Сегодня профессия ветеринара находится на волне небывалой популярности. Сейчас, когда я пишу эту биографию, по телевизору идут три разные передачи о работе ветеринаров, — и у всех высокий зрительский рейтинг. Многие считают, что именно благодаря Джеймсу Хэрриоту зрители проявляют неослабевающий интерес ко всему, что связано с ветеринарией. В этом нет ничего удивительного, ведь телесериал «О всех созданиях — больших и малых», впервые показанный двадцать лет назад, имел колоссальный успех у миллионов зрителей. Существует распространенное мнение, что книги Джеймса Хэрриота, по которым снят сериал, являются главной причиной растущей популярности профессии ветеринара.

Отец, однако, неоднократно повторял, что не только благодаря ему эта профессия стала престижной и молодые люди очертя голову бросились поступать в ветеринарные колледжи. Когда я подал заявление в 1960 году, за десять лет до выхода первой книги Хэрриота, даже тогда на сорок пять мест на курсе приходилось триста-четыреста желающих. Учитывая всеобщую любовь к животным, для все большего числа молодых людей карьера ветеринара становилась естественным выбором. Конечно, книги Джеймса Хэрриота повышали престиж профессии, но были и другие факторы, и я согласен с утверждением отца: Джеймс Хэрриот несет лишь частичную ответственность. Мне жаль сегодняшнюю молодежь, которая мечтает стать ветеринарами. В ветеринарных колледжах очень высокий конкурс, при этом для поступления нужно сдать три экзамена второго уровня сложности по естественным наукам, и как минимум два из них на «отлично». Многие слушают меня с завистью, когда я рассказываю, что тогда, в 1960-м, мне нужно было сдать только два экзамена второго уровня для поступления на ветеринарный факультет Университета Глазго.

Правда, сдавать пришлось естественные науки — химию, физику и биологию, зато оценка не имела значения. Это пустяк по сравнению с современным жестким конкурсом. Интересно, что бы они сказали о требованиях во времена моего отца!

В 1933 году Альфред Уайт поступил в Ветеринарный колледж Глазго, сдав английский, французский и латынь — не самые подходящие предметы для будущего ученого, однако ситуация в то время была совершенно иной. В годы Депрессии желающих посвятить себя ветеринарии было немного, и ветеринарные колледжи всеми силами старались привлечь студентов. Еще учась в школе, Альф позвонил в колледж и сказал, что, если наберет достаточное для поступления количество баллов, хотел бы получить профессию ветеринара.

Трубку взял сам директор, доктор Уайтхаус.

— Отлично! — ответил он. — Когда вы готовы начать?

В 1933 году Глазго занимал особое положение среди ветеринарных колледжей Британских островов. Он не получал финансовой помощи от государства и зависел исключительно от взносов студентов, а также от грантов местных властей и дотаций различных организаций. В своем докладе 1925 года правительство объявило, что Шотландии достаточно одного ветеринарного колледжа, и колледж Глазго безжалостно лишили государственных дотаций. Непокоренный Ветеринарный колледж Глазго продолжал работу исключительно благодаря решимости председателя совета попечителей, профессора Джона Глейстера, и директора, доктора А. У. Уайтхауса. В результате колледж чрезвычайно гордился самим фактом своего существования, и студенты после пяти лет обучения чувствовали себя так, будто совершили настоящий подвиг.

Альф получал стипендию Карнеги в размере 18 фунтов в год плюс грант от городского отдела народного образования Глазго в размере 10 фунтов, частично покрывавший плату за обучение, но реальная стоимость была гораздо выше. Книги, материалы и расходы на проживание истощали средства студентов. Как и в Хиллхеде, родители помогали Альфу все шесть лет, что он учился в колледже, — время незабываемых воспоминаний и дружбы на всю жизнь.

Занятия начались 26 сентября 1933 года, и Альф записал в дневнике: «Знаменательный день! Сегодня утром я начал учиться в Ветеринарном колледже. Новички толпятся на улице, — закаленные ветераны с важным видом проходят внутрь, — топот ног в аудиториях, — комната с мертвыми животными привела меня в дрожь. Здесь попадаются такие странные типы!»

Вскоре он обнаружил, что учеба в Ветеринарном колледже сильно отличается от учебы в Хиллхеде: здесь, казалось, никому не было дела до того, чем он занимается. Поддерживая жестко регламентированную дисциплину в Хиллхедской школе, учителя прилагали максимум усилий, чтобы он сдал экзамены, так как от этого зависела репутация школы. В Ветеринарном колледже, однако, преобладала атмосфера апатии. На первом курсе большую часть времени, особенно днем, Альф проводил за игрой в теннис, ходил в кино или просто сидел дома и занимался своими делами.

