасывательной».

— Я не извращенец, а ценитель.

Она фыркнула.

— Складно, Колтон. Очень складно.

Я ухмыльнулся. Колтоном меня никто не называет, для всех я Кольт.

— Это не просто слова, Нелл. Это правда. — Я добавил сто ватт в улыбку и шагнул к ней.

Она напряглась, до белых костяшек вцепившись в голубую футболку.

— Что ты делаешь?!

Я не ответил, медленно ступая, шаг за шагом. Я чувствовал себя хищником, подкрадывающимся к добыче. Ее глаза широко распахнулись, совсем как у оленя, ноздри затрепетали, руки стиснули футболку, грудь поднималась от частого дыхания, грозя выпасть из розового лифчика. Господи, вот бы выпала!.. Да, я бесстыжая морда, я уже говорил. Нелл стояла посреди крошечной комнатушки, где едва поместились кровать и комод. Я снова в нескольких дюймах от нее. Если опущу взгляд, увижу ее соски. В крайнем случае смогу полюбоваться бескрайним декольте и фарфоровой кожей. Но я глядел ей прямо в глаза, не скрывая вожделения и накала страсти. Взявшись за дверь, я задел плечо Нелл. Я сейчас так близко. Ее бюст касается моей груди. Моя рука касается ее плеча и уха. Веки Нелл опустились, разорвав вольтову дугу взглядов. По-моему, она даже перестала дышать. Она слегка обмякла и, словно борясь с собой, склонила голову мне на руку.

Тут же ее глаза резко открылись, сверкая решимостью, и она выпрямилась, чтобы не дотрагиваться до меня. Я отступил в прихожую и закрыл дверь в комнату. Прежде чем выйти из квартиры, я вынул из бумажника одну из своих визиток и положил на маленький столик, поверх пакетиков с гитарными струнами. Дверь в квартиру я захлопнул нарочито шумно, чтобы Нелл поняла — я ушел.

Дорога до метро и поездка в Куинс, где я живу, оказались долгими. У меня было достаточно времени, чтобы спросить себя, в какую фигню я, собственно, ввязываюсь. Нелл — это ходячая проблема. У нее серьезные душевные травмы и ее преследуют не просто тени прошлого, а целый обоз в милю длиной. У меня, кстати, тоже.

Бросив гитару на кровать, я сошел в мастерскую, положил мобильник на полку и врубил «Мертворожденного» «Блэк лейбл сосаети», желая заглушить собственные мысли. Меня ждал триста девяносто шестой двигатель с большим блоком от классической «Камаро» 69-го года выпуска, который я переделываю. Этот заказ занимал все мои мысли, пока не появилась Нелл. Теперь я мог думать только о «Камаро» Кайла, которую из ржавого ведра с гайками превратил в настоящую конфетку и бросил, когда переехал сюда.

Я любил ту машину, мне было страшно жаль ее оставлять, но она куплена на отцовские деньги, поэтому взять ее я не мог. Не важно, что детали покупал я, что пролил немало пота, слез и крови, восстанавливая «Камаро»; деньги на машину дал отец, и если я переехал в Нью-Йорк, вместо того чтобы поступить в Гарвард, то мог взять с собой только купленное на свои. Таково было условие.

Ну, по крайней мере Кайл хорошо относился к «Камаро».

Я фыркнул, вспомнив, насколько отец был уверен, что я пойду в Гарвард. Он реально думал, что так и будет. Вот чушь-то, блин. Самому смешно. Даже сейчас, почти десять лет спустя, не могу спокойно вспоминать о папашиных тараканах. Я в Гарварде — это же слон в посудной лавке.

Мысли вернулись к Нелл. Шкурить поршневые кольца — занятие нудное, поэтому я только о ней и думал. О сладком хрустальном голосе, пронзительных серо-зеленых глазах, идеальном теле. Черт, я в опасности. Особенно когда думаю о глубоко запрятанной боли во взгляде, об отчаянии, с которым она пила виски, будто опьянение было желанной передышкой, а жжение отвлекало от реальности. Я знаю эту боль и хочу забрать ее у Нелл. Я хочу знать ее мысли, понять, что ее мучает.

Конечно, у нее на глазах погиб Кайл, но это не вся история. Ее мучает что-то иное, пожирает непонятное чувство вины. И я хочу знать, в чем дело, чтобы помочь Нелл, что, разумеется, невозможно, глупо и безрассудно.

Отложив наждачный лист, я осмотрел поршневое кольцо, найдя его вычищенным, к своему удовлетворению. Теперь настала очередь заливного бачка. Ему тоже досталась лишь часть моего внимания — мыслями я вернулся в тот миг, когда Нелл на долю секунды склонила голову мне на плечо, будто жалея, что не может позволить себе большего. Она сдержалась, и я невольно зауважал ее, хоть и понимал, что сила ее духа опирается на шаткие подпорки старины «Джека».

Недалек тот день, когда эти опоры падут, и ее мир рассыплется. Я должен быть рядом, когда это случится.

 

Глава 7

Шрамы: боль ради боли

Неделю спустя

Я сижу на высоком стуле в захудалом баре на окраине, перебирая струны гитары. Исполняю авторскую песню. Никто не слушает, но мне все равно. Мне достаточно играть из любви к музыке, лишь бы чувствовать, как ноты разлетаются и проникают в умы и сердца. Кажется, я ошибся — один человек все-таки меня слушает. Барменша, которую я давно знаю и даже пару раз переспал несколько месяцев назад. Мы не подошли друг другу, и отношения вылились в какую-то странную дружбу, в результате чего она приглашает меня играть по четвергам в обмен на сотню баксов и бесплатные напитки, сдобренные безобидным флиртом, который никогда не заходит слишком далеко. Ее зовут Келли. Красивая девочка, хороша в постели, умненькая и отлично смешивает коктейль из старины «Джека» с колой, но вот не совпали мы. Так и не разобрались, что конкретно не задалось, просто это казалось… неправильным. А вот общались мы охотно и часто искренне смеялись, в душе оживая. Так вот, Келли слушала, и я играл для нее. Песня, кстати, о ней. О девушке с длинными черными волосами, живыми карими глазами, с кожей цвета кофе, прелестной улыбкой и потрясающей фигурой, но девушка эта может быть только другом. Странная песня, вроде бы печальная и об одиночестве, но не без юмора.

И тут вошла Нелл. От неожиданности я взял не ту ноту. Келли за стойкой нахмурилась, посмотрела, куда я уставился, глаза у нее расширились, и она понимающе хмыкнула. Нелл явилась со свитой — четыре девушки, по виду родные сестры или даже близнецы-четверняшки, с одинаковыми светлыми понитейлами с дурацкой шишкой сверху, в спортивных штанах и с сумками «Коуч». Рядом с каждой девицей имелся парень — тоже парад близнецов с «банками» стероидных мышц, бессмысленными татуированными узорами, мертвыми глазами и развязными манерами. Парни придерживали своих девиц с видом собственников, а те, кажется, только радовались.

Нелл тоже явилась с парнем, от которого меня затрясло. Это же просто горилла. Я сам не из мелких, но это уже шкаф с антресолями. И глаза у него не безжизненные — быстрые, настороженные, полные скрытой агрессии. Он держал под руку самую красивую девушку в баре, знал это и больше всего хотел, чтобы кто-нибудь не так посмотрел, а он стер бы наглеца в порошок.

Положив руку ей на поясницу — да что там, на ягодицу, буквально взявшись за выпуклый зад, он повел Нелл к стойке. У меня в глазах позеленело, а потом застлало красной пеленой. Вот дурость-то.

Плохо дело, заметут меня сегодня копы. Я кое-как допел песню. Келли прислала мне с официанткой порцию «Джеймсон». Я вылил виски в горло и качнул головой в знак благодарности. Келли вопросительно показала мне большие пальцы — все ли со мной хорошо? Я фальшиво кивнул.

Ничего со мной не хорошо. Мне очень даже плохо. Я сегодня затею драку и огребу по полной. Нелл будет в ярости, Келли тоже будет в ярости.

Мне бы уйти. Я ничего не должен Нелл, я ей не хозяин. Я не имею на нее прав. Она ни словом не обмолвилась о бойфренде, но, с другой стороны, говорили мы мало, да я и не спрашивал. Как-то в голову не пришло.

Я заиграл кавер «Давай взбодрись» Мэтта Натансона, которую могу петь не думая, смотрел и ждал. Нелл сейчас поймет, кто поет под гитару, и тогда все станет очень интересно.

Горилла нетерпеливо подтолкнул ее к стойке. Нелл отстранилась и всем корпусом обернулась назад, сказать что-то резкое. По губам я прочесть не смог — она находилась ко мне спиной, но представить представил. Она двинулась прочь от своего кавалера, но тот удержал ее за талию, притянул к себе и, нагнувшись, зашептал что-то на ухо. Нелл напряглась, но неохотно уступила — не стала вырываться. Я видел ее лицо — ей все происходящее не нравилось, но проступила и какая-то усталая привычка. Для нее это было не ново.

Во мне рос гнев.

Допев, я решил повысить ставку. Кашлянул в микрофон и сделал объявление. Обычно я играю без театральных штучек, особенно когда никому особо не интересно, но сегодня ситуация складывалась нерядовая.

— Всем привет. Надеюсь, вам здесь хорошо. Мне, например, даже очень. Зовут меня Кольт, я исполняю для вас микс из каверов и оригинальных композиций. — Нелл резко обернулась, будто ее дернули за веревочку. Глаза у нее стали квадратными. — Только что, кстати, был Мэтт Натансон. Если вы его не знаете, обязательно послушайте, оно того стоит. Ну что ж, вот еще один кавер — «Я не сдамся» Джейсона Мраза.

Эта песня немного высоковата для меня, зато очень подходит к случаю. Я не отводил глаз от Нелл, и теперь, когда у меня появилась причина петь, народ понемногу начал обращать внимание. Может, что-то в голосе изменилось, но разговоры в баре стихли, и все головы повернулись ко мне.

По-моему, она всю песню простояла не дыша. По-прежнему прижатая к груди своего верзилы, она начинала проявлять нетерпение. Она попыталась выбраться из его объятий, но он не отпускал. Наконец Нелл врезала ему локтем — не шутя, с силой, и он выпустил ее, нахмурясь. Она убежала в туалет и вскоре вышла, вытирая рот ладонью. Я понял, для чего она уходила. Не сводя с нее взгляда, я спел еще несколько песен, пока не почувствовал — пора сделать перерыв. Поблагодарив слушателей, я спустился с эстрады. Нелл меня старательно игнорировала, выливая в себя порции «Джека» одну за другой и запивая их пивом «Роллинг рок». То ли у нее фальшивое удостоверение личности, то ли она старше, чем я думал. Ее окружила группа девиц с прилагающимися парнями, и все ужасающе фальшиво затянули «С днем рожденья, дорогая Нелл». Громила-дружок притянул ее к себе для поцелуя, который Нелл с трудом вытерпела. Наконец она отпихнула его и отвернулась к бару. Я уже сидел у стойки и видел, как она с омерзением вытерла губы, передернувшись от отвращения. Громила ничего не заметил, он пожирал глазами официантку — та наклонилась, чтобы он смог заглянуть ей за вырез блузки, и вовсю флиртовала.

Я был озадачен подобным ее поведением, особенно когда он свободной рукой — правая лежала на бедре Нелл — принялся, не таясь, лапать официантку за задницу. Я окончательно перестал что-либо понимать, когда Нелл, обернувшись, посмотрела на происходящее с пониманием и отвращением, явно читавшимся в глазах.

Она покачала головой и отвернулась, но не сбросила с бедра его руку. Встретилась со мной взглядом. Я вопросительно приподнял бровь. В ее глазах на мгновение появилось почти виноватое выражение, которое тут же пропало. Я жестом подозвал Келли и попросил налить две большие порции «Джеймсон», для меня и Нелл.

Когда Нелл взяла свой бокал, я поднес свой к губам и выпил залпом. Нелл от меня не отстала. Громила увидел это и помрачнел. Он наклонился к ней и что-то шепнул на ухо. Нелл пожала плечами. Он схватил ее за руку повыше локтя и сжал. Нелл вздрогнула от боли.

Да пошло оно все!

Я отставил бокал и двинулся к ним сквозь толпу. Нелл посмотрела на меня и быстро покачала головой. Я проигнорировал предупреждение. Увидев, что я приближаюсь, громила выпрямился, губы разъехались в улыбке. Он сжал кулаки и шагнул вперед.

— Кольт! — послышался слева резкий окрик Келли, стоявшей за стойкой. — Это, блин, вряд ли! Только не в моем баре!

Я обернулся, встретив убийственный взгляд. Келли кое-что знает обо мне, знает тех, с кем я раньше тусовался. Она знает, что я могу натворить, и очень не хочет, чтобы здесь произошло подобное. Я ее не виню.

Сунув руку под стойку, Келли достала складную полицейскую дубинку и легким движением со щелчком выдвинула усиленную головку. И направила ее на громилу и К°.

— Вон отсюда, вы все. Сию же секунду. — Одновременно она достала из сумки сотовый, набрала номер и повернула экраном к компании. — Я сейчас вас всех уделаю, а потом позвоню в полицию, и вас заметут, потому что у нас с копами дружба и взаимопонимание. Выметайтесь отсюда пулей!

С Келли шутить небезопасно. Потому у нас и общие знакомые, что она тоже с ними корешится. Келли не говорит, что красная бандана, стягивающая ее дреды, не только дань моде. Это цвета определенной банды. Ей достаточно сделать один звонок, чтобы громилой и компанией тут и не пахло. А запахло бы кровью.

Нелл первая пошла к выходу, бросив на стойку банкноту. Ее пресные подружки и козел приятель тоже потянулись к дверям. На пороге громила задержался, пытаясь убить меня взглядом. Я смотрел на него в упор. Через несколько секунд он повернулся и вышел.

Я снова поднялся на эстраду и принялся подстраивать гитару.

Келли вышла из-за стойки и встала передо мной.

— Что за хрень только что затевалась, Кольт?

Я пожал плечами:

— Так, знакомые.

— Ты мог здесь все разнести.

— Он делал ей больно.

— Она сама позволяла!

— Это его не оправдывает. — Я выудил из футляра каподастр и приладил на гриф.

Келли с опаской посматривала на меня.

— Не оправдывает. Но если она ему позволяет, это ее дело. Мне не нужны неприятности в собственном баре. Тебе проблемы нужны еще меньше, и точка. — Келли тронула меня за локоть — одно из редких мгновений физического контакта. По неписаным правилам нашей посткоитальной дружбы, трогать друг друга не полагается. — Кольт, ты очень хорошо держишься. Не испорти все к чертям, пожалуйста.

— А что бы я испортил?

Уперевшись рукой в выпяченное бедро, Келли выразительно посмотрела на меня, вопрошая взглядом, не идиот ли я.

— Я еще не видела тебя таким взбешенным, Кольт. Обычно ты не теряешь головы. Получается, ты к ней неравнодушен.

— Долго объяснять. — Я провел ногтями по струне, не глядя на Келли.

— Это всегда долго объяснять. Я что говорю, у тебя жизнь только-только начала налаживаться. Старое осталось позади… — Она обвела глазами бар и улицу, намекая на наши прежние терки с законом. — Тебе не нужны неприятности из-за какой-то юбки.

— Она не просто какая-то юбка.

Зря я это сказал.

Келли прищурила глаза.

— Не о том речь, слышь, ты. — В ее речи стал слышней былой уличный говорок, от которого она долго отвыкала. — Я грю… Я говорю — не испорти все одним махом. Делай, что должен, но… Слушай, а иди ты лесом. Поступай как знаешь.

Я вздохнул и поднял на Келли глаза.

— Внял, Особенная Кей.

Келли покивала в смысле «так я тебе и поверила».

— Ты меня так не называл.

— Еще как называл, сестра. — Я сверкнул своей трусосбрасывательной, не дающей осечек улыбкой.

Келли сделала вид, что падает в обморок, и двинула меня в плечо. С размаху. Достаточно больно, даже руку заломило.

— Заткнись и сыграй песню, засранец. — Она развернулась ко мне кормой и шикарно отчалила. Я не прочь был проводить ее взглядом. Пусть мы больше не спим вместе, но могу же я оценить открывшийся вид.

Следом за этой мыслью пришло странное чувство вины, будто я нарушил клятву верности Нелл. А ведь я не клялся. И все равно не мог избавиться от ощущения, что виноват. Поэтому я начал играть и попытался забыть Нелл, ее громилу, Келли, былые неприятности и старые стычки.

Я часто брожу по улицам — старая привычка. Когда я был злющим бездомным семнадцатилетним юнцом на гнусных гарлемских улицах, я только этим и занимался. Я ни фига не знал, как выжить на улице, вот и бродил. Бродил, чтобы не влипнуть в неприятности, чтобы не заснуть, чтобы согреться. Потом познакомился с Ти-Шоном, Сплитом и другими пацанами, и улицы стали нашим источником существования, нашей жизнью, нашей территорией. Тогда я ходил по улицам и занимался делом. Сейчас я брожу по улицам, потому что меня это успокаивает. Когда надо выбросить из головы всякую дрянь, я хожу. Кладу гитару в чехол, завязываю шнурки на своих «тимберлендах» и хожу. Могу отправиться из своей квартирки над мастерской в Куинсе и дойти до Гарлема, Астории, Манхэттена. Я брожу часами, без айпода, без цели, одолевая милю за милей людных улиц, потрескавшегося асфальта, уносящихся ввысь небоскребов, жилых домов и глухих переулков, где мои старые дружки по-прежнему толкают дурь, курят травку и дерутся. Старые друзья, старые враги, с которыми я уже не связан. Они оставили меня в покое и как друга, и как врага, и дали возможность ходить по земле.

Два часа ночи. Я практически трезв, спешить некуда, поэтому я брожу. Я не готов вернуться в тихую, холодную квартиру, не готов доделывать двигатель с большим блоком. Я уговариваю себя забыть Нелл, как делаю последние два года, только теперь это еще труднее, потому что из головы не идут недавние воспоминания, запах ее шампуня, шуршание шелка ее лифчика по моей футболке. Я заново узнал ее соблазнительную красоту и пучину нестерпимой боли в сердце.

Поэтому не особо удивился, когда в три часа подошел к ее дому в Трайбеке. Как ни странно, входная дверь оказалась не заперта. По причинам, которые мне лень обдумывать, я толкнул ее и пошел вверх по лестнице. Сперва я услышал ее голос:

— Дэн, я ухожу. Одна. Я устала.

Его голос звучал тише, но разобрать слова можно:

— Брось, детка. Посмотри со мной фильм.

Нелл шумно вздохнула, теряя терпение.

— Не держи меня за дуру. Я знаю, чего ты хочешь. Ответ — нет, и он не изменится.

— А я все надеюсь. — В голосе громилы появились легкая насмешка и раздражение. — Тогда зачем мы вообще встречаемся?

— Это ты мне скажи. Я тебя не поощряла. И ни разу не сказала, что мы пара. Мы друг другу никто. Ты прилип и не уходишь. Я не хочу спать с тобой, Дэн. Ни сегодня, ни завтра.

— Что мне сделать, чтобы переубедить?

— Стать другим, — язвительно отозвалась Нелл.

Я остановился на площадке второго этажа, положив руку на перила и подняв лицо, словно мог видеть их сквозь стены.

В ответ на колкость он насмешливо фыркнул:

— Ты такая сволочная динамистка, Нелл. — Насмешливость в его голосе пропала.

— Неправда!

— Как это неправда? Ты меня целуешь, позволяешь себя лапать, ходишь со мной, но всякий раз захлопываешь дверь у меня перед носом. — Голос все повышался, в нем появились нотки ярости. — Я мирился с таким отношением три месяца. С меня хватит!

— Ну, и не мирись. Оставь меня в покое. Я тебе ничего не обещала. Ты по-своему неплох, даже интересен, когда не ведешь себя как м…к. Но у нас ничего не получится. — Воцарилось напряженное молчание. Я чувствовал бешенство громилы, даже стоя этажом ниже. Было слышно, как повернулся ключ в замке и шевельнулась дверная ручка. — Пока, Дэн.

Раздалось ее шипение, полное боли.

— Нет, детка, так не пойдет. Я не для того тебя столько времени обрабатывал, платил за выпивку, ленчи и кофе, чтобы сейчас вылететь отсюда, ничего не получив взамен.

— Извини, но я не просила тебя этого делать. Наоборот, говорила, чтобы ты этого не делал, ты сам настаивал.

— Это называется вести себя как джентльмен.

— Нет, это называется ждать, что я раздвину ноги за дармовый виски. Отпусти меня сейчас же!

Я услышал глухой стук в деревянную дверь, которая распахнулась, скрипнув петлями, и шаркающие, спотыкающиеся шаги.

— Повторяю, Нелл, не получится. Я хочу посмотреть кино. Я даже позволю тебе выбрать его самой.

— Немедленно объяснись, — жестко сказала она, но в ее голосе слышался страх.

— Объясниться? Годится. Мы сейчас зайдем к тебе и хорошо проведем время. Ты дашь мне свое сладкое тело и будешь со мной ласкова.

— Нет! Убирайся!

Звуки потасовки. Звонкий шлепок.

Смех Дэна, грубый и довольный.

— Пощечины тебе не помогут, сучка!

Тоненький стон боли и страха. Глаза заволокла красная пелена. Я беззвучно пошел вверх. Старые привычки не забываются: у меня на руке оказался кастет, который я еще ни разу не пускал в ход. Места в кармане он занимает мало, вот я и не выкладываю — кто знает, с кем можно столкнуться на улицах Нью-Йорка. Даже я не могу предположить.

Я у ее двери, теперь закрытой. Сюда доносятся приглушенные звуки борьбы.

— Перестань отбиваться, и я буду с тобой нежен!

Этот мерзавец живым не уйдет.

Дверная ручка беззвучно повернулась под моей рукой, петли скрипнули, но звук потонул в скулеже Нелл и смехе Дэна, который удерживал ее на месте и грубо стаскивал одежду.

Нелл увидела меня, и ее глаза расширились. Дэн успел обернуться и распрямиться — как раз вовремя, чтобы встретиться с моим кулаком. Двужильный, зараза, этого не отнять. Немногим удавалось устоять на ногах после моего удара, особенно с кастетом. Лицо громилы Дэна превратилось в кровавое месиво, лоб оказался рассечен до кости. Рот перекосился в безобразной, дикой ухмылке.

— Колтон, нет! Он же тебя убьет! — в ужасе закричала Нелл.

Дэн стер кровь, заливавшую глаза, и шагнул вперед, приняв боевую стойку.

— ЮФСи совсем не смотришь, да? — улыбнулся он, и я понял, что откусил слишком большой кусок, ввязавшись в драку. Теперь-то я его узнал. Дэн Сикорски, тяжеловес, участник боев смешанного стиля. Брутальный ублюдок. Ходят слухи, что он замочил парня в уличной схватке типа боя без правил.

Я ухмыльнулся в ответ. Меня в ЮФСи тоже приглашали, но я отказался. Я больше не дерусь за деньги. Кастет отправился обратно в карман.

Я взглянул на Нелл.

— Все нормально. Но где ты находишь таких придурков?

Она опешила, будто испугалась моего небрежного тона в присутствии такого бретера, как Дэн. Я самоуверенно улыбнулся, хотя особой уверенности не чувствовал.

Громила бросился на меня, и Нелл закричала. Впрочем, действовал он слишком медленно и неуклюже, буквально указав направление удара взглядом и движением. Он привык валить с ног первым ударом, и все тут. Я, впрочем, тоже, поэтому мне знакомо чувство, когда не получается по-твоему. Сколько раз неслабо получал, пока усвоил — надо учитывать и такой вариант.

Я мгновенно пригнулся, и тут же мой кулак рассек воздух. Я не дерусь по правилам. Тут тебе не ЮФСи. Я врезал громиле коленом по диафрагме, схватил за голову и приложил физиономией о колено. Отпихнул от себя. Пнул по яйцам, дважды, без пощады. Пару раз врезал по почкам, как кувалдой, и расплющил и без того сломанный нос ударом головой.

Он сгреб в кулак мою рубашку, и я понял — сейчас мне достанется. Угораздило же нарваться на берсерка. Я отбил первые удары, но они сыпались слишком быстро, и бил наш мальчик жестко. Нелл по-прежнему кричала. Верзила уже был весь залит кровью, да и я скоро начал выглядеть не лучше. Но он дрался яростно и самозабвенно, а такой запал скоро иссякает. Я же был взбешен, но совершенно спокоен. Полученные удары, конечно, болезненны, но я бывал в переделках и похуже и все равно побеждал. Ну, в смысле, уходил на своих ногах.

Громиле так не повезет.

Я наконец оторвал его руку от своей рубашки, разорвав ее к чертям собачьим, и посмотрел на источник звука:

— Нелл… Заткнись.

Она немедленно замолчала и судорожно втянула воздух, будто соображая, где она и что происходит. Затем крутнулась на месте, выхватила из кухонного ящика огромный нож и подскочила к Дэну сзади, приставив лезвие к горлу.

— Хватит!

Могла бы и не кричать. Ножа было бы вполне достаточно.

Дэн замер.

— Ты этого не сделаешь, Нелл. — Его глаза затопил панический страх.

Платье у нее было разорвано сверху донизу, трусы скручены, сдвинуты на бедра. Губа кровоточила, на руках и шее уже проступали синяки.

Я не хотел его смерти — возни потом не оберешься.

— Как ни странно, сейчас я с Громилой согласен, — сказал я. — Дай мне закончить.

Нелл хихикнула.

— Громила? Подходит.

Встретившись со мной взглядом, она опустила руку с ножом.

Это было ошибкой. Едва лезвие отодвинулось, Дэн отбил ее руку, развернулся и ударил так, что Нелл отлетела в сторону.

— Сука, — зарычал он и двинулся на меня.

Конечно, я не бездействовал. Кастет вернулся на пальцы, и я уже не сдерживал себя. Когда я увидел на ней синяки, мгновенно снова стал той уличной шпаной, членом банды, что выполняет грязную работу. С одной лишь разницей: я мстил за то, что этот тип ударил Нелл.

У него не было шансов. Через считанные секунды он превратился в кучу окровавленной рухляди на полу. Я отделался сломанным носом, разбитыми губами и ссадинами на скулах. Ребра местами болезненно отзывались на прикосновение. Ну, и еще зуб шатался. Кровищей была забрызгана вся квартира.

Я достал телефон и набрал номер, вытирая лицо бумажным полотенцем.

— Сплит, привет, это Кольт. У меня проблема. — Я объяснил в чем дело и отбарабанил адрес. — Ага, в Трайбеке. Да иди ты на фиг. Забери отсюда этого козла и сделай так, чтобы он ее больше не беспокоил. Спасибо.

Нелл стояла, промокая ранку на губе. От моих слов ее качнуло. Я успел ее подхватить, когда она оступилась.

Я посадил Нелл на стол, как ребенка, завернул в бумажное полотенце лед и приложил ей к ушибу на лице. К счастью, у него хватило ума не бить со всей силы — так, легкий тычок, чтобы замолчала. Синяк останется, но и только. Она сейчас малость оглушенная, осоловелая, но скоро придет в себя.

На полу застонал Дэн. Нелл в страхе выпрямилась и поглядела через мое плечо на бифштекс с кровью а-ля Дэн Сикорски.

И медленно перевела взгляд с него на меня.

— Что ты сделал?

Я втянул голову в плечи, отчего-то смутившись.

— Я типа как вышел из себя.

— Он умрет? — спокойно спросила Нелл.

Я пожал плечами:

— Во всяком случае, не здесь.

Прекрасные серо-зеленые глаза сощурились.

— Что это значит? — В дверь тихо постучали, и Нелл тут же прижалась ко мне. — Кто это?

Я попытался обрывками платья прикрыть ей грудь.

— Один мой друг. Ты иди в душ, ладно?

— Друг? — Она слезла со стола и пошла ко входной двери.

Я ее остановил:

— Я сам, о’кей?

Она снова сощурилась и ушла в свою комнату, прикрыв дверь. Я впустил Сплита. Ростом и силой он не вышел, но боятся его смертельно. Среднего роста, сухощавый, подтянутый, черная как смола кожа, ослепительно белые зубы и до странного светлые карие глаза, почти золотистые. В эти глаза нельзя долго смотреть, не обмочив штаны. Сплит вызывает беспокойство, от него исходит угроза. Я рад, что он мой друг. Я, понимаете ли, видел, что бывает с его врагами. Они исчезают.

Он посмотрел на Дэна.

— Что это с ним, блин?

Появилась Нелл в чистой футболке и спортивных штанах.

— Колтон меня спасал.

— Ты кто? — поинтересовался Сплит.

— Нелл Хоторн. Это моя квартира. — Она протянула Сплиту руку.

Он недоуменно уставился на ее руку, потом на его лице появилась редкая улыбка, и они с Нелл обменялись рукопожатием.

— Сплит, — представился он, разглядывая наливающиеся кровью синяки Нелл, следы от пальцев на ее шее и то, как она обхватила себя руками. — Он пытался тебя изнасиловать?

Нелл кивнула.

