Осирис убит. Гора отравил скорпион. Амона-Ра до смерти закусала змея. Боги могли умереть. Боги умерли. Но Исида — Повелительница Магии, всегда была рядом, чтобы это исправить. Без Исиды даже бог мог умереть на веки вечные.

— Нет, — шепчу я, отступая на шаг от Рио.

— Я хотел тебе сказать! И сейчас, точнее здесь… я хочу прочитать тебе кое-что. — Он вынимает тонкую пачку сложенных листов из кармана. Его лицо разрумянивается от волнения. Он говорит всё — вообще всё, на древнем египетском языке. На этом же языке мама пела мне перед сном. Никто не умеет говорить на этом языке.

Грёбаный потоп! Моя семья не единственная, в которой есть боги. Мой мир переворачивается на теперь ещё и сместившейся оси. Это меняет всё, в чём я была уверена. И он может говорить на всех языках…

О, нет. О, нет, нет, нет! Рио — тоже бог. Он — бог. Но это невозможно. Не может быть других.

Мама сказала бы мне. Она всегда говорила, что другие мифологии, другие истории… она говорила, что они были дешёвыми подделками. Может, она знала, что где-то там есть другие боги?

Нет, не где-то там, а прямо здесь. И он знает, кто я такая.

— И давно? — шепчу я.

Он поднимает глаза от своих бумаг.

— Что?

— Давно ты знаешь? Ты специально искал меня? — Я так ясно вспоминаю, что он говорил мне после того, как я постриглась — что он узнал меня. Он искал меня.

Когда он видит моё выражение лица, то с его лица, наконец, сходит улыбка.

— Нет, я…

Я горько смеюсь.

— Боги. Что ж вы сами не разберётесь между собой! Когда оставите меня в покое?! Вы подставили меня. — Затем я вспоминаю то немногое, что знаю из греческой мифологии про Ориона.

Его второе имя — Охотник.

Внутри меня всё падает, и я пячусь назад, подальше от него. Каждую ночь я кричала во сне.

А что, если угроза исходит не из Египта? Что, если она всегда была здесь? Всё это время он прокладывал себе дорогу в моё доверие, все эти дни он пытался разузнать побольше о моих родителях.

Я ведь уже была готова на многое ради него.

Нет. Я выпрямляюсь, моя спина становится напряжённой, как стальной стержень.

— Мне всё равно, кто ты или как давно ты живёшь, или насколько бессмертным себя считаешь.

Я убью тебя прежде, чем ты причинишь боль моим родителям.

Его красивое лицо белеет от шока.

— Пожалуйста, позволь всё объяснить, Айседора!

— И не смей произносить моё имя!

— Я не Орион! То есть — не тот самый Орион! — Он проводит пальцами по волосам. Его голос сдавливается от отчаяния. — Его уже давно нет. Мои родители… это они назвали меня… мой отец знал его и… Послушай, ты просто нравишься мне! Мне семнадцать лет! Я не бог. Но мои родители — да.

Та невероятно красивая женщина, которая специализировалась на любви. Тот прихрамывающий мужчина, работающий с металлом. Не удивительно, что они казались мне знакомыми. Ведь они напоминали мне мою собственную семью. Афродита и Гефест.

— Да! И я не хотел лгать тебе. Я так долго ждал, чтобы, наконец, встретиться с тобой, и я не знал, как сказать это! Как я мог сказать девушке из своих снов, что являюсь сыном древнегреческих богов?

— Ты же знал, кто я.

Он виновато пожимает плечами.

— Не сразу, но я это вычислил. Когда ты ругалась на меня на хорватском.

— Как я узнаю? Как я пойму, что хоть что-то из того, что ты говоришь — правда? Амон-Ра, моя мать права. Не стоит доверять грекам. — Я отступаю от него, увеличивая пространство между нами.