В этом, в общем-то, не было ничего удивительного. Колледж вполне устраивало, что у него есть студенты, которые вносят плату, а если они при этом ничего не делают и вместо пяти лет учатся пятнадцать, — так это их проблема. В сущности, стимула для получения диплома у студентов не было: после окончания колледжа мало кому удавалось найти работу по специальности. Для тех, у кого были состоятельные родители, готовые оплачивать расходы своих детей, жизнь в Ветеринарном колледже Глазго казалась настоящей синекурой. Для некоторых студентов деньги не представляли проблемы, и они проходили полный курс обучения за десять, двенадцать, а то и больше лет. Некоторые так и не заканчивали колледж и в итоге брались за любую работу. После получения диплома Альф встречал кое-кого из своих старых приятелей по колледжу во время визитов в Глазго. Один работал в магазине тканей, а другого он с удивлением увидел на Чаринг-Кросс, где тот регулировал дорожное движение. Эти студенты-ветераны стали неотъемлемой частью колледжа, и когда они в конце концов уходили, доктор Уайтхаус и остальные преподаватели прощались с ними со слезами на глазах. Во вступлении к книге «Истории о собаках», опубликованной много лет спустя, Альф описывал реакцию профессора на уход одного из таких «вечных студентов»:

Один парень, по фамилии Макалун, пробыл там четырнадцать лет, но добрался только до второго курса. Он тогда был рекордсменом, а еще несколько человек перевалили за десять лет… Но студент с четырнадцатилетним стажем пользовался особенно большим уважением, и когда он в конце концов ушел из колледжа и поступил на работу в полицию, все по нему очень скучали. Старый доктор Уайтхаус, читавший тогда анатомию, заметно расстроился.

— Мистер Макалун, — сказал он, положив на стол череп лошади и махнув указкой в сторону пустого стула, — одиннадцать лет сидел на этом месте. Без него нам будет очень непривычно.

Профессию ветеринара Альф получал в скучном, унылом здании, расположенном на крутом склоне на углу Баклех-стрит в районе Каукадденс. Это старое учреждение с тусклыми окнами — бывшая насосная станция «Глазго Корпорейшн», — было построено из невзрачного камня и больше напоминало тюрьму строго режима, чем известное учебное заведение. Со всех сторон на колледж смотрели мрачные многоквартирные дома, и вокруг, насколько хватало глаз, не было видно никакой зелени.

Несмотря на грозный вид, внутри этих угрюмых стен царила атмосфера доброты и дружбы. Альф сохранил очень теплые чувства к своему старому колледжу, но вот что интересно — в книгах Джеймса Хэрриота нет рассказов о его студенческой жизни. После выхода книги «Всех их создал Бог» в 1981 году он поклялся, что больше не напишет ни одной книги. Меня это огорчило, как, я уверен, огорчило бы и его поклонников, и я часто напоминал отцу, что у него еще осталось много материала, в том числе и о студенческих годах. За исключением горстки людей, все считали, что Джеймс Хэрриот ничего не писал о том времени, кроме нескольких абзацев во вступлении к «Историям о собаках». Это не так.

В начале 1960-х годов, когда отец впервые всерьез занялся литературой, он написал сборник рассказов, которые объединил в повесть. Часть рассказов была посвящена его учебе в Ветеринарном колледже Глазго. Заброшенная рукопись, о которой много лет никто не вспоминал, оживила в моей памяти истории о колледже, которые отец часто рассказывал нам. В этой повести, написанной от третьего лица, он называет себя «Джеймс Уолш».

Проведя всего три недели в Ветеринарном колледже, Уолш понял, что его жизнь изменилась. Он думал, что учеба на ветеринара станет своего рода продолжением учебы в школе — с теми же ценностями и той же научной атмосферой. Правда, продолжение оказалось довольно жалким: он испытал шок, увидев колледж в первый раз. Это было убогое приземистое здание, местами покрытое облупившейся желтоватой краской, смущенно ютившееся среди ветхих, потемневших от грязи домов. Во времена королевы Виктории здесь располагался жилой район процветающего торгового города, дома выделялись внушительными фасадами и украшенными колоннами подъездами, но теперь он превратился в болото, в прибежище несостоявшихся актеров, сомнительных личностей и бледных, сгорбленных женщин.

Говорили, что когда-то в колледже были конюшни.

