Исида стала той, кем хотела быть. С помощью магии, коварства и железной силы воли она защищала то, что ей принадлежало. Она выживала. Она изменялась, захватывая роли других богов, забирала почитателей там, где только могла, и использовала их для своей поддержки. Она переживала поколения, выходила за рамки культур, распространяла своё влияние и поклонение себе за границы земли и неба, которые её создали. Она создала огромную сферу поклонения и власти, а потом создала крошечный, защищённый мирок, чтобы кормить себя и тех, кого любила. Возможно, что она изменится и ослабнет. Но всё же всегда будет вечной. Но если я и вынесла что-то из своей семьи, то только то, что иногда даже те вещи, которые длятся вечность — не длятся вечность.

Без паники. Без паники. Всё хорошо.

Перед выходом из дома я пишу маме, и в этот раз честно описываю в деталях мои сны. Тьма близко. Слишком близко. Я делаю несколько глубоких вдохов и смотрю на себя в зеркало солнцезащитного козырька машины. Я стараюсь не выглядеть испуганной, что уже хорошо.

— Сириус, купи мне билет на самолёт домой.

Он останавливается на светофоре и недоверчиво на меня смотрит.

— Серьёзно?

— Я хочу вернуться сюда. В смысле, если вы не против. Но скоро случится что-то плохое, и… это странно, но я беспокоюсь за маму.

Он улыбается.

— Да уж, немного странно. Мама может сама о себе позаботиться. Но она точно это оценит. И, конечно же, ты можешь вернуться. Мы купим билет туда и обратно, если тебе так станет спокойнее.

Я улыбаюсь. Это меня успокаивает. Всё получится.

Когда машина Сириуса переезжает «лежачего полицейского», я вдеваю во второе ухо серьгу, и теперь оба чеканных золотых диска свисают из моих ушей, и щекочут шею. Эти серьги подходят к моему поясу из квадратных звеньев золотой цепочки на бёдрах, а мои золотые сандалии завершает ансамбль из аксессуаров. Я хотела надеть что-то и на запястья, но не нашла ничего подходящего.

И… я одета в белое. На мне платье без рукавов, с вырезом в виде ниспадающих на грудь складок. Подол доходит до пола, но с разрезом, который доходит до середины бедра. Моя мать подарила его мне на последний день рождения, но я никогда не одевала его. Я бросила его в чемодан из прихоти, когда уезжала. Никогда не хотела его носить, потому что думала, что стану выглядеть как Исида. В своих украшениях и с подведённым макияжем «кошачьи глаза» я смотрюсь как египетская богиня. Но это по-прежнему я, только египетская богиня, что соответствует теме сегодняшнего вечера.

— Мы приедем с Диной через час, — говорит Сириус и останавливает машину в неположенном месте напротив музея. Дина нехорошо себя чувствовала и не пошла сегодня на работу, чего раньше не случалось. — Нам не терпится посмотреть на твоё творение. — Он гордо улыбается, и я улыбаюсь в ответ. — Надеюсь, оно нам понравится, а то из-за него ты была так занята, что даже ничего не делала в детской комнате.

— Согласно моим подсчётам у меня есть ещё месяц, — я виновато склоняю голову. Только если я не поеду в Египет.

— Что ж, у меня хорошие помощники. Мы всё доделаем.

Я выхожу из машины и делаю глубокий вдох. Расправляю плечи, шагаю по лестнице и стучу в синие двери. Они заперты до начала торжественного открытия выставки, войти могут только приглашённые лица. Дверь открывает один из охранников, и его глаза широко раскрываются, прежде чем он отходит в сторону, чтобы дать мне пройти.

Я вхожу и поднимаюсь по красной лестнице. Тайлер визжит, когда видит меня, она наводит порядок на столах, стоящих вдоль стен. Они покрыты белыми скатертями, а стоящие за ними бармены расставляют в ряд бутылки с вином. Придирчивая половина моего мозга думает, что в действительности они обязаны иметь дорогое тёмное пиво, если хотят воспевать древний Египет. Но полагаю — оно не такое элегантное.

— Итак… — Тайлер машет рукой на столы. На каждом из них стоит высокая каменная ваза с тростником.

— Супер! Ты сделала это!

