Стерлинги не слышали о трагической смерти Эвелин до следующего утра. Миссис Стерлинг наслаждалась привилегией зачитывать новости, поэтому Беатрис потворствовала ее слабости и никогда не просматривала газеты, пока они не были, скажем так, «официально объявлены открытыми». Так как этот запрет не касался финансовой прессы, миллионер также придерживался этого негласного семейного соглашения.

Для всех них было шоком, когда, зачитав заголовки о событиях государственной важности, миссис Стерлинг издала слабый возглас:

— Эвелин Кросс была убита!

Хотя ее чувствительная натура не выносила трагических событий, она добросовестно передала им детали преступления, зачитав их тихим сдержанным голосом. Слушая ее, Виола дрожала от того же страшного волнения, которое овладело ею, когда Кроссу пришло требование выкупа. Каждый нерв в ее теле покалывало, будто провод высокого напряжения высвободил свой ток.

Оглядевшись, Виола едва могла поверить в то, что остальные слушатели продолжали завтракать. В то время как она содрогнулась, представив себе молодую блондинку, измученную агонией борьбы, со стройными связанными ногами в разорванных чулках, Беатрис ела овсянку, а ее отец расправлялся с грейпфрутом.

Виола вновь обвинила их в отсутствии сочувствия и ощутила острое возмущение, так как она была неспособна понять, что эта семья была эгоистична в том, что касалось темы похищения людей. Это было тенью, которая угрожала их жизням и представляла для них живой интерес. Из-за существования этой угрозы они храбрились, дабы опровергнуть ее реальность; родители делали это, чтобы успокоить Беатрис, а она — ради них — также играла свою роль в этом представлении с опровержением.

«Посмотрите на нас, — казалось, говорили они. — Наша бесстрастность доказывает: мы знаем, что мы неуязвимы для этого».

Правда заключалась в том, что они были сильно потрясены этой трагедией. Было невозможно игнорировать существование осьминога, когда его щупальца только что сомкнулись над жертвой — и было бесполезно рассуждать, что Рафаэль Кросс и его дочь привлекли к себе излишнее внимание и Эвелин не получила никакой защиты.

Как будто вдруг вспомнив, что Виола — еще один человек, стоящий на страже ее дочери, миссис Стерлинг посмотрела на нее с бессознательной мольбой.

Но девушка не заметила этого — она была поглощена размышлениями о том, как Эвелин Кросс в последний раз пришла домой. Ее живое воображение так точно восстановило каждую деталь, что она почти ощутила себя на месте жертвы. Она точно знала, в каком волнении была Эвелин (об этом свидетельствовал ночной портье в отеле), когда она ​​ весело пожелала спокойной ночи своему неизвестному сопровождающему.

Портье только слышал, как отъехала машина, прежде чем Эвелин вошла через вращающуюся дверь. Виола была уверена, что это было триумфальное появление — вызывающее вплоть до развязности. Девушка получила удовольствие от этого приключения — спасибо, никаких сожалений — и теперь была готова к старой доброй родительской трепке.

Виола прошла с Эвелин каждый шаг ее пути, страстно желая вернуть ее назад, но не в силах этого сделать. Она поднялась с ней в лифте, который постепенно, метр за метром подводил девушку все ближе к тому, что ожидало ее в квартире. Она сопровождала Эвелин по застеленным коврами коридорам, открыла входную дверь… и затем вошла в холл.

Там кто-то стоял. Ждал ее…

Черный туман застлал глаза Виолы, шум в ушах заглушил звук тихих, быстрых слов миссис Стерлинг. В следующую секунду она стряхнула с себя болезненное наваждение. Наконец вернувшись в реальный мир, она разглядела на столе для завтрака фарфоровые бархатцы с ручной росписью, а за окном — медно-красное солнце, пробивающееся сквозь туман.

С брезгливым содроганием миссис Стерлинг отбросила газету в сторону.

— Это слишком отвратительно… слишком ужасно, — заявила она. — Я не могу читать дальше.

Ощутив приступ нездорового любопытства, Виола взяла газету, чтобы узнать, какой ужасный факт сокрушил стоицизм миссис Стерлинг. Он заключался в одной-единственной строке в конце отчета, где указывалась дата проведения следствия.

Никто и никогда не смеялся над миссис Стерлинг, так как, несмотря на свой приятный характер, она имела острое чувство собственного достоинства. Оправдывая свое отсутствующее чувство юмора, она безоговорочно откликалась на призыв оказать поддержку. Несмотря на то, что отвращение в ее темных глазах показало, каково ей было осознавать этот неприятный долг, миссис Стерлинг твердо сказала своему мужу:

— Уилл, мы должны немедленно отправиться к этому бедняге.

