***

 

Дверь в земле

***

Папа остановил фургон в чистом поле, там, где обрывалась еле заметная колея.

Едва колеса перестали вертеться, Джек улегся в тени между ними. Животом он утонул в траве, передние лапы вытянул, носом зарылся в мягкую ямку. Он отдыхал всем телом, только уши были настороже.

Вот уже много-много дней, с утра до вечера, Джек бежал под фургоном. Он пробежал весь долгий путь от бревенчатого домика на Индейской Территории до самой Миннесоты — через Канзас, через Миссури, через Айову. Он привык отдыхать, как только фургон остановится.

В фургоне Лора, а за нею Мэри вскочили с места. Ноги у них устали, оттого что они долго сидели не двигаясь.

— Это где-то тут, — сказал папа. — От Нельсонов — с полмили вверх по ручью. Полмили мы уже проехали, и ручей — вот он.

Ручья Лора не видела — только его берег, поросший травой, и верхушки ив, которые покачивались на ветру. А вокруг — ничего, кроме зыбящейся степной травы.

— Не пойму, где же дом? — сказал папа, оглядываясь за парусиновый верх фургона.

Тут Лора вздрогнула: рядом с лошадьми стоял человек. Только что кругом не было ни души, и вдруг он появился. У него были светло-желтые волосы, круглое лицо, красное, как у индейца, и такие бледные глаза, что не поймешь, смотрят они на тебя или нет. Джек зарычал.

— Тихо, Джек, — приказал папа. Потом спросил человека: — Вы мистер Хансон?

— Угу, — ответил тот.

Папа стал говорить медленно и громко:

— Я слышал, вы собрались на Запад. Вы продаете дом?

Человек не спеша оглядел фургон. Оглядел мустангов — Пэт и Пэтти. Потом снова сказал:

— Угу.

Папа вылез из фургона, а мама сказала:

— Бегите погуляйте, девочки. Я знаю, вы устали смирно сидеть.

Когда Лора слезла по колесу на землю, Джек поднялся. Но уйти со своего места он не мог, пока папа ему не позволит. Поэтому он глядел из-под фургона, как Лора убегает по маленькой тропинке.

Тропинка по нагретой солнцем короткой травке вела к краю высокого берега. Внизу, сверкая на солнце, бежал ручей. На другой стороне росли ивы.

Дальше тропинка поворачивала и шла вниз по травянистому склону, а потом вдоль него — там склон превращался в отвесную стену.

Лора стала осторожно спускаться. Берег вырастал над ней, пока совсем не скрыл от нее фургон. Осталось только высокое небо вверху да ручей внизу, который говорил о чем-то сам с собой. Лора сделала шаг, потом другой. Тропинка выводила на широкую площадку, а дальше поворачивала и ступеньками сбегала к воде. И тут Лора увидела дверь.

Дверь стояла прямо на земле среди травы — обыкновенная дверь, какая бывает у дома. Однако то, что было за нею, находилось под землей.

Перед дверью лежали две большие отвратительные собаки. При виде Лоры они медленно поднялись.

Лора припустила вверх по тропинке — обратно к фургону. Подбежав к Мэри, она шепнула:

— Там внизу — дверь в земле и два больших пса.

Она оглянулась и увидела, что собаки приближаются. Из-под фургона послышалось раскатистое рычание Джека. Он скалился на собак, показывая им свои страшные зубы.

— Ваши собаки? — спросил папа мистера Хансона. Мистер Хансон обернулся и сказал какие-то слова, которых Лора не поняла. Но собаки поняли. Одна следом за другой они затрусили обратно по тропинке и скрылись внизу.

Папа с мистером Хансоном медленно направились к хлеву. Маленький хлев был сложен не из бревен. На стенах и на крыше росла и гнулась под ветром трава.

Лора и Мэри остались возле фургона, поближе к Джеку. Они смотрели, как ветер волнует степную траву и клонит к земле желтые цветы. Из травы выпархивали птицы и, пролетев немного, опять в ней скрывались. Купол неба был очень высоким, ровная линия соединяла его вдали с круглой землей.

Потом папа с мистером Хансоном вернулись, и папа сказал:

— По рукам, Хансон. Завтра поедем в город и уладим все с бумагами. А сегодня мы заночуем неподалеку.

— Угу, угу, — соглашался мистер Хансон.

Папа поднял Мэри и Лору в фургон, и они отъехали в прерию. Маме он сказал, что обменял Пэт и Пэтти на землю мистера Хансона, а Зайку, маленького мула, и парусину с фургона — на его посевы и на его волов.

Он распряг Пэт и Пэтти и отвел их к ручью на водопой. Потом привязал их пастись и стал помогать маме располагаться на ночлег. Лора притихла. Ей не хотелось играть, а когда все уселись ужинать у костра — совсем не хотелось есть.

— Сегодня мы ночуем в поле последний раз, — сказал папа. — Завтра переберемся в собственный дом. Там у ручья землянка, Каролина.

— Ох, Чарльз, — откликнулась мама, — в землянке нам еще жить не приходилось.

— Там наверняка чисто, — сказал ей папа. — Норвежцы — люди чистоплотные. Мы в ней славно перезимуем. Зима ведь уже на носу.

— Хорошо, что мы устроились до того, как пошел снег, — согласилась мама.

— Дай только собрать первый урожай пшеницы, — сказал папа. — Будут у нас и дом, и лошади, а может, и коляска. Это же настоящий пшеничный край, Каролина! Жирная, ровная земля, нигде ни деревца, ни камня. Не пойму, отчего у Хансона засеяно такое маленькое поле. Наверное, была засуха, а может, он фермер никудышный. Очень уж пшеница у него редкая и хилая.

В темноте за костром паслись Пэт, Пэтти и Зайка. Они с хрустом отщипывали и пережевывали траву, глядя сквозь темноту на низкие звезды, и мирно помахивали хвостами. Они не знали еще, что их обменяли.

Лоре исполнилось семь лет. Теперь она была большая девочка, а большие девочки никогда не плачут. Но она не удержалась и спросила:

— Папа, а нельзя было не отдавать Пэт и Пэтти?

Папа обнял ее и крепко прижал к себе.

— Послушай, Бочоночек, — сказал он. — Пэт и Пэтти любят путешествовать. Они же маленькие индейские лошадки, Лора. Пахать им тяжело. Пусть лучше отправляются дальше на Запад. Ты ведь не хочешь, чтобы они надрывались тут на пахоте. А на этих больших волах я смогу вспахать настоящее большое поле, чтобы засеять его будущей весной. Хороший урожай принесет нам столько денег, сколько у нас еще в жизни не было. Тогда купим себе и лошадей, и новые платья, и все, что пожелаем.

Лора молчала. Когда папа обнял ее, ей стало легче. Но больше всего ей хотелось, чтобы Пэт, и Пэтти, и длинноухий Зайка остались с ними.

Дом в земле

Рано утром папа помог мистеру Хансону переставить на его фургон дуги и парусину. Потом они вынесли из землянки все вещи и уложили их в крытый фургон.

Мистер Хансон хотел помочь им перенести вещи из папиного фургона в землянку, но мама сказала:

— Нет, Чарльз. Мы переедем, когда ты вернешься.

Тогда папа впряг Пэт и Пэтти в фургон мистера Хансона, привязал к фургону Зайку, и они с мистером Хансоном уехали в город.

Лора смотрела вслед Пэт, Пэтти и Зайке. Глаза у нее щипало, в горле стоял комок. Пэт и Пэтти выгибали шеи, ветер трепал их гривы и хвосты. Они бежали весело, не зная, что никогда не вернутся обратно.

Ручей что-то напевал внизу, под ивами. Легкий ветерок гнул траву на верхушке крутого берега. Светило солнце, и вокруг фургона лежала бескрайняя, еще незнакомая земля.

Первым делом они отвязали Джека. Собак мистера Хансона больше не было, и Джек мог бегать где хотел. Он до того обрадовался, что сейчас же кинулся к Лоре и уперся ей в грудь передними лапами, так что она села на землю. Потом он пустился вниз по тропинке, Лора вскочила и побежала за ним.

Мама взяла на руки Кэрри и сказала:

— Пойдем, Мэри, посмотрим землянку.

Джек первым оказался у двери. Она была открыта. Он заглянул внутрь, но без Лоры дальше не пошел.

Вокруг двери обвились зеленые стебли вьюнка. Он рос на берегу среди травы и весь был усыпан цветами — красными, голубыми, фиолетовыми, розовыми, белыми и в прожилках. И все они раскрылись, радуясь наступающему дню.

Лора прошла под этими приветливыми цветами и очутилась в землянке. Там была одна комната, вся белая, с ровными, чисто выбеленными земляными стенами, с гладким, хорошо утоптанным земляным полом.

Когда мама и Мэри встали на пороге, внутри сразу сделалось сумрачно. Хотя возле двери было окошко, затянутое вощеной бумагой, стена была такая толстая, что падавший из окна свет почти не проходил в глубь комнаты. Эта стена была сделана из дерна. Мистер Хансон сначала выкопал землянку, а потом вырезал в прерии длинные дернины и сложил из них переднюю стену. Она была толстая, добротная, без единой щели. Зимой через нее не проберется никакой холод.

Мама была довольна.

— Комната маленькая, — сказала она, — зато чистая и уютная.

Потом она взглянула на потолок и сказала:

— Гляньте-ка, девочки!

Потолок был из сена. Оно виднелось сквозь переплетенные ивовые ветки.

— Ну и ну, — сказала мама.

Потом все они поднялись по тропинке и постояли на крыше своего дома. Никто бы не догадался, что это крыша. На ней росла такая же трава, как и по всему берегу.

— Подумать только, — сказала мама. — Кто угодно тут пройдет и даже не узнает, что у него под ногами дом.

Но Лора кое-что заметила. Она наклонилась, развела руками траву и крикнула:

— Я нашла дыру для трубы! Гляди, Мэри, гляди!

Мама и Мэри наклонились посмотреть. Кэрри у мамы на руках тоже потянулась посмотреть, а Джек протиснулся между ними. Все смотрели в комнату через дымоход, пока мама не сказала:

— Давайте приберем тут до папиного прихода и перенесем из фургона все, что сможем. Лора, Мэри, несите-ка ведра!

Мэри взяла большое ведро, а Лора — ведро поменьше, и они снова спустились по тропинке. Джек побежал впереди и занял свое место у двери.

Мама нашла в углу метлу из ивовых прутьев и тщательно обмела стены. Мэри присматривала за Кэрри, чтобы та не свалилась в ручей, а Лора с маленьким ведерком пошла за водой.

Она вприпрыжку спустилась по ступенькам к мостику. Мостиком служила широкая доска, которая упиралась в другой берег под самой ивой.

Высоко вверху трепетали узкие листья ив. Их стволы обросли молоденьким ивняком. Земля под ногами была голая и прохладная, потому что сюда не попадал солнечный свет. Тропинка вела к маленькому родничку, из которого бежала холодная, чистая вода.

Лора наполнила свое ведерко и пошла обратно по нагретой солнцем доске и вверх по ступенькам. Она несколько раз ходила к роднику и обратно и выливала воду в большое ведро, стоявшее на скамье возле двери.

Потом она стала помогать маме носить вещи из фургона в землянку. Они перенесли уже почти все, когда наверху что-то загрохотало. По тропинке спустился папа. Он поставил на землю железную печку и два куска железной трубы.

— Уф, — сказал он. — Хорошо, что мне пришлось тащить их на себе только три мили. Ты подумай, Каролина, отсюда всего-навсего три мили до ближайшего города. Ну, Хансон уже едет на Запад, и теперь тут все наше. Понравился тебе дом, Каролина?

— Дом хороший, — сказала мама. — Вот только как нам быть с кроватями? Мне не хотелось бы стелить на полу.

— А что такого? — сказал папа. — Спали же мы на земле.

— То совсем другое дело, — сказала мама. — Я не хочу спать на полу в собственном доме.

— Ну что ж, — сказал папа, — это мы быстро уладим. Пойду нарежу ивовых прутьев. Сегодня поспим на них, а завтра я найду прямые ивовые стволы и смастерю парочку кроватей.

Он взял топор и, насвистывая, отправился вверх по тропинке. Пройдя над землянкой, он стал спускаться к ручью. Тут была небольшая долина, заросшая ивняком до самой воды.

Лора побежала за ним следом.

— Можно я с тобой, папа? — запыхавшись, проговорила она. — Я помогу тебе нести.

— Конечно, — сказал папа. Он поглядел на нее сверху вниз, и глаза у него блеснули. — В таком важном деле без помощника не обойтись.

Папа частенько говорил, что без Лоры он как без рук. Она помогала ему делать дверь в бревенчатом домике на Индейской Территории. Теперь она помогла ему принести ивовые ветки и разложить их в землянке. А потом вместе с ним отправилась к хлеву.

Все четыре стены хлева были сложены из дерна, крыша сделана из сена и ивовых прутьев, а поверху тоже выложена дерном. Она была такая низкая, что, когда папа выпрямлялся во весь рост, он задевал ее головой. Внутри были ясли из стволов ивы и стояли на привязи два вола. Один вол был огромный, серый, короткорогий, и глаза у него были добрые. Другой был поменьше, с длинными страшными рогами и бешеными глазами. Весь он был ярко-рыжий.

— Здорово, Рыжий, — сказал ему папа. — Как поживаешь, Пит, старина? — спросил он большого вола, легонько похлопав его по спине. Потом он сказал: — А ну-ка, Лора, отойди. Неизвестно, чего от них ожидать. Нам надо отвести их на водопой.

Он накинул им на рога веревку и вывел из хлева. Они медленно пошли за ним вниз по склону, потом по тропе через заросли камыша на пологий берег ручья. Лора шла следом. Волы ступали неуклюже, у них были большие раздвоенные копыта, а носы широкие и мокрые.

Пока папа привязывал волов к яслям, Лора ждала снаружи. Потом они вместе пошли в землянку.

— Папа, — спросила тихонько Лора, — а Пэт с Пэтти и вправду хотели отправиться дальше на Запад?

— Да, Лора, — ответил папа.

— Ох, папа, — сказала она, и голос у нее задрожал. — Эти волы... Они мне... не очень нравятся.

Папа ласково взял ее руку в свою большую ладонь и сказал:

— Мы должны делать все, что можем, Лора, и не жаловаться. Все, что приходится делать, надо делать с радостью. И когда-нибудь у нас опять будут лошади.

— А когда, папа? — спросила она, и папа ответил:

— Когда соберем первый урожай пшеницы.

Они вошли в землянку. Мама была веселая, Мэри и Кэрри сидели умытые и причесанные, а комнатка сияла чистотой. На ивовых прутьях были приготовлены постели, а на столе ждал ужин.

После ужина все уселись у двери на тропинке. Папа и мама сели на ящики, Кэрри устроилась у мамы на коленях и задремала, а Мэри и Лора сидели прямо на тропе, свесив ноги вниз. Джек трижды обернулся вокруг себя и лег, уткнувшись мордой в Лорины колени.

Все молчали, глядя туда, где за ивами, на другом берегу ручья, за бескрайней прерией, далеко-далеко на западе садилось солнце.

Наконец мама глубоко вздохнула и сказала:

— Тут так тихо и спокойно. Ночью нас не разбудит ни вой волков, ни вопли индейцев. Я уж и не припомню, когда в последний раз чувствовала себя в безопасности.

Ей ответил неторопливый голос папы:

— Да, мы в полной безопасности. Тут с нами ничего не случится.

В сумерках тихо шелестели ивы и вода разговаривала сама с собой. Земля стала темно-серой. Небо было светло-серое, и сквозь него проглядывали лучики звезд.

— Пора спать, — сказала мама. — Кстати, мы никогда еще не ночевали в землянке.

Она засмеялась, и папа тихонько засмеялся вместе с ней.

Лежа в постели, Лора слушала, как разговаривает вода и шепчутся ивы. Ей все-таки больше нравилось спать на открытом воздухе — пусть бы даже там выли волки, — чем чувствовать себя в безопасности в доме под землей.

 

Ирисы и камыши

Каждое утро Мэри и Лора мыли посуду, стелили свою постель и подметали пол. После этого можно было пойти поиграть к ручью.

Только что раскрывшиеся цветы вьюнка вокруг двери как будто рвались из зеленой листвы навстречу новому дню. Вдоль ручья стоял птичий гомон. Иногда какая-нибудь птица начинала петь, но чаще они разговаривали. «Тви-и-т, тви-и-т, о тви-итти тви-и тви-ит», — говорила одна. А другая отвечала: «Чи-и-и, чи-и-и, чи-и-и». — «Ха, ха, ха, трилу-лу!» — хохотала третья.

Лора и Мэри проходили над своим домом и спускались к ручью тропинкой, по которой папа водил скотину на водопой. Тут по берегу росли камыши и голубые ирисы. Новые ирисы распускались каждый день и стояли гордо — синие среди зеленых камышей.

У каждого ириса было по три бархатных лепестка, которые загибались вниз, будто дамская юбка, надетая на кринолин, а вверх из талии цветка поднимались три шелковистых, загнутых друг к дружке лепестка. Если заглянуть внутрь, увидишь три бледных язычка и на каждом — золотистый пушок.

Иногда там гудел и барахтался толстый бархатный, черный с золотом шмель.

В низине по берегам ручья лежал теплый мягкий ил. Тут порхали светло-голубые и светло-желтые мотыльки. Они то и дело присаживались на какой-нибудь цветок и пили из него. Блеснув, проносились на прозрачных крыльях стрекозы. Ил хлюпал между пальцами Лориных босых ног. Там, где ступила она или Мэри, оставался след, в котором появлялась вода.

А когда они бродили по мелководью, следов не оставалось. Сперва какая-то муть подымалась со дна и, клубясь, рассеивалась в чистой воде. Потом след постепенно растворялся. Вначале исчезали пальцы, а на месте пятки оставалась лишь небольшая впадинка.

В воде жили крохотные рыбешки — такие маленькие, что их с трудом можно было разглядеть. Только иногда какая-нибудь рыбка вдруг метнется, сверкнув серебряным брюшком. Стоило Лоре и Мэри остановиться, как стайки этих рыбешек собирались вокруг ног и легонько их щекотали.

По поверхности воды скользили длинноногие водомерки. Каждая их ножка оставляла на воде крошечный след. Увидеть водомерку было очень трудно: она скользила так быстро, что взгляд за ней не поспевал.

На ветру камыши издавали странный заунывный звук. Стебли камыша были не мягкие и плоские, как у травы, а гладкие, крепкие, круглые и составные. Однажды Лора забрела на глубокое место и, чтобы выбраться на берег, ухватилась за большую камышину. Камышина пискнула.

У Лоры на мгновенье перехватило дыхание. Потом она дернула другую камышину. Та пискнула и распалась на две части.

Оказалось, что камыши — это соединенные друг с другом пустые трубки. Они пищат, когда разрываешь их и когда соединяешь снова. Из маленьких трубок Лора и Мэри делали себе ожерелья, а из больших составляли одну длинную трубку. Они опускали ее в воду и дули в нее — по воде шли пузыри. Они дули в трубки и распугивали мелких рыбешек. Когда им хотелось пить, они большими глотками втягивали воду через эти трубки.

Мама смеялась, глядя, как Мэри с Лорой приходят к обеду или к ужину все мокрые, в тине, с зелеными ожерельями на шее, с длинными зелеными трубками в руках. Они приносили ей букеты голубых ирисов. Мама украшала цветами стол и говорила:

— Вы обе так много играете в ручье, что скоро превратитесь в водомерок!

Папа и мама разрешали им играть в ручье сколько угодно, нельзя было только никогда уходить вверх по течению, дальше заросшей ивняком долинки. Там было глубоко и вода была темная. Они никогда не должны были подходить к этому глубокому месту, даже чтобы взглянуть на него.

— В один прекрасный день я отведу вас туда, — пообещал им папа. И однажды, в воскресенье после обеда, он сказал, что этот день настал.

 

На глубине

В землянке Лора и Мэри сняли с себя всю одежду и надели прямо на голое тело старые, залатанные платья. Мама завязала свой капор, папа взял на руки Кэрри, и они отправились купаться.

Они прошли мимо камышей, ивовой долинки и зарослей дикой сливы. Потом спустились пологим берегом в низину, где росла высокая колючая трава. Тут они прошли мимо крутого земляного откоса. Наверху ничего не росло.

— Что это, папа? — спросила Лора, и папа сказал, что это плато.

Он пошел вперед, приминая густую высокую траву, прокладывая тропку для мамы, Мэри и Лоры. Внезапно трава кончилась, и они оказались у ручья.

Искрясь на солнце, он бежал по белой гальке и разливался в широкую заводь. На другой стороне заводи росли ивы. Их мерцающие отражения на поверхности воды трепетали каждым зеленым листком.

Мама осталась на берегу с Кэрри, а Лора и Мэри вошли в воду.

— Держитесь поближе к берегу, девочки, — сказала мама. — Не заходите на глубину.

Сначала юбки у них всплыли, потом ситец намок и облепил им ноги. Лора заходила все глубже и глубже, а вода все подымалась и подымалась, пока не дошла ей до пояса. Лора присела и оказалась в воде по самый подбородок.

Теперь кругом не было ничего, кроме воды — прохладной, ненадежной. Сама Лора стала очень легкой.

Ноги у нее были такие легкие, что почти не касались дна. Она подпрыгнула и захлопала руками по воде.

— Лора, сейчас же перестань! — крикнула Мэри.

— Не ходи дальше, Лора, — сказала мама.

Лора продолжала хлопать руками по воде. Один сильный всплеск — и ноги ее оторвались от дна, руки продолжали молотить по воде, а голова оказалась под водой. Лоре стало страшно. Ухватиться ей было не за что: нигде не было ничего твердого. Вдруг она снова встала на ноги. Она была вся мокрая, но твердо стояла на ногах.

Никто ничего не заметил. Мэри старалась подоткнуть подол, мама играла с Кэрри на берегу. Папы не было видно, он скрылся где-то за ивами. Лора поскорее стала заходить еще глубже.

Вода поднялась ей выше пояса, потом дошла до плеч.

И вдруг глубоко под водой кто-то схватил и дернул Лору за ногу.

От рывка она с головой окунулась в воду. Дыхание у нее перехватило, в глазах потемнело. Она пыталась за что-нибудь уцепиться и не могла. Вода заполнила ей уши, глаза, рот.

Потом ее голова вынырнула из-под воды и оказалась рядом с папиной головой. Это, оказывается, был папа.

— Ну, — сказал папа, — как тебе это понравилось? Ты ведь сама зашла так глубоко.

Лора ничего не могла сказать — она ловила ртом воздух.

— Мама велела тебе держаться у берега, — сказал папа. — Почему ты не послушалась? Вот я тебя и окунул. Ты это заслужила. В следующий раз будешь делать то, что тебе говорят.

— Д-да, папа, — выговорила Лора. — А сд-д-делай так еще раз, а, папа!

— Провалиться мне на этом месте! — сказал папа и разразился хохотом. Потом спросил: — Ты почему не закричала, когда я тебя окунул? Разве ты не испугалась?

— Еще к-как испугалась, — задыхаясь, проговорила Лора. — Но сделай так еще раз, п-пожалуйста! — Потом она спросила: — Папа, а как ты здесь очутился?

Папа объяснил, что он плыл сюда от ивняка под водой. Потом сказал, что им надо вернуться к берегу и поиграть с Мэри.

 

Папа, Лора и Мэри играли в ручье до самого вечера. Они бродили по колено в воде и устраивали водяные сражения, а стоило Лоре или Мэри зайти на глубину, как папа их немедленно окунал. Мэри стала паинькой с первого раза, а Лору пришлось окунать много раз.

Наконец настало время возвращаться домой. Насквозь мокрые, они пошли по тропинке в высокой траве, а когда дошли до плато, Лоре захотелось на него взобраться.

Папа карабкался первым и протягивал им сверху руки, а Лора и Мэри за них хватались. Сухая земля осыпалась под ногами. С края плато над их головами свисали спутанные корни трав. Наконец папа поднял Лору и поставил ее на плато.

Сверху круглое и плоское, оно напоминало стол и было покрыто коротенькой мягкой травкой. Папа, Лора и Мэри постояли на нем, глядя поверх растущей внизу высокой травы, поверх заводи на лежащую по ту сторону ручья прерию. И в какую бы сторону они ни повернулись, везде прерия расстилалась до самого края неба.

Потом им пришлось съехать обратно в низину и отправиться прямо домой, потому что дома ждала работа. Это был чудесный день.

— Славно мы провели время, — сказал папа. — А теперь, девочки, запомните хорошенько: без меня вы не должны подходить к заводи.

 

Загадочный зверь

Весь следующий день Лора об этом помнила. Она вспоминала глубокую прохладную воду в тени больших ив. И помнила, что ей не велели ходить туда одной.

Папы не было дома, а Мэри осталась с мамой в землянке, и Лора в одиночестве играла на солнцепеке. Голубые ирисы поникли от жары среди камышей. Лора ушла в прерию и стала играть в высокой траве, где было много ромашек и золотарника. Но солнце палило нещадно, и сухой ветер обжигал кожу.

Тут Лора вспомнила про плато, и ей захотелось снова на него взобраться. Ей было интересно, сможет ли она сделать это сама. Ведь папа не говорил, что на плато ходить нельзя.

Она сбежала по отлогому берегу и прошла низиной сквозь высокую колючую траву. Плато поднималось перед нею отвесной стеной. На него было очень трудно взбираться. Сухая земля осыпалась под ногами, подол ее платья измазался в тех местах, где она упиралась в землю коленками и хваталась руками за траву, подтягиваясь наверх. В конце концов ей удалось лечь животом на край плато. Она перекатилась на бок и очутилась на вершине.

Вскочив на ноги, она увидала внизу, под ивами, глубокую, тенистую заводь. Вода была такая прохладная, и она почувствовала, что вся кожа у нее горит. Однако Лора помнила, что туда ходить нельзя.

Плато показалось ей большим, голым и скучным. Теперь, когда здесь не было папы, оно стало просто большой ровной площадкой, и Лора решила пойти домой Напиться. Ей очень хотелось пить.

Она съехала вниз с плато и медленно пошла назад той же дорогой, какой пришла сюда.

Внизу, среди высокой травы, воздух был горячий и неподвижный. До землянки было далеко, а Лоре ужасно хотелось пить.

Она изо всех сил старалась помнить, что не должна приближаться к той глубокой, тенистой заводи, — и вдруг повернула назад и быстро пошла прямо к ней.

Она решила, что только посмотрит на заводь. Потом подумала, что, может быть, войдет в воду у самого берега, но не будет заходить на глубину.

Она вышла на тропу, которую проделал папа, и пошла еще быстрее. И вдруг...

Прямо перед ней на середине тропы стоял зверь.

Лора отскочила назад и замерла, уставившись на него. Такого зверя она никогда не видела. Длиной он был почти с Джека, только ноги совсем короткие. Длинный серый мех стоял на нем торчком. Он задрал свою плоскую морду с маленькими ушами и тоже уставился на Лору.

Она не могла оторвать глаз от его смешной физиономии. И пока они так стояли, разглядывая друг друга, зверь укоротился, раздался вширь и распластался по земле. Прямо на глазах он превратился в лежащую на тропе серую шкурку. Никто не сказал бы, что это живой, настоящий зверь. Только глаза его по-прежнему следили за Лорой.

Медленно, осторожно Лора нагнулась и подобрала с земли ивовый прут. После этого она почувствовала себя увереннее. Не разгибаясь, она продолжала рассматривать эту серую шкурку.

Шкурка не двигалась, не двигалась и Лора. Интересно, что будет, если потыкать в шкурку прутом. Может быть, тогда она изменит форму? И Лора легонько ткнула.

Раздалось угрожающее рычание. Глаза зверя бешено сверкнули, и страшные белые зубы щелкнули почти у самого ее носа.

Лора опрометью кинулась прочь. Бегать быстро она умела. Она не останавливалась до самой землянки.

— Силы небесные, Лора, — сказала мама, — если ты будешь носиться сломя голову в такую жару, ты заболеешь.

Мэри все это время как благовоспитанная девочка просидела в землянке над книжкой, по которой мама учила ее читать.

А Лора поступила плохо, и знала это. Она не сдержала обещание, данное папе. Правда, об этом никто не знал. Никто не видел, как она отправилась к заводи. И никто никогда не узнает, если она сама об этом не расскажет. Знает один только загадочный зверь, но он не может наябедничать. И все-таки на душе у нее было все тяжелее.

Вечером она улеглась в постель рядом с Мэри, но заснуть не могла. Папа с мамой при свете звезд сидели у порога, и папа играл на скрипке.

— Спи, Лора, — тихонько сказала мама, а скрипка тихонько ей напевала. Она видела в открытую дверь небо и темную фигуру папы; между больших звезд плясал его смычок.

Все вокруг было таким прекрасным и добрым. Все, кроме самой Лоры. Она нарушила данное папе слово. А нарушить слово — это так же плохо, как солгать.

Лора жалела о том, что она сделала. Но она сделала это, и если папа узнает, он ее накажет.

Папа продолжал тихонько играть. Его скрипка пела ей все так же сладко и нежно. Папа ведь думал, что она хорошая девочка. Наконец Лора не выдержала.

Она выскользнула из постели и, ступая босыми ногами по прохладному земляному полу, в ночной рубашке и в чепчике подошла к папе и встала рядом с ним. Когда умолкли последние звуки, она почувствовала, что папа улыбается, глядя на нее сверху вниз.

— Что случилось, Бочоночек? — спросил он. — В темноте ты совсем как маленькое белое привидение.

— Папа, — дрожащим голоском сказала Лора, — я хотела пойти к заводи.

— Вот как! — воскликнул папа. — И что же тебя остановило?

— Я не знаю, кто это был, — прошептала Лора. — У него серый мех, и он на меня зарычал.

— А какой он величины? — спросил папа.

Лора рассказала про незнакомого зверя.

— Это, должно быть, барсук, — сказал папа.

Потом он долго молчал, а Лора ждала. Она не видела в темноте его лица. Но она стояла, прижавшись к его коленям, и чувствовала, какой он сильный и добрый.

— Да-а, — сказал он наконец, — не знаю, что и делать, Лора. Видишь ли, я тебе доверял. Непонятно, как быть с человеком, которому нельзя доверять. И знаешь, что приходится делать с такими людьми?

— Что-о? — еле выговорила Лора.

— Приходится их сторожить, — сказал папа. — Так что, думаю, теперь нам придется сторожить тебя. А делать это будет твоя мама, потому что я должен работать У Нельсона. Так что оставайся завтра с мамой и не отходи от нее ни на шаг. Если ты весь день будешь себя хорошо вести, мы позволим тебе попытаться снова стать такой девочкой, которой можно доверять. Что ты на это скажешь, Каролина? — спросил он у мамы.

— Я согласна с тобой, Чарльз, — ответила из темноты мама. — И завтра я буду ее сторожить. Но я не сомневаюсь, что она будет хорошей девочкой. А теперь, Лора, быстро в постель.

Назавтра был ужасный день.

Мама занялась штопкой, и Лоре пришлось остаться в землянке. Она даже не могла сходить к роднику за водой — ведь ей полагалось все время быть на глазах у мамы. Мэри ходила за водой и гуляла с Кэрри. А Лоре пришлось сидеть дома.

Джек припадал на передние лапы и помахивал хвостом. Он выскакивал на тропинку и оглядывался на Лору, зовя ее с собой. Он не мог понять, почему она с ним не идет.

Лора помогала маме. Она вымыла посуду, постелила обе постели, подмела пол, накрыла стол к обеду. За обедом она сидела понурившись на своей скамейке и ела то, что поставила перед ней мама. После обеда вытерла посуду и распорола простыню, которая протерлась в середине. Мама переставила куски миткаля и сколола их булавками, а Лора обметывала шов крохотными стежками. Ей казалось, что этот шов и этот день никогда не кончатся.

Но наконец мама свернула и убрала штопку и принялась готовить ужин.

— Сегодня, Лора, ты была хорошей девочкой, — сказала мама. — Так мы и скажем папе. А завтра утром пойдем и поищем твоего барсука. Я думаю, что только благодаря ему ты не утонула. Если бы ты дошла до той глубокой заводи, ты бы наверняка в нее залезла. Стоит только начать не слушаться, и дальше все пойдет само собой, пока рано или поздно не случится что-нибудь ужасное.

— Да, мама, — сказала Лора. Теперь она знала, что так оно и бывает.

На следующий день они с мамой отправились на поиски барсука. Она показала маме то место, где он распластался на траве. Мама нашла барсучью нору. Это была круглая дыра под кустиком травы, на высоком берегу, там, где обрывалась прерия. Лора звала барсука и тыкала в нору палкой.

Но если он и был дома, то не захотел к ним выйти. И Лора никогда больше не видела этого старого серого барсука.

 

Венок из роз

За хлевом, посреди прерии, лежал длинный серый камень. Он подымался над волнами травы и клонящимися под ветром полевыми цветами. Сверху камень был плоский и почти гладкий и такой широкий и длинный, что Лора с Мэри могли бегать по нему, взявшись за руки, и даже гоняться друг за другом. Это было чудесное место для игр.

Поверхность камня покрывал серо-зеленый лишайник. По нему сновали муравьи. Иногда какая-нибудь бабочка присаживалась отдохнуть. Тогда Лора наблюдала, как медленно открываются и закрываются ее бархатистые крылышки: бабочка словно дышала ими. Лора могла разглядеть тонюсенькие ножки, подрагивающие усики и даже круглые глаза без век.

Поймать бабочку Лора никогда не пыталась, потому что знала: ее крылья покрыты такими крохотными перышками, что увидеть их невозможно. А если до них дотронуться, то бабочке будет больно.

Солнце нагревало серый камень, и он всегда был теплым. Тут всегда дул легкий ветерок, он приносил запах нагретой травы. Далеко, там, где небо соединялось с землей, по прерии двигались темные пятнышки — это пасся скот.

Лора и Мэри никогда не играли на сером камне по утрам и никогда не оставались там до захода солнца, потому что утром и вечером мимо него проходило стадо.

Своими копытами оно поднимало страшный топот, а вскинутые рога мелькали совсем близко. Позади стада шел Джонни Джонсон, пастушонок. У него было круглое красное лицо, круглые голубые глаза и светлые, изжелта-белые волосы. Он ухмылялся им, но сказать ничего не мог. Он не знал тех слов, которые понимали Лора и Мэри.

Как-то ближе к вечеру, когда они играли в ручье, папа позвал их с собой. Он собирался идти к камню встречать стадо.

Лора запрыгала от радости. Она никогда так близко не подходила к стаду, а рядом с папой ей было совсем не страшно. Мэри шла с неохотой и старалась держаться поближе к папе.

Стадо уже приближалось. Его рев становился все громче. Вокруг него поднималась тонкая золотистая пыль.

— Они уже близко! — сказал папа. — Забирайтесь сюда!

Он поднял Мэри и Лору на камень, оттуда они стали смотреть.

Мимо них хлынул поток спин — рыжих, белых, коричневых, черных, пестрых. Животные бешено вращали глазами, облизывали языками плоские носы, угрожающе наклоняли головы с острыми страшными рогами. Но Лора и Мэри были в безопасности на высоком сером камне, а папа стоял, прислонившись к нему, и внимательно глядел на стадо.

Оно уже почти миновало камень, когда Лора и Мэри заметили самую красивую корову, какую им когда-либо приходилось видеть, — небольшую, белую, с рыжими ушами и рыжим пятном на лбу. Белые рожки загибались внутрь, как будто указывая на это пятно. А на белом боку, как раз посредине, у коровы было совершенно правильное кольцо из рыжих пятен — каждое величиной с розу.

