С Клайвом Стейплзом Льюисом Толкиен познакомился 11 мая 1926 года на собрании факультета английского языка и литературы в Мёртон-Колледже. Толкиен к тому времени провёл на посту профессора англосаксонского языка немногим дольше двух семестров, а Льюис только недавно был избран членом совета и наставником по английскому языку и литературе в Модлин-Колледже.

Поначалу оба отнеслись друг к другу насторожённо. Льюис записал в дневнике: «Толкиен ухитрился вернуть нас к обсуждению вступительных экзаменов по английскому. Потом я с ним потолковал. Эдакий спокойный, бледный, болтливый субчик… думает, что вся литература пишется для увеселения мужчин от тридцати до сорока лет. Совершенно безобидный, но хорошая встряска ему бы не помешала».

К сожалению, в бумагах Толкиена воспоминаний об этой встрече не сохранилось, и со странной дневниковой записью Льюиса нам сопоставить нечего. Но если не обращать внимания на глуповатый и высокомерный тон этого отзыва, из него можно извлечь немало интересного. Вспомним, что в тот период Толкиен боролся за реформу обязательной программы для студентов английского факультета, и замечание Льюиса о том, как ему удалось направить ход дискуссии в нужное русло, подтверждает уже известный нам факт, а именно, что Толкиен был красноречивым оратором и обладал даром убеждения. Однако возникает ощущение, что к тому времени доводы Толкиена, несмотря на всю свою убедительность, уже наскучили некоторым членам совета; тот же Льюис принял его сторону далеко не сразу.

Следующее замечание из приведенной выше дневниковой записи — о том, для кого, по мнению Толкиена, предназначена литература, — кажется особенно странным. Разумеется, Толкиен был весьма старомодным человеком и в вопросе о разделении общественных ролей между мужчинами и женщинами придерживался консервативных взглядов. И всё же представить себе, что он действительно заявил, будто «вся литература пишется для увеселения мужчин от тридцати до сорока лет», было бы довольно трудно. Быть может, Льюис по каким-то неизвестным причинам сам приписал ему это высказывание, а быть может, Толкиен просто бравировал перед новым знакомым. Так или иначе, опыт общения с образованными женщинами у него имелся. В частности, родная сестра его матери, тётушка Джейн, в одном доме с которой он прожил несколько месяцев в 1904 году, была одной из первых англичанок, получивших учёную степень. Толкиен уважал её и считал выдающейся женщиной.

У Льюиса и Толкиена было между собой много общего уже к моменту первой встречи. Льюис был младше Толкиена почти на семь лет, но обоим довелось побывать в окопах, оба увлекались языками, и Льюис, уступая Толкиену в знании исландского языка, тем не менее, столь же страстно интересовался тонкостями скандинавской мифологии и древнеанглийской литературы.

И всё же не следует забывать, что два эти блестящих интеллектуала выросли и сформировались в совершенно различных условиях. Льюис был сыном преуспевающего адвоката из Белфаста. Родители дали ему при крещении имя Клайв Стейплз, но с самого детства он звался просто Джеком. Так же к нему обращались и все друзья. Он окончил закрытую школу — Молверн-Колледж, а в 1916 году получил стипендию для обучения в Юниверсити-Колледже. Он делал большие успехи в учёбе; в 1920 году он получил степень бакалавра с отличием первого класса на классическом отделении, а два года спустя удостоился такого же отличия на факультете английского языка и литературы. Учитывая, что до того Льюис успел побывать на фронте и в 1918 году был ранен в бою, это следует признать немалым достижением.