— Это Дэн Сикорски, — сообщил я, зная, что Сплит сумеет сложить два и два.

Глаза у него чуть расширились — это все равно что громкий возглас удивления у обычного человека.

— Я видел, как он недавно дрался с Хэнком Тремейном в Гарлеме. Изуродовал Хэнка будь здоров. Это ты его отделал? — Сплит опустился на колени, перевернул Дэна на спину и как специалист осмотрел повреждения. — Ну, ты даешь. Ему нужен костоправ, иначе он не выберется.

— Он пытался ее изнасиловать, а затем ударил кулаком в лицо.

— Честно говоря, — вмешалась Нелл, — он ударил меня, когда я приставила ему нож к горлу.

Сплит зашелся в смехе.

— Чего?! Подруга, да ты чокнулась! Нельзя угрожать ножом Дэну Сикорски и не прирезать его. Такой фигней страдать — только нарываться.

— Она родом из пригорода Детройта, где я вырос, Сплит. Она принцесса.

Сплит кивнул.

— Понял, просто говорю на будущее. Не угрожай, если не собираешься резать. Особенно козлам вроде Сикорски. Он тебя кокнет, даже если ты богатая белая сучка.

— Что, простите? — Нелл возмущенно выпрямилась.

Сплит взглянул на меня. Я засмеялся.

— Он имел в виду «белая девушка». Не из гетто.

— Гетто? — произнесла она это, как иностранное слово. — А ты из гетто, Колтон?

Сплит захохотал.

— Колтон? — передразнил он, четко произнеся каждый слог, как Нелл. — Слушай, это что-то. Где ты ее откопал? — Он поглядел на Нелл. — Да, он из гетто. Мальчик Кольт раньше был настоящим гангстой.

Нелл недоуменно переспросила:

— Какой гангстой?

Сплит прыснул смехом.

— Ну, вы, блин, даете! — Он вынул телефон и сбросил кому-то эсэмэску, после чего снова взглянул на Нелл. — Как сама-то, белая девушка?

Нелл бесстрастно ответила:

— В порядке.

Сплит кивнул, но я видел, что он поверил ей не больше, чем я. Я подошел к Нелл и не мог не заметить, как она напряглась.

— Иди под душ, Нелл. Это поможет.

— Мне не нужна помощь, — жестко, упрямо ответила она.

Я засмеялся, не без язвительности.

— Может, тогда сама с ним займешься? — Я указал на Дэна, захлебывавшегося собственной кровью. Сплит перевернул его, и он выхаркнул сгустки прямо на пол.

Нелл побледнела.

— Пожалуй, душ — это то, что мне нужно.

— Вот-вот. А когда выйдешь, его уже здесь не будет.

Она изменилась в лице:

— Но ты же не уйдешь?

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — Она отрицательно покачала головой. Едва заметное беспомощное движение, от которого сердце облилось кровью. — Тогда я останусь. Все, иди прими горячий душ.

Она кивнула и исчезла в ванной. Когда полилась вода, я честно попытался не представлять Нелл в душе. Этого ей сейчас не нужно.

Сплит присел на корточки:

— Бери его за плечи, Кольт.

Я нагнулся, поднял полуживое тело, и мы понесли Сикорски по лестнице в машину Сплита. Проходившие мимо парень с девушкой странно на нас посмотрели, но Нью-Йорк есть Нью-Йорк — ничего не сказали. Мы без церемоний бросили Сикорски на заднее сиденье и захлопнули дверцу. Сплит сел за руль, но уезжать не торопился.

— Она не из наших, Кольт, — произнес он, не глядя на меня.

— Я знаю.

— Да и ты тоже. Никогда нашим не был.

— Это я тоже знаю.

— Ты мне нравишься, белый. Не влипни по новой — сразу замочат, и кто тогда будет чинить мне тачку? — Сплит повернул ключ. Мотор с урчанием заработал.

У него лаймово-зеленый «Бонневиль» семьдесят третьего года с оригинальным мотором. Я сам восстанавливал. Настоящий шедевр, даже немного завидую. Сплит купил тачку у какой-то хрупкой старушки из Рочестера за тысячу долларов, и мы целое лето приводили «Бонневиль» в божеский вид. Собственно ремонта, кстати, было немного — после смерти мужа бабуля практически не садилась за руль.

Сплит пригоняет мне «Бонневиль», если требуется что-то минимально отладить, но на самом деле это он так со мной общается.

— Не влипну, Сплит.

— Что мне делать с этим долбобобом?

— Не знаю и знать не хочу. Он заслужил сдохнуть, подавившись собственными зубами, но я не хочу, чтобы его смерть оказалась на моей совести.

— По чесноку. Ты достаточно получил с него кровью за эту сучку.

Я засмеялся.

— Спасибо, что напомнил.

— В облака не заносись, — посоветовал Сплит, закрыл дверцу и опустил стекло. — Заеду в мастерскую, скажу, очухается сукин сын или нет.

— Не обязательно. Просто сделай так, чтобы он сюда носа больше не совал.

Сплит улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— По-моему, он больше не будет создавать проблемы. — Он перевел рычаг переключения скоростей на «Д», но с места не трогался. — Сложность в том, что на следующей неделе у него бой с Альваресом, а я на Альвареса косарь поставил.

Я засмеялся.

— У Альвареса не было шансов, я тебе целый косарь сэкономил. Сикорски, конечно, козел, но дрался неплохо.

— Вот не последовал ты своему призванию, Кольт. Сейчас бы в ЮФСи в шоколаде был.

Я покачал головой:

— Нет, с этим дерьмом я завязал.

— Знаю, знаю, просто к слову пришлось. — Сплит выставил кулак, я стукнул по нему своим. — Ну чё, позванивай, кобель. Давно уже пивка вместе не пили.

— Обязательно. В четверг, может.

— В четверг годится. С утра у меня дельце, а к вечеру смогу.

Я кивнул, и Сплит уехал. Я открыл дверь в комнату Нелл и зашел, напевая, чтобы она знала — это я. В душе по-прежнему шумела вода — видимо, Нелл отскребывала всякую дрянь с себя, пыталась избавиться от гадливого ощущения. Она не выйдет, пока не польется холодная вода. Я много раз видел, как это бывало с другими. Которым я не смог помочь.

Я достал из-под раковины новый рулон туалетной бумаги и флакон «Виндекса». Хорошо, что у нее деревянные полы. Гораздо проще оттереть кровь с досок, чем с коврового покрытия. Я вытер кровь, сбрызнул и протер пол, затем нашел старый флакон «Пледжа», который Нелл, наверное, использовала для кухонного стола, брызнул им на пол и снова вытер. Затем протер стены и мебель.

Когда вода в ванной перестала течь, в комнате уже был полный порядок. Нелл вышла с мокрыми волосами, одетая в футболку с Лило и Ститчем, едва доходившую ей до середины бедра. Я стиснул зубы и принялся думать о дохлых щенках, монахинях и том случае, когда случайно увидел в д?ше собственную бабушку. Помогло очень слабо. Нелл выглядела еще беззащитнее, чем обычно, и я оказался рядом и обнял ее, прежде чем понял, что делаю.

На этот раз она не напряглась, дышала глубоко и очень ровно.

— Плакать не стыдно, — сказал я.

Она покачала головой:

— Стыдно.

— Ты только что пережила нападение. Тебе можно.

— Знаю, но не буду. Не могу, — отстранившись, она ушла в кухню.

Я отобрал у нее бутылку, прежде чем Нелл успела выпить.

— Это не лучший способ, — заметил я. Она вырвала у меня виски и поднесла к губам, но я снова забрал «Джека». — Ну, не пройдет от этого навсегда, все равно вернется.

— Знаю. — Она потянулась к бутылке, но я отвел ее подальше, взял пару стаканов для сока из шкафчика и плеснул виски в них. — Мне нужно больше, чем столько!

— Обойдешься.

Она повернулась ко мне — глаза серые, как грозовая туча, и гневные.

— Не указывай мне, без чего я обойдусь! Ты меня не знаешь!

— Зато знаю о заливании боли виски. К этому скоро привыкаешь, и тогда тебе не хватит всех запасов виски в мире.

— Не тебя сейчас насиловали!

— Чуть не изнасиловали. Я его остановил. Извини, что не пришел раньше, но есть огромная разница между совершенным и предотвращенным изнасилованием. — Ее глаза сверкнули, и я выставил перед собой ладони: — Не говорю, что это приятно. Это страшно, ты вправе чувствовать то, что сейчас чувствуешь. Я просто говорю, что выхлебанное виски не сотрет из памяти случившегося.

— Да что ты, блин, знаешь?! — Она вылила залпом в рот то, что я налил, и прижала бокал ко лбу. Через секунду протянула мне стакан, требуя еще.

И тогда я увидел шрамы. Настоящую штриховку из тонких белых линий и полос на запястьях и предплечьях. Не скрываемые, не шлифованные. Некоторые старые, некоторые не очень. И несколько новых, еще с корочкой.

Поймав мой взгляд, она подняла голову и с вызовом ждала вопроса. Я не спросил. Я все еще был без рубашки, поэтому указал на свою грудь и живот, где такие же шрамы переплетались, как спутанная ветром пшеница. Некоторые я скрыл татуировками, другие обыграл татуировками, третьи оставил нарочито заметными. Некоторые короткие, как зарубки древнего календаря, другие действительно были зарубками — дни, пережитые на арене, выигранные матчи. Нелл рассматривала шрамы, длинные шрамы, оставшиеся от порезов, нанесенных ради боли, облегчающей иную боль.

Да, я знаю, почему она режет себя. Вот чего не знаю, так это истинной причины. Она сидит глубоко в Нелл. Нужно время и терпение, чтобы это из нее вытащить. А я, наверное, расскажу ей о своей жизни.

Чего совершенно не хочу делать.

Она посмотрела мне в глаза, мягко и понимающе.

— Ты сам себя?

— Раньше. Давно.

— Зачем?

Я покачал головой:

— Это сказка для другой ночи, и даром я ее не расскажу.

Она напряглась:

— И что ты хочешь взамен?

— Твою историю.

Она с облегчением выдохнула.

— Ты ее знаешь.

— Не всю. Я не знаю самых корней, дряни, которая скрыта на самом дне души.

— Об этом никто не знает, — едва слышно прошептала Нелл, и черт меня побери, если это не прозвучало соблазнительно, страстно и беззащитно одновременно.

— Ну, об этом тоже никто не знает, — постучал я себя по груди большим пальцем.

— Давай баш на баш. — Она неподвижно стояла в дюйме от меня. С каждым вдохом ее груди касались моей кожи, шрамов, татуировок.

Я кивнул:

— Но не сейчас. Сейчас ты пьешь со мной еще один бокал и смотришь какой-нибудь фильм поглупее. Затем ложишься спать и завтра сидишь дома.

— Нельзя, у меня занятия и работа…

— Позвони и отпросись. Скажи, что заболела.

— Я…

— Позвони, Нелл, — перебил я.

— Но ты не можешь остаться у меня на ночь!

— Почему?

Она уставилась себе на ноги. На ногтях у нее облупился розовый лак.

— Нельзя, и все.

— Я лягу на диване. А ты в своей комнате, и дверь закроешь.

— Нет, — снова прошептала она.

— Да почему нет?

— А это… часть сделки.

Секрета, хотела она сказать.

— Тогда я лягу спать у твоей двери, на площадке. Тебе нельзя сегодня быть одной.

— Я в порядке, Колтон.

— Вранье, ни фига ты не в порядке.

— Вранье, — пожала она плечами. — Но со мной все нормально.

Я засмеялся:

— Посмотри на меня.

Она отрицательно покачала головой, закусив губу. Мне вновь захотелось взять эту губу в рот и сосать, пока не исчезнет боль от ранок. Я хотел жевать ее губу вместо нее. Я хотел узнать вкус ее языка. Я хотел запустить руки под дурацкую, слащавую, чересчур детскую огромную футболку с Лило и Ститчем и почувствовать ее кожу, изгибы, изумительную мягкость ее плоти.

Я ничего этого не сделал. Только смотрел на нее, затем указательным пальцем приподнял ее голову, чтобы посмотреть в глаза. Нелл опустила веки. Из-под ресниц выступила влага. Она глубоко дышала, и я заметил, как ее ногти глубоко вонзаются в стиснутые запястья и безжалостно сдирают кожу. Боль, чтобы облегчить иную боль. Применив всю силу и мягкость, какие у меня есть, я разжал ее пальцы, отведя ногти от кожи, и передвинул их на свои предплечья.

Привлек Нелл к себе. Преградой между нами оставались наши руки. Ее ногти глубоко впились мне в кожу, но через секунду она опомнилась и сжала мои запястья.

— Это не одно и то же. Твоя боль не облегчает мою, — прошептала она мне в плечо. В правое, где японский дракон изрыгал пламя на иероглифы.

— Понятное дело. Я просто хотел, чтобы ты не ранила себя.

— Это помогает…

— Ни фига подобного, это лишь на время отодвигает боль. Как выпивка.

— Но мне надо…

— Тебе надо снова начать чувствовать. Почувствуй боль, признай ее. И живи дальше.

— Как у тебя все легко, — с горечью бросила она.

— Не легко. Это, блин, самая трудная штука в мире. — Я отвел мокрую прядку с ее лица и от своего рта. — Труднее этого я ничего не знаю. Вот почему мы пьем, колемся и деремся. Вот почему я играю на гитаре и собираю моторы.

Она отодвинулась:

— Ты собираешь моторы?

Я засмеялся.

— Да. Музыка — моя страсть. А для поддержания штанов я перебираю старые моторы и восстанавливаю классические модели авто. Не пойми неправильно, к машинам у меня тоже страсть, но иная.

— Ты в какой-то фирме работаешь?

— Нет, у меня своя мастерская в Куинсе.

— Правда? — удивилась она. Меня малость покоробило, но виду я не подал.

— Правда.

— А можно увидеть твою мастерскую? — Ее голос зазвучал ясно и с надеждой.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Я не могу здесь оставаться. Я все время вижу Дэна, чувствую на себе его лапы, вижу его на полу, окровавленного. — Она указала на то место, где лежал Громила Дэн, и помолчала немного. Я уже знал, что она скажет. — Он… он умер?

— Нет. Да не парься ты о нем, он получил по заслугам.

— Ты его сильно отделал.

— Надо было его убить. И убил бы, если б… — Я покачал головой. — Все, забыли.

— Это я виновата. Надо было головой думать. Я же видела, к чему все шло.

— Не смей, Нелл Хоторн! — взорвался я. — Не смей вешать это на себя! Ты не заслуживаешь подобного дерьма.

Пораженная, она отступила, испуганная этой вспышкой бешенства.

— Колтон, я только говорю, что он с самого начала не скрывал…

— Остановись. Хватит, и не продолжай. Да, ты вообще не должна была связываться с этим м…ком, но тому, что он сделал, нет оправдания. — Я снова привлек ее к себе, несмотря на сопротивление. — Ты теперь меня боишься? — спросил я, меняя тему.

— Немного. Ты был… страшный. Ты… ты его просто в лепешку расплющил. Даже после того, как он тебя ударил. А я видела, как он дерется.

Я шокированно уставился на нее.

— В смысле, по телевизору?

Она покачала головой.

— Нет, в метро. Об этих боях еще твой друг говорил. В Гарлеме.

— Ты там бывала? — обалдел я. Шокирован, поражен, ужаснулся — этим ничего не скажешь. Подпольные бои — жестокое, подлое месилово, где озлобленные, беспощадные парни буквально убивают друг друга. Что ж, можно было догадаться.

— Да. Только мне не понравилось.

— Надеюсь. Еще этого не хватало. — Я старался, чтобы голос не дрогнул.

Не удалось. Лицо Нелл осветилось догадкой:

— Ты в них участвовал?

— Приходилось.

— Почему? — спросила она совсем тихо.

Я покачал головой.

— Это тоже часть сделки, детка.

Ее передернуло.

— Не называй меня деткой, — сказала она негромко, но с нажимом.

— Извини.

— Ничего. Это Дэн меня так…

— Знаю, слышал. — Я снова притянул ее к себе, и мы посмотрели в глаза друг другу. — Ответь на один вопрос. Ты меня боишься?

— Я уже сказала — немного. Я боюсь того, что ты можешь сделать. С другой стороны, с тобой я чувствую себя в безопасности. Ты меня не тронешь.

Я взял в ладони ее лицо. Слишком фамильярно, слишком демонстративно любяще, слишком рано. Но я ничего не мог с собой поделать.

— Я защищу тебя. От других и от тебя самой. Всегда буду защищать.

— Почему? — донеслось едва слышно.

— Потому что я так хочу. Потому что… — Я мучительно подбирал правильные слова. — Потому что ты этого заслуживаешь. И тебе это нужно.

— Нет.

— Да.

Она затрясла головой:

— Нет, я этого не заслуживаю.

Я вздохнул, понимая, что так ничего не докажу.

— Нелл, заткнись.

Она засмеялась звенящим как колокольчик смехом, отчего я улыбнулся ей в волосы.

— Ну так что, покажешь мне свою мастерскую?

— Сейчас четыре утра. Мы в Трайбеке, а мастерская в Куинсе. В дальней части Куинса. И машины у меня сейчас нет. Я шел сюда от бара.

— Пешком?! С ума сошел! Это же кварталов двадцать!

Я пожал плечами:

— Я люблю ходить.

— Ну, тогда такси возьмем.

— Тебе что, правда так приспичило посмотреть мою мастерскую?

— Ага. И я правда не хочу здесь оставаться. — Нелл снова передернуло.

— Ну, тогда штаны надевай, и двинули.

Она снова засмеялась, как фея Динь-Динь.

— Нет уж, штаны для мужиков. — Она исчезла в своей комнате. — Сейчас хоть не подглядывай, Перви Макги.

— А ты дверь закрой, балда.

Дверь с грохотом захлопнулась. Я засмеялся. Хорошо, что Нелл может смеяться. Значит, худо-бедно держится. Хотя с ней что-то происходит. Это она для меня спектакль устраивает. Скоро на руках у нее появятся свежие порезы.

Нелл вышла в джинсах и фиолетовой футболке с острым вырезом. Мне сразу пришлось смотреть по сторонам, чтобы не слишком откровенно пялиться. Ей сейчас не до моих желаний. А может, всегда не до них будет. Она подхватила сумку со стола, куда я ее положил, пока замывал кровь.

Я протянул ей руку.

— Пошли, Динь-Динь.

Руку Нелл приняла, а над прозвищем задумалась.

— Почему Динь-Динь?

— Из-за твоего смеха. У тебя такой музыкальный смешок, как у феи из «Питера Пена», — пожал я плечами.

Она нечаянно рассмеялась тем самым смехом и зажала рот.

— Блин, теперь стесняться буду. Но ты можешь называть меня Динь-Динь, если хочешь.

— Не стесняйся. По мне, так это очаровательно.

Она сморщила нос, запирая дверь.

— Очаровательно? А это хорошо?

Я поднял бровь.

— Я могу придумать для тебя много определений. Пока давай ограничимся очаровательным.

— И что это значит? — Она самым невинным образом взяла меня за руку.

Я махнул проезжавшему такси с горевшим верхним фонарем. Мы сели в машину. Назвав свой адрес, я смотрел, как таксист вводит его в навигатор. Когда мы тронулись с места и из магнитофона поплыла заунывная арабская мелодия, я повернулся к Нелл.

— Ты уверена, что хочешь услышать ответ?

Она приподняла подбородок.

— Да.

— В тебе сочетается много разного, Нелл Хоторн. Ты непростая. Ты очаровательная. Прелестная. Забавная. Сильная. Красивая. — Казалось, она борется с эмоциями. Я продолжал: — Ты страдающая. Ты причиняющая боль. Ты поразительная. Ты талантливая. Ты сексуальная, как хрен знает что.

— Сексуальная как хрен? — Она наклонила голову набок, едва заметная улыбка тронула ее губы.

— Ага.

— Это больше или меньше, чем дьявольски сексуальная?

— Больше. Гораздо больше.

Она кивнула:

— Ты милый. Но мы смотрим на меня по-разному.

— Согласен. — Я посмотрел на наши сплетенные пальцы и снова на Нелл. — Что же ты видишь, когда глядишь на себя?

— Слабая. Испуганная. Пьяная. Злая. Безобразная. Убегающая, — перечисляя все это, она отвернулась от меня и глядела в окно. — Я ничего не вижу. Никого.

Разговорами невозможно изменить то, что она чувствует, поэтому я промолчал. Просто держал ее за руку и позволил молчанию тянуться несколько кварталов.

В конце концов она повернулась ко мне:

— Почему ты не протестуешь, когда я несу такой вздор? Почему не убеждаешь меня в обратном?

— А что, поможет? — спросил я. Нелл прищурилась и покачала головой. Я пожал плечами. — Вот тебе и ответ. Могу сказать, что я вижу. Могу сказать, что о тебе знаю. Я знаю, что чувствую. Я могу показать тебе, кто ты на самом деле. Но спорить с тобой бесполезно. По-моему, мы оба не раз сталкивались с теми, кто пытался нас изменить. У них это не получилось. Только мы сами можем себя изменить. Давай позволим себе исцелиться.

— Но я не такая, как ты говорил, совершенно не такая, и не могу себе помочь. Меня нельзя… изменить… исправить.

— Ты твердо решила всю жизнь быть несчастной?

— Черт бы тебя побрал, Колтон! Зачем ты в это лезешь? Ты ведь меня не знаешь!

— Хочется, — ответил я сразу на обе последние фразы.

 

Глава 8

Перебродившая печаль

Мы приехали к моей мастерской — старому гаражу со входом из переулка и маленькой квартиркой на втором этаже. Я вынул из кармана ключи, вошел в мастерскую с черного хода, за неимением парадного, и включил свет.

Замигали висячие флуоресцентные лампы в помятых проволочных «намордниках», осветив потрескавшийся, в пятнах бетонный пол, штабеля красно-серебристых ящиков с инструментами вдоль стен, рабочие столы с инструментами на крюках; свисающие с потолка цепи, на которых закреплены моторы, каркас «Мустанга Шелби Джи-Ти» шестьдесят шестого года, два огромных серых пластиковых мусорных бака, переполненные пепельницы, пустые пивные бутылки, коробки из-под пиццы…

— Не шикарно, зато мое, — засмеялся я. — Ну, совсем не шикарно. Сам удивляюсь, как решился привести тебя сюда, в эту грязь и безобразие.

Я действительно словно впервые увидел обстановку. Я никогда не водил сюда девушек. Наверх, в квартиру, — случалось, но в мастерскую ни одна не просилась: всех интересовала постель. Я огляделся, прикидывая, как отреагирует Нелл.

И тут она меня удивила.

— А мне очень нравится. Здесь… как дома. Ты явно любишь эту мастерскую.

Я долго глядел на Нелл и сказал:

— Это и есть мой дом. Сплю я наверху, но этот гараж — мой дом. Больше, чем можешь себе представить.

Сколько раз я спал в спальном мешке на полу там, где сейчас стоит «Мустанг», пока квартирку не отремонтировали настолько, чтобы в ней стало можно жить… Я купил все заведение за гроши, потому что здесь была просто дыра. Заброшенная, покинутая, никому не нужная, совсем как я. Все привел в порядок. Сделал это место своим.

Нелл отпустила мою руку и пошла бродить по мастерской, выдвигая ящики и осматривая инструменты, казавшиеся громоздкими, неуклюжими и грязными в ее чистых, изящных ручках. Всякий раз она укладывала инструменты точно на прежнее место. То ли догадалась о моем пунктике, то ли делает так просто из вежливости. Наверное, из вежливости — мы ведь действительно почти не знаем друг друга. Откуда бы ей проведать о моей навязчивой идее насчет порядка в инструментах.

— Покажи мне, чем занимаешься, — попросила она.

Я пожал плечами и показал на мотор.

— Вот мотор, — начал я, подошел и обвел пальцем отверстие клапана. — Я его купил на механической свалке несколько недель назад. Он был ржавый, грязный и не работал. Я достал его из старой развалюхи, помятой сзади и вообще убитой. «Барракуда» семьдесят седьмого года. Я забрал мотор, починил то, что можно починить, остальное заменил. Разобрал его, можно сказать, по винтику. — Я откинул брезент с длинного широкого стола в углу, показав другой разобранный мотор. Детали лежали очень специфическим узором. — Вот примерно так. Затем снова собрал, по узлам, и вот он висит, почти готовый. Осталось добавить всего несколько деталей, и можно ставить в машину.

Она перевела взгляд со стола на собранный мотор.

— То есть ты превращаешь это… — она показала на детали на столе, — …в это?

Я пожал плечами.

— Да. Это совершенно разные моторы, но идея правильная.

— Потрясающе. Откуда ты знаешь, куда вставлять все эти крохотульки, как их крепить?

Я засмеялся.

— Богатый опыт. Я уже столько моторов перебрал… Принцип у всех один, но у каждой разновидности своя специфика. Свой первый мотор я разобрал, когда мне было лет тринадцать. Конечно, обратно собрать я его не смог, но наука пошла мне на пользу. Я месяцами возился с тем треклятым мотором, изучая, как он работает, какие части куда входят, какие функции выполняют и как их вставлять обратно. Больше года ежедневной мороки, и я его собрал. Мотор заработал. Я его снова разобрал и снова собрал. Снова и снова, до автоматизма, чтобы не думать, какая деталь должна быть следующей.

Она наклонила голову:

— А где ты взял мотор?

Я напряг память.

— Кажется, купил у учителя старших классов. Несколько месяцев копил карманные деньги. — Нелл стояла с непонимающим видом, и я засмеялся: — В старших классах у меня был репетитор. Однажды я шел мимо мастерской и увидел мотор. Я смотрел, как над ним копошится техник мистер Бойд, и что-то шевельнулось в душе. Он потом стал одним из моих лучших друзей, пока я сюда не переехал.

Нелл рассматривала меня, будто видела впервые.

— У тебя был репетитор?

Я вздрогнул, не желая, чтобы она расспрашивала об этом.

— Да. Мне не очень давалась школьная премудрость.

Я отвернулся, накрыл стол брезентом и повел Нелл к лестнице, ведущей ко мне в квартиру. Это у меня такой способ показать, что не хочу говорить на неприятную тему. Нелл поняла намек.

Сказать, что мне не очень давались науки, — это ничего не сказать, но ей не обязательно об этом знать. Я решил тянуть с объяснениями как можно дольше.

Живу я небогато. Узенькая кухонька, в которой я едва помещаюсь — например, нельзя открыть сразу и духовку, и шкафчики напротив. Не то чтобы я пользуюсь духовкой, но все-таки. Гостиная, где я, стоя в центре, почти могу дотянуться до противоположных стен, и спальня, где стоит полутораспальная кровать и больше ничего. Одежда моя умещается в комоде, а на нем стоит телевизор, который я практически не смотрю.

Я широким жестом обвел свое обиталище.

— Здесь еще теснее, чем в мастерской, но это мой дом. Я бы предложил тебе экскурсию за десять центов, но девять с половиной пришлось бы вернуть.

Нелл засмеялась смехом феи Динь-Динь, и у меня стало легко на сердце. Но при всей нормальности ее поведения, вопросов, интереса я видел, что она с трудом сохраняет спокойствие. Она хорошо скрывала волнение, скрывала как профессионал. Эмоции кипели в ней, замурованные глубоко внутри.

Я очень зауважал Нелл, видя, как она держится. Вот бы она позволила ей показать, как освободиться, как выпустить боль. Я хотел забрать ее боль.

Она устало плюхнулась на диван, откинула голову на спинку и обессиленно вытянула ноги. Я заглянул в спальню убедиться, что там не полный свинарник, перестелил белье и добавил второе одеяло, после чего вернулся сказать Нелл, что она может падать в кровать. Она уже спала, сидя в той же позе. Я поднял ее на руки. Она оказалась удивительно легкой, как перышко, как настоящая фея, сделанная из стекла, волшебства, хрупкого фарфора и обманчивой силы. Усадив на кровать, я снял с нее туфли и замялся, не зная, стоит стаскивать джинсы или нет.

Из эгоистических побуждений я решился. Сам я ненавижу спать в штанах, наверняка и Нелл тоже. Я расстегнул кнопку, молнию, ухватил деним на боках и потянул. Нелл сонно приподняла бедра, и я стащил джинсы до колен. Вид ее обнаженных бедер и сливочно-белой кожи оказался для меня почти чересчур притягательным, особенно крошечные желтые стринги, едва прикрывающие нежный треугольник, в который я так отчаянно желал зарыться лицом. Я не удержался и провел пальцами по бедру. Прикосновения оказалось слишком много и совершенно недостаточно.

Резко выпрямившись, я потер руками лицо и пригладил волосы, стараясь сохранить самообладание.

Потом я закрыл глаза и все-таки стащил с нее джинсы.

Когда я высвобождал ее ноги, Нелл заговорила заплетающимся языком, сонно и, черт побери, до странного очаровательно:

— Ты уже видел меня в трусах. Чего сейчас-то застеснялся?