Даже Мэри подпрыгнула от восторга, а Лора закричала:

— Глядите! Глядите! Папа, гляди, у коровы на боку венок!

Папа засмеялся. Он помогал Джонни Джонсону отделить корову от стада.

— Подите сюда, девочки! — крикнул он. — Помогите отвести ее в хлев!

Лора спрыгнула с камня и подбежала к нему, крича:

— Папа, неужели она и вправду наша?

Маленькая белая корова зашла в хлев, и папа ответил:

— Это наша корова!

Лора повернулась и со всех ног бросилась к землянке. Она ворвалась туда с криками:

— Мама! Мама! Иди скорей, погляди на корову! У нас корова! Ой, мама, до чего же она красивая!

Мама взяла на руки Кэрри и пошла посмотреть.

— Ах, Чарльз! — только и сказала она.

— Она тебе нравится, Каролина? — спросил папа.

— Но как же, Чарльз... — сказала мама.

— Я купил ее у Нельсона, — сказал ей папа. — Расплачусь с ним поденной работой. Нельсону нужен помощник в жатву и в сенокос. Ты только погляди на нее. Это же прекрасная дойная корова. У нас будет молоко и масло, Каролина!

— Ах, Чарльз, — сказала мама.

Дальше Лора не стала слушать. Она повернулась и опять со всех ног помчалась в землянку. Там она схватила со стола, накрытого к ужину, свою жестяную кружку и кинулась обратно.

Папа привязал красивую белую корову в отдельном маленьком стойле возле стойла Пита и Рыжего. Она стояла там и мирно жевала жвачку. Лора присела рядом с ней на корточки. Осторожно держа в одной руке кружку, она другой рукой взяла корову так, как это делал папа, когда доил. И в самом деле, в кружку ударила струйка теплого белого молока.

— Силы небесные! — воскликнула мама. — Да вы посмотрите на эту девочку! Что это ты делаешь?

— Я дою корову, мама, — ответила Лора.

— Только не с этой стороны, — поспешно сказала мама. — Она же тебя лягнет.

Но добродушная корова только повернула голову и кротко посмотрела на Лору. Вид у нее был удивленный, но она не лягалась.

— Доить корову надо всегда справа, — сказала мама. А папа сказал:

— Вы только поглядите на мой Бочонок! Кто научил тебя доить?

Лору никто не учил доить, просто она видела, как это делает папа. А теперь все смотрели, как доит она. Струйка за струйкой молоко звонко ударялось о дно кружки; потом, струйка за струйкой, оно урчало и пенилось, пока белая пена не поднялась почти до краев.

Тогда папа, мама, Мэри и Лора отпили по большому глотку этого теплого, вкусного молока, а все, что оставалось, допила Кэрри. После этого они, довольные, стояли и смотрели на чудную корову.

— Как ее зовут? — спросила Мэри.

Папа рассмеялся и ответил:

— Ее зовут Венок.

— Венок? — повторила мама.

— Нельсоны звали ее каким-то норвежским именем, — сказал папа. — А когда я спросил, что оно значит, миссис Нельсон сказала: «Венок».

— Но почему «венок»? — спросила мама.

— То же самое я спросил у миссис Нельсон, — ответил папа. — А она твердила: «Венок» — и все тут. Но должно быть, у меня на лице было написано, что я ничегошеньки не понял, потому что в конце концов она сказала: «Венок из роз».

— У нее на боку венок! — закричала Лора. — Венок из роз!

Тут все покатились со смеху, а мама сказала:

— Ну вот что. Эту корову мы не будем звать ни Венок, ни даже Венок из роз. Мы назовем ее Пеструшкой.

 

Вол на крыше

Теперь Лоре и Мэри приходилось вставать чуть свет. Утром до восхода солнца им нужно было отвести Пеструшку к серому камню, где проходило стадо, чтобы Джонни забрал ее с собой. Весь день она паслась с другими коровами, а вечером они опять встречали стадо у камня и отводили Пеструшку обратно в хлев.

По утрам они бежали сквозь прохладную траву, всю в капельках росы. От этого их босые ноги и подолы платьев намокали. Но им нравилось пробираться сквозь росистую траву, нравилось смотреть, как над краем земли встает солнце.

Вначале все было серое. Серое небо, серый свет, серая от росы трава. Все кругом словно замерло, а ветер затаил дыхание.

Потом на восточной стороне неба появлялись яркие зеленые полосы. Если там было облачко, то оно розовело. Лора и Мэри сидели на камне, обхватив руками застывшие ноги, упершись подбородками в колени, и смотрели, а внизу, в траве, сидел Джек и тоже смотрел. Но им ни разу не удалось заметить, когда же небо начинало розоветь.

Сперва оно было чуть розовое, потом розовело все больше и больше. Розовый цвет все выше разливался по небу. Он становился все ярче и гуще и наконец делался ослепительным, как пламя. Тогда маленькое облачко вдруг вспыхивало золотом. В самом центре этого пламени над плоским краем земли появлялся краешек солнца. Он был словно узкая полоска белого огня, и вдруг солнце выскакивало все целиком — громадное, круглое и такое яркое, что казалось, оно сейчас взорвется светом.

Тут Лоре волей-неволей приходилось моргнуть, и за то мгновение, что она моргала, небо становилось голубым, а золотое облачко исчезало. Над прерией светило обыкновенное солнце, какое светит каждый день, и тысячи птиц порхали и щебетали в траве.

По вечерам, когда стадо возвращалось домой, Лора и Мэри старались поскорее добежать до камня и взобраться на него прежде, чем все эти рогатые головы и топочущие копыта с ним поравняются.

Папа работал теперь на мистера Нельсона, поэтому Пит и Рыжий остались без дела. Так же как Пеструшка, они паслись целый день вместе со стадом. Лора никогда не боялась добродушной белой Пеструшки, а Пит и Рыжий были такие огромные, что их испугался бы кто угодно.

Однажды вечером скот был чем-то разъярен. Стадо приближалось с топотом и ревом, а поравнявшись с камнем, стало около него кружить. Животные бросались друг на друга, ревели, бешено вращали глазами. Их рога сшибались с жутким треском, а копытами они подняли целое облако пыли.

Мэри так испугалась, что не могла двинуться с места. Лора тоже испугалась — так, что тотчас соскочила с камня. Она знала, что должна загнать в хлев Пеструшку, Пита и Рыжего.

Она оказалась среди громадных животных, которые ревели, рыли копытами землю, сшибались рогами. Но с помощью Джонни ей удалось направить Пита, Рыжего и Пеструшку в сторону хлева. Джек тоже помогал. Он прыгал и рычал, а Лора криками подгоняла их сзади. Потом Джонни своей большой палкой погнал стадо дальше.

Первой зашла в хлев Пеструшка. За нею вошел Рыжий. Пит тоже собирался зайти, и Лора совсем было успокоилась, как вдруг громадный Пит развернулся, набычился, поднял голову, задрал хвост и пустился вслед за стадом.

Лора бросилась ему наперерез, стала кричать и махать руками. Тогда Пит взревел и, вместо того чтобы повернуть к хлеву, кинулся прямо на берег ручья.

Лора бежала что было мочи, стараясь его опередить. Но у Пита ноги были длиннее, чем у нее. Джек тоже старался, как мог, но он только заставил Пита делать более длинные прыжки.

Прыжок — и Пит оказался прямо над землянкой. Лора видела, как его задняя нога все глубже и глубже уходит в крышу землянки. Теперь вол сидел на ней.

Сейчас крыша провалится, и он упадет на маму и Кэрри, а виновата в этом будет Лора, потому что она его не остановила.

Вол подался вперед и вытащил ногу. А Лора все бежала. Она оказалась спереди Пита, и Джек вместе с ней.

Вдвоем они загнали Пита в хлев, и Лора заперла за ним дверь. Ее всю трясло, ноги у нее подгибались, а коленки стукались друг о друга.

Снизу по тропинке прибежала мама с Кэрри на руках. Они были целы и невредимы. Только в крыше, там, где Пит провалился, а потом выдернул ногу, осталась дыра. Мама очень испугалась, когда увидела у себя над головой эту ногу.

— Но ничего страшного не случилось, — сказала она.

Она набила в дыру травы и вымела землю, которая осыпалась внутрь землянки. Потом они с Лорой посмеялись, потому что очень забавно жить в доме, куда через крышу может провалиться вол. Это все равно что жить в кроличьей норе.

На следующее утро, когда Лора мыла посуду, она увидела, как что-то темное посыпалось вниз по белой Стене. Это были комья земли. Она взглянула вверх, чтобы узнать, откуда они сыплются, и отскочила быстрее кролика. Вниз рухнул большой камень, а за ним осыпалась вся крыша.

Прямо в дом лился солнечный свет, и в воздухе стояла пыль. Чихая и давясь этой пылью, мама, Мэри и Лора смотрели вверх и вместо потолка видели над собою небо. Кэрри тоже чихала на руках у мамы. В землянку ворвался Джек и, увидев вверху небо, зарычал на него. Потом и он чихнул.

— Ну вот, — сказала мама, — завтра папе наконец-то придется починить крышу.

Потом они вынесли наружу всю землю, камень и упавшие пучки сена. А мама подмела землянку ивовой метлой.

Этой ночью они спали в своем доме под звездным небом. Такого с ними еще не бывало. На следующий день папе пришлось остаться дома, чтобы сделать новую крышу. Лора помогла ему принести ивовые сучья и подавала их, а он их укреплял. Сверху они положили толстый слой свежей травы и насыпали на нее землю. А поверх земли папа уложил вырезанные в прерии куски дерна.

Он плотно пригнал их друг к другу, а потом они с Лорой их утрамбовали.

— Эта трава даже не почувствовала, что ее перенесли с одного места на другое, — сказал папа. — Через пару дней нашу новую крышу не отличишь от прерии.

Он не ругал Лору за то, что Пит убежал от нее, только сказал:

— Такому большому волу нечего бегать у нас по крыше.

 

Стог соломы

Когда был убран урожай мистера Нельсона, папа расплатился за Пеструшку. Теперь он мог убирать собственный урожай. Он наточил длинную и страшную косу, которую маленьким девочкам нельзя трогать ни в коем случае, и скосил пшеницу на небольшом поле за хлевом. Потом связал ее пучками и сложил в скирды.

После этого он каждое утро отправлялся в долину на другом берегу ручья. Там он косил траву и оставлял ее сушиться на солнце. Потом сгреб ее в кучи деревянными граблями. Потом впряг в фургон Пита и Рыжего, привез сено с того берега и сделал из него шесть больших стогов.

Теперь он уже не играл вечерами на скрипке, потому что слишком уставал. Зато он радовался, что сено убрано и можно распахивать покос под пшеничное поле.

Однажды на рассвете приехали трое чужих мужчин с молотилкой молотить папину пшеницу. Лора слышала лязг этой машины, пока гнала Пеструшку сквозь росистую траву. А когда взошло солнце, летящая по ветру мякина стала золотой. До завтрака вся пшеница была обмолочена, и мужчины с молотилкой уехали, а папа сказал:

— Жаль, что Хансон посеял так мало пшеницы. Но мука у нас будет. А соломы и сена, что я накосил, хватит, чтобы прокормить зимой скотину. На будущий год соберем настоящий урожай.

Когда в то утро Мэри и Лора отправились поиграть в прерию, первое, что они там увидели, был красивый золотистый стог соломы. Он ярко горел на солнце и пах еще вкуснее, чем сено.

Солома скользила и осыпалась у Лоры под ногами, но она карабкалась наверх еще быстрее, чем осыпалась солома. Через минуту она была уже на самой верхушке стога.

Она увидела оттуда открывающийся за ручьем простор; увидела всю огромную круглую прерию. Сама же она была высоко в небе — почти как птица. Раскинув руки, она стала подпрыгивать на упругой соломе.

— Я лечу! Я лечу! — крикнула она вниз Мэри.

Мэри вскарабкалась к ней.

— Давай прыгать! — сказала Лора.

Они взялись за руки и, кружась, стали подпрыгивать все выше и выше. Их юбки хлопали на ветру, завязанные под подбородком капоры слетали и болтались за спиной.

— Вы-ше! Вы-ше! — подпрыгивая, напевала Лора. Вдруг солома под ней заскользила, и она поехала вниз со стога, разгоняясь все быстрей и быстрей. Бам! — и она очутилась на земле. Плам! — на ней очутилась Мэри.

Хохоча, они стали барахтаться в колкой соломе. Потом снова взобрались на стог и съехали вниз. Никогда еще они так не веселились.

Они взбирались и съезжали, взбирались и съезжали, пока почти весь стог не превратился в разбросанные пучки соломы.

Тогда они присмирели. Стог был теперь совсем не таким, каким его сделал папа. Лора посмотрела на Мэри, а Мэри на Лору, потом они обе посмотрели на то, что осталось от стога. Тут Мэри сказала, что она возвращается в землянку, и притихшая Лора пошла за ней.

Все утро они вели себя, как подобает хорошим девочкам, помогали маме, тихонько играли с Кэрри. Потом вернулся к обеду папа.

Войдя, он первым делом посмотрел на Лору, а Лора стала смотреть в пол.

— Больше, девочки, не съезжайте со стога, — сказал папа. — Мне пришлось остановиться и собрать всю солому, что вы разбросали.

— Мы не будем, папа, — сказала Лора серьезно. А Мэри повторила:

— Мы больше не будем.

После обеда Мэри вымыла, а Лора вытерла посуду. Потом они надели капоры и поднялись по тропинке в прерию. Золотистый стог сиял на солнце.

— Лора! Что ты делаешь? — сказала Мэри.

— Ничего я не делаю! — ответила Лора. — Я даже пальцем до него не дотронулась!

— Уйди оттуда сейчас же, или я расскажу маме! — сказала Мэри.

— Но папа не говорил, что его нельзя нюхать, — сказала Лора.

Она прижалась к золотистому стогу и глубоко вдохнула запах нагретой соломы. Нюхать солому было еще вкуснее, чем жевать пшеничные зерна. Лора зарылась лицом в стог, закрыла глаза и вдохнула глубоко-глубоко.

— М-м-м! — сказала она.

Мэри подошла и тоже понюхала.

Лора посмотрела вверх на колкий, сияющий, золотистый стог. Никогда еще небо не казалось ей таким синим, как над этой золотой соломой. Она не могла оставаться внизу. Она должна быть там, ближе к синему небу.

— Лора! — крикнула Мэри. — Папа же сказал, что нельзя.

Лора карабкалась наверх.

— А вот и нет! — возразила она. — Он не говорил, что нельзя забираться на стог, он только сказал, что нельзя с него съезжать.

— Сейчас же слезай оттуда, — сказала Мэри.

Лора уже была на верхушке стога. Она посмотрела вниз, на Мэри, и сказала тоном очень послушной девочки:

— Я не собираюсь съезжать вниз. Ведь папа не разрешил.

Выше было только синее небо. Дул ветер. Внизу лежала зеленая прерия. Лора подпрыгнула, широко раскинув руки, и упругая солома высоко подбросила ее.

— Я лечу! Я лечу! — пропела она. Мэри забралась к ней и тоже стала летать.

Они старались подпрыгнуть как можно выше. Потом бухнулись в теплую, сладко пахнущую солому. Справа и слева от Лоры солома вздулась. Лора перекатилась на вздутое место, и оно опустилось под ней, но рядом тут же вздулось другое. Она перекатилась туда, и вдруг покатилась все быстрей и быстрей; она уже не могла остановиться.

— Лора! — крикнула Мэри. — Папа же сказал...

Но Лора катилась и катилась вниз, пока не плюхнулась в солому рядом со стогом.

Она тут же вскочила и забралась обратно на стог. И снова покатилась вниз.

— Ну же, Мэри, иди сюда! — крикнула она. — Папа не говорил, что нельзя катиться!

Мэри сверху пыталась ей возразить:

— Я знаю, что он этого не говорил, но...

— Так чего ты ждешь! — Лора снова покатилась вниз. — Иди сюда! — крикнула она. — Это же так весело!

— Да, но все-таки... — сказала Мэри. Потом и она покатилась вниз.

Это было еще лучше, чем съезжать со стога. Они взбирались и скатывались, взбирались и скатывались, и хохотали до упаду. Вместе с ними со стога скатывалось все больше и больше соломы. Они валялись в ней, катали в ней друг дружку и снова забирались на стог, пока забираться стало не на что.

Тогда они отряхнули с платьев солому, вытащили из волос все до последней соломинки и тихо пошли в землянку.

Когда папа вернулся в тот вечер с поля, Мэри старательно накрывала стол к ужину. Лора сидела за дверью и возилась с бумажными куклами.

— Лора, — страшным голосом позвал папа, — поди сюда.

Лора медленно вышла из-за двери.

— Встань тут, — сказал папа. — Рядом с Мэри.

Он сел, а они с Мэри стояли перед ним. Но смотрел он на Лору. Потом сурово сказал:

— Вы опять съезжали со стога, девочки.

— Нет, папа, — сказала Лора.

— Мэри! — сказал папа. — Вы съезжали со стога?

— Н-нет, папа, — сказала Мэри.

— Лора! — Голос у папы стал ужасным. — Ответь мне еще раз: ВЫ СЪЕЗЖАЛИ СО СТОГА?

— Нет, папа, — снова ответила Лора, глядя папе прямо в глаза. Она не понимала, отчего у него такой вид.

— Лора! — сказал папа.

— Мы не съезжали, папа, — объяснила Лора. — Мы с него скатывались.

Папа быстро встал, пошел к двери и стал смотреть на улицу. Плечи у него тряслись. Лора и Мэри не знали, что подумать.

Когда папа обернулся, лицо у него было суровое, но глаза поблескивали.

— Ладно, Лора, — сказал он. — Но теперь, девочки, я вообще не разрешаю вам подходить к стогу. Зимой Питу и Рыжему нечего будет есть, кроме соломы и сена. Ни одна соломинка не должна пропасть. Вы ведь не хотите, чтобы они голодали, правда?

— Нет, нет, папа! — сказали Мэри и Лора.

— Ну вот. А чтобы солома годилась им в пищу, она должна стоять в стогах. Вам понятно?

— Да, папа, — сказали они.

Больше на стог они уже не забирались.

 

Год кузнечиков

Стали поспевать дикие сливы. Они росли вдоль всего Тенистого Ручья, и маленькие сучковатые ветки увешаны были плодами с тонкой кожицей. В зарослях стоял сладкий, одуряющий запах и гудели насекомые.

Папа распахивал теперь тот кусок земли, который он выкосил на другой стороне ручья. Когда утром, еще до восхода солнца, Лора прибегала за Пеструшкой, чтобы отвести ее к серому камню, Пита и Рыжего в хлеву уже не было. Папа запрягал их в плуг и уводил работать.

Вымыв после завтрака посуду, Лора и Мэри брали жестяные ведра и шли собирать сливы. С крыши своего дома они видели, как работает папа. И он, и волы, и плуг казались очень маленькими. Они медленно ползли по изгибу прерии, и над плугом поднималось облачко пыли, которое ветер относил в сторону.

Каждый день бархатистый темно-коричневый клочок распаханной земли становился все больше, постепенно съедая серебристо-золотую стерню. Он должен был стать большим пшеничным полем, и когда папа в один прекрасный день соберет урожай, то и он, и мама, и Мэри, и Лора получат все, что только пожелают.

У них будет дом, будут лошади и леденцы каждый день — как только папа соберет урожай пшеницы.

Сквозь высокую траву Лора пробиралась к зарослям дикой сливы. Капор висел у нее за спиной, и она помахивала на ходу ведром. Трава стала желтая, ломкая. Десятки маленьких кузнечиков выпрыгивали у Лоры из-под ног, когда она рассекала шуршащую траву. Мэри шла позади по тропинке, которую прокладывала Лора, но капора она не снимала.

Дойдя до зарослей, они ставили на землю большие ведра. Они собирали сливы в маленькие ведерки, а потом высыпали в большие ведра, пока не наполняли их доверху. Тогда они относили их на крышу землянки. Там мама расстелила на траве чистую ветошь, и Лора с Мэри раскладывали на ней сливы, чтобы они сушились на солнце. Зимой у них будут сушеные сливы.

Заросли не давали густой тени. Солнце проникало между узкими листочками. Маленькие ветки гнулись под тяжестью плодов, а в длинной траве кучками лежали паданцы. Некоторые были побиты, некоторые лежали целехонькие, а некоторые треснули, обнажив желтую сочную мякоть.

Надтреснутые сливы густо облепляли пчелы и шершни. Они изо всех сил сосали сок из трещин. Их чешуйчатые хвостики подергивались от удовольствия. Они были так увлечены своим занятием, что даже не жалили. Когда Лора тыкала в них травинкой, они только чуть отодвигались, не переставая сосать вкусный сливовый сок.

Все целые сливы Лора складывала в ведерко, но когда ей попадалась надтреснутая слива, она сковыривала с нее шершней и быстренько засовывала в рот. Слива была сладкая, теплая, сочная. Вокруг Лоры гудели сбитые с толку шершни: они не могли понять, куда делась слива. Но через минуту они уже втискивались в кучки присосавшихся к другим сливам шершней.

— Право, Лора, ты больше съедаешь, чем собираешь, — сказала Мэри.

— А вот и нет, — возразила Лора. — Я ведь сама собрала все, что съела.

— Ты отлично знаешь, о чем я, — сердито сказала Мэри. — Я работаю, а ты забавляешься.

Но Лора наполняла свое ведерко так же быстро, как Мэри — свое. Мэри сердилась оттого, что ей хотелось бы шить или читать в землянке, а не собирать сливы. Лора же терпеть не могла сидеть смирно, собирать сливы ей нравилось.

Сливы были разных сортов. К тому времени, когда красные были собраны, поспели желтые. За ними поспели синие. Самые большие сливы поспевали последними. Это был зимний сорт, и его собирали после первых заморозков.

Однажды утром все кругом оказалось посеребренным. Каждая травинка серебрилась, и на тропе лежал тонкий серебряный налет. Он как огнем обжигал босые Лорины ноги, оставлявшие на тропе темные следы. Холодный воздух щекотал ноздри, дыхание превращалось в пар. А когда взошло солнце, вся прерия заискрилась. Тысячи крохотных разноцветных искорок засверкали в траве.

В этот день поспели зимние сливы. Большие, лиловые, они были покрыты, будто инеем, тонким серебристым налетом.

Солнце уже не припекало, как прежде, и ночи стали холодными. Прерия побурела; теперь она была почти того же цвета, что стога сена. Ветер приносил теперь другие запахи, а небо было уже не таким пронзительно синим.

Но днем на солнышке было по-прежнему тепло. Стояла сухая погода, без дождей; заморозки тоже прекратились. Приближался День Благодарения[1], а снега все еще не было.

— Чудно, — сказал как-то папа. — Я не припомню такой осени. Нельсон слышал от старожилов, что если стоит такая погода, то будет год кузнечиков.

— А что это значит? — спросила мама.

Папа в ответ покачал головой:

— Меня ты не спрашивай. Я только повторяю слова Нельсона. Я тоже ничего не понял.

— Верно, какая-нибудь старая норвежская примета, — сказала мама.

Лоре эти слова понравились. Теперь, когда она пробегала в прерии сквозь шуршащую траву и видела прыгающих кузнечиков, она напевала: «Год кузнечиков! Год кузнечиков!»

 

Лошади на Рождество

Настал День Благодарения, а снега все не было.

Когда они сели за праздничный обед, дверь землянки была открыта настежь. За голыми верхушками ив Лора видела прерию до того места, куда опускается солнце. Прерия походила на мягкий желтый мех, а черта, отделявшая ее от неба, была уже не четкой, а смутной и размытой.

Обед получился очень вкусный. Папа подстрелил дикого гуся, и мама его стушила. Она не могла сделать жаркое, потому что в землянке не было очага, а в их маленькой печке не было духовки. Зато она сделала клецки с мясной подливой. На столе были кукурузные лепешки и картофельное пюре, молоко и масло и компот из сушеных слив. И у каждого рядом с тарелкой лежало по три зернышка жареной кукурузы, в честь праздника.

Первый День Благодарения был тогда, когда у бедных Отцов-пилигримов не оказалось на обед ничего, кроме трех жареных кукурузных зернышек. Но пришли индейцы и принесли кукурузу, сладкий картофель и диких индюшек. И Отцы-пилигримы были им очень благодарны[2].

И вот после вкусного праздничного обеда Лора и Мэри ели свои кукурузные зернышки и вспоминали Отцов-пилигримов. Жареная кукуруза была очень вкусная — сладкая, подрумянившаяся — и хрустела на зубах.

После Дня Благодарения пришла пора подумать о Рождестве. По-прежнему не было ни снега, ни дождя. Под серым небом лежала скучная прерия, и холодный ветер дул над землянкой.

— В землянке тепло и уютно, — сказала однажды мама, — и все-таки мне кажется, будто я зверь, зимующий в норе.

— Не беда, Каролина, — отозвался папа. — На будущий год у нас будет хороший дом. — Глаза у него заблестели, и он заговорил таким голосом, какой бывал у него, когда он поет. — И добрые лошади, и двуколка. Одену вас в шелковые платья и повезу кататься! Ты только подумай, Каролина, — такая ровная, жирная земля. Нигде ни пенька, ни камня. И всего три мили до железной дороги. Мы продадим весь урожай до последнего зернышка!

Потом он взъерошил рукой волосы и сказал:

— Ах, мне бы упряжку лошадей!

— Послушай, Чарльз, — сказала мама, — довольно и того, что все мы живы и здоровы, что нам здесь тепло и уютно и еды на зиму хватит. Надо быть благодарными за то, что у нас есть.

— Все так, — сказал папа. — Но Пит и Рыжий больно уж неповоротливы. Я вспахал на них все это поле, но без лошадей мне не засеять его пшеницей.

Когда Лора смогла, не перебивая взрослых, вставить свое слово, она сказала:

— Тут нет очага.

— Ты о чем это? — спросила ее мама.

— О Санта-Клаусе, — ответила Лора.

— Ешь свой ужин, Лора, — сказала мама. — Всему свое время.

Лора и Мэри знали, что Санта-Клаус не может войти в дом, где нет очага, потому что он спускается в очаг по трубе. И в один прекрасный день Мэри не выдержала и спросила у мамы, как Санта-Клаус к ним попадет. Мама ничего не ответила. Вместо этого она спросила:

— А что вы, девочки, хотели бы получить на Рождество?

Мама гладила. Одним концом гладильная доска лежала на столе, другим — на спинке кровати. Папа нарочно сделал для этого спинку кровати высокой. Кэрри играла на кровати, а Лора и Мэри сидели за столом. Мэри подбирала узор для лоскутного одеяла, а Лора мастерила фартучек для своей тряпичной куклы Шарлотты. Ветер завывал над землянкой и скулил в печной трубе, но снега как не было, так и не было.

Лора сказала:

— Я хочу леденцы.

— И я тоже, — сказала Мэри, а Кэрри крикнула:

— Деденцы!

— А еще новое теплое платье, пальто и капор, — сказала Мэри.

— И я тоже, — сказала Лора. — А еще платье Шарлотте. А еще...

Мама сняла с печки утюг и стала осторожно проглаживать заплаты на папиной рубашке.

— А вы знаете, что папа хочет получить на Рождество? — спросила она.

Этого они не знали.

— Лошадей, — сказала мама. — Хотели бы вы лошадей, девочки?

Лора и Мэри переглянулись.

— Просто я подумала, — продолжала мама, — что если бы все мы хотели только лошадей и ничего больше, тогда, быть может...

Лора была в замешательстве. Лошади — это не Рождество, это обычная жизнь. Если у папы будут лошади, значит, он их купил. Лора не могла думать и о лошадях, и о Санта-Клаусе одновременно.

— Мама! — воскликнула она. — Но ведь Санта-Клаус ЕСТЬ, правда?

— Ну конечно, Санта-Клаус есть, — сказала мама. Она снова поставила на печку утюг, чтобы он нагревался. — Чем старше вы становитесь, — продолжала она, — тем больше узнаёте о Санта-Клаусе. Теперь, когда вы уже большие, вы ведь понимаете, что это не может быть один-единственный человек? Вы знаете, что в сочельник он бывает везде — в Больших Лесах, и на Индейской Территории, и далеко отсюда — в штате Нью-Йорк, и тут, в Миннесоте. И повсюду он спускается в дом по трубе в одно и то же время, так ведь?

— Да, мама, — сказали Мэри и Лора.

— Ну вот, — сказала мама, — теперь вы понимаете...

— Я думаю, он вроде ангелов, — медленно сказала Мэри. Но Лора и сама уже догадалась.

Тогда мама рассказала им еще кое-что про Санта- Клауса. Он не только есть везде, но, кроме того, он есть всегда. Если кто-то думает о других, а не о себе, это и есть Санта-Клаус.

Сочельник — это такое время, когда все думают о других. И в этот вечер Санта-Клаус бывает повсюду, потому что все люди перестают думать о себе и хотят доставить радость другим. И утром все видят, что они для этого сделали.

— Если все всегда будут думать о том, как доставить радость другим, то всегда будет Рождество? — спросила Лора. И мама сказала — да.

Лора задумалась. Задумалась и Мэри. Они думали и время от времени поглядывали друг на друга, и наконец поняли, чего хочет от них мама. Она хочет, чтобы они просили у Санта-Клауса лошадей для папы и больше ничего. Тут они опять переглянулись, а потом быстро отвели глаза. Ни одна из них ничего не сказала. Даже Мэри, такая хорошая девочка, промолчала.

В этот вечер после ужина, когда папа обнял одной рукой Мэри, а другой Лору и привлек их к себе, Лора подняла голову и взглянула ему в лицо. Она прижалась к нему потесней и сказала:

— Папа!

— Что, Бочоночек? — спросил папа.

— Папа, — сказала Лора, — я хочу, чтобы Санта- Клаус... чтобы он принес...

— Что же? — спросил папа.

— Лошадей, — сказала Лора. — Если ты позволишь мне иногда на них ездить.

— Я тоже хочу лошадей, папа! — сказала Мэри. Но все-таки Лора сказала это первая.

Папа был удивлен. Он глядел на них, и глаза у него сияли мягким светом.

— Вы и вправду хотите лошадей, девочки? — спросил он.

— Да, папа! Да! — сказали они.

— Раз так, — сказал папа, улыбаясь, — Санта-Клаус наверняка принесет нам отличную упряжку лошадей.

На том и порешили. Им не надо никаких рождественских подарков, кроме лошадей. Когда вечером Лора улеглась в постель, она старалась думать о лошадях. О том, какие у них гладкие блестящие бока, как развеваются на ветру их хвосты и гривы, как они быстро переступают с ноги на ногу и нюхают воздух бархатистыми носами, какие у них ясные, добрые глаза. А папа позволит ей на них ездить.

Папа настроил скрипку и приложил ее к плечу. Наверху, в холодной тьме, по-прежнему уныло завывал ветер, но в землянке было тепло и уютно. Огненные блики пробивались сквозь щели в печке. Они сверкали на маминых стальных вязальных спицах и старались поймать папин локоть. Смычок плясал в полумраке, папина нога отбивала на полу такт, и веселая мелодия заглушала унылую песню ветра.

 

Веселое Рождество

Наутро в завывающем вихре неслись и крутились твердые крупинки снега.

Лоре пришлось остаться дома. Пеструшка, Пит и Рыжий стояли весь день в хлеву и жевали сено и солому.

Папа в землянке чинил свои башмаки, а мама в который раз читала ему историю под названием «Миллбэнк». Мэри шила, а Лора играла с Шарлоттой. Иногда она давала Кэрри подержать Шарлотту, но бумажных кукол Кэрри давать нельзя: она слишком мала и может их порвать.

После обеда, когда Кэрри уснула, мама поманила к себе Мэри и Лору. Лицо у нее светилось какой-то тайной. Они сдвинули головы поближе, и мама открыла им эту тайну. Они могут сделать для Кэрри подарок на Рождество: бусы из пуговиц!

Лора и Мэри забрались на свою кровать и уселись на ней спиной к Кэрри, а мама принесла им свою шкатулку с пуговицами.

Шкатулка была полна почти доверху. Когда мама начала собирать пуговицы, она была меньше, чем Лора, и в шкатулке у нее были пуговицы, собранные еще ее мамой, когда та была маленькой девочкой. Там были пуговицы красные и синие, позолоченные и посеребренные; были резные пуговицы с изображенными на них крохотными замками, мостами и деревьями; были переливающиеся черные пуговицы, расписные фарфоровые пуговицы и пуговицы, похожие на сочные ягоды смородины, и даже одна пуговка в форме собачьей головы. Увидав ее, Лора завизжала от восторга.

— Ш-ш-ш! — зашикала на нее мама. Но Кэрри не проснулась.

Все эти пуговицы мама дала им, чтобы они сделали бусы для Кэрри.

Больше Лора не жалела, что ей приходится сидеть в землянке. Теперь они играли с Кэрри, давали ей все, что она попросит. Они укачивали ее и пели ей, а как только Кэрри засыпала, принимались за бусы.

Мэри брала один конец шнурка, а Лора другой. Они выбирали те пуговицы, которые им больше нравились, и нанизывали их на шнурок. Потом, отодвинув бусы подальше, смотрели, что получилось. Иногда они снимали одни пуговицы и надевали другие, а случалось — снимали со шнурка все пуговицы и начинали сначала. Им хотелось, чтобы их бусы были самые красивые на свете. Наконец мама сказала им, что завтра Рождество и что бусы надо закончить сегодня.

Им долго не удавалось уложить Кэрри. Она бегала, кричала, скакала, пела, взбиралась на скамейки и спрыгивала вниз. Она никак не могла угомониться. Мэри уговаривала ее посидеть спокойно, как полагается маленькой леди, но Кэрри не желала сидеть спокойно. Лора дала ей подержать Шарлотту, но Кэрри стала размахивать ею, а потом швырнула ее о стену.

В конце концов мама взяла Кэрри на руки и стала укачивать. Лора и Мэри боялись шелохнуться. Мама напевала все тише и тише, а Кэрри моргала все чаще и наконец закрыла глаза. Но стоило маме замолчать, глаза у Кэрри снова широко открылись, и она закричала: «Еще, мама! Еще!» Наконец она все же заснула. Тогда Лора и Мэри быстро-быстро кончили нанизывать бусы. Мама связала концы шнурка, и бусы были готовы. Теперь на них нельзя было заменить ни единой пуговки. Бусы получились очень красивые.

Вечером после ужина, когда Кэрри уже крепко спала, мама взяла чистую пару ее чулочков и подвесила к краю стола. Лора и Мэри, уже переодетые в ночные рубашки, опустили бусы в один чулочек. Когда все было сделано и они собирались лечь в кровать, папа спросил:

— А вы, девочки, разве не повесите свои чулки?

— Но я думала... я думала, Санта-Клаус собирается принести нам лошадей, — сказала Лора.

— Может, и так, — сказал папа. — Но ведь маленькие девочки всегда вешают в сочельник свои чулочки.

Лора не знала, что и думать. И Мэри тоже. А мама достала из бельевого ящика два чистых чулка и подвесила их рядом с Кэрриными. Лора и Мэри, озадаченные, легли спать.

Проснувшись, Лора первым делом услышала, как в печке потрескивает огонь. Она приоткрыла один глаз и увидела при свете лампы, что ее чулок, подвешенный к столу, раздулся.