Таким образом, в юные годы на долю Льюиса выпало больше привилегий, и, быть может, именно поэтому он стал более «светским» человеком, нежели Толкиен, отличался большей широтой интересов и не был не столь подвержен общественным предрассудкам и условностям. Кроме того, на плечах Толкиена лежали заботы о большом семействе, а Льюис вёл совершенно иной образ жизни — богемный и, по стандартам того времени, близкий к беспорядочному. Он не был женат, но жил с разведённой женщиной, которая была старше его на много лет. С этой бедной, необразованной ирландкой по имени Джени Мур Льюис познакомился во время войны. Ей было сорок пять, а ему — всего девятнадцать. В 1930 году они поселились в большом неухоженном особняке под названием «Килнз», стоявшем у Шотовер-хилл примерно в пяти милях от центра Оксфорда. Льюис прожил здесь тридцать три года, вплоть до самой смерти. На его вкус, это было славное местечко, полное всевозможных книг и бумаг. В саду был большой пруд, где в летние месяцы Льюис и Толкиен нередко купались.

Свою сожительницу Льюис неизменно именовал «миссис Мур», и для него она была матерью и возлюбленной в одном лице. Для друзей Льюиса её роль оставалась в своём роде загадкой. Джек никогда не приводил её на светские собрания, и большинство приятелей Льюиса лишь изредка виделись с ней во время визитов в «Килнз». Даже Толкиен, к концу двадцатых годов вошедший в число самых близких и доверенных друзей Льюиса, не знал об этой женщине почти ничего, за исключением того, что Джека связывают с ней необъяснимо прочные эмоциональные узы. В Оксфорде «миссис Мур» слыла дурочкой, так как из случайных упоминаний Джека можно было заключить, будто она вечно болтает вздор, а Льюиса считает чуть ли не своей собственностью.

То, что между Толкиеном и Льюисом в конце концов завязалась дружба, ничуть не удивительно. Большинство других донов не представляли для них интереса как личности и сами не интересовались ничем, кроме работы. (В одной из первых своих повестей, «Кружной путь, или Возвращение паломника», Льюис сатирически представил этот тип оксфордского профессора в образе «мистера Сенсибла» —ограниченного, поверхностного и пустого, хотя и учёного, и остроумного.) Льюис писал стихи и прозу и лелеял грандиозные планы. В этом отношении он нашёл в Толкиене родственную душу. Кроме того, оба ещё в школьные годы и, в особенности, на фронте научились ценить идеал мужского братства. Наконец, надёжной опорой для зародившейся дружбы послужили общие интеллектуальные интересы и взаимное внимание к тем первым шагам, которые оба приятеля делали на поприще художественной литературы.

Уже через несколько месяцев после знакомства они стали регулярно встречаться у Льюиса в Модлин-Колледж — в убого обставленных, неопрятных комнатах с тяжёлыми бархатными шторами на окнах, ворохом бумаг на столе и книгами, разбросанными в беспорядке по полу и сваленными кучей за дверью. Нередко приятели допоздна засиживались у камина, беседуя об истории и литературе и обсуждая достоинства и недостатки рукописей, вручённых друг другу на прочтение.

Вскоре после первой встречи Толкиен дал Льюису почитать набросок своей «Жесты о Берене и Лутиэн» (впоследствии переименованной в «Лэ о Берене и Лутиэн»), и тот сделал на полях немало полезных замечаний. Очевидно, Льюис к этому времени уже понял, что Толкиен может обидеться на прямую критику. Поэтому он прибегнул к своего рода игре: критические замечания по поводу «Жеста о Берене и Лутиэн» он распределил как реплики между тремя вымышленными критиками — Шиком, Пибоди и Памперниклем.

Но не исключено, что на самом деле беспокоиться ему не стоило. Толкиен и вправду был чувствителен к критике, но при этом умел прислушиваться к мнению людей, внушавших ему уважение. Так, в своё время он без возражений принимал советы друзей из ЧКБО, когда те старались тактично удержать его от ошибок. Теперь же, к концу двадцатых годов, когда двоих из старейших его друзей не осталось в живых, одно из главных мест в жизни Толкиена занял Льюис, и людей, мнение которых он ценил бы столь же высоко, было не так уж много. Показательно, что Толкиен принял к сведению все до единого его замечания и почти полностью переписал «Жесту о Берене и Лутиэн».