В них содержали лошадей, запрягавшихся в конки, и внешний вид здания, бесспорно, поддерживал эту теорию. Во двор, где размещались аудитории и лаборатории, больше похожие на стойла, вела единственная арка, и именно в этой арке Уолш впервые встретился с другими студентами. На первый взгляд они совсем не были похожи на студентов, во всяком случае, он не заметил свежих первокурсников в блейзерах и с яркими шарфами на шее. Позже он узнал, что большинство были сыновьями фермеров, некоторые приехали из долин реки Форт и реки Клайд, довольно много было жителей Северного нагорья — по-видимому, этим объяснялась их склонность к мохнатому твиду серовато-коричневого цвета и добротным башмакам. Два сикха в тюрбанах являли собой резкий контраст, кроме того, на первом курсе оказалась единственная девушка с испуганным лицом.

Здесь не было никаких излишеств. Ни прохладных галерей для прогулок, ни гулких коридоров с картинами на стенах, ни просторной, обшитой панелями столовой. Одна только комната отдыха с расшатанными стульями и потрепанным роялем, на крышке которого обычно играли в карты, да еще буфет в углу, где подавали чай, пирожки с мясом и самый несъедобный яблочный пирог в Шотландии. Это был мозговой центр колледжа, вся социальная жизнь сосредоточилась здесь.

И тем не менее Уолш ощущал пульсацию жизни, теплую и яркую, непохожую на все, что он знал прежде. Полуразвалившийся колледж был не самой подходящей сценой для населявших его колоритных персонажей, и все же они были тут: сильные, жизнелюбивые, возмутительные и обаятельные.

В колледже действительно обитали удивительные и часто недисциплинированные личности. В 1949 году он стал факультетом университета Глазго, но во времена Альфа не отвечал столь высоким критериям, — что в достаточной мере демонстрировали его развеселые студенты. Сокурсники поразили Альфа. Через несколько дней после начала учебы он пошел на «мальчишник» — нечто вроде ознакомительной вечеринки для новичков, и написал о нем в дневнике: «Впервые смотрел бокс — очень интересно. Легковесы такие проворные. Меня немного удивил характер песен и анекдотов, которые пели и рассказывали со сцены. Отлично играл скрипач. Здесь вообще странный народ, но очень славный».

До сих пор Альф рос среди людей, которые не злоупотребляли спиртным и бранными словами, поэтому он, по всей видимости, испытал культурный шок, услышав исполнявшиеся на вечеринке песни. Более ярким примером необузданности студентов стала церемония вручения наград в ноябре того же года. Обычно эти мероприятия проходили организованно и благопристойно, но не в тот раз.

На следующий день «Глазго Ивнинг Таймс» опубликовала отчет об этой памятной церемонии:

Сегодня на долю председателя церемонии вручения наград в Ветеринарном колледже Глазго на Баклех-стрит выпало немало потрясений, и одним из них был человеческий череп, внезапно спустившийся с потолка на веревке и остановившийся в полуметре от его лица. Собравшиеся в зале студенты приветствовали появление попечительского совета бурными аплодисментами и душераздирающими воплями. Громкие выкрики постоянно прерывали вступительную речь председателя мистера Александра Мердока, и оратор едва не охрип. Однако он не рискнул выпить воды из графина, который был подозрительно похож на аквариум: «неизвестное лицо или лица» запустили туда золотую рыбку. Не успев произнести и десяти предложений, председатель поднял голову и оказался лицом к лицу с темно-коричневым черепом, который медленно вращался на веревке прямо перед его глазами. «Обведя взглядом» попечительский совет, череп неторопливо поднялся к потолку, откуда снова спустился — с остановками, как паук по паутине, — и наконец с громким стуком упал на стол, к ужасу председателя. Студенты были в восторге от представления.

Альфу мероприятие явно понравилось, и в его дневнике появилась такая запись: «Вручение наград. Вот это веселье! Они освистывали нелюбимых преподов, хлопали доктору, пели „Он славный парень“ и орали во всю глотку, когда вошли большие шишки. Просто здорово, скажу я вам!»

Альф с радостью окунулся в новый образ жизни. Через несколько недель после церемонии он и еще семьдесят студентов отправились в Императорский театр на Сент-Джордж-Роуд. Выпив пару стаканчиков, студенты собирались от души повеселиться. Вскоре появилась полиция. Один студент, выходя из театра, ударил ногой по двери. Потом ему пришлось заплатить две гинеи штрафа, — такое было наказание для студентов того времени. Альф сбежал, нырнув в гущу соседних многоквартирных домов; спортивные тренировки в школе сослужили ему хорошую службу в тот вечер.