Лора с воплем выпрыгнула из постели. Мэри бросилась следом за ней, а Кэрри проснулась. И в Лорином и в Мэрином чулках лежали два одинаковых бумажных пакетика, а в пакетиках — по шесть леденцов. Таких красивых леденцов они еще не видели. Их даже жалко было есть. Там были леденцы в виде сплетенных разноцветных ленточек, и в виде коротких палочек с цветами, нарисованными на плоских концах, и совсем круглые полосатые леденцы. В одном Кэрри- ном чулочке тоже были четыре красивых леденца. В другом лежали бусы из пуговиц. Когда Кэрри увидела бусы, глаза и рот у нее стали совсем круглые. Она завизжала от восторга и схватила бусы, потом снова завизжала. Сидя у папы на коленях, она глядела то на бусы, то на свои леденцы, вертелась и смеялась от радости.

Пришло время идти кормить скотину, и папа сказал:

— Как вы думаете — есть для нас что-нибудь в хлеву?

Тогда мама сказала:

— Одевайтесь побыстрее, девочки. Вы можете пойти вместе с папой и посмотреть, что он там найдет.

Была настоящая зима, поэтому им пришлось надеть чулки и башмаки.

Мама помогла им застегнуть башмаки на все пуговки и заколоть шали под подбородком. Потом они выбежали из дома.

Все вокруг было серое, кроме красной полосы на восточной стороне неба. Ее отсвет падал на клочья серо-белого снега, застрявшего в сухой траве на стенах и на крыше хлева: снег был тоже красный. Папа ждал в дверях хлева. Он засмеялся и пропустил их внутрь.

В хлеву на месте Пита и Рыжего стояли две лошади.

Они были крупнее, чем Пэт и Пэтти, мягкого рыжевато-коричневого цвета, и лоснились, словно шелк. Гривы и хвосты у них были черные; глаза ясные, добрые. Они ткнулись в руку Лоре своими бархатистыми носами, обдав ее теплым дыханием.

— Ну как, девочки,— спросил папа,— нравится вам рождественский подарок?

— Да, папа, очень, — сказала Мэри. А Лора только и могла сказать:

— Ох, папа!

Папа спросил:

— Кто хочет прокатиться на лошадях к ручью? — и глаза у него сияли.

Лора едва дождалась, пока он посадит на лошадь Мэри, покажет ей, как надо держаться за гриву, и уговорит ее, чтобы она не боялась. Потом папины сильные руки подхватили Лору, и она очутилась на большой и послушной лошадиной спине и почувствовала, как эта живая спина уносит ее на себе.

Теперь на улице все сверкало: снег и иней искрились под солнцем. Папа шел впереди, держа в руках поводья. Он захватил с собой топор, чтобы сделать в ручье прорубь, из которой лошади смогут напиться. Лошади поднимали головы, глубоко вдыхали воздух и со свистом выпускали пар из ноздрей. Они поводили бархатистыми ушами — вперед, назад и снова вперед.

 

Весеннее половодье

Среди ночи Лора проснулась и села на кровати. Она в жизни не слыхала такого рева, какой раздавался сейчас за дверью.

— Папа! — крикнула она. — Папа, что это такое?

— Похоже, это ручей, — сказал папа, вскакивая с кровати. Он открыл дверь, и рев ворвался в кромешную тьму землянки. Лоре стало страшно. Она услышала, как папа крикнул:

— Не видно ни зги! И дождь как из ведра!

Мама ответила ему что-то, но что — Лора не расслышала.

— Тьма — будто в преисподней! — крикнул папа. — Не бойся, вода до нас не дойдет. Она затопит другой берег, он ниже, чем наш.

Он закрыл дверь, и рев сделался тише.

— Спи, Лора, — сказал он. Но Лора лежала, слушая оглушительный рев под самой дверью.

Потом она открыла глаза и увидела серый свет в окошке. Папы в землянке не было, а мама готовила завтрак, но ручей ревел по-прежнему.

Лора мигом вскочила с кровати и распахнула дверь. У-ух! Ее окатило ледяным дождем с головы до ног, так что перехватило дыхание. Она выскочила наружу, подставив тело под струи холодной воды. Прямо у ее ног с ревом несся ручей.

Тропинка обрывалась сразу за порогом. Яростно бурлящий, скачущий поток захлестнул ступеньки, которые вели к мостику. Заросли ивняка скрылись под водой, только верхушки больших деревьев торчали над водоворотами с желтой пеной. Дождя Лора не слышала, хотя чувствовала, как он барабанит по насквозь промокшей ночной рубашке. В ушах у нее стоял только дикий рев несущегося потока.

Внезапно мама рывком втащила ее обратно в землянку.

— Ты разве не слышала, как я тебя зову? — спросила она.

— Нет, мама, — сказала Лора.

Вода лила с нее ручьем. На полу вокруг ее босых ног была лужа. Мама стянула с нее насквозь промокшую, прилипшую к телу рубашку и крепко растерла полотенцем.

— А теперь побыстрее одевайся, — сказала мама, — не то ты насмерть простудишься.

Но у Лоры все тело налилось теплом. Никогда еще она не чувствовала себя так чудесно. Ей хотелось прыгать, скакать.

— Удивляюсь тебе, Лора, — сказала Мэри. — Я бы ни за что не вышла под такой проливной дождь.

— Ax, Мэри, если б ты видела ручей! — воскликнула Лора. Потом она спросила: — Мама, а можно я еще посмотрю на него после завтрака?

— Нет, нельзя, — сказала мама. — Нельзя, пока идет дождь.

Но после завтрака дождь перестал. Засияло солнце, и папа сказал, что Лора и Мэри могут пойти вместе с ним прогуляться вдоль ручья.

Воздух был свежий, сырой и чистый. Пахло весной. По голубому небу плыли громадные облака. Весь снег сошел с земли, и она напиталась влагой. С высокого берега Лора по-прежнему слышала, как ревет ручей.

— Ну и погодка, — сказал папа. — В жизни такой не видывал.

— Это потому что год кузнечиков? — спросила Лора. Но папа не знал.

Они прошлись по высокому берегу, удивляясь знакомым местам. Ревущий, пенящийся ручей все изменил. Там, где были заросли дикой сливы, из воды выступал невысокий, покрытый пеной кустарник. Плато стало круглым островком. Вода ровным потоком обтекала его и опять становилась широкой, бурлящей рекой. Высокие ивы, которые росли возле заводи, превратились в коротенькие деревья, стоящие посреди озерца. За ними лежала сырая черная земля, которую распахал папа. Он посмотрел на нее и сказал:

— Теперь уже скоро я смогу посеять пшеницу.

 

Мостик через ручей

На следующий день ручей по-прежнему ревел, хотя и не так громко. Лора знала, что мама наверняка не отпустит ее поиграть в воде. Но ручей звал ее, она не могла больше оставаться в землянке. И она потихоньку выскользнула за дверь, ни слова не сказав маме.

Теперь вода стояла уже не так высоко. Она опустилась ниже ступенек, ведущих к мостику, и часть доски оказалась над водой.

Всю зиму ручей был покрыт льдом. Всю зиму он молчал, застывший, неподвижный. Сейчас он спешил куда-то с радостным шумом. Он ударялся о доску и, словно рассмеявшись, вскипал белыми пузырьками.

Лора сняла башмаки и чулки и оставила их на нижней ступеньке, а сама вышла на мостик и стала глядеть на шумящую воду.

Брызги обдавали ее босые ноги; от них по воде разбегались слабые круги. Она окунула одну ногу в пенистый водоворот. Потом уселась на доску и опустила туда обе ноги. По ним с силой ударил поток воды. Лора стала болтать ногами против течения. Это было так весело!

Она уже вымокла до нитки, но ей хотелось, чтобы все ее тело было в воде. Она легла животом на доску и погрузила руки в воду по самые плечи, но и этого ей было мало. Ей хотелось оказаться в самом ревущем, играющем ручье. И, сцепив руки под доской, она с нее соскользнула.

В ту же секунду она поняла, что ручей вовсе не намерен с ней играть, что он силен и страшен. Он схватил ее тело и потащил под мостик. Только голова торчала над водой да одна рука так и осталась перекинутой через узенькую доску.

Вода тащила ее за собой, стараясь затянуть ее голову под мостик. Лора зацепилась подбородком за край доски и держалась рукой из последних сил, а течение с силой дергало ее тело. И это была уже не игра.

Никто не знает, где она сейчас. Никто не услышит ее криков о помощи. Вода громко ревела и дергала все сильнее и сильнее. Лора брыкала ногами, но течение было сильнее ее; она перекинула через доску обе руки, но вода тянула еще упорнее. Казалось, сейчас она разорвет Лору пополам.

Ручей был совсем не то, что волки или скот. Он был не живой. Просто он был силен и страшен, и никто не мог его остановить. Сейчас он затянет ее под доску, закружит и унесет с собой, поворачивая и швыряя, словно ветку. Ему нет до нее никакого дела.

Ноги у нее устали; руки едва удерживали доску. «Я должна выбраться! Должна!» — думала она. В голове у нее стоял рев воды. Она стала изо всех сил брыкать ногами, подтягиваться на руках и — очутилась на доске.

Она лежала, чувствуя эту доску лицом и животом и радуясь, что под ней что-то твердое.

Когда она попыталась встать, у нее закружилась голова. Ползком она выбралась на берег, взяла свои башмаки и чулки и медленно поднялась по размокшим ступеням. У двери в землянку она остановилась. Она не знала, что сказать маме.

Наконец она вошла. Она стояла у порога, и с нее капала вода. Мама подняла глаза от шитья.

— Где ты была, Лора? — спросила она. Но тут же быстро встала и подошла к ней со словами: — Силы небесные! Повернись-ка скорей. — Она принялась расстегивать Лорино платье. — Что с тобой стряслось? Ты свалилась в ручей?

— Нет, мэм, — сказала Лора. — Я... я в него окунулась.

Слушая Лору, мама раздела ее и крепко растерла полотенцем. Даже когда Лора рассказала ей все, она не произнесла ни слова. У Лоры стучали зубы, и мама закутала ее в одеяло и усадила поближе к печке. Наконец она сказала:

— Ну что ж, Лора, ты поступила очень плохо. Думаю, ты с самого начала это понимала. Но я не могу тебя наказать. Я даже не могу бранить тебя, ведь ты едва не утонула.

Лора молчала.

— Больше ты не пойдешь к ручью, пока мы с папой тебе не разрешим, — сказала мама. — А разрешим мы, только когда спадет вода.

— Да, мэм, — сказала Лора.

Вода в ручье спадет, он снова будет ласковым, и в нем приятно будет играть. Но ни один человек не может заставить его стать таким или вообще заставить его что-нибудь делать. Теперь Лора знала, что на свете есть вещи, с которыми не совладать никому. И все-таки — ручью не удалось унести ее. Ему не удалось заставить ее закричать или заплакать.

 

Чудесный дом

Вода в ручье спала. Внезапно потеплело, и теперь каждый день ранним утром папа отправлялся работать на поле, которое он распахал под пшеницу, а вместе с ним Сэм и Дэвид — рождественские лошади.

— Послушай, Чарльз, — говорила мама, — ты доконаешь эту землю, да и себя сведешь в могилу.

На это папа отвечал ей, что земля сухая, потому что зимой было мало снега, и ее надо глубоко пахать и как следует боронить и поскорее закончить сев. Каждый день он работал с восхода солнца дотемна. Лора поджидала его уже в темноте. Услыхав всплеск, она знала, что Сэм и Дэвид вброд переходят ручей. Тогда она бежала в землянку за фонарем, а потом спешила к хлеву, чтобы посветить папе, пока он будет кормить скотину.

Папа не смеялся и не разговаривал с ней — он слишком уставал. Поужинав, он сразу отправлялся спать.

Наконец пшеница была посеяна. Потом папа посеял овес, вскопал землю под картофель и огород. Мама, Мэри и Лора помогали сажать картофель и поливать рассаду на грядках и при этом старались делать так, чтобы Кэрри думала, будто она тоже помогает.

Теперь весь мир кругом зазеленел. Земля покрылась травой; на ивах стали разворачиваться желто-зеленые листочки. Ложбины в прерии были усеяны лютиками и фиалками. Листья кислицы, похожие на клевер, и ее цветы, бледно-лиловые, как у лаванды, были приятно кислыми на вкус. И только пшеничное поле лежало бурое и голое.

Но однажды вечером папа показал Лоре над бурой землей легкую зеленую дымку. То были всходы пшеницы! Каждый крохотный побег был такой тонюсенький, что его и не разглядишь, но вместе они выглядели зеленой дымкой. В тот вечер все радовались, потому что у них будет хороший урожай.

На следующий день папа отправился в город. С Сэмом и Дэвидом он мог съездить в город и вернуться обратно всего за полдня. Девочки еще не успели как следует по нему соскучиться, а он уже возвратился. Лора первая услышала фургон и первая взбежала наверх по тропинке.

На сиденье фургона она увидела папу, который весь так и сиял. За спиной у него возвышалась груда досок.

— Вот тебе новый дом, Каролина, — объявил он.

— Да что ты, Чарльз! — ахнула мама. А Лора кинулась к фургону, вскарабкалась на него по колесу и забралась на доски. Таких прекрасных досок — прямых и гладких — она еще не видела. Это были доски с лесопилки.

— Но пшеница же только-только взошла! — сказала мама.

— Все в порядке, — ответил ей папа. — Я договорился, что сейчас заберу доски, а когда продам урожай — расплачусь за них.

— И у нас будет дом из досок? — спросила его Лора.

— Да, егоза, — ответил папа. — У нас будет дом из досок, а окна в нем будут стеклянные!

И это оказалась чистая правда. На следующее утро пришел мистер Нельсон, чтобы помочь папе копать погреб под будущий дом. Лоре и Мэри не терпелось поскорее бежать посмотреть, но мама сказала, что вначале они должны сделать свою работу по дому.

— И не вздумайте делать все кое-как, — предупредила она.

Они перемыли и поставили в буфет все до единой тарелки, застелили свою постель, подмели пол ивовой метлой и убрали ее на место. Только теперь можно было идти.

Они сбежали по ступенькам и перешли по мостику на другую сторону ручья. Пройдя под ивами, они поднялись в прерию и сквозь высокую траву направились туда, где на зеленом пригорке папа с мистером Нельсоном строили новый дом.

Занятно было смотреть, как вырастает остов дома. Между новенькими стройными золотистыми балками небо было ярко-синее. Весело стучали молотки. Рубанки срезали с вкусно пахнущих досок длинную закрученную стружку. Маленькие стружки Лора и Мэри вешали себе на уши вместо сережек или делали из них ожерелья. А длинные стружки Лора всовывала себе в волосы, и они свисали золотистыми локонами. Лоре всегда хотелось, чтобы у нее были именно такие локоны.

Наверху, на остове крыши, папа и мистер Нельсон работали пилами и молотками. Вниз летели кусочки дерева, а Мэри с Лорой подбирали их и строили из них собственные домики. Они в жизни так весело не проводили время.

Папа и мистер Нельсон обшили все стены досками и прибили доски гвоздями. Крышу они покрыли дранкой. Дранка эта была не самодельная, а фабричная — тонкая, совершенно одинаковая; папе ни за что было бы не вытесать такую топором. Крыша получилась ровная, плотная, без единой щели.

Потом папа настелил пол из досок — гладких, словно шелк. По краям досок были сделаны желобки, чтобы получше пригнать их друг к другу. Вверху, выше человеческого роста, он настелил другой пол — для верхнего этажа, а под ним сделал потолок нижнего этажа.

Нижний этаж папа разделил перегородкой — оказывается, у них в доме будет целых две комнаты: спальня и общая комната. В этой комнате он сделал два прозрачных стеклянных окна — одно на восток, другое, рядом с входной дверью, на юг. В спальне тоже было два окна, и тоже со стеклами.

Лора никогда не видела таких чудесных окон. Каждое было из двух половин, в каждой половине было по шесть стекол. Нижняя половина поднималась, и ее можно было подпереть палкой.

Против входной двери папа сделал заднюю дверь, а за ней построил крохотную комнатку. Она называлась пристройкой, потому что примыкала к дому. Зимой она будет защищать их от северного ветра, а внутри мама сможет хранить метлу, швабру и корыто.

Папа работал теперь один, без мистера Нельсона, и Лора все время задавала ему вопросы. Папа сказал ей, что спальня — для них с мамой и для Кэрри, а Мэри и Лора будут спать и играть наверху. Лоре так хотелось поскорей увидеть верхний этаж, что папа оставил пристройку, которую он в это время делал, и прибил к стене деревянные рейки — лестницу на чердак.

Лора тут же взобралась по ней. Весь чердак был такой величины, как обе комнаты внизу, с полом из гладких досок и скосами крыши вместо потолка. С двух противоположных сторон были окошки, и оба со стеклами!

Мэри поначалу боялась ступить с лесенки на пол чердака. Потом она боялась спустить ногу на верхнюю ступеньку через отверстие в полу. Лора тоже боялась, только не подавала виду. Но скоро они привыкли забираться и спускаться по лесенке.

Они думали, что дом совсем готов. Но папа еще обшил все стены снаружи черным толем. Поверх толя он опять приколотил доски. Потом прибил плоские рамы на двери и окна. Ни в стенах, ни в полу, ни в крыше не было ни единой щели, куда могли бы проникнуть дождь или холодный ветер.

Потом папа подвесил двери — не тяжелые самодельные, а покупные — из гладких тонких досок, на покупных петлях, которые не тарахтели, как самодельные петли, сделанные из кожаных ремешков.

В эти двери папа вставил покупные замки с ключами и с белыми фарфоровыми ручками.

А однажды папа сказал:

— Лора и Мэри, вы умеете хранить тайну?

— Да! Да, папа! — ответили они.

— Обещаете, что не расскажете маме? — спросил он. Они пообещали.

Тогда папа открыл дверь в пристройку. Там стояла новенькая черная сияющая плита. Он привез ее из города и спрятал тут, чтобы сделать маме сюрприз.

Сверху в плите было четыре круглых отверстия, прикрытых четырьмя круглыми крышками. В каждой крышке было круглое углубление для железной ручки, которой можно было эти крышки приподнять. Спереди внизу была узкая дверца со щелями и железной задвижкой, чтобы открывать и закрывать щели. Это было вытяжное отверстие. Под ним торчала полочка, наподобие продолговатого противня, чтобы зола не сыпалась на пол.

Лора открыла большую дверцу, которая находилась сбоку, и обнаружила за ней квадратное помещение с полкой посредине.

— А это что, папа? — спросила она.

Папа сказал, что это духовка. Потом он принес замечательную плиту в комнату и стал делать над ней трубу. Он вывел трубу через отверстие в потолке, через чердак и через отверстие, которое выпилил в крыше. Потом папа взобрался на крышу и поверх печной трубы поставил большую трубу из жести. У этой жестяной трубы внизу был козырек, прикрывавший отверстие в крыше, чтобы ни одна капля дождя не попала в новый дом через печную трубу.

Теперь в доме было все, что только можно вообразить. Стеклянные окна давали столько света, что в комнатах было светло почти как на улице. Пол и стены из новеньких желтых досок пахли свежим деревом. В углу, возле двери в пристройку, гордо стояла новая плита.

— Завтра утром мы переедем, — сказал папа. — Сегодня ночуем в землянке последний раз.

Лора и Мэри взяли его за руки, и они втроем спустились с пригорка. Пшеничное поле переливалось, словно зеленый шелк. Рядом с ним цвет степной травы казался более грубым и темным. А когда Лора оглянулась назад, их чудесный дом на пригорке, освещенный солнцем, был такой же золотой, как стог соломы.

 

Новоселье

Солнечным утром мама и Лора помогли папе перенести вещи из землянки наверх, на берег, и погрузить их в фургон. Лора не смела глянуть на папу, чтобы не выдать тайну.

Мама ни о чем не подозревала. Она выгребла горячие угли из старой печурки, чтобы папа мог ее забрать.

— Ты не забыл купить трубу подлиннее? — спросила она у папы.

— Не забыл, Каролина, — сказал папа. Лора не засмеялась, только поперхнулась.

— Силы небесные! — воскликнула мама. — Ты что — лягушку проглотила?

Дэвид и Сэм потащили фургон к стоящему на пригорке новому дому. Мама, Мэри и Лора, захватив вещи, перешли мостик и поднялись по тропинке. Дом из досок, с тесовой крышей, весь золотой, стоял на пригорке. Папа соскочил с фургона и поджидал их — он хотел поглядеть на маму, когда та увидит плиту.

Мама вошла в дом и застыла на месте. Она открыла рот, потом снова закрыла и наконец произнесла слабым голосом: «Силы небесные!»

Лора и Мэри принялись вопить и приплясывать. Глядя на них, Кэрри стала делать то же самое.

— Это тебе, мама! Это твоя новая плита! — кричали они.

— Зря ты это, Чарльз! — сказала мама.

Папа обнял ее и сказал:

— Все в порядке, Каролина.

— Конечно, все в порядке, — ответила мама. — Но построить такой дом, да еще со стеклами на окнах, да еще такая плита... Это уже слишком.

— Для тебя ничего не жаль, — сказал папа. — И не думай о расходах. Ты только обернись и посмотри в окно на это поле!

Но Лора с Мэри потащили маму к плите. Лора показала ей, как поднимаются крышки, Мэри открыла и закрыла вытяжное отверстие. Потом мама заглянула в духовку.

— Ну и ну! — сказала она. — Уж и не знаю, как я буду готовить обед на такой прекрасной большой плите!

Но обед на этой чудесной плите она все-таки приготовила. Мэри и Лора накрыли стол в светлой, просторной комнате. Окна были открыты, дом полон воздуха и света. Солнце лилось в него через распахнутую дверь и через окно рядом с дверью.

Так весело было обедать в этом просторном, светлом, полном свежего воздуха доме, что они не спешили вставать из-за стола.

— Вот теперь это похоже на настоящую жизнь! — сказал папа.

Потом они вешали занавески, потому что стеклянные окна должны быть занавешены. Занавески мама сделала, разрезав старую простыню. Они были белоснежные и накрахмаленные. Мама оторочила их узкими полосками красивого ситца. Занавески в большой комнате были оторочены розовым ситцем от порванного платьица Кэрри, а занавески в спальне — от Мэриного старенького синего платья. Эти ситцы — красный и розовый — папа привез им из города давным-давно, когда они жили в Больших Лесах.

Пока папа вбивал гвозди, чтобы натянуть бечевки для занавесок, мама достала два припасенных ею куска коричневой оберточной бумаги. Она сложила их и показала Мэри и Лоре, как надо вырезать из них ножницами маленькие кусочки. Когда они развернули каждая свой кусок, на бумаге получился ряд звездочек.

Этой бумагой мама застелила полки позади плиты. Звездочки свисали с полок, и, когда в плите горел огонь, они сияли.

Потом мама завесила угол спальни двумя белоснежными простынями. За ними папа с мамой могли держать свою одежду. Еще одну такую же простыню мама натянула на чердаке для Мэри и Лоры.

На стол мама постелила скатерть в красную клетку и поставила лампу, начищенную так, что она сияла. Рядом с лампой она положила Библию в бумажном переплете, большую книгу в зеленой обложке — «Чудеса животного мира» — и роман под названием «Миллбэнк».

Под конец папа повесил на стену возле окна полочку, и мама поставила на нее фарфоровую пастушку.

Эту резную полочку, украшенную виноградной лозой, звездами и цветами, папа смастерил для мамы на Рождество давным-давно. И вот опять на ней стояла все та же улыбающаяся пастушка с золотыми кудрями, синими глазами и розовыми щечками, в фарфоровом корсаже, отделанном золотыми фарфоровыми лентами, в фарфоровом передничке и фарфоровых башмачках. Вместе с ними она проехала весь путь из Больших Лесов до Индейской Территории и оттуда до Тенистого Ручья в Миннесоте. И вот она стояла тут на полочке. Она не разбилась. На ней не было ни щербинки, ни даже царапинки. Она была все та же и улыбалась все той же улыбкой.

В этот вечер Мэри и Лора взобрались по лесенке и сами улеглись в постель в своей собственной большой и просторной комнате. У них не было занавесок на окнах, потому что маме не хватило старых простыней. Зато у каждой было по ящику, чтобы на нем сидеть, и еще по одному — чтобы хранить там свои самые драгоценные вещи. В Лорином ящике жила тряпичная кукла Шарлотта и бумажные куклы, а в Мэрином лежали готовые части лоскутного одеяла и мешочек с обрезками разноцветной материи. За занавеской у каждой из них было по гвоздю, чтобы вешать на ночь платье, а днем — ночную рубашку. И только одно было плохо — Джек не мог взобраться сюда по лесенке.

Лора сразу же заснула. Она весь день бегала то из дома на улицу, то с улицы в дом, весь день карабкалась вверх и вниз по лесенке. Но спала она недолго. В новом доме было слишком тихо. Ей не хватало ручья, который всю ночь напевал ей песенки. И она просыпалась от тишины.

Наконец ее разбудил какой-то звук. Она прислушалась. Звук похож был на топот маленьких ножек прямо у нее над головой. Словно много-много маленьких зверушек бегали туда-сюда по крыше. Что бы это могло быть?

Да это же дождь! Лора так давно не слышала, как дождь барабанит по крыше, что совсем забыла этот звук. В землянке дождя не было слышно из-за толстого слоя земли и травы над головой.

Счастливая, она лежала, постепенно погружаясь в сон под это постукивание дождя по крыше.

 

Старый рак и пиявки

Когда на следующее утро Лора выпрыгнула из постели, она почувствовала под босыми ногами гладкий деревянный пол и услышала смолистый запах древесины. Над головой у нее была крыша из ярко-желтой дранки и поддерживающие ее стропила.

Из восточного окна виднелся прямоугольный край светло-зеленого шелковистого поля со всходами пшеницы, а за ним — серо-зеленый овес. Далеко-далеко из-за края огромной зеленой земли выглядывала узенькая полоска серебра — это вставало солнце. Землянка, ивы, ручей — все это, казалось, было так далеко и так давно.

Вдруг теплый, желтый, солнечный свет облил Лору, стоящую в одной ночной рубашке, с ног до головы. На чистом деревянном полу загорелись квадраты оконных стекол и легли тени от перекладин. Тень от Лориной головы в ночном чепчике, от ее кос, ее ладоней, которые она подняла, растопырив пальцы, была еще глубже и темнее.

Внизу загремели крышки на новой чудесной плите. Через отверстие в полу чердака донесся мамин голос:

— Мэри! Лора! Пора вставать, девочки!

Так начался новый день в их новом доме.

Но пока они завтракали внизу, в большой, просторной комнате, Лоре захотелось увидеть ручей. Она спросила у папы, можно ли ей сбегать туда поиграть.

— Нет, Лора, — сказал папа. — Там на дне глубокие темные ямы. Но когда вы закончите свою работу, можете пробежаться с Мэри по той тропинке, по которой Нельсон сюда ходил. Посмотрим, что вы там найдете.

Они бросились поскорее делать свою работу. И нашли в пристройке новую покупную метлу! Казалось, чудесам в этом доме не будет конца. Метла была совсем не похожа на те, что вязал папа из ивовых прутьев. И скользила по гладкому полу, будто волшебная.

Но Лора и Мэри сгорали от нетерпения — им хотелось узнать, куда ведет тропинка. Они поскорее все закончили, поставили метлу на место и вышли из дома. Лора так спешила, что прошла чинно всего несколько шагов, а потом пустилась бегом. Капор соскользнул у нее с головы и болтался за спиной, босые ноги едва касались чуть заметной в траве тропинки. Тропинка вела вниз под горку, потом по ровному месту и снова вверх по небольшому склону. И вот перед ними ручей!

Лора в изумлении остановилась. Ручей здесь был совсем не таким, каким она его знала. Спокойный, он лежал на солнышке в низких, поросших травою берегах.

Тропинка обрывалась в тени громадной ивы, где через ручей был перекинут мостик. Потом, еле заметная, она пересекала лужок на том берегу и за небольшим холмиком скрывалась из виду.

Лоре казалось, что эта тропинка так и будет без конца бежать по солнечным лужайкам, перебираясь через знакомые ручейки и огибая холмики, чтобы посмотреть, что там, за ними, хотя на самом деле она вела к дому мистера Нельсона.

Ручей здесь появлялся из густых зарослей дикой сливы. Низенькие деревья росли по обе его стороны так близко к воде, что их ветки почти смыкались. В их тени вода была темной.

Потом он разливался вширь и бежал, булькая, по камешкам и песку, потом суживался, чтобы проскользнуть под мостик, журча, бежал дальше и наконец вливался в широкую заводь. Вода в заводи была неподвижна, как стекло.

Лора постояла, дождалась Мэри, и они стали бродить на мелководье по гальке и по искрящемуся песку. Вокруг их ног собирались стайки крохотных рыбешек. Стоило им остановиться, как рыбки начинали слегка покусывать их за ноги. Вдруг Лора увидела в воде какого-то непонятного зверя.

Длиной он был почти с Лорину ногу, коричнево-зеленый, глянцевый. Спереди у него были две длинные руки, которые кончались большими плоскими клешнями, по бокам — короткие ноги, сзади — мощный чешуйчатый хвост с раздвоенным плавником на конце. Из носу у него торчала щетина, глаза были круглые и выпученные.

— Что это? — спросила испуганная Мэри.

Лора осторожно наклонилась, чтобы получше его рассмотреть, но зверь уже исчез — отпрянул назад быстрее водомерки, и только легкая муть поднялась из-под плоского камня, под которым он скрылся.

Через минуту он высунул оттуда клешню и щелкнул ею. Потом выглянул сам. Но стоило Лоре сделать к нему несколько шагов, как он тут же отскочил назад под свой камень. Тогда она стала плескать на камень водой. Зверь выскочил снова и стал щелкать клешнями, пытаясь ухватить ее за босые ноги. Тут Лора и Мэри с визгом кинулись от него прочь, разбрызгивая воду.

Потом они взяли длинную палку и стали его дразнить. Но он своей большой клешней переломил палку пополам. Когда они взяли палку потолще, он вцепился в. нее и не отпускал, пока Лора не вытащила его из воды. Глаза у него горели, хвост извивался. Потом он отпустил палку и шлепнулся в воду.

Так он всякий раз в бешенстве бросался на них, стоило им плеснуть водой в его камень, а они, визжа, удирали от его ужасных клешней.

Потом они посидели немного на мостике в тени большой ивы, слушая шум бегущей воды и глядя, как играет в ней солнце, и снова побрели по мелководью, на этот раз — к диким сливам.

Мэри не хотела заходить в темную воду под самыми деревьями. Дно в этом месте было илистое, а ей не нравилось бродить в иле. Поэтому она уселась на берегу, а Лора направилась туда одна.

Вода там была неподвижна, сухие упавшие листья плавали у берега. Ил хлюпал между пальцами ног и, клубясь, подымался со дна. Скоро дна совсем не стало видно, и тогда Лора повернула обратно, туда, где вода была чистая.

Тут она обнаружила у себя на ногах какие-то шарики. Она решила, что это ил, и попробовала смыть его чистой водой. Но шарики не смывались. Соскрести их рукой она тоже не могла. Они были того же цвета, что ил, и мягкими, как ил, но они словно приросли к Лориной коже.

Тогда Лора закричала:

— Мэри! Ой, Мэри! Сюда! Скорей!

Мэри бросилась к ней, но до этих омерзительных штук она ни за что не хотела дотрагиваться. Она сказала, что это черви, а от червей ее тошнит. Лору от них тошнило еще больше, чем Мэри, однако лучше уж было до них дотронуться, чем оставить на себе. Она подцепила один шарик ногтями и стала тянуть. Он вытягивался — все длиннее, и длиннее, и длиннее, — но по-прежнему не отлипал.

— Ой, не надо! Не надо! Ты же его разорвешь пополам! — говорила Мэри. Но Лора продолжала тянуть, пока не оторвала его. Из того места, где он прилип, выступила кровь.

Так, один за другим, Лора вытащила все шарики, и на месте каждого на ноге оставалась кровь.

Играть Лоре совсем расхотелось. Она вымыла руки и ноги в чистой воде и вместе с Мэри отправилась домой.

Дома они застали папу, который пришел пообедать. Лора рассказала ему об этих бурых, как ил, штучках без глаз, без ног, без головы, которые прилипли к ее коже.

Мама сказала, что это пиявки и что их ставят тем, кто захворал. А папа сказал, что они живут в иле, где вода стоялая и темная.

— Они мне не нравятся, — заявила Лора.

— Тогда держись подальше от таких мест, егоза, — предупредил папа, — а не то накликаешь беду.

— Так или иначе, — сказала мама, — больше вы не будете целыми днями играть в ручье. Теперь, когда мы наконец устроились, а до города всего две с половиной мили, вы можете пойти в школу.

Лора не могла вымолвить ни слова, и Мэри тоже. Они только поглядели друг на друга, и каждая про себя подумала: «В школу?»

 

Ловушка для рыбы

Чем больше Лора слышала про школу, тем меньше ей туда хотелось. Она не могла представить себе, что целый день не увидит ручья.

— Мама, а это обязательно? — спрашивала она.

Мама отвечала, что девочка, которой уже почти восемь лет, должна учиться читать, а не носиться как угорелая по берегам Тенистого Ручья.

— Но я же умею читать, мама, — умоляющим тоном сказала Лора. — Пожалуйста, не посылай меня в школу. Я умею читать. Вот, послушай!

Она взяла книгу, которая называлась «Миллбэнк», открыла ее и, серьезно глядя на маму, стала читать: «Все окна и двери Миллбэнка были заперты. Траурная лента ниспадала с дверной ручки...»

— Ах, Лора, — сказала мама, — ты же не читаешь! Ты выучила наизусть то, что я столько раз читала папе. Да и потом, кроме чтения есть другие предметы — чистописание, орфография, арифметика. Больше я ничего не желаю слышать. С понедельника вы с Мэри отправитесь в школу.

Мэри сидела и шила с видом послушной девочки, которой хочется ходить в школу.

Папа сколачивал что-то возле двери в пристройку. Лора так стремительно вылетела из дома, что едва не попала под папин молоток.

— О-оп! — сказал папа. — На этот раз промахнулся. Не знаешь, с какой стороны тебя ждать, егоза.

— О-о, папа, что это ты делаешь? — спросила Лора. Папа что-то сколачивал из узких жердей, которые остались от постройки дома.

— Делаю ловушку для рыбы, — сказал папа. — Хочешь мне помочь? Тогда подавай гвозди.

Лора стала подавать ему по одному гвоздю, а папа их забивал. Скоро у них получился ящик. Он был длинный, узкий, и между жердями папа оставил широкие щели.

— Как можно поймать в него рыбу? — спросила Лора. — Если спустить его в ручей, рыба будет вплывать в него через щели, но потом она выплывет обратно...

— Погоди, увидишь, — сказал папа.

Лора ждала, пока папа уберет молоток и гвозди. Потом он поднял ящик на плечо и сказал:

— Идем, ты поможешь мне поставить ловушку.

Лора взяла его за руку и рядом с ним вприпрыжку спустилась с пригорка. Потом они вышли к ручью и пошли низким берегом, мимо зарослей дикой сливы. Берега тут были круче, а ручей сузился, и его шум сделался громче. Продираясь сквозь кустарник, они стали спускаться к воде — и вышли к водопаду.

Вода добегала до его края быстрым ровным потоком и с громким удивленным плеском обрушивалась вниз. Потом она снова поднималась со дна, кружилась и, подпрыгивая, спешила дальше.

Лора готова была без конца на это смотреть, но вспомнила, что надо помочь папе ставить ловушку. Они поместили ее в воду под самым водопадом. Поток воды падал в ловушку и бурлил там еще более удивленно, чем прежде. Выпрыгнуть из ловушки он не мог и, пенясь, вытекал в щели.