Я подложил подушку ей под шею. Нелл заложила руки за голову, глядя на меня сквозь трепещущие длинные ресницы и спутанные русые волосы, падавшие на прелестное лицо. Я попятился, чтобы не поддаться искушению откинуть пряди своими мозолистыми пальцами. Я не мог понять выражения ее лица. Она выглядела совсем беззащитной, будто вся боль поднялась в ней и рвется наружу, и Нелл едва сдерживает ее теперь, совсем уже сонная.

— Тогда я вел себя как идиот, — сказал я. — А сейчас ты заснула, и я хотел…

— Это было приятно, — перебила она.

— Про меня много чего можно сказать, Динь-Динь, но вот чтобы приятный — это впервые. — Я нервно провел пятерней по волосам. — Я закрыл глаза, чтобы не лапать тебя сонную.

Ее глаза расширились.

— Ты хотел меня лапать?

Мне не удалось полностью подавить недоверчивый смешок. Она не понимала, как страстно я ее хочу. Ну и молодец. Откуда ей знать.

Я сделал шаг и оказался рядом с кроватью, не в силах удержаться. Прядка волос лежала на ее высокой, четко очерченной скуле. Я отвел волосы, мысленно проклиная свою слабость.

— Ты даже не знаешь, как сильно, Нелл. — Я попятился, пока язык или руки не выдали меня окончательно. — Спи и думай о синеве.

— Почему о синеве? — прыснула она.

— Это техника, которой я научился, чтобы отгонять дурные сны, — объяснил я. — Засыпая, я думаю о синеве. Не о предметах голубого цвета, а о бесконечном, всеобъемлющем ощущении синего и голубого. Как океан, как небо…

— Как твои глаза, — с непонятной нежностью сказала она.

Я с усмешкой покачал головой.

— Если от них тебе спокойнее, тогда пожалуйста. Главное — думать об успокаивающем цвете, представлять, как он заполняет тебя, как он внутри и снаружи, и ты становишься этим цветом. — Я пожал плечами. — Мне помогло.

— А что тебе снилось? — Взгляд Нелл вдруг стал совершенно осознанным и пронзительным.

Я отвернулся и выключил свет, сказав в стену:

— Ничего, о чем тебе стоит волноваться. Плохое. Старое. — Я оглянулся на Нелл. Ее веки снова слипались. — Спи.

Я закрыл за собой дверь и ушел в кухню. Уже почти пять утра, я вообще без сил. В семь надо подниматься, доделывать ХЕМИ, в восемь придут ребята начинать «Мустанга». В конце концов я написал записку и заткнул ее за раму, сообщая, что сегодня на работу не выйду. И без меня справятся. Иногда хорошо все-таки быть начальником. Сил едва хватило подняться по лестнице. Я рухнул на диван с отяжелевшими веками и пылающей головой.

Так я вообще не засну. Я чертыхнулся себе под нос, стараясь прогнать воспоминание об обнаженных бедрах Нелл, моливших о ласке. Не получилось.

Нерядовые случаи требуют нерядовых мер. В верхнем ящике комода у меня есть маленькая аптечка для тех случаев, когда я не могу заснуть, выключить мысли. Пережиток старых недобрых времен. Я скатал тонюсенький косяк и медленно, со смаком выкурил. Я сейчас почти не курю. Когда в последний раз было, уж и не помню.

Я бросил пить запойно, бросил курить сигареты и анашу, бросил много всякого дерьма, когда решил наладить жизнь. Но иногда, изредка, немного травки просто необходимо. Я оторвал горящую часть, бросил остаток в белую коробочку и снова улегся на диван.

Я уже уплывал в страну снов, когда услышал напряженный, мучительный, тонкий стон. Странный, пугающий, неистовый. Будто Нелл изо всех сил старается не заплакать, стиснув зубы. Я так и видел, как она мерно раскачивается, сидя на кровати, сжавшаяся в комок.

За три удара сердца я влетел в комнату и схватил Нелл в охапку. Она идеально уместилась у меня на коленях, у груди, в объятиях. Ее трясло, крючило, мышцы сводило. Я гладил ее по волосам, прижимал ладонь к щеке, чувствуя напряжение стиснутых челюстей. Стон исходил, казалось, из глубины ее существа, тянулся с самого дна души. Это разрывало сердце, лишало всякого мужества.

— Нелл, посмотри на меня. — Я приподнял ее лицо за подбородок, но она резко дернулась и вжалась мне в грудь, будто желая протиснуться сквозь ребра и спрятаться между сердцем и легкими. — Ладно, хорошо, не смотри на меня, просто слушай.

Она замотала головой, с невероятной силой вцепившись мне в руку.

— Это ненормально, — сказал я. Фраза привлекла ее внимание — она такого не ожидала. — Но ты не обязана быть нормальной.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она отрывисто и отчаянно.

— Я хочу, чтобы ты позволила себе горевать. Позволь себе ощутить боль.

Она затрясла головой:

— Нет! Если я ее выпущу, она никогда не кончится.

— Кончится.

— Нет! Нет! Ее слишком много. — Она задрожала, коротко втянула воздух и резко мотнула головой. — Она никогда не кончится, она убьет меня!

Нелл начала вырываться. Я ее отпустил. Она скатилась с кровати, упала на четвереньки на пол, кое-как встала и побрела в туалет. Я слышал, как ее рвет, как она задыхается от рвотных спазмов. Сам чуть не плача, я встал на пороге и смотрел на нее. Нелл вцепилась себе в руку так, что кровь струйками текла из-под ногтей.

Боль, чтобы заглушить иную боль.

Я подошел, взял ее за подбородок и заставил посмотреть на меня. Нелл упрямо закрыла глаза и резко дернулась прочь. При виде ее крови меня охватил страх. Я не мог смотреть, как она ранит себя. Я пытался разжать ее скрюченные пальцы, она сопротивлялась. Если действовать силой, она только хуже себе сделает.

Мне нужно узнать, что ею движет, что разъедает ее изнутри.

— Расскажи, — прошептал я. Шепот прозвучал жестко и грубо в темной ванной. Мутный серый рассвет сочился сквозь немытое окошко.

— Он умер.

— А еще что?

— Это все.

Я глубоко вздохнул, не сводя глаз с ее макушки. Она почувствовала взгляд и подняла на меня глаза в красных прожилках. Печальные, испуганные, злые глаза.

— Не смей, блин, мне врать, — это вышло скрипуче и грубо. Я сразу пожалел о своих словах, но продолжал: — Расскажи правду.

— Нет! — Она так пихнула меня в грудь, что я едва устоял на ногах.

Нелл бессильно присела, съежившись между унитазом и ванной. Я опустился на колени и медленно двинулся вперед, будто ловя раненого, испуганного воробья, на которого Нелл очень походила в ту минуту. Она терзала ногтями свои бедра, оставляя кровавые неровные ссадины. Я поймал ее руки и придержал. Ничего себе, какая сильная… Тяжело вздохнув, я подхватил ее на руки и понес в спальню.

Держа ее, как ребенка, я осторожно опустился на постель. Голова Нелл лежала у меня на груди, обе руки я удерживал в своей, не ослабляя крепких объятий.

Она напряженно замерла. Я дышал глубоко и ровно, поглаживая ее свободной рукой по волосам. Понемногу она начала расслабляться. Я следил за ее дыханием, которое становилось ровнее, и вскоре она заснула и обмякла, изредка то подергиваясь, то погружаясь в оцепенение.

Я ждал, не спал, зная, что сейчас последует.

Она застонала, заворочалась, заскулила и проснулась с тем же ужасным высоким долгим стоном. Я держал ее, напрягая мышцы, и не отпускал. Нелл принялась отбиваться.

— Отпусти! — зарычала она.

— Нет.

— Отпусти, черт возьми, Колтон! — приказала она голосом тоненьким, испуганным, беззащитным и горячим.

— Сама себя отпусти.

— Зачем? — почти взвизгнула она.

— Потому что, сдерживаясь, ты себя убиваешь.

— Ну и хорошо. — Она по-прежнему вырывалась, дергалась, пытаясь высвободиться.

— В мире так мало красивых грудей. Жалко, если твои пропадут.

Она замерла и вдруг рассмеялась:

— Это из «Принцессы-невесты»?

— Все может быть.

Она засмеялась, но смех перешел в рыдание, безжалостно подавленное.

Я вздохнул.

— Хорошо, давай я начну. — Мне абсолютно не хотелось этого делать. — Когда я приехал в Нью-Йорк, мне было семнадцать лет. В кармане пять долларов, в рюкзаке кое-какая одежда, пачка крекеров «Риц», банка колы и все. Я здесь никого не знал. У меня был школьный аттестат, и еще я мог починить любой мотор. Первый день, сойдя с автобуса, я ходил и высматривал автомастерские, ища работу, но меня даже ни разу не выслушали до конца. Два дня я не ел, спал на скамье в Центральном парке, пока копы не прогнали.

Она слушала с интересом. Сидела в кольце моих рук и смотрела на меня снизу вверх. Я продолжал, уставясь в потолок — ее взгляд трудно было выдержать.

— Я, честно говоря, чуть не умер с голоду. Я ничего не знал, вырос в привилегированной семье, моего папашу ты знаешь. Ты в курсе, как они живут. Мне ни разу не пришлось готовить себе еду или одежду постирать. И вдруг я совершенно один в этом двинутом городе, где никому нет дела до других. Сильный жрет слабого, и все.

— Как же ты выжил?

— Драка помогла, — усмехнулся я. — Под мостом у меня было теплое местечко для спанья, а какой-то старый козел подошел и сказал, чтобы я валил, это, дескать, его место. Я много дней толком не спал и не собирался переезжать, поэтому мы подрались. Драка получилась неуклюжей и гадостной, потому что я был голодный, уставший и испуганный, а он матерый, закаленный, двужильный. Но я победил. Как оказалось, за дракой от начала до конца кое-кто наблюдал. Этот человек подошел ко мне и спросил, не хочу ли я по-быстрому заработать сотню баксов. Я согласился не колеблясь. Он привел меня на старый склад в какой-то заштатной части города, может, в переулках на Лонг-Айленде, не знаю, накормил, дал холодного пива. Я приободрился, и он повел меня в подвал того же склада. Там кружком сгрудились люди, орали, кого-то подзуживали. Я услышал звуки драки.

Нелл беззвучно ахнула — она угадала продолжение.

— Я победил. Парень, которого против меня вывели, был огромным, но медлительным. Я в старших классах был ходячей проблемой и что-что, а драться умел. А он был просто здоровяк, никакой техники. В ту ночь я выдержал четыре боя подряд. В последнем меня отметелили как собаку, но я все равно победил. Заработал четыре сотни баксов. С этого все и началось. Потом я свел знакомство со Сплитом. Он тогда был среди зрителей и предложил мне, так сказать, работу. Сказал, ему нужен человечек выбивать долги, внушать страх. Ну, устрашать-то я могу. Я связался со Сплитом и… В общем, это были не уличные бои без правил. В основном шантаж. Ему бывали должны за услуги, за наркотики, и я решал проблемы. Через Сплита я попал в «Пять-один Бишопс».

— В банду?

— Да, Нелл, в банду. — Я вздохнул. — Они стали моей семьей, друзьями. Они кормили меня, дали постель, на которой я спал. Давали мне свой самогон, травку, девиц. Уж извини, из песни слова не выкинешь. Я не горжусь своей тогдашней жизнью, но эти парни были клевыми. По-своему благородными. Ну, большинство из них. Ни разу меня не предали, поддержали мою легенду, не задавали вопросов. Даже сейчас, когда я уже давно завязал, живу честно, зарабатываю своим трудом, они придут, если я попрошу, и сделают все, что надо.

— Как Сплит.

Я кивнул ей в волосы:

— Да.

— Скажи, Колтон, куда он повез Дэна?

Я пожал плечами:

— Ей-богу, не знаю. И знать не хочу. Я сказал — не хочу трупа на своей совести, но не желаю, чтобы он тебя еще беспокоил. Забудь о Дэне.

Пауза, пока Нелл пыталась сформулировать новый вопрос, затянулась.

— А у тебя есть?…

— Что?

— Трупы на совести?

Я не ответил.

— Какая разница?

— Для меня большая.

— Да, — сказал я после долгого колебания. — Ты не понимаешь эту жизнь, Нелл. Просто не понимаешь. Я выживал.

— Это я как раз могу понять.

— Но?

Она вздохнула.

— Мне непонятно, почему ты приехал сюда один и без денег. А как же колледж? Почему родители тебе не помогали? Они знали, что с тобой происходило?

Я покачал головой, рассматривая костяшки пальцев.

— Это другая история.

— Моя очередь?

— Да.

— Ты же все знаешь, Колтон. Кайл погиб.

Я утробно зарычал.

— Это не все. — Я поднял ее руку за запястье и провел пальцем по шрамам. — Этого недостаточно, чтобы вытворять такое.

Нелл так долго не отвечала, что я подумал, уж не заснула ли. Наконец она заговорила, вернее, зашептала, неровно и страшно. Я боялся дышать, чтобы не сбить ее.

— Мы поехали на озеро, в коттедж твоих родителей. Мы тогда уже два года встречались и очень обрадовались возможности провести выходные вместе, как взрослые. Ваши и мои родители провели с нами серьезный разговор о необходимости предохраняться, хотя мы давно спали вместе. Раньше у них хватало ума не спрашивать об этом. Мы так здорово отдыхали — плавали, у костра сидели, занимались любовью… Господи… Я не могу. — Она отчаянно сражалась с нахлынувшими эмоциями. Я погладил ее по голове, почесал спинку. Нелл продолжала сдавленным голосом, но уже немного громче: — В последний день, в воскресенье, началась гроза. Ливень, ни фига не видно, ветрина нечеловеческий. Ничего подобного не видела, ни до, ни после. Огромные сосны вокруг коттеджа сгибались почти пополам.

Она замолчала, задыхаясь в изнеможении, и продолжила гораздо тише и слабее:

— Дерево… сломалось. Оно падало прямо на меня. Почти пришибло. Я видела, как оно на меня валится, и не могла двинуться с места. Я часто вижу во сне, как оно надвигается на меня снова и снова. Это, кстати, самые безобидные и легкие кошмары. Так вот, за долю секунды до конца Кайл оттолкнул меня с того места. Отобрал меня у дерева, как мяч в футболе. Я отлетела в сторону, сломала руку. Не помню, как упала, но очнулась от белой волны боли и увидела, как через кожу торчат обломки кости. Предплечье было согнуто посередине почти под прямым углом… — Я едва слышал следующие слова: — Я должна была погибнуть, а Кайл меня спас, и дерево рухнуло на него. Расплющило. Раздавило, блин! Насквозь, насквозь проткнуло сломанным суком! Я всякую ночь вижу, как у него кровь пузырится на губах. Слышу его дыхание, такое свистящее… Он… он умер на моих глазах. Я даже не знала адрес коттеджа, представляешь, он мне подсказывал, умирая! Он умер за минуту до приезда «скорой». Я сорвала ногти, пытаясь передвинуть чертову сосну, еще больше сместила кости, когда поскользнулась и упала в грязь. Самое страшное воспоминание — лежу в грязи и смотрю, как он умирает. Вижу, как свет гаснет в его глазах, в его красивых глазах шоколадного цвета. Он все шептал: «Я люблю тебя»…

Я боялся сказать хоть слово. Она так дрожала, что я испугался припадка. Скоро она разрыдается.

— Еще я каждую ночь вижу его ботинок. Мы ездили в ресторан, в модное итальянское заведение, и он надел хорошие туфли. Черной кожи, с дурацкими маленькими кисточками спереди. Я терпеть не могла эти туфли. От удара рухнувшей сосны с него слетел один ботинок. Я вижу его в грязи, измазанный коричневой глиной, как дерьмом. Я до сих пор вижу один дурацкий ботинок с кисточками!

Я не мог смолчать. Зная, что она взовьется, я все-таки сказал:

— Ты не виновата.

— Не смей! Ты ни черта не знаешь! — заорала она так, что у меня зазвенело в ушах.

— Тогда расскажи, — прошептал я.

— Не могу, не могу, не могу. — Она качала головой из стороны в сторону, отказываясь плакать. — Это моя вина. Я убила его. — Всхлипывание, за ним полноценное, не подавленное рыдание.

— Чушь. Он спас тебя, потому что любил. Ты его не убивала.

— Ты не понимаешь… Я его убила. Мы спорили. Если бы я сказала «да», он был бы жив. Ты не понимаешь. Ты не… просто не понимаешь. Ты не знаешь всего. Никто не знает. Если бы я тогда согласилась, он был бы жив. Но я сказала «нет».

— Сказала «нет» в ответ на что?

Сотрясаясь всем телом, тяжело и прерывисто дыша, все еще удерживаясь от истерики, Нелл пробормотала слова, повалившие ею же выстроенные преграды:

— Он попросил меня выйти за него замуж. А я сказала «нет».

— Тебе было восемнадцать лет!

— Знаю. Знаю! Поэтому я и сказала «нет»! Он хотел учиться в Стэнфорде, а я мечтала о Сиракузском! Я бы пошла в Стэнфорд, чтобы не расставаться, но… я не могла с места в карьер выйти за него замуж. Я не была готова обручиться и стать женой.

— Многие с тобой согласятся.

— Ты не понимаешь, Колтон. Не понимаешь и не поймешь. — Она икала, слова вырывались частями: — Он сделал мне предложение в машине. Я вышла, разозлившись, что он не желает меня понимать. Кайл последовал за мной. Мы остановились у дома и спорили. Несколько минут простояли — я на крыльце, он на дорожке. Надо было войти в дом, а мы торчали на улице. Дождь перестал, но ветер окончательно разошелся. Я слышала, как сломалась сосна — будто пушка выстрелила.

— Ты его не убивала, Нелл. Не убивала. То, что ты сказала «нет», не значит…

— Заткнись! Вот просто заткнись сейчас! Я сказала «нет». Он решил, что я его не люблю, и мы массу времени потратили на выяснение отношений. Если бы я сказала «да» и пошла в дом, дерево упало бы на пустое место, не причинив вреда ни мне, ни Кайлу. Он был бы жив. Но я колебалась, и он умер. Если бы я не застыла как дура… Могла бы отпрыгнуть влево или вправо. Могла! Но я замерла. И он меня спас, а сам… погиб. Он погиб по моей вине.

— Чепуха.

— Заткнись! — закричала она мне в грудь. — Я убила его. Он из-за меня погиб. Я хочу, чтобы он вернулся! — послышался дрожащий шепот, и я почувствовал наконец, как на груди у меня стало горячо и мокро от слез.

Сперва она молча плакала. Я думал, может, она ждет моего приговора за свою слабость. Я, естественно, молчал, продолжая ее обнимать. Я не уверял, что все нормально.

— Злись, — говорил я. — Чувствуй боль. Плачь. Рыдай.

Нелл едва заметно покачала головой в последнем тщетном отрицании, хотя уже плакала. Сперва из горла вырвался тоненький высокий стон, как причитание по покойнику.

Я однажды видел в переулке котенка, сидевшего рядом со своей мамашей. Кошка сдохла — от старости или еще почему, не знаю. Котенок топтался лапками по плечу мертвой кошки и мяукал. Этот непрекращающийся звук рвал сердце, его невозможно было вынести. Он как бы спрашивал: «Что мне делать? Как мне быть? Как мне жить дальше?»

Так сейчас скулила и Нелл, только бесконечно жалобнее. Это рвало на части душу, я с трудом дышал от боли. Потому что ни черта не мог сделать, кроме как обнимать ее.

Она принялась раскачиваться взад-вперед, вцепившись мне в голые плечи так, будто хотела прорвать кожу, но я не возражал — она хотя бы не калечила себя. Начались долгие прерывистые рыдания, сотрясавшие тело — из Нелл лились слезы, копившиеся два года. Это сурово.

Не знаю, как долго она плакала. Время остановилось, а она плакала, плакала, плакала. Вцепилась в меня и выла тем тоненьким звуком, рвущим душу, выкрикивая горе, которому так долго не давали выхода.

Перебродившее, зрелое горе куда сильнее.

Грудь у меня стала скользкой от ее слез, плечи покрылись синяками, мышцы начали болеть от долгого неподвижного сидения. Силы были на исходе. Все это не имело значения. Я прижимал ее к себе, пока она не выплакалась.

Наконец рыдания стихли, и Нелл лишь молча плакала. Вот теперь можно утешать.

Я знал только один способ. Я запел.

Нелл молчала, глядя на меня прозрачными серо-зелеными, как поросший мхом камень, глазами. Она слышала каждое слово, слышала плач потерявшегося мальчика.

— Это ты сочинил? — спросила она. Я кивнул, царапнув подбородком по волосам у нее на макушке. — Для кого?

— Для себя.

— Господи, Колтон. — Ее голос был хриплым от плача. Грубоватым. Сексуальным. — В этой песне такая боль…

— Так я себя чувствовал когда-то, — пожал я плечами. — Меня утешать было некому, вот я и сочинил песню, чтобы самому справиться.

— Помогло?

Я фыркнул от нелепости вопроса.

— Если спеть ее много раз, то клонит в сон, так что можно сказать — да, помогло.

Я опустил голову и поглядел на Нелл. Зря я это сделал. Она сидела с широко раскрытыми глазами, напряженными, полными горя, печали и сочувствия. Не жалости. Я бы взбеленился, увидев жалость в ее взгляде, как и она, если бы я принялся ее жалеть.

Сочувствие и жалость — разные вещи. Жалость смотрит на человека свысока, жалея его и ничем не помогая, а сочувствие видит человеческую боль и предлагает понимание.

Как же она чертовски красива! Я тонул в ее глазах, не в силах оторвать взгляд. Ее губы, алые, искусанные, припухлые, словно молящие о поцелуе, были слишком близко. Я вдруг почувствовал ее тело, прижимающееся ко мне, ее полные груди, ее круглое бедро, белое, как сливки. Ее ладонь с длинными, немного согнутыми пальцами покоится на моем плече, и кожа горит от этого прикосновения. Я перестал дышать. Буквально. Вздох застрял у меня в глотке, остановленный сердцем, которое переселилось жить в трахею.

Я хотел ее поцеловать. Это было мне необходимо, иначе я никогда бы не задышал снова.

Я скотина, поэтому я ее поцеловал. Нелл заслуживала всяческой нежности, поэтому мои губы коснулись ее как перышки, как легкое дуновение. Я чувствовал каждую выпуклость и впадинку на ее губах, потрескавшихся, обветренных, шершавых от плача и жажды. Я увлажнил их своими губами, целуя каждую губку отдельно. Сперва верхнюю, лаская ее, пробуя, нежно касаясь. Нелл осторожно выдохнула.

По-моему, все в порядке. По-моему, она этого хочет. Я ужасно боялся, что она вывернется из моих объятий, даст мне пощечину, начнет царапаться и вырываться. Скажет, что ее тошнит от поцелуя кровавого чудовища вроде меня. Я ее не заслуживаю, но я ведь скотина, эгоистичный негодяй, поэтому взял у нее то, что смог, и попытался дать лучшее, что у меня есть.

На поцелуй Нелл не ответила. Она подалась всем телом, согнутые пальцы на моей груди напряглись, но губы? Она ждала, позволяя мне обладать ее ртом. Я нежно взял нижнюю губку зубами. Моя ладонь, моя грубая, мозолистая лапа прошлась по ее щеке, отводя за ухо своенравный локон. Нелл не возражала. Глупая девочка, позволять негодяю вроде меня целовать ее и трогать! Я испугался, что грязь у меня под ногтями замарает ее кожу, взволновался, что кровь, которая только что впиталась в мои кости, просочится наружу сквозь поры и запачкает ее плоть цвета слоновой кости.

Она потерлась лицом о мою ладонь. Она разомкнула губы и ответила на поцелуй. О боже, в смысле черт возьми! Девчонка-то умеет целоваться. Дыхание, которое я продолжал сдерживать, вырвалось из меня от изумления, что она это позволяет и даже активно принимает участие.

Не знаю, чего это она. Я вовсе не порядочный человек. Я не из положительных. Я просто прижимал ее к себе, пока она плакала. Ничего другого я сделать не мог.

Я прервал поцелуй прежде, чем он перешел в нечто большее. Нелл смотрела на меня, чуть приоткрыв губки, влажно блестевшие, как вишни, и такие же красные. О блин, я не могу удержаться от нового поцелуя и передать через него частицу моей свирепой страсти. Нелл ответила с неменьшим чувством, передвинувшись так, чтобы оказаться сверху, и не остановилась, когда моя рука двинулась вниз по ее волосам, спине и остановилась у крутого изгиба бедер. Я не смел трогать ее там.

Это безумие. Что я делаю, черт возьми? Она только что все глаза выплакала, рыдала несколько часов. Она ищет утешения, забвения. Я не могу поиметь ее вот так.

Я высвободился и отодвинулся.

— Ты куда? — спросила Нелл.

— Я не могу дышать, когда ты меня так целуешь. Когда позволяешь себя целовать. Я… не гожусь для тебя. Я не хочу воспользоваться ситуацией. — Я покачал головой и отвернулся, избегая ее разочарованного взгляда. Я отошел, стиснув кулаки и злясь на себя. Она заслуживает кого-нибудь получше.

Я схватил гитару, сорвал с нее мягкий чехол и пошел к шаткой, скрипучей лестнице на крышу, прихватив бутылку «Джеймсон». Бросившись в заработанное тяжким трудом, видавшее виды синее раскладное кресло, которое втащил на крышу специально для этого, я отвинтил крышечку и отхлебнул виски. Забросив ноги на парапет крыши, я, глядя на серо-розовое зарево близкого рассвета, положил гитару на живот и принялся перебирать струны.

Наконец я сел и принялся наигрывать новую песню — «Эта девушка» группы «Сити энд колор». Я сразу пожалел об этом — стихи напоминали о том, чего я не заслуживаю с Нелл. Но песня заворожила меня, и я забылся настолько, что не услышал шагов на лестнице.

— Ты такой талантливый, Колтон, — сказала Нелл, когда песня кончилась.

Я вытаращил глаза:

— Ну, спасибо.

Она успела натянуть джинсы и держала в руках одну из моих запасных гитар. Перпендикулярно креслу стоял потрепанный оранжевый диванчик. Нелл уселась на него, скрестив ноги и положив гитару на колени.

— Сыграй мне что-нибудь, — попросил я.

Она смущенно пожала плечами:

— Я плохо играю. Знаю всего две песни.

Я нахмурился:

— Зато поешь как хренов ангел. Я не шучу, у тебя самый приятный и чистый голос, какой я слышал.

— Блин, я же говорю — я не умею играть, — при этом она перебрала струны.

— Не умеешь, — согласился я. — Но это ничего не значит, когда ты начинаешь петь. Главное, занимайся, не бросай, и скоро научишься.

Она, в свою очередь, вытаращила глаза и начала играть аккордами. Сперва я не узнал мелодии и только после первой строфы понял, что это за песня. Негромкий запоминающийся мотив, протяжная печальная мелодия. Стихи старомодные, как не знаю что, но нежные и страстные. Нелл пела «Май фанни Валентайн» по версии Эллы Фицджеральд. Я слышал «Валентайн» в десятке разных исполнений, но, по-моему, только Элла сделала эту песню шлягером.

То, как пела Нелл… Ее голос был высоковат для выбранной тональности, но напряжение на низких нотах только наполняло их большей страстью. Словно желание было таким сильным, таким мощным, что она сбивалась с тона.

Допев, она замолчала, но я покрутил рукой, и Нелл задумчиво перебрала струны и заиграла еще один блюз. Боже, как хорошо! Она запела «Мечта, моя маленькая мечта» Луи Армстронга и Эллы. Как же я люблю эту песню! Вряд ли Нелл это понимает. Я удивил ее безмерно, вступив там, где начинал петь Луи. Нелл улыбнулась широкой радостной улыбкой и продолжала петь. Боже правый, какой прекрасный дуэт у нас получился!

Я никогда не думал о том, чтобы исполнять джаз в фольклорном стиле. Как здорово и необычно! Я знал песню и вставлял интересные вариации, иногда вторя Нелл, иногда играя совсем иначе.

Песня закончилась. С Нелл я пел бы и пел. Я отважился на «Дождливый блюз» Билли Холидей. Хрустальный голос Нелл и мой сиплый хрип превратили эту медленную песню в балладу. Я почти слышал голос Билли, вспоминая, как ее песни доносились из открытого окна дома рядом с мастерской, когда я здесь только поселился. Миссис Хенкел питала слабость к джазу. Она была старенькой и одинокой, джаз напоминал ей о давно почившем мистере Хенкеле, поэтому она распахивала окна, ставила Билли, Эллу, Каунта Бейси и Бенни, танцевала и вспоминала. Я подносил ей покупки, а она щипала меня за задницу и грозила хорошим сексом, как только ей удастся сбросить полвека. Она поила меня чаем, сдобренным виски, и мы слушали джаз.

Я нашел ее в кровати, с закрытыми глазами, с фотографией мистера Хенкеля, прижатой к впалой груди, и улыбкой на лице. Я пошел на ее похороны, шокировав до потери пульса ее поганого богатого внучка.

В глазах у меня, видимо, что-то отразилось, потому что Нелл перестала играть и спросила, о чем я думаю. Я рассказал ей о миссис Хенкел. О долгих разговорах, которые мы с ней вели, медленно пьянея от «Эрл Грея» с виски. Как она всегда смеялась над моими татуировками и широкими штанами. Когда я сошел с дурной дорожки и завязал с бандой, старушка была на седьмом небе от моих нормальной ширины джинсов.