Буйные выходки не ограничивались вне аудиторной деятельностью за стенами колледжа. Некоторые лекции скорее походили на разнузданные вечеринки, чем на учебные занятия, и в первые недели в колледже Джеймс Альфред Уайт начал осознавать, что жизнь на Баклех-стрит будет несколько отличаться от жизни в Хиллхеде. Потом в своей неопубликованной повести он рассказывал о преподавателях, на долю которых выпало учить этих сорвиголов:

Среди преподавателей было много стариков, которых выдернули из заслуженного отдыха, и теперь они проводили старость в неравной борьбе с шумливой молодежью. В колледже также вели занятия практикующие ветеринары, совмещающие работу с чтением лекций, и в процессе обучения давали полезные и практичные советы, которые впоследствии очень пригодились их студентам. Они, как и пенсионеры, относились к работе беспристрастно и с определенной долей фатализма, и считали: если студенты вносят плату, они вправе решать сами, получать знания или валять дурака.

Профессор Энди Маккуин, преподававший биологию на первом курсе, читал лекции по тетради, и если случайно переворачивал сразу две страницы, спокойно продолжал, словно ничего не случилось. Потом Альф описал одну из его лекций в повести, которая очень точно передает атмосферу, царившую в колледже. Он присваивал старым учителям разные литературные псевдонимы и Энди Маккуину дал прозвище «профессор Кинг».

Отличие от школьной жизни началось уже с аудитории. Профессор Кинг, преподававший биологию, был очень старым и болезненным человеком и проводил занятия с полным безразличием. Склонившись над стопкой пожелтевших листков, он невнятно бормотал себе под нос, и ему было все равно, слышат его студенты или нет; это было их личное дело.

По сигналу второгодников, которых было немало, весь класс топал ногами и кричал, как на футбольном матче. Эта вакханалия начиналась с первых минут, как только преподаватель доставал ведомость. Когда он называл имя единственной девушки, раздавались вопли и свист, а бедная студентка, робкая по природе, густо краснела и еще сильнее вжималась в свой стул.

Шутки профессора вызывали очередной всплеск.

В начале своей преподавательской карьеры — в конце девятнадцатого века — профессор Кинг решил, что его лекции будут яркими и остроумными, поэтому в каждую вписал шутливое отступление. За почти пятьдесят лет он не изменил ни слова в своих записях, и последующие поколения студентов точно знали, когда прозвучит шутка и какая.

К примеру, когда он рассказывал, как африканская яичная змея сбрасывает кожу, он обычно прочищал горло, делал паузу и говорил: «Потому что яичные змеи всегда возвращают упаковку». Это служило сигналом к топоту, диким воплям и истерическому смеху.

За всю лекцию он поднимал глаза от своих записей только один раз — в самом конце, когда неизменно доставал из кармана большие часы, с детской улыбкой обводил взглядом аудиторию и говорил:

— Мои золотые часы с цепочкой показывают, что пора закругляться.

Его слова тонули в безумном гвалте.

Еще один престарелый преподаватель, профессор Хью Бегг, читал паразитологию. Студенты его любили, и он всегда был готов дать им хороший совет, но он плохо слышал и смутно понимал, какой беспорядок творится на его лекциях. Он поднимал голову, пристально всматривался и говорил: «Что… что это за шум?» Ответа студентов мог не услышать только глухой. Тем не менее, однажды Хью Бегг дал совет, который Альф запомнил на всю жизнь. Мудрый старик, с годами опыта за спиной, рассказывал о том, какая жизнь ждет будущих ветеринаров. В этот раз его слушали очень внимательно. Он говорил — это была жизненно важная тема, — что им придется учиться на собственных ошибках.

— Джентльмены, — торжественно провозгласил он, — вы не станете настоящими ветеринарами до тех пор, пока каждый из вас не покроет 40-акровое поле тушами животных!

Пророческие слова.

Когда молодые выпускники, проходящие практику у нас в Тирске, рассказывают о напряженной учебе в университете, я невольно вспоминаю рассказы отца о его студенческой жизни. Они играли в карты в комнате отдыха, с удовольствием ходили в кино вместо занятий и буянили в аудиториях, когда все-таки присутствовали на лекциях, — это резко отличается от положения нынешних студентов-ветеринаров. Однако, несмотря на неортодоксальный подход, студентам давали хороший материал, и если они работали и читали учебники, у них были все шансы получить диплом в разумные сроки.