— Видишь, Лора, — сказал папа, — рыба в потоке воды попадет прямо в ловушку, и маленькие рыбки выберутся из нее сквозь щели, а большие рыбины не смогут. Так что им останется только плавать в ловушке, пока я за ними не приду.

В этот самый миг сверху скользнула большая рыбина. Лора взвизгнула и закричала:

— Гляди, папа! Гляди!

Погрузив руки в воду, папа ухватил рыбину и поднял ее; она извивалась и била хвостом. Лора едва не свалилась в водопад. Они полюбовались большой серебристой рыбиной, а потом папа выпустил ее, и она упала обратно в ловушку.

— Ах, папа, пожалуйста, давай останемся и наловим к ужину рыбы, — попросила Лора.

— Мне еще надо сложить из дерна хлев, Лора, — сказал папа. — И распахать огород, и выкопать колодец, и... — Тут он посмотрел на Лору и сказал: — Ну ладно, Бочоночек. Думаю, ждать нам придется недолго.

Он присел на корточки, то же самое сделала Лора, и они стали ждать. Вода падала с высоты и разлеталась брызгами. Она была все та же — и уже другая. В ней играли солнечные блики. От воды поднималась прохлада, а спину Лоре припекало. На кустах тысячи молодых листочков тянулись к небу. В теплом воздухе стоял их сладкий запах.

— Ах, папа, неужели мне обязательно ходить в школу? — спросила Лора.

— Тебе понравится в школе, Лора, — ответил папа.

— Тут мне нравится больше, — с тоской сказала Лора.

— Знаю, Бочоночек, — сказал папа. — Но не всем выпадает такая удача — научиться читать, писать и считать. Когда я повстречал твою маму, она была в школе учительницей. Потом она согласилась ехать со мной на Запад, но взяла с меня слово, что наши девочки смогут получить образование. Поэтому мы обосновались тут, поближе к городу, в котором есть школа. Тебе уже скоро восемь, а Мэри пошел девятый год, и вам самое время начинать учиться. Скажи спасибо, что тебе дана такая возможность.

— Да, папа, — вздохнула Лора.

Как раз в эту минуту другая большая рыбина показалась в водопаде. Не успел папа вытащить ее, как появилась еще одна!

Папа срезал и заточил палку с сучком на конце. Он вытащил из ловушки четыре больших рыбины и нанизал их на палку. Затем они с Лорой отправились домой, неся палку с бьющейся на ней рыбой. Когда мама увидела их, глаза у нее стали совсем круглые. Папа отрезал рыбам головы, выпотрошил их и показал Лоре, как счищать с рыбы чешую. Сам он очистил три рыбины, а почти всю четвертую очистила Лора. Мама обваляла рыбу в муке и поджарила. К ужину у них была вкусная жареная рыба.

— Ты всегда придумаешь что-нибудь, Чарльз, — сказала мама. — А я как раз думала, чем мы будем кормиться теперь, когда пришла весна.

Весной папа не мог охотиться, потому что у всех кроликов были крольчата, а у птиц в гнездах — птенцы.

— Погоди — вот соберу урожай! — сказал папа. — Тогда каждый день будем есть солонину. Да, разрази меня гром! И свежую говядину.

Теперь каждое утро, перед тем как отправиться работать, папа приносил рыбу из ловушки. Он никогда не брал больше того, что они могли съесть. Остальную рыбу он выпускал в ручей.

 

Школа

Настало утро понедельника. Вымыв после завтрака посуду, Лора и Мэри поднялись к себе наверх и надели платья, которые они носили только по воскресеньям. Мэрино было из ситца в синюю крапинку, а Лорино — из ситца в красную крапинку. Мама туго заплела им косы, а концы завязала шнурком. Она не завязала им косы лентами, потому что ленты они могли потерять.

Потом они надели капоры, которые мама накануне выстирала и накрахмалила.

После этого мама повела их в спальню. Она опустилась на колени перед сундучком, в котором хранила самые дорогие ей вещи, и достала оттуда три книги — чтение, правописание и арифметику.

Она очень серьезно посмотрела на Мэри и Лору, и те тоже стали серьезными.

— Я отдаю вам эти книги, Мэри и Лора, — сказала мама. — Теперь они ваши. Я знаю, что вы будете обращаться с ними аккуратно и выучите их как следует.

— Да, мама, — ответили они.

Книги мама дала нести Мэри. Лоре она дала жестяное ведерко, в котором был их обед, завернутый в чистую салфетку.

— Ступайте, — сказала она. — И ведите себя хорошо.

Мама и Кэрри остались стоять на пороге, а Джек отправился вместе с Мэри и Лорой. Он был очень удивлен. Когда они пошли по колее от папиного фургона, он по-прежнему не отставал от Лоры.

Они подошли к броду через ручей. Джек уселся на берегу и тревожно заскулил. Лоре пришлось объяснить ему, что дальше идти нельзя. Она гладила его большую голову, стараясь разгладить складки на лбу. Но он все равно сидел и озабоченно хмурился им вслед, пока они переходили ручей по мелкому широкому броду.

Они ступали осторожно, стараясь не забрызгать чистые платья. Голубая длинноногая цапля поднялась с мелководья и, хлопая крыльями, отлетела в сторону. Они не вернулись на пыльную колею до тех пор, пока ноги у них не обсохли, потому что в город нужно было прийти с чистыми ногами.

Новый дом на пригорке казался совсем маленьким среди окружавшей его со всех сторон громадной зеленой прерии. Мама и Кэрри ушли в дом. Только Джек остался ждать у брода. Мэри и Лора шли потихоньку все дальше и дальше.

На траве сверкала роса. Пели жаворонки. Расхаживали на своих длинных тонких ногах бекасы. Кудахтали степные куропатки, пищали их маленькие птенчики. Кролики привставали на задних лапах, настороженно поводили ушами, а их круглые глаза следили за Мэри и Лорой.

Папа сказал им, что до города всего две с половиной мили и что дорога сама приведет их туда. Когда они увидят первый дом, это и будет город.

Большие белые облака плыли в громадном небе. Их серые тени проходили по волнующейся траве. Дорога впереди все время кончалась, но когда они доходили до того места, где она кончалась, то оказывалось, что она ведет дальше. Дорога была просто колеей, которую проделал в траве папин фургон.

— Я прошу тебя, Лора, надень капор! — сказала Мэри. — Ты будешь коричневая, как индианка. Что тогда о нас подумают городские девочки?

— Мне все равно, что они подумают, — храбро заявила Лора.

— Нет, тебе не все равно, — сказала Мэри.

— Все равно! — сказала Лора.

— Нет!

— Да!

— Ты точно так же боишься идти в город, как и я, — сказала Мэри.

Лора ничего не ответила. Немного погодя она взялась за тесемки капора и надела его на голову.

— Во всяком случае, нас двое, — сказала ей Мэри.

Они все шли и шли. Прошло много времени, прежде чем они увидели вдали город. Казалось, что впереди по прерии разбросаны маленькие деревянные брусочки.

Когда дорога шла вниз, кругом были только трава и небо. Потом город снова появлялся, становясь каждый раз все больше и больше. Из труб на крышах шел дымок.

Чистая дорога, проложенная в траве папиным фургоном, кончилась, и началась другая, пыльная. Она шла мимо маленького домика, затем мимо лавки. У лавки было крыльцо со ступеньками.

За лавкой была кузница. Она стояла в стороне от дороги, и перед ней была голая площадка. Внутри дюжий мужчина в кожаном фартуке раздувал — пафф! пафф! — кузнечными мехами красные угли. Он вынул щипцами из углей раскаленный кусок железа и ударил по нему большим молотком — бах! Множество искринок вылетело на улицу.

За площадкой, что была перед кузницей, спиной к дороге стоял еще один дом; за ним другая дорога, широкая и пыльная, пересекала ту, по которой они пришли. Мэри и Лора остановились. Напротив стояли еще две лавки. До них доносился гомон ребячьих голосов. Тут папина дорога кончалась.

— Пошли, — сказала Мэри. Но сама она не тронулась с места. — Там, где ребята галдят, это школа. Папа сказал, что так мы ее и найдем.

Лоре захотелось повернуться и бежать назад до самого дома.

Они с Мэри медленно вышли на пыльную дорогу и побрели туда, откуда доносились голоса. Они прошли между двумя лавками, потом мимо сложенных грудами досок. Должно быть, это была та лесопилка, где папа брал доски для их нового дома.

Тут они увидели школу.

Она стояла прямо в прерии, и от пыльной дороги к ней вела длинная тропинка. Перед школой они увидели мальчиков и девочек.

Лора направилась по тропинке прямо к ним; Мэри шла за ней. Все девочки и мальчики замолчали. Они стояли и смотрели, а Лора подходила к ним все ближе и ближе и вдруг, сама того не желая, крикнула, размахивая ведерком:

— Вы галдите, будто стая куропаток!

Они очень удивились, но еще больше удивилась сама Лора. А еще ей стало очень стыдно. Мэри только ахнула:

— Лора!

Тогда огненно-рыжий веснушчатый мальчик завопил:

— Бекасы! Бекасы! Сами вы бекасы длинноногие!

Лоре захотелось присесть, чтобы спрятать ноги под юбкой. Их с Мэри платья были гораздо короче, чем у городских девочек. Еще до того, как они приехали на Тенистый Ручей, мама говорила, что они вот-вот вырастут из своих платьев. А их босые ноги и впрямь казались длинными и тощими, как у бекасов.

Все мальчики стали показывать на них пальцами и вопить:

— Бекасы! Бекасы!

— А ну, замолчите! Хватит шуметь! — сказала рыжеволосая девочка. — Молчи, Сэнди! — велела она рыжему мальчику, и тот послушался. А девочка подошла к Лоре и сказала: — Меня зовут Кристи Кеннеди, а этот несносный мальчишка — мой брат Сэнди, но он совсем не злой. А тебя как зовут?

Ее рыжие косы были заплетены так туго, что торчали палками. Глаза у нее были темно-синие, почти черные, а на круглых щеках — веснушки. Капор висел у нее за спиной.

— Это твоя сестра? — спросила она. — Вон мои сестры. Старшая — Нэтти, а черноволосая — это Кэсси, а еще есть Дональд и Сэнди. А у тебя сколько братьев и сестер?

— Две, — сказала Лора. — Это — Мэри. И Кэрри, но она еще маленькая. У нее тоже золотые кудри. И у нас есть бульдог, его зовут Джек. Мы живем на Тенистом Ручье. А вы где живете?

— У твоего папы две гнедые лошади с черными хвостами и гривами? — спросила Кристи.

— Да, — сказала Лора. — Это Сэм и Дэвид, рождественские лошади.

— Он ездит мимо нашего дома, значит, вы тоже мимо него шли, — сказала Кристи. — Это не доходя лавки Бидлов и почты, по дороге к кузнице. Мисс Эва Бидл — наша учительница. А это Нелли Олсон.

Нелли Олсон была очень красивая девочка. Волосы у нее были светлые и висели длинными локонами. На ней было платье из белого батиста в мелкий голубой цветочек, а в волосах — два больших голубых банта. И на ногах — башмачки.

Она посмотрела на Лору, потом на Мэри и сказала, наморщив нос:

— Фи! Деревенские девочки!

Больше никто ничего не успел сказать, потому что зазвенел колокольчик. Его держала в руке молодая леди, которая появилась в дверях школы. Все мальчики и девочки заспешили внутрь, и она вошла вслед за ними.

Это была очень красивая молодая леди. Ее каштановые волосы спереди были завиты, а на затылке уложены толстыми косами. У нее были карие глаза, приятное лицо и добрая улыбка.

Она положила Лоре на плечо руку и сказала:

— Ты у нас новенькая?

— Да, мэм, — ответила Лора.

— А это твоя сестра? — спросила учительница и улыбнулась Мэри.

— Да, мэм, — сказала Мэри.

— Тогда пойдемте со мной, — сказала учительница. — Я запишу ваши имена к себе в книгу.

Вместе с ней они прошли через всю школу и поднялись на помост. Стены и пол в школе были из свежих досок. Половину комнаты занимали поставленные рядами длинные скамьи. У каждой была спинка, а к ней приделаны две полки — так, что они нависали над стоящей позади скамьей. Только перед первой скамьей таких полок не было, а на самой задней не было спинки.

С одной и с другой стороны комнаты было по окну со стеклами. Так же как дверь, они оставались открытыми, и в комнате свободно гулял ветер. Сюда доносился шорох травы, все звуки и запахи бескрайней прерии.

Все это Лора заметила, стоя рядом с Мэри возле учительского стола, пока они говорили учительнице, как их зовут и сколько им лет. Она не вертела головой, а незаметно оглядывала все кругом.

На скамейке подле двери стояло ведро с водой, а в углу — покупная метла. Позади учительского стола стена была выкрашена черной краской, и под ней — узкая полочка с желобком, где лежали какие-то белые брусочки. Там же стояла деревянная колода, обитая овечьей шкурой. Лора гадала, что это такое.

Мэри показала учительнице, как она читает и пишет. А Лора только посмотрела на мамины книги и помотала головой. Она не умела читать, и даже знала не все буквы.

— Что ж, Лора, тебе придется начать с самого начала, — сказала учительница. — А Мэри пойдет дальше. Есть у вас грифельная доска?

Грифельной доски у них не было.

— Я одолжу вам свою, — сказала учительница. — Без грифельной доски вы не сможете учиться писать.

Она приподняла крышку своего стола и достала оттуда грифельную доску. Стол был как ящик без одной боковой стенки — чтобы она не мешала коленям учительницы. Верх откидывался на петлях, как крышка, а внутри учительница хранила всякие вещи. Там были ее книги и линейка.

Лора еще не знала, что линейкой наказывают провинившихся учеников — тех, кто шепчется и ерзает. Им учительница велела подойти к своему столу и протянуть руку, а потом больно била их по руке линейкой.

Но Лора и Мэри никогда не шептались в школе и старались сидеть смирно. Они сидели рядышком на скамье и учили каждая свой урок. Мэри могла поставить ноги на пол, а у Лоры ноги до пола не доставали. Перед ними на деревянной полке лежала книга. Лора занималась по первым ее страницам, а Мэри учила эту же книгу дальше. Промежуточные страницы они держали стоймя.

Лора одна была целый класс, потому что единственная на всю школу не умела читать. Время от времени, когда учительница освобождалась, она вызывала Лору к своему столу и помогала ей читать буквы. В этот первый день, еще до обеденного перерыва, Лора смогла прочесть: К, О, Т — КОТ. Вдруг она что-то вспомнила и сказала:

— Р, О, Т — РОТ.

Учительница удивилась.

— В, О, Т — ВОТ, — сказала учительница. — Л, О, Т — ЛОТ.

И Лора стала читать! Она прочла всю первую строчку в букваре.

В полдень учительница и все дети разошлись по домам обедать. Лора и Мэри уселись со своим ведерком в тени на травке, под стеной опустевшей школы. Они ели хлеб с маслом и разговаривали.

— Мне нравится в школе, — сказала Мэри.

— И мне, — сказала Лора. — Только ноги у меня устали. Но мне не нравится эта Нелли Олсон, которая назвала нас деревенскими девочками.

— Мы и есть деревенские девочки, — сказала Мэри.

— Все равно, — сказала Лора, — нечего ей задирать нос!

 

Нелли Олсон

Когда вечером они возвратились домой, Джек поджидал их у брода. За ужином они рассказали папе с мамой обо всем, что было в школе. Узнав, что учительница одолжила им свою грифельную доску, папа огорченно покачал головой.

На следующее утро он вынул из футляра для скрипки все свои деньги и пересчитал их. Он дал Мэри круглую серебряную монетку и сказал, чтобы они купили доску.

— В ручье полно рыбы, — сказал он, — так что до жатвы мы продержимся.

— И совсем скоро у нас будет картошка, — сказала мама. Она завязала монетку в носовой платок и приколола его булавкой внутри Мэриного кармана. Всю дорогу до самого города Мэри зажимала этот карман рукой.

Придя в город, они пересекли пыльную Главную улицу и поднялись по ступенькам лавки мистера Олсона. Папа велел им купить грифельную доску в этой лавке.

Внутри они увидели длинный прилавок. Вся стена за ним была увешана полками, где стояли жестяные кастрюли и чугунные горшки, лампы и фонари, лежали рулоны цветной материи. У другой стены стояли плуги, бочонки с гвоздями, мотки проволоки, а над ними висели пилы, молотки, топоры и ножи.

На прилавке лежала большая круглая головка желтого сыра; на полу стоял бочонок с черной патокой и целая бочка солений. Еще там был ящик с печеньем и две высокие деревянные бадьи, полные леденцов. Такие леденцы они получили на Рождество. А здесь их было целых две больших бадьи!

Вдруг задняя дверь лавки распахнулась, и в лавку ворвались Нелли Олсон и ее маленький брат Вилли. Увидев Мэри и Лору, Нелли сморщила нос, а Вилли принялся их дразнить:

— Бекасы! Длинноногие бекасы!

— Сейчас же замолчи, Вилли, — сказал мистер Олсон. Но Вилли не желал молчать. Он все время повторял:

— Бекасы! Бекасы!

Нелли пронеслась мимо Лоры и Мэри и запустила обе руки в бадью с леденцами. Вилли залез в другую бадью. Захватив полные горсти леденцов, они стали запихивать их себе в рот. Они стояли против Мэри и Лоры и, глядя прямо на них, набивали себе рты леденцами, а им не предложили ни одного.

— Нелли! А ну убирайтесь отсюда вместе с Вилли! — сказал мистер Олсон.

Но они продолжали, глядя на Мэри и Лору, набивать себе рты леденцами. В конце концов мистер Олсон перестал обращать на них внимание. Мэри подала ему монету, а он дал ей грифельную доску. Потом он сказал:

— Вам еще понадобится грифельный карандаш. Вот, хотите? Один пенни.

— У них нету пенни, — сказала Нелли.

— Тогда возьмите карандаш и скажите папе, пускай отдаст мне пенни, когда в следующий раз будет в городе, — сказал мистер Олсон.

— Нет, сэр, спасибо, — сказала Мэри. Она повернулась, а за нею Лора, и обе вышли из лавки. У двери Лора оглянулась. Нелли показала ей вслед язык. Язык у Нелли весь был в красных и зеленых полосах — от леденцов.

— Ну и ну, — сказала Мэри. — Я бы не могла быть такой злюкой, как эта Нелли Олсон.

— «А я бы могла, — подумала про себя Лора. — Я бы ей показала, если б только папа с мамой разрешили».

Они полюбовались на гладкую светло-серую поверхность грифельной доски, на ее деревянную рамку с искусно сделанными уголками. Доска была очень красивая. Однако им был нужен грифельный карандаш.

Папа и так уже потратил на эту доску слишком много денег, и им ужасно не хотелось просить у него еще пенни.

Они думали об этом, пока шли в школу, и вдруг Лора вспомнила об их рождественских пенни. У них ведь еще остались те два пенни, которые они нашли в своих чулках на Рождество, когда жили на Индейской Территории.

Один пенни был у Мэри и один у Лоры, а им нужен был на двоих всего один карандаш. Поэтому они решили, что истратят на него Мэрин пенни, а после этого половина Лориного пенни будет принадлежать Мэри.

Они купили карандаш на следующее утро, но только не у мистера Олсона, а у мистера Бидла. В тот день они пришли в школу вместе с учительницей, потому что она жила в доме, где были лавка мистера Бидла и почта.

Потянулись долгие жаркие недели. Девочки ходили в школу, и с каждым днем им все больше там нравилось. Им нравилось читать, писать и считать, а по пятницам после обеда соревноваться в правописании. А Лора очень любила перемены. Во время перемены младшие девочки убегали в прерию, где дул ветер и светило солнце; они собирали там цветы и играли. Девочки постарше, и среди них Мэри, не бегали, а, как полагается настоящим леди, сидели на крыльце. А мальчики играли в свои игры по другую сторону школы.

Маленькие девочки всегда играли в «кольцо вокруг розы», потому что так хотела Нелли Олсон, хотя эта игра давно им надоела. Но однажды, прежде чем Нелли успела раскрыть рот, Лора сказала:

— Давайте играть в Дядю Джона!

— Давайте! Давайте! — стали говорить девочки и взялись за руки. Тогда Нелли вцепилась Лоре в волосы обеими руками и рванула так, что Лора растянулась на земле.

— Нет! Нет! — крикнула Нелли. — Я хочу играть в «кольцо вокруг розы».

Лора вскочила и уже занесла руку, чтобы дать Нелли пощечину, но вовремя остановилась. Папа говорил, чтобы она никогда не смела драться.

— Идем, Лора, — сказала Кристи, взяв ее за руку. Лицо у Лоры горело, она ничего не видела перед собой. Но она вместе со всеми стала водить хоровод вокруг Нелли. Нелли встряхивала локонами и оправляла юбки: она настояла на своем. Тут Кристи стала петь, и к ней присоединились все остальные:

Занемог наш дядя Джон,

Он с постели не встает...

— Нет! Нет! Я хочу в «кольцо вокруг розы»! — взвизгнула Нелли. — Или я не стану играть! — Она вырвалась из круга, но никто за ней не пошел.

— Ладно, тогда ты, Мод, встань в середину, — сказала Кристи. Они начали снова:

Тут все девочки крикнули:

Лора выступила на середину, и все пошли хороводом вокруг нее. Они играли в Дядю Джона, пока учительница не зазвонила в колокольчик. Нелли сидела в школе и плакала; она сказала, что никогда больше не станет разговаривать ни с Лорой, ни с Кристи.

Но на следующей неделе она пригласила всех девочек к себе в гости в субботу после обеда. Особенно она приглашала Кристи и Лору.

 

В гостях в городе

В пятницу вечером, когда Мэри и Лора вернулись домой из школы, мама выстирала их платья и капоры. Утром в субботу она их накрахмалила и выгладила. Выкупались Лора и Мэри на этот раз утром, а не накануне вечером, как обычно.

— Вы такие свеженькие и хорошенькие, словно полевые цветы, — сказала мама, когда они, нарядные, спустились по лесенке вниз. Она заплела им косы и завязала лентами, предупредив, чтоб они их не потеряли. — Ну, ведите себя хорошо, — сказала она, — и помните, как вас учили держаться в обществе.

В городе они зашли за Кэсси и Кристи. Кэсси и Кристи тоже были приглашены в гости впервые. Потом все они вошли в лавку мистера Олсона, и мистер Олсон сказал им:

— Заходите-заходите!

Тогда они прошли мимо бочек с леденцами и соленьями к двери, ведущей на заднюю половину лавки. Дверь открылась, и они увидели разряженную Нелли и миссис Олсон, которая пригласила их войти.

Никогда еще Лора не бывала в такой прекрасной комнате. Она только и могла сказать: «Добрый день, миссис Олсон!», и еще «Да, мэм» и «Нет, мэм».

Весь пол был застелен какой-то толстой коричнево-зеленой тканью с красными и желтыми завитками. Босыми ногами Лора чувствовала, какая она ворсистая. Стол и стулья были из желтого дерева и сияли как стекло, а ножки у них были совершенно круглые. На стенах висели цветные картинки.

— Зайдите в спальню, девочки, там вы можете снять свои капоры, — приветливо сказала миссис Олсон.

В спальне стояла такая же блестящая деревянная кровать. Была там и другая мебель: у одной стены красовалось друг на друге несколько ящиков. На верхнем ящике было два ящичка поменьше, и между ними, на изогнутых деревянных подставках, большое зеркало. У другой стены на верхнем ящике стоял фарфоровый кувшин в большом фарфоровом тазу и маленькое фарфоровое блюдечко, на котором лежал кусок мыла.

В обеих комнатах были окна со стеклами и белыми кружевными занавесками.

Позади большой комнаты была пристройка, где стояла плита — точно такая же, как мамина, а по стенам висели всякие кастрюли и сковородки.

Все девочки уже собрались, и миссис Олсон, шурша юбками, подходила то к одной, то к другой. Лоре хотелось спокойно рассмотреть все, что было в комнате, но миссис Олсон сказала:

— А ну-ка, Нелли, достань свои игрушки.

— Пусть они играют Виллиными игрушками, — сказала Нелли.

— Я не дам им кататься на моем велосипеде! — завопил Вилли.

— Тогда пускай играют с твоим «Ноевым ковчегом» и с твоими солдатиками, — сказала Нелли, а миссис Олсон велела ему замолчать.

Лора в жизни не видела такой замечательной игрушки, как «Ноев ковчег». Кого там только не было: зебры и слоны, тигры и лошади и всякие другие животные. И все они словно сошли с картинки в Библии, что была у них дома.

Еще были целых две армии оловянных солдатиков — в ярко-синих и в ярко-красных мундирах.

Еще был деревянный попрыгунчик в полосатых бумажных шароварах, в куртке и в бумажном колпаке. Лицо у него было белое, щеки красные, глаза обведены черной краской. Он висел между двумя узкими жердочками, а когда их сжимали, начинал плясать и кувыркаться.

Даже старшие девочки визжали и ахали над этими солдатиками и зверушками и смеялись до слез, глядя на попрыгунчика.

Потом Нелли стала подходить ко всем, говоря:

— Можете посмотреть на мою куклу.

Голова у куклы была фарфоровая, с наведенным на щеках румянцем и с красным ротиком. У нее были черные глаза и черные фарфоровые кудри, а на фарфоровых ножках — черные фарфоровые башмачки.

— Ах! — сказала Лора. — Ах, Нелли, какая красивая кукла! Как ее зовут?

— Да это просто старая кукла, — сказала Нелли. — Она мне уже надоела. Погоди, вот я покажу тебе свою восковую куклу!

Швырнув фарфоровую куклу в ящик, она достала длинную коробку, поставила ее на кровать и сняла крышку, а все девочки столпились вокруг и смотрели.

Кукла, лежащая в коробке, казалась живой. Настоящие золотистые волосы крупными локонами лежали на маленькой подушечке. За полуоткрытыми губами виднелись два крохотных белых зуба. Глаза у куклы были закрыты — она спала в своей коробке.

Нелли приподняла куклу, и глаза у той широко открылись. Они были большие и синие. Казалось, что кукла смеется. Она протянула вперед руки и сказала: «Мам-ма!»

— Она так делает всякий раз, когда я нажимаю ей на живот, — сказала Нелли. — Вот, смотрите! — Она с силой надавила кулачком, и несчастная кукла вскрикнула: «Мам-ма!»

Кукла была одета в синее шелковое платье. На ней были настоящие нижние юбки, отделанные кружевными оборками, и настоящие панталончики, которые снимались, а на ногах — настоящие синие кожаные туфельки.

До сих пор Лора не могла вымолвить ни слова. Она вовсе не собиралась дотрагиваться до этой замечательной куклы, но рука ее сама собой потянулась к синему шелку.

— Не смей ее трогать! — взвизгнула Нелли. — Держи руки подальше от моей куклы, Лора Инглз!

Она прижала к себе куклу и повернулась к Лоре спиной, чтобы та не видела, как она укладывает куклу обратно в коробку.

Лицо у Лоры вспыхнуло, а все остальные девочки не знали, что сказать. Тогда Лора отошла в сторонку и села на стул. Нелли убрала коробку в ящик и закрыла его. Потом все опять стали смотреть зверушек и солдатиков и играть с попрыгунчиком.

В комнату вошла миссис Олсон. Она спросила у Лоры, почему та не играет.

— Спасибо, мэм, — сказала Лора, — я лучше посижу тут.

— Хочешь посмотреть? — спросила миссис Олсон и положила Лоре на колени две книги.

Лора принялась осторожно переворачивать страницы. Одна из книг была не совсем такой, как обычные книги: тонкая и без переплета. Это был журнал, весь целиком для детей. Другая книга была в толстой глянцевой обложке. На обложке была нарисована старушка, летящая верхом на метле на фоне громадной желтой луны, и написано крупными буквами: «МАТУШКА ГУСЫНЯ».

Лора и не знала, что на свете есть такие замечательные книги. На каждой странице была картинка, а под ней стишок. Некоторые стишки Лора смогла прочесть. Она совсем позабыла, что она в гостях.

Вдруг она услышала, что миссис Олсон говорит ей:

— Идем, малышка. Ты ведь не хочешь, чтобы без тебя съели весь пирог, правда?

— Да, мэм, — сказала Лора. — Нет, мэм.

Стол был покрыт белоснежной скатертью. На нем стоял пирог, облитый белой сахарной глазурью, и высокие стаканы.

— Мне самый большой кусок! — завопила Нелли и отломила себе большой кусок пирога. Остальные девочки ждали, пока миссис Олсон положит им пирог. Каждая получила свой кусок на фарфоровой тарелке.

— В лимонаде достаточно сахару? — спросила миссис Олсон. Так Лора узнала, что в стаканах был лимонад.

Раньше она никогда его не пробовала. Сначала он показался ей сладким, но после того, как она съела кусочек сахарной глазури со своего пирога, лимонад показался кислым. Но все девочки вежливо ответили миссис Олсон:

— Да, мэм, спасибо.

Они старались есть так, чтобы на скатерть не упало ни крошки. Они не пролили ни капли лимонада.

Теперь пора было возвращаться домой, и Лора не забыла напоследок сказать, как учила ее мама: «Спасибо, миссис Олсон, я очень приятно провела у вас время». То же самое сказали остальные.

Когда они вышли из лавки, Кристи сказала Лоре:

— Жаль, что ты не ударила эту подлую Нелли Олсон.

— Нет! Я не могла! — сказала Лора. — Но я еще с ней рассчитаюсь. Только не говори Мэри.

Джек с понурым видом поджидал их у брода. Была суббота, а Лора с ним не поиграла. Теперь пройдет целая неделя, прежде чем они смогут поиграть на берегу Тенистого Ручья.

Дома Лора и Мэри рассказали маме обо всем, что было в гостях, и мама сказала:

— Нехорошо пользоваться чужим гостеприимством, не отвечая на него. Я подумала и решила, что вы должны пригласить Нелли Олсон и всех остальных к нам в гости в следующую субботу.

 

Гости в деревне

— Вы придете в субботу ко мне в гости? — спросила Лора у Кристи и Мод и у Нелли Олсон. Мэри пригласила старших девочек. Все сказали, что придут.

Этим субботним утром в их новом доме было особенно красиво. Джека в дом не пускали, чтобы он не наследил на чисто вымытом полу. Стекла на окнах сияли, занавески с розовой каймой были свеженакрахмалены. Лора и Мэри вырезали звездочками новую бумагу и застелили ею полки, а мама приготовила из взбитых яиц и белой муки дутые пончики. Мама бросала их в кастрюлю с кипящим жиром, и каждый пончик всплывал и плавал в кастрюле до тех пор, пока не переворачивался нижней стороной вверх. На нем была пышная корочка цвета темного меда. Потом он начинал раздуваться, пока не становился круглым. Тогда мама вынимала его вилкой.

Все пончики мама убрала в буфет: они были для гостей.

Когда гости показались на дороге, ведущей в город, Лора, Мэри, мама и Кэрри, надев свои лучшие платья, уже сидели и ждали их. Лора даже причесала Джека, хотя его короткая белая с коричневыми пятнами шерсть и так была чистой и красивой.

Вместе с Лорой он побежал к броду. Все девочки, переходя ручей вброд, смеялись и брызгались. Одна Нелли, которой пришлось снять башмаки и чулки, жаловалась, что ей больно ступать по гальке.

— Я не хожу босиком, — сказала она. — У меня есть чулки и башмаки.

На ней было новое платье, а в волосах — большие новые банты.

— Это и есть Джек? — спросила Кристи, и все девочки принялись его гладить и говорить ему, какой он славный пес. Но когда он подошел к Нелли, вежливо виляя хвостом, она сказала:

— Поди прочь! Не смей пачкать мне платье!

— Джек не станет пачкать тебе платье, — сказала Лора.

По тропинке среди полевых цветов они поднялись к дому, где их ждала мама. Мэри назвала ей по очереди всех девочек, и каждой мама ласково улыбнулась и что-нибудь сказала. А Нелли оправила свое красивое новое платье и сказала маме:

— Конечно, свое лучшее платье я в деревню не надела.

Тут Лора поняла, что ей не важно, чему ее учила мама; ей даже все равно, если папа ее накажет. Она должна рассчитаться с Нелли. Нелли не смеет так разговаривать с мамой.

В ответ мама только улыбнулась и сказала:

— У тебя очень красивое платье, Нелли. И мы рады, что ты пришла.

Но Лора не собиралась прощать Нелли.

Девочкам понравился просторный и чистый дом, в котором гулял ветер и пахло степной травой. Они вскарабкались по лестнице посмотреть на Мэрину и Лорину комнату на чердаке. Такой комнаты ни у кого из них не было. Но тут Нелли спросила:

— А где твои куклы?

Лора не собиралась показывать Нелли Олсон свою любимую тряпичную Шарлотту. И она сказала:

— Я не играю с куклами. Я играю в ручье.

Потом они отправились вместе с Джеком гулять.

Лора показала девочкам маленьких цыплят возле стогов сена, и огород с зелеными грядками, и в поле густые всходы пшеницы. Они сбежали с пригорка к низкому берегу, туда, где были ива и мостик и где вода, вытекая из зарослей дикой сливы, широко разливалась по искрящейся гальке.

Мэри со старшими девочками спускалась с пригорка медленно; они взяли с собой Кэрри, чтобы с нею поиграть. А Лора, Кристи, Мод и Нелли подобрали юбки выше колен и вошли в прохладную воду. От криков и плеска стайки рыбешек метнулись прочь по мелководью. И вдруг Лора поняла, что она может сделать Нелли Олсон.

Она подвела девочек поближе к тому месту, где жил старый рак. От их шума он забился под свой камень. Лора видела, как оттуда выглядывают его страшные клешни и грязно-зеленая голова, и она стала теснить Нелли поближе к нему. Потом она плеснула на камень водой и закричала:

— Нелли! Нелли! Берегись!

Старый рак кинулся к Нелли, стараясь ухватить ее за щиколотку.

— Беги! Скорей! — крикнула Лора. Она подтолкнула Кристи и Мод обратно к мостику, а сама побежала следом за Нелли. Нелли с воплем кинулась прямо в заросли, туда, где было илистое дно, а Лора остановилась на гальке, оглядываясь на камень, под которым прятался рак.

— Погоди, Нелли, — сказала она. — Постой там.

— Что это? Кто это был? Он все еще тут? — спрашивала Нелли. Она уронила в воду подол платья, и ее нижние юбки перепачкались тиной.

— Это старый рак, — объяснила Лора. — Он своими клешнями разламывает пополам толстые сучья. Он запросто мог отхватить тебе палец на ноге.

— Где он? Где? Он еще тут? — спрашивала Нелли.

— Подожди пока там, а я посмотрю, — сказала Лора и медленно пошла по воде к камню. Она увидела, что старый рак опять спрятался под ним, но не сказала этого Нелли. Не торопясь, она дошла до мостика и вернулась обратно, а Нелли наблюдала за нею из зарослей. Наконец Лора сказала:

— Теперь можешь выходить.

Нелли вошла туда, где вода была чистая. Она сказала, что ей не нравится этот старый противный ручей и что она не собирается в нем больше играть. Она попыталась отстирать запачканную тиной юбку, потом отмыть ноги — и вдруг завизжала.

К ногам пристали бурые, как тина, пиявки. Они не смывались. Одну она попыталась отодрать и после этого с воплями выскочила на берег. Стоя на берегу, она трясла изо всех сил то одной, то другой ногой и не переставая вопила.

Лора так смеялась, что в конце концов упала на траву и стала по ней кататься.

— Глядите! — кричала она. — Глядите, как Нелли пляшет!

К ним сбежались все девочки. Мэри велела Лоре сейчас же оторвать от Нелли пиявок, но Лора ее не слушала, она продолжала кататься по берегу и хохотать.