Итак, дружба Толкиена и Льюиса зародилась на почве литературных интересов. Однако вскоре приятели обнаружили, что у них немало общего между собой и в других отношениях. Оба любили дружеские беседы за кружкой крепкого пива, обоим нравилось декламировать древние тексты и свои собственные сочинения.

Всего за несколько недель до знакомства с Льюисом, по окончании второго семестра на посту профессора англосаксонского языка, Толкиен основал клуб любителей исландской литературы под названием «Углегрызы». Название это он произвёл от исландского слова «Kolbíter», означавшего людей, который зимой садятся к огню так близко, что «грызут уголь». «Углегрызы» собирались по вечерам, чтобы читать вслух исландские саги, — в этом и состояло единственное предназначение клуба.

К осени 1926 года Льюис по приглашению Толкиена вошёл в число «Углегрызов». Исландского он почти не знал, но быстро учился и постепенно отваживался декламировать всё более и более сложные фрагменты. В этом отношении Льюис не был одинок. Правда, в клубе состояло несколько выдающихся знатоков исландского — таких, как профессор оксфордского факультета сравнительного языкознания Г.Э.К. Браунхольц или профессор византийского и современного греческого Р.М. Докинс. Но кое-кто из «Углегрызов» разбирался в древних языках ещё хуже Льюиса. Профессор английского языка из Эксетера, аристократ Невилл Когхилл, не знал исландского вовсе, а бывший патрон Толкиена из университета Лидса, Джордж Гордон, в этой области также был всего лишь начинающим энтузиастом.

Клуб «Углегрызов», как и все прочие общества такого сорта, давал повод не столько для серьёзных исследований, сколько для дружеских встреч за кружкой пива, помогающих снять напряжение после трудного дня. Но свою первоначальную задачу — прочесть вслух все основные исландские саги — «Углегрызы» всё-таки исполнили к началу тридцатых годов. После этого общество постепенно распалось, и Толкиен с Льюисом вошли в другой литературный клуб — клуб «Инклингов», основанный старшекурсником Эдвардом Тэнджи Лином и собиравшийся еженедельно в стенах Юниверсити-Колледжа.

Лин, редактор университетского журнала «Исида» и начинающий писатель, организовал этот клуб для молодых авторов, чтобы они могли встречаться и читать друг другу свои неопубликованные сочинения. В 1933 году Лин покинул Оксфорд и занялся журналистикой и радиовещанием. Собрания клуба прекратились, но ещё до конца семестра некоторые его члены, в том числе Толкиен и Льюис, решили возобновить встречи у Льюиса в Модлин-Колледже, сохранив за собой прежнее название — «Инклинги». Происхождение его было неизвестно, но и Толкиену, и Льюису слово «Инклинги» нравилось своей многозначностью и заложенным в нём намёком на то, что члены клуба лелеют грандиозные замыслы, а также тем, что оно весьма подходило учёным и писателям, в жизни которых столь важную роль играют чернила.

Поначалу «Инклинги» встречались по вечерам каждый четверг в просторных комнатах Льюиса в Модлин-Колледже, а с 1939 года стали регулярно проводить также утренние собрания по вторникам на бульваре Сент-Джайлс в пабе «Орёл и дитя» (который называли между собой «Птичка с младенцем»).

С тех времён паб стал намного просторнее, а дальняя комнатушка, где некогда проходили собрания «Инклингов», теперь превратилась в своего рода «святилище» с фотографиями Толкиена, Льюиса и Чарльза Уильямса на стенах. В летние месяцы по средам здесь проводят утренние экскурсии. На стене у стойки бара висит большая табличка с надписью:

К.С. Льюис, его брат У.Г.Л. Льюис, Дж.Р.Р. Толкиен, Чарльз Уильямс и прочие друзья собирались в задней комнате этого бара каждый вторник по утрам с 1939 по 1962 гг. Эти люди, называвшие себя «инклингами», приходили сюда, в свой любимый бар, выпить пива и побеседовать — среди прочего, о книгах, которые они писали в те времена.