Миллионер пожевал губу и невнятно запротестовал:

— Не уверен, что нам там будут рады. Кросс может быть обижен на нас.

— Почему?

— Мой дорогая, мы посоветовали его позвонить в полицию. Возможно, это печальное последствие этого поступка.

— Тогда я пойду одна.

— Нет-нет, конечно, я поддержу беднягу.

Выходя из комнаты, миссис Стерлинг обернулась, чтобы сказать Виоле:

— Мы все едем в «Ритц» на обед с очень старыми бостонскими друзьями. На это время вы будете свободны, мисс Грин, на случай, если вы хотите провести какие-то личные встречи.

Не догадываясь, что Беатрис следит за ней, Виола не стала скрывать своего облегчения. Этим утром она не чувствовала абсолютно никакого расположения к Стерлингам, потому что они, казалось, требовали к себе более привилегированного отношения, чем к людям с меньшими доходами. Сразу после того, как миллионер и его жена отправились в отель Рафаэля Кросса, Виола бросилась в свою комнату и позвонила Алану Фому.

К ее разочарованию его секретарь сообщил ей, что Фом еще не явился в офис. Виола чувствовала такое нетерпение, что не захотела оставить сообщение, и вместо этого вызнала его домашний адрес. Она не осознавала степень своей дерзости, пока мало обнадеживающий женский голос с неохотой не признал, что ее соединили с Хайгейтом.

— Могу ли я поговорить с мистером Аланом Фомом? — спросила она.

— Нет, не можете, — отрезал голос. — Вы снова из офиса? Я ведь уже сказала вам: мой сын спит, и я не собираюсь его будить. Он всю ночь отсутствовал по делу фирмы.

— Я не из офиса, — возразила Виола. — Это просто… друг. Вы попросите его позвонить мне?

— Позвонить кому?

— Грини.

Когда было уже поздно поправляться, Виола пожалела, что не сказала «мисс Грин» вместо того, чтобы выпалить свое шутливое прозвище. Поскольку обладательница сурового голоса была определена как мать Алана, она почти ожидала услышать, как та кусает провод от недоуменной ярости. Поэтому она была тем более удивлена, когда миссис Фом заговорила с ней по-дружески.

— Я передам ему ваше сообщение при условии, что вы сделаете кое-что для меня. Сделайте так, чтобы он пригласил вас на обед и проследите за тем, чтобы он хорошо поел. Алан не такой стойкий, как он думает. Он остался с тем беднягой, чья дочь была убита, и вернулся домой только под утро. Об этом деле написано в газетах, так что я не раскрываю тайны.

— Я накормлю его, — пообещала Виола, а затем высказала свое мнение о том, что больше всего заинтересовало ее в объяснении миссис Фом. — У него слишком хорошее воображение, чтобы быть стойким.

— Я удивлена, что слышу это от вас. Вы единственная, кроме меня, кто это заметил. Вы знаете, его сердце отдано секретной разведывательной службе, но он так и не смог разобраться с трудностями немецких конструкций. Если ничего не изменится, договоренность об обеде остается в силе. Скажем, пусть это будет плотный обед, ведь он только выпьет чашку кофе на завтрак, раз встанет так поздно. Какое место встречи мне сообщить ему?

Виола назвала скромный ресторан, в котором они с Фомом обедали в прошлый раз, и миссис Фом повесила трубку с довольной улыбкой.

«Не охотница за деньгами», — заключила она.

Когда Виола вошла в гостиную Беатрис, та встретила ее с напряженной улыбкой. Она знала, что ее компаньонка воспользуется кратким периодом свободы, чтобы возобновить свою личную жизнь, о которой она упоминала лишь изредка в волнующих коротких фразах. Хотя Виола ничего не сказала ей о своей встрече, выражение ее лица позволяло предположить, что таинственное мероприятие было назначено на ближайшее время.

— Обедаешь вне дома? — небрежно поинтересовалась Беатрис.

— Да, — ответила Виола. — А что запланировано у вас?

— Ты имеешь в виду бостонских друзей? О, близкие нам по духу. Они, вероятно, наскучили бы тебе.

Виола не заметила ноток обиды в голосе Беатрис, так как ее собственные мысли вернулись к преступлению.

— Я не могу выбросить из головы бедняжку Эвелин, — сказала она. — Я продолжаю думать о ней. Какой именно она была?