— Лора! — сказала Мэри. — Или ты сейчас же оторвешь этих пиявок, или я все расскажу маме.

Тогда Лора принялась отрывать пиявок, а девочки взвизгивали, глядя, как пиявка вытягивается все больше и больше. Нелли плакала и говорила:

— Мне у тебя не нравится! Я хочу домой!

Услыхав крики, мама поспешила вниз к ручью. Она стала утешать Нелли. Не стоит плакать из-за каких-то пиявок, сказала она. Потом мама пригласила всех в дом.

В доме их ждал красиво накрытый стол; на нем была постелена лучшая мамина белая скатерть и стоял голубой кувшин с букетом цветов. Начищенные жестяные кружки были доверху наполнены холодным жирным молоком прямо из погреба, а на деревянном блюде лежали горкой медового цвета пончики.

Пончики были не сладкие, но сдобные и хрустящие и таяли во рту. Внутри они были пустые — каждый как большой пузырь. Девочки все ели и ели их. Они говорили, что в жизни не пробовали таких вкусных пончиков, и спрашивали у мамы, как они называются.

— Дутые пончики, — ответила мама. — Потому что, хоть они и раздулись, внутри у них нет ничего, кроме пустоты.

Дутых пончиков было так много, что все наелись до отвала. И все вдоволь напились вкусного холодного молока. После этого гостям пора было уходить. Все девочки, кроме Нелли, благодарили маму, а Нелли по- прежнему злилась.

Но Лоре было все равно. Кристи щипнула ее и сказала на ухо:

— Я славно повеселилась. Наконец-то Нелли получила по заслугам.

В глубине души Лора была очень довольна, вспоминая, как Нелли плясала на берегу ручья.

 

В новой церкви

В субботу после ужина папа сидел на ступеньке и курил трубку. Мэри с Лорой тесно прильнули к нему, а мама, посадив себе на колени Кэрри, тихонько качалась на качалке в дверях.

Ветер утих. На глубоком темном небе низко висели яркие звезды. Тенистый ручей шепотом разговаривал сам с собой.

— Завтра будет служба в новой церкви, — сказал папа. — Я встретил в городе преподобного Олдена, и он просил нас непременно приехать. Я обещал, что мы приедем.

— Ах, Чарльз! Мы так давно не были в церкви! — воскликнула мама и, помолчав, добавила: — Хорошо, что я успела закончить свое новое платье.

Лора и Мэри еще никогда не бывали в церкви, но мама им говорила, что там гораздо лучше, чем в гостях.

— Завтра надо выехать пораньше, — заметил папа.

Следующее утро прошло в спешке. В спешке позавтракали, в спешке закончили домашнюю работу, мама в спешке оделась сама, одела Кэрри и велела девочкам поспешить вниз, чтобы она успела завязать им банты.

Мэри с Лорой поспешно сбежали вниз по лестнице и остановились как вкопанные, широко раскрытыми глазами глядя на маму. На ней было новое ситцевое платье в узкую черную и белую полоску с черными пуговками. Стоячий воротничок, отделанный белыми кружевами, был заколот золотой булавкой. Щеки у мамы разрумянились, глаза блестели, она была очень красивая.

Мама повернула Мэри и Лору спиной к себе и быстро вплела им в косы ленты. Потом взяла за руку Кэрри, вышла с девочками из дома и заперла за собою дверь.

Кэрри в кружевном белом платьице и в крошечном белом капоре выглядела точь-в-точь как ангелочек с крылышками на картинке в Библии. Из-под обшитого кружевами капора серьезно смотрели огромные глаза, а личико обрамляли золотистые локоны.

Вдруг Лора заметила, что в Мэрины косы вместо голубых лент вплетены розовые, а ее косы, наоборот, завязаны Мэриными голубыми бантами. Девочки молча переглянулись. Им ужасно надоели их ленты. У Мэри были золотистые волосы, и поэтому она непременно должна была носить голубую ленту, а темноволосая Лора, наоборот, всегда носила розовую. Мама в спешке ошиблась и перепутала ленты, но девочки не сказали ни слова, надеясь, что она ничего не заметит.

Папа подъехал к дому на фургоне. Тщательно вычищенные Сэм и Дэвид гордо выступали, встряхивая головами, а их хвосты и гривы переливались на солнце.

Одно чистое одеяло было постелено на сиденье, а другое лежало на дне фургона. Папа осторожно подсадил маму и подал ей Кэрри. А когда он перебросил через борт Лору, ее косы разлетелись в стороны.

— Ой! — воскликнула мама. — Я вплела Лоре не те ленты!

— На тряском фургоне никто ничего не заметит! — отозвался папа, и Лора поняла, что может оставить себе голубые банты.

Она перебросила косы со спины на грудь. Мэри последовала ее примеру, и они улыбнулись друг другу.

Папа весело насвистывал, а когда Сэм с Дэвидом тронулись с места, затянул песню:

Чарльз, — мягко остановила его мама, напоминая, что эта песня не подходит для воскресного дня, и тогда все хором запели:

В зарослях плакучих ив заблестел Тенистый ручей. Он широко разлился и сверкал на солнце. Сэм с Дэвидом шагали по блестящим лужам. В воздух взлетали брызги, под колесами хлюпала вода.

Выехав в бесконечную прерию, фургон мягко покатился по едва заметной травянистой колее. Птицы пели свои утренние песни. Пчелы жужжали. Огромные желтые шмели, гудя, перелетали с цветка на цветок, из травы то и дело выскакивали большущие кузнечики.

Вскоре фургон подъехал к городу. Кузница была заперта. Двери всех лавок были закрыты. По краям пыльной Главной улицы шли разодетые мужчины и женщины с разодетыми детьми. Все они направлялись к церкви.

Новое здание церкви стояло близ школы и отличалось от нее только тем, что на крыше его возвышалась странная пустая комнатка без единой стены.

— Что это такое? — спросила Лора.

— Не показывай пальцем, — отозвалась мама. — Это колокольня.

Папа поставил фургон вплотную к высокому крыльцу церкви и помог маме выйти, а Лора и Мэри сами перешагнули через борт и остановились, ожидая, пока папа отъедет в тень, распряжет лошадей и привяжет их к кузову.

Люди шли к церкви прямо по траве, поднимались по ступенькам на крыльцо и заходили внутрь. Оттуда доносился тихий торжественный шелест.

Наконец вернулся папа. Взяв на руки Кэрри, он вместе с мамой вошел в церковь. Мэри с Лорой тихонько вошли вслед за ними, и все уселись в ряд на длинную скамейку.

Внутри церковь тоже была совсем такая же, как школа, но хотя в ней собралось очень много людей, каждый звук гулко, словно в пустоте, отражался от новых дощатых стен.

Высокий худощавый человек поднялся на возвышение и встал за высокой кафедрой. Он был одет во все черное, большой галстук у него тоже был черный, а лицо обрамляли темные волосы и густая темная борода. Голос у него был тихий и ласковый. Все опустили головы. Он долго разговаривал с Господом, а Лора все это время тихонько сидела на скамейке и разглядывала свои голубые банты.

Вдруг рядом с ней чей-то голос произнес:

— Пройдемте со мной.

Лора от неожиданности чуть не свалилась со скамейки. Возле нее стояла очень красивая дама и улыбалась ей добрыми голубыми глазами.

— Пойдемте со мной, девочки, — повторила она. — У нас сейчас будет урок в воскресной школе.

Мама кивнула, и Лора с Мэри слезли со скамейки. Они не знали, что в школе по воскресеньям бывают уроки.

Дама привела их в дальний угол церкви. Там уже собрались все девочки из школы. Они вопросительно глядели друг на друга. Дама передвинула скамейки так, что получился квадратный загончик, и села, посадив рядом с собою Лору и Кристи. Когда все остальные расселись по скамейкам, дама сказала, что ее зовут миссис Тауэр, велела всем назвать свои имена и объявила:

— А теперь я расскажу вам одну историю.

Лора очень обрадовалась, но, услышав первые слова миссис Тауэр: «Это история про маленького мальчика, который много лет назад родился в Египте. Его звали Моисей», — перестала ее слушать. Она давным-давно знала, как Моисея спрятали в тростнике. Даже Кэрри, и та все это знала.

Окончив свой рассказ, миссис Тауэр заулыбалась пуще прежнего и сказала:

— А теперь мы все выучим стихи из Библии. Это будет чудесно, правда?

— Да, мэм, — хором ответили девочки.

Миссис Тауэр по очереди прочитала каждой ученице по одному стиху и велела выучить его к следующему воскресенью.

Когда очередь дошла до Лоры, миссис Тауэр обняла ее, улыбнулась почти такой же доброй улыбкой, как мама, и сказала:

— А самой маленькой ученице я задам самый маленький урок. Это будет самый короткий стих во всей Библии!

Лора сразу догадалась, какой это стих. Миссис Тауэр опять улыбнулась и сказала:

— Он состоит всего из трех слов.

Потом она спросила:

— Как ты думаешь, ты сможешь запомнить их и повторить через неделю?

Лора очень удивилась. Ведь она знает наизусть много длинных стихов и даже целых песен из Библии! Но она не хотела обидеть миссис Тауэр и поэтому ответила:

— Да, мэм.

— Ах ты моя славная девочка! — воскликнула миссис Тауэр, а Лора подумала, что она вовсе не ее девочка, а мамина. — Я еще раз прочитаю этот стих, чтобы тебе легче было его запомнить. Всего три слова. Ты можешь повторить их за мной?

Лора смутилась.

— Попробуй! — уговаривала ее миссис Тауэр.

Лора низко опустила голову и шепотом повторила стих.

— Умница! — сказала миссис Тауэр. — Постарайся не забыть его до будущего воскресенья.

Лора кивнула.

Потом высокий худощавый человек снова встал и заговорил. Лоре казалось, что он никогда не кончит говорить. В открытое окно она видела бабочек, которые летали, куда им вздумается. Она смотрела, как на ветру колышется трава. Она слушала, как под крышей тихонько свистит ветер. Она смотрела на свои голубые банты. Она рассматривала свои ногти и удивлялась тому, как аккуратно складываются пальцы ее рук. Если просунуть пальцы одной руки между пальцами другой, получится точь-в-точь такой же угол, как у бревенчатого домика. Она рассматривала дранки в крыше у себя над головой. Ноги у нее болтались, не доставая до пола, и болели, потому что ими нельзя было пошевелить.

Наконец все встали и попытались вместе запеть. Когда эта песня кончилась, больше ничего не было. Можно было ехать домой.

Высокий худощавый человек теперь стоял у дверей. Это и был преподобный Олден. Он пожал руку маме, пожал руку папе, и они начали разговаривать. Потом он поклонился и пожал руку Лоре.

Под его темной бородой сверкнули в улыбке зубы. Глаза у него были голубые и добрые. Он спросил:

— Тебе понравилась воскресная школа, Лора?

И Лоре школа вдруг понравилась.

— Да, сэр, — отвечала она.

— Тогда приходи в следующее воскресенье! — сказал он. — Мы будем тебя ждать.

Лора поняла, что он и вправду будет ее ждать. Он не забудет.

По дороге домой папа сказал:

— Да, Каролина, хорошо быть вместе с другими людьми, которые поступают так же правильно, как и мы.

— Да, Чарльз, — отвечала мама. — Нам будет очень приятно всю неделю ждать новой встречи.

Папа обернулся и спросил:

— А вам понравилось в церкви, девочки?

— Они все не умеют петь, — ответила Лора.

Папа громко расхохотался и сказал:

— Просто ими никто не дирижировал.

С тех пор девочки каждое воскресенье ходили в воскресную школу, а на третье или четвертое воскресенье приезжал преподобный Олден, и в этот день в церкви бывала служба. Преподобный Олден жил в своей церкви на Востоке. Он не мог приезжать на Запад каждое воскресенье. Он только помог им открыть там церковь.

Теперь больше не было длинных и скучных воскресных дней, потому что по воскресеньям всегда были уроки в воскресной школе, а потом о них можно было вспоминать. Но лучше всего были те воскресенья, когда приезжал преподобный Олден. Он никогда не забывал Лору, и она тоже всегда о нем помнила. Он называл Лору и Мэри «мои маленькие деревенские девочки».

В один из воскресных дней, когда папа, мама и Мэри с Лорой сидели за обеденным столом и беседовали о том, как прошел урок в воскресной школе, папа сказал:

— Если я хочу проводить воскресенья среди прилично одетых людей, мне придется купить себе новые сапоги. Посмотрите.

Он вытянул ногу: поперек залатанного сапога красовалась широкая трещина, а из нее выглядывал красный вязаный носок.

— Больше заплат сюда уже не поставишь, — сказал папа.

— Чарльз, я ведь хотела, чтобы ты купил себе сапоги, а ты вместо них принес мне ситец на платье, — сказала мама.

— Вот что, — решительно заявил папа. — В будущую субботу я пойду в город и куплю себе новые сапоги. Они стоят три доллара, но мы как-нибудь дотянем до тех пор, пока я соберу урожай пшеницы.

Всю неделю папа косил сено. Перед этим он помог мистеру Нельсону убрать сено, и за это мистер Нельсон разрешил ему воспользоваться своей замечательной косилкой. Папа сказал, что стоит чудесная погода для сенокоса и он еще ни разу не видел такого сухого солнечного лета.

Лоре ужасно хотелось пропустить школу, чтобы полюбоваться, как быстроходная косилка мистера Нельсона длинными ножами быстро и аккуратно срезает траву.

В субботу утром они с Мэри поехали на фургоне помочь папе привезти домой последнее оставшееся там сено. Над покосом высокой стеной стояло пшеничное поле. Тяжелые колосья склонялись под тяжестью созревающих зерен. Девочки сорвали три длинных толстых колоска и повезли домой показать маме.

— Когда я соберу этот урожай, — сказал папа, — мы расплатимся с долгами, и у нас останется столько денег, что нам некуда будет их девать. Себе я куплю коляску, маме — шелковое платье. У всех будут новые башмаки, и каждое воскресенье мы будем есть говядину.

После обеда папа надел чистую рубашку, вынул из скрипичного футляра три доллара и отправился в город покупать себе новые сапоги. Шел он пешком, потому что лошади всю неделю работали, и им требовался отдых.

К вечеру папа вернулся. Лора издали увидела, как он поднимается на холм, и они с Джеком побежали его встречать.

Мама как раз вынимала из духовки свежий хлеб.

— Где же твои сапоги, Чарльз? — спросила она.

— Видишь ли, Каролина, — отвечал папа, — я встретил в городе преподобного Олдена, и он сказал мне, что никак не может собрать денег на колокол. Люди отдали ему всё что могли, до последнего цента, но ему не хватало как раз трех долларов. Вот я их ему и отдал.

— Ах, Чарльз! — только и смогла выговорить мама.

Папа поглядел на свой дырявый сапог и сказал:

— Я уж его как-нибудь залатаю. А знаешь, у нас здесь будет слышно, как звонит этот колокол.

Мама быстро повернулась обратно к плите, а Лора тихонько вышла из комнаты и села на ступеньку. В горле у нее застрял комок. Ей так хотелось, чтобы папа купил себе новые сапоги!

— Ничего, Каролина, — услышала она голос папы. — Теперь уже недолго ждать урожая.

 

Блестящее облако

Уже совсем скоро можно будет жать пшеницу.

Папа каждый день ходил на нее поглядеть, а каждый вечер он говорил о ней и показывал Лоре несколько длинных тугих колосков. По его словам, погода стояла самая подходящая для того, чтобы зерно поспело.

— Если так и дальше пойдет, — говорил он, — то на следующей неделе можно начинать жатву.

Стояла сильная жара. На высокое бледное небо невозможно было смотреть — оно так и полыхало жаром. Воздух волнами поднимался над прерией, как над горячей печкой. В школе из дощатых стен сочилась клейкая смола, и дети дышали, открыв рты, словно ящерицы.

Утром в субботу Лора вместе с папой пошла взглянуть на пшеницу. Пшеница высотой была почти с папу. Он посадил Лору к себе на плечи, чтобы она могла посмотреть сверху на отяжелевшие, гнущиеся колосья. Все поле было зелено-золотым.

За обедом папа рассказал об этом маме. Он никогда еще не видал такого урожая. Сорок бушелей с акра[3], не меньше. А продать ее можно по доллару за бушель. Они теперь богачи. Здесь чудесные места. У них теперь будет все, чего они пожелают.

Лора слушала и думала о том, что теперь папа купит себе новые сапоги.

Лора сидела лицом к открытой двери, в которую лился солнечный свет. Вдруг он почему-то стал меркнуть. Лора протерла глаза и снова посмотрела. Свет действительно померк. Он продолжал меркнуть, пока не исчез совсем.

— Похоже, собирается буря, — сказала мама. — Наверное, это туча закрыла солнце.

Папа быстро встал и подошел к двери. Бурей могло побить пшеницу. Он выглянул на улицу. Потом вышел из дома.

Дневной свет сделался очень странным. Он изменился, но не так, как это бывает перед бурей. И воздух не давил, как перед бурей. Лоре вдруг стало страшно — она сама не знала почему.

Она тоже выбежала из дома. Папа стоял и глядел на небо. Мама и Мэри вышли следом, и папа спросил:

— Что бы это могло быть, Каролина?

Какое-то облако закрыло солнце. Оно было не похоже на обычные облака и состояло из снежинок, только очень крупных, тонких и блестящих.

Ветра не было, не колыхалась даже трава, жаркий воздух был неподвижен, но край облака двигался по небу быстро, как от ветра. У Джека шерсть на загривке встала дыбом. Подняв морду к облаку, он зарычал, а потом заскулил.

Плюм! Что-то стукнулось о Лорину голову и упало на землю. Она взглянула вниз: это был кузнечик — таких больших ей еще не приходилось видеть. И сразу громадные бурые кузнечики посыпались вокруг нее с глухим стуком, словно град, ударяя ее по голове, по лицу, по рукам.

Из облака градом сыпались кузнечики. Само облако все состояло из кузнечиков. Своими телами они закрыли солнце, и оно померкло. Их большие тонкие крылья светились и поблескивали. Шум этих крыльев наполнял воздух. Падая, кузнечики стучали о землю и о дом так, словно шел настоящий град.

Лора попыталась их смахнуть, но они цеплялись своими лапками за ее платье, за ее кожу. Они смотрели на нее выпученными глазами, поворачивая голову туда-сюда. Мэри с визгом убежала в дом. Кузнечики покрыли всю землю; на ней не осталось места, куда можно было ступить. Лоре приходилось наступать прямо на них; под ногами было скользко от раздавленных кузнечиков.

Мама кинулась закрывать все окна. Папа зашел в дом и, стоя в дверях, глядел на улицу, а рядом с ним стояли Лора и Джек. Кузнечики по-прежнему сыпались с неба; вся земля вокруг кишела ими. Их длинные крылья были сложены, они передвигались скачками. В воздухе стоял шум крыльев, а по крыше словно барабанил град.

Потом Лора услышала еще один звук. Этот звук издавало множество крохотных челюстей — кусающих, рвущих, жующих.

— Пшеница! — закричал папа. Через заднюю дверь он кинулся в сторону поля.

Кузнечики ели. Как ест один кузнечик, можно было услышать, только если поднести его поближе к уху и, держа в руке, скормить ему травинку. Но сейчас было слышно, как едят миллионы кузнечиков, как откусывают и жуют миллионы их челюстей.

Папа бегом вернулся назад к хлеву. Лора увидела из окна, как он запрягает в фургон Сэма и Дэвида. Потом он быстро-быстро стал вилами кидать в фургон грязное сено из кучи, приготовленной на удобрение. Мама выбежала из дома, взяла другие вилы и стала ему помогать. Потом папа погнал лошадей к пшеничному полю, а мама пошла за фургоном.

Папа объехал поле кругом, выбрасывая из фургона сено маленькими кучками. Мама наклонилась над одной кучкой, и из нее начала подниматься струйка дыма. Потом дым пошел гуще. Так мама подожгла все кучки одну за другой, а Лора смотрела, пока удушливый дым не скрыл от нее поле, папу с мамой и фургон.

А кузнечики все продолжали сыпаться с неба, и дневной свет по-прежнему был тусклым, потому что они закрывали солнце.

Вернулась мама. В пристройке она сняла с себя платье и нижние юбки, вытряхнула из них кузнечиков и убила. Она подожгла сено вокруг всего поля. Быть может, дым отпугнет кузнечиков и они не тронут пшеницу.

Мама, Мэри и Лора теперь сидели закрывшись в доме. Кэрри была еще слишком мала и все время плакала, даже у мамы на руках. Наконец она устала плакать и заснула. Но и сквозь стены дома они слышали, как едят кузнечики.

Сумерки кончились. Снова засияло солнце. Вся земля была покрыта ползающими, скачущими кузнечиками. Они съели всю мягкую короткую травку на пригорке. А высокая трава в прерии наклонилась и полегла.

— Ох, глядите! — тихонько сказала стоявшая у окна Лора.

Кузнечики объедали кроны ив. Листва на ветках поредела, и торчали голые сучки. Оголившиеся ветки были облеплены кузнечиками.

— Я больше не хочу на это смотреть, — сказала Мэри и отошла от окна. Лора тоже не хотела больше смотреть, но и не смотреть она не могла.

Очень смешно вели себя курицы. Они привыкли, вытянув шею, гоняться за кузнечиками, которых не могли поймать. Теперь каждый раз, когда они вытягивали шею, они хватали кузнечика. Это их удивляло. Они все время вытягивали шеи и пытались бежать сразу во все стороны.

— Что ж, по крайней мере не придется покупать корм для птицы, — сказала мама. — Нет худа без добра.

Зелень на грядках в огороде поникла. Картошка, морковь, свекла, фасоль — все было объедено. Длинные листья со стеблей кукурузы тоже были объедены, а початки и молодые колосья падали, облепленные кузнечиками.

И никто ничего не мог сделать.

Дым по-прежнему окутывал поле с пшеницей. Иногда сквозь марево Лора видела, как там двигается папа. Он ворошил' тлеющее сено, и опять густой дым скрывал его.

Когда пришло время идти за Пеструшкой, Лора надела чулки, башмаки и шаль. Пеструшка вошла в ручей на месте старого брода и стояла, подергивая шкурой и мотая хвостом. Стадо с жалобным мычанием проходило за их старой землянкой. Лора догадалась, что скот не может есть траву, потому что в ней полно кузнечиков. А если кузнечики съедят всю траву, то скотина будет голодать.

Кузнечики набились Лоре под юбку, облепили платье и шаль. Она все время стряхивала их с лица и с рук. Раздавленные кузнечики хрустели под ее башмаками и под копытами Пеструшки.

Мама, надев шаль, вышла подоить Пеструшку, а Лора ей помогала. Но как они ни старались, кузнечики все-таки попали в молоко. Мама взяла с собой салфетку, чтобы накрыть ведро, но оно было открыто, пока в него доили. Поэтому мама выловила кузнечиков жестяной кружкой.

Они принесли кузнечиков в дом на своей одежде. Некоторые даже запрыгнули на горячую печку, где готовился ужин. Мама держала еду закрытой до тех пор, пока они не выловили и не раздавили всех кузнечиков. Потом она сгребла их на совок и кинула в печку.

Папа зашел в дом, чтобы поужинать, пока Сэм и Дэвид ели свой ужин в конюшне. Мама не спрашивала его, что с пшеницей, только улыбнулась и сказала:

— Все в порядке, Чарльз. Мы продержимся, как всегда.

У папы горло саднило от дыма, и мама сказала:

— Выпей еще чашку, и тебе полегчает.

Когда папа допил чай, он снова нагрузил в фургон сено с навозом и отправился обратно на поле.

Ночью, лежа в постели, Лора и Мэри по-прежнему слышали, как едят кузнечики. Лора чувствовала на себе их цепкие ножки. Хотя в постели кузнечиков не было, ей казалось, что они по-прежнему у нее на лице и на руках. Она видела в темноте их выпученные глаза и чувствовала, как они ползают по ней, пока не уснула.

Когда утром она спустилась вниз, папы там не было. Всю ночь он провел на поле, поддерживая дым над пшеницей. Завтракать он тоже не пришел.

Вся прерия изменилась. Трава больше не колыхалась под ветром, она поникла и лежала кочками. Ивы стояли голые. В зарослях сливы на голых ветках осталось всего несколько плодов. И по-прежнему слышен был звук рвущих, стригущих, жующих челюстей.

В полдень из дыма показался папин фургон. Папа отвел в хлев Сэма и Дэвида и медленно пошел к дому. Лицо у него было черное от копоти, а белки глаз покраснели. Он повесил шляпу на гвоздь возле двери и сел за стол.

— Все бесполезно, Каролина, — сказал он. — Дым их не остановит. Они срезают пшеницу будто серпом. И съедают вместе с соломой.

Он оперся локтями о стол и закрыл лицо руками. Лора и Мэри сидели притихшие. Только Кэрри на своем высоком стульчике стучала ложкой по столу и тянулась ручонками к хлебу. Она была еще слишком мала, чтобы понимать, что происходит.

— Не беда, Чарльз, — сказала мама, — бывали и раньше тяжелые времена.

Папа отнял от лица руки, взял нож и вилку. Он улыбнулся, но глаза у него были усталые и тусклые.

— Все в порядке, Каролина, — сказал он. — Мы сделали что могли. Как-нибудь выкарабкаемся.

Тут Лора вспомнила, что папа еще не расплатился за новый дом. Он говорил, что расплатится, когда продаст пшеницу.

За обедом они не разговаривали, а после обеда папа лег на пол и уснул. Мама подсунула ему под голову подушку и приложила палец к губам, показывая Лоре и Мэри, чтобы они не шумели. Они взяли Кэрри в спальню и стали играть с ней бумажными куклами.

Проходил день за днем, а кузнечики все ели. Они съели всю пшеницу и весь овес. Съели всю зелень до последней травинки — весь огород, всю траву в прерии.

— Ох, папа, что же теперь будет с кроликами? — спросила Лора. — И с бедными птичками?

— Оглянись кругом, Лора, — сказал папа.

Не видно было ни одного кролика. Пропали и маленькие птички, которые порхали по верхушкам трав. Оставшиеся птицы ели кузнечиков. Степные куропатки бегали, вытянув шеи, и хватали их.

Так долго не было дождя, что Лора переходила ручей по сухим камням. Прерия оголилась и побурела. Над ней стояло негромкое стрекотание миллионов бурых кузнечиков. Нигде не было ни одной зеленой травинки.

В городе многие собрались обратно на Восток. Кристи и Кэсси тоже уезжали. Лора попрощалась с Кристи, а Мэри — с Кэсси, — это были их лучшие подруги.

В школу они больше не ходили. Надо было беречь башмаки на зиму, а ходить босыми ногами по кузнечикам они не могли. Но все равно школа скоро закрывалась, и мама сказала, что они будут всю зиму учиться дома, чтобы не отстать от своих классов.

Папа работал на мистера Нельсона и за это пользовался его плугом. Он начал распахивать голое пшеничное поле, чтобы будущей весной опять засеять его пшеницей.

 

Серый кокон

Как-то Лора вместе с Джеком спустилась к ручью. Мэри нравилось сидеть дома и читать или складывать цифры на грифельной доске, но Лора от этого уставала. Однако на улице было так тоскливо, что ей расхотелось играть.

Тенистый Ручей почти высох. Вода едва сочилась сквозь песок с галькой. Голая ива над мостиком уже не давала тени. Под зарослями дикой сливы в воде плавала пена. Старый рак исчез.

Сухая земля была раскалена, солнце палило нещадно, и небо было цвета меди. Стрекот кузнечиков стал частью этой жары. Прерия больше не пахла так хорошо, как раньше.

Лора заметила одну странную вещь. По всему пригорку сидели кузнечики. Они сидели неподвижно, опустив хвостики к земле, и не шевелились даже тогда, когда Лора тыкала в них палкой.

Лора сковырнула одного кузнечика с ямки, на которой он сидел, и палкой достала оттуда какую-то серую штучку. Она была похожа на жирного червя, только неживая. Лора не знала, что это такое. Джек тоже с недоумением обнюхал ее.

Решив спросить у папы, Лора направилась к пшеничному полю. Но папа не работал. Сэм и Дэвид стояли, впряженные в плуг, а он ходил по невспаханной земле и ее разглядывал. Потом Лора увидела, как он подошел и вынул плуг из борозды. Взял в руки вожжи и направил Сэма и Дэвида к хлеву.

Лора знала: только что-то ужасное могло заставить папу среди дня бросить работу. Она со всех ног побежала к хлеву. Сэм и Дэвид были в своих стойлах, а папа вешал их пропотевшую сбрую. Выйдя, он не улыбнулся Лоре. Она медленно побрела за ним к дому.

Мама взглянула на папу и спросила:

— Чарльз! Что еще стряслось?

— Они откладывают яйца, — сказал папа. — Вся земля ими начинена. Выйди на двор, посмотри — всюду ямки глубиной в пару дюймов[4]. Там зарыты яйца. И так по всему полю. Везде. Вот, взгляни.

Он достал из кармана одну из тех серых штучек и на ладони протянул ее маме.

Это кокон с яйцами кузнечиков. Один такой я вскрыл. В нем тридцать пять — сорок яиц. И в каждой ямке по кокону. И на каждый квадратный фут — восемь или девять таких ямок. И так по всей округе.

Мама опустилась на стул, и ее руки беспомощно упали.

— У нас столько же шансов собрать урожай на будущий год, сколько научиться летать по воздуху. Когда из этих яиц вылупятся кузнечики, в здешних краях не останется ни одной травинки.

— Ах, Чарльз! — сказала мама. — Что же нам делать?

Папа рухнул на скамью и ответил:

— Не знаю.

В отверстие над лестницей свесились Мэрины косы. Потом появилось ее лицо. Она озабоченно смотрела сверху на Лору, а Лора смотрела на нее. Потом Мэри слезла по лесенке и встала у стенки рядом с Лорой.

Папа выпрямился. Глаза у него горели неукротимым огнем, и это было совсем не похоже на то, как они блестели, когда он улыбался Лоре.

— Одно я знаю, Каролина, — сказал он, — никакая мерзость вроде этой не возьмет над нами верх! Мы что-нибудь придумаем! Вот увидишь! Мы продержимся.

— Да, Чарльз, — сказала мама.

— Почему бы нет? — сказал папа. — Мы здоровы, у нас есть крыша над головой, мы обеспечены лучше многих. Собери обед пораньше, Каролина. Я иду в город. Вот увидишь — я найду какой-нибудь выход!

Пока он был в городе, мама, Мэри и Лора задумали приготовить ему вкусный ужин. Мама сделала из простокваши красивые белые творожные шарики. Мэри и Лора нарезали ломтиками холодную вареную картошку, а мама приготовила соус. Еще они поставили на стол хлеб, молоко и масло.

Потом они умылись и причесались. Надели свои выходные платья и завязали косы лентами. Кэрри они надели ее белое платьице, а на шею — нитку индейских бус. Все было готово, когда на пригорке, усеянном кузнечиками, показался папа.

Это был веселый ужин. Когда они съели все до последней крошки, папа отодвинул тарелку и сказал:

— Ну, Каролина...

— Да, Чарльз? — откликнулась мама.

— Я нашел выход, — сказал папа. — Завтра я отправляюсь на Восток.

— Ах нет, Чарльз! — воскликнула мама.

— Все в порядке, Лора, — сказал папа. Он имел в виду, что не надо плакать, и Лора не расплакалась.

— Там сейчас идет жатва, — сказал папа. — Через сто миль к востоку отсюда начинается земля, где снимают урожай. Это последняя возможность получить работу, и много народу с Запада сейчас туда собирается. Поэтому мне нужно поспешить.

— Если ты считаешь, что так будет лучше, — сказала мама, — то, конечно, мы с девочками тут справимся. Но, Чарльз, ведь это такой далекий путь!

— Ерунда! Что такое пара сотен миль? — сказал папа. Однако он посмотрел на свои старые залатанные башмаки. Лора знала: он думает о том, выдержат ли они такую дорогу. — Пара сотен миль — для меня это просто безделица!

Потом он вынул из футляра свою скрипку. Он долго играл в наступивших сумерках. Лора и Мэри сели поближе к нему, а мама неподалеку укачивала Кэрри.

Он сыграл «Диксиленд» и «Янки Дудль». Сыграл «Эй, ребята, все под флаг!» и

Потом он убрал скрипку. Ему надо было пораньше лечь, чтобы наутро пораньше отправиться в путь.

— Береги скрипку, Каролина, — сказал он. — Она придает мне силы.

На рассвете они позавтракали, потом папа поцеловал их всех и ушел. Чистую рубашку и пару носков он закатал в куртку и закинул за плечо. У брода через ручей он оглянулся и помахал им рукой. После этого он шел не оборачиваясь, пока не скрылся из виду. Джек стоял тесно прижавшись к Лоре.

Еще с минуту никто из них не двигался с места. Потом мама весело сказала:

— Теперь на нас все хозяйство, девочки. Мэри и Лора, берите Пеструшку и ведите ее поскорее к стаду.

Она ушла с Кэрри в дом, а Мэри и Лора побежали в хлев, вывели Пеструшку и погнали ее к ручью.

В прерии не осталось травы, и голодной скотине приходилось есть ивовые побеги, веточки слив и прошлогоднюю сухую траву по берегам ручья.

 

Дождь

Без папы жизнь стала унылой и скучной. Лора и Мэри даже не могли сосчитать дни, оставшиеся до его возвращения. Они представляли себе, как он уходит все дальше и дальше в своих залатанных башмаках.

Джек уже не был таким резвым псом, как раньше; на морде у него появилась седина. Он часто глядел на пустынную дорогу, по которой ушел папа, вздыхал и ложился, поджидая его. Но он уже не надеялся, что папа когда-нибудь вернется.

Мертвая, объеденная, скучная прерия лежала под жарким небом. С земли поднимались пыльные смерчи. Далекий край земли, казалось, извивался, как змея. Укрыться от солнца можно было только в доме. На ивах и сливовых деревьях не было листьев. Тенистый Ручей пересох, лишь в заводях стояло немного воды. Колодец был пуст, и только из родника возле их старой землянки сочилась вода. Мама ставила там ведро, и за ночь оно наполнялось. Утром она уносила это ведро в дом, а на его место ставила другое, которое наполнялось за день.

Закончив утреннюю работу, мама, Мэри, Лора и Кэрри оставались в доме, слушая, как за стенами свистит обжигающий ветер и как мычит, не переставая, голодная скотина.

Пеструшка так исхудала, что у нее торчали все ребра, а глаза ввалились. Целыми днями она вместе с остальным скотом, мыча, разыскивала что-нибудь съедобное. Они съели весь кустарник по берегам ручья и сжевали на ивах те ветки, что могли достать. Пеструшкино молоко горчило, и с каждым днем она давала его все меньше.

Сэм и Дэвид стояли в хлеву. Они не получали вдоволь сена, потому что заготовленные стога нужно было растянуть до следующей весны. Когда Лора водила их вниз к ручью и по его высохшему руслу к заводи, лошади воротили носы от тепловатой мутной воды. Но им приходилось ее пить. Коровам и лошадям тоже иногда приходится быть терпеливыми.

По субботам Лора ходила к Нельсонам узнать, нет ли письма от папы. Дом у мистера Нельсона был длинный и приземистый, с побеленными дощатыми стенами, и такой же длинный, приземистый земляной хлев с крышей из сена. Они были совсем не похожи на папин дом и папин хлев. Они словно прижимались к земле. Казалось, они тоже говорят по-норвежски.