— Ты уже видела зал?

— Нет! А ты? — Мой желудок нервно сводит.

— Ещё никто не видел.

Я глубоко вздыхаю, потом морщу нос.

— Нам надо дождаться Рио. Без него мы бы этого не сделали.

— Только лучше ему этого не слышать, иначе он никогда не даст тебе об этом забыть, — говорит она, её глаза блестят, когда она переводит взгляд куда-то за моё плечо.

— Так и есть. Он классный. Если только… — Вдруг до меня доходит на что она, скорее всего, смотрит, и что так её забавляет. — Беру слова назад. Всё сделала я. А вам с Рио лишь разрешала помочь из доброты сердечной. Я бы сама закончила несколькими днями раньше, если бы вы двое не мешались под ногами.

— В самом деле? — спрашивает Рио, и я оборачиваюсь. Как же хорошо, что я заранее сделала гримасу на лице, потому что иначе у меня бы отвалилась челюсть, и это было бы непростительно. Он одет в тёмно-синюю рубашку с расстёгнутой верхней пуговицей и чёрные брюки в тонкую полоску.

Никто не может выглядеть так одинаково хорошо в джинсах и футболке, и парадной одежде.

— Ты выглядишь, — говорит он, и его глаза восторженно оглядывают меня также, как я восторгаюсь им, — совершенно потрясающе.

Я ухмыляюсь.

— Ты и сам довольно красив.

— И Тайлер выглядит убийственно сногсшибательно, — говорит Тайлер. — Не стоит, спасибо, Тайлер!

Я отвожу свой взгляд от Рио, и дёргаю пепельно-блондинистый хвост Тайлер.

— Это и так понятно. Кстати, мне очень нравится твоя причёска. Пойдёмте смотреть, как там наш зал.

Набирая воздуха в грудь, я настежь открываю двойные двери. Прожекторы убрали, и зал стал абсолютно чёрным, если исключить свет, просачивающийся из-за моей спины.

— Вот, — шепчу я, дотягиваюсь и включаю кнопку на удлинителе, спрятанном рядом с дверью.

Тайлер резко вдыхает, и я закрываю глаза, выжидаю несколько секунд, перед тем как выпрямиться и открыть их.

Вокруг нас мерцают звёзды, создавая иллюзию космоса, погружённого в темноту. Все витрины купаются в тёплом свечении, выступая подобно островкам света на фоне вечности. Именно так, как я рисовала это в своём воображении.

Рио берёт меня за руку и сжимает её.

И я пожимаю его руку.

Кто-то прокашливается позади нас, и я резко оборачиваюсь. Это Мишель. Она рассматривает зал с улыбкой на лице, но напряжение в её карих глазах готовит меня к тому, что что-то не так.

— Мишель? — Дело не в зале. Не может быть в зале. Амон-Ра, зал выглядит идеально. Ей придётся понять, что зал идеален. Мы сделали всё, что могли в рекордные сроки, и он выглядит потрясающе. Она не может ненавидеть меня. Не может.

— У нас проблема, — хрипит она. Ей тяжело говорить, а её голос звучит так, словно по её голосовым связкам скоблят наждачной бумагой. — Я не могу провести экскурсию по выставке для гостей.

Тайлер поднимает руки вверх, словно кто-то приставил к ней пистолет.

— Я не могу! Я даже ничего не репетировала! О, боже, всё закончится тем, что я стану что-то тараторить и наговорю невесть что, и забуду всё, что когда-либо знала о древнем Египте. Я забываю всё, даже когда начинаю думать о том, как буду это делать. Я увольняюсь прямо сейчас, до того, как начну выдумывать речь для гостей.

Рука Рио до сих в моей ладони, и что-то в этом контакте с кожей совершенно необъяснимое, и непонятный электрический ток посылает гудение по всему телу, отчего я чувствую себя живой и непобедимой. Этим вечером я должна еле стоять на ногах, но это мой вечер, и я возьму от него всё.

— Я могу это сделать.

Проходит чуть больше часа и вся смелость от самовыдвижения волонтёром рушится и оседает, испорченная и хлюпающая, подобно умирающей рыбе в моём животе. Я стою в углу коридора рядом с до сих пор закрытым залом, прислоняюсь к стене и разглядываю всех этих людей.