Чего я не сказал Нелл, так это что старина Кольт проводил время с миссис Хенкел из чистого эгоизма. Я был одинок. Я отошел от банды, перестал общаться с парнями из гетто, кроме Сплита. Миссис Хенкел была мне другом, хорошей во всех смыслах компанией. Она, наверное, обгадила бы свой памперс, если бы знала половину того дерьма, в котором я был замазан по уши, а сейчас мне кажется, что она все это знала и поэтому никогда не спрашивала.

Исчерпав тему покойной миссис Хенкел, я замолчал.

— Объясни, что ты имел в виду, — сказала Нелл.

— Насчет? — разыграл я недоумение.

— Почему ты недостаточно хорош для меня? Что значит — воспользоваться ситуацией?

Я отложил гитару, отпил из бутылки и предложил Нелл.

— Я… неудачник, Нелл.

— Я тоже.

— Да, но тут есть разница. Я не из порядочных. Не то чтобы я непорядочный, у меня есть свои плюсы, но… — Я покачал головой, не в силах подобрать нужные слова. — Я много чего натворил. Сейчас стараюсь не попадать в неприятности, но это не отменяет того, что я сделал.

— По-моему, ты хороший человек, — проговорила Нелл, не глядя на меня.

— Ты же видела, что я сделал с этим говнюком Дэном.

Она фыркнула:

— Говнюк Дэн… Звучит. Да, видела, да, испугалась, но ты же меня защищал. И вовремя остановился.

— С большой неохотой.

— Все равно. — Нелл зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Ты себя дешево ценишь, Колтон. И не доверяешь мне, не рассказываешь то, что я хочу знать.

— Что ты имеешь в виду? — Я это прекрасно знал, но хотел услышать от нее.

— Я ответила на твой поцелуй — безумный, странный, смутивший меня. Но сделала это сознательно, отдавала себе полный отчет. Я не была пьяна. — Нелл взглянула на меня из-под длинных темных ресниц. Глаза говорили о тысяче разных вещей, о которых молчали губы.

Во рту у меня пересохло.

— Зря я тебя поцеловал.

— Но поцеловал же все-таки.

— Такая вот я скотина. Оказался рядом и урвал свое.

— Я не считаю тебя скотиной. Ты очень милый и нежный, — сказала она, чуть улыбнувшись.

Я покачал головой, возражая:

— Нет. Это все ты, ты пробудила во мне эту нежность. Я уличный подонок, Нелл. Отморозок по сути своей.

— Бывший отморозок, — возразила она.

Я засмеялся.

— Бандит всегда бандит. Может, я и не контролирую улицы, но внутри я прежний.

— Ты мне нравишься именно таким.

Я отчего-то смутился и встал.

— Уже поздно. Надо поспать.

Нелл посмотрела на солнце, краешком показавшееся из-за небоскребов.

— Наоборот, еще рано. Но поспать надо, я без сил.

Я взял у нее гитару и подал руку, когда она начала спускаться по лестнице. Мне нравилось ощущение ее маленькой ручки в моей. Я не хотел ее отпускать и не отпустил. Нелл тоже не отобрала руку. В квартире она зашла в ванную, а я переоделся в спортивные шорты и наконец позволил себе ощутить боль от ударов Дэна. Я потянулся, чувствуя, как ноют ребра, и тронул языком шатающийся зуб, вздрогнув от тупой, но сильной боли. Из ванной вышла Нелл с мокрым полотенцем и потянулась к моему лицу. Я отодвинулся.

— Все нормально, — буркнул я.

— Заткнись и потерпи.

Я вытаращил глаза, но не отстранился. Ее прикосновение было слишком нежным для грубой скотины вроде меня. Взявшись за подбородок, она повернула мою голову набок и кончиками пальцев провела по ссадинам и синякам, будто боясь разбередить их. Я задохнулся от ее близости, от пьянящего, едва уловимого аромата духов, шампуня, лимона, виски и женщины. Нелл повернула меня другой щекой, сосредоточенно щурясь и оттирая запекшуюся кровь. Я умывался в Трайбеке, пока она была в душе, но, видимо, плохо отмылся. Она провела влажным полотенцем по моей верхней губе, подбородку, лбу, скулам, а потом пробежалась пальцами по лицу, легонько, испытующе трогая каждую ссадину.

Я стоял неподвижно, позволяя прикасаться к себе не без страха в душе. Нелл смотрела на меня словно впервые, будто старалась запомнить, какой я. В ее взгляде была глубина и отчаянное желание. Когда она провела большими пальцами по моим губам, я шутливо прикусил один, довольно сильно.

Ее глаза расширились, ноздри дрогнули, и она втянула воздух, когда я провел языком по подушечке пальца.

Что я творю, черт побери? Но я не мог остановиться.

Она наклонилась, выдернула у меня изо рта палец и заменила его своим языком. Это безумие, я не должен ей позволять.

Но позволил. Боже мой, как позволил! Я целовал ее со всей жадностью и голодом, снедавшими меня изнутри. Мы стояли на пороге моей спальни, в нескольких дюймах от кровати. Так легко развернуть ее и уложить спиной на простыни, сорвать одежду и…

Я отодвинулся. Нелл разочарованно вздохнула.

— Ты все время останавливаешься, — упрекнула она.

Я неохотно высвободился из ее объятий. В голове царил какой-то сумбур. Несмотря на желание, я считал, что не вправе обладать Нелл. Что-то подсказывало, что нам суждено быть вместе, что-то подталкивало меня обнять ее, прижать к себе и не отпускать. Нелл желала меня, я желал ее… Но я помнил, что недостаточно хорош для нее.

— Надо поспать, — сказал я. — Можешь устраиваться на кровати.

Я собрался уйти, когда Нелл схватила меня за локоть.

— Я не хочу спать одна, — заявила она. — Я так долго спала одна. Я… Я хочу, чтобы меня обнимали. Пожалуйста! — Она вдруг снова показалась мне беззащитной.

Я не должен соглашаться. Это огромное искушение, а я еще не разобрался в себе. Но отказаться не смог.

— Это пожалуйста, — сказал я. — Я в жизни ничего так не хотел, честно говоря.

 

Глава 9

Призраки: жить сегодняшним днем

Собственное тело будто ополчилось на меня: я таяла в его объятиях, в жилах пылал огонь, голову распирали вина и гнев, воюя друг с другом.

Я призналась. Я рассказала Колтону свою тайну, свою неискупимую вину. Я плакала. Прорыдала несколько часов. Целую вечность. Не знаю, сколько это продолжалось. Боже, насколько же легче мне стало!.. Но вина осталась. Я знаю, это нелепо. Знаю, но, черт побери, не могу избавиться от чувства вины.

А теперь все в миллион раз осложнилось из-за железной мощи объятий Колтона. Боже, до сих пор не могу постичь грубую, дикую, мужественную силу этого человека. Два года не пересекались, и вдруг — сидит на скамье и отчего-то поет именно нашу песню. Он стал еще больше и мускулистее. Отъявленный. Отпетый. На похоронах Колтон показался мне чудовищем — рукава пиджака едва не трещали от огромных мышц. А теперь — черт побери… Во рту пересохло, как в пустыне, когда я увидела его у Центрального парка, поющего для прохожих. Смоляно-черные волосы, падающие на глаза и на воротник, спутанные, небрежные, прекрасные, и сапфировые глаза, глядящие прямо в душу, остались прежними. Но тело… Боже, боже мой.

Татуировки превратили его торс в живую фреску — на груди стихотворные строфы, на правом плече дракон, дышащий огнем на японских мультяшных героев. Пламя лесным пожаром распространяется по спине и переходит в золотое солнце на позвоночнике, напоминающее картушку старого компаса. На левой руке силуэт соблазнительной девушки, на левом боку тоже надписи, по-моему, на латыни. Предплечья испещрены нотными строками, звездами, солнцами, черепами со скрещенными костями, железными крестами, которые перемешиваются, сливаются и соединяются в разнообразных комбинациях. Не человек, а шедевр росписи по телу. Шедевр огромных мужских мышц, твердых, тяжелых, огромных.

Он внушает трепет своей неистовой мощью, грубой брутальностью. Он до полусмерти избил Дэна. Получил при этом жестокий отпор, но даже не обратил внимания на сломанный нос, удары по ребрам и груди, глубокие ссадины на лице. Дэн — чудовище, а Колтон порвал его, как листок бумаги.

Это было самым сексуальным и самым пугающим зрелищем в моей жизни. Ярость Колтона казалась первобытной, такой мощной и раскаленной, что в комнате стало душно. У него сделался взгляд холодного, расчетливого воина, ужасающего в своей ледяной беспощадности.

Я не в силах ему сопротивляться.

Он хочет меня, но борется со своим желанием. Я его понимаю.

Он брат моего погибшего бойфренда. Это было бы… неправильно.

«Как вы познакомились?» — «О, на похоронах его брата, младшего брата, моей первой любви».

Лучше некуда.

Но Колтон… Мне с ним спокойно. Он вытянул из меня правду. Он вытянул из меня боль. Колтон знает, что такое боль. Он хорошо с ней знаком. Он сжился с ней. И с чувством вины тоже.

У Колтона есть свои секреты, и я хочу знать их все.

Я хочу прикосновений его жадного рта, его железных рук. Они нужны мне. От этого я чувствую себя живой и защищенной. Оберегаемой. Колтон убьет любого, кто тронет меня. Он едва не уничтожил Дэна. А может, и убил, не знаю.

И не хочу знать.

А вот что хочу знать, так это почему Колтон живет в Нью-Йорке один при наличии отца конгрессмена. Почему он был вынужден участвовать в подпольных уличных боях, чтобы выжить. Почему в конце концов попал в банду.

Я хочу знать, почему Колтон упорно не целует меня. Почему всегда отодвигается, отчего считает, что недостаточно хорош для меня. Ведь он самый потрясающий человек, какого я знаю. Такой несомненный талант. Глубокий хриплый, грубый голос, невероятное мастерство игры на гитаре, страстность, которую он вкладывает в исполнение песен.

Колыбельная, которую он пел мне, — самое прекрасное, что я когда-либо слышала. Такая пронзительная печаль… Одиночество и тоска, звучавшие в этой песне, надрывали сердце. Наверное, у нее нет названия — вряд ли ее слышал кто-то еще, кроме меня.

А сейчас… о, сейчас его руки обнимают меня крепко-крепко. Мне хочется повернуться и уткнуться ему в грудь, примоститься поудобнее и согреться теплом его сильного тела. Мы лежим рядом, он обнимает меня за талию, но прикосновение не кажется интимным. Оно почти покровительственное. Почти.

Я хочу большего. Осмелюсь ли я?

Да.

Я повернулась, и Колтон зашевелился, ослабил хватку, издав глубокий сонный звук. От этого тихого стона я невольно улыбнулась. Он спал на боку и не отодвинулся, когда я прижалась к нему. Я уткнулась лицом в ямку под его подбородком. Моя рука скользнула по его боку на спину. Я вдыхала его запах, позволяя жару, исходившему от Колтона, обволакивать меня. Боже мой. Может, я делаю ошибку, но сейчас мне удивительно хорошо. Никогда больше мне не захочется спать как-нибудь иначе. Другой рукой я прижала к себе подушку. Тело Колтона — убежище, где я могу расслабиться. Прижавшись носом, я чувствую, как у него на шее бьется пульс, и могу считать удары, ожидая, когда придет сон.

И сон приходит, удивительно приятный. Без кошмаров. Ни пустого ботинка, ни красной блестящей грязи, ни кровавой пены. Просто сон. Рука Колтона на моем бедре. Может, это я положила его руку себе на бедро, а может, и нет. Ладно, признаюсь, это я. И мне это нравится. Не должно, но нравится.

Я поддамся. Время лечит любые раны, верно? Может, я горевала достаточно долго, и теперь пришло время жить дальше. Обрести то, что сделает меня счастливой после бесконечно долгого горя.

Просыпалась я медленно, будто выплывая на поверхность после глубокого нырка. Первое, что почувствовала, было тук-тук-тук-тук сердца Колтона под моим ухом. Боже, как мне нравится этот звук… Потом я почувствовала его тело, мускулистое, но мягкое. Я практически лежала на нем сверху, устроившись на груди и животе, закинув на него ногу. Затем почувствовала свою ладонь.

Она у него на животе. Ну… вернее, не совсем на животе. Немного ниже. В общем, там. И лежит она на части тела, абсолютно проснувшейся. Очень, очень проснувшейся. Огромной. Толстой. Моя рука на нем. Обхватывает его.

О боже. О блин! О боже!

Колтон дышит ровно, едва слышно посапывая. Значит, еще спит.

Самая большая проблема в том, что я не хочу убирать руку, хочу его трогать. Прошло уже столько времени, и мысль о том, чего касается моя рука… Низ живота у меня свело сладкой судорогой, порывом влажного желания.

Не в силах ничего с собой поделать, я провела ладонью вниз и снова вверх. Колтон шевельнулся, приподнял бедра и снова расслабился. Я сделала это снова, медленно, нежно, виновато, с жадным интересом глядя, как напряглись мышцы пресса, когда Колтон снова приподнял бедра. Он застонал, исторгнув из груди волчье рычание. Дыхание стало неровным, он глубоко вздохнул.

Я опустила глаза. Из-под резинки спортивных шортов чуть-чуть показалась розовая плоть. Я облизнула губы. Это ужасно с моей стороны. Это неправильно, глупо, порочно, но я не остановилась. Пока Колтон ворочался во сне, на бедрах трусы задрались, а сзади спустились ниже ягодиц. И теперь самый кончик выглядывает из-под резинки.

Я смотрю на массивное лицо Колтона, расслабленное, красивое и невинное. Он сглотнул, повернул голову, приподнимаясь во сне навстречу моему прикосновению. Не знаю, что я делаю, почему, куда это заведет. Колтон по-прежнему крепко спит, дыша глубоко и ровно, и при этом смешно и тихо похрапывает.

Одной рукой он обнимает меня, слегка прижимая к себе, другая покоится у него на груди. И сейчас эта рука непроизвольно сдвинулась вниз и остановилась на моей заднице. Да. Мне это нравится. Я передвинулась повыше, чтобы ладонь Колтона сжала левую ягодицу.

Что я творю? Я не в силах разобраться в себе. Он перестал целовать меня, когда я была расстроена, чтобы не воспользоваться ситуацией, а я ласкаю его во сне, заводясь, как дешевка, от прикосновения руки, лежащей на моем заду, пока он мирно похрапывает.

Нехорошо, но я немного стащила с него трусы. Он еще чуть больше выглянул из-под резинки. Теперь я увидела толстую розовую шляпку гриба с крошечным отверстием на конце и бороздкой внизу по краю. Я зажмурилась и приказала себе остановиться. Не помогло. Прикусив губу, я коснулась розовой плоти большим пальцем — нежная как бархат. Я не удержалась и погладила его всего, с трудом сглотнув от восхищения. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы ладонью пройтись от кончика до основания.

Я сильно прикусила губу, чтобы убедиться — это не сон. Острая боль подтвердила — это явь. Я не сплю, и я законченная шлюха без понятия о морали. Я ведь никого не касалась после Кайла. Целовалась с несколькими парнями в попытке заставить себя жить дальше и погасить острое желание, которое так долго носила в себе. Но ни один из них не вызвал у меня и искры ответного чувства. Будто я мертвая. Дэн был на редкость настойчив, я тоже старалась себя принудить, но ничего не получалось.

Не могу сказать, что Колтон вызвал во мне некую искру, — нет, это чувство гораздо более сильное, чем просто искра. Один взгляд на Колтона разжигает во мне огонь. Его прикосновения — даже невинное рукопожатие — пробуждают внутри настоящий ад.

Трогать его в таком интимном месте и так эротично? От меня исходил такой жар, что можно было зажечь спичку. Пламя желания разгоралось с каждой секундой.

Не могу перестать его гладить. Вверх и снова вниз, лаская ствол, ощущая его толщину через скользкую ткань трусов. Колтон двигается в такт моим движениям, он просыпается. Стонет, извивается под моими пальцами. Теперь я не могу остановиться. Кажется, он близок к разрядке.

Я прижала палец к кончику и принялась водить вокруг отверстия, чувствуя, как напряглось подо мной тело Колтона. Подняв голову, я смотрела, как распахнулись его недоумевающие глаза, как они сфокусировались и неуверенно заморгали, когда он приподнялся. Мой взгляд метнулся вниз, и я увидела, как белый ручеек заливает его живот.

— Что за хрень? — сказал Колтон чуть невнятно, озадаченно и медленно.

Он разрядился, но все еще сонный. Я сунула руку в трусы и взялась за него рукой, прикусив губу от его шелковистой плотности. Взгляд Колтона встретился с моим, и я видела, что он не понимает, сон это или явь, как себя вести и что сказать.

— Извини, — прошептала я. — Я тебя случайно задела, проснулась и… не удержалась.

— Я сплю? — осторожно спросил он.

Я покачала головой:

— Нет.

Он опустил глаза на свой мокрый живот.

— Значит, ты…

Я кивнула:

— Да.

— Пока я спал?

Я снова кивнула, не в силах выдержать его взгляд.

— Да. Я не знаю… Извини. Я… Я просто не удержалась, ничего не смогла с собой поделать. Я понимаю, это нельзя, но я, это… — Я замолчала, не представляя, как закончить фразу. Я набрала в грудь воздуха и начала снова: — Ты был таким твердым и большим, а я так долго… то есть я…

— Нелл, — сказал вдруг Колтон. — Заткнись.

Я заткнулась.

— Посмотри на меня, — велел он.

Я заставила себя поднять глаза.

— Извини, — прошептала я.

— Я сказал, заткнись.

Я поморщилась от резкого тона, но прикусила язык и ждала.

— Я даже не знаю, что сказать. Я думал, что сплю. — Глаза Колтона пронзали меня насквозь, синие и горячие, как пламя газовой горелки. — Хочешь знать, что я видел во сне?

Я кивнула.

— Отвечай вслух.

Передо мной новый Колтон — властный, требовательный. Я не знала, беситься ли от его приказов или возбуждаться от них. Я решила делать и то, и другое.

— Да, Колтон. Я хочу знать, что тебе снилось, — сказала я мягко и покорно, хотя глаза наверняка выдавали мой гнев.

Его лицо осталось бесстрастным.

— Тебя. Я видел во сне тебя. — Его глаза сузились. — Я видел во сне, как ты делаешь то, что ты, получается, делала наяву.

— Это был хороший сон? — набралась я смелости и спросила. — Тебе он понравился? — Я провела пальцем по густеющей липкой массе на животе Колтона, глядя на него из-под опущенных ресниц.

Он резко втянул воздух, глядя, как мой палец рисует узоры на его коже. Затем его взгляд опять метнулся ко мне.

— Это был противоречивый сон. Я не должен был хотеть, чтобы это был не просто сон. Я не должен был хотеть, чтобы он стал явью. Но я хотел.

Я пыталась игнорировать оглушительное биение крови в ушах.

— Отчего же не должен?

Колтон нахмурился.

— Потому что… из-за всего.

— Объяснись.

Я тоже могу быть настойчивой.

— Потому что ты любила Кайла.

— Его уже нет. Это не измена. — Я с трудом сглотнула, потому что довод Колтона был очень веским. Это как раз будет изменой. Я изменю мертвому Кайлу.

— Твоя очередь высказаться.

— О чем?

— О своих мыслях хотя бы.

Я принялась обводить пальцем анимэшного героя на груди Колтона, оранжево-желтые языки пламени, глаз дракона.

— Я лгу, это будет изменой. Изменой его памяти. Но это… чушь.

Впечатавшись затылком в подушку, Колтон отвернулся и уставился в стену. Его челюсти сжались и снова расслабились — на загорелой коже двинулась тонкая черная щетина.

— Ну, не х…ня ли все это? — едва слышно сказал он.

Он выбрался из кровати, сделал пару шагов по коридору и исчез в ванной. Я видела, как он намочил полотенце и вытер живот. Вернувшись, Колтон лег рядом со мной на бок, глядя на меня.

— Я тоже именно так думаю, — сказал он. — Глупо, но не могу избавиться от ощущения, что мы оскорбляем его память. Хотя это фигня, если бы он не умер, он бы первый захотел, чтобы мы были счастливы.

— Вранье. Будь он жив, он бы захотел меня.

— Однако его нет!

— Это аргумент или возражение? — поинтересовалась я.

Колтон фыркнул:

— Даже не знаю. — Он повернул голову и посмотрел на меня. — Блин, то, что ты сделала, все меняет.

— Знаю, — едва слышно ответила я. — Ты сердишься?

Он энергично затряс головой.

— Сержусь? Нет. Я растерян. Не буду лгать, это почти подстава. Не могу сказать, что я этого хотел, но и не стану утверждать, что был бы против.

Я задохнулась.

— Я все поняла. Прости меня. Я… сама себе противна.

— Перестань. Даже не начинай, слышишь? Я сам хорош. Ты спала, а я тебя раздевал…

— Чтобы мне не пришлось спать в джинсах, — перебила я.

Но Колтон тоже перебил меня:

— Я хотел посмотреть на тебя. На твою прелестную круглую задницу. Я трогал тебя за ляжку.

— Но ты меня не… Не сделал того, что сделала я.

Свободной рукой Колтон потер лицо.

— У нас что, соревнование? Кто кого переплюнет в скотстве? — спросила я.

В душе, однако, я боролась с ошеломлением. Колтон хотел посмотреть на мою «прелестную круглую» задницу? Я привыкла считать, что задница у меня, наоборот, толстая. Комплексы легко не сдаются. Выходя на пробежки, я бегаю, как одержимая, — иногда мне удается убежать от мыслей, воспоминаний, ночных кошмаров и чувства вины. Еще помогает музыка и «Джек Дэниэлс». Но как бы я ни бегала, попа на месте, и грудь уменьшаться не желает.

— Я бы победил в таком соревновании на счет «раз», это без вопросов, — сообщил Колтон. — У тебя была минутная слабость. А я скотина по жизни.

— Неправда. — Я пододвинулась к большому телу Колтона и заглянула ему в глаза. Расстояние для поцелуев. — Это не было минутной слабостью. Это были месяцы желания. И ты не скотина.

— Чего ты хочешь-то, Нелл?

— Я первая тебя спросила.

— То есть ни один из нас не в курсе, чего нам надо? — Он испытующе смотрел мне в глаза, водя пальцем кругами у меня на пояснице.

— Да. То есть я знаю, чего хочу, но не знаю, правильно это или нет. Теперь я узнала: способ, которым я добилась своего, нехорош. Извини.

— Ты хочешь сказать, что не должна была это делать, пока я спал? — Его ладонь продолжала кружить, опустившись ниже.

Я слегка прогнула спину, и Колтон это заметил. Его глаза расширились, ноздри затрепетали, губы сжались в тонкую линию, дыхание стало глубоким.

— Да, — сказала я.

Я решилась признаться в своем поступке и своих желаниях. Колтон совершенно прав, говоря, что это все меняет. Дороги назад для меня теперь нет. Я знаю, как он чувствует себя в моей руке. Я знаю, что чувствует тело Колтона подо мной, и хочу большего. Я знаю, что он чувствует, прикасаясь к моей заднице. И я знаю — Колтон хочет этого так же сильно, как и я, и борется с собой не меньше моего.

Я не отвела взгляд, когда он двинул руку еще ниже. Я прикусила губу, ощутив поглаживание по ягодицам. Ложась в постель, я стянула джинсы и была теперь в крошечных желтых стрингах. Шелковый треугольник прикрывал лишь самое сокровенное, узкие тесемки на бедрах соединяются в одну, проходящую между ягодицами. Лифчик я тоже сняла, оставив только обтягивающую футболку из голубого хлопка, с карманчиком на правой груди, украшенным блестящим пурпурным сердцем.

Не отводя взгляда, Колтон провел пальцами по тесемке на бедрах и медленно, не таясь, взялся за левую ягодицу. Я пристально глядела в синие глаза, видя там отражение своих чувств — сдерживаемое желание.

— Я прощаю тебя, — сказал Колтон. Уголок рта едва заметно иронически изогнулся. — В конце концов, сон был прекрасный.

Он повел пальцем по тесемке вниз, между ягодицами. Я испуганно затаила дыхание. Его ладонь двинулась вверх по другой половинке и снова спустилась, лаская бедро. Боже, о боже мой… Он гладит мою обнаженную спину, забираясь под футболку. Его ладонь оставляет на коже пылающий след.

Пальцы остановились у меня под мышкой, ища доступа к груди. Моя рука поднялась, скользнула по груди Колтона, задержалась на плече и сделала то, чего мне давно хотелось, — дотронулась до щетины на подбородке. Воспользовавшись открывшимся доступом, Колтон округло повел ладонью по выпуклости моей груди, прижатой к его мускулистому торсу.

— Что мы творим, Нелл? — спросил он отрывистым шепотом.

Я покачала головой, приподняв плечо:

— Не знаю. Но мне нравится.

— Мне тоже. — Он подтянул меня повыше. Перевернувшись на бок, я подперла голову рукой, забросила ногу Колтону на бедро и ласкала его свободной рукой.

Я открыта перед ним. Футболка задрана так, что видно нижнюю часть грудей. Я молча ободряю Колтона, бросая вызов своей неподвижностью и пристально глядя в его слишком синие глаза.

Боже мой, боже, он принимает вызов. Почувствовав его ладонь на животе, я ожидала, что он двинется ниже. Колтон, кажется, и сам об этом думал, но повел руку к краю футболки. Все это время я сдерживала дыхание. Горло напряглось, легкие горели, сердце то замирало, то учащенно билось.

Его нежная, загрубелая, огромная рука взяла мою грудь снизу. Я не могла дышать секунд тридцать. Боже, боже… Его рука… Ощущение было потрясающим — жесткое, царапающее. У меня довольно большая грудь — чашечки С, почти Д, но она легко умещалась в его ладони. Шершавая ладонь задела сосок, и воздух ворвался в легкие так, что закружилась голова.

— Колтон… — Я уткнулась лбом ему в плечо.

— Посмотри на меня, Нелл, — сказал он мягко, но настойчиво. Полуприкрытые глаза смотрели серьезно. — Это точка невозврата. Если ты не хочешь, скажи сейчас, поднимайся и уходи. Все будет забыто, я останусь твоим другом. Но скажи это немедля, потому что еще минута, и я не смогу остановиться.

Сглотнув, я кивнула, прикусила губу и отвела взгляд.

— Боже, чтоб я сдох. Не делай так, — сказал он, с трудом сдерживаясь.

— Как? — не поняла я.

— Не кусай губу. Это сводит меня с ума. Еще раз прикусишь губу, и все кончено — твой рот станет моим. — Голос Колтона стал совсем грубым и хриплым, отдаваясь вибрацией в моем теле, испепеляя изнутри страстью.

— Хорошо, что сказал, — прошептала я.

Он убрал руку.

— Решай сейчас, Нелл. Либо ты полностью моя, либо сделаем вид, что ничего не было.

— Я твоя? — Мой голос прозвучал тихо и боязливо.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь?

— Я… Колтон, я не могу забыть… но мы… — Я оборвала себя, чувствуя, что не в состоянии связно объясниться.

Не подумав, я снова прикусила губу. Колтон зарычал.

— Блин, я же тебе сказал! Не… делай… этого. Я не удержусь. Я уже и так терплю из последних сил, а ты снова кусаешь губу.

— Почему это сводит тебя с ума? — спросила я, выигрывая время.

Для чего мне время, я не знала. В своих желаниях я не сомневалась, но сейчас, когда Колтон снова стал требовательным и властным, я превратилась в скромную, неуверенную, закомплексованную, испуганную девчонку. Я снова во власти своего проклятия: способна возбуждать его сонного, но не в силах пойти навстречу, когда он ясно дает понять, что хочет меня, как и я его. Я просто ненормальная.

— Не знаю, — ответил он. — Так уж выходит. Ты прикусываешь губу, и я немедленно хочу ее отобрать, взять в рот и сосать, как фруктовый лед. Я хочу облизывать твои губы, кусать их и целовать, пока ты, блин, не начнешь хватать ртом воздух и не растечешься лужей на полу.

Ну, блин… Я тоже этого хочу.

Волнение прошло.

Я почувствовала, что сердце творит что-то странное — раздувается, гулко и неровно стучит, сладко болит, и поняла, что решилась.

Я прикусила губу.

— Ч-черт… Ты с ума сошла, детка. — Его голос превратился в рык дикого зверя.

Я даже не уловила его движения. Только что Колтон лежал рядом, а в следующее мгновение расплющил меня, губы раскрыли мои, и, верный слову, он взял мою нижнюю губу в рот и сосал ее, щекоча языком. Меня потрясло и шокировало внезапное неистовство его поцелуя, но я растаяла в блаженстве, едва он начал посасывать мою губу. А затем просто растеклась, как мягкий воск, потому что Колтон вдруг сразу стал нежным, взял мое лицо ладонями и смотрел на меня, едва касаясь моих губ, а потом поцеловал медленно и так глубоко и прекрасно, что я… забыла себя. Рот Колтона завладевал моим, властвовал надо мной, похищал сердце, отбирал мое тело.