Внутри дом сиял чистотой. На широкой кровати с пышно взбитой периной высилась горка пухлых подушек. На стене висела красивая картина в широкой золотой раме, изображавшая даму в голубом платье. Сверху она была прикрыта розовой сеткой от мух.

Письма от папы все не было. Миссис Нельсон сказала, что мистер Нельсон снова спросит на почте в следующую субботу.

— Спасибо, мэм, — сказала Лора и быстро пошла по тропинке прочь от дома. Потом она медленно перешла мостик и еще медленнее поднялась на пригорок.

— Не беда, девочки, — сказала мама. — Мы получим письмо в следующую субботу.

Но и в следующую субботу письма не было.

По воскресеньям они надевали свои праздничные платья. Мэри и Лора рассказывали те стихи из Библии, которые они выучили наизусть, а мама читала им какое-нибудь место из Библии.

Однажды она прочла им о саранче. Саранчой назывались бурые кузнечики. А случилось это давным-давно, в библейские времена. Мама читала:

— «И напала саранча на всю землю Египетскую и легла по всей стране Египетской в великом множестве; прежде не бывало такой саранчи, и после не будет такой. Она покрыла лице всей земли, так что земли не было видно, и поела всю траву земную и все плоды древесные, уцелевшие от града, и не осталось никакой зелени ни на деревах, ни на траве полевой во всей земле Египетской».

Лора знала, что все это правда. И, повторяя эти стихи, она про себя думала: «Во всей Миннесоте».

Потом мама прочла им о том, как Бог пообещал хорошим людям вывести их «из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед».

— Что это за земля, мама? — спросила Мэри, а Лора спросила:

— Неужели там вместо речек молоко и мед?

Она представила себе, как это неприятно — бродить по колено в липкой, сладкой речке.

Мама опустила Библию на колени и задумалась. Потом сказала:

— Ваш папа считает, что так будет здесь, в Миннесоте.

— Разве это может быть? — спросила Лора.

— Наверное, может, если мы выдержим все испытания, — сказала мама. — Видишь ли, Лора, если бы хорошие дойные коровы паслись на всей этой земле, они стали бы давать целые реки молока. И если бы пчелы собрали мед со всех цветов, что растут на этой земле, то потекли бы реки меда.

— А-а, — сказала Лора. — Хорошо, что не придется бродить в них.

Кэрри принялась колотить по Библии своими маленькими кулачками и кричать:

— Мне жарко! У меня все чешется!

Мама взяла ее на руки, но она оттолкнула маму и захныкала:

— Ты горячая!

У бедняжки Кэрри от жары выступила на коже красная сыпь. Лора и Мэри изнемогали в своих сорочках, панталонах, нижних юбках, в закрытых платьях с длинным рукавом, стянутых в талии кушаками.

Кэрри хотела пить, но скривилась и оттолкнула кружку с водой, сказав:

— Противная!

— Ничего не поделаешь, — сказала Мэри, — я тоже хочу холодной воды, но ее нет.

— Хорошо бы глотнуть воды из родника, — сказала Лора.

— А мне бы сосульку, — сказала Мэри.

Тогда Лора сказала:

— Хорошо бы ходить совсем раздетой, как индейцы.

— Лора! — сказала мама. — Что ты такое говоришь!

А Лора подумала: «И все-таки это было бы хорошо».

От стен дома шел горячий смолистый запах. Из коричневых прожилок в досках капала смола и застывала твердыми желтыми шариками. Свист раскаленного ветра не утихал ни на минуту, и скотина ни на минуту не переставала жалобно мычать: «Му-у-у, му-у-у». Джек перевернулся на бок и вздохнул со стоном.

Мама тоже вздохнула и сказала:

— Кажется, все бы отдала за глоток свежего воздуха.

В эту самую минуту пахнуло свежестью. Кэрри перестала хныкать. Джек поднял голову. Мама только сказала:

— Девочки, вы... — И тут они снова почувствовали прохладное дуновение.

Мама вышла через пристройку и встала в тени дома. Лора тут же очутилась рядом с ней. Мэри вышла следом, ведя за руку Кэрри. На улице было жарко, как в духовке. Горячий воздух обжег Лоре лицо.

В северо-западной части неба они увидели тучку. Она казалась совсем маленькой в огромном небе цвета меди. Но все-таки это была тучка, и тень от нее легла на прерию темной полосой. Казалось, что тень движется, а может, это просто колебался горячий воздух. Но нет, она и вправду приближалась.

— «Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста!» — твердила про себя Лора. Все они стояли приложив ладонь к глазам, глядя на тучу и на тень от нее.

А туча все приближалась. Она выросла. Она повисла темным слоем в воздухе над прерией. Ее края клубились и набухали то там, то тут. Волны прохладного воздуха сменялись волнами еще более горячими, чем прежде.

По всей прерии дико метались пыльные смерчи. Солнце по-прежнему раскаляло дом, хлев и изрытую, потрескавшуюся землю. Тень от тучи была далеко.

Вдруг из тучи ударил зигзаг белого огня, потом упал и повис серый занавес, скрыв кусок неба. Это был дождь. Потом донесся раскат грома.

Гроза слишком далеко от нас, — сказала мама. — Боюсь, она сюда не дойдет. Но по крайней мере стало прохладнее.

— А вдруг все-таки дойдет, а, мама? Вдруг дойдет? — сказала Лора. Про себя все они повторяли: «Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста!»

Ветер стал прохладнее. Медленно-медленно тень от тучи продолжала расти, а сама туча широко раскинулась по небу. Внезапно тень устремилась через равнину и на пригорок, а сразу за нею стеной двигался ливень. Словно миллионы крохотных ног затопали вверх по пригорку, и дождь хлынул на их дом, на маму, Мэри, Кэрри и Лору.

— Скорее в дом! — воскликнула мама.

В пристройке стоял шум дождя, бьющего по крыше. В душную комнату ворвался прохладный воздух. Мама распахнула входную дверь, отодвинула занавески и раскрыла все окна. Ливень смыл тошнотворный запах, который поднимался от земли. Ливень барабанил по крыше и стекал вниз сплошными потоками. Он промыл воздух, и дышать стало легко.

Потоки воды бежали по сухой, твердой земле. Они заполняли трещины, они кружили, пузырясь, над ямками, где кузнечики отложили свои яйца. В небе вспыхивали короткие молнии и раздавались удары грома.

Кэрри кричала и била в ладоши. Мэри и Лора прыгали, смеялись и танцевали. Джек вилял хвостом и резвился как щенок; он бегал от одного окна к другому поглядеть на дождь и рычал на каждый раскат грома, словно говоря: «Я тебя не боюсь!»

— Похоже, дождь не перестанет до захода солнца, — сказала мама.

Перед заходом солнца дождь ушел дальше. Он спустился к Тенистому Ручью, пересек его и двинулся на восток. Облако стало багрово-красным, а его края по- золотились. Зашло солнце, и появились звезды. Воздух был свежим, сырая земля отдыхала.

Лоре не хватало сейчас только одного — она хотела, чтобы папа был с ними.

На следующий день снова вышло палящее солнце. Небо опять было цвета меди, ветер обжигал. А к вечеру из земли начали пробиваться тонюсенькие побеги свежей травы.

Прошло еще несколько дней, и на бурой прерии появилась зеленая полоса. Там, где прошел дождь и выросла трава, могла теперь пастись голодная скотина. Каждое утро Лора оставляла там на привязи Сэма и Дэвида, чтобы они поели свежей травы.

Скот перестал реветь. У Пеструшки больше не торчали кости. Она стала давать больше хорошего, вкусного молока. Пригорок снова зазеленел, а на ивах показались молоденькие листочки.

 

Письмо

Все дни напролет Лора тосковала о папе, а ночью, слушая, как ветер носится один над темной землей, она чувствовала внутри пустоту и боль.

Поначалу она все время говорила о нем: далеко ли он ушел за этот день, где остановился на ночлег; держатся ли еще его старые залатанные башмаки. Потом она перестала говорить о нем с мамой. Мама все время думала о папе, но говорить об этом не любила. Она не любила даже считать оставшиеся до субботы дни.

— Время пройдет быстрее, если мы будем думать о чем-нибудь другом, — говорила она.

Каждую субботу они надеялись, что сегодня мистер Нельсон найдет на почте письмо от папы. Лора с Джеком уходили далеко по дороге, ведущей в город, встречать фургон мистера Нельсона.

Кузнечики, съев все кругом, теперь покидали эти места, но не одним большим облаком, как прилетели, а понемногу, маленькими стайками. Однако миллионы их все еще оставались.

Письма от папы не было.

— Не беда, — сказала мама. — Оно непременно придет.

Однажды, когда Лора, как всегда медленно, с пустыми руками поднималась на пригорок, она подумала: «Что если совсем не придет никакого письма?»

Она старалась больше так не думать. И не могла. Как-то она взглянула на Мэри и поняла, что Мэри думает о том же самом.

В тот вечер Лора не выдержала и спросила маму:

— Папа вернется домой, правда?

— Ну конечно, папа вернется! — воскликнула мама.

Тогда Лора и Мэри поняли, что мама тоже боится, не случилось ли чего-нибудь с папой.

Быть может, его ботинки развалились и он ковыляет где-то, босой, по дороге. А может, его боднул бык. Может, он попал под поезд. Он не взял с собой ружья, и на него могли напасть волки. А может, ночью в темном лесу на него прыгнула с дерева пума.

В следующую субботу, когда Лора и Джек собирались идти встречать мистера Нельсона, она увидела, как он переходит мостик. В руке у него что-то белело. Лора слетела вниз с пригорка. Мистер Нельсон держал в руке письмо.

— Спасибо! Большое спасибо! — сказала ему Лора.

Она так бежала к дому, что у нее перехватило дыхание. Мама умывала Кэрри лицо. Она взяла письмо мокрыми трясущимися руками и села.

— Это от папы, — сказала она. Руки у нее так дрожали, что она с трудом вытащила из волос шпильку. Она вскрыла конверт и вынула письмо. Когда ока развернула его, там оказалась денежная купюра.

— С папой все в порядке, — сказала мама; она закрыла лицо передником и заплакала.

Когда она снова опустила передник, ее мокрое лицо сияло от радости. Утирая глаза, она стала вслух читать письмо Лоре и Мэри.

Папе пришлось пройти триста миль, пока он нашел работу. Теперь он убирал пшеницу и зарабатывал по доллару в день. Он посылал маме пять долларов, а три доллара оставил себе на новые башмаки. Урожай в этих местах был хороший, и папа хотел бы остаться тут до конца уборки, если дома у них все в порядке.

Они соскучились по нему и хотели, чтобы он поскорее вернулся. Но он был жив и здоров и купил себе новые башмаки. В этот день они все были очень счастливы.

 

Предрассветный час темней всего

Ветер теперь стал прохладным, и солнце в полдень уже не так припекало. По утрам было холодно, и кузнечики двигались вяло.

Однажды утром землю покрыл толстый слой инея. Он одел каждую щепку, каждый сучок белым игольчатым пухом. Он обжигал Лорины босые ноги. И она увидела, что миллионы кузнечиков застыли совершенно неподвижно.

Через несколько дней все они исчезли.

Приближалась зима, а папы все не было. Ветер стал пронизывающим. Больше он уже не свистел — он выл и стонал. С серого неба лился холодный, серый дождь. Дождь превратился в снег, а папа все не возвращался.

Теперь на улицу приходилось надевать башмаки. Ногам в них было больно. Лора не могла понять отчего. И у Мэри тоже болели ноги в башмаках.

Дрова, которые наколол папа, кончились, и Мэри с Лорой собирали сучья. Холод щипал им нос и пальцы, пока они отдирали от земли последние примерзшие сучки, обшаривали землю под ивами, подбирая сухие веточки, которые, сгорая в печке, почти не давали тепла.

А однажды днем к ним в гости пришла миссис Нельсон со своей маленькой дочкой Анной.

Миссис Нельсон была миловидная пухленькая женщина с золотистыми волосами, как у Мэри, и голубыми глазами. Когда она смеялась, видны были очень белые зубы. Лоре нравилась миссис Нельсон, но Анне она ничуть не обрадовалась.

Анна была немного старше Кэрри, но не понимала ни слова из того, что говорили ей Лора и Мэри, а они не понимали ее. Анна разговаривала по-норвежски. Играть с ней было неинтересно, и летом, когда миссис Нельсон приходила к ним в гости, они убегали к ручью. Но сейчас было холодно. Им пришлось остаться дома и играть с Анной. Так велела мама.

— Достаньте своих кукол, девочки, — сказала она, — и займите Анну.

Лора принесла коробку со своими бумажными куклами, которых мама вырезала из оберточной бумаги, и они уселись играть на полу перед открытой дверцей плиты. Увидев бумажных кукол, Анна радостно засмеялась. Она запустила руку в коробку, вытащила оттуда бумажную леди и разорвала ее пополам.

Лора и Мэри были в ужасе, а у Кэрри глаза стали совсем круглые. Но мама продолжала разговаривать с миссис Нельсон и не видела, как Анна размахивает двумя половинками куклы и смеется. Лора закрыла коробку, но Анне скоро надоела разорванная кукла, и она потянулась за другой. Лора не знала, что делать, а Мэри ничем не могла ей помочь.

Если не дать Анне того, что она просит, она начнет реветь. Анна была еще маленькая, и к тому же их гостья, и нужно было сделать так, чтобы она не плакала. Но если дать ей бумажных кукол, то она всех их порвет. И тут Мэри шепнула:

— Принеси Шарлотту. Шарлотте она ничего не сделает.

Лора проворно вскарабкалась по лесенке, пока Мэри старалась отвлечь Анну. Ее любимая Шарлотта лежала в своей коробке и улыбалась. Рот у нее был вышит красными нитками, вместо глаз — пуговки от ботинок. Лора осторожно взяла ее, пригладила ей локоны из черной пряжи и оправила юбки. Ног у Шарлотты не было, а пальцы изображали стежки на концах плоских рук. Шарлотта была всего-навсего тряпичная кукла, но Лора нежно любила ее с тех самых пор, как получила ее в подарок на Рождество в Больших Лесах.

Лора спустилась вниз с Шарлоттой. Увидев куклу, Анна закричала, требуя ее. Лора осторожно дала Шарлотту в руки Анне, и та вцепилась в нее изо всех сил. Но это не могло причинить вреда Шарлотте. Лора с беспокойством наблюдала, как Анна ковыряет ей пуговицы-глаза, дергает за волосы из пряжи и колотит ею об пол. Но даже это не могло сильно повредить кукле. Лора решила, что пригладит ей волосы и оправит юбки, когда Анна уйдет.

Наконец миссис Нельсон стала собираться домой. И тут случилась ужасная вещь. Анна не пожелала отдать Шарлотту.

Может быть, она подумала, что теперь это ее кукла. Возможно, она сказала матери, что Лора подарила ей Шарлотту. Миссис Нельсон только улыбалась. Лора попробовала взять Шарлотту у Анны, но та завопила.

— Отдай мне куклу! — сказала Лора. Но Анна с ревом вцепилась в Шарлотту.

— Как не стыдно, Лора, — сказала мама. — Анна же маленькая, и она у тебя в гостях. Ты уже слишком взрослая, чтобы играть с куклой. Отдай ее Анне.

Лоре пришлось послушаться маму. Стоя у окна, она глядела, как Анна уходит, размахивая Шарлоттой.

— Как не стыдно, Лора, — снова сказала мама. — Ты же большая девочка, а дуешься из-за тряпичной куклы. Немедленно прекрати! Она тебе не нужна, ты с ней почти не играла. Нельзя быть такой жадной.

Лора тихонько взобралась по лесенке и села на свой ящик у окошка. Глаза у нее оставались сухими, но внутри она плакала, потому что с ней больше не было Шарлотты. Сначала ушел папа, а теперь и Шарлоттина коробка опустела. Над крышей завывал ветер. Кругом было холодно и пусто.

— Мне очень жаль, Лора, — сказала вечером мама. — Я не отдала бы твою куклу, если б знала, как ты ее любишь. Но мы должны думать не только о себе. Подумай о том, какую радость ты доставила Анне.

На следующее утро мистер Нельсон привез им срубленные на папиной земле деревья. Он работал весь день и наколол маме столько дров, что теперь у них снова была большая поленница.

— Видишь, как добр к нам мистер Нельсон, — сказала мама. — Нельсоны прекрасные соседи. Теперь ты рада, что отдала свою куклу Анне?

— Нет, мама, — сказала Лора. Ее сердце продолжало плакать по папе и по Шарлотте.

Снова и снова шли холодные дожди; вода замерзала и превращалась в лед. Писем от папы больше не было. Мама думала, что он, должно быть, уже в пути. Ночами Лора прислушивалась к ветру и гадала, где папа может быть сейчас. Часто за ночь в поленницу набивалось полным-полно принесенного ветром снега. А папы все не было. Каждую субботу после обеда Лора надевала чулки и башмаки, куталась в большую мамину шаль и отправлялась к Нельсонам.

Постучав в дверь, она спрашивала, нет ли для мамы письма, но внутрь не заходила: она не хотела видеть там свою Шарлотту. Миссис Нельсон отвечала ей, что письма нет, Лора благодарила ее и шла домой. Однажды в ненастный день, подходя к дому Нельсонов, она заметила, что на скотном дворе что-то валяется. Лора остановилась. Это была Шарлотта в замерзшей луже. Анна выбросила ее.

У Лоры едва хватило сил дойти до двери и поговорить с миссис Нельсон. Миссис Нельсон сказала, что мистер Нельсон не поехал в город из-за ненастья, но что он непременно поедет на следующей неделе. Лора сказала: «Спасибо, мэм»— и повернулась, чтобы уйти.

Ледяной дождь сек Шарлотту. Анна оторвала ее красивые черные кудри; порванный рот превратился в кровавую рану. У нее не было одного глаза. Но это по-прежнему была ее Шарлотта.

Лора наклонилась, схватила ее и спрятала под шалью. Всю дорогу до самого дома она бежала, задыхаясь, сквозь яростный ветер и ледяной дождь. Увидев ее, мама в испуге привстала:

— Что случилось? Что? Говори скорее!

— Мистер Нельсон не поехал в город, — ответила Лора. — Но, мама, мама... погляди.

— Да что такое стряслось? — спросила мама.

— Это... это Шарлотта. Я украла ее. Но мне все равно, да, все равно!

— Ну, успокойся, — сказала мама. — Поди сюда и все мне расскажи. — Она села в качалку и усадила Лору к себе на колени.

Они решили, что Лора поступила правильно, взяв назад Шарлотту. Шарлотте пришлось очень плохо на новом месте, но Лора спасла ее, и мама пообещала, что она снова будет как новенькая.

Мама спорола Шарлотте порванные волосы, и то, что осталось от рта, и единственный глаз. Они подождали, пока Шарлотта оттает, потом вывернули ее наизнанку, и мама как следует выстирала, накрахмалила и прогладила ее. Тем временем Лора выбрала новый светло-розовый лоскуток для лица и новые пуговки для глаз.

Вечером, отправляясь спать, Лора уложила Шарлотту в ее коробку. Шарлотта была чистенькая и свеженакрахмаленная. Она улыбалась красным ртом, ее черные глаза переливались, а волосы из золотисто-коричневой пряжи заплетены были в две тоненькие косички и завязаны двумя голубыми бантами.

Лора забралась под лоскутное одеяло, прижалась потеснее к Мэри и уснула. Выл ветер, ледяной дождь барабанил по крыше. Было так холодно, что Лора и Мэри укрылись одеялами с головой.

Их разбудил ужасный грохот. Испуганные, они лежали в темноте под одеялами. Потом внизу громкий голос произнес:

— Надо же! Я уронил охапку дров.

Послышался мамин смех.

— Ты это сделал нарочно, Чарльз, чтобы девочки проснулись.

Лора вылетела из постели и с визгом слетела вниз по лесенке. Она, а за нею Мэри очутились в папиных объятьях. Что тут началось! Они тараторили, смеялись, прыгали.

Папины голубые глаза сверкали. Волосы на голове стояли торчком. На нем были новые, целые башмаки. Он прошел две сотни миль, добираясь сюда из Восточной Миннесоты, шел ночью, в ненастье. И вот он дома!

— Постыдились бы, девочки! В ночных рубашках! — сказала мама. — Ступайте оденьтесь. Завтрак почти готов.

Они оделись так быстро, как никогда еще не одевались. Спустившись вниз, они кинулись обнимать папу; потом умыли руки и лицо и снова кинулись его обнимать; причесались — и кинулись снова. Джек бегал вокруг них, а Кэрри стучала ложкой по столу и распевала; «Папа дома! Папа дома!»

Наконец все уселись за стол. Папа сказал, что под конец у него не было времени им написать: он работал на молотилке с рассвета до темноты.

— И подарков я вам не принес, — сказал он. — Зато теперь у меня есть деньги, чтобы их купить.

— Самый лучший подарок для нас, Чарльз, — то, что ты здесь, — сказала мама.

— До чего же славно опять очутиться дома! — воскликнул ей в ответ папа.

После завтрака все пошли проведать Сэма и Дэвида. Джек ни на шаг не отставал от папы. При виде сытых и ухоженных лошадей папа очень обрадовался и заметил, что и сам навряд ли смог бы лучше о них позаботиться, а мама рассказала, как Мэри и Лора во всем ей помогали.

Вернувшись в дом, папа спросил у Лоры, почему она прихрамывает.

— Мне жмут ботинки, — ответила Лора. Она изо всех сил старалась не хромать, но на радостях совсем об этом позабыла.

— Ничего удивительного, — сказал папа. — Ты просто из них выросла. А у тебя как с ногами, Мэри?

Мэри ответила, что ей ботинки тоже стали тесны. И тогда папа велел ей снять их и отдать Лоре. Лоре Мэрины ботинки оказались в самый раз — они нигде не жали и были совершенно целые.

— Я хорошенько смажу их жиром, и они станут совсем как новые, — сказал папа. — А Мэри придется купить новые башмаки. Лора будет ходить в Мэриных, а ее ботинки полежат, пока подрастет Кэрри. Ждать осталось недолго. Подумай, чего нам еще не хватает, Каролина, и мы постараемся купить все, что нужно. Как только я запрягу лошадей, мы все поедем в город!

 

Поездка в город

Какая поднялась суматоха! Все принарядились, закутались в зимние пальто и платки и забрались в фургон. На дворе светило яркое солнце, а морозный воздух щипал носы. На замерзшей земле поблескивал тонкий ледок.

Папа сидел на сиденье рядом с мамой и Кэрри, а Мэри с Лорой, обвязав друг друга теплыми платками, устроились на дне фургона, куда папа постелил одеяло. Джек сидел на ступеньке и спокойно смотрел, как фургон отъезжает. Он знал, что все скоро приедут обратно. Казалось, даже Сэм с Дэвидом понимают, что раз папа снова вернулся домой, значит, все будет в порядке. Они весело бежали вперед, пока папа не крикнул «Стой!» Он привязал их к коновязи возле лавки мистера Фича.

Первым делом папа отдал мистеру Фичу часть своего долга за доски для постройки дома. Потом расплатился за сахар и муку, которые мистер Нельсон приносил маме, пока его не было дома, а под конец пересчитал оставшиеся деньги, и они с мамой купили Мэри ботинки.

Ботинки были такие новенькие и так блестели у Мэри на ногах, что Лора подумала: «До чего же несправедливо, что Мэри — старшая. Ее старые ботинки всегда будут мне впору, и у меня никогда не будет новых». Тут раздался голос мамы:

— А теперь мы купим материал на платье Лоре.

Лора подбежала к маме, которая стояла возле прилавка. Мистер Фич снимал с полок рулоны красивой шерстяной ткани.

Прошлой зимой мама выпустила все швы и складочки на Лорином зимнем платье. Нынче платье стало ей совсем коротко и порвалось на локтях. Мама так аккуратно залатала дырки, что их совсем не было заметно, но хотя это платье повсюду жало и Лоре в нем было не по себе, ни о какой обновке она даже и не мечтала.

— Как тебе нравится эта золотисто-коричневая шерсть, Лора? — спросила мама.

Лора не могла выговорить ни слова, а мистер Фич сказал:

— Я вам гарантирую, что она будет прекрасно носиться.

Мама приложила к золотисто-коричневой ткани моток узкой красной тесьмы и сказала:

— Я думаю отделать воротник, манжеты и пояс тремя рядами этой тесьмы. Мне кажется, это будет очень красиво. Как по-твоему, Лора?

— Да, да, конечно, мама! — ответила Лора и, подняв голову, увидела смеющиеся голубые глаза папы.

— Бери, Каролина, — сказал он, и мистер Фич принялся отмерять золотисто-коричневую шерсть и красную тесьму.

Мэри тоже нужно было новое платье, но ей здесь ничего не нравилось. Поэтому они отправились через улицу в лавку мистера Олсона. Там Мэри нашла именно то, что искала, — темно-синюю шерсть и золоченую тесьму.

Пока Мэри и Лора любовались покупкой, появилась Нелли Олсон в меховой пелеринке с капюшоном.

— Хелло! — сказала она и презрительно фыркнула при виде синей шерсти. — Для деревни это, конечно, в самый раз. Вы лучше поглядите, в чем хожу я! Тебе небось тоже нравится моя пелеринка, Лора, да только твой папа тебе такую не купит. Он ведь не лавочник.

Лоре очень хотелось хорошенько отколотить Нелли, но она, конечно, не посмела. Она так рассердилась, что не могла сказать ни слова, и только повернулась к Нелли спиной, а та со смехом вышла из лавки.

Мама купила теплое сукно на пальто для Кэрри, а папа — бобы, кукурузную муку, соль, сахар и чай. Осталось только наполнить керосином жестянку и зайти на почту. Между тем похолодало, и Инглзы быстро поехали домой.

После обеда мама развернула покупки, и все еще раз полюбовались красивой шерстью.

— Я постараюсь как можно скорее сшить вам новые платья, — сказала мама. — Теперь, когда вернулся папа, вы опять начнете ходить в воскресную школу.

— А где же та серая шерсть, что ты присмотрела на платье себе? Разве ты ее не купила? — спросил папа.

Мама покраснела, опустила голову, а потом сердито сказала:

— А где твое новое пальто, Чарльз?

Папа смутился.

— Ты же знаешь, что этим летом, когда саранча вылупится из яиц, она опять сожрет весь урожай, а смогу ли я найти работу, это еще неизвестно. А пальто у меня еще совсем целое.

— Так я и знала, — улыбнулась мама.

После ужина, когда стемнело и в комнате зажгли лампу, папа вынул из футляра скрипку и с удовольствием ее настроил.

— Вот чего мне все время недоставало, — сказал он, обвел всех взглядом и заиграл.

Сначала он сыграл «Когда Джонни возвращался домой», «Моя славная девочка ждет меня дома», потом спел «Родной дом в Кентукки», «Река Сувонни», а напоследок все вместе под аккомпанемент скрипки спели:

 

Сюрприз

Зима опять выдалась теплая и бесснежная, но дули холодные ветры, и маленьким девочкам разумнее всего было сидеть в уютном доме.

Папы по целым дням не было. Он привозил бревна, рубил дрова, уходил далеко вверх по берегам замерзшего ручья, где никто не жил, и ставил там капканы на ондатру, выдру и норку.

По утрам Мэри с Лорой сидели за своими учебниками, а после обеда мама спрашивала у них уроки. Она сказала, что они хорошо учатся, и когда снова вернутся в школу, то увидят, что не отстали от своих классов.

Каждое воскресенье они ходили в воскресную школу. Нелли Олсон по-прежнему хвастала своей меховой пелеринкой. Лора не забыла, что Нелли сказала про папу, и внутри у нее все горело. Она знала, что это нехорошо и что если она не простит Нелли, то никогда не превратится в ангела. Она все время думала о красивых ангелах на картинках в большой Библии, которая лежала дома. Но ангелы были одеты в длинные белые ночные рубашки. Ни у кого из них не было меховой пелеринки.

Самым счастливым воскресеньем было то, когда преподобный Олден приехал в церковь из Восточной Миннесоты. Он долго читал проповедь, а Лора глядела в его добрые голубые глаза и надеялась, что, когда проповедь кончится, преподобный Олден с ней поговорит. Так оно и случилось.

— Мои славные деревенские девочки, Мэри и Лора! — сказал преподобный Олден. Он даже запомнил, как их зовут. — Какое у тебя красивое платье, Лора! — заметил он.

В этот день Лора надела новое платье. Юбка у него была длинная, рукава тоже, и поэтому рукава ее старого пальто казались еще короче, но зато из-под них выглядывали манжеты, обшитые чудесной красной тесьмой.

В этот день Лора почти простила Нелли Олсон. Но в следующие воскресенья преподобный Олден оставался у себя в церкви далеко на Востоке, а в воскресной школе Нелли Олсон задирала нос перед Лорой и нарочно выставляла напоказ свою меховую пелеринку, и Лору опять бросало в жар от ярости.

Однажды после обеда мама сказала, что сегодня уроков не будет, потому что они все поедут в город. Лора и Мэри очень удивились.

— Но мы же никогда по вечерам не ездим в город! — воскликнула Мэри.

— А сегодня поедем, — отозвалась мама.

— Но почему, мама? Зачем нам сегодня ехать в город? — спросила Лора.

— Это сюрприз, — отвечала мама. — А теперь хватит вопросов. Мы все должны принять ванну и принарядиться.

Был будний день, но мама внесла в кухню корыто и согрела воду для Мэри. Потом в корыто налили свежую воду для Лоры, а потом для Кэрри. Девочки еще никогда так старательно не мылись. Потом они надели чистое белье, начистили ботинки, заплели косы и завязали банты. Мэри с Лорой просто лопались от любопытства.

После раннего ужина папа искупался в спальне, а Лора и Мэри нарядились в новые платья. Задавать вопросы было бесполезно, и поэтому они их больше не задавали, но все еще удивлялись и шептались.

В кузове фургона лежало свежее сено. Папа посадил туда Мэри с Лорой и закутал их одеялами, а сам вместе с мамой уселся на сиденье и поехал в город.

На темном небе поблескивали мелкие холодные звезды. Копыта лошадей гулко стучали, колеса громыхали по замерзшей земле.

Но папе послышалось еще что-то.

— Стой! — сказал он, натягивая вожжи.

Сэм и Дэвид остановились. Вокруг было очень тихо. Огромную холодную тьму тут и там пронизывали звезды. Вдруг в тишине раздался какой-то мелодичный звук. Всего две ноты, но эти две ясные ноты звучали снова и снова.

Никто не шевелился. Только Сэм и Дэвид звякали уздечками и сопели. А две ноты — низкие, ясные и чистые, — все звенели и звенели. Казалось, это поют сами звезды.

— Пожалуй, пора ехать, Чарльз, — тихо сказала мама, и фургон покатился дальше. Но даже громкий стук колес не мог заглушить эти ритмичные звуки.

— Что это, папа? — спросила Лора, и папа ответил:

— Это новый церковный колокол.

Ради этого колокола папа ходил в старых залатанных сапогах.

Весь город, казалось, уснул. Темные лавки остались позади. Вдруг Лора вскричала:

— Ой! Посмотрите на церковь! Какая она красивая!

Церковь была залита светом. Свет лился изо всех окон и вспыхивал в дверях, когда кто-нибудь открывал их, чтобы войти внутрь. Лора чуть не выскочила из-под одеяла, но вовремя спохватилась, вспомнив, что, пока фургон не остановится, вставать на ноги нельзя.

Папа подъехал к церкви, помог всем вылезти из фургона и велел заходить внутрь, но они остались на холоде, ожидая, пока он накроет попонами Сэма и Дэвида, и только тогда вошли все вместе.

Едва переступив порог церкви, Лора от изумления разинула рот, широко раскрыла глаза и схватила за руку Мэри. Когда все уселись, она смогла наконец насмотреться всласть.

Перед рядами скамеек стояло дерево. Вернее, Лора решила, что это должно быть дерево, потому что, хотя у него был ствол и были ветки, такого дерева она никогда раньше не видела.

На тех местах, где летом, наверное, бывают листья, висели пучки и длинные полоски тонкой зеленой бумаги. Среди них пестрело множество мешочков из красной москитной сетки. Лора была почти уверена, что видит в них леденцы. С веток свисали пакеты, завернутые в красную, розовую, желтую бумагу и перевязанные разноцветными тесемками. Кое-где виднелись шелковые шарфы. С одного сучка свисала пара красных рукавичек, пришитых к шнурку, который надо вешать на шею, чтобы рукавички не потерялись. На другом сучке висела пара туфель, привязанных за каблуки. И все это было перевито длинными гирляндами из нанизанных на нитки зерен воздушной кукурузы.

Под деревом лежали и стояли всякие вещи. Лора разглядела блестящую рубчатую стиральную доску, деревянный ушат, маслобойку, новенькие дощатые санки, большую лопату и вилы с длинной рукояткой.

От волнения Лора не могла говорить. Все крепче и крепче сжимая Мэрину руку, она подняла вопросительный взгляд на маму. Мама улыбнулась и сказала:

— Это рождественское дерево. Правда, красиво?

Мэри и Лора, не сводя глаз с чудесного дерева, молча кивнули.

Они даже не удивились, когда узнали, что настало Рождество, хотя совсем его не ожидали — ведь еще не выпало достаточно снега. Вдруг Лора заметила самую чудесную вещь из всего, что было на дереве. На самой верхушке висела меховая пелеринка, а чуть пониже — меховая муфта.

Рождественскую проповедь читал преподобный Олден, но Лора молча смотрела на дерево и не слышала, что он говорит. Все встали и запели. Лора тоже встала, но петь она не могла. Из ее горла не вырвалось ни звука. Ни в одной лавке на свете не увидишь столько чудесных вещей, сколько на этом дереве.

Когда закончилось пение гимнов, мистер Тауэр и мистер Бидл стали снимать с дерева пакеты и читать написанные на обертках имена, а миссис Тауэр и мисс Бидл ходили по проходу и раздавали пакеты тем, чьи имена были на них написаны.

Каждая вещь, висевшая на дереве, была рождественским подарком для кого-нибудь из прихожан!

Когда Лора это поняла, все — лампы, люди, голоса и даже само дерево — вихрем завертелось у нее перед глазами и с каждой минутой вертелось быстрей и быстрей. Кто-то дал ей большой шарик из воздушной кукурузы и красный мешочек. Там и вправду лежали леденцы. Мэри тоже получила такой мешочек. И Кэрри тоже. Все девочки и мальчики получили по мешочку. Потом Мэри дали голубые рукавички, а Лоре — красные.

Мама развернула большой пакет, и в нем оказалась большая шерстяная шаль в коричневую и красную клетку. Папе подарили теплый мохнатый шарф. Кэрри получила тряпичную куклу с фарфоровой головой и завизжала от радости. Мистер Бидл и мистер Тауэр, стараясь перекричать смех, говор и шорох бумаги, продолжали громко выкликать имена.

Меховая пелеринка с муфтой все еще висели на дереве, и Лоре ужасно хотелось, чтобы их подарили ей. Она не сводила с них глаз. Кому они достанутся? Навряд ли Нелли Олсон — ведь у нее уже есть меховая пелеринка.

Больше никаких подарков Лора не ожидала. Но тут миссис Тауэр принесла Мэри хорошенькую книжечку с картинками из Библии.

Мистер Тауэр снял с дерева пелеринку и муфту. Он прочитал какое-то имя, но из-за шума Лора ничего не расслышала. Она потеряла из виду пелеринку с муфтой. Они исчезли в толпе.

Потом Кэрри принесли хорошенькую фарфоровую собачку — белую с коричневыми пятнами. Но Кэрри держала обеими руками свою куклу и не спускала с нее глаз, и поэтому собачку взяла Лора.