Их так много. Почему они все здесь? Им не надо находиться здесь. Меня ждёт провал. Почему я вообще должна что-то говорить? Зал сам всё за себя расскажет.

Хочу, чтобы Мишель не предупреждала барменов о том, что я, Рио и Тайлер слишком молоды для спиртного. Ненавижу вино, но прямо сейчас я рада любому его сорту.

— Эй, — говорит Рио, и я вздрагиваю, потому что не знала, что он пробрался сквозь толпу людей ради того, чтобы встать рядом со мной. — Нервничаешь?

— Нет, — говорю я, но вместо голоса получается шёпот.

— Ты всё сделаешь великолепно. Я знаю. У меня для тебя подарок.

Я поднимаю бровь. Я рада тому, что могу переключить своё внимание с предстоящего смущения на что-то другое.

— Оу?

— Я не успел его обернуть, но… — Он вынимает из кармана золотой браслет «манжет» с едва заметной расстёгнутой петлёй. На нём выгравирован узор — жуки-скарабеи, толкающие солнце по краям браслета, а овальные нефритовые камни по центру окаймлены золотом так, чтобы они служили телом скарабеев. Он берёт мою руку и надевает браслет мне на запястье, застёгивая его с небольшим щелчком. Кажется, что он сделан специально на меня.

— Скарабеи, — говорю я и не могу отвести глаз от браслета.

— Да, знаю — это жуки, и странно, но я подумал о том, что они символизируют…

— Надежду и перерождение. — Я провожу пальцем по гладкому и прохладному нефриту, потом смотрю ему в глаза. — Он прекрасен.

— Да?

— Да.

Его улыбка как солнечный свет. Он поднимает свою руку и проводит пальцами по моей зелёной пряди.

— Плюс, он отлично подходит к твоим волосам.

— Учитываешь всё.

— Ты — это всё, о чём я думаю всё последнее время.

Моё сердце порхает, и я и понятия не имею, как отвечать на его слова или на подарок. Тот же головокружительный ток опустошительно пробегает по моим венам.

— Орион, я…

Мишель стучит по бокалу и хрипит о том, что зал сейчас открывается, и что гидом по выставке станет дизайнер зала и дочь коллекционеров. В своём немного мучительном предисловии она рассказывает о Древнем Египте и его неоценимом месте в истории, а также о науке и культуре египтян. Когда она заканчивает, я понимаю, что наступает мой черёд.

Прежде, чем я могу отговорить себя от этого, я поднимаюсь на носки и целую Рио в щёку, потом резко срываюсь с места, не успевая увидеть его реакцию.

Я стою напротив по-прежнему закрытых дверей.

— Мы можем узнать многое о культуре через изучение того, что было важным для людей. А в мире Древнего Египта люди прославляли жизнь и смерть в равной степени. Исида и Осирис, центральные фигуры нашей выставки, являли собой противоположные, — я останавливаюсь, осознавая то, что собираюсь говорить дальше, — но в равной степени прекрасные и необходимые составляющие истории человечества. — Я открываю двери и вхожу.

Все следуют за мной, теснятся в дверном проёме, и тишина вызвана либо благоговением, либо скукой. Я очень, очень надеюсь, что это благоговение. Стоя перед первым экспонатом — удивительно хорошо сохранившейся скульптуре моей матери с фараоном Тутмосом II, ещё младенцем на её коленях, я говорю.

— Перед вами Исида — мать Богов, Дарующая Небесный Свет, Хозяйка Дома Жизни, Царица Заговоров, Богиня Материнства, Магии и Плодородия. Первая дочь Земли и Неба. Покровительница истоков. — Я делаю паузу, потом улыбаюсь. — Возможно, самым мощным доказательством магии Исиды является способность её груди оставаться такой круглой и бойкой несмотря на вскармливание сотен фараонов.

Возникает пауза, но потом Скотт, стоявший в первом ряду, начинает хрипло хохотать, и его смех подхватывают в зале. Я понимаю, что покорила их. Спасибо тебе, материнская нагота. Кто бы мог подумать, что ты спасёшь меня! Сириус, стоящий вместе с Диной ближе к выходу, ухмыляется и закатывает глаза.