Мы целовались и раньше, и всякий раз я готова была поклясться, что это лучший поцелуй в моей жизни. Со стесненным сердцем я призналась себе, что это лучше, чем с Кайлом. Поцелуи Колтона причиняют боль, но настолько сладкую, глубокую и ни с чем не сравнимую, что я просто не знала, как быть.

А в этом поцелуе я… растворилась. Меня не стало. В этот момент я поняла, что принадлежу Колтону. Он так и сказал: я — его. Как это получилось, не знаю, но очень хочу узнать.

— Последний шанс, Нелли, детка… — это даже не шепот, а дыхание, ощущаемое ухом, едва слышная мысль, — …сказать, если ты не хочешь.

Я оттолкнула Колтона и увидела боль в его глазах, прежде чем успела объяснить. Он начал вставать, но я ухватила его за бицепс и удержала. Запустив пальцы под футболку, сорвала ее. Глаза Колтона расширились. Он облизнул губы.

— Хочу, — сказала я как можно громче, то есть сейчас почти беззвучно. — Я хочу этого.

Выражение глаз Колтона изменилось, став глазами дикого животного.

Ну, вот мы и приехали.

— Сними стринги и раздвинь ноги.

— Скажи «пожалуйста». — Я понемногу училась этой игре. Ужас и беззащитность отступили, за что я была благодарна.

Колтон молча смотрел на меня. Я не шевельнулась. Он недоверчиво покрутил головой, чуть опустив веки, потянул мои стринги, и они разошлись на лоскутки. Не рванул, вообще не приложил усилия, просто взялся двумя пальцами за тесемку на бедре, сунул еще два пальца за желтый шелк и потянул. Треск материи. Оп-па, и нет трусов. Вот так просто.

— Эй, мне нравились эти стринги, — запротестовала я.

— Надо было слушаться. — Он скользнул пальцами по моему сразу напрягшемуся животу, между плотно сжатыми ляжками. — А теперь расставь ноги и кричи, не стесняйся. Никто не услышит.

— Что-о-о… о-о-о… — Я не успела даже смутиться, а его язык уже делал что-то нечестивое с моим клитором.

Я развела ноги. Я прижала пятки к ягодицам и широко развела колени. У меня не осталось никакого стыда.

— Да, Нелли, именно так, — выдохнул Колтон в складки моего тела. — Блин… Господи… Сладкая как сахар.

Я покраснела при этих словах, а затем во мне не осталось места ни для чего, кроме криков, вырывавшихся из глотки. Потому что… Боже… я никогда ничего подобного не испытывала. Никогда. Я извивалась на кровати, выгибалась дугой, дрожала в такт мелким движениям его языка. Потом… о да, так еще лучше: он сунул в меня палец, согнул, и я не выдержала. Меня словно охватило пламя. Я закричала так громко, что ушам стало больно. Тогда я стиснула зубы и застонала.

— Ты мне доверяешь? — Голос Колтона удивил меня. Я так забылась в новых ощущениях, что даже не поняла слов.

— Ч-ч… что?

— Ты. Мне. Доверяешь? — Его пальцы, не останавливаясь, сгибались, извивались, ощупывали мою плоть.

— Твои пальцы во мне, так что — да.

— Возможно, тебе захочется укусить подушку.

— Зачем… — начала я, но так и не закончила вопроса. — О… блин!

Он засмеялся, но польщенно. В моих складках было уже два его пальца, а третий… О черт. Не может быть. Не верю. Я даже вообразить не могла, но он прямо там. Да-да, где грязно и темно.

Я вцепилась зубами в подушку, превратившись в сплошной вихрь неистового экстаза. Я просто не могла сдерживаться. Я разошлась по швам, а ведь еще и не кончила. Или кончила? Может, это и есть то, что находится за гранью, и я впервые там побывала? Не знаю. Не в силах сдерживаться, я закричала в подушку, заплакала и выгнулась дугой, брыкаясь. Я не сразу осознала, что мои пальцы вцепились в волосы Колтона и сильнее прижимают его голову, хотя я умоляла его.

О чем умоляла, не знаю.

— Колтон… Колтон… пожалуйста… о боже, о боже…

Прошу ли я его остановиться или не прерываться, даже чтобы вздохнуть? Не знаю.

Всего лишь крошечное прикосновение, самый кончик его пальца щекочет меня внутри запретного места, но это потрясающе.

— Что… что ты со мной делаешь?! — задыхаясь, спросила я.

— Заставляю тебя кончить. Довожу до ума пальцами, девственница! — Колтон снова приник ртом к моим складкам и всосал набухший клитор. Я невольно закричала и выгнулась. — Я тебя готовлю.

— К чему? — Я хотела знать. Господи, как я хотела знать! Неужели есть что-то еще?

— Кончи, и я тебе покажу.

— Мне казалось, я уже кончила?

Он засмеялся:

— О нет. — Протянув вверх свободную руку, он вдруг оказался повсюду, щипая и катая мой сосок, и теребя внизу, и облизывая, и всасывая. — Кончай. Сейчас!

Это приказ, и у меня нет выбора, как только послушаться. Я взорвалась, превратившись в жидкий огонь, крики и всхлипывания. Настоящие, со слезами.

А затем… Колтон полез по мне, как настоящий хищник. Щетина вокруг рта была мокрой. Из-за меня. Я вспыхнула до корней волос.

Боже мой, боже мой, о черт! Колтон такой огромный — сплошь мускулы, широкие линии, твердые грани. Он такой большой, он заслоняет остальной мир. Я вижу только его татуировки, сапфировые глаза и черные, как мех соболя, волосы. А затем я опустила глаза и увидела… ну, это. Его конец.

Мне нравится это слово. Я его никогда не произношу. После гибели Кайла я начала ругаться, не таясь, — мне вдруг стало все равно. А вот секс исчез из моей жизни. Я сквернословила, сыпала проклятиями, пила, но будто забыла, что такое секс. Я похоронила себя в местном колледже, работала в отцовском офисе, никого не видела, ничего не делала, никем не была. Я работала. Я училась. Я занималась музыкой. Я была живым мертвецом, выеденной виной оболочкой.

А теперь снова ожила. Мне нравится полнота жизни, и меня влекут неприличные слова.

Я бесстыжа. И мне это нравится. Отчасти потому, что чувство вины за содеянное — это новый вид боли, а боль — это моя суть.

Возвращаюсь к его концу: он великолепен. Я просто… О боже. Я трогала его, но не видела во всей красе, во всей длине, во всех его толстых дюймах, надвигающихся на меня. Я забыла дышать, прикусив губу.

— Не волнуйся, я осторожно, — сказал Колтон очень нежно.

Он думал, что я боюсь. И когда я это поняла, то испугалась. Я пришла в ужас. Чуть не закричала. Сознание случившегося захлестывало меня снова и снова, волну за волной неся боль, вину, стыд и слезы.

— Нелл, что? Что? Почему ты плачешь? — Колтон прилег сбоку и пощекотал мне лицо своим носом. — Блин… Блин, это я накосячил. Слишком много всего сразу. Как же я так… — Он прижал ладонь ко лбу.

— Нет… — судорожно прорыдала я. — Я не из-за тебя.

— Тогда из-за чего?

— Ну, в каком-то смысле из-за тебя, — глубоко дыша, я вонзила ногти в руку. Боль сработала — я немного успокоилась. — Из-за тебя, но… не из-за того, что ты думаешь.

— Объясни же вразумительно, черт бы все подрал! — зарычал он.

— Прости. Прости. — Я глотала воздух и больно дергала себя за волосы. — Ты просто настолько больше… Настолько масштабнее, чем все, чем… Кайл. — И я снова зарыдала.

— Ё-мое. — Колтон снова навис надо мной, опираясь на локоть, но я едва видела его через жгучую соленую пелену. — Нелл, я — это всего лишь я. Да, я сказал — последняя возможность, но… дело сделано. Не бойся. Не надо… Господи, я такой урод хренов… Слушай, как решишь, так и будет. Извини, что я тебя втянул.

Я засмеялась сквозь слезы.

— Ну и идиот же ты, — выговорила я.

Колтон замер, будто окаменел.

— Как ты меня назвала? — спросил он ледяным голосом.

Изогнувшись, я посмотрела на него и увидела, что он в ярости. Подбородок напрягся, челюсти сжаты, на шее выступили жилы.

— Колтон, я… я только хотела сказать, что не боюсь. Тебя не боюсь. Я назвала тебя идиотом, потому что ты ведешь себя так, будто меня во что-то втравил. А ведь это я тебя втянула. — Его трясло от бешенства, меня — от замешательства и ужаса. — Извини… я… я не… я не хотела… пожалуйста…

— Заткнись на секунду и дай мне остыть, а?

Я кивнула и лежала, боясь шевельнуться.

Через несколько минут Колтон проговорил гораздо спокойнее:

— У меня проблема с этим словом. Когда меня называют идиотом или дураком… Дебилом, дегенератом, тормознутым и тому подобное… Я взрываюсь, как по нажатию кнопки. Не повторяй этого. Никогда, даже в шутку. Поняла?

Я кивнула.

— Да, поняла. Прости. Ты не идиот, ты потрясающий человек. Ты… это целая вселенная. Я так и хотела сказать. Это…

— Не нужно так усердствовать, уже забыли, — перебил Колтон.

Я вскинула на него глаза, стараясь рассмотреть, понять, что с ним случилось, почему у него появился такой комплекс. Очевидно, кто-то постоянно унижал Колтона, оскорбляя его умственные способности. Раз это вызывает у него такую ярость, значит, далеко искать не надо. Но неужели мистер и миссис Кэллоуэй на это способны? Кайла они всегда поддерживали и любили. Временами проявляли строгость, особенно если речь шла о репутации семьи, но это можно понять.

— Я не усердствую, — тихо сказала я. — Я объясняю, почему вдруг разревелась, как девчонка.

— Ты и есть девчонка, — резонно заметил Колтон.

— Да, — сказала я, — но пока ты не вызвал меня на откровенный разговор, я вообще не плакала. Совсем.

Колтон развернулся и поглядел на меня.

— Ты не оплакивала Кайла? — спросил он почти недоверчиво.

— Оплакивала? — недоуменно переспросила я. Он говорил об этом, как о чем-то обязательном.

Колтон поднял голову и уставился на меня.

— Оплакивала, прошла все стадии горя? — Он снова улегся, сжав пальцами переносицу. — Значит, нет. Поэтому ты в таком дерьме.

Я прикрыла лицо ладонью, пряча раздражение, обиду и повлажневшие глаза, которые больно защипало.

— Он погиб. Я это пережила.

Колтон фыркнул:

— Ни хрена подобного. Ты же режешь себя, Нелл!

— Уже несколько недель не режу! — Я сознавала, что потираю шрамы большим пальцем, но ничего не могла с собой поделать.

Колтон взял мои руки и развел в стороны, проведя кончиком пальца по узору из белых линий. Этот нежный жест пронзил мне сердце. Подбородок у меня задрожал. Его взгляд был мрачным.

— Нехило, — сказал он и посмотрел мне в лицо. Взгляд стал твердым, жестким. — Если ты еще раз себя порежешь, я рассержусь. По-настоящему. Тебе не захочется этого видеть.

Боже упаси. Не сомневаюсь. Но я не ответила. Этого я обещать не могу. Пока мне удавалось не резать руки, потому что голова занята Колтоном. Это отвлекает и без спасительной боли.

Колтон на это не повелся. Двумя железными пальцами он взял меня за подбородок.

— Обещай, Нелл. — Глаза цвета синевы небес стали настойчивыми. — Обещай мне, говорю. Больше никаких порезов. Если невтерпеж, звонишь мне. Я приезжаю, и мы решаем проблему. О’кей?

Как бы мне хотелось дать такое обещание… Но не могу. Он не понимает, как сильна во мне необходимость заглушить боль. Я ненавижу эту привычку, искренне ненавижу. После порезов еще тошнее, проблема лишь усугубляется. Я не могу пересилить себя, это уже не привычка, а зависимость, тайный позор, вроде как подсесть на травку, или таблетки, или на что хотите. Колтон знает, что такое резать себя, но не сознает, насколько глубоко во мне гнездится это желание.

Я не ответила. Дрожа всем телом, я смотрела в потолок. Мне хотелось пообещать. Я хотела исцелиться и никогда не ставить новых зарубок боли на запястьях и предплечьях.

Колтон сел, обнаженный, уже без эрекции. Я загляделась на его поникший член, отвлекшись всего на несколько мгновений. Колтон схватил меня в охапку, поднял и посадил к себе на колени, заставив смотреть в свои гневные глаза.

— Обещай мне, Нелл, черт бы все подрал!

— Нет! — Я вывернулась, отбиваясь, чтобы уйти с кровати, подальше от его горячей кожи, стальных мускулов и сердитых, пронзительных глаз. — Нет! Ты не можешь от меня этого требовать. Ты не понимаешь! Нельзя появиться в моей жизни и пытаться меня переделать!

— Можно, — спокойно, но внушительно сказал Колтон.

Он по-прежнему сидел на кровати, глядя на меня. В груде одежды на полу я искала свою, но футболка, как нарочно, не попадалась, поэтому я натянула футболку Колтона. Она оказалась мне до середины бедра, она мягкая и пахнет Колтоном — невозможно оторваться, потому что это одновременно успокаивает и возбуждает.

— Нельзя! Ты меня не знаешь. Ты не знаешь, через что я прошла. Ты не знаешь, что я чувствую.

— Верно. Но пытаюсь понять.

— Почему?

— Потому что тебя нельзя было оставлять наедине с горем. Тебе нельзя было разрешать держать это в себе и позволять разъедать себя изнутри. Смерть Кайла — открытая рана тебе. Она никогда не заживет, никогда не покроется струпом. Она, блин, гниет, это уже гангрена, Нелл. Тебе необходимо кого-то впустить. Тебе нужно впустить меня.

— Не могу, не могу. — Я выбежала в кухню.

Необходимо выпить или резануть ножом. Колтон вытащил на поверхность всю дрянь, которую я тщательно прятала. Он все знает и делает это нарочно.

Я долго держала это в себе, а когда оно угрожало вырваться, пила, пока все снова не опускалось внутрь, или резала себя и истекала кровью, чтобы чувствовать эту боль вместо той. Чтобы не начать плакать, кричать и беситься.

Я знала — у Колтона где-то есть виски, но не могла найти бутылку. В холодильнике нет, а до шкафчика над холодильником я не достаю. Там наверняка что-нибудь найдется. Я забралась на кухонный стол, потянулась к дверце и потеряла равновесие. Я грохнулась на пол, сильно ударившись — даже дыхание занялось.

Во мне снова что-то поднимается. Во мне взбаламучена вся муть после того, как Колтон заставил меня разрыдаться и признаться, что я убила Кайла. Вина заполнила меня до краев и выплеснулась наружу, разодрав мне сердце.

Это скорбь от потери, от сознания, что Кайла больше нет. Умом я знаю, что его нет, но его уход — это горе. Боль. Одиночество. Тут не только чувство вины. Мне давно казалось, что моя вина странно гипертрофирована. Я не могла ее объяснить, обосновать и облегчить и не могла дольше сдерживаться.

Я подавляла рыдания, борясь с болезненными спазмами в животе и сердце.

Нет.

Нет.

Я не стану плакать.

Колтон насильно выпустил из меня вину, но горе ему из меня не достать. Не хочу. Это слишком. Это меня убьет.

Резко открылся ящик, где забренчали столовые приборы. Не сознавая, что делаю, я копаюсь в выдвижном ящике в поисках ножа. Пусть Колтон рассердится, мне все равно. Я слышу, как он топает по коридору. Он давал мне время успокоиться, но теперь догадался, что я делаю.

Он опоздал.

Боль — желанное облегчение. Я с виноватым удовлетворением смотрю на наполняющуюся красным тонкую линию на предплечье. Нож не очень остер, поэтому пришлось надавить. Порез глубокий.

— Что за фигня? — Колтон в трусах подбежал ко мне, испуганный и рассерженный. — Нелл! Что за хрень?

Я не стала отвечать. У меня закружилась голова. Кровь текла. Я посмотрела на пол и увидела много крови. На этот раз я слишком глубоко порезалась. Ну и хорошо. Горе вытекает из меня и размазывается по вытертому ламинату.

Я на руках у Колтона, выше пореза сильное давление. Белое полотенце быстро розовеет, становится алым. Колтон сжимает мою руку так, что боль от давления пересиливает боль от пореза. Полотенце обматывается вокруг предплечья и поверх туго стягивается ремнем.

Я стою у него между колен, чувствуя спиной его твердую грудь и испуганное, неровное дыхание. Колтон обнимает меня за плечи. Держит ремень в одной руке, мое запястье — в другой. Прижимается лицом к моей макушке. Его сопение громко отдается в ушах, в волосах.

— Черт бы тебя побрал, Нелл. Ну зачем?

Я обрела голос. Боль в словах Колтона была ощутимой, будто я порезала его, а не себя, и мне захотелось облегчить ее. Странно. Я пытаюсь облегчить боль Колтона от моего пореза.

— Я не могу это вынести, — прошептала я. На большее не хватило сил. — Его нет, он не вернется. По моей вине или нет, но он погиб. Он мертв. Он скелет в деревянном ящике, гаснущее воспоминание. Ничто не избавит меня от этой боли, даже время.

— Знаю.

— Ничего ты не знаешь, — бешено прошипела я. — Тебя там не было. В мою голову ты не залезешь. Ты не знаешь!

— Он был моим младшим братишкой, Нелл. — В голосе Колтона звучала почти такая же скорбь, как в моем.

— Ты уехал, когда нам было по одиннадцать лет, и ни разу не приезжал!

Об этом Кайл никогда не рассказывал, и я знала — это больная тема. У них в семье никогда не говорили о Колтоне.

— Да, но у меня не было возможности. Я жил на гроши. Выживал. Я страшно скучал по нему. Мысленно я написал Кайлу тысячи писем, засыпая на скамейках в парке или в коробках в переулках, накрывшись газетами. Тысячи строк, которые я никогда не доверил бы бумаге. Денег не хватало даже на еду и жилье, не говоря уже о билете на автобус до Детройта.

Что-то в его словах показалось мне странным, но голова кружилась, одолевала противная слабость, и я не поняла что.

Колтон ослабил самодельный жгут и осторожно снял полотенце. Кровь сочилась медленно, лениво. Меня подняли и понесли, и я уронила голову на широкую грудь Колтона. Он положил меня на постель, исчез и тут же вернулся со свертком марли, пластырем и тюбиком неоспорина.

— Швы бы наложить, — сокрушался он, складывая бинт, прикрыв им порез и туго обматывая марлей. — Но ты же не позволишь. Придется обойтись.

— Откуда ты знаешь, что не позволю? — спросила я.

— А что, поедем?

— Черта с два! Но как ты узнал? — Я смотрела, как он фиксирует концы повязки.

— Я сам не позволил бы на твоем месте. Начнутся расспросы, социальные службы, психологи, психушка. Хуже всего, что врачи позвонят твоим родителям. — Он приподнял мой подбородок, погладив большим пальцем по щеке. — Именно это я тебе устрою, если еще раз случится такая фигня. Отвезу в приемное отделение чертовой неотложки и сам позвоню твоим чертовым родителям, как должен бы сделать сейчас, но не буду.

— Отчего? — прошептала я.

— Потому что они тебя неправильно поймут. Это ведь не настойчивое требование внимания и прочие выдумки мозговедов. — Он коснулся своим лбом моего. — Я могу тебе помочь, если разрешишь. Мы тебя вытащим.

— Мы? — Черт. Черт! Мои глаза неподвижны, зато губы дрожат, и грудь тяжело поднимается. У меня выработалась привычка причинять себе боль, чтобы остановить слезы. Колтон это уже знает и держит меня в объятиях, прижимая к груди. Он твердо настроен любить и быть рядом. Я всегда боялась признаться, что именно этого я так отчаянно хочу. Да вот только он очень настойчив в том, чтобы не дать мне спрятаться, солгать, скрыться или притвориться, и он знает все мои уловки.

— Отпусти себя, — хрипло шепчет он.

— Нет. Нет! — вырвался у меня вопль.

— Надо. С кровью это не вытечет, и спиртным этого не залить.

Судорога, дрожь, зубы глубоко впились в нижнюю губу. Пальцы вцепились в жесткие выпуклые мышцы на груди Колтона. Я не плачу. Я не…

Черт, я реву.

— Это страшно больно, блин. — Слова почти потонули в задушенных рыданиях и сотрясающих тело судорожных вздохах. — Я хочу, чтобы он вернулся! Я больше не хочу видеть, как он умирает!

Я рыдала и рыдала, а Колтон все держал меня. Немного выплакавшись, я горячечно заговорила:

— Я вижу это снова и снова. Стоит закрыть глаза, и я каждый раз вижу, как он умирает. Я знаю, в этом нет моей вины, я всегда это знала. Я убедила себя, что виновата, потому что вина легче, чем боль от его ухода.

— Его нет. Ты должна это принять.

— Знаю, но это очень больно. — И наконец, самое тяжкое признание: — Я стала замечать, что забываю его. Я все время вижу, как он умирает, но не помню запаха его кожи. Я не помню его объятий, секса с ним, его поцелуев. Я не помню Кайла. Иногда гадаю, любила ли я по-настоящему или это просто подростковая влюбленность. Наверное, любила, раз он был у меня первым. Раз мы трахались. Я не знаю. Я не помню. А теперь есть ты, и ты… лучше, чем он. Сильнее. Ты возбуждаешь меня так, как не умел он. Ты даешь мне почувствовать то, чего я не чувствовала с ним. То, как ты меня целуешь, лучше, чем поцелуи Кайла, которые я помню. Когда ты заставил меня кончить, я поняла, что в жизни не испытывала ничего подобного, за все два года, которые мы с Кайлом были любовниками.

Из груди вырвался беспомощный вопль саднящей боли, самоуничижения, гнева и горя. Колтон сжал меня крепче, позволяя кричать. Он не говорил «тс-с-с», не успокаивал, не убеждал, что это пройдет.

— Я забыла его, Колтон! Я никогда не любила его, и он умер! Он никогда не вернется ко мне, у меня больше не будет жизни!

— Забвение — это способ защиты, Нелл. Телу хочется жить дальше. Ты любила Кайла. Он был твоим первым мужчиной, а до этого — твоим лучшим другом. Я помню, вы были неразлучны с колыбели. Ты его любила. Да, он умер, и это, блин, самое худшее. Его отняли у тебя, у всех нас, слишком скоро. Я не могу сделать так, чтобы это перестало быть огромным горем, но ты должна прийти в себя. Ты должна позволить себе исцелиться и жить дальше. Ты застряла в мгновении его смерти, попала в замкнутый круг. Ты должна разорвать этот круг.

— Я не знаю как.

— Чувствуй. Скорби. Позволь себе гнев оттого, что его отняли у тебя. Чувствуй отсутствие Кайла. Чувствуй печаль и тоску по нему. Не отгораживайся от нее, не режь себя, чтобы отступила душевная боль, не напивайся до бесчувствия. Просто сядь и позволь ей растерзать твое сердце. А затем встань и просто продолжай дышать. Живи день за днем. День прошел — и хорошо. Просыпайся и вспоминай горе. Плачь. Затем утирай слезы и начинай свой день. У тебя горе, но ты жива, и однажды все наладится.

— Тебя послушать, так это легко.

— Ни хрена подобного это не легко. Это самая трудная штука на свете. Но это единственный способ выкарабкаться. То, как ты поступаешь, тебя убивает.

В его голосе я уловила что-то личное.

— Ты делал так же?

Колтон вздохнул:

— Да. И не однажды.

— Из-за Кайла?

— Не только.

— А из-за кого еще?

Он снова вздохнул — долгим досадливым вздохом.

— Из-за друзей. Братьев. Из-за деву… из-за человека, которого любил.

— Расскажи.

— Блин, ты что, правда хочешь это слушать? Вот сейчас? — Я кивнула. Из груди Колтона вырвалось рычание. — Прекрасно. Первым был мой лучший друг, мой и Сплита, Ти-Шон. Они со Сплитом вместе выросли и вместе организовали «Пять-один Бишопс». Ну, один раз на баскетбольной площадке дрались из-за территории. В основном на кулаках, несколько цепей, у одной суки была бита. Разошлись, блин, не унять. Один из тех парней вытащил нож и воткнул Ти в чертово горло. Я смотрел, как он истекает кровью, залив меня всего. Я видел, как Ти умер, я его держал… А потом я убил ту сволочь. Бил его башкой о бетон, пока не выскочили его мозги. Не смог остановиться. Ти был хорошим парнем, верным другом. У него была благородная душа, я тебе говорю. Но его угораздило родиться в гетто. Тут мало что можно сделать, только выживать, а то порвут. Тут просто выбора нет в основном. Это всего лишь жизнь. Жизнь в гетто. Такие дела, блин. Ти был смышленым, слышь. Он мог поступить в колледж, писать какую-нибудь умную туфту, стать кем-нибудь, если бы ему дали возможность. Не дали. А теперь он мертв.

— Мне очень жаль.

— Потом застрелили еще одного брата, Лила Шейди. Сперва мы друзьями не были. Его девица на меня запала, ну а ему, ясное дело, это не понравилось. У меня с ней ничего не было, но он все равно меня недолюбливал. Но в конце концов мы разобрались и с тех пор прикрывали друг другу спину, если заварушка какая или еще что. Шейди словил муху прямо в лоб. К счастью, я этого не видел, но Шейди не стало, и это плохо. Я курил с ним траву целый час, понимаешь, а через минуту Сплит и Мо барабанят мне в дверь, несут Шейди, орут, что чужая банда обстреляла их на ходу, из машины. — Глаза Колтона стали пустыми, он сейчас видел прошлое. — За несколько лет ушли еще двое. День-другой, фигня прежняя. Хотя уже не такие близкие друганы, как Ти и Шейди. — Он замолчал, и я поняла, что Колтон сейчас во власти воспоминаний.

Я переплела свои пальцы с его.

— Ты говорил что-то о девушке… О той, которую любил…

— А-а, худший день моей жизни. Именно после этого я решил покинуть банду и жить честно, купить мастерскую и уйти от всего этого дерьма. — Колтон нагнул голову, спрятал лицо в моих волосах и глубоко вздохнул. — Ее звали Индия. Такая красавица, черт побери… Мать у нее черная, папаша — кореец. Миндалевидные глаза, прямые черные волосы до талии, фигура — мечта, в общем, прекрасное тело. Обалденно красивая… Слишком красивая, чтобы жить в гетто и угодить в дерьмо, в которое угодила… Она общалась с подружкой Сплита, часто крутилась рядом, ну, я и обратил на нее внимание. Была вечеринка, гудели допоздна, и так вышло, что только мы с ней и не заснули. Просидели на пожарной лестнице, проговорив до рассвета. Она хотела пойти на косметические курсы или учиться на модель, еще не решила. Ее в любом случае ждал успех.

Долгая пауза. Слишком долгая. Не осмеливаясь ее нарушить, я ждала, когда Колтон заговорит.

— Мы встречались где-то с год. Встречались — не совсем то слово, потому что я не водил ее на Бродвей или там в Маленькую Италию. Мы были вместе около года, вот что я хочу сказать. Блин, я не могу говорить об этом. — Его голос треснул, Колтон глубоко вздохнул, длинно выдохнул и продолжал: — Были терки с конкурентами, ну, драка, как всегда… Дело обернулось скверно. Я отделился от Сплита и бежал несколько миль, уводил этих козлов. Их было слишком много, никак бы их один не запинал. И ненароком привел их к Индии. Она гуляла со своими подружками и их парнями. Видит меня на улице, понимает, что у меня проблемы, зовет наших на помощь. Ну, вместе мы с теми разобрались, я получил в плечо, но не сильно. Последний из этих говнюков угрожал нам, орал, но я видел, что он перетрусил… Мы его отпустили. Сукин сын отбежал, остановился в сотне шагов и выстрелил, типа как напоследок бросил «мать твою». Индия стояла на крыльце, и пуля угодила ей в переносицу. Ну абсолютная случайность! Я прекрасно видел выражение «ой, блин» на лице того м…ка, ведь Индию все знали. Не имело значения, из какой ты банды: Индию все знали и любили, уважали ее, блин. Она ведь очень хорошая была. Его грохнули на следующий день. Не я, но это не важно… это все фигня. Ее не стало, вот что. Ее красота, прелесть, любовь ко всем, кто бы они ни были… все исчезло.

Я почувствовала, что волосы у меня на голове стали мокрыми. В его голосе слышались слезы. Я извернулась у него на коленях и обняла, прижав его голову к груди, понимая теперь, что он имел в виду, призывая позволить горю растерзать тебя. Колтон крепкий орешек, он суровый и сильный, но вот он плачет от воспоминаний, хотя прошло уже несколько лет.