— С Рождеством, Лора! — сказала мисс Бидл, протягивая Лоре красивую коробочку. Коробочка была сделана из блестящего белоснежного фарфора, а на крышке у нее стоял крошечный чайник, выкрашенный золотой краской, и крошечная золотая чашечка на золотом блюдечке.

Крышка открывалась, и в коробочку можно было положить брошку — если у Лоры когда-нибудь будет брошка. Мама сказала, что это футляр для драгоценностей.

Такого Рождества Лора еще никогда не видывала. Это огромное веселое Рождество заполнило собой всю церковь. В ней было столько ламп, столько людей, столько шума и смеха, столько веселья и счастья. Лоре казалось, что все это огромное Роджество вместе с ее новыми рукавичками, с чудесным ящичком для драгоценностей, с золотым чайничком, чашечкой и блюдечком, с леденцами и шариком из воздушной кукурузы, что все богатство переполняет ее до краев, и она вот-вот лопнет от радости и счастья. Вдруг кто-то сказал:

— А это тебе, Лора.

Возле нее стояла миссис Тауэр и, улыбаясь, протягивала ей меховую пелеринку с муфтой.

— Мне? — выговорила Лора. — Это мне?

Она взяла обеими руками мягкий мех и, забыв обо всем на свете, прижала к себе коричневую шелковистую пелеринку и муфту. Она все еще никак не могла поверить, что они принадлежат ей.

Вокруг шумело рождественское веселье, но Лора не замечала ничего, кроме этого мягкого меха. Люди расходились по домам. Кэрри стояла на скамейке, ожидая, когда мама застегнет ей пальто и завяжет платок. Мама говорила:

— Большое спасибо за шаль, братец Олден. Это как раз то, что мне было нужно.

Папа сказал:

— А я благодарю вас за шарф. Теперь я в любой мороз не замерзну.

Преподобный Олден сел на скамейку и спросил:

— А пальто Мэри впору?

Лора только теперь заметила, что на Мэри новое темно-синее пальто. Пальто было очень длинное, рукава доходили до запястий. Мэри застегнула все пуговицы, и пальто оказалось в самый раз.

— А как этой маленькой девочке понравились меха? — с улыбкой спросил преподобный Олден.

Он притянул к себе Лору, накинул ей на плечи пелеринку, застегнул ворот, а она сунула руки в шелковистую муфту.

— Чудесно! — сказал преподобный Олден. — Теперь мои деревенские девочки не замерзнут по дороге в воскресную школу.

— Что надо сказать, Лора? — спросила мама, но преподобный Олден возразил:

— Не надо ничего говорить. Ее сияющие глаза говорят сами за себя.

Лора не могла вымолвить ни слова. Золотисто-коричневый мех мягко облегал ей плечи и шею, закрывая протертые петли на старом пальто, а короткие рукава пальто прятались под муфтой.

— Ни дать ни взять коричневая птичка с красными перышками, — сказал преподобный Олден.

И только теперь Лора рассмеялась. Да, это правда. Волосы у нее темные, пальто и чудесный мех — коричневые, а рукавички и тесьма — красные.

— Я расскажу своим прихожанам на Востоке про мою коричневую птичку, — продолжал преподобный Олден. — Когда я рассказал им про нашу здешнюю церковь, они решили послать сюда подарки на Рождество и собрали все эти вещи. Девочки, которые прислали тебе мех, а Мэри пальто, из них уже выросли.

— Спасибо, сэр, — сказала Лора. — Пожалуйста, передайте им большое спасибо.

Когда Лора смогла наконец заговорить, все убедились, что она умеет вести себя ничуть не хуже Мэри.

Потом все попрощались с преподобным Олденом и пожелали ему веселого Рождества. Мэри была очень красивой в новом рождественском пальто. Папа нес на руках хорошенькую Кэрри. Они с мамой улыбались от счастья, а Лора просто сияла от радости.

Мистер и миссис Олсон тоже шли домой. У мистера Олсона, у Нелли и у Вилли руки были полны подарков. Лора теперь больше не сердилась на Нелли, она только немножко злорадствовала.

— Веселого Рождества, Нелли, — сказала она.

При виде Лоры, которая спокойно выходила из церкви, глубоко засунув руки в мягкую муфту, Нелли вытаращила глаза. Лорина пелеринка была красивее Неллиной, а муфты у Нелли вообще не было.

 

Саранча уходит

После Рождества выпало немножко снега. Из ствола ивы папа смастерил сани, и вся семья, нарядившись в обновки, ездила в церковь на занятия воскресной школы.

Однажды утром папа сказал, что подул чинук. Чинук был теплый северо-западный ветер. Он за один день растопил снег, и Тенистый Ручей стал полноводным. Потом начались дожди. Они шли день и ночь. Ручей превратился в ревущий поток, разлился и затопил низкие берега. Потом воздух стал мягким, а в ручье снова можно было играть. Ивы и дикие сливы стояли все в цвету, и на них раскрылись молодые листочки. Прерия зазеленела, и Мэри, Лора и Кэрри бегали босиком по свежей, мягкой траве.

Каждый день был теплее предыдущего, и наконец наступило лето. Оно было очень жарким. Дул сухой, горячий ветер, а дождей не было.

Однажды, придя домой обедать, папа сказал:

— Саранча вылупляется из яиц. Под этим жарким солнцем она выскакивает из земли, как воздушная кукуруза.

Лора выбежала посмотреть. Трава на пригорке шевелилась: повсюду в ней прыгали крохотные зеленые существа. Лора поймала одного из них и принялась рассматривать. Его крохотные крылышки, тонюсенькие ножки, маленькая головка и даже глаза — все было цвета травы. Он был такой крохотный и миленький! Лоре трудно было представить, что он вырастет и станет когда-нибудь большим, отвратительным бурым кузнечиком.

— Они вырастут, и притом очень быстро, — сказал папа. — И съедят все кругом.

С каждым днем все больше и больше кузнечиков появлялось из земли. Маленькие и уже подросшие зеленые кузнечики кишели повсюду. И они ели. Ветер не мог заглушить звука их рвущих, грызущих, жующих челюстей.

Они съели всю зелень на грядках. Объели всю ботву с молодого картофеля. Они съели траву, листья ивы и маленькие зеленые плоды на сливах. Они объели всю прерию догола. И все время росли.

Постепенно они стали большими, бурыми, отвратительными. У них были выпученные глаза и сильные ноги, на которых они могли допрыгать куда угодно. Вся земля была покрыта прыгающими кузнечиками, и Лора с Мэри сидели дома.

Дождя по-прежнему не было. Проходил день за днем, и каждый новый день был еще жарче, еще несносней, еще больше наполнен звуком, который издавала жующая саранча.

— Ох, Чарльз, — сказала как-то утром мама, — мне кажется, я этого больше не вынесу.

Мама выглядела больной, лицо у нее побледнело и осунулось, и, говоря это, она устало опустилась в качалку.

Папа ничего не ответил. Вот уже много дней он уходил из дома и возвращался с застывшим, суровым лицом. Он больше не пел и не насвистывал. Но хуже всего было то, что он не ответил маме. Он подошел к двери и стал глядеть на улицу.

Даже Кэрри притихла. Все чувствовали, что впереди жаркий день. Но теперь они услышали новый звук. Лора выбежала на улицу посмотреть, что происходит. Папа тоже был взволнован.

— Каролина! — сказал он. — Творится что-то странное. Иди-ка взгляни!

Во всю ширину двора шли кузнечики. Тесно прижатые друг к другу, они шли сплошной массой, так что казалось, это движется сама земля. Ни один кузнечик не прыгнул. Ни один не повернул головы. Так быстро, как только могли, все они двигались на запад.

Мама встала рядом с папой и тоже смотрела. А Мэри спросила:

— Папа, что это значит?

— Я не знаю, — ответил папа.

Он приложил ладонь к глазам и поглядел сначала на запад, потом на восток.

— Везде одно и то же, — сказал он, — насколько хватает взгляда. Вся земля ползет — ползет на запад.

Мама прошептала:

— Ах, если б они ушли!

Они стояли, наблюдая это удивительное зрелище. Одна только Кэрри взобралась на свой высокий стульчик и стучала по столу ложкой.

— Обожди минутку, Кэрри, — сказала мама. Она смотрела, не отрываясь, как мимо движется саранча, которой нет ни конца ни края.

— Хочу завтракать! — закричала Кэрри. Никто не двинулся с места. Казалось, она вот-вот заплачет.

— Сейчас, сейчас я дам тебе завтрак, — сказала мама и обернулась. Но тут же вскрикнула: — Силы небесные!

Саранча шла прямо по Кэрри. Она вливалась в комнату через восточное окно и по подоконнику, а затем по стене спускалась на пол. Она взбиралась по ножкам стола, скамеек и Кэрриного стульчика. Она шла под столом и по столу, под скамьями, и по скамьям, и по Кэрри — шла на запад.

— Закройте окно! — сказала мама.

Лора побежала прямо по саранче, чтобы закрыть окно. А папа обошел вокруг дома. Вернувшись, он сказал:

— Надо закрыть окна наверху. Они поднимаются по восточной стене дома сплошным потоком и, не обходя окно, идут прямо в него.

Вдоль стен и по всей крыше слышен был шелест миллионов цепких ножек. Казалось, дом наполнился кузнечиками. Мама и Лора собирали их метлой и выкидывали в западное окно. Ни один кузнечик не вошел через него обратно в дом, хотя вся западная стена была покрыта теми, которые поднялись по восточной стене, прошли по крыше и теперь спускались на землю, чтобы двигаться на запад вместе с остальными.

Саранча шла на запад весь день напролет. И весь следующий день. И на третий день, безостановочно.

И ни одна тварь не свернула с пути.

Они шли по дому. Шли по хлеву. Шли по Пеструшке, пока папа не запер ее в хлеву. Они входили в ручей и тонули в нем, те, что шли следом, продолжали входить в воду и тонуть, пока не завалили ручей, и тогда живые пошли по ним.

Весь день нещадно палило солнце и раскаляло дом. Весь день он был наполнен шуршанием ползущих вверх по стене, через крышу и снова вниз по стене кузнечиков. Весь день вдоль нижнего края закрытого окна видны были их головы с выпученными глазами и цепкие лапки: они пробовали взобраться по гладкому стеклу и срывались, а тысячи новых прибывали на их место.

Мама сидела бледная, с застывшим лицом. Папа почти не разговаривал, и глаза у него больше не блестели.

Настал четвертый день, а кузнечики все шли и шли. Солнце пекло еще сильнее, и его сияние сделалось нестерпимым.

Около полудня папа прибежал из хлева с криком:

— Каролина! Каролина! Иди взгляни! Они улетают!

Мэри и Лора подбежали к двери. Повсюду саранча расправляла крылья и поднималась с земли. В воздухе насекомых становилось все больше и больше, они поднимались все выше и выше, пока солнечный свет не начал тускнеть и не пропал совсем, как это было в тот день, когда они сюда прилетели.

Лора выбежала из дому и стала глядеть на солнце сквозь облако, состоявшее, казалось, из снежинок.

Облако мерцало, блестело и становилось все светлее, пока Лора провожала его взглядом. И оно не опускалось, а поднималось все выше. Оно миновало солнце и уходило дальше на запад, пока не скрылось из виду.

Ни в воздухе, ни на земле не осталось ни одного кузнечика, кроме тех немногих, что были покалечены и не могли летать. Но и они упорно ковыляли на запад.

Было так тихо, будто только что пронесся ураган.

Мама вернулась в дом и рухнула в качалку.

— О Господи! — сказала она. — Господи! — Она произнесла это так, словно говорила: «Благодарю Тебя!»

Лора и Мэри уселись на пороге. Теперь они могли тут сидеть, потому что саранчи больше не было.

— Как тихо! — сказала Мэри.

Папа прислонился к косяку и задумчиво сказал:

— Хотел бы я знать, как они все разом поняли, что пора уходить, и откуда им известно, в какой стороне запад и дом их предков.

Но никто не мог ему этого объяснить.

 

Огненное колесо

Жизнь опять потекла спокойно после того июльского дня, когда улетела саранча.

Прошел дождь, и объеденная догола бурая, изуродованная земля вновь покрылась травой. На ивах, на тополях и дикой сливе опять появились листья. Слива уже не могла дать плодов, потому что время цветения прошло, и пшеницу в этом году сеять было уже поздно. Но в пойме ручья бурно разрослась трава, которую можно было косить на сено. Не погиб картофель, и в ловушке не переводилась рыба.

Папа впряг Сэма и Дэвида в плуг мистера Нельсона и вспахал часть заросшего сорняками поля. К западу от дома он пропахал широкую борозду на случай пожара; борозда обоими концами упиралась в ручей. Вспаханный участок папа засеял репой.

— Поздновато, правда, — сказал он. — Старики говорят, что репу надо сеять двадцать пятого июля, не важно — дождь или вёдро. Но сдается мне, они не брали в расчет саранчу. Вам одним все равно не управиться с большим урожаем. А меня в это время не будет.

Папа снова собрался на Восток, туда, где шла жатва, потому что он еще не расплатился за дом и нужно было покупать соль, сахар, кукурузную муку. Мистер Нельсон согласился скосить папину траву, чтобы Сэм, Дэвид и Пеструшка зимой не голодали. За это он брал себе часть сена.

И вот однажды ранним утром папа отправился в дорогу. Он ушел, насвистывая, со свернутой курткой за спиной. Но на этот раз башмаки на нем были целые. Его не пугал долгий путь, и они знали, что в один прекрасный день он вернется обратно.

По утрам, закончив работу в хлеву и по дому, Лора и Мэри садились за книги. После обеда они рассказывали маме каждая свой урок. Потом они играли или вышивали, пока не приходило время идти к стаду за Пеструшкой и за ее теленком. Потом ужинали и, вымыв посуду, шли спать.

Однажды утром Лора пригнала Пеструшку к стаду и увидела, что Джонни не может с ним справиться. Он гнал его к западу, где в прерии росла высокая трава, уже побитая морозом и потемневшая. Но стадо не хотело туда идти, оно все время поворачивало назад.

Лора и Джек помогли Джонни. Вставало солнце, и небо было безоблачным. Но, подходя к дому, Лора увидела на западе низкую тучу. Тут Лора потянула носом — она вспомнила степной пожар на Индейской Территории.

— Мама! — позвала она.

Мама вышла взглянуть на тучу.

— Это очень далеко, Лора, — сказала она. — Вряд ли туча сюда дойдет.

Все утро ветер был с запада. К полудню он усилился. Мама, Мэри и Лора стояли на пороге дома и смотрели, как приближается темная туча. Стало ясно, — это дым.

— Интересно, где сейчас стадо, — забеспокоилась мама.

Теперь они разглядели под тучей яркие вспышки.

— Если коровы успели перебраться на эту сторону ручья, тогда все в порядке, — сказала мама. — Огню не перейти через борозду. Идите-ка лучше в дом, девочки, обед на столе.

Она увела в дом Кэрри, но Мэри и Лора задержались, чтобы взглянуть еще раз на приближающиеся клубы дыма.

Вдруг Мэри стала показывать туда рукой. Она открывала рот, но не могла вымолвить ни слова. А Лора закричала:

— Мама! Мама! Огненное колесо!

Впереди красноватых клубов дыма быстро катилось огненное колесо, поджигая на своем пути траву. За ним следом еще одно, потом еще и еще. Они быстро катились, подгоняемые ветром, и первое уже пересекало распаханную борозду.

Мама схватила ведро и метлу и кинулась ему навстречу. Она ударила по нему мокрой метлой, и под ударами метлы колесо рассыпалось и почернело. Тогда она побежала навстречу следующему, но приближались все новые и новые.

— Не подходи, Лора! — сказала она.

Лора осталась стоять у стены дома, она крепко сжала Мэрину руку и смотрела. В доме плакала Кэрри — мама заперла ее там.

Огненные колеса продолжали катиться, все быстрей и быстрей. Это были большие кусты перекати-поля, которые, созрев, высохли, сделались круглыми и вытащили из земли свои короткие корни, чтобы ветер угнал их подальше и рассеял повсюду их семена. Сейчас эти кусты горели, но все еще катились, подгоняемые ветром, а следом за ними наступал огонь.

Дым окутывал теперь маму, которая перебегала от одного огненного колеса к другому и колотила по ним мокрой метлой. Джек, прижавшись к ногам Лоры, вздрагивал всем телом, а у нее щипало глаза и катились слезы.

Прискакал на своем сером жеребце мистер Нельсон. Он оставил жеребца возле хлева, схватил грабли, крикнул:

— Быстрее! Несите мокрые тряпки! — и кинулся помогать маме.

Лора и Мэри с дерюжными мешками бросились к ручью. Там они намочили мешки и бегом вернулись обратно. Мистер Нельсон надел один мешок на грабли. Ведро у мамы опустело, и девочки снова ринулись за водой.

Огненные колеса взбегали на пригорок. За каждым по сухой траве тянулся огненный след. Мама и мистер Нельсон били по ним метлой и мокрой мешковиной.

— Стога! Стога! — крикнула Лора. Одно огненное колесо добралось до стогов. Мистер Нельсон и мама кинулись бегом сквозь дым. В это время другое колесо покатилось по черной, выжженной земле прямо к дому. Лора перепугалась насмерть. В доме была Кэрри, и Лора стала бить по горящему колесу мокрой мешковиной, пока оно не рассыпалось.

Больше огненные колеса не появлялись. Мама и мистер Нельсон остановили огонь у самых стогов. В воздухе летали клочки обгорелой травы и сена. Огонь подступал к борозде.

Он не смог через нее перебраться, кинулся к югу — и уперся в ручей. Так же быстро он кинулся к северу — но и там был ручей. Больше ему некуда было податься, и он постепенно угас.

Ветер уносил прочь клубы дыма. Степной пожар прекратился. Мистер Нельсон сказал, что он на своем сером жеребце ездил искать стадо и что оно в безопасности на другом берегу.

— Мы вам очень признательны, мистер Нельсон, — сказала мама. — Вы спасли наш дом. Нам с девочками одним было бы не справиться.

А когда он ушел, она сказала:

— На свете нет ничего лучше добрых соседей. Ну а теперь, девочки, умывайтесь и будем обедать.

 

Метки на грифельной доске

После степного пожара сильно похолодало, и мама сказала, что надо побыстрее выкопать картофель и выдернуть репу, пока они не померзли.

Она копала картофель, а Лора и Мэри собирали его в ведра и относили в погреб. Дул сильный, пронзительный ветер. Они были в шалях, но рукавиц, конечно, не могли надеть. У Мэри кончик носа был красный, а у Лоры холодный как лед. Руки у них стыли, ноги немели от холода. Но они радовались, что у них будет много картофеля.

Хорошо было вечером отогреваться у печки, вдыхая теплые запахи вареной картошки и рыбы, которая жарилась на сковороде, потом поужинать и отправиться спать.

Потом, в пасмурную, мрачную погоду, они дергали репу. Это оказалось труднее, чем собирать картофель. Репа уродилась крупная, и ее трудно было выдергивать. Часто Лоре приходилось тащить ее изо всех сил, так что, выдернув, она с размаху садилась на землю.

Всю сочную зеленую ботву с репы нужно было обрезать. От сока руки становились влажными и трескались до крови на холодном ветру. Мама сделала мазь из свиного жира и пчелиных сот и на ночь намазывала им руки.

Зато Пеструшка и ее теленок с удовольствием ели сочную ботву, и приятно было думать, что запасов репы хватит на всю зиму. Они будут есть вареную репу, и тушеную репу, и пюре из репы. А зимними вечерами на столе возле лампы будет стоять блюдо с сырой репой, и они будут отрезать себе хрустящие, сочные ломтики.

Наконец они убрали в погреб последнюю репку, и мама сказала:

— Ну, теперь пускай ударяют морозы.

В эту ночь мороз и впрямь сковал землю, и когда утром они проснулись, за окнами шел густой снег.

Мэри придумала, как считать дни, оставшиеся до папиного возвращения. В своем последнем письме он написал, что еще две недели — и молотьба в тех местах, где он работает, будет окончена. Мэри принесла грифельную доску и нарисовала на ней семь черточек — по одной на каждый день недели. Под ними Мэри добавила семь дней еще одной недели.

Последняя отметка означала день, когда папа должен вернуться. Они показали доску маме, и мама сказала:

— Пожалуй, надо добавить еще одну неделю — пока папа доберется до дому. — И Мэри нехотя добавила еще семь меток.

Лоре совсем не нравилось, что так много меток осталось до папиного возвращения. Зато каждый вечер, прежде чем отправиться спать, Мэри стирала одну метку. Это означало, что ждать осталось на один день меньше. И каждое утро, проснувшись, Лора думала о том, что должен пройти целый день, прежде чем можно будет стереть еще одну.

По утрам приятно пахло морозом. Солнце растопило весь снег, но земля была замерзшая. Тенистый Ручей еще не уснул. Бурые листья, подхваченные течением, уплывали по воде под холодным голубым небом.

Вечерами в доме, освещенном лампой, было очень уютно. Лора играла с Кэрри и Джеком на чисто вымытом гладком полу возле теплой печки. Мама штопала, удобно устроившись в качалке, а под лампой лежала Мэрина раскрытая книга.

— Пора спать, девочки, — говорила мама, снимая наперсток. Тогда Мэри стирала еще одну метку.

Однажды вечером она стерла первый день последней недели. Все смотрели, как она это делает, а Мэри сказала, убирая доску:

— Сейчас папа уже идет домой.

Неожиданно Джек, лежавший в своем углу, радостно заскулил и подбежал к двери, как будто понял ее слова. Он стал царапать дверь, скулить и вилять хвостом. И тут Лора услышала сквозь ветер, как вдалеке кто-то насвистывает «Бродяга Джонни шел домой».

— Это папа! Это папа! — крикнула Лора. Распахнув дверь, она сквозь мрак и ветер кинулась вниз по пригорку не разбирая дороги. Впереди нее мчался Джек.

— Здорово, Бочоночек! — сказал папа, крепко прижав ее к себе. — Молодчина, Джек! — Через открытую дверь падал свет, и видно было, как к ним спешат Мэри, мама и Кэрри. — Как моя малышка поживает? — Он потрепал Кэрри по голове. — А вот и моя большая девочка, — дернул он Мэри за косичку. — Поцелуй меня, Каролина, если сможешь до меня добраться через этих диких индейцев.

Потом надо было накормить папу ужином, а о том, чтобы отправиться спать, никто даже не думал. Лора и Мэри наперебой рассказывали папе обо всем сразу: о картошке, и о репе, и об огненных колесах, и о том, как подрос Пеструшкин теленок, и сколько они успели выучить по книгам. А Мэри сказала:

— Но, папа, ты же не мог так быстро тут оказаться. Тебе еще идти целую неделю.

Она показала ему грифельную доску с нестертыми метками.

— Вот оно что! — сказал папа. — Но ты забыла стереть метки за те дни, пока шло мое письмо. Кроме того, я очень торопился, потому что услышал, что на севере уже стоит суровая зима. Что нам нужно купить в городе, Каролина?

Мама сказала, что им ничего не нужно. Они ели так много рыбы и картошки, что запас муки еще не кончился. Даже сахар и чай у них еще есть. Только соли осталось совсем мало, но и ее хватит на несколько дней.

— Тогда я сначала привезу дрова, а потом мы сходим в город, — сказал папа. — Мне не нравится, как воет ветер. Говорят, что бураны в Миннесоте налетают быстро и могут захватить врасплох. Мне рассказывали про детей, которые остались дома одни, а их родители отправились в город, и там их застиг буран. Дети сожгли всю мебель и все-таки замерзли насмерть. Пока буран не кончился, родители не смогли к ним добраться.

 

Одни дома

Теперь папа целыми днями ездил вниз к ручью и каждый раз возвращался с полным фургоном бревен, которые он складывал возле двери. Он срубал в пойме ручья старые ивы и тополя. Молодые деревья он не трогал. Эти бревна папа разрубил, наколол дров и сложил во дворе большую поленницу.

Заткнув за пояс короткий топорик и повесив на руку капканы, а на плечо ружье, он уходил далеко вверх по ручью. Там он расставлял капканы на ондатру и норку, выдру и лисицу.

Как-то вечером за ужином он рассказал, что нашел лужайку, где живут бобры. Но он не поставил там капканы, потому что бобров осталось очень мало. Еще он видел лисицу и выстрелил в нее, но промахнулся.

— Скоро я совсем разучусь стрелять, — сказал он. — Место у нас тут прекрасное, только вот дичи мало. Невольно задумываешься о том, что есть же на Западе места, где...

— Где нет школ, куда могут ходить дети, Чарльз, — сказала мама.

— Ты права, Каролина, ты всегда права, — сказал папа. — Слышишь, как ветер воет? Завтра будет ураган.

Но назавтра была мягкая, почти весенняя погода. Воздух стал теплым и нежным, сияло яркое солнце. Очень скоро папа возвратился в дом.

— Давай пообедаем сегодня пораньше, Каролина, а после обеда сходим в город, — сказал он. — В такой чудесный день тебе надо прогуляться. Насидишься еще дома, когда придет настоящая зима.

— Но как же дети, — сказала мама. — С Кэрри нам не дойти до города, это для нее слишком далеко.

— Ерунда! — засмеялся в ответ папа. — Мэри и Лора уже достаточно взрослые. Они присмотрят за Кэрри.

— Конечно присмотрим, мама, — сказала Мэри; и Лора тоже сказала:

— Конечно присмотрим.

Они глядели, как папа с мамой, веселые, отправились в путь. Мама была такая красивая в своей красно-коричневой шали и коричневом вязаном капоре. Она ступала так легко и так радостно поглядывала на папу, что показалась Лоре похожей на птичку.

Потом Лора подмела пол, а Мэри убрала со стола. Мэри вымыла посуду, а Лора вытерла ее и убрала в буфет. Они застелили стол скатертью в красную клетку. Теперь весь день до самого вечера они могли делать что им вздумается.

Сперва они решили поиграть в школу. Мэри сказала, что будет учительницей, потому что она старше и к тому же больше знает. С этим Лоре пришлось согласиться. Так что Мэри стала учительницей, и ей это очень понравилось, но Лоре такая игра скоро надоела.

— Я придумала, — сказала она, — давай лучше будем вдвоем учить Кэрри азбуке.

Они усадили Кэрри на скамейку перед раскрытой книгой, но как обе ни старались, Кэрри не желала учить буквы, и им пришлось оставить эту игру.

— Знаешь что, — сказала Лора, — давай играть в домашнее хозяйство.

— Мы и так остались в доме за хозяек, — сказала Мэри. — Что толку в это играть?

Без мамы дом затих и опустел. Мама всегда была такая ласковая и спокойная и никогда не повышала голос. Но сейчас дом как будто замер, поджидая ее.

Лора одна вышла погулять, но скоро вернулась. День все тянулся и тянулся, а заняться было решительно нечем. Даже Джек беспокойно расхаживал туда-сюда.

Он попросился на улицу, но, когда Лора открыла ему дверь, не захотел выйти. Он то ложился, то снова вставал, то кружил по комнате. Потом подошел к Лоре и стал очень серьезно на нее смотреть.

— Что такое, Джек? — спросила его Лора. Джек упорно смотрел на нее, но она не могла понять, чего он хочет. Наконец он стал подвывать.

— Перестань, Джек! — сказала быстро Лора. — Мне и так страшно.

— Может, там что-то за дверью? — сказала Мэри. Лора хотела выбежать на улицу, но на пороге Джек вцепился ей в платье и стал тянуть ее обратно. На дворе резко похолодало. Лора закрыла дверь.

— Погляди, — сказала она Мэри, — как солнце потемнело. Может, это возвращается саранча?

— Глупенькая, — сказала Мэри. — Саранча не прилетает зимой. Наверное, будет дождь.

— Сама ты глупенькая, — возразила ей Лора. — Зимой не бывает дождя.

— Ну тогда снег. Какая разница? — Мэри разозлилась, и Лора тоже. Они еще продолжали бы спорить, но тут солнечный свет совсем исчез.

Они подбежали к окну спальни.

С северо-запада быстро приближалась темная туча с белыми краями.

Мэри и Лора стали смотреть в другое окно на дорогу. Папе с мамой пора уже было бы вернуться, но они не показывались.

— Может, это буран, — сказала Мэри.

Они поглядели друг на друга в сгущавшихся сумерках. Обе подумали о тех детях, что замерзли насмерть.

— В ящике нет дров, — сказала Лора.

Мэри схватила ее за руку.

— Не смей, — сказала она. — Мама велела нам оставаться в доме, если начнется буран.

Лора выдернула руку, а Мэри сказала:

— Все равно Джек тебя не выпустит.

— Надо занести дрова в дом, пока буран сюда не дошел, — сказала Лора. — Скорей!

У ветра появился странный звук, похожий на отдаленные завывания.

Они закутались в шали и надели рукавицы. Потом Лора сказала Джеку:

— Нам надо принести дрова, Джек.

Джек, казалось, понял. Он вышел вместе с ней и не отставал от нее ни на шаг. Ветер был совсем ледяной. Лора побежала к поленнице, набрала охапку дров и бегом вернулась обратно. Она не могла открыть дверь, потому что руки у нее были заняты дровами. Дверь ей открыла Мэри.

Они не знали, как быть. Туча стремительно приближалась, и им нужно было обеим носить дрова, чтобы успеть до того, как разразится буря. Они не могли открывать дверь, держа охапку дров. И не могли оставить дверь открытой, не напустив холода в дом.

— Я буду открывать дверь, — сказала Кэрри.

— Ты не сможешь, — сказала Лора. — Тебе не достать.

— А вот и смогу, — сказала Кэрри. Она потянулась к ручке обеими руками и повернула ее. Она смогла это сделать! Кэрри была уже такая большая, что сама открывала дверь.

Лора и Мэри принялись носить дрова. Они очень спешили. Кэрри открывала дверь и закрывала ее за ними. Мэри могла унести больше дров, зато Лора была проворней. Они наполнили ящик для дров прежде, чем налетел вихрь. Он принес твердые, как песок, крупинки снега, которые больно обжигали лицо. Когда Кэрри открывала дверь, в дом врывалось белое облако.

Лора и Мэри уже позабыли, что мама велела им в буран оставаться дома. Они позабыли все на свете, кроме того, что нужно носить дрова. Как безумные, они бегали к поленнице и обратно, захватывая каждый раз столько дров, что едва могли унести. Они сваливали дрова вокруг ящика, и вокруг печки, и у стены. Кучи дров росли и росли. Сквозь белый вихрь они с трудом видели поленницу. Между дровами набивался снег, они едва различали дом, а Джек превратился в темное пятно, которое их все время сопровождало. Руки у Лоры болели, она совсем выдохлась и все время повторяла про себя: «Где же папа? Где мама?» — а внутри было одно чувство: «Быстрей! Быстрей!»

Поленница кончилась. Мэри и Лора взяли по нескольку поленьев, и это было все. Они вместе бросились к двери, и Лора открыла ее. С ними в дом ворвался Джек. Глядя в окно рядом с дверью, Кэрри визжала и хлопала в ладоши. Лора уронила свои поленья и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как папа с мамой вырвались из снежного вихря и бегут к дому.

Папа держал маму за руку и тащил ее за собой. Вбежав в дом, они захлопнули дверь и остановились, тяжело дыша, все в снегу. Они стояли и глядели на Лору и Мэри, закутанных в шали и тоже засыпанных снегом, и никто не произнес ни слова.

Наконец Мэри тихо сказала:

— Мы вышли на улицу в буран, мама. Мы забыли.

Лора опустила голову и сказала:

— Мы боялись, что сожжем всю мебель и замерзнем.

— Провалиться мне на этом месте! — сказал папа. — Да они же перенесли в дом всю поленницу. Все дрова, которые я наколол на две недели вперед.

Вся поленница лежала сваленная в доме. Снег таял, вода вытекала из-под нее, и на полу образовалась лужа.

Мокрый след тянулся к двери, где лежал еще не растаявший снег.

Тут раздался папин громовой хохот, а мама улыбнулась своей ласковой улыбкой, согревшей Мэри и Лору. Они поняли, что их простили за непослушание — ведь, перетащив дрова в дом, они поступили мудро, хотя, быть может, дров оказалось многовато.

Они бросились снимать с мамы шаль и капор, отряхнули с них снег и повесили сушиться. Папа отправился поскорее кормить скотину, пока ураган не разыгрался еще сильней. Потом мама села отдохнуть, а Лора и Мэри аккуратно сложили дрова, подмели и вытерли пол.

Вернулся папа.

— Тут немного молока, — сказал он. — Больше мне не удалось принести. Ветер все расплескал из ведра. Ураган просто страшный, Каролина. На шаг вперед ничего не видно, а ветер дует разом со всех сторон. Мне казалось, я иду по тропинке к дому, хотя я его не видел. Хорошо, что я случайно налетел на угол. Взял бы чуточку левее, заблудился бы.

— Чарльз! — сказала мама.

— Теперь уже все позади, — сказал папа. — Но если бы мы не бежали всю дорогу от города и не пробились бы потом сквозь ураган... — Глаза у него блеснули. Он потрепал Мэри по волосам и дернул за ухо Лору. — К счастью, в доме теперь полно дров.

 

Зима в прерии

На следующий день ураган стал еще сильнее. В окна ничего было не видно, потому что снег бил по ним не переставая, так что стекло казалось белым. Вокруг дома завывал ветер.

Утром папа собрался в хлев. Когда он открыл дверь, в пристройке закружился снежный вихрь, а за порогом была сплошная белая стена. Папа снял с гвоздя моток веревки.

— Мне нужно за что-нибудь держаться, чтобы найти дорогу обратно, — сказал он. — Я привяжу эту веревку там, где кончается бельевая, и попробую добраться до хлева.

Они со страхом ждали, когда он вернется. Ветер расплескал почти все молоко из ведра, и папе пришлось отогреться у печки, прежде чем он смог говорить. По бельевой веревке он дошел до столбика, на котором она крепилась. К этому столбику он привязал конец своей веревки и пошел дальше, постепенно ее разматывая.

Перед глазами у него не было ничего, кроме снежного вихря.

Вдруг он на что-то наткнулся — это была стена хлева. Он шел вдоль нее, пока не нащупал дверь. Там он привязал другой конец веревки.

Точно так же, держась за веревку, он из хлева пришел обратно.

Ураган продолжался весь день. Стекла в окнах были белые, ветер выл и стонал не переставая. Приятно было сидеть дома в тепле. Лора и Мэри учили свои уроки, потом папа играл на скрипке, а мама вязала в качалке, и на плите булькал бобовый суп.

Ураган бушевал всю ночь и весь следующий день. Из вытяжного отверстия в печке вырывались язычки пламени, и папа рассказывал разные истории и играл на скрипке.

На следующее утро ветер только свистел и сияло солнце. Лора видела в окно, как над землей несутся друг за другом подгоняемые ветром снежные вихри. Весь мир выглядел словно Тенистый Ручей, когда он несется пенным потоком. Только вместо потока воды был поток снега. Даже солнечный свет казался нестерпимо холодным.

— Кажется, ураган кончился, — сказал папа. — Если завтра мне удастся съездить в город, надо будет как следует запастись едой.

На следующий день снег лежал на земле сугробами. Ветер только поднимал снежную пыль. Папа поехал в город и вернулся оттуда с мешком кукурузной муки, мешком сахара и мешком бобов. Теперь еды должно хватить надолго.

— Как-то непривычно думать, откуда взять мясо, — сказал папа. — В Висконсине у нас всегда было вдоволь оленины и медвежатины. На Индейской Территории были антилопы, олени, и зайцы, и гуси, и индейки — все что угодно. А тут одни только кролики.