Я двигаюсь к следующему экспонату — статуе сидящего на троне отца, в короне-атеф, со своим посохом и бичом. От его вида я чувствую странную боль ностальгии.

— Исида не была бы Исидой без своего мужа и коллеги — Осириса, Предводителя Запада, Повелителя Мёртвых, Властелина Молчания, Владыки Любви. Осирис — Бог подземного мира и загробной жизни, но в отличие от подземных божеств многих других культур, которые господствовали над проклятыми и оказавшимися в ловушке духами, Осирис также почитался как бог реинкарнации. Посещение его домена тщательно планировалось и оптимистично ожидалось.

Я направляюсь к большой вазе с изображением их обоих: моей мамы в головном уборе с рогами коровы и огромными расправленными крыльями, и моего отца с зелёной кожей — кожей цвета перерождения.

— Материнство и рождаемость Исиды производили жизнь, а Осирис управлял переходом этой жизни в другую. Они были рождением, смертью и перерождением — вечным циклом, не полным при отсутствии одного из элементов. — Я улыбаюсь. — Конечно, как у всех пар, у них были свои «ограничители скорости»: споры о том, чья очередь мыть гончарную посуду; ссоры о том, что Осирис оставлял свой посох и бич возле кровати, а Исида постоянно запиналась об них; выяснение отношений из-за зачатия Анубиса сестрой Исиды Нефтидой, женой Сета, от Осириса. В семьях легко не бывает, и древнеегипетские боги не были исключением.

Я указываю на настенную фреску с моей мамой, опять в короне с рогами, стоящей рядом с Хорохором во всей своей ястребоголовой славе и богом солнца Амоном-Ра. Фреска покрыта прорисованными иероглифами. Я сразу понимаю, что они написаны маминой рукой, её секретным языком. Эти иероглифы она написала сама. Мне даже не нужно подходить ближе, чтобы их рассмотреть.

О, глупые боги, помогите, я так по ней скучаю!

— Гор, чудо-ребёнок, зачатый после того, как Исида вернула Осириса к жизни, занял трон отца в качестве Бога-правителя Египта. Он был гордостью и радостью своей матери. Однажды она зашла так далеко, что отравила бога солнца, чтобы заставить его назвать своё имя, которое давало ей и её сыну власть над наиболее могущественными богами. Отчего вся концепция о чересчур конкурентоспособной маме футболиста перешла на совершенно новый уровень.

Я улыбаюсь и жду, когда уляжется смех.

— Итак, представьте себе её отчаяние, после всего того, что она сделала, чтобы посадить Гора на трон, и потом обеспечить ему прочные позиции среди богов, когда он вдруг женился на Хаткор — богине секса и пива. А вы-то думали, что это вам не повезло с избранницей сына…

Всё продолжается в том же духе, когда я описываю историю моей семьи, смешивая мифологию с такими личными качествами, о которых слушатели и не подозревали. Я даже вспоминаю историю про старого Тота, как он добавил дней к календарному году, чтобы обмануть Бога-Солнце ради того, чтобы богиня Неба могла иметь детей. К концу экскурсии я совершенно без сил, но довольная собой. Когда я рассказываю об убийстве Осириса и прикалываюсь над довольно ошеломляющим изображением жизненно важных органов, которые Исида волшебным образом создала из глины для оживления Осириса, я чувствую странное чувство нежности к моим родителям.

Несмотря на то, какие они замороченные, я не могу отрицать того влияния, которое они оказали на целую культуру, и которое даже тысячи лет не смогли полностью стереть. Неожиданно, говоря о их двойных ролях я смогла соотнести своих родителей с их божественными атрибутами.

И когда я закончила, все аплодируют мне, а потом разбиваются на группы, чтобы рассмотреть экспонаты. Я наблюдаю за всем с переполняющей меня гордостью, зная, что я создала этот зал, а мои родители создали истории, которые наполнили его. Даже если он здесь недолго, я всё равно часть него, потому что это — часть меня.

Подходят Сириус и Дина.

— Ты словно знаешь их лично! — Восклицает Дина.

Мы с Сириусом смеёмся. Она смотрит на нас с подозрением, как вдруг покачивается на своих ногах.