Отец, отлично понимая, что львиную долю платы за обучение вносят его родители, поставил перед собой цель хорошо учиться. Он купил необходимые учебники — «Анатомию» Сиссона и «Животноводство» Миллера и Робертсона — и часами занимался в огромной библиотеке Митчелла, которая находилась недалеко от колледжа. Атмосфера библиотеки явно казалась ему немного пугающей, и он записал в дневнике: «Это место меня угнетает. Здесь слышно, как шевелятся мозги».

Животноводство, химию и биологию читали на первом курсе, и Альф взял хороший старт. Он сдал химию и биологию, правда, биологию едва вытянул, набрав 46 процентов. В результате у него состоялся разговор с однокурсником, о котором он много раз мне рассказывал.

— Какой проходной балл?

— 45 процентов.

— А ты сколько набрал?

— 46.

— Ты слишком много работал!

Один его приятель использовал другой подход при этом довольно рискованном отношении к учебе. На экзамене по анатомии ему показали большую кость.

— Что это? — спросил экзаменатор.

— Бедренная кость, — ответил студент.

— Уточните, — продолжал экзаменатор, — бедренная кость какого вида животных? Коровы или лошади?

— Все в порядке, — благодушно улыбнулся студент. — Последний вопрос был ни к чему. Мне пятерка не нужна!

На первом курсе преподаватели были довольны Альфом. Профессор Дункан, читавший химию, написал в табеле успеваемости: «крепкий середнячок, вряд ли станет отличником, но учиться будет ровно».

В следующем году, 1934/35, его успеваемость съехала. Он завалил экзамены по физиологии и гистологии, а также животноводство. Результаты были очень слабые: 36, 25 и 37 процентов соответственно, и преподаватели остались недовольны. В табели появились записи такого рода: «пропуски занятий; не работает; очень слабо».

Это вызывает недоумение. Альф был ответственным и честолюбивым молодым человеком. Он хотел выбиться в люди, зарабатывать себе на жизнь и не висеть больше на шее у родителей. К тому же он не относился к тем студентам, которые целыми днями резались в карты в комнате отдыха, намереваясь вести беззаботную студенческую жизнь гораздо дольше положенных пяти лет. После нескольких партий за карточным столом, когда Альф проиграл приличную сумму, это приятное, но дорогое времяпрепровождение утратило свою привлекательность. В табели успеваемости за осенний триместр 1935 года доктор Уайтхаус написал, что он «не посещал» занятия по анатомии. Довольно странное поведение для уравновешенного молодого человека. Хотя Альф не был блестящим студентом и ничем особенным не выделялся во время учебы в колледже, это не объясняет столь низкие результаты.

Однако имелась серьезная причина. В последнем классе в Хиллхедской школе у Альфа появились сильные боли в прямой кишке, и в результате образовался анальный свищ с гнойными выделениями. Он оправился после первого приступа, но эта изнуряющая болезнь, которая снова дала о себе знать на втором курсе колледжа, будет периодически мучить его всю оставшуюся жизнь. Летом 1937-го ему было так плохо, что его положили в больницу и сделали небольшую операцию по очистке пораженной области. Операция не дала никаких результатов, и в 1939 году Альф снова лег в больницу, пытаясь избавиться от этой пытки, но, как и прежде, операция оказалась безуспешной.

В конечном счете этот мучительный недуг сказался на его способности концентрироваться на учебе. В те дни, не имея под рукой антибиотиков, ему приходилось терпеть не только боль, но и периодический сепсис, вызванный множественными скоротечными абсцессами. Единственным лечением было лечь в постель, часто с высокой температурой, и промывать пораженный участок горячей водой, чтобы сдержать инфекцию.

Альф философски относился к этому пятну на своем хорошем — во всех других отношениях — здоровье и всегда вносил шутливую нотку в разговоры на эту тему.

— Возможно, я многого не знаю, — скажет он много лет спустя, — но я считаю себя экспертом в области «задологии»! — Он говорил на основании своего горького опыта. — Моя «пятая точка» перенесла несколько операций — настоящая пытка! — но с меня хватит! Я больше никому не позволю кромсать мой зад. Все, что есть, заберу с собой в «ящик»!

Летом 1936-го в конце третьего курса Альф сдал физиологию и гистологию, но снова завалил животноводство. В декабре того же года он в четвертый раз пересдавал экзамен. Но теперь он получил неожиданную поддержку. Одним из младших преподавателей на кафедре был Алекс (Сэнди) Томпсон, — я тоже учился у него двадцать шесть лет спустя. Он курил трубку и на экзамене сидел за экзаменатором — но на виду у Альфа, — умиротворенно попыхивая своей трубкой.