— Значит, придется заводить мясной скот, — сказала мама. — Представь, как легко будет прокормить скотину, если здесь такие урожаи зерна.

— Да, — сказал папа. — На будущий год мы наверняка соберем урожай пшеницы.

Утром опять налетел буран. Снова низкая темная туча стала быстро приближаться с северо-запада, пока не скрыла солнце и все небо. С воем налетел ветер, закружился снежный вихрь, и скоро все скрылось за сплошной белизной.

Папа ходил в хлев, держась за веревку. Мама стряпала, убирала, штопала и помогала Мэри и Лоре учить уроки. Они мыли посуду, стелили постель, подметали полы, чисто мыли лицо и руки и аккуратно заплетали косички. Они занимались по книгам, играли с Кэрри и с Джеком, рисовали на грифельной доске и учили Кэрри азбуке.

Поэтому они были заняты весь день. И все дни сливались для них в один, с тех пор как начались бураны. Едва только один буран кончался ясным холодным днем, тут же налетал следующий. В солнечные дни папа спешил нарубить дров, обойти расставленные капканы, принести в хлев свежего сена из занесенных снегом стогов. Даже если солнечный день приходился не на понедельник, мама стирала белье и развешивала его на веревках, и оно сохло на морозе. В такие дни Лора и Мэри не учили уроки. Вместе с Кэрри, плотно закутанные в теплую одежду, они играли во дворе на солнышке.

 

Долгий буран

Однажды к вечеру ураган начал стихать, и папа сказал за ужином:

— Завтра пойду в город. Мне нужен табак для трубки, и заодно я разузнаю новости. Тебе нужно что-нибудь, Каролина?

— Нет, Чарльз, — сказала мама. — Не ходи. Эти бураны так быстро налетают.

— Завтра можно не бояться бурана, — сказал папа. — Последний продолжался три дня и только что кончился. Дров я наколол столько, что их хватит на весь следующий буран, так что у меня есть время сходить в город.

— Что ж, делай как знаешь, — сказала мама. — Но обещай мне, Чарльз, что останешься в городе, если увидишь, что собирается буря.

— Я и шагу не ступлю в буран без веревки, за которую можно держаться, — сказал папа. — Но на тебя совсем не похоже, Каролина, чтобы ты боялась меня куда-нибудь отпустить.

— Ничего не могу с собой поделать, — ответила мама. — У меня какое-то предчувствие... Впрочем, это все пустое.

Папа рассмеялся:

— Я принесу еще дров, на случай если мне придется остаться в городе.

Он доверху наполнил ящик и обложил его кругом дровами. Мама уговорила его надеть еще одну пару носков, чтобы не отморозить ноги. Она дала ему новые теплые шерстяные носки, которые только что связала.

— Как бы мне хотелось, чтобы у тебя была бизонья шуба, — сказала мама. — Твое пальто совсем выносилось.

— А мне бы хотелось, чтоб у тебя были брильянты, — сказал папа. — Не беспокойся, Каролина. До весны уже недалеко.

Улыбаясь им, папа затянул пояс своего поношенного пальто и надел теплую фетровую шапку с ушами.

Ветер страшно холодный, Чарльз,— забеспокоилась мама. — Ты бы опустил уши.

— Не в такое утро! — ответил папа. — А вы, девочки, без меня ведите тут себя хорошо, — сказал он, закрывая за собой дверь; при этом он глянул на Лору, и глаза у него блеснули.

Лора и Мэри вымыли и вытерли посуду, подмели пол, убрали постель, вытерли пыль, а потом сели за уроки.

Но в доме было так уютно и красиво, что Лора все время им любовалась.

Черная плита была начищена до блеска. В кастрюле булькали бобы, в духовке пекся хлеб. Сквозь чисто вымытые окна с белыми занавесками в комнату лился солнечный свет. На столе лежала красная клетчатая скатерть. Рядом с часами стояла Кэррина пятнистая собачка и Лорина коробочка для украшений. А с коричневой полочки улыбалась бело-розовая пастушка.

Мама принесла рабочую корзинку и уселась в качалку у окна, а Кэрри сидела на скамеечке у ее ног. Мама качалась и штопала, пока Кэрри читала ей буквы по букварю. Кэрри знала большую и маленькую букву А и большую и маленькую букву Б. Потом она стала смеяться и болтать и смотреть картинки. Она была еще слишком мала, и ее не заставляли сидеть смирно и учиться.

Пробило двенадцать. Лора глядела, как качается маятник и как двигаются по белому циферблату черные стрелки. Папе пора уже было вернуться домой. Бобы сварились, хлеб испечен. Обед его дожидался.

Лора глянула в окно. Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что с солнечным светом творится что-то неладное.

— Мама! — крикнула она. — У солнца странный цвет.

Мама вздрогнула и подняла глаза от штопки. Она быстро прошла в спальню, к окну, выходящему на северо-запад. Обратно она вернулась спокойная и сказала:

— Можете убрать свои книги, девочки. Закутайтесь как следует и принесите еще дров. Если папа не в пути, то он заночует в городе. Нужно, чтобы в доме было побольше дров.

У поленницы Лора и Мэри увидели, что приближается темная туча. Они заторопились, но не успели забежать в дом с полными охапками дров, как налетел ураган. Казалось, он был в ярости оттого, что им удалось унести по охапке дров.

Поднялся такой снежный вихрь, что за порогом ничего не было видно, и мама сказала:

— Этого пока хватит. Вряд ли ураган станет сильнее, а папа может прийти с минуты на минуту.

Мэри и Лора разделись и согрели застывшие руки. Потом они стали ждать папу.

Ветер за стенами дома выл, визжал и хохотал. Снег сек оконные стекла. Длинная черная стрелка часов медленно двигалась по циферблату. Короткая стрелка передвинулась к цифре один, потом к цифре два.

Мама наполнила три миски горячими бобами и разломила небольшой каравай свежеиспеченного хлеба.

— Вот, девочки, — сказала она. — Можете обедать. Папа, должно быть, остался в городе.

Себе положить бобов мама забыла. Потом забыла, что перед ней стоит миска с бобами. И даже когда Мэри ей об этом напомнила, почти ничего не съела, сказав, что не голодна.

Ураган становился все сильнее. Дом трясся от ветра. С пола тянуло холодом, и снежная пыль проникала внутрь сквозь щели вокруг дверей и окон, хотя папа так хорошо их заделал.

— Папа наверняка заночевал в городе, — сказала мама. — Так что я, пожалуй, пойду накормлю скотину.

Она натянула старые папины сапоги, плотно застегнула на шее папину куртку и перепоясалась его ремнем. Потом надела свой капор и рукавицы.

— Можно я с тобой, мама? — спросила Лора.

— Нет, — ответила мама. — А теперь слушайте меня. Будьте осторожны с огнем. Никому, кроме Мэри, к плите не прикасаться, как бы долго меня не было. Никому не выходить из дома, даже дверь не открывать, пока я не вернусь. — Она повесила на руку ведро и сквозь снежный вихрь нащупала веревку. Потом закрыла за собой дверь.

Лора подбежала к окну, но за ним было темно, и она не видела маму. Она не видела ничего, кроме снежного вихря, который хлестал по стеклу. Ветер выл, взвизгивал, вопил на разные голоса. Он казался живым.

Сейчас мама идет, шаг за шагом, крепко держась за веревку. Вот она дошла до столбика и пошла дальше. Вьюга слепит ее, а снежная крупа царапает лицо. Лора старалась думать как можно медленнее, шаг за шагом, пока не решила, что теперь мама уже наверняка наткнулась на дверь хлева.

Вот мама открыла дверь, и вместе с ней в хлев ворвался снежный вихрь. Она обернулась, быстро притворила дверь, а фонарь повесила на крюк. Хлев согрет теплом животных, в воздухе стоит пар от их дыхания.

Ураган бушует снаружи, за толстыми земляными стенами. Вот Сэм и Дэвид повернули к маме головы и заржали. Корова мычит: «Му-му», молодые курочки роются там и тут, а одна курица говорит самой себе: «Кре-кре-кре-ек».

Сначала мама чистит стойла. Она берет вилами старую подстилку и кидает ее в кучу, которая пойдет на удобрение. Вместо нее она стелит чистое сено, оставшееся в кормушках.

Теперь она берет вилами свежее сено и накладывает его по очереди во все четыре кормушки. Сэм, Дэвид, Пеструшка и теленок с хрустом жуют вкусное сено. Пить они еще не очень хотят, потому что папа напоил их перед тем, как уйти в город.

Старым папиным ножом мама режет на куски репу и кладет несколько кусков в каждую кормушку. Теперь лошади, корова и теленок грызут хрустящие куски. Мама проверяет, есть ли вода у кур, подсыпает им зерна и кидает репку, чтобы они ее клевали.

Теперь она, наверное, доит Пеструшку.

Лора подождала, пока мама повесит на стену скамеечку для дойки. Теперь, хорошенько заперев за собой дверь хлева, она возвращается к дому, держась за веревку.

Мамы все не было. Прошло уже много времени, но Лора решила, что будет ждать. Дом теперь сотрясался от ветра. Похожая на белый сахар снежная крупа покрывала подоконник, лежала на полу и не таяла.

Лора дрожала, закутавшись в шаль. Она глядела в непрозрачные окна, слушала, как свищет снег, как воет и взвизгивает ветер, и думала о тех детях, чьи папа и мама не вернулись домой. О детях, которые сожгли всю мебель и замерзли.

Больше Лора не могла сидеть сложа руки. В печке горел яркий огонь, но по-настоящему тепло было только в этом углу комнаты. Лора пододвинула качалку поближе к открытой духовке, усадила в нее Кэрри и оправила ей платье. Кэрри принялась весело качаться, а Лора и Мэри продолжали ждать.

Наконец задняя дверь распахнулась.

Лора кинулась к маме. Мэри взяла у нее ведро, а Лора в это время развязывала ей капор. Мама так замерзла, что не могла ничего сказать. Они помогли ей снять куртку.

Отдышавшись, мама спросила:

— Там осталось хоть немного молока?

Молоко было только на дне ведра, и еще немного примерзло к стенкам.

— Ветер просто ужасный, — сказала мама. Отогрев руки, она зажгла лампу и поставила ее на подоконник.

— Зачем это, мама? — спросила Мэри, а мама ответила:

— Тебе не кажется, что лампа очень красиво освещает снег за окном?

Когда она отдохнула, они поужинали молоком и хлебом. Потом уселись возле печки, слушая, как снаружи ветер воет и причитает на разные голоса, как скрипит их дом, как хлещет по окнам снег.

— Нет, так дело не пойдет! — сказала мама. — Давайте играть в ладушки. Мэри будет играть с Лорой, а ты, Кэрри, подставляй мне ручки. У нас получится быстрей, чем у Мэри с Лорой!

Они стали играть, все быстрей и быстрей, пока наконец не могли ни слова сказать от смеха. Потом Мэри и Лора вымыли кружки, а мама села вязать.

Кэрри захотелось еще поиграть в ладушки, поэтому Мэри и Лора стали играть с ней по очереди. Всякий раз, когда они останавливались, Кэрри кричала:

— Еще! Еще!

Голоса снаружи выли, вопили, хохотали; дом трясся. Лора подставляла Кэрри свои ладони:

Вдруг в печной трубе что-то загрохотало. Лора подняла глаза и вскрикнула:

— Мама! Пожар!

По трубе катился огненный шар. Он был больше, чем клубок маминой пряжи. Скатившись с печки, он упал на пол, но мама уже вскочила. Подобрав юбки, она стала затаптывать его ногой. Но шар словно прошел через ее ногу и подкатился к вязальным спицам, которые она уронила. Тогда мама попыталась замести его на совок, но он вернулся обратно к вязальным спицам. По трубе скатился еще один шар, за ним еще один. Они катились по полу, но не прожигали его.

— Силы небесные! — сказала мама.

Пока они смотрели на эти огненные шары, их вдруг осталось только два. Потом вовсе ни одного не осталось. Никто не видел, куда они исчезли.

— Я никогда не видела ничего подобного, — сказала мама. Она очень испугалась.

У Джека вся шерсть на спине поднялась дыбом. Он подошел к двери, поднял морду и завыл.

Мэри на своем стуле съежилась от страха, а мама закрыла уши ладонями.

— Пожалуйста, Джек, перестань, — взмолилась она.

Лора подбежала к Джеку, но он не желал успокаиваться. Он ушел в свой угол и лег, положив морду на лапы. Шерсть у него стояла дыбом, а глаза горели в темноте.

Мама усадила Кэрри к себе на колени. Лора и Мэри тоже забрались в качалку. Они слушали дикие вопли урагана и чувствовали, как горят у Джека глаза. Наконец мама сказала:

— Бегите спать, девочки. Чем скорей вы заснете, тем скорее настанет утро.

Она поцеловала их и пожелала спокойной ночи. Мэри взобралась по лесенке на чердак, а Лора на полпути остановилась. Мама согревала над плитой Кэррину ночную рубашку. Понизив голос, Лора спросила:

— Папа правда остался в городе?

Мама не подняла головы.

— Ну конечно, Лора, — бодро сказала она. — Наверняка сейчас они с мистером Фичем сидят у печки, рассказывают друг другу разные истории и отпускают всякие шуточки.

Лора улеглась в постель. Среди ночи она проснулась и увидела через отверстие над лестницей, что внизу горит свет. Она вылезла из постели и, опустившись на колени, заглянула вниз.

Мама сидела одна в своей качалке. Она сидела совершенно неподвижно, опустив голову и сложив на коленях руки, но глаза ее были открыты. Горящая лампа сияла в окне.

Лора долго глядела вниз. Мама не шевелилась. Лампа продолжала гореть. На улице ураган носился за кем-то с воем и гиканьем, а кто-то с воплями от него удирал. Наконец Лора тихонько забралась в постель и лежала там, дрожа от холода.

 

День, когда играли в игры

На следующее утро мама разбудила Лору поздно. Ураган еще больше рассвирепел. Окна покрылись игольчатым инеем, и, хотя все щели в доме были плотно заделаны, на полу и на одеялах лежала похожая на сахар снежная крупа. Наверху был такой холод, что Лора, схватив свою одежду, поскорее спустилась вниз, чтобы одеться у печки.

Мэри была уже одета, она застегивала Кэрри пуговицы на платье. На столе их ждал завтрак: горячая кукурузная каша с молоком и свежеиспеченный хлеб с маслом. Дневной свет был тускло-белым. Все стекла были покрыты толстым слоем инея.

Мама, одолевая дрожь, наклонилась над печкой.

— Делать нечего, — сказала она, — надо идти к скотине.

Она надела папины сапоги и куртку, закуталась в большую шаль. Лоре и Мэри она сказала, что на этот раз будет отсутствовать дольше, потому что надо напоить скотину.

Когда она ушла, Мэри испуганно притихла. Но Лора не могла сидеть спокойно.

— Пошевеливайся, — сказала она Мэри, — у нас много работы.

Они вымыли и вытерли тарелки. Стряхнули снег с одеял и убрали свою постель. После этого они отогрелись у печки, а потом начистили ее до блеска. Пока Мэри чистила ящик для дров, Лора подмела пол.

Мама все не возвращалась. Тогда Лора взяла тряпку и вытерла подоконник, скамьи и мамину качалку. Взобравшись на скамью, она очень осторожно вытерла часы и полочку, на которой они стояли. Только красивую фарфоровую пастушку на резной полочке она вытирать не стала. Мама никому не разрешала до нее дотрагиваться.

Пока Лора вытирала пыль, Мэри причесала Кэрри, постелила на стол скатерть в красную клетку и достала книги и грифельную доску.

Наконец в пристройку с воем ворвался ветер и появилась мама в снежном облаке.

Шаль и юбки у нее обледенели. Ей пришлось доставать воду из колодца, чтобы напоить лошадей, Пеструшку и теленка. Ветер выплеснул воду прямо на нее, и промокшая одежда замерзла. Ей так и не удалось принести в хлев достаточно воды, зато под обледеневшей шалью уцелело почти все молоко.

Немного передохнув, она собралась идти за дровами. Мэри и Лора стали упрашивать ее, чтобы она позволила им принести дрова, но мама сказала:

— Нет, вам это еще не под силу. Вы не знаете, какой там ураган. Дрова принесу я, а вы открывайте мне дверь.

Она доверху наполнила ящик и обложила его кругом дровами, а они открывали и закрывали за ней дверь. Потом она присела отдохнуть, а они вытерли лужи на полу, в которые превратился оттаявший снег.

— Вы у меня молодцы, — сказала мама. Она оглядела весь дом и похвалила их за то, что они так славно поработали, пока ее не было. — А теперь, — сказала она, — можете садиться за уроки.

Лора и Мэри склонились над своими книгами. Лора смотрела прямо на раскрытую страницу, но учить урок она не могла. Она слышала завывания урагана, а в воздухе — чьи-то вопли и стоны, слышала, как хлещет по окнам снег, и старалась не думать о папе. Вдруг слова перед нею расплылись, и на страницу упала капля.

— Ей стало очень стыдно. Даже Кэрри было бы стыдно сейчас заплакать, а ведь Лоре уже исполнилось восемь лет. Она покосилась на Мэри, чтобы убедиться, что та ничего не заметила. Мэри так крепко зажмурила глаза, что все лицо сморщилось, и рот у нее кривился.

— Пожалуй, девочки, вам не стоит сегодня учиться, — сказала мама. — Что если мы целый день просто будем играть? Во что бы вы хотели поиграть? Может быть, в «бедного котенка»?

— Да, да, — ответили они.

Лора встала в одном углу, Мэри в другом, а Кэрри в третьем. Четвертый угол занимала печь. Мама встала на середину комнаты и крикнула:

— Бедному котенку некуда деться!

Тут все выбежали из своих углов, и каждый старался занять чужой угол. Мама проворно заняла Мэрин, и Мэри осталась без угла и стала бедным котенком. Потом Лора упала, споткнувшись о Джека, и водить пришлось ей. Кэрри вначале просто носилась из угла в угол и смеялась, но скоро и она научилась играть.

Так они бегали, кричали, хохотали, пока совсем не запыхались. Тогда они присели отдохнуть, а мама сказала:

— Принесите-ка мне грифельную доску, и я нарисую вам одну историю.

— А разве историю надо рисовать? — спросила Лора, кладя доску маме на колени.

— Сейчас увидишь, — ответила мама и начала рассказывать:

— Птичка! Это птичка! — завопила Кэрри. Она хлопала в ладоши и смеялась, пока не свалилась со своей скамеечки. Лора и Мэри тоже смеялись и упрашивали маму:

— Мама, расскажи еще историю! Ну пожалуйста!

— Ну что ж, — сказала мама и начала: «Вот дом, который построил Джек...»

Когда она закончила эту историю, грифельная доска с обеих сторон была покрыта рисунками. Она дала ее Лоре и Мэри, чтобы они читали и смотрели на рисунки сколько захотят, а потом спросила:

— Мэри, ты можешь рассказать эту историю?

— Да, — ответила Мэри.

Тогда мама все стерла и дала Мэри чистую доску.

— Запиши ее тут, — сказала она. — А вам, Лора и Кэрри, я сейчас кое-что покажу.

Она дала свой наперсток Лоре, Мэрин наперсток — Кэрри и показала, как прижимать наперсток к замерзшему стеклу, чтобы на нем. Получались ровные кружочки. Так можно было рисовать на окне целые картины.

Лора нарисовала рождественскую елку. Потом нарисовала летящих птиц. Еще она нарисовала бревенчатый дом с трубой, из которой шел дым. Она нарисовала даже толстяка и толстушку. А Кэрри просто делала на стекле кружочки.

Когда Лора кончила разрисовывать свое окно, а Мэри подняла глаза от грифельной доски, в комнате были сумерки. Мама улыбнулась им.

— Мы так увлеклись, что совсем забыли про обед, — сказала она. — Так давайте поужинаем.

— Разве ты сначала не пойдешь к скотине? — спросила Лора.

— Сегодня уже не пойду, — сказала мама. — Утром я ее поздно кормила и дала побольше, чтобы хватило до завтра. Может, ураган хоть немного стихнет.

Вдруг Лоре и Мэри стало очень грустно. Кэрри захныкала:

— Хочу к папе!

— Замолчи, Кэрри, — сказала мама.

И Кэрри притихла.

— Мы не должны бояться за папу, — твердо сказала мама. Она зажгла лампу, но не поставила ее к окну. — Давайте ужинать, — повторила она. — А потом мы все ляжем спать.

 

На третий день

Всю ночь дом содрогался от ветра. На следующий день ураган был еще сильнее, чем прежде. Еще страшнее стали завывания ветра, снег бил в окна так, что стоял непрерывный треск.

Мама собралась идти в хлев.

— Завтракайте, девочки, — сказала она. — И будьте поосторожней с огнем. — И она исчезла в бушующем урагане.

Прошло очень много времени, прежде чем она вернулась. И начался новый день.

Он был долгим и мрачным. Они сгрудились возле печки, но спинами чувствовали холод. Кэрри капризничала, улыбка у мамы была усталая. Лора и Мэри, как ни старались, не могли хорошо выучить урок. Стрелки часов двигались так медленно, что казалось, они стоят на месте.

Наконец серый дневной свет сменился темнотой. Лампа освещала дощатые стены и окна, все в белом инее. Если бы папа был тут, он сыграл бы на скрипке, и им сразу стало бы весело и уютно.

— Ну вот что! — сказала мама. — Нечего нам так сидеть. Хотите, сыграем во что-нибудь?

Джек не притронулся к ужину. Он тоскливо вздохнул в своем углу. Мэри с Лорой переглянулись, и Лора сказала:

— Нет, мама, спасибо. Мы лучше пойдем спать.

Забравшись в ледяную постель, она тесно прижалась спиной к спине Мэри. Ураган сотрясал дом: весь он скрипел и содрогался. Лора с головой накрылась одеялом, но рев урагана был хуже волчьего воя. Холодные слезы побежали у нее по щекам.

 

На четвертый день

Утром ветер больше не издавал таких жутких звуков, как раньше. Он беспрерывно выл, и стены дома не тряслись, но ревущий в печке огонь почти не согревал комнату.

— Холод усилился, — сказала мама. — Закутывайтесь в шали и держитесь вместе с Кэрри поближе к печке.

Вскоре после того, как мама вернулась из хлева, иней в восточном окне засветился желтоватым светом. Лора подбежала к окну, стала дышать на стекло и скрести его, пока не сделала в нем глазок. На улице сияло солнце!

Мама тоже подошла и посмотрела. Потом Мэри и Лора по очереди стали глядеть, как ветер гонит над землей одну за другой волны снега. Небо казалось ледяным, и солнечный свет, проникавший в глазок, был не теплее тени.

Глядя в глазок, Лора увидела сбоку что-то темное. Большого мохнатого зверя, бредущего по колено в снежном потоке. Медведь, подумала она. Зверь неуклюже завернул за угол дома и заслонил окошко рядом с дверью.

— Мама! — крикнула Лора. Дверь распахнулась, и мохнатый зверь, весь в снегу, шагнул в комнату. На них глянули папины глаза, и папин голос произнес:

— Хорошо ли вы себя вели, пока меня не было?

Мама кинулась к нему. Лора, Мэри и Кэрри тоже подбежали, крича и смеясь. Мама помогла ему снять пальто, и снег посыпался на пол. Пальто папа тоже уронил на пол.

— Чарльз! Ты жив, ты не замерз! — сказала мама.

— Едва не замерз, — ответил папа. — И голоден как волк. Дай-ка я сяду поближе к огню, а ты накорми меня, Каролина.

Лицо у него осунулось, глаза стали больше. Сидя рядом с открытой духовкой, он все еще дрожал от холода. Он сказал, что сильно замерз, но ничего себе не отморозил. Мама быстро согрела немного бобового отвара и дала ему.

— Вот хорошо, — сказал он. — Теперь-то я согреюсь.

Мама стянула с него сапоги, и он поднял ноги повыше к жаркой духовке.

— Чарльз,— спросила мама,— как же ты... неужели ты... — Она улыбалась, и губы у нее дрожали.

— Послушай, Каролина, никогда за меня не волнуйся, — сказал папа. — Я ведь должен вернуться домой, а иначе кто позаботится о вас с девочками. — Он посадил Кэрри к себе на колени, обнял одной рукой Мэри, а другой Лору и спросил:

— Ты что думала, Мэри?

— Я думала, что ты придешь, — ответила Мэри.

— Молодец! А ты, Лора?

— Я думала, что ты не сидишь с мистером Фичем и не рассказываешь всякие истории, — сказала Лора. — Я... я очень сильно хотела, чтобы ты пришел.

— Вот видишь, Каролина! Ну как можно после этого не добраться домой? — спросил папа. — Дай-ка мне еще этого отвара, а потом я вам все расскажу.

Они ждали, пока он отдохнет, поест бобового отвара с хлебом, выпьет горячего чая. Волосы и борода у него были мокрые от растаявшего снега. Мама высушила их полотенцем. Он взял ее за руку и усадил рядом с собой, потом спросил:

— Знаешь ли ты, Каролина, что означает эта погода? Что на будущий год мы соберем небывалый урожай пшеницы!

— Правда? — сказала мама.

— Этим летом саранчи не будет. В городе говорят, что саранча прилетает только тогда, когда лето жаркое и засушливое, а зима мягкая. И снега нынче столько, что у нас должен быть отличный урожай.

— Это хорошо, Чарльз, — спокойно сказала мама.

— Ну вот, об этом и шел разговор в лавке, когда я спохватился, что мне пора возвращаться. Когда я уже собирался уходить, Фич предложил мне бизонью шубу. Она досталась ему по дешевке от одного человека, который уезжал на Восток с последним поездом, и ему нужны были деньги на билет. Фич сказал, что уступит мне ее за десять долларов. Десять долларов — деньги не малые, но...

— Я рада, Чарльз, что ты согласился, — сказала мама.

— Как оказалось — на свое счастье, хотя тогда я еще этого не знал. Но пока я шел до города, меня продуло насквозь. И я подумал, что, пожалуй, в такой ветер мое пальто не годится. Поэтому, когда Фич сказал, что я могу с ним расплатиться весной, продав шкурки, я надел шубу поверх старого пальто.

Не успел я выйти в открытую прерию, как увидел на северо-западе тучу, но она была совсем маленькая и к тому же еще далеко, и я решил, что смогу ее обогнать. Скоро я пустился бегом, и все-таки ураган застиг меня на полпути к дому.

Все бы ничего, если б эти буранные ветры не дули разом со всех сторон. Не знаю, как им это удается. Если буря приходит с северо-запада, ты по крайней мере можешь быть уверен, что, подставляя ветру левую щеку, идешь на север. Но в буран ничего из этого не получается.

Все же мне казалось, что я могу идти прямо, даже если не знаю, где восток, а где запад. Поэтому я продолжал идти вперед — или так мне казалось, — пока не понял, что заблудился. Я прошел уже добрых две мили, а ручья все не было, и я не знал, в какой он стороне. Единственное, что мне оставалось, — это идти и идти, пока не кончится буран. Если бы я остановился, я бы замерз.

Итак, я решил переупрямить ураган. Я шел и шел, ничего не видя перед собой. С таким же успехом я мог быть слепым. Я не слышал ничего, кроме ветра. Вы, верно, заметили, что в буран как будто слышны чьи-то голоса — то вой, то отчаянные крики?

— Да, папа, я их слышала, — сказала Лора.

— И я, — сказала Мэри. А мама кивнула.

— А еще были огненные шары, — сказала Лора.

— Огненные шары? — спросил папа.

— Потом расскажешь, Лора, — сказала мама. — Продолжай, Чарльз. Что ты дальше сделал?

— Я все шел, — ответил папа. — И пока я шел, белизна перед глазами стала серой, а потом черной. Тогда я понял, что наступила ночь. Я прикинул, что иду, должно быть, около четырех часов, а эти бураны продолжаются три дня и три ночи. И все равно я шел.

Тут папа остановился, и мама сказала:

— Я держала для тебя в окне лампу.

— Я ее не видел, — сказал папа. — Я изо всех сил напрягал глаза, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, но не видел ничего, кроме темноты. Вдруг я куда-то провалился и полетел вниз. Должно быть, я пролетел футов десять, а может, и больше. Я понятия не имел, что со мной случилось и где я. Однако ветра тут не было. Где-то высоко надо мной завывал ураган, а здесь было тихо.

Я стал обшаривать все кругом. С трех сторон в высоту моего роста был только снег, а с одной стороны я нащупал земляную стену. Тут я догадался, что угодил в какой-то овраг посреди прерии. Я забрался в углубление внизу стены. Теперь за спиной и над головой у меня была твердая земля. Я устроился не хуже, чем медведь в берлоге. Я знал, что не должен тут замерзнуть, ведь я был укрыт от ветра, а бизонья шуба сохранит тепло моего тела. Поэтому я свернулся в ней и уснул, потому что очень устал. И до чего же я был рад, что на мне эта шуба, и теплая ушанка, и лишняя пара носков, Каролина!

Когда я проснулся, я услышал приглушенный звук бурана. Передо мною была снежная стена, обледеневшая в том месте, где я растопил ее своим дыханием. Дыру, которую я проделал, падая, замело. Надо мной было футов шесть снега, однако воздуха мне хватало. Я пошевелил пальцами на руках и ногах, потрогал уши и нос и убедился, что не отморозил их, и под вой бурана опять заснул. Скажи, Каролина, сколько времени он продолжался?

— Три дня и три ночи, — сказала мама. — Сегодня четвертый день.

Тогда папа спросил Мэри и Лору:

— Вы знаете, что за день сегодня?

— Может быть, воскресенье? — попробовала угадать Мэри.

— Сегодня сочельник, — сказала мама.

Лора и Мэри совсем позабыли про Рождество. Лора спросила:

— И ты проспал все это время, папа?

— Нет, — сказал папа. — Я то спал, то просыпался от голода, и снова засыпал. В конце концов голод стал невыносимым. Я нес домой к Рождеству немного устричного печенья. Оно было в кармане шубы. Я достал горсточку этого печенья из бумажного кулька и съел. Потом я набрал в пригоршню снега и стал есть его вместо воды. Потом мне осталось только лежать и ждать, когда кончится буран. Так прошло еще много времени. Я снова почувствовал нестерпимый голод и доел остатки печенья. Потом я просто сидел и ждал, а иногда засыпал. Мне показалось, что опять наступила ночь. Просыпаясь, я каждый раз прислушивался и слышал приглушенный звук бурана. По этому звуку я догадывался, что слой снега надо мной становится все толще, однако воздуха в моей пещере по-прежнему хватало. Я старался как можно больше спать, но все время просыпался от голода. Девочки, я давал себе слово, что не сделаю этого, и все-таки я это сделал. Я вынул из внутреннего кармана моего старого пальто бумажный кулек и съел все ваши рождественские леденцы до последнего. Простите меня.

Лора прижалась к нему с одной стороны, а Мэри с другой. Они крепко обняли его, и Лора сказала:

— Ах, папа, как я рада, что ты это сделал!

— И я, папа, и я! — сказала Мэри. Они и вправду были очень рады.

— Ладно, — сказал папа, — на будущий год у нас будет хороший урожай, и тогда вам не придется ждать Рождества, чтобы полакомиться леденцами.

— Леденцы помогли тебе, папа? — спросила Лора. — Когда ты их съел, тебе стало полегче?

— Да, очень помогли, и мне стало гораздо легче, — сказал папа. — Я тут же заснул и, должно быть, проспал большую часть вчерашнего дня и всю ночь. Вдруг я проснулся и сел. Сверху не доносилось ни звука. Я не знал — то ли я оказался так глубоко под снегом, что не слышу бурана, то ли он уже прекратился. Я стал вслушиваться. Было так тихо, что я слышал тишину. Можете мне поверить, девочки, — я принялся рыть снег не хуже барсука. Скоро я выбрался наверх из своей пещеры, и где бы, вы думали, оказался? На берегу Тенистого Ручья, как раз над тем местом, где мы с тобой, Лора, поставили ловушку для рыбы.

— Но ведь я его вижу из окна, — сказала Лора.

— Да. А я увидел дом, — сказал папа.

— Все эти долгие ужасные дни он был совсем рядом. Лампу в окне не было видно сквозь буран, не то папа заметил бы ее.

Ноги у меня онемели, их свело судорогой. Но я увидел наш дом и двинулся к нему так быстро, как только мог. И вот я здесь! — закончил он, крепко обняв Лору и Мэри.

Потом он подошел к бизоньей шубе, вынул из одного кармана плоскую жестяную коробочку и спросил:

— Угадайте, что я вам принес на Рождество к обеду?

Они не смогли угадать.

— Устрицы! — сказал папа. — Чудные свежие устрицы. Они были заморожены, когда я их купил, да так и остались замороженными. Ты лучше держи их до завтра в пристройке, Каролина, тогда они не оттают.

Лора потрогала коробочку. Она была холодная как лед.

— Я съел устричное печенье, я съел ваши леденцы, но — разрази меня гром! — я принес домой устрицы! — сказал папа.

 

Сочельник

В этот вечер папа пораньше отправился к скотине, и вместе с ним Джек. Джек повсюду следовал за ним по пятам: больше он не собирался выпускать папу из виду.

Вернулись они замерзшие и все в снегу. Папа отряхнул снег и повесил свое старое пальто на гвоздь в пристройке.

— Ветер усиливается, — сказал он. — Не позже завтрашнего утра будет новый буран.

— Пока ты здесь, Чарльз, никакой ураган нам не страшен, — сказала мама.

Джек улегся с довольным видом, а папа сел к печке, согревая руки.

— Лора, — сказал он, — если ты принесешь мне футляр со скрипкой, я вам что-нибудь сыграю.

Лора принесла футляр. Папа настроил скрипку и натер смычок канифолью. И пока мама готовила ужин, дом наполнился музыкой.

Папин голос озорничал под озорную мелодию скрипки, Кэрри смеялась и хлопала в ладоши, а у Лоры ноги сами пустились в пляс.

Потом скрипка заиграла другую мелодию, и папа запел:

Папа поглядел на маму, хлопотавшую у плиты, на Мэри с Лорой, которые сидели и слушали, и скрипка принялась напевать:

— А мне что делать, папа? — воскликнула Лора, когда Мэри бросилась доставать посуду из буфета. А скрипка и папа продолжали:

И Лора поняла, что Мэри должна накрыть на стол, а она вымоет посуду после ужина.

Вопли ветра за стеной становились все яростней и громче. Снежный вихрь хлестал по оконным стеклам. Но в теплом и светлом доме пела папина скрипка. Позвякивали тарелки — это Мэри накрывала на стол. Кэрри раскачивалась в качалке, а мама бесшумно двигалась от стола к печке и обратно. Она поставила на середину стола горшочек с чудесными запеченными бобами, потом вынула из духовки противень, на котором лежал золотистый хлеб из кукурузной муки. Густой, коричневый запах бобов смешивался с золотистым, сладким запахом каравая.

Папина скрипка смеялась и пела:

Лора погладила Джека по бархатному морщинистому лбу и почесала ему за ушами, потом обеими руками обхватила его голову и прижала ее к себе. Теперь все будет хорошо! Саранча улетела, и в будущем году папа соберет урожай пшеницы. Завтра Рождество, на обед у них будут тушеные устрицы. Правда, они не получат леденцов и подарков, но Лора не знала, чего еще она могла бы пожелать, и была так рада, что леденцы помогли папе благополучно добраться домой.

— Ужин готов, — сказала мама ласковым голосом.

Папа убрал скрипку в футляр. Он поднялся и обвел их всех взглядом. Голубые глаза его сияли.

— Взгляни, Каролина, — сказал он маме, — как сияют глаза у Лоры.