— Ты такая бледная. Езжайте домой. Рио подвезёт меня, когда всё закончится. — Я обнимаю их, и мы прощаемся.

Кстати, о Рио… Я оглядываю зал, и вновь благодарю богов за свой рост, который даёт мне прекрасный обзор. Как вообще низкие люди могут находить кого-то в толпе?

Я вижу его, он разговаривает в углу с какой-то парой. У мужчины чрезвычайно серьёзный вид, все его черты такие жёсткие, словно он небрежно вырезан из грубого известняка. Только когда он направляется ко мне, и я вижу его хромоту, я понимаю, что он — отец Рио. Значит женщина рядом с ним — его мать. Она оборачивается, и я не могу отвести от неё глаз, как и закрыть отвисшую челюсть. Скотт и Тайлер не шутили: она такая одна — самая красивая женщина, которую я когда-либо видела. У неё такие же тёмные волосы, как у Рио; они спадают ей на спину густыми, роскошными локонами. Все места её фигуры, которые должны изгибаться, мягкие и совершенные, а те места, которые должны быть маленькими — подчёркнуто изящные. Бюст, который она установила у них в прихожей, не идёт с её фигурой ни в какое сравнение.

Я чувствую себя не в своей тарелке, находясь с ней в одном помещении. Но когда она берёт руку мужа в свою, когда улыбается ему, то становится так очевидно, что она его любит — его всего, что мне даже становится лучше. Они подходят ко мне, и я понятия не имею, что им говорить. Что мне им говорить?

— Очень мило, — произносит мама Рио, и улыбается. Знаете, почему греки стали писать стихи?

Из-за неё.

— Я бы не осилила это без помощи Рио. Спасибо за то, что позволили мне тратить его время всю прошедшую неделю.

Она смеются, и отец Рио кривит своё лицо в улыбке. Он не красив, но настолько крепкий, и что-то такое в его лице, отчего оно выглядит и величественным, и добрым. Он уже нравится мне. В них есть что-то знакомое, родное. Может только потому, что я была у них дома, и сейчас это значит даже больше.

— Я никогда раньше не видела его таким счастливым, — говорит она.

— Эй, ну. — Рио встаёт рядом с нами, ёрзая, словно он не хочет, чтобы я разговаривала с его родителями. — Э, мам, пап, а вы не хотите прогуляться вон до туда?

Они смеются и потом обнимают Рио, мы прощаемся. После того, как они отходят, его мама оборачивается и смотрит мне в глаза, таинственно улыбаясь. Вот откуда он унаследовал этот взгляд!

Ох, уж эти скрытые ямочные гены!

Народ понемногу рассеивается, обменивается друг с другом множественными рукопожатиями и поздравлениями, и даже визитками от агента по недвижимости, и предложением сотрудничества по дизайну домов, которые он продаёт. Тайлер и Скотт выходят в коридор с Мишель, чтобы проследить за уборкой столов, и я смотрю через весь наш звёздный зал вечности, и вижу Рио. Он весь светится, глядя на меня.

Мы подходим друг другу навстречу и встречаемся в самом центре. Да пошло всё! Я хочу этого! Я хочу его.

— Ты сделала это, — говорит он.

— Мы сделали это, — отвечаю я.

Я обвиваю руками его шею и прижимаюсь губами к его губам, они тёплые и мягкие, и сразу же отвечают мне. Тысяча разных ощущений просыпаются внутри меня. Ощущений, которых я не знала и даже не знала, что такие бывают, и я плыву среди звёзд с Орионом, моим Орионом, и я хочу больше, больше и больше познавать его. Я хочу нарисовать новую карту звёзд, в своей душе, звёзд, которые впустят его.

Я целую его. И я перерождаюсь.

Наконец мы отрываемся друг от друга, оставляя одни объятия.

— Орион, — шепчу я, его имя звучит словно песня, словно молитва.

— Айседора, — говорит он, — столько лет я ждал этого.

— Что значит — столько лет? Мы же лишь… — начинаю я, и только потом осознаю, что каждое слово того предложения он сказал на разных, мало известных языках. Языках, которые он не мог знать. Языках, о существовании которых нормальный человек даже не догадывается, уж тем более не может на них говорить. Если он не…

Что за ерунда!