— Пожалуйста, подожди. Я всё объясню! Я искал тебя. Но не для того, о чём ты думаешь. Я… уф, не так я хотел тебе это рассказать. Когда мы говорили про сны — я говорил серьёзно. Мне снилась ты. Каждую ночь. Несколько лет. Я всегда знал, что ты предназначена для меня, и каждую ночь я видел тебя. Такую каменную, самую сильную и самую прекрасную девушку, которую я видел за всю жизнь. И я разговаривал с тобой стихами, и вдыхал жизнь в твой камень, пока он не согрелся и не раскрасился, и ты была там, и… — Он закрывает лицо руками. — Я всё испортил. В тот день, когда я увидел тебя с короткими волосами, то понял кто ты. Это был самый лучший день моей жизни, потому что я наконец-то нашёл тебя. И сейчас… Всё должно было быть не так. Я никогда не причиню тебе боль. Я люблю тебя.

Моё каменное сердце рассыпается на крошки, пыль от которых заполняет лёгкие, перекрывает кислород, и я не могу дышать. Он лгал мне всё время и теперь это?

— Ты любишь меня из-за глупых снов? Ты даже не знаешь меня! Я доверяла тебе, Орион. — Я шиплю его имя, словно проклятие, и оно больше не звучит на моём языке как надежда и защита. — Я не знаю кто или что ты. Но я клянусь, что сдержу своё слово. Если ты или кто-то ещё из твоих дешёвых копий богов приблизиться к моей семье, я своими руками скормлю твоё сердце пожирательнице душ Амит.

Его глаза полны боли. Я сильнее стягиваю каменные глыбы вокруг своего сердца. Я не сломаюсь, не здесь, не сейчас.

Я разворачиваюсь и выхожу из зала с моим наследием и моим прошлым, и оставляю парня, которому хотела отдать моё перерождённое будущее, одного там стоять. Сдерживая слёзы, я бегу вниз по лестнице через главный вход мимо шокированной Тайлер, и выбегаю в ночь. Парк пуст, если не считать бездомных, которыми усеяны тротуары, уже уснувшие под разодранными одеялами.

Я нахожу наше огромное дерево рядом с лестницей, и забираюсь в корни, желая провалиться в них. Моё сердце — не камень. Моё сердце — песок и его смыло жёсткой волной Ориона, разбросав и растеряв.

Трясущимися руками я достаю свой телефон. Моя мать должна знать об этом. Ей нужно знать, что есть и другие боги, и они знают о нас. Возможно, это было оно. Скорее всего — это было оно. Угроза может скрываться где угодно.

— Вот ты где, — говорит острый, как нож, гортанный голос, и только тогда я, наконец, ощущаю солёную, набухшую сухость в задней части горла, которая преследовала меня.

Так же пахнет забальзамированное тело.

— Анубис, — шепчу я и смотрю наверх, встречаюсь со светящимися в темноте глазами шакала. — Что ты здесь делаешь? — Я не думала, что что-то ещё может шокировать меня сегодня, но обнажившиеся в улыбке острые клыки Анубиса доказывают обратное. — Моя мать прислала тебя?

— Исида не знает, что я здесь.

— Если она не посылала, тогда почему ты…

— Всему своё время. — Он наклоняется, берёт мой телефон и раздавливает его между своими мощными лапообразными ладонями. — Не хочу, чтобы ты звонила мамочке и портила сюрприз. А теперь — я слишком надолго застрял в этой бездушной стране, и сегодня я получу то, за чем пришёл.

Хаткор была не права — твоё существование не такое уж и бесполезное.

Он хватает мою руку и тянет так сильно, что у меня перехватывает дыхание от боли.

— Айседора?

Мы оба оборачиваемся. Тайлер стоит на мосту и перегибается через перила, пытаясь разглядеть нас в темноте.

— Всё в порядке? — Спрашивает она неуверенным голосом.

Анубис сжимает руку ещё сильнее и шепчет низким голосом мне в ухо.

— Ты ведь знаешь, что я сделал с водителем? Я забальзамировал его органы, когда они ещё были в нём. Если дорожишь жизнью подруги — скажи, чтобы ушла.

Я глубоко сглатываю, чтобы подавить растущую во мне панику. Я никому не позволю причинить боль Тайлер.

— Всё прекрасно.

— Кто это?

— Мой брат, — я запинаюсь. — Сводный брат.

— А-а, — нотка сомнения присутствует в её голосе.

— Он подвезёт меня до дома. Увидимся завтра.

— Хорошо. — Она колеблется. — Ты молодчина!

— Спасибо. — Я с трудом выталкиваю слова из-за пересохшего горла от запаха Анубиса.