— Сколько протоков в соске у коровы? — задал вопрос экзаменатор.

Альф задумался, но вдруг увидел палец в клубах дыма, поднятый вверх за спиной экзаменатора.

— Один, — ответил он.

— Правильно. А в соске кобылы?

Поднялись два окутанных дымом пальца.

— Два, — ответил Альф.

Дальше все пошло как по маслу.

В 1937 году успеваемость Альфа стала гораздо выше, и в июле он сдал анатомию, фармакологию и гигиену, хотя получил весьма скромные оценки; по анатомии он набрал 45 процентов, которых едва хватило для проходного балла.

Анатомию читал сам директор, доктор Уайтхаус. Альфу предмет нравился, но в то же время ему приходилось много зубрить. Необходимо было усвоить огромное количество фактов, и иногда ему казалось, что его мозг дошел до точки насыщения. Студенты учили строение разных домашних животных, а это было не только тяжело, но и скучно. Альфу нравились практические занятия доктора Уайтхауса в анатомических лабораториях, где студенты, разбившись на группы, препарировали трупы животных, в основном лошадей и коров, но лекции по анатомии были совсем другим делом. В отличие от шумных занятий, которые проводили старые преподаватели, у доктора Уайтхауса царила тишина. Вместо диких воплей и бумажных самолетиков, которыми славились лекции профессора Бегга, здесь доминировал другой звук — мерное удовлетворенное похрапывание спящих студентов.

Их можно было понять. Доктор Уайтхаус читал лекции по громадному тому «Анатомии» Сиссона, и каждый студент обязан был усвоить кошмарное содержимое этого учебника. Вот типичный отрывок: «Большой седалищный нерв (N.. ischiadicus)… ответвляется от шестого поясничного и первого крестцового корешков пояснично-крестцового сплетения, но обычно имеет пятый поясничный корешок, к которому может примыкать пучок из второго крестцового нерва. Он спускается в полость между большим вертелом бедренной кости и седалищным бугром поверх близнецовой мышцы, сухожилия внутренней запирательной мышцы и квадратной мышцы бедра. Спускаясь по бедру, он проходит между двуглавой мышцей бедра латерально и аддуктором, полуперепончатой и полусухожильной мышцей медиально, и между двумя головками икроножной мышцы переходит в большеберцовый нерв. Он имеет следующие основные ветви…» Неудивительно, что под таким обстрелом студенты не могли сосредоточиться, их мысли блуждали где-то в других, более приятных местах, или, что случалось гораздо чаще, они погружались в бессознательное состояние.

В осеннем триместре 1937 года, в начале пятого курса, Альф добрался до патологии, терапии и хирургии. Ему пришлось пересдавать экзамены по нескольким предметам, поэтому он отстал в учебе и смирился с перспективой задержаться в колледже больше положенных пяти лет. Но он не падал духом. Многие его друзья оказались в том же положении, к тому же, чувствуя, что начал познавать основы своей будущей карьеры, он еще больше укрепился в решении преуспеть. Патология — наука о болезнях: вот в чем заключалась вся суть обучения. Патология одновременно и завораживала, и пугала его, и на этом этапе образования в его жизнь вошел человек, которого он будет помнить до самой смерти. Человек, который много лет будет являться ему во сне. Он столько раз рассказывал нам о нем, что я, казалось, тоже сидел рядом с отцом, трясясь в наэлектризованной атмосфере лекций по патологии. Звали этого человека профессор Дж. У. Эмзли.

Мне нечасто снятся кошмары. Стоит мне накрыться одеялом, и я на несколько приятных часов обычно перехожу в другой мир. Я вижу цветные сны, и, как правило, в них отражается моя повседневная жизнь. Однако время от времени меня преследует один и тот же страшный сон. Главным действующим лицом выступает некая безымянная и бесформенная личность, которая постоянно твердит, что я вовсе никакой не дипломированный ветеринар. Это существо мне незнакомо, но с течением времени я стал испытывать к нему жгучую ненависть. «Ты провалил физику и химию! Придется пересдавать!» — каждый раз говорит существо. Я не обращаю на него внимания, уверенный, что без проблем пересдам экзамены, но он сомневается, — и у меня тоже возникают сомнения. Время идет, а я ничего не учу, и в конечном итоге я должен вызубрить весь курс химии и физики за один день. В этот момент, к моему великому облегчению, я просыпаюсь.