— Спроси кого-нибудь еще. Существует договоренность не говорить дурно о мертвых.

— Ой, не будь ханжой. Я всегда могу принять правду.

— Но это жестокая правда. Честно говоря, она уступала во всех отношениях. Ее голос был вульгарным, у нее не была поставлена речь, и у нее не было никаких идей. Конечно, это была не ее вина, что она была необразованной. Она привлекала толпы мужчин и была совсем неразборчива.

Зная, что стандарты Беатрис были жесткими, Виола не приняла в расчет большую часть критики. Она решила для себя, что Эвелин была обычной беззаботной, легкомысленной девушкой, каких она встречала во время работы в массовке на съемках. Если у нее были разносторонние интересы, и она так же охотно поцеловала бы мальчишку-пекаря, как и пэра, то удачи ей. Возможно, мальчишку-пекаря целовать было приятнее.

— Я рада, что у нее была интрижка, — тихо произнесла Виола. — Все должны жить.

— Все, кроме дочери миллионера, — поправила ее Беатрис.

Боясь опоздать на свою встречу, Виола оделась и ждала возвращения Стерлингов, чтобы выполнить свои обязанности по отношению к Беатрис. Они вернулись только тогда, когда ее уже охватило нетерпеливое желание уйти. Не имея возможности сделать это немедленно, она поинтересовалась новостями о Рафаэле Кроссе.

— Он куда спокойнее, чем я, — ответил миллионер с ноткой возмущения в голосе. — Можно подумать, что он не прочувствовал случившегося.

— Так и есть, — мягко объяснила его жена. — Его нервы парализованы шоком, поэтому, боюсь, впоследствии он будет страдать еще больше.

Несмотря на свою беспокойную миссию, она утратила прежний поникший вид, а в ее глаза вернулся блеск. Миссис Стерлинг горячо начала говорить, и Виоле показалось, что она поняла причину ее облегчения.

— Полицейские уверены, что это не было похищением, — сказала она. — То, как выглядит ее тело, исключает всякую мысль о том, что она была похищена, когда исчезла.

— Каким образом? — спросила Беатрис.

Хотя миссис Стерлинг нахмурилась в знак того, что ей неприятна эта тема, она не уклонилась от объяснения.

— Тело похищенного человека имеет признаки голодания, дурного обращения или пренебрежения внешним видом, — заявила она своей дочери. — Жертвы теряют интерес к своему внешнему виду и отказываются от еды, даже если их кормят. К тому же у них, как правило, нет никаких возможностей заботиться о себе. Но Эвелин была в отличном состоянии. Она выглядела так, как будто вернулась домой прямо из туалетной комнаты. У нее недавно был сделан педикюр — эмалевые сердечки на ногтях на пальцах ее ног, — и на ней было свадебное белье.

— По словам Грини, она была бойкой девушкой, — заметила Беатрис.

— Кажется, так считает и полиция, — согласилась миссис Стерлинг. — Они думают, что она сбежала с молодым человеком.

Виола не стала дожидаться жестоких подробностей преступления. Взяв такси, она скоро добралась до небольшого ресторана, где ждал ее Фом. Он выглядел измотанным, но его лицо просветлело при виде нее, а ее собственные глаза приветственно засветились.

— Это убогая дыра по сравнению с тем великолепием, в котором вы сейчас живете, — заметил он. — Но вы выбрали это место.

Сев напротив Фома на скамью из красного дерева и вдохнув пропитанный теплым соусом воздух, Виола одобрительно осмотрелась вокруг себя. Все здесь было точно так же, как ей вспоминалось в моменты подавленности: та же грубая белая скатерть, темная французская горчица, толстые темно-красные и зеленые стаканы и цветочные украшения — искусственные нарциссы с адиантумом.

— Это место воодушевляет, — сказала Виола, — все это. Вы вписываетесь сюда, вы выглядите таким восхитительно грубым. Меня тошнит от подбитых крахмальных рубашек. Боже, у вас красные глаза.

— Я всю ночь был на работе, — пояснил Фом. — Бедный старый Кросс был не в состоянии справиться с полицейской процедурой.

— Неужели они действительно фотографировали, делали измерения, снимали отпечатки пальцев, проводили допрос и…

— И все, что они могли сделать? — закончил Фом. — Да, они это делали.

Виола отметила вялость его тона и вспомнила обещание, данное его матери.

— Я не хочу слышать от вас больше ни слова, пока вы не пообедаете, — заявила она.