— Она была первой девушкой, в которую я влюбился. Конечно, подружки были, я даже думал, что люблю кого-то из них, но это была не любовь. Это была почти любовь, подобие любви. Когда ты чувствуешь всепоглощающую потребность в человеке, ради которого, блин, на все готов, несмотря ни на что… такой человек живет, блин, в твоей душе, проникая под кожу, перемешиваясь с тобой самой своей сутью, так что вы дышите одним воздухом, — это любовь. Вот так я любил ее… — Голос Колтона звучал надломленно. — А она умерла. Вот почему у меня шрамы на груди. Я не желал принимать ее смерть. Очень долго не мог смириться. Это жгло так сильно и так глубоко, что я просто вынужден был как-то спасаться. Мне надо было что-то почувствовать помимо этого ада. Спас меня Сплит. Заставил признать, что случилось. Я прочувствовал, а потом отпустил. — Колтон отрывисто засмеялся. — Хотя оно ни хрена не уходит. Все равно ты ощущаешь боль и не перестаешь любить. Но продолжаешь жить, а дерьмо заталкиваешь поглубже, чтобы не портило каждый день. И постепенно вроде приходишь в порядок. Больно по-прежнему, тоска не проходит, мелочи забываются — ее запах, вкус ее губ, гладкость кожи, голос, словно то была другая жизнь, и другой человек ее любил. Но на будничном уровне ты в порядке. Более или менее.

— А ты научился любить кого-то другого? — спросила я, потому что мне нужно было знать.

Колтон сел. Теперь мы сидели по-турецки, глядя друг на друга.

— Не знаю. — Синие глаза, сейчас глядевшие без привычной жесткости, словно вбирали меня. — Но я над этим работаю. В случае чего сразу скажу.

Он говорит обо мне.

— Как ты отгоняешь призраков, Колтон? — прошептала я после долгой паузы.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Их не отгоняют. Ты просто понимаешь, что какую-то часть себя отдать не можешь, потому что она принадлежит мертвому человеку.

— Думаешь, у нас с тобой получится? Ты, с призраком Индии, и я, с призраком Кайла?

Он взял меня за руки и погладил большими пальцами суставы.

— Все, что от нас требуется, это как следует попытаться. Дать себе столько времени, сколько нужно. Не спешить. Жить день за днем, вдох за вдохом.

— Я так не умею. Боюсь. — Я не могла поднять глаза на Колтона.

Он снова взял меня за подбородок и повернул к себе лицом, только на этот раз он подался ко мне, коснувшись моих губ своими.

— Я тоже не умею и тоже боюсь. Но если мы хотим жить, а не шататься сами полумертвыми призраками, цепляясь за любовь к навсегда ушедшим, то стоит попытаться. — Он снова поцеловал меня. — Мы понимаем друг друга, Нелли. Мы оба потеряли любимых. У нас обоих есть шрамы, горе и гнев. У нас все может получиться.

Я дышала, превозмогая страх, дрожь, желание убежать.

— Мне нравится, когда ты называешь меня Нелли. Меня еще никто так не называл.

Колтон улыбнулся и крепче прижал меня к себе.

 

Глава 10

Утихомиривая призраков

Месяц спустя

Жизнь вернулась в привычное русло, разве что Колтон стал часто бывать у меня. Отношения у нас установились почти платонические, хотя к Колтону меня тянуло по-прежнему, если не больше, и я часто ловила на себе его взгляд. Мы целовались, но в физическом сближении, не сговариваясь, словно взяли паузу. Не знаю почему. Мне это не нравилось. Я хотела Колтона. Мне не хватало его прикосновений.

Я посещала лекции в Нью-Йоркском университете, выходила на пробежки, работала коктейльной официанткой в маленьком баре, занималась музыкой. Виделась с Колтоном, но очень мало. И всячески старалась держать себя в руках — задерживался ответ на мое заявление о приеме на факультет исполнительского искусства. К счастью, от всего, что закрутилось с той встречи на скамейке в парке, мне удалось почти забыть свое нетерпение.

Письмо наконец пришло — его вместе с остальной почтой принес Колтон. Я сидела на кухонном столе, поставив ноги на стул, и разучивала песню, когда Колтон постучал в дверь, вошел, еще не окончив стучать, и подал мне стопку конвертов. Ответ из универа лежал, разумеется, последним. С бьющимся сердцем я выпустила из рук всю стопку, разлетевшуюся по полу.

— Что случилось? — спросил Колтон при виде моей реакции.

— Я подавала заявление о приеме на факультет исполнительского искусства. Туда берут не всех… В этом конверте ответ, подошла ли я им. — Надорвав клапан, я извлекла одинокий листок бумаги. Самообладание меня покинуло, и я замахала руками, пища, как девчонка: — Не могу! Лучше ты посмотри.

И подала письмо Колтону.

Он взял листок, взглянул и протянул обратно.

— Нет, это твои дела. Сама читай.

На его лице появилось странное выражение, которое я не поняла.

— Я слишком волнуюсь, — сказала я. — Ну пожалуйста, прочти вслух!

— Читай сама, Нелли, детка. Иначе весь эффект пропадет.

— Я боюсь не попасть на факультет, — пояснила я, пихая ему письмо уже с раздражением и любопытством. — Ну пожалуйста, прочитай!

Я тут же пожалела о своей настойчивости. По окаменевшему лицу Колтона было видно — что-то готовится. Очередная кнопка, от нажатия на которую он взрывается. Но я, со своей стороны, тоже уперлась и не собиралась уступать.

— Нелл, я читать не буду. Это ответ на твое заявление, а не на мое. — Он отвернулся, сунув кулак в карман и позвякивая мелочью. Спина напряжена, на скулах ходят желваки.

— Брось, Колтон, что за ерунда! Я хочу разделить с тобой торжественный момент.

Он резко обернулся. В глазах гнев, боль и злость.

— Хочешь знать, что за ерунда? Я, блин, читать не умею! Ясно? Вот такая ерунда! Я не умею читать. — Он отвернулся к окну, сжав кулаки.

Я опешила.

— Что-о? Как не умеешь? Что, вообще? Разве так бывает? — Приблизившись сзади, я осторожно положила руку ему на плечо.

Мышцы казались каменными под прикосновением. Колтон заговорил, не поворачивая головы, и голос его звучал так тихо, что мне пришлось напрягать слух:

— У меня дислексия. Ярко выраженная. Читать я могу, но очень плохо, у меня, блин, целая вечность уходит на то, чтобы справиться с самыми простыми предложениями. Чертов первоклашка читает лучше меня, понятно? Если я буду сидеть в абсолютной тишине, да чтобы ничто не отвлекало, и изо всех сил сосредоточусь на час-другой, может, я и одолею одну статью в газете, написанную для пятиклашки, или другую подобную фигню.

Мне сразу многое стало ясно.

— Поэтому ты и уехал в Нью-Йорк? Из-за этого у тебя были проблемы с родителями?

Он дважды с усилием кивнул — короткие, резкие знаки согласия.

— Это всю мою жизнь проблемой было. Когда я был мальцом, об этой фигне было известно гораздо меньше, чем теперь. Это сейчас есть всевозможные ресурсы для обучения дефективных вроде меня. — Он пальцами показал кавычки. — Есть и Акт об образовании всех детей с отклонениями, и обучающие семинары, и дефектологи, и прочая шняга. А мы росли в сельском районе, где ничего этого не было. Все считали меня просто дураком, и родители тоже. Меня проверяли и всячески тестировали, но то ли конкретно дислексию не искали, то ли не знали, что искать, а я не умел объяснить, в чем у меня трудность.

— Я знаю о дислексии только то, что из-за нее детям сложно читать. — Я осторожно водила пальцем по его каменному плечу.

Он кивнул и наконец повернулся ко мне. Сглотнув, я решила сломать незримый барьер между нами. Я подошла вплотную, скользнула руками под мышки и обняла Колтона. Я чуть откинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо, и уперлась подбородком ему в грудь. Его запах, жар и твердость тела опьяняли; по мне пробежала волна желания.

— Да, в основном, но не только, — сказал Колтон. — Письменный текст для меня не имеет никакого смысла. Буквы, цифры, предложения, математические уравнения — ничего. В уме я могу выполнять довольно сложные математические действия, у меня большой словарный запас, я понимаю грамматику, но только если мне объясняют устно. Скажи слово, его значение, и все, я его знаю. Объясни мне теорему, и я все понял, нет проблем, блин. А вот написанное — никак. Все тут же смешивается, переставляется, превращается в бессмыслицу. Я смотрю на этот листок, — он постучал указательным пальцем по бумаге в моей руке, — и вижу буквы. Строго говоря, я знаю алфавит, я умею читать, я в состоянии прочесть «беги, Спот, беги». Но когда смотрю на бумагу, готов поклясться, что это все чушь, абракадабра. Мне надо сосредоточиваться на каждой букве, каждом слове, произносить их вслух и складывать. Потом мне надо вернуться и сложить воедино все предложение, параграф или страницу, а это обычно означает начинать все заново. Это, знаешь, чертовски утомительно, блин.

— Значит, все песни, которые ты написал, все стихи…

— Все здесь. — Колтон постучал себя по лбу. — Стихи и музыку храню в башке.

Я была поражена.

— И нигде их не записываешь?

Он хрипло, зло засмеялся.

— Нет, детка. Не уметь читать само по себе хреново, но я и писать не могу. Для меня это даже труднее, потому что начинаю записывать то, что в голове, а выходит случайный набор букв.

— Значит, ты все запоминаешь и держишь в голове?

Колтон пожал плечами.

— Такой уж я есть. У меня отличная память, превосходный музыкальный слух. Стоит раз услышать произведение, и я могу его сыграть. Ноты, аккорды — сразу понимаю что куда, едва услышу. С механикой то же самое — понимаю инстинктивно. Конечно, тут пришлось учиться, как и играть на гитаре и правильно петь, но это мне далось легко.

— А твои родители этого не понимали? — спросила я.

Колтон зарычал.

— Господи, как я ненавижу говорить об этом. — Он машинально отбросил волосы с моего лица. — Нет, не понимали. Я у них первый ребенок, они делали ошибки. Это я могу понять, но вряд ли от этого случившееся становится менее дерьмовым.

— А что случилось?

Колтон сверху вниз смотрел мне в глаза и, казалось, черпал силу в том, что там видел.

— Я уже сказал, что они не могли понять, с чем у меня проблема. Я определенно не был умственно отсталым — прекрасно говорил, общался, завязывал шнурки, различал цвета и узоры. Но когда в детском саду на уроках требовалось смотреть на страницу со строчками, у меня ничего не получалось. Это всех страшно огорчало. У папаши дела тогда шли в гору, он метил еще выше, а на меня, своего первенца, возлагал большие надежды — я буду его преемником: или врачом, или юристом. Вот он вбил себе в голову такую для меня судьбу, и ничто не могло его переубедить. Ситуация становилась жестче и жестче, потому что мои успехи в чтении и письме оставались… нулевыми. Я освоил только программу первого класса. Приходилось в три раза больше корпеть над домашними заданиями, сутками готовиться к контрольным… Я учился с огромным трудом, а отец был убежден, что я просто ленивый. Он требовал больше работать и не пасовать перед трудностями. Давил, давил, давил, словно не видя, как я работаю за троих, чтобы хотя бы не отстать. Я едва осилил среднюю школу, при том что тратил на домашку по четыре-пять часов — ведь там все вращалось вокруг письменных ответов и чтения учебников. Понимаешь, в принципе я умею читать и писать, просто это для меня охрененно сложно и отнимает хренову тучу времени. Я же еще мальчишкой был, блин! Хотел гонять в футбол, играть с друзьями, гулять, ходить куда-нибудь, но не мог, потому что вечно торчал в своей проклятой комнате, пытаясь дочитать десять страниц истории или «Дающего».

Я уткнулась лбом в грудь Колтона, переживая за него.

— Господи, Колтон…

— Да, веселого мало. Главное, папаша в упор ничего не замечал. Он не какой-нибудь гад, он классный. Когда дело не касалось учебы, мы отлично ладили. Но когда я стал старше, учеба начала заслонять все остальное. К последним классам я озлобился. Возненавидел школу, учителей, директора, родителей, всех и вся. Кайл уже был золотым мальчиком с идеальным поведением, красотой, успехами в спорте, с кучей друзей и прочими прибамбасами. А мне в пятнадцать лет приходилось заниматься по шесть часов в день ради троек и двоек. Хуже всего, что основные концепции я схватывал. Я знал, что не дурак. Я слушал лекцию и все понимал. Мог повторить услышанное слово в слово. Если бы можно было сдавать тесты устно, я был бы круглым отличником, но тогда подобная практика была не в чести. — Колтон провел пальцем по линии моего подбородка, за ухо, по шее и ключице; я задрожала от обжигающего прикосновения. — В школе я нажил массу неприятностей, потому что был как бешеный. Надо мной насмехались, потому что я не вылезал из двоек, ну, я и дрался каждый день.

— В старшей школе мальчишки просто ужасны.

— Это точно, — горько усмехнулся он. — Хотя как раз из-за этого я не парился. Меня убивала фигня с родителями. Они были убеждены, что я не стараюсь, что раздуваю проблему, чтобы отвертеться от учебы. Они ожидали, что я буду следовать их планам. В них входило высшее образование. А я хотел работать в гараже, собирать машины. Играть на гитаре. Это, по их мнению, было неприемлемо.

Я начала понимать.

— То есть по окончании школы…

— Отец настаивал, чтобы я обязательно поступал в какой-нибудь университет Лиги плюща. — Он засмеялся невеселым смехом, полным горечи и застарелого гнева. — Какой, к матерям, университет? Я с трудом школу окончил. Я едва умею читать. Я ненавидел учебу — с меня, блин, хватило. Я сказал об этом отцу. Он отмахнулся, напряг свои связи, и мои плохие оценки перестали быть препятствием. Тогда я решил заставить его понять. И вот… Будто вчера все было — прекрасный солнечный июньский день, я пару месяцев как окончил школу и днями и ночами пропадал в гараже, собирая «Камаро». Отец велел подавать заявление в Гарвард, Колумбийский и Браун, я не подчинился. Разгорелась ссора, выяснение отношений произошло на мостках. Я сказал, что наотрез отказываюсь идти в университет. Отец ответил: «Тогда ты на своих хлебах». Он соглашался платить за меня, поддерживать, снять квартиру, поступи я в университет, а иначе не давал и медного гроша. — Колтон замолчал, борясь с собой. Я чувствовала — сейчас будет самое неприятное. — Ну, и вышло все… некрасиво. Он… мы поссорились. Крупно. Он обозвал меня по-всякому, назвал ленивым дураком. Я понимаю, он был вне себя, но… его слова, как клеймо, выжжены у меня на шкуре. На всю жизнь запомнил. Я всего-то хотел его одобрения, чтобы отец увидел — у меня есть способности, я по-своему талантлив. А он был как слепой. В общем, ссора вышла крупная, дошло до потасовки. Он ударил меня, а я его. И убежал. Оставил мою машину, мою «Камаро», которую несколько лет собирал по винтикам. Оставил все вещи. Схватил рюкзак, какую-то одежду и все свои деньги. Купил билет на автобус до Нью-Йорка. Естественно, билет стоил примерно столько, сколько у меня при себе было, и в Нью-Йорке я оказался без гроша. Фактически неграмотный семнадцатилетний парень, привыкший на всех бросаться, без планов, без денег, без друзей, без машины, квартиры — без ничего. Только рюкзак с пакетом чипсов и переменой одежды.

Боль в его голосе была явственной. Я мысленно видела его — испуганного, озлобленного, одинокого мальчишку, вынужденного драться, чтобы выжить. Слишком гордого, чтобы вернуться домой, даже если бы мог. Голодного, холодного, одинокого, живущего на улицах.

— Колтон… Мне очень жаль, что тебе пришлось через это пройти, — сказала я надтреснутым голосом.

Он взял меня за подбородок:

— Эй, никаких слез! Меня жалеть не надо. Я же всего добился, не правда ли?

— Да, но какой ценой… — Колтон пожал плечами, и я отодвинулась, яростно глядя на него. — Нечего плечами дергать! Ты многого добился, ты выжил. Ты вырвался из уличной среды. Ты с нуля создал успешный бизнес. Ты сделал все сам, несмотря на проблемы с учебой. По-моему, это потрясающе, ты невероятный человек.

Он снова пожал плечами и деланно округлил глаза, явно сгорая от неловкости. Я взялась ладонями за его лицо, с удовольствием ощутив покалывание щетины.

— Ты умен, Колтон. Ты талантлив. Я восхищаюсь тобой.

— Ну, Нелли, так ты меня, блин, в краску вгонишь. — Колтон обнял меня и грубо прижал к груди. — Спасибо за теплые слова. Для меня это много значит. А все же, приняли тебя или нет? Мне надоело размазывать собственное дерьмо.

Я подняла руку с письмом и прочла через его плечо.

— Да, приняли.

— Я и не сомневался. Горжусь тобой, Нелли, детка.

Я улыбнулась ему в грудь, вдыхая его запах.

Я с трудом сглотнула, не зная, справлюсь ли, и сжала гриф гитары, сдерживая панику.

— Готова? — раздался рядом голос Колтона, и его колено подпихнуло мое.

Я кивнула:

— Да, да. Я справлюсь.

— Конечно, справишься. Я поведу, а ты вторь. Держи ритм, как мы делали, и пусть все услышат твой ангельский голос, о’кей?

Я снова кивнула, разминая пальцы. Никогда не выступала перед публикой. Несколько раз пела на улице, собирая мелочь, одна и с Колтоном, но это другое. Мне страшновато. Мы на эстраде в баре, перед нами сотня людей, все ждут начала. Колтона они знают, пришли его послушать и гадают, кто я такая. Словом, пустяки, чего волноваться.

— Всем привет. Я Кольт, а это Нелл. Мы исполним для вас пару песен, не против? — Раздались аплодисменты и одобрительные крики. Колтон взглянул на меня: — Да, парни, я знаю, что она красавица, но она занята. Итак, для начала что-нибудь из «Эветт бразерс». Например, «Я буду грустить».

Он начал со сложно аранжированного вступления, заставившего вспомнить банджо оригинала. В нужный момент вступила я, вторя простенькой гармонией. Ритм был простой; я столько упражнялась, что сейчас даже не думала о нем и начала без боязни. Все обалдели. Мой голос составлял прекрасный контрапункт Колтону, мой чистый альт обвивал его грубоватую хрипотцу, и слушатели были очарованы.

Я немного освоилась, и мы перешли к следующей песне, которую объявил Колтон.

— Кто-нибудь любит «Сити энд колор»? — Разразилась буря одобрительных аплодисментов, и Колтон ухмыльнулся собравшимся. — Хорошо! Тогда, надеюсь, вы тепло примете «Привет, я в Делавере».

Я с деланным спокойствием перебирала струны, про себя пища от восторга. Мысленно я все время возвращалась к началу, когда Колтон дал понять, что я его девушка. Мне это понравилось. А еще он всем сказал, что я красавица! Меня охватила восторженная дрожь.

Я не на шутку увлеклась песнями «Сити энд колор», ведь Даллас Грин просто супер, и не стала сдерживать голос. Я пела свободно, строки прокатывались по мне, как волны. Волнение пропало, я чувствовала лишь биение музыки в жилах и прилив адреналина от сознания, что у нас получается.

Следующую песню Колтон исполнял один. Я слышала, как он играл ее дома, и с нетерпением ждала, когда же он с ней выступит. Когда гитары смолкли, Колтон, подстраивая свою, объявил новый номер:

— Так, ладно, сейчас я спою соло. Вы, наверное, уже слышали эту песню, но сегодня она прозвучит иначе. Это «Проблемы 99-го» единственного и неповторимого Джея-Зи. Аранжировка, которую я сейчас исполню, была сведена Хьюго. Жаль, что не хватает наглости приписать ее себе — гениальная вещь. Надеюсь, вам понравится.

Раздались аплодисменты, которые стихли, когда Колтон заиграл отрывистую, почти барабанную последовательность аккордов. Когда он запел, у меня закружилась голова от волнения и гордости. Услышав эту песню впервые, я даже растерялась, такой она была необычной, но затем узнала и восхитилась сверх всякой меры. Колтон прав, аранжировка действительно блестящая.

Вскоре — слишком быстро — настала моя очередь.

— Спасибо. Какой сегодня замечательный зал! Другие песни у Хьюго тоже классные, но это моя любимая. А следующую Нелл исполнит для вас соло.

Он настоял, чтобы я сама объявила свою песню, поэтому я наклонила микрофон поближе и начала говорить, заиграв вступление:

— Здравствуйте. Я еще никогда не выступала соло, поэтому отнеситесь снисходительно. Я сыграю «Пора» группы «Имэджин дрэгонс». — Я повернулась к Колтону: — Посвящается тебе. Она мне тебя напоминает.

Когда я во время пробежки слушала плей-лист, пытаясь разобраться, какую песню хочу выбрать для сольного исполнения, я наткнулась на эту. Прекрасная вещь, словно вдохновленная поп-музыкой восьмидесятых, сойдет за интересный кавер в стиле инди-фолк. Но по-настоящему поразили меня слова, ставящие акцент на неизменном, на том, что ты есть. Колтон столько пережил, но остался собой, отказываясь меняться или прогибаться в угоду ожиданиям других.

Я сама долго мучилась из-за этого. Я выбирала университеты и карьеру, потому что так хотели другие. За меня решали родители. После смерти Кайла я не могла выбирать, не в состоянии была думать, не испытывала никаких желаний. Работала у отца и посещала местный колледж, пойдя по пути наименьшего сопротивления. Папа всегда ожидал, что я выберу специальностью бизнес и буду работать в его компании. Я и не рассматривала иные варианты. Мои способности или мечты в расчет не принимались — я просто следовала родительскому плану, не задавая вопросов.

Через несколько месяцев после смерти Кайла я поняла, что мне необходима отдушина. Что-нибудь, чтобы отвлечься от вины и боли. Гитара появилась почти случайно — на деревянном фонарном столбе я увидела объявление об уроках игры на гитаре. Учитель был пожилой, седой, толстенький и абсолютно гениальный. Он был талантливым педагогом, понимающим и терпеливым. Главное, он понял, что на пару часов в неделю я хочу забыть обо всем на свете. Он не задал ни одного вопроса, взялся за мое обучение и гонял нещадно, не давая ни минуты передышки. Я только и успевала учить аккордовые пассажи. Он составил плотный график занятий и устраивал мне головомойку, если я не справлялась.

Пение стало естественным продолжением музицирования. Я всегда любила петь, я выросла под песни мамы, однако никогда не воспринимала это всерьез — пела за рулем и под душем. Но занявшись игрой на гитаре, я всерьез увлеклась музыкой, ставшей для меня отдушиной, возможностью чувствовать что-нибудь, кроме боли. Разучивая песню, я подпевала себе и вскоре поняла, что петь мне нравится даже больше, чем играть. Музыка стала спасением: я часами играла и пела, сидя на мостках и глядя, как садится солнце и появляются звезды, чтобы не думать о Кайле, не тосковать по нему, не плакать о нем. Я играла, до крови стирая пальцы, и пела до хрипоты.

Теперь музыка стала ниточкой, привязавшей меня к Колтону. Песни стали нашими признаниями, неоконченной дискуссией в музыкальных звуках.

И я запела, изливая в песне душу. Все взгляды были устремлены на меня; Колтон не сводил с меня глаз. Последняя нота растворилась в воздухе. Руки дрожали, сердце гулко стучало. Некоторое время стояла тишина. В зале я видела ошеломленные лица. Я готова была уже психануть, потому что они не хлопали, и вдруг бар взорвался криками, свистом, бешеными аплодисментами, и только тут я поняла, что слушатели не сразу пришли в себя от удивления.

Наверное, это хорошо.

Когда все немного улеглось, Колтон повернул микрофон к себе и сказал, обращаясь к залу, но глядя на меня:

— Черт тебя побери, Нелл, это было невероятно. — Я слышала напряжение в его голосе, видела волнение в глазах. Внешне Колтон ничем себя не выдавал, но я уже достаточно его знала и улавливала тончайшие модуляции.

Наступило короткое напряженное молчание. Мы с ним знали, какая песня следующая, и оба волновались.

— Эту песню я раньше не исполнял, — сказал Колтон, цепляя на струны каподастр. — Очень личная, я написал ее давным-давно. Нелл меня уже несколько недель подначивает… в смысле, уговаривает выступить с ней, и я наконец сдался. Ну… вот. Она без названия, но, пожалуй, ей подойдет «Еще один час». Надеюсь, вам понравится.

Я видела, как ему трудно. Он заиграл медленную, напевную, меланхоличную мелодию и запел свою колыбельную. В баре стало так тихо, что между аккордами можно было услышать движение воздуха. Никто не шевелился и, по-моему, даже не дышал. Мы с Колтоном отрабатывали эту песню вместе. Он согласился исполнить ее, только если я подпою и подыграю; этим я и занялась. Я пела бэк-вокал и поддерживала основной ритм, но делала это тихо, чтобы не отвлекать. И он сосредоточился, собрался. Я видела, как у людей влажнеют глаза, напрягается горло. Кто-то плакал. Видимо, все понимали, что Колтон рвет свое сердце, с такой страстью он пел. Он снова убаюкивал себя, ненадолго став потерявшимся в Нью-Йорке мальчишкой. Мне стало больно за него. Хотелось обнять, поцеловать, сказать, что он не один.

Когда песня отзвучала, зал некоторое время безмолвствовал, а затем Колтону устроили овацию.

Мы спели еще несколько популярных песен, которым меня научил Колтон, и дуэтом исполнили финальную — «Бартон-Холлоу». Я дрожала от радости и волнения. Ведь заявление на факультет исполнительских искусств я подала по минутной прихоти, устроив акцию неповиновения, чтобы дать родителям понять — я буду жить по-своему. Я никогда раньше не выступала на сцене.

А теперь увлеклась.

Колтон получил плату за выступление и заторопился на улицу. Я не могла понять выражение его лица, но заметила напряжение в движениях. Я нервничала, когда в вагоне метро мы стояли рядом, гитары в мягких чехлах за спинами, и держались за поручень. Колтон молчал. Я не знала, расстроен ли он, зол или перевозбужден после выступления. Я никак не могла угадать его настроение, и от этого мне было неспокойно.

Я взяла его за руку, переплетя пальцы. Колтон взглянул на меня, на наши соединенные руки и снова на меня. Его лицо смягчилось.

— Извини, я просто… Играть эту песню было нелегко… Что-то я отвлекся. Плохая из меня компания.

Я незаметно подвинулась ближе, прижавшись к его боку.

— Колтон, я горжусь тобой. Кроме шуток, ты пел гениально. Люди плакали.

Он отпустил мою руку и обнял за талию, притянув к себе еще ближе. Его ладонь легла на мое круглое бедро, и вдруг вагон метро куда-то пропал, заслоненный ослепляющим ощущением мощного тела Колтона, его жара, твердых мышц. Обжигающее прикосновение испепелило разделявшую нас одежду, я почти чувствовала его кожу. Мне это нужно. Мне необходим контакт тела с телом, тепла с теплом. Мы слишком долго кружим вокруг да около, и мимолетного прикосновения к Колтону мне уже недостаточно. Я хочу большего. Не знаю, зачем он сохраняет дистанцию, но с меня хватит. Я подыгрывала, прекращала целоваться, если переставал он, не настаивала. Поцелуи с недавних пор стали почти платоническими: быстрые прикосновения губ лишь иногда переходили в нечто большее, в царство жара и желания.

Сейчас мое тело пело от его близости, мысли и сердце гудели после всплеска адреналина во время выступления, я чувствовала только Колтона и свое желание. Его пальцы глубоко впились мне в бедро, пристальный взгляд не отрывался от моего, обжигая кобальтовым пламенем. Я знала — он чувствует то же, что и я.

Я прикусила губу, зная, что при этом делается с Колтоном. Он прикрыл глаза, грудь окаменела. Пальцы, державшие меня, напряглись еще сильнее, почти до боли, но я была только рада.

— Ты зайдешь ко мне, — сказал он.

Это был приказ, а не вопрос. Я кивнула, не отводя взгляда.

— Зайду, — подтвердила я и, прижавшись к нему, сказала на ухо: — И сегодня никакого воздержания.

Он со свистом втянул воздух.

— Ты уверена? — Низкий голос вибрацией отдался у меня в груди.

— О боже, да, да. — Мне хотелось, чтобы он понял. — Пожалуйста!

Колтон засмеялся, но в смехе не было иронии — это был животный звук, полный чувственных обещаний.

— Нелли, детка, тебе не нужно просить.

Я вспыхнула — наверное, от стыда.

— Но я прошу! Ты заставил меня так долго ждать… Мне это необходимо.

Его глаза стали такими неистово, пронзительно синими, что у меня занялся дух.

— Я боялся, что ты не готова. Я и сам был немного не в себе. Я давал тебе время.

— Давно поняла и оценила. А сейчас прошу — не надо больше времени на раздумья.

Его рука чуть-чуть сдвинулась, и теперь он почти — но не совсем — держал меня за зад.

— Я лишь хочу, чтобы ты не сомневалась. Ни вопросов, ни колебаний. Пусть все будет правильно.

Я уткнулась лбом ему в плечо, затем посмотрела Колтону в лицо.