Отца тоже всю жизнь преследовал похожий сон, только его ночные блуждания не имели отношения к физике с химией. Его кошмаром был предмет, который он любил, но постигал с трудом, предмет, который он завалил в Ветеринарном колледже, — патология. Как и у меня, в его сне доминировал страшный человек, мучивший его дурными известиями. Существовало только одно большое различие. Альф Уайт прекрасно знал своего мучителя. Это был не кто иной, как его старый профессор патологии, грозный и незабываемый Джон У. Эмзли.

Отец много рассказывал о своих студенческих днях, мы слышали массу историй о его друзьях, но самым ярким персонажем, который запомнился нам больше других, бесспорно, был профессор Эмзли. Все очень просто — отец боялся его до дрожи в коленках.

Студентов ждал внезапный удар, когда они начали изучать патологию. Смех и шум на лекциях остались в прошлом с тех пор, как профессор Эмзли ворвался в их жизни и, словно ангел ада, прожигал огнем трепещущих студентов. Он произвел настолько глубокое впечатление на Альфа, что впоследствии появился в его ранней неопубликованной повести в образе грозного профессора по имени Квентин Малдун.

Малдун. Это имя звучало, как погребальный звон, как удар огромного колокола на вражеской башне, и студенты с первых дней слышали его зловещие отголоски…

Квентин Малдун, профессор патологии, был преданным своему делу и во многих отношениях блестящим ученым в расцвете лет, и хотя можно усомниться в справедливости Божественного Провидения, избравшего его раскрывать захватывающие и удивительные тайны его предмета грубым, неотесанным существам, он честно исполнял свой долг. Его долгом было учить патологии, и если что-то или кто-то препятствовал исполнению этого долга, он безжалостно сметал это со своего пути. Pathos Logos, наука о болезнях, ответ на все вопросы, яркий луч света, внезапно пронзивший кромешную тьму, указующий перст истины и надежды. Вот так видел Малдун патологию и заставил некоторых студентов тоже увидеть это. Другие всего лишь заучивали факты, иначе он их попросту распинал.

Уолш услышал о Малдуне от старшекурсников, которые упоминали его имя только шепотом. Он еще и недели не проучился в колледже, как до него стали Доноситься зловещие слухи. «Ага, пока все хорошо, но подожди — перейдешь на четвертый курс и узнаешь Малдуна. Можешь не сомневаться, ты еще в класс не вошел, а он уже все о тебе знает. Попомни мои слова, Малдуну известно все, что ты делаешь — плохое или хорошее — с самого первого дня, как ты вошел в этот колледж. Каждую оценку на каждом экзамене по каждому предмету. Смылся ты с лабораторки по анатомии и пошел в кино или напился на танцах — все в этой огромной черной голове!»

Прошло три года, и когда курс Уолша наконец вошел в аудиторию патологии, напряжение стало невыносимым. Тянулись минуты, Малдун опаздывал, и студенты сидели, глядя на пустую кафедру, стол и доску, ряды стеклянных банок с образцами. Внезапно сзади скрипнула дверь. Никто не повернул головы, но в центральном проходе раздались медленные тяжелые шаги. Уолш сидел у самого края, и темное нечто почти коснулось его плеча, шествуя мимо. Краем глаза Уолш уловил грузную фигуру в мятом, слегка потертом темно-синем костюме. Крупная голова с копной черных волос крепко сидела на плечах. Неторопливо шагали ноги с плоскими вывернутыми ступнями, под мышкой была зажата толстая пачка бумаг. Малдун поднялся на кафедру, не спеша подошел к столу и стал методично раскладывать свои записи. Он долго с ними копался, ни разу не взглянув на аудиторию. Не отводя глаз от своего стола, он поправил галстук, выровнял платок в нагрудном кармане и только потом поднял голову и уставился на студентов.

Широкое полное лицо с бледными обвислыми щеками и глаза, черные и горящие, которые смотрели на аудиторию со смесью ненависти и недоверия. После беглого осмотра глаза приступили к более тщательному изучению, медленно ощупывая плотные ряды в напряженной тишине. Закончив наконец свои исследования, Малдун заложил язык за щеку — характерный жест с оттенком «это конец, да поможет нам Бог», — глубоко вздохнул и обратился к аудитории.

Внезапно он выбросил вперед руку — некоторые его подопечные нервно подпрыгнули от неожиданности, — и крикнул:

— Для начала уберите все это!

Студенты, теребившие тетради и ручки, выронили их из рук, и Малдун заговорил снова.

— Сегодня я не буду читать лекции, я хочу просто поговорить с вами.

И он говорил — больше часа, монотонно, угрожающим хриплым голосом. Он рассказал, что они должны делать в предстоящем году и что с ними произойдет, если они этого не сделают. Звонок давно прозвенел, но никто даже не шелохнулся.

