Хьюстон, Техас 2009 год.

Я просто обливаюсь потом. На улице сто три градуса по Фаренгейту и я преследую Генри Восьмого, пересекая северное пастбище. Он уронил забор и убежал, и теперь я пыхчу следом, продираясь через колючую траву по колено, с морковкой в руке, гоняясь за крупным черным Першероном под горячим августовским солнцем. Мне нужно скосить это пастбище, только так я смогу переместить стадо. Восточному пастбищу тоже срочно необходимо обновление. Но я разрываюсь между ребенком, тридцатью акрами сена, которые нужно скосить и связать в тюки, дюжиной лошадей, которые нуждаются в кормлении и уходе, и домом, который разваливается на части, а я всего лишь одинокая женщина. Я просто не успеваю! Мой ближайший сосед, восьмидесятилетний Хэнк, имеет собственную ферму, на которой трудится до сих пор, и, кроме того, еще выкраивает время, чтобы помочь мне. И я благодарю Бога за Хэнка, потому что без него я бы пропала. Пока я работаю, его жена, Ида, присматривает за Томми.

Томми. Боже, этот мальчик! Ему еще нет и двух лет, а с ним уже так много хлопот. Такой милый! Такой очаровательный! И такой неуёмный! Он постоянно бегает, болтает, норовит за вашей спиной удрать на улицу или взбирается на обеденный стол, или пытается перелезть через детский защитный барьер и уползти по лестнице на второй этаж.

Он – копия своего отца. Белокурые волосы, карие глаза и дьявольская усмешка. Ходячий источник неприятностей.

Нужно остановиться. Я не должна думать о Томе! Мои глаза жжёт от слёз, но я отказываюсь плакать. Прошло почти два года, но о нем нет вестей. Сержант Брэдфорд звонит мне время от времени, чтобы сказать – они не сдаются. Но мне сложно поверить в то, что по прошествии двух лет его по-прежнему ищут.

Я встряхиваю головой, избавляясь от тягостных мыслей:

— Генри! Давай, мальчик. Здесь итак слишком жарко. Иди сюда и возьми эту чертову морковь!

Я показываю корнеплод коню, находящемуся от меня на расстоянии шести футов. Он встряхивает гривой, бьёт землю копытами, отгоняя мух.

— Полегче, мальчик… спокойно. Вот именно... просто позволь мне… — я протягиваю ему морковь, сжимая недоуздок и заводя руку для броска, медленно приближаюсь.

Я могла бы просто оставить коня здесь, но в изгороди есть ещё несколько обрушившихся участков, через которые, если Генри их найдёт, он сможет убежать совсем. Слишком длинная изгородь! Слишком большое пространство. Всё это – слишком для меня. Но это земля, которая принадлежала семье Тома на протяжении ста лет, и это всё, что у меня осталось от мужа, кроме Томми. Я не могу продать землю. И я не знаю, куда пойду, если сделаю это.

Поэтому я приложу все силы, чтобы сохранить землю, позаботиться о лошадях, посеять траву для них и хлопок, собрать урожай, связать его в тюки и продать. Однако это слишком для меня, я одна не в силах заниматься всем этим, и я также не могу позволить себе нанять кого-то в помощники. Сарай разваливается. Изгородь рушится. Дом дряхлеет…

Все разваливается на части.

Я разваливаюсь на части.

Генри Восьмой ржёт и, пританцовывая, пятится, как только оказывается в пределах моего досягания, качает головой и отворачивается. Я тянусь за ним, а он снова уносится прочь.

Мы повторяем эти маневры еще минут двадцать, пока, в конце концов, я не ловлю его.

Я проклинаю все на свете и рыдаю от отчаяния. Швыряю морковку на землю, бросаю поводья и падаю на колени. Глубоко вздыхаю, успокаиваясь, а затем медленно встаю:

— Отлично, ты, осёл! Вот и оставайся тогда здесь!

Я вытираю пот со лба, трава царапает голую кожу моих ног. Я разворачиваюсь и ухожу. И, конечно же, слышу позади топот огромных копыт. Генри толкает меня в плечо, снова издавая ржание. Я останавливаюсь, и тогда конь кладет свой подбородок мне на плечо. Такой вот он – в одну минуту ведёт себя, как сволочь, а в следующую уже становится послушным, требуя ласки. Я поворачиваюсь и прижимаю лицо к его горячей толстой шее, обняв ее рукой. Он стоит, позволяя мне удерживать себя. Минуту я позволяю себе поплакать, держась за коня, на поимку которого потратила целый час. Спустя несколько минут я успокаиваюсь, вытирая слезы.