— Я готова. Настолько готова… Немного боюсь, но готова.

Он снова засмеялся.

— Это тебе только кажется. Ни фига ты не готова. — Его голос стал отрывистым. — Но будешь готова. Я об этом позабочусь.

И, о боже, боже мой, угрозы и обещания в его голосе оказалось достаточно, чтобы я сжала бедра, боясь повлажнеть. Глаза у меня расширились, дыхание вырывалось неровными толчками.

— Кончай кусать свою чертову губу, пока я, блин, не потерял контроль прямо в поезде, — зарычал Колтон. Я медленно высвободила губу из зубов, дразня его своей покорностью. — Блин, ну почему это так эротично? — Казалось, Колтон искренне недоумевает собственной реакции.

Я выгнула спину и глубоко вздохнула, вмявшись в него грудями. Мы в метро, вокруг люди, но им безразлично, а я охвачена желанием, я сгораю от страсти. Голова будто в огне, предохранители самоконтроля расплавились.

— Прекращай, Нелл. — Колтон резко прижал меня к себе, и я почувствовала его «желание», уткнувшееся мне в живот, огромное и твердое. — Хватит провоцировать. Ты сексуальна, я тебя хочу. Я уяснил.

Я сделала невинные глаза.

— Я ни на что не намекаю, — прошептала я на ухо, приникнув к Колтону. — Я просто завелась. — Слово казалось мне нелепым, но оно вырвалось, и это было правдой.

Колтон не засмеялся, как я опасалась.

— Черт, Нелл, ты серьезно проверяешь на прочность мое самообладание. Я готов запихнуть язык тебе в рот прямо в поезде.

Широко распахнутые невинные глаза.

— От меня ты претензий не услышишь. — И прикусила губу, чтобы уж наверняка подействовало.

Подбородок Колтона напрягся, руки скользнули по моей талии и стиснули ягодицы. Боже, как хорошо! Обожаю его руки у себя на заду. Сквозь черную узкую юбку длиной до щиколотки я чувствую грубые мозоли на его руках, царапающие тонкую ткань. Мне нравится звериная сила, с которой Колтон сжимает меня, притиснув к своему мощному телу.

Его рот приблизился к моему, твердый и обветренный, и зубы вцепились в мою нижнюю губу, жадно кусая ее, пожирая. Его язык проскользнул между моих зубов, губы растирали мои. Я тихо всхлипнула, сгорая от самой низменной страсти, и ответила на поцелуй, но это был не совсем поцелуй. Поцелуй — это прикосновение губ, ну, игра языками. А это…

Это секс, только ртами. Это грубо, первобытно и алчно.

— Подвиньтесь, черт побери, — раздался раздраженный женский голос за моей спиной. Если житель Нью-Йорка начинает возмущаться вслух, это несомненное свидетельство подлинного эротизма. Ведь этот город ничем не удивить.

Поезд остановился. Рука Колтона, упираясь мне в поясницу, подтолкнула меня на платформу. Мы поднялись на улицу. Колтон прижал меня к себе и быстро повел к темной мастерской. Проходя через гараж, я на секунду отвлеклась на запах грязи, сигарет, пота и всего, что означало Колтона. Это замечательный запах, который начинает ассоциироваться у меня с домом. Эта мысль пугает и радует одновременно.

Вверх по узкой лестнице. Рука Колтона на нейтральной территории — выпуклости бедра, не совсем на ягодице, но и не на талии. Раскаленный жар его тела совсем близко, обдает меня сзади, и от этого в ушах шумит кровь. Ступеньки кажутся бесконечными. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не развернуться и не приняться за Колтона прямо здесь, на лестнице.

Страсть переполняет меня.

Это настоящий голод, желание, источаемое всем моим существом. Я алчу его тела, рук, рта, губ. Жажду запустить пальцы в черные волосы, обвести ладонями контуры огромного крепкого тела, наслаждаясь контрастами, из которых состоит Колтон: твердые мускулы, шелковая кожа, грубые мозоли, мягкие волосы, влажные губы, вздыбленное мужское естество и ищущие руки.

Он нужен мне весь, и нужен немедленно.

Слава богу, наконец-то мы в квартире. С решительным щелчком задвинут засов, и я в объятиях Колтона, прижатая спиной к двери, раздавленная между ее жестким грубым деревом и еще более твердыми мускулами Колтона.

Именно здесь я и хочу быть.

Я обхватила ногами его талию, взялась за колючие щеки и поженила наши рты, забывшись в безумном поцелуе.

В сердце постучался призрак Кайла, разбудив вину и боль. Я не впущу его — пусть приходит. Пусть злится.

Руки Колтона гладят меня по спине, ягодицам, пробираются по волосам, и призрак отступает. Колтон чуть отодвинулся, ловя мой взгляд блестящими сапфирами глаз, и я вижу, что он борется с собственными призраками.

Нас обоих преследуют тени прошлого, но нужно жить дальше и заставить замолчать голос вины.

Время настало.

 

Глава 11

Растворяясь в тебе

Колтон медленно опустил меня на пол. Скользнув по нему, я ощутила его возбуждение. Мы снова развернулись, и я попятилась в спальню, учащенно дыша. Колтон придерживал меня за талию, но я отстранилась. Его лоб пошел морщинами от замешательства, но разгладился, когда я, отступив на несколько шагов, взялась за низ футболки. Я быстро стянула ее и бросила на пол. Колтон на ходу нагнулся и поднял футболку, поднес к носу и вдохнул, не отводя от меня взгляда.

Я засмеялась, завела руку назад и расстегнула молнию на юбке, стоя на пороге спальни. Колтон остановился в коридоре в двух шагах, сжимая мою футболку в кулаке, а другой рукой упираясь в стену. Его широкую грудь и стройные бедра подчеркивал мягкий белый свет флуоресцентных ламп на кухне. Во рту у меня пересохло при взгляде на Колтона, массивного, мужественного и прекрасного.

Прикусив губу, я покрутила бедрами, и юбка упала к моим ногам. Я осталась в лифчике и трусиках. На джинсах Колтона, у молнии, бугрилась заметная выпуклость.

Его веки полуопущены, во взгляде первобытный голод.

Я медленно, по одному, расстегнула крючки бюстгальтера, сняла одну лямку и позволила лифчику соскользнуть на кисть и закачаться на одном пальце. Колтон утробно зарычал — звук дикарского одобрения.

Под его взглядом кожа словно натянулась, а соски стали твердыми, как галька. Я стояла и позволяла смотреть на себя. Колтон сделал шаг вперед, и мне захотелось упасть спиной на кровать и предложить ему себя, отступив от нестерпимой пристальности его взгляда, но осталась на месте, чуть приподняв голову, когда он наконец подошел вплотную, возвышаясь надо мной. Наши губы разделяли считанные сантиметры, но мы не целовались. Я чувствовала обжигающее дыхание Колтона, томилась желанием его поцелуев, но не двигалась. Я ждала.

Но через несколько секунд ожидание стало нестерпимым. Я стянула с него рубашку, понюхала ее, передразнивая Колтона, и — о боже! — она пахла знакомо, успокоительно и экзотически, как Колтон. Я повела пальцами по его груди, остановившись у полоски темных волосков на животе, исчезающей под поясом джинсов. Я расстегнула кнопку и потянула вниз замочек молнии, скользнув костяшками пальцев по возбужденной плоти под хлопковыми трусами. Посмотрела туда, и низ живота свело судорогой при виде серых шорт, натянутых членом. Там, где конец касался ткани, расплывалось влажное пятнышко.

Колтон сбросил джинсы, и мы остались в белье, почти обнаженные друг перед другом.

Запустив пальцы под тесемку ярко-розовых стрингов, я слегка их приспустила.

— Подожди. Оставь. — Голос Колтона походил на негромкое рычание.

Я немедленно подчинилась, опустив руки. Не знаю почему, но меня возбуждало, когда он так приказывал. Внизу живота сладко тянуло, бедра вибрировали. Я сжала ноги, стараясь облегчить боль, но она быстро прошла. Колтон подвинулся ко мне так близко, что мои соски задели его грудь, а его возбужденный член уперся мне в живот. Я потянулась к его плечам, скользнула руками по спине и притянула его ближе. Он наклонился и поцеловал меня — мягко, деликатно. Поцелуй заставил меня растаять, размякнуть и оставил вялой и задыхающейся от нежности. Я ухватилась за Колтона, чтобы не упасть.

Я держала его за талию, как раз на границе между кожей и хлопком. Приподнявшись на цыпочки, чтобы поцелуй стал глубже, я сунула руки под эластичный пояс, взявшись за прохладную твердую задницу и тиская плотные полушария. Колтон зарычал, подхватил меня под спину, а другая рука поползла к груди. Грубая ладонь задела сосок, и я зашлась в спазмах восторга. Я выгнулась навстречу его ладони и ногтями впилась в ягодицы, исследуя рот Колтона своим языком.

Я почти потеряла равновесие, голова кружилась, дыхание стало сбивчивым, когда Колтон вдруг резко отстранился.

— Держись за дверную раму, — приказал он. Я подчинилась. Колтон хищно улыбнулся, показывая зубы. — Расставь ноги шире… да, вот так. И не двигайся. Не убирай руки.

Я поняла, что готовится, и сердце затрепыхалось в горле так, что я не смогла дышать. Я устояла на ногах только потому, что крепко держалась за дверную раму. Я вцепилась в нее, когда Колтон опустился передо мной на колени и взялся за ляжки огромными руками. Прикусив губу, я смотрела на него, не дыша.

Боже, боже мой…

Колтон прижался носом к шелковому треугольнику, уткнувшись в яркий шелк. Я не удержала страстного стона, хотя он еще ничего не сделал. Вскрикнула, когда он неожиданно схватился за мои трусики и сдернул их. Он приподнял одну мою ногу за щиколотку, молча велев переступить. Я подчинилась, оставшись обнаженной. Лицо Колтона было между моих ног.

Я ждала, ждала с предвкушением, но он лишь смотрел на меня, пожирая глазами, и снова взялся за бедра, чуть пониже ягодиц.

Он будет ласкать меня ртом? Вылижет ли он меня? Господи, как я этого хочу!

Предупреждения не было. Для атаки Колтон выбрал момент, когда я в отчаянии закрыла глаза, сгорая от нетерпения. Ничего… ничего… И вдруг горячий влажный язык медленно скользнул вверх по моим складкам. Запрокинув голову, я застонала от наслаждения и облегчения и с силой вцепилась в дверной косяк, чтобы устоять на ногах.

Пальцы Колтона спустились по ложбинке между ягодицами на атласную кожу ляжек и развели мою плоть, открыв меня для его рта. Новое, мягкое и медленное движение языком, второе, третье, и вот он уже часто-часто теребит языком мои нижние губы, и я испускаю нескончаемые стоны. А затем он глубже запускает в меня язык, надавливая на комочек чувствительных нервов. Я насаживаюсь ему на лицо, ноги меня не держат.

— Сведи колени, Нелли, детка.

Я подчиняюсь. Его язык снова внутри меня, кружит вокруг клитора, вырывая из меня резкие вздохи, тихие стоны, поскуливание.

Раскаленное пламя нестерпимо распирает меня изнутри; растет огромный воздушный шар, ежесекундно грозящий лопнуть. Край приближается, и Колтон выводит меня за грань, в чудесную страну экстаза. Я хочу трогать его, касаться волос, тела, но он приказал мне не отпускать рук, и если ослушаюсь, он может перестать, а это будет ужасно, поэтому я держусь за дверную раму, как было сказано, и вскрикиваю, не сдерживаясь. Чем громче становится мой голос, тем быстрее и энергичнее он лижет.

За секунду до оргазма Колтон вдруг убрал язык от клитора и снова начал вылизывать губы. Я вздохнула с удовольствием, но и с огорчением. Его рука двинулась вокруг ляжки, коснувшись нежной кожи под коленом, и проникла почти до его подбородка.

Да, да, ласкай меня там… Я хочу чувствовать твои пальцы во мне.

Однако он медлит.

— Скажи, чего ты хочешь. Я не сделаю, пока не скажешь.

Я застонала и опустила голову поглядеть на Колтона. Его рот и губы блестели от моих соков, ярко-синие глаза светились желанием.

— Трогай меня. Запусти в меня свои пальцы. Продолжай ласкать языком. — Я не сдержала стона, когда два пальца скользнули в мой разгоряченный, пульсирующий, влажный канал. — Дай мне кончить!

— Назови меня по имени.

Я прикусила губу — потому что не могла сдерживаться и потому что это сводит его с ума.

— Дай мне кончить, Колтон.

У него заурчало где-то в груди. Так и надо.

— Знаешь, — сказал он, на секунду перестав водить языком по моим нижним губам, — ты единственная, кто называет меня Колтоном. Все зовут меня Кольт.

— Ты хочешь, чтобы я звала тебя Кольт? — спросила я.

— На кой? Мне нравится, как ты произносишь мое имя.

Слов у меня не осталось: его пальцы двигаются так, что хочется закричать, язык частыми точками касается клитора, рука ласкает ягодицы. Он везде — во мне, рядом со мной, вокруг меня. Мой мир съежился и поместился в нем, став Колтоном и неистовым безумием, которое он со мной творит.

Я уже близка к оргазму, но всякий раз, когда готова разрядиться, Колтон чувствует это и замедляется, меняет ритм, заставляя меня отойти от заветной вершины. Он улавливает мою интонацию, решила я. Слышит, как учащаются стоны, когда я готова кончить и когда уже задыхаюсь и поскуливаю от желания, и останавливается. Я разочарованно запрокидываю голову, но тут же опускаю ее и смотрю, как он ласкает меня языком. Господи, как же сексуально он выглядит! Темные волосы блестят, кожа в приглушенном свете кажется смуглее, обнаженные мускулистые руки и плечи отбрасывают тусклые блики, стоит ему двинуться. Рука на ягодице прижимает меня к нему, и я теряю над собой контроль. Я оседаю на подгибающихся коленях навстречу его рту и пальцам, вцепляюсь ему в волосы и без всяких церемоний прижимаю к себе, забыв о сдержанности.

— Мне надо кончить, Колтон, — выдыхаю я. — Пожалуйста, дай мне кончить!

Он кругами гладит мой зад, мягкую кожу правой ягодицы, а другой рукой растирает некую точку высоко на стенках моего отверстия так, что я постанываю, задыхаясь. Потом вонзает два пальца внутрь и резко выдергивает, снова и снова, и вновь принимается тереть то место. Его язык безжалостно и неутомимо щекочет и кружит вокруг клитора, дразнит, лижет. Колтон всасывает клитор и тянет, нежно прихватив зубами.

Я уже близка. Совсем близка.

— Я сейчас, — слышу свой прерывающийся голос. — Не останавливайся. Не останавливайся.

Колтон не отвечает, возобновив свою атаку, и вот я на грани, трепещущая, дрожащая, готовая упасть. Голова запрокинута, и я, не сдерживаясь, испускаю стоны, прижимая его лицо к своему сокровенному месту, и ритмично подгибаю колени в такт движениям языка.

Он потянул мой клитор зубами, всосал его, яростно растирая меня пальцами, и я кончила. Когда у меня вырвался крик, объявивший об оргазме, Колтон шлепнул меня по заду, и я кончила так ярко, что дыхание остановилось и крик оборвался. Он снова шлепнул меня по заду, по другой ягодице, продолжая отдергивать пальцы и засовывать их внутрь, и отвесил мне третий шлепок. С каждым шлепком он кончиком языка теребил клитор, и я кончала, кончала, кончала, согнувшись вперед, с широко раскрытым, но безмолвным ртом.

— Покричи для меня, Нелли. — Он сопроводил приказ последним шлепком, самым увесистым, и прикусил мой клитор почти до боли.

Не в силах удержаться, я громко закричала и упала. Колтон поймал меня в объятия и встал. Меня сотрясали накатившие волны удовольствия, но я с усилием открыла глаза и увидела, как Колтон идет по коридору в ванную, роется в шкафчике под раковиной и достает невскрытую пачку презервативов. Надорвав клапан, он вытянул ленту пакетиков, оторвал один и бросил остальные на пол рядом с кроватью.

Глядя на него, я поняла, что готовится. Позволять оральные ласки, трогать его, целовать, доводить до оргазма рукой — это одно. Но секс по-настоящему, чтобы он лег на меня и проник внутрь… это другое.

Колтон стянул трусы и лег на кровать, опираясь на локоть и склонившись надо мной.

— Передумала? — спросил он, что-то угадав по моему лицу. — Я не заставляю. Не хочешь, не будем…

— Хочу. — Я погладила его по спине, лаская чуть выступающие позвонки до самой поясницы. — Правда хочу, уже очень давно. Я нервничаю, но хочу этого.

— А призраки?

— Здесь, но я с ними справлюсь. — Я провела кончиками пальцев по его боку, по ребрам и вниз, к бедру. — А ты?

— То же самое. — Взгляд Колтона, скользивший по моему телу, вызывал ощущение физического давления. — Ты такая сексуальная, Нелл. Такая красивая. И вдруг я. Ты красавица. Я не заслуживаю такого прелестного маленького ангела.

Волнение исчезло под затопившей меня волной нежности и желания.

— Я не ангел, — сказала я, приподнимаясь на локте и пихнув Колтона в грудь, чтобы лег на спину. — Ты меня заслуживаешь. И вообще, ты заслуживаешь кого-нибудь получше…

— Я хочу именно тебя, — перебил он, взяв меня за бедра, когда я села между его расставленных ног. — Только тебя. Хорошую и плохую. Всю тебя. Всю такую красавицу.

Я смотрела на него, моргая от волнения. Это не были слезы, нет, просто нахлынули чувства. Перенеся взгляд на огнедышащего дракона, надписи и рисунки на этом прекрасно развитом теле, я принялась гладить Колтона по животу, дрожащими пальцами выводя латинскую букву V. Точкой соединения у буквы служили низко подстриженные лобковые волосы и — боже, какой огромный, — его член. Я облизнула губы и прикусила нижнюю, колеблясь. Колтон не шевелился, мягко держа меня за бедра.

— Трогай меня, — сказал он. — Делай что хочешь. Не спеши.

Сперва кончиком пальца. Легкое прикосновение к маленькому отверстию. Колтон вздрогнул и сильно втянул живот, но тут же расслабился. Губа болела, так сильно я ее накусала. Пальцы на моем бедре напряглись — Колтон призвал на помощь все свое самообладание. Я делала это однажды, но он тогда спал и не смотрел. Сейчас все иначе. Я хочу знать, что ему нравится, чего он хочет, что ему приятнее всего. Я хочу коснуться его члена, взять его рукой. Я хочу коснуться его губами и узнать его вкус. Я занималась этим раз или два давным-давно, и мне захотелось попробовать это с Колтоном.

Сидя на поджатых ногах, я отодвинулась назад, до его коленей, и, глубоко вздохнув, взялась за его орудие. Оно показалось мне очень толстым в ладони, твердым как камень, с нежнейшей кожей, очень горячим. Сердце дико колотилось в горле, я едва могла дышать. Колтон пристально смотрел на меня с непонятным выражением. Я провела рукой до основания пениса. Какой длинный… хватит места и для другой руки. Слегка сжав пальцы, я провела ими вверх, потом вниз, и ритм задался сам собой.

— Господи, Нелл… Мне нравится, как ты меня трогаешь, — медленно, отрывисто проговорил Колтон.

Я не ответила, наклонившись над ним. Розовая, с набухшими венами, плоть оказалась у самого лица.

— Я хочу попробовать тебя.

— Делай, что хочется, — сказал Колтон, — но в рот тебе я не кончу.

— Не кончишь? — переспросила я и коснулась губами головки.

— Нет. По крайней мере на этот раз. Я хочу быть в тебе, когда кончу. Я хочу смотреть в твои прекрасные глаза, когда мы кончим вместе.

Он запустил пальцы в мои волосы и резко откинул голову назад, когда я набралась смелости и впустила член в рот. Я почувствовала горячую солоноватую кожу, а на самом кончике подтекала влага. Коснувшись языка, она оставила на нем слабый вкус мускуса и соли. Колтон застонал, и я взяла его глубже, дюйм за дюймом погружая член в рот и водя по нему языком. Я продолжала ласкать его рукой у основания, и вскоре дотронулась губами до своей руки. Член оказался у меня во рту довольно глубоко, прежде чем я подавилась. Я отодвинулась, выпустив его и подбадривая рукой, и снова наклонилась. Бедра Колтона чуть задрожали, когда его член коснулся моего горла.

— Извини, я не хотел…

Я вынула его изо рта, продолжая работать руками, и поглядела на Колтона:

— Все нормально. Мне нравится твой вкус.

Не дожидаясь ответа, я снова пропустила член в кольцо своих губ и взяла глубоко.

На этот раз я подавилась нарочно, из любопытства — посмотреть, насколько глубоко у меня получится.

— Иисусе, Нелл. — Колтон попытался подать бедра назад, но места под ним не оказалось, и он зашипел, напрягая пальцы в моих волосах: — Если хочешь это делать, попробуй хоть горло расслабить. Не делай ничего, что тебе не нравится, только потому, что я этого якобы жду.

Я ненадолго выпрямилась и снова нагнулась. На этот раз я расслабила горло и взяла его глубже. Боже, боже мой… Как глубоко. Такой огромный… Почти слишком большой, но мне нравится. Не знаю, что это говорит обо мне, и знать не хочу. Колтону хорошо, я это чувствую. Он сдерживается, но ему очень хорошо. Я задала ритм, проводя по стволу рукой и приподнимаясь, пока в губах не оставалась лишь головка, и снова впускала его как можно глубже.

— Блин, Нелл, это потрясающе, — шептал Колтон, дрожа от усилия лежать неподвижно.

— Можешь двигаться, — сказала я. — Не сдерживайся.

Он застонал и подхватил мой ритм. Я смотрела на него, когда поднимала голову: на лице Колтона, обращенном к потолку, застыло выражение блаженства и боли. Я была счастлива дарить ему удовольствие. Его пальцы запутались в моих волосах. Колтон мягко потянул меня вниз, подбадривая.

Он двигается, двигается, влетая мне в рот. Я принимаю его во всю длину. Колтон сказал, что не кончит мне в рот, но я решила по-своему. Я этого хочу. Я хочу это проглотить, испробовать вкус, увидеть, как он потеряет контроль у меня во рту.

— Тронь мои яйца, — простонал Колтон сквозь стиснутые зубы. — Пожалуйста.

Я взяла его мошонку в руку — яички в ней напряглись, набухли. Я массировала их как можно нежнее, быстро накачивая пенис другой рукой и все чаще наклоняя голову. Дыхание Колтона стало сбивчивым, бедра двигались в неподконтрольных спазмах. Я всякий раз брала его глубоко и не давилась. Я даже погордилась этим немного. Мне нравилось чувствовать его в горле, знать, что Колтон испытывает удовольствие. Он доставил мне языком огромное наслаждение, и теперь я могла предложить что-то взамен.

Он попытался отодвинуться.

— Я… я должен остановиться, Нелл. Я слишком близко. — Он дважды потянул меня за волосы.

Но я начала двигаться еще быстрее и вскоре почувствовала, как Колтон сдался — его бедра снова начали помогать мне. Яички напряглись и запульсировали, через секунду, когда он был глубоко во мне, его бедра стали каменными, и я почувствовала, как горячая жидкость заструилась по горлу. Я отодвинулась, удерживая его губами за головку, и проглотила. Колтон громко застонал, ягодицы судорожно задергались, и новая струя вылетела мне в рот. На этот раз я распробовала ее, густую, горячую и соленую, медленно скатившуюся по горлу. Сжав пенис у основания, я продолжала накачивать его и ласкать губами, и Колтон разрядился в третий раз, меньшей и более слабой струей. Когда судороги тела стихли, я в последний раз взяла его глубоко, затем выпустила изо рта и улеглась на Колтона, желая отдохнуть на его груди. Его все еще упругий кончик ткнулся мне в нижние губы, и я невольно задвигалась, стараясь, чтобы он попал в меня. Я хотела почувствовать его внутри.

Колтона по-прежнему сотрясала сильная дрожь.

— Так-перетак, Нелл, это было, блин, какое-то сумасшествие!

Я хихикнула ему в плечо.

— Спасибо. Я не знала, правильно ли это делаю, но тебе вроде нравилось, поэтому…

Колтон замер.

— Ты что, в первый раз?…

Я пожала плечами.

— Да нет, но… это было очень давно, и делала я это всего дважды.

Углубляться в детали я сейчас не собиралась.

Он понял, потому что просто кивнул.

— Ясно. Ну, скажу я тебе, это была лучшая штука, какую я когда-нибудь знавал в сексе.

Я ощутила прилив гордости.

— Правда?

Мне пришло в голову, что у него наверняка богатый опыт, но совершенно не хотелось это выяснять.

— Блин, да точно!

— Ты это просто так говоришь.

Колтон засмеялся.

— Нет, это реально отлично. — Он сделал быстрое движение, и вот я уже лежу на спине, а он нависает надо мной, и губы касаются моего плеча, мягко впечатывая поцелуи в кожу. — И теперь я поцелую каждый дюйм твоего изумительного тела.

Он так и сделал, покрыв поцелуями действительно каждый дюйм. Встав на колени между моих ног, он начал с плеч, медленно строя дорожку из поцелуев поперек груди. Вскоре он уже целовал мои холмики. Я хотела поцелуев внизу, но он дразнил меня, обцеловывая выпуклость каждой груди, но не беря сосок в рот, как мне хотелось. Серия влажных поцелуев переместилась на живот и пересекла его, спустившись по каждому бедру. Я ждала, что он опять начнет ласкать меня языком, но вместо этого Колтон целовал мне бедра изнутри в опасной близости от центра, водя по нежной коже шершавыми, как наждак, щеками. Однако он ни разу не коснулся губами моих интимных складок.

Перецеловав мои голени, лодыжки и стопы, он начал снова подниматься. Добравшись до коленей, он поколебался, взял меня за бедра и перевернул на живот. Я положила голову на руки и попыталась забыть о стеснении, когда он целовал мои икры, бедра, ягодицы, обильно покрыв поцелуями каждое полушарие и уделив им особое внимание, приминая плоть вокруг губ ладонями, массируя мышцы и проводя пальцем по глубокой борозде в середине.

Его палец погрузился в ложбинку, и вдруг обцеловывание всего тела стало не столько милым, сколько эротичным. Губы Колтона по-прежнему двигались по моим ягодицам, но его палец прошел между них, дальше, глубже.

— Тебе нравился мой палец сзади, да? — спросил он хрипло и требовательно.

Я лишь тихо проскулила в ответ. Мне очень нравилось, но я не могла сказать такое вслух.

— Ответь мне, детка. — Колтон развел мои бедра коленями. — Нравится?

Он продолжал раздвигать мои колени, пока я уже не могла держать ноги вытянутыми. Я лежала перед ним полностью открытая. Его ладонь рисовала круги на моих ягодицах, и я чувствовала, что Колтон ждет моего ответа. Я молчала. Я хотела посмотреть, что он будет делать.

Он шлепнул меня — слегка, но чувствительно. Низ живота сразу свело судорогой, я увлажнилась, потекла. Застонала в подушку:

— Да, Колтон, мне нравится.

— Хочешь снова?

— Угу, — большего у меня не получилось. Его толстый указательный палец прошелся по ложбинке между ягодицами и углубился ниже, заставив меня задрожать и задохнуться.

Другая рука Колтона скользнула мне под живот, и пальцы принялись массировать клитор. Меня словно пронзали молнии, я извивалась на кровати. Его палец ходил вверх и вниз, касаясь, но не надавливая и не врываясь. Кружение вокруг клитора было нежным, мягким и медленным, как бы спрашивающим, готова ли я. О, я готова. Так готова… Я разбросала ноги, чтобы открыться сильнее. Его палец ненадолго исчез и сразу вернулся. Я почувствовала, как что-то влажное и теплое уперлось в меня сзади, и ощутила давление.

— Скажи мне, если чересчур сильно.

Он надавил — очень осторожно. Боже, боже мой… Теперь его пальцы действовали быстро и точно, и словно пламя распространялось по мне. Я двигалась в такт, прогибая спину и поднимая зад. Как хорошо. Как хорошо… Я поднялась на колени и принялась толкать себя назад. Мне нравилось ощущение его пальца там. О боже…

— Колтон… не останавливайся.

— Ни за что! — Он сунул палец глубже, и я едва не умерла от удовольствия.

Это так интенсивно, обжигающе, и распирающе, и немного больно, но боль знакома, приятна и эротична. Как прекрасно… но нет, я сразу поняла, что это еще не самое лучшее. Вот когда он будет во мне, станет еще лучше. Его член вместо пальцев.

— Я хочу, чтобы ты был внутри меня, — повернув голову, прошептала я через плечо. — Прямо сейчас.

— Вот так?

— Господи, да, вот так, — яростно шепчу я.

Я услышала шорох, когда Колтон надорвал пакетик, затем его рука исчезла из моих складок. Обернувшись, я увидела, как он ловко надел презерватив одной рукой. Я опиралась на локти, глядя, как он взял свой член в руку и направил в мой вход. Легкое нажатие, и я поймала обеспокоенный взгляд Колтона.