Когда все закончилось, Уолш спустился в буфет выпить чашку чая. У него было ощущение, что из него выкачали несколько литров крови, и он осознал, что впервые в жизни столкнулся с чрезвычайно сильной личностью.

Одно из самых ярких воспоминаний Альфа о профессоре Эмзли было связано с его манерой третировать отдельных студентов, которые, как он считал (или следует сказать — знал), отлынивали от учебы. Он выбирал нерадивого студента и выставлял на посмешище, внося разнообразие в свои лекции. Одной из его жертв был Джордж Петтигрю. Однажды во время обсуждения бактерий семейства клостридиевых профессор решил немного поразвлечься. Начал он вполне добродушно.

— Мы подошли к весьма сложному вопросу, джентльмены, поэтому нам, вероятно, следует обратиться за консультацией к одному из наших наиболее подготовленных и просвещенных студентов. Итак, кто же нам поможет?

Черные глаза перебегали с одного притихшего студента на другого и наконец остановились на дрожащей фигуре Петтигрю.

— Ну конечно же, Петтигрю!

Студент вытянулся в струнку и уставился в глаза своему мучителю.

Профессор Эмзли спокойно пошел в наступление.

— Мистер Петтигрю, будьте столь любезны, поясните нам, что происходит после того, как клостридиум септик проникает в ткань.

— Образуется газ, сэр, — бодро ответил студент, покрывшись испариной.

Наступила оглушительная тишина. Все боялись, что ответ Петтигрю окажется неправильным. Напряжение нарастало.

Профессор медленно покачал головой из стороны в сторону и заговорил тихим голосом.

— Образуется газ… Образуется газ? ОБРАЗУЕТСЯ ГАЗ? — внезапно заорал он, набрасываясь на съежившегося Петтигрю и тыча пальцем почти прямо ему в лицо. — Да, черт возьми, глупый клоун! Каждый раз, стоит вам открыть рот, именно это и происходит — ОБРАЗУЕТСЯ ГАЗ!

Петтигрю был не единственным, кто пострадал от язвительных насмешек профессора. Он безжалостно продемонстрировал невежество всей группы, а потом вдруг с присущей ему непредсказуемостью успокоился, и его голос зазвучал со своей обычной зловещей интонацией. Альф не мог избавиться от мысли, что сцена лишилась великого трагика, — особенно его потрясала способность Эмзли быстро переключаться с исступленной ярости на ледяное спокойствие.

Профессор Эмзли был не просто устрашающей фигурой. Все его поступки были окутаны тайной, что лишь усиливало благоговейный трепет студентов. Никто никогда не видел, чтобы профессор входил или выходил из колледжа. Как он попадал в здание? Как покидал его? Существовало несколько интересных теорий. Один студент утверждал, что видел, как профессор прошел сквозь стену лаборатории патологии, оставив после себя резкий запах серы. Другой уверял, что видел, как он с портфелем и в котелке появился из люка в конце Баклех-стрит. По убеждению третьего, он попадал в колледж по дымовой трубе.

Студенты, безусловно, боялись этого эксцентричного человека, но в первую очередь они его уважали, — и он был хорошим преподавателем. Альф всегда считал профессора справедливым человеком и со временем проникся к нему симпатией. К тем, кто усердно трудился, и отношение было соответствующее.

В июле 1938-го Альф с трудом вытянул экзамен по паразитологии, но провалил патологию, набрав всего 40 процентов. В декабре он повторил попытку и сдал патологию с результатом 49 процентов. Он не выделялся успехами по этому предмету, поэтому в конце выпускного курса не ждал восторженных отзывов от профессора Эмзли. Все преподаватели вели досье на своих студентов, которые каждый мог прочитать в день получения диплома, и Альфу не очень-то хотелось знать продуманное мнение профессора Эмзли о своей персоне. Его ждал приятный сюрприз:

«Уайт Джеймс Альфред. Звезд с неба не хватает, но предмет осмыслил, что лично меня очень радует. Приятный юноша с хорошими манерами и, несомненно, цельной натурой».

Альф не раз упоминал, что иногда подумывал о том, чтобы написать книгу о студенческих днях в Ветеринарном колледже Глазго. Если бы он все-таки осуществил этот замысел, думаю, профессор Малдун — человек, о котором он говорил больше, чем о ком бы то ни было, вспоминая учебу, — встал бы в один ряд с Зигфридом, Тристаном и другими известными созданиями, большими и малыми.