Когда Фом покончил с едой, он рассказал Виоле об основных фактах убийства. Она была рада услышать, что в соответствии с медицинским заключением Эвелин не мучилась, так как ее оглушили, прежде чем задушить. Нападавший пробрался в комнату по пожарной лестнице через открытое окно, но его никто не заметил, и он не оставил никаких улик, указывающих на его личность.

— Кросс ничего не рассказал полиции о своих личных делах, — закончил Фом. — Под давлением он признался, что его дочь подвозила незнакомцев и что она ушла из отеля, предположительно, жила с молодым человеком. При таких обстоятельствах они пришли к выводу, что это преступление на почве ревности. Требование выкупа оказалось фальшивкой. Никто не появился на станции Виктория, так что эта записка выглядит как средство выманить отца Эвелин из квартиры. Кросс сохранил возможную месть в отношении него в тайне. Но это не имеет значения. У полиции больше шансов разрабатывать эту линию, чем было у меня, когда Кросс запутал дело этими рассказами о таинственных врагах.

— Вы имеете в виду, что он просто дурачил вас насчет этого?

— Я знаю не больше вас. Он держал меня в неведении. Я должен чувствовать себя уязвленным, но я чувствую только жалость к этому бедолаге. По моей догадке — в силу особых обстоятельств — он оказался втянутым в щекотливую и сложную ситуацию и попытался отвертеться, думая, что его действия будут к лучшему. Конечно, он прирожденный лжец. Он назвал полиции свое имя, данное при крещении — Ричард. Он признался, что взял имя «Рафаэль», как более подходящее для деловых целей.

— Это здравый смысл, — высказала свое мнение Виола. — Мне придется взять себе другое имя, если я окажусь на афишах, как другие кинозвезды.

С мечтательным взглядом она наблюдала за растворяющимся дымком своей сигареты.

— Помните первый раз, когда мы встретились? — спросила она. — Все это тревожное ожидание и волнение, как под веткой омелы. Мы ожидали что-то обнаружить. И Рафаэль Кросс был великолепен. Я и сейчас могу его видеть — с его отведенными назад огромными плечами и блестящими светлыми волосами. Он был сама сила и страсть — как Тор, сносящий дверь.

— Сносом занимались работники подрядчика, — напомнил ей Фом. — Все, что делал Тор — жевал сигареты и сыпал ругательствами.

Было странно, что старая ревность могла сохраниться даже после того, как Кросс уступил место сопернику. Наблюдая за его угрюмым выражением лица, Виола спросила:

— Волнуетесь из-за этого дела?

— Нет, — ответил Фом. — Это не моя головная боль. Полиция работает над этим, а я занимаюсь своей работой. Меня вызвали, чтобы найти пропавшую девушку. Я не нашел ее, и она уже нашлась. Моя фирма отправит счет, так что так или иначе я выиграл. Такие дела.

— Что же тогда?

Фом провел рукой по своим взъерошенным волосам и признался:

— Проблема в том, что во мне есть немного от моего отца. Мой старик — врач, и когда его пациент умирает, если он недоволен и думает, что сам виноват в его смерти, он производит вскрытие, чтобы узнать причину смерти… Я тоже хочу знать. Я точно хочу знать, как и когда Эвелин Кросс вышла из Померании Хаус, не привлекая к себе ничьего внимания, и что случилось с ней потом. Я ненавижу незавершенные дела — всю эту неопределенность.

Виола промолчала, и Фом сменил тему, задав вопрос:

— Сколько сыщиков следит за Беатрис Стерлинг?

— Двое, — ответила Виола. — Один всегда при исполнении служебных обязанностей, другой свободен.

— Значит, если детектива отвлекут, останетесь только вы. Эта девушка может одурачить вас?

— Нет, хотя нет никаких правил, она их соблюдает.

— И все же будьте осторожны. В особенности берегите себя.

Фом попытался убедить себя, что его внезапное предчувствие можно объяснить недостатком сна: в этот момент его скрытое предубеждение против Рафаэля Кросса превратилось в ощущение угрозы для Виолы. Именно благодаря содействию Кросса она оказалась связана с семьей Стерлингов. Дочь мультимиллионера была столь привлекательной приманкой для похитителя, что он вздрогнул при мысли о возможности масштабного повторения недавней трагедии.

Когда детектив подумал о бедной мертвой Нелл Гейнор, а затем об убитой молодой блондинке, ему показалось, что Рафаэля Кросса преследуют неудачи, которые обрушиваются на других. И он повторил свое предостережение:

— Берегите себя.