Она задерживается, словно хочет урвать ещё несколько болезненно долгих секунд, затем машет и идёт на парковку. Анубис тащит меня вверх по деревянной лестнице и через дорогу. Я настолько привыкла к тому, что была здесь очень высокой; он же возвышается надо мной, и я чувствую себя бессильной, как ребёнок.

Мы обходим музей и подходим к задней двери.

— Я знаю, у тебя есть ключи, — говорит он.

Я даже не притворяюсь, что это не так. Моя голова слишком занята выяснением того, чего он хочет. Я всегда воспринимала его только как похотливого слизняка, но я недооценила коварства под его лицом шакала.

Я открываю дверь, и мы проходим через теперь уже пустой музей. Охранник, тот, что с козлиной бородкой и добрыми глазами, смотрит на нас со своего стула у лестницы. Я улыбаюсь.

Хоть моя улыбка больше напоминает посмертную маску, она действует, потому что я вижу, как в его фигуре пропадает напряжение.

— Забыла сумочку.

Он машет нам и пропускает, и вот мы оказываемся в чёрном как смоль зале — моём зале, где лишь несколькими минутами ранее Рио разбил мне сердце.

Я смеюсь задыхающимся от отчаяния смехом.

— Что смешного? — Огрызается Анубис, пытаясь отыскать выключатель.

— Думаю, мне следовало бы позволить ему дочитать его глупую поэму. — Потому что, каким бы греческим вруном он не был, он бы ни за что не заставил мою душу сжиматься от холодного, высушенного солью ужаса, как это делает Анубис. Я чувствую, как из него тянутся щупальца темноты, хватаясь за меня.

— Где свет? — Рычит он. Его челюсти лязгают, когда он «отгрызает» конец предложения.

Я наклоняюсь и щёлкаю выключатель.

— Ты ничего не можешь взять отсюда. Тронешь что-либо, и раздастся вой сигнализации. — Я недолго размышляю над тем, чтобы самой включить сигнализацию, но не хочу, чтобы пострадал охранник. Он этого не заслуживает.

Теперь понятно, что всё это время Анубис гонялся за чем-то, что находилось в этом зале.

Погром в доме Сириуса, нападение на водителя, глаза, которые я чувствовала повсюду на себе; он ждал подходящего момента, чтобы подобраться к маминым артефактам. И я понятия не имею зачем.

Он был в нашем доме в Абидосе бесчисленное количество раз, и подобный хлам всегда был на виду.

— Мне ничего и не надо. — Он дотаскивает меня до самой большой фрески, к той, на которой моя мать, Гор и бог солнца. И тогда он начинает таращиться на неё, исследуя, словно пожирая её своими глазами.

— Что ты ищешь? — Я стараюсь увидеть то, во что он всматривается.

Низкое рычание в глубине его горла и его рука крепче сжимает мою руку, теперь ноющую и трескавшуюся от сухости.

Решаю больше ничего не спрашивать.

Почему эта фреска? Он что, покинул свои владения в Египте, чтобы пялиться на эту тупую картину, в которой рассказывается история, которая всем известна? Я смотрю на изображение матери, на ястребоголового Гора, на лежащего Амона-Ра. Ничего больше нет!

Потом я замечаю, как губы Анубиса еле заметно шевелятся, словно он пытается что-то прочесть. Я смотрела не туда. Его внимание приковано к иероглифам, которые окружают фигуры — тем, которые только я могу прочитать, потому что только я знаю, как расшифровать мамины рукописи.

Это история о том, как моя мать узнала самое могущественное имя бога, которое Исида написала. Хаос. Он здесь, чтобы добраться до настоящего имени Амона-Ра. И если кто-то вроде Анубиса сможет контролировать бога солнца…

— Вот, — говорит он и тычет своим пальцем в начало того текста, которое написала Исида. — Читай.

— Я не могу.

— Не пытайся обманывать меня. Ты сможешь долго прожить с работающими лишь сердцем и лёгкими, но тебе будет очень, очень больно. — Он так близко наклоняется ко мне, что я чувствую, как его дыхание выпивает влагу с моего лица. Лишь от одного его взгляда я начинаю трескаться. — Ты можешь прочитать то, что написала твоя мать. Читай!

Я не хочу умирать. Не здесь, не так. Не таким образом, чтобы не оставить своей душе обратной дороги к отцу.