Генри, наконец, позволяет мне накинуть на него поводья, и, так как мы в доброй полумиле от ворот, я отцепляю свинцовый крючок с одной стороны недоуздка, чтобы соединить концы повода с противоположной стороны, создавая импровизированную уздечку. Генри – удивительный конь. Безнадежный для перевозки грузов и тягловой работы, но обученный всему под седлом, включая выездку на охоту, в том числе и английскую. Но когда он без всадника, он настоящий бунтарь. Однако стоит посадить к нему на спину наездника - и Генри становится ласковым, нежным и надежным. Я хватаюсь обеими руками за его гриву, пытаясь прыгнуть так высоко, как могу, ложусь ему на спину, перекидываю другую ногу на противоположную сторону. Я регулирую седло, подталкивая его пяткой, чтобы расположить в нужном направлении. Цокаю, и Генри пускается плавной рысью.

Мы добираемся до ворот, идущих от северного пастбища к центральному прогону, между домом, сараем и загонами. Хэнк и Ида уже ждут меня там. Хэнк открывает для меня ворота и захлопывает их, когда я загоняю через них Генри.

— Этот мальчик опять доставил тебе неприятности? — спрашивает мужчина. Хэнк высокий и статный, несмотря на свой возраст, его седые волосы по-прежнему густые, ярко-голубые глаза ясные и умные. А лицо обветренное, испещренное морщинами.

Я покачнулась и плавно соскользнула на землю:

— Да, он выбил часть забора и ускакал. Я потратила час, преследуя его глупую задницу.

Хэнк похлопывает Генри по шее и забирает у меня поводья:

— Тебе следует вести себя лучше, ты, большой идиот! Порой я ненавижу, что у нас с тобой одно имя на двоих.

Генри качает головой и топает копытом, словно отвечая.

Хэнк смеясь, уводит лошадь на прогулку:

— Давай, пошли, мальчик!

— Я запру его в конюшне на то время, пока мы не заделаем забор. Как думаешь, кто-нибудь еще из животных может попытаться сбежать? — спрашивает меня Хэнк.

— Нет, — отвечаю я. — Остальные слишком ленивы для прыжков. Генри же не сломал весь забор, ему было достаточно просто перепрыгнуть через образовавшуюся брешь. Я починю все завтра.

— Завтра должны привезти сено. Мои внуки приедут на этой неделе. Один из них поможет вам.

Мне хочется плакать, как представлю, сколько работы я должна сделать, но не могу. Я просто киваю:

— Спасибо, Хэнк.

Он машет мне рукой и говорит, растягивая слова:

— Ага.

Ида держит Томми на руках. Он вопит, как сумасшедший, дергается и пытается дотянуться до меня.

— Он никак не хочет успокаиваться, Рейган. Я даже не знаю, что еще сделать. Я покормила его, поменяла подгузник, поиграла с ним... Я думаю, он просто хочет к тебе.

Я забираю своего сына из рук Иды, и он тут же успокаивается и кладет свою голову мне на плечо:

— Ма. Ма. Ма, — бормочет он. — Лошадка, — он указывает на Генри, бегущего вдалеке.

Я похлопываю Томми по подгузнику, по привычке покачивая его из стороны в сторону:

— Да, малыш. Лошадка. Это Генри.

Я чувствую, как Томми становится вялым и отяжелевшим. Сейчас только восемь тридцать вечера, он долго спал днем, но из-за плача, наверное, устал.

Улыбнувшись Иде, я поворачиваюсь в сторону дома:

— Спасибо, Ида. Я заберу его внутрь. Жаль, что он принес тебе так много неприятностей.

Ида - кроткая и изящная женщина, слишком нежная для суровой техасской фермерской жизни, лишь улыбается:

— Он никогда не приносит хлопот, дорогая. Иногда, он просто скучает по своей маме, вот и все.

Меня охватывает чувство вины:

— Ну, я ведь весь день в поле, и он редко видит меня.

Ида качает головой и похлопывает меня по руке:

— Ты делаешь всё, что можешь, милая.

— Но иногда всего, что я делаю - недостаточно, — я не хотела говорить об этом, но это правда.

— Делай, что в твоих силах, а остальное оставь Богу, — говорит она.

— Я отдала Богу все, что имела, а он забрал у меня моего мужа, — я слышу, как горько звучит мой голос, но ничего не могу с собой поделать.

Ида обнимает меня.

— Я знаю, милая. Я действительно хотела бы помочь тебе, очень бы хотела.

Я обнимаю ее свободной рукой, а затем отхожу:

— Я знаю. Еще раз спасибо.

— Увидимся завтра. — Ида уходит по грунтовой дороге к Хэнку, ждущему ее в их старом красном пикапе.