— Нелл, я… — Иногда он авторитарен, отдает приказы, которые я рада выполнить, и выводит меня на неимоверные высоты исступленного экстаза. А иногда нерешителен, колеблется, но только из страха за меня, желая убедиться, что не торопит события и я хочу того, что он делает.

В ту минуту я не нашла слов и лишь сильно подалась назад, на него, почувствовав, как он влетел внутрь и заполнил меня.

Боже… мой. Я опустила голову на руки и напрягла плечи, насаживаясь на него еще глубже.

— Черт, Нелл, боже, ты такая узкая… — Голос Колтона напряжен, низок. Его руки сжимают меня за бедра и притягивают к себе.

— Ты такой большой, Колтон, — сказала я и подавила смешок. Я нечаянно сказала это с придыханием, и получилось как в порнофильме. Но это правда — он очень большой, он растягивает меня.

— Все нормально? Я не делаю тебе больно?

Я покачала головой:

— Все отлично.

Я чувствовала, как во мне растет странное давление, будто готовится излиться вулканическая лава. Колтон медленно вынул его, остановившись, когда во мне оставалась лишь головка, чуть помедлил и медленно вошел. Я беззвучно вскрикнула. И снова медленно вышел и вернулся глубоко внутрь, а палец входил и выходил из меня сзади, отчего кровь бросилась в голову, а тело пронизывали молнии и искры. Колтон снова помедлил у моего входа — головка зарылась в мои складки, и на этот раз вошел резко, быстро, почти грубо.

— Да, боже, да, Колтон! Вот так.

Он вытянул и снова вошел глубоко и сильно.

— Вот так?

— Да, — выдохнула я.

Снова резко и глубоко.

— Тебе нравится жестко?

Ритм стал грубым, он входит глубоко и быстро.

— Да, Колтон… мне нравится жестко.

— Боже ты мой, блин, Нелл. — Колтон наклоняется надо мной и кладет голову мне на спину. — Ну как же ты настолько, блин, прекрасна?

Я не знаю, что ответить, да и возможности нет, потому что он принимается долбить меня, будто молотом. Я постанываю, прижимаясь к Колтону, когда он проникает глубоко. Не существует никаких мыслей, кроме этого мгновения, никаких воспоминаний, кроме как о предыдущем движении, и никого в целом мире, кроме Колтона. Давление приближающегося оргазма во мне — словно отдаленный рокот грома, и я знаю, что когда он настанет, на меня обрушится целый океан.

Тут Колтон замедляется и уже не входит глубоко. Останавливаясь на половине, он совершает волнообразные движения. О черт, как хорошо! По-своему даже лучше, чем жестко. Эти волны отзываются во всем теле, заставляя меня вибрировать. Я готова разрядиться, оргазм вот-вот наступит. Колтон вводит палец глубже, быстро двигает им и вдруг входит глубоко и сильно. Я словно рассыпаюсь, дроблюсь на осколки. Я кричу, вбивая задницу ему навстречу, и кончаю, кончаю, кончаю.

Затем меня переворачивают. Я не чувствую его присутствия во мне. Я лежу на спине и готова молить его войти в меня снова, но Колтон и сам входит нежно, осторожно, и я с облегчением вздыхаю, что он снова там, где и должен быть.

— Нелл, посмотри на меня.

Я резко открываю глаза и встречаю пристальный ярко-синий взгляд, в котором светится неприкрытое обожание.

— Привет, — говорю я.

— Привет, — отвечает он и поднимает меня за плечи, пока я не оказываюсь сидящей на его коленях, немного неловко. — Обхвати меня ногами за талию.

Он сидит по-турецки, держа меня, и я скрещиваю ноги за его спиной. Новая позиция сразу все меняет. Он… глубоко. Так глубоко во мне, что это кажется нереальным. У меня вырывается вздох, а затем я не могу даже дышать — рот широко раскрыт в немом крике, когда я насаживаюсь на него до основания.

— О боже, вот блин, — говорит Колтон. — Ты, блин, такая узкая. Я уже это говорил?

— Может… может быть, — выдыхаю я. — Я рада быть узкой для тебя.

— Двигайся. Приподнимайся и снова садись. Доведи себя до оргазма. — Голос Колтона ласкает меня, глаза не отрываются от моих.

Я, конечно, подчиняюсь. Упираясь пятками, я приподнимаю бедра, схватившись за плечи Колтона. Я взлетаю на нем, а затем, расширив глаза и глотая воздух, медленно-медленно опускаюсь. Снова поднимаюсь, и он подхватывает меня под ягодицы, помогая двигаться. Я ускоряюсь и вскоре начинаю лихорадочно скакать на нем, приближая оргазм.

Он чувствует и видит это.

— Кончи для меня, Нелл.

О да. И так ярко…

По-моему, он сдерживается.

— Твоя очередь, — говорю я. — Я хочу, чтобы ты сейчас кончил.

Он зарычал, наклонился, так что я оказалась на спине, а он сверху, и вот теперь, теперь это лучше всего. Это рай, счастье, которого я не знала раньше, и я не чувствую ни вины, ни боли, ни стыда, только тело Колтона, прижатое ко мне, его рот, рассыпающий по моей груди жгучие поцелуи, и его член, проникающий глубоко в меня.

Я снова скрестила ноги у него на спине, лаская руками затылок Колтона, прижимая его голову к своей груди. Он входит в меня сперва медленно, почти лениво. Поцелуи переходят с одной груди на другую; ладонями Колтон упирается в кровать. Повернув голову, я поцеловала его железное предплечье и тут же растянула рот в немом крике, потому что он увеличил темп, покусывая мой сосок.

Я не подозревала, что это возможно, но снова чувствую приближение оргазма. Я не вынесу еще одного, ведь они стали куда более сильными. Если это произойдет, меня просто разорвет пополам, но экстаз приближается, наслаждение растет. Колтон уже размашисто дробит меня, бешено молотит, грозя раздавить своим весом. Его грудь трется о мою, его губы у моего уха.

Вламываясь в меня, он снова и снова шепчет мое имя. Одной рукой я вцепилась в волосы у него на затылке, другой царапаю спину, хватаю напрягшиеся ягодицы, прижимая его к себе.

Слышу отрывистый шепот:

— О боже… Я сейчас кончу, Нелл. Кончи со мной. Кончи со мной, детка.

Он вскинул голову, и наши взгляды встретились.

— Да… да… сейчас, — говорю я. — Отдай мне все прямо сейчас.

Это приводит его в неистовство, и он врывается в меня грубо, резко, неконтролируемо. Это самое невероятное ощущение, которое я когда-либо испытывала, — первобытная сила мужчины, забывшегося в агонии экстаза. Он яростно долбит, врываясь глубоко, а я, запустив пальцы в его плоть и волосы, делаю ногами резкие движения ему навстречу, чувствуя, как накатывает оргазм.

Ритм начинает сбиваться, замедляется, и вот Колтон глубоко входит и выгибается; мышцы напряжены, как тетива лука. Медленно отодвинувшись, он тут же входит снова раз, другой, третий и бессильно падает на меня. Я испытываю острое наслаждение от тяжести его тела.

Я медленно глажу его спину, целую плечо, ухо, висок. Провожу ладонями по позвоночнику, ласкаю ягодицы, касаюсь мышц на боках, запоминая ощущение мускулистого тела на себе.

Колтон шевельнулся.

— Я тебя, наверное, раздавил.

Я удерживаю его.

— Не уходи, мне хорошо. Ты замечательный. Мне нравится чувствовать тебя вот так.

Зарывшись лицом мне в шею, под подбородком, Колтон ровно задышал. Я еще никогда не чувствовала столь полного удовлетворения, как в эту минуту. Мои желания утолены, я счастлива. Все тело пульсирует и покалывает, ошеломленное, потрясенное, разгоряченное экстазом, наполнившим сердце, ум и душу.

И тут я спохватываюсь, что мы часто повторяем: «Мне это нравится» или «Мне нравится, когда ты…». Это общепринятое выражение искреннего удовольствия, но дело в том, что, по-моему, мы имеем в виду нечто более серьезное. За себя я ручаюсь по крайней мере.

Я ни на что не променяю эту минуту. И ни за что не откажусь от такого с Колтоном. Я хочу испытывать это снова и снова, и как можно чаще. Я чувствую необыкновенную, неизведанную раньше близость с Колтоном. От этого во мне привычно просыпается чувство вины, но я его отгоняю.

— О чем ты думаешь, Нелли, детка? — Колтон перевернулся на спину, не отпуская меня, и теперь я лежу почти сверху.

Я забросила на него ногу и огладила грудь. Мои волосы разметались, укрыв нас обоих.

— Я думаю, что это лучшая минута моей жизни. За всю жизнь я ни к кому не была ближе, чем к тебе сейчас. Я хочу и дальше делить с тобой эти минуты. — Глубоко вздохнув, я решилась: — Я борюсь с ощущением вины, ведь речь идет о твоем брате, но так обстоят дела. К тебе я сейчас ближе, чем была к нему. Это обидно и непонятно, ведь я любила его, но… отчего-то у нас с тобой… отношения глубже, чем с ним. Я… не знаю.

Он погладил меня по волосам, приглаживая ералаш на голове.

— Я понял. Со мной то же самое. Я любил Индию, но с тобой… все будто совсем почти по-другому. Нечто новое.

Я чуть передвинулась и подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Я влюбляюсь в тебя, Колтон. Не знаю, не рано ли об этом говорить, но это правда. Мне немного страшно, потому что не все меня поймут, но сейчас мне все равно. Я должна тебе признаться, потому что… В общем, потому что.

Он привлек меня к себе и поцеловал. Моя щека целиком умещалась в его огромной ладони. Рядом с Колтоном я чувствую себя совсем крошечной, будто могу свернуться калачиком рядом с ним и исчезнуть.

— Вовсе это не рано. Я собирался сказать то же самое, но ты меня опередила.

Я улыбнулась.

— Все равно скажи. Пожалуйста…

Колтон шумно выдохнул, собираясь с мыслями и рассеянно глядя на меня.

— Я не просто влюбляюсь в тебя, Нелл. Я растворяюсь в тебе. Ты океан, в который я погружаюсь. Я тону в глубинах твоего существа. Как ты сказала, это немного страшно, но это еще и самое необычайное, что со мной было. Ты самое потрясающее, что у меня есть.

Впервые после смерти Кайла я заплакала от счастья. Надо же, совсем забыла, что бывают и счастливые слезы.

 

Глава 12

Познать тебя нагую

Я проснулась от звуков гитары и пения Колтона — слабого, долетавшего издалека. Он на крыше. Я протерла глаза, отбросила падающие на лицо волосы, спустила ноги с кровати — нашей кровати? — и надела чистую футболку из корзины для белья, стоявшей на полу. Было еще темно, но, взобравшись на крышу по скрипящей лестнице с гитарой в руке, я увидела первые серые полосы в просветах между небоскребами и жилыми домами. До рассвета осталось час или два.

Колтон сидит в своем кресле в широких спортивных штанах и старом-престаром, местами рваном сером анораке «Чэмпион». Капюшон натянут до бровей, на лоб свешивается клок черных спутанных волос. Ноги широко расставлены, босые подошвы упираются в ограждение крыши. Глаза закрыты, гитара лежит на животе, пальцы подбирают медленную приятную мелодию, чем-то напоминающую «Сити энд колор». Он негромко напевает, морща лицо и сводя брови, когда берет высокие ноты, сообщая песне силу своих чувств. На полу рядом с ним стоит большая кружка с дымящимся кофе и огромный термос. Я присела на парапет, поставив ноги на ступеньки, и слушала. Слов я не разобрала, часть он бормотал и выпевал негромко. Иногда Колтон останавливался и повторял последние аккорды, исправляя мелодию или фразу.

Я поняла, что он сочиняет песню.

Закончив петь, он потянулся за кофе и заметил меня.

— О, привет. Надеюсь, я тебя не разбудил?

Я пожала плечами и пошла к коротенькому диванчику.

— И хорошо, если разбудил. Мне нравится просыпаться под твой голос. — Господи, как сентиментально это вышло, но мне было все равно, особенно когда я увидела, как засветились глаза Колтона. — Что ты сюда поднялся так рано?

Он протянул мне кружку с кофе, и я отпила глоток.

— Я проснулся с этой песней в голове. Надо ее сочинить, выпустить, понимаешь?

— Очень красиво, судя по тому, что я слышала, — искренне похвалила я.

— Она еще не закончена, но все равно спасибо.

— А о чем она?

Колтон провел по струнам большим пальцем.

— О тебе. О нас. Она родилась из того, что я сказал тебе ночью.

— Сыграешь?

Он широко улыбнулся и покачал головой:

— Не-а. Пока не будет готова — нет. У нас в четверг выступление, вот тогда ты ее и услышишь.

Я притворилась обиженной, но Колтон лишь засмеялся. Мы по очереди пили кофе из кружки, смотрели, как из-за линии домов на горизонте поднимается солнце, и разучивали песни, которые предстояло исполнять.

Я счастлива, и я отказываюсь позволить чему-нибудь испортить эту радость, даже привычному чувству вины и тоске по Кайлу.

Я поняла, что всегда буду скорбеть о нем, и где-то в душе навсегда останется вина за то, что я осталась жива, а он нет. Так обстоят дела, и с этим мне предстоит жить.

Настал четверг, и меня не оставляет волнение перед выступлением. В этот раз у меня три сольных песни, а Колтон впервые споет свое новое сочинение. Мы справились с каверами «Мамфорда и сыновей», «Гражданских войн», Рози Голан и других. Я спела «Пусть это буду я» Рэя Ламонтаня и мои каверы песен Эллы и Билли, ставшие уже любимыми у публики за те несколько недель, что я выступаю с Колтоном.

А затем, сразу после перерыва, Колтон кашлянул в микрофон, подстраивая гитару. Это его способ привлечь внимание зала.

— О’кей, значит, у меня новая песня, — сказал он. — Оригинальное сочинение Кольта. Все хотят послушать?

Я заорала в микрофон «Да!» и зааплодировала вместе со всем баром. Колтон улыбнулся — он знал, как я хочу ее услышать. С самого предрассветного джем-сейшена на крыше я осаждала его просьбами сыграть хоть разок.

— Тогда я, так и быть, спою. — Он глубоко вздохнул и шумно выдохнул. — Значит, называется она «Растворяясь в тебе», и эта песня о Нелл. Что-то вроде любовной баллады, но никому не говорите, а то прощай моя репутация подлой скотины. — Все засмеялись. Послышались одобрительные крики.

Медиатором и пальцами Колтон выдал виртуозную аранжировку. Мелодия стала более сложной, но я узнала основную тему, слышанную на крыше. Затем он запел, не сводя с меня взгляда, и я поняла, что поет он для меня одной. Мы выступали в баре перед сотней слушателей, но вдруг словно оказались наедине.

Когда он допел, я была в слезах, но это были слезы радости. Я сидела такая счастливая-сопливая. Забыв, что мы на сцене, я вскочила с табурета, бросилась между широко расставленных ног Колтона и страстно поцеловала его через гитару. Он придержал меня за затылок и целовал, пока зрители не начали одобрительно вопить и улюлюкать, возвращая нас к реальности.

— Я так понял, что тебе понравилось? — спросил Колтон шепотом.

Я кивнула, стараясь вернуть себе спокойствие, чтобы как-то закончить выступление.

Мы стоим на крыльце моего дома, я обнимаю Колтона за шею. Я на второй ступеньке, он на земле, наши глаза сейчас вровень. Я покусываю его за ухо, а он убеждает меня пойти в его мастерскую, а не ночевать здесь.

— Колтон, это же моя квартира, я за нее плачу, и немало, надо же хоть иногда ею пользоваться. Ты же можешь зайти ко мне!

— У меня с утра работа. Парни придут к семи заканчивать ХЕМИ, который мы восстанавливаем.

— А у меня занятия в восемь. Просто встанем пораньше, и все. — Я нахмурилась, чувствуя, что он избегает какой-то неприятной темы, но не хочет признаваться. — В чем проблема-то, Колтон? Почему бы тебе не остаться у меня?

Он пожал плечами, но поднял глаза.

— Да так, старые привычки. Я долго был бездомным, и теперь мне трудно заснуть где-нибудь, кроме своей постели. Не знаю, как это объяснить, просто я люблю свой дом. Не то чтобы мне не нравится твоя квартира, но я предпочитаю свою.

— Ну, попытайся, ради меня! Я хочу, чтобы ты спал в моей постели. — До этого мгновения я не сознавала, что почти все время мы проводили либо у Колтона, либо в городе.

— Ах, ты хочешь заманить меня к себе в постель? — двусмысленно улыбнулся он.

Я обняла его сильнее.

— Да. Во всех смыслах.

— В таком случае есть смысл попробовать. Ради тебя. — Руки скользнули по моим ягодицам, и Колтон прижал меня к себе, приподняв за задницу.

Я куснула его в шею и прошептала на ухо:

— Ты не пожалеешь, обещаю.

— Знаю. Время, проведенное с тобой, окупает все. Даже если мы просто ляжем спать.

Я отперла дверь и повела его по лестнице, поднимаясь спиной вперед.

— Мы займемся кое-чем более интересным.

— Да-а? Например? — Голос Колтона низок, напряжен и полон обещаний.

— Ну, в этом будет участвовать мой рот и некоторые части твоего тела.

— Я за, двумя руками.

— Мог бы лучше быть двумя руками во мне.

Губы Колтона не улыбаются, но в глазах пляшет смешинка.

— И не только руками. Пожалуй, я согну тебя на диване и возьму сзади.

— Правда? — спрашиваю я.

— О да.

Мы у дверей. Я поворачиваю ключ в замке и увлекаю Колтона в темную квартиру. Мне некогда возиться со светом. Он запирает дверь и стаскивает с меня футболку, срывает джинсы и трусики, сам мгновенно оказывается обнаженным, и его прекрасный, мягкий, требовательный рот пожирает мой.

Его руки повсюду — на моей груди, в волосах, гладят меня внизу, ласкают ягодицы, проводят по щеке и откидывают волосы ото рта. Я резко вздыхаю, когда пальцы Колтона проникают к моему сокровенному месту и начинают обводить клитор, и едва замечаю, как он надрывает пакетик с презервативом и надевает кондом одной рукой, выплевывая кусок упаковки на пол.

— Готова? — хрипло и требовательно спрашивает он.

— Возьми меня, — шепчу я. — Как только хочешь.

Меня разворачивают на месте — дыхание пресекается, а сердце начинает колотиться с удвоенной силой. Вот блин! Он не шутил. Колтон ставит меня так, что я оказываюсь у подлокотника дивана, и мягко подталкивает вперед. Его руки, скользнув по моим плечам, сплетаются с моими пальцами, показывая мне, как перенести весь вес на подушку. Пальцами ног он подталкивает мои стопы, заставляя расставить ноги, и я подчиняюсь, оказавшись с широко раздвинутыми ногами, согнутой пополам, с высоко поднятым задом.

— Боже… — поскуливаю я.

— Я еще ничего не сделал, детка, — рычит Колтон.

— Знаю, — задыхаясь, говорю я. — Я просто назвала тебя по имени.

Он смеется с низким грудным урчанием, проводит ладонью по моей спине, скользит по боку и подхватывает повисшую грудь своей огромной горстью. Он щиплет сосок, водит вокруг большим пальцем, тянет, катает, и я уже не могу дышать. Другая рука, скользнув между бедер, гладит мои складки, и я забываюсь в наслаждении. Я выгибаю спину и поднимаю зад, чтобы открыть Колтону лучший доступ, и опускаю голову, пока он ласкает меня, доводя до оргазма.

Когда я кончаю и меня сотрясает первая волна острого наслаждения, я чувствую, как Колтон надавливает на мой вход головкой члена. Задержав дыхание, я прикусываю губу. Меня накрывает вторая волна, он это чувствует и входит на пике моего оргазма. Я вскрикиваю, когда он проникает в меня, погружаясь с тихим удовлетворенным сопением.

— Боже, Нелл, ты, блин, классная. Такая красивая. Мне нравится, как ты приподнимаешь для меня зад. Мне нравится, как ты кричишь, кончая для меня. Я люблю твою бледную кожу и золотистые волосы. — Он медленно входит в меня, глубоко проникая всякий раз, когда говорит «нравится» или «люблю».

Я подаюсь назад, принимая его, тихо вскрикивая, и поскуливаю, когда он выходит. Колтон продолжает накачивать меня медленно, нежно и ритмично.

Это не совсем то, чего я хочу, и Колтон это знает. Он хочет, чтобы я попросила. Я подыгрываю. Я поворачиваю голову и гляжу на него через плечо. Волосы свешиваются с одной стороны.

— Сильнее, Колтон.

Он прикрывает глаза и чуть приподнимает подбородок, изгибая губы в насмешливой улыбке.

— Сильнее хочешь?

— Да, милый.

— Насколько сильнее?

— Сильно-сильно.

— Попроси меня, чтобы я трахал тебя сильнее, Нелли, детка.

Я не узнаю себя такую, забывшую обо всем от страсти. Однако мне нравится эта женщина, эта бесстыдная Нелл, которая просит своего мужчину ее трахнуть. Я далеко ушла от невинной шестнадцатилетней девчонки, которая тряслась как осиновый лист в гостинице «Красная крыша», когда ее первый бойфренд отважился ее коснуться.

Я прикусила губу, чтобы свести Колтона с ума, и подалась вперед, когда он выходил из меня, чтобы резко двинуться навстречу ему, отправив его внутрь глубоко и жестко.

— Трахни меня, Колтон. Трахни меня жестко. Трахни глубоко. Шлепай меня, пока трахаешь.

Господи, что за речь! Язык не желал подчиняться, когда я произносила эти слова, но это именно то, чего я хочу, искренне и безумно. Его, его всего. Я хочу Колтона таким, каков он есть, грубым, огромным, диким, нежным, любящим и заботливым. Я люблю, когда он со мной, когда он сводит меня с ума, заставляет умолять о таком, о чем я не могла и помыслить.

Колтон не выдерживает. Он хватает меня за бедра и резко отстраняется, почти целиком выйдя из меня. Я всасываю воздух, ожидая сотрясающего плоть удара бедер.

Вместо этого он входит медленно-медленно, нежнее, чем я считала возможным, лаская меня внутри своим возбуждением. Дразнит. А затем, когда я не готова, входит резко, с размаху. Я кричу, лицо сведено гримасой наслаждения. Он выходит, медленно проникает, и так два или три раза — нежно, как шепот.

А затем, когда я открываю рот, чтобы заговорить, он вламывается жестко, так жестко, что вылетают слова и дыхание. Я даже не могу отдышаться, потому что он перестал играть со мной, насаживая меня на свое копье с первобытной силой. Я толкаю свое тело ему навстречу, прерывистые вскрики вырываются у меня при каждом движении. Тихие крики переходят в повторяемое «да, да», и я начинаю твердить имя Колтона в такт жесткому ритму его бедер. Он резко насаживает меня на свой член, с силой отталкивает, и я едва замечаю первый оргазм, забывшись в удовольствии от боли, в наслаждении от сильных ударов его тела, в том, как он заполняет, растягивает меня.

И тут Колтон кончает, рыча и хрипя, вколачиваясь в меня сильно, проникая глубоко и мощно, почти слишком жестко, но все же нет, это не бывает слишком. А затем… о боже, черт возьми, он снова сбрасывает темп, нагибается надо мной и целует спину, мнет ягодицы, подогревает меня, двигаясь быстро-быстро и неглубоко, и все это рассчитанно — точно подводит меня к новому оргазму.

Я утыкаюсь лицом в грубую ткань обивки и кричу, распадаясь на миллионы зигзагообразных молний, взрывающих каждую клетку. Он шлепает меня по левой ягодице, когда я кричу, и оргазм достигает новой высоты, а меня ведет вперед от медленного, но мощного движения Колтона в нужный момент, сопровождаемого шлепком ладони. Отодвигаясь, он шлепает по правой ягодице, точно угадав пик второй волны оргазма, и входит неглубоко, и вот уже я всхлипываю от нестерпимого наслаждения, качнувшись навстречу Колтону, падая вперед и отдергиваясь назад в неподконтрольных спазмах. Меня раскаляет жаром вулканической лавы, пронизывает грозовым электричеством. Мощная дрожь, будто глубоко во мне происходит землетрясение, грозит разрушить меня, распространяясь от низа живота.

Колтон нежно поглаживает меня, смягчая неистовство оргазма, пока сам не становится во мне мягким, и я превращаюсь в растаявшую лужу. В удовлетворенную женщину. Колтон подхватывает меня мощными руками и несет на кровать. Он ненадолго уходит и быстро возвращается. Ложится и прижимает меня к себе.

— Неужели ты любишь жестко? Даже не верится, — говорит он.

— Отчего же? — спрашиваю я, обводя пальцем рисунки у него на коже и опускаясь ниже, чтобы взять в руку его член и погладить.

— Ты такая невинная, хрупкая.

— Ты же знаешь, что я ни то ни другое, Колтон.

— Да, знаю, но так уж кажется. — Он играет с моим соском, обводя его подушечкой указательного пальца. — То ты вся такая элегантная, отстраненная, красивая и все такое, и вдруг раскрепощаешься, из тебя вырывается что-то дикое, и ты превращаешься в такую…

— Бесстыжую шлюху? — договорила я.

Он фыркает, но приподнимает пальцем мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Смешно. Вот шлюхой тебя никак не назвать, Нелл. Никогда так о себе не говори.

— Я ничего, пошутила просто, — отчасти это правда, а в дебри залезать не будем.

Колтон все равно что-то почуял, чтоб его.

— Нелл…

Синие глаза видят меня насквозь.

Отвожу взгляд.

— Да это… Все те же старые проблемы, Колтон. Где-то в глубине души мне временами кажется, что это неправильно. Ты его старший брат. Знаю, знаю, его нет, и мне надо с этим смириться. Мы… Наши отношения… В них вовсе нет ничего плохого, но дурацкое чувство вины не отпускает.

Колтон ответил не сразу.

— Нелл, я понимаю, правда. Ты только говори мне об этом дерьме, ладно? Не держи в себе, не хорони под спудом. Я пойму.

Я кивнула, уткнувшись ему в грудь, и улыбнулась, чувствуя, как его член твердеет в моей руке. Я водила по нему пальцами, пока не почувствовала трепет бедер Колтона под моим прикосновением. Тогда я оседлала его, и вот он во мне, проник легко и приятно. Я приподнимаю бедра и вновь опускаюсь. Я застала Колтона врасплох, и от этого у меня кружится голова. Он замер, переждал несколько движений, потом подхватил меня за талию и начал двигаться вместе со мной.

И тут он останавливается.

— Стоп… Мне надо кое-что надеть. — Его взгляд необычно серьезен. — Меньше всего нам сейчас нужна беременность.

Я не замедляю ритма.

— Все нормально, милый, я принимаю противозачаточные.

— С каких пор?

Я нахмурилась:

— С таких. Всегда. Начала после того, что… случилось. — Это прозвучало неловко. Я нагнулась и поцеловала Колтона: — Я говорю, все нормально. Я сама хочу вот так, без всякой преграды между мной и тобой.

Он берет мое лицо ладонями и пожирает мой рот.

— Слава богу. Как я хочу познать тебя нагую, вот так…

— Я тоже.

А затем не осталось места для слов, их заменили вздохи, стоны и поцелуи. Бесконечную вечность мы двигались с замечательной слаженностью, совпадая каждым движением, каждым дыханием, пока вместе не разлетелись на атомы, одновременно испытав оргазм.

Когда мы лежали, тяжело дыша, в объятиях друг друга, наслаждаясь приятной истомой, я сказала ему на ухо:

— Я люблю тебя, Колтон.

— Не забудь об этом, детка.

Я фыркнула и выразительно уставилась на него.

Колтон мягко поцеловал меня:

— Шучу, Нелл. Я так тебя люблю…

 

Глава 13

Голубой крест

Восемь недель спустя

Нет.

Нет.

Черт, нет! Не может быть. Неправда. Невозможно. Только не сейчас!

Зажимаю рот ладонью, едва сдерживая панику. Сижу на краю ванны у себя дома, из одежды на мне только широкая футболка. Колени сведены, стопы подрагивают. Мотаю головой, широко раскрыв невидящие глаза, которые щиплет от слез.

Гляжу вниз, на левую руку, в которой зажата белая пластиковая палочка. В крошечном квадратном окошке видны две скрещенные синие линии.

Я даже не стала собирать сумку, заказав билет на первый рейс в Детройт. Вылет через три часа. Времени в обрез. Ничего, успею.

Выходя из дому, я приклеила на двери объяснение для Кольта: записку с тремя словами и использованный тест.

В такси по дороге в аэропорт я все время вспоминала его слова: «Меньше всего на свете нам сейчас нужна беременность».

Эмоционально я отброшена назад: замкнулась, отказываюсь плакать. Хочу найти какой-нибудь способ причинить себе боль, чтобы не чувствовать страха, паники, сознания, что ему это нужно меньше всего.

Когда мы приземлились в Детройтском аэропорту округа Уэйн, нещадно прикушенная губа сильно распухла.

Я едва удержала рыдание, вспомнив, как это сводило его с ума.