О, папа. Прости меня.

Я смотрю на фреску.

— Это… это всего лишь история. Ты же её знаешь.

— Прочти каждое слово.

Трясясь, я читаю с самого начала.

— Исида защищала Гора, охраняя его от гнева Сета. Но коварная Исида знала, что недостаточно просто прятать Гора. Она хотела узнать настоящее имя Амона-Ра, бога солнца, бога богов. Только завладев им, Гор будет готов оказать отпор Сету в борьбе за Египет. Она выманила Амона-Ра с неба на землю, где ребёнок… я не знаю это слово.

— Произнеси его, — говорит он, стискивая мою руку так крепко, что я совсем перестаю чувствовать свою ладонь.

— А-пеп. Где ребёнок А-пепа ждал, чтобы укусить его. Амон-Ра, отравленный и умирающий, умолял Исиду использовать свою магию и спасти его. Она сделала это только после того, как он сказал её сыну своё настоящее имя.

— В каком это месте? Где ты читаешь?

Я указываю на место в тексте. Он сужает глаза, потом отстраняется назад. Довольная ухмылка появляется на его тонких губах.

— То, что нужно.

— Для чего тебе это? Ты знаешь эту историю! Амон-Ра, змея. Имя. — Я смотрю на него, в отчаянии от того, что только что прочитала. Он, должно быть, понял что-то, что я не могу понять, что-то спрятанное в словах матери.

Он крутанул меня и повёл прочь из зала. Я надеюсь, что молитва сработает, потому что мне больше не на что надеяться.

— А мои вещи? Ты испортил мои вещи. И ты взял альбом Сириуса.

— Я не подозревал, что они будут иметь такую ценность по сравнению с вещами Исиды.

Представь моё разочарование, когда я не нашёл их в доме твоего брата. Я надеялся, что, по крайней мере, у тебя был ключ к глупым каракулям твоей матери, но нет. Мне пришлось ждать так долго.

Он сжимает мою руку, когда мы покидаем зал.

— Ты мне нравишься. Видишь, какой невыносимый червь твоя мать! И ты, наконец, дала мне то, что все эти тягостные годы мне было нужно. — Он любезно кивает охраннику, а я оцепенело плетусь рядом с ним, когда мы выходим из музея.

Он тащит меня с лестницы, и потом ведёт в ущелье. Становится темно, темнее, чем должно быть, низкие облака стирают звёзды, которые обычно охраняют меня.

Я отказываюсь умирать под облачным небом. Я делаю вид, что запинаюсь и бросаюсь в расползшуюся кучу грязи на земле. Рука Анубиса почти вырывает мою руку из сустава, и моё плечо больно ударяется об грязь, в то время как острый камень врезается мне в колено.

Анубис рычит, его голос сменяется с человеческого на более грубый, низкий звук.

— Прости, — всхлипываю я, закрываю руками камень, когда поднимаюсь снова на ноги. Я встаю, и прежде, чем Анубис может вернуть былую хватку, я врезаю камнем ему в голову, и бегу так быстро, как могу, к лестнице у начала ущелья.

Я почти добегаю до неё, когда руки сзади толкают меня вперёд. Асфальт у основания лестницы раздирает ладони раньше, чем моя голова ударяется об самую первую ступеньку. Из глаз сыплются искры, и я ничего не могу видеть из-за дикой боли в черепе.

— Ты думаешь, что можешь сбежать от меня, ты — тупое смертное создание? — Его голос как имитация голоса из мучительного кошмара. — Я — Бог.

— Только в Египте, — говорит Рио, моё зрение на время проясняется, и я вижу, как Анубис смотрит наверх, его лицо кривится от ярости, после чего чей-то кулак бьёт в его челюсть. Он отступает назад и рычит. Потом какое-то шипение прорезается в ночи, и у меня жжёт глаза и нос.

Крик Анубиса превращается в пронзительное, отчаянное скуление животного, он хватается за свои глаза и кружится на месте.

— Бежим! — Кричит Тайлер и тянет меня наверх. У меня кружится голова, и я запинаюсь о ступеньки. Рука Рио тут же подхватывает меня, и мы втроём бежим от сухой, трескающейся, солёной смерти, по-прежнему воющей в ущелье позади нас.