Я захожу с Томми в дом, вытираю слезы с детских щек, кладу его в кроватку и настраиваю потолочный вентилятор, чтобы воздух в комнате стал прохладней. Вентилятор включен на максимальную мощность, но даже такому сильному вентилятору не по плечу создать прохладу в этом огромном старом фермерском доме. Я наблюдаю, как Томми засыпает, мой сладкий мальчик, мое напоминание.

Вдруг я слышу тихий стук в дверь, и мое сердце замирает. Хэнк и Ида уехали домой, и если бы они вернулись, то не стали бы стучаться, всю жизнь проживая по соседству. Я не могу думать ни о ком другом, кто может стучаться в дверь – только не сейчас!

Я осторожно закрываю дверь комнаты Томми и спускаюсь вниз. Перед входной дверью я замираю, руки дрожат, мне кажется, я не в состоянии повернуть ручку… Наконец, я набираюсь мужества и открываю ее.

— Сержант Брэдфорд, — я делаю шаг назад, открываю дверь нараспашку. — Входите!

Он стоит передо мной в парадной форме. Я помню, как Том называл ее «Синее платье Ди»: рубашка цвета хаки с коротким рукавом, галстук, ремень и синие брюки с красной полосой снизу. Брэдфорд проходит в дом, его спина застывшая и напряженная, глаза автоматически обводят комнату. Как только он переступает порог, сразу снимает фуражку, вдруг заметно колеблясь.

— Я знаю, что уже поздно, — говорит он, избегая моего взгляда. — Но я хотел... Я должен был приехать лично. Я не мог просто позвонить вам.

Мой желудок скручивается в узел, а сердце перестает биться:

— Его нашли? — я не смею надеяться. Не смею. Не могу.

Он кивает:

— Да. Патруль получил сообщение о форпосте талибов и двух пленных белых мужчинах. Они обыскали местность, и нашли, нашли место, где прежде держали Дерека и Тома.

— Держали прежде?

— Их перевезли оттуда до того, как наши военные добрались до этого места. Но есть доказательства, что их держали именно там, — сержант Брэдфорд моргает, колеблется. — Они прочесали весь район, и обнаружили… Они нашли вашего мужа. Он мертв, Рейган. Его останки привезут домой для захоронения.

Я качаю головой. Не в отрицании, а из-за неспособности принять услышанное:

— Том... — это все, что я могу сказать.

— Мне так жаль. Мне очень жаль, — Брэдфорд касается моего локтя.

— И Дерек? — я глотаю слезы. — Его тоже нашли?

Брэдфорд отрицательно качает головой:

— К сожалению или к счастью - нет.

— Что вы имеете в виду?  

— Только то, что его тело не нашли рядом с Томом, так что он, скорее всего, все еще жив.

Я не знаю, что делать или как себя вести. Меня настолько переполняют эмоции, что я не могу их контролировать. «Ох» - все, что я могу сказать.

— Я знаю, что это не большое утешение, наверно, — произносит сержант в раздумье.

Я пытаюсь пожать плечами, хотя бы приподнять плечи:

— Нет, это хорошо. Дерек все еще жив. Надеюсь, это так. Он и Том были очень близки.

Брэдфорд просто кивает. Он перемещает свой вес с одной ноги на другую, теребя в руках фуражку:

— Мне жаль, что я принес вам такую новость. Честно говоря, я боялся. Но я чувствовал, что в долгу перед вами и должен был сделать это лично.

— Спасибо вам, сержант. Большое спасибо.

— Я должен идти. Когда останки Тома вернут на родину, я дам вам знать, и мы вместе займемся похоронами. Я могу позаботиться о нём, если вы хотите.

— Это было бы... кстати.

— Ладно, это потом. Скажите, что сейчас я могу сделать для вас?

Я пожимаю плечами, все вокруг как будто перевернулось с ног на голову.

— Я не знаю…

— Хорошо, тогда, если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните мне, — он дает мне ещё одну визитку.

Брэдфорд поворачивается, чтобы уйти, когда я вновь обретаю дар речи:

— Сержант? — он поворачивается ко мне, поднимая брови в немом вопросе. — Жена лейтенанта Льюиса. Как она справляется?

Он, кажется, не знает, что мне ответить.

— Это невозможно, миссис Барретт. Я не думаю, что вы действительно справляетесь. Вы просто проживаете один день за другим. Я хотел бы сказать, что станет легче, но это не так. Мой отец погиб во Вьетнаме, оставив нас с братом и мамой одних. Я был всего лишь ребенком, но я помню, как мама... — он замолкает, качая головой. — Ей было очень тяжело. В конце концов... вы найдете свой способ жить дальше.

Он уходит, а я стою на пороге с открытой дверью, ощущая в воздухе предвестники летнего дождя.

В конце концов... Вы найдете способ жить дальше.

Найду ли я?