Бывали «Инклинги» и в других пабах — и в «Кингз-Армз» близ Бодлианской библиотеки, и в «Белой лошади», и в одном из центральных питейных заведений Оксфорда, носившем название «Митра». Но «Птичка с младенцем» действительно была их излюбленным местом встреч. Именно здесь Толкиен впервые прочёл своим друзьям отрывки из «Властелина колец» (который тогда назывался просто «Новым ‘Хоббитом’»), а Льюис впервые рассказал им о Нарнии, о своей «Космической трилогии» и об одном из самых знаменитых порождений своей фантазии — Баламуте.

Никого из этих людей уже нет в живых, но если вы придёте в «Птичку с младенцем» рано утром, опередив завсегдатаев, если вы отвлечётесь от уличного шума и постараетесь не обращать внимания на то, как гудит аппарат для охлаждения австралийского светлого пива, а бармен настраивает громкоговоритель, то, быть может, перед вашим мысленным взором на мгновение предстанет образ былых времён. Быть может, вы увидите самого Толкиена («Толлерса», как называли его друзья); увидите, как он откидывается на спинку стула и принимается раскуривать трубку, заслонив её ладонью, и как голову его окутывают клубы дыма; увидите Льюиса, сидящего напротив и читающего что-то по измятой бумажке; увидите и ещё троих-четверых «Инклингов» — Хьюго Дайсона, Невилла Когхилла, Чарльза Уильямса… Все внимательно слушают, время от времени прикладываясь к пиву.

Ядро клуба составляли семь или восемь человек. Основателями его были Льюис и Толкиен; в первый период деятельности «Инклингов» собрания посещали уже знакомый нам Невилл Когхилл, старший брат Льюиса Уоррен (Шорни) и Хьюго Дайсон, профессор английской литературы из Редингского университета, а также врач Роберт Хавард (которого по каким-то загадочным причинам именовали «Хамфри»). Чарльз Уильямс присоединился к обществу позже, в 1939 году. Не все эти люди были литераторами. Уорни окончил Сандхерстский военный колледж и служил офицером, но в сороковые годы начал писать исторические книги. Хамфри был католиком и выпускником Оксфорда, благодаря чему и сблизился с Толкиеном, но в области литературы его интересовали только сочинения его друзей, перед которыми он искренне преклонялся. Невилл Когхилл преподавал в Эксетер-Колледже и специализировался на среднеанглийском языке, а позднее завоевал в академических кругах известность своим переводом «Кентерберийских рассказов» Чосера и в 1957 году стал профессором английской литературы в Оксфорде. Кроме того, он страстно увлекался театром и поставил в стенах университета немало пьес. Самым знаменитым из этих спектаклей оказалась чрезвычайно зрелищная постановка шекспировской «Бури», проведённая летом 1949 года на сцене, сооружённой под открытым небом у озера за зданием Вустер-Колледжа. Когхилл был наставником У.Х. Одена; в тот период, когда он посещал собрания «Инклигов» в «Птичке с младенцем», его учеником был также Ричард Бертон, участвовавший в нескольких его постановках.

Клуб «Инклингов» был в высшей степени замкнутым обществом. Состав его почти не менялся, не считая случаев, когда Льюис приглашал на то или иное собрание своих знакомых, приезжавших погостить в Оксфорде. Чтобы стать членом этого клуба, нужно было удовлетворять целому ряду критериев: быть человеком общительным и красноречивым, интересоваться литературой, а ещё лучше — писать самому, любить пиво и входить в число друзей К.С. Льюиса, но самое главное — быть мужчиной.

За всю историю клуба «Инклингов» ни единой женщине не довелось побывать на его собраниях. Согласно легенде, в 1943 году в «Птичку с младенцем» явилась весьма известная и уважаемая английская писательница Дороти Сэйерс. Она надеялась, что её пригласят за стол, но её лишь вежливо попросили покинуть помещение. «Инклинги» были чисто мужской компанией — и для них это было очень важно.

Обстановка, в которой проходили собрания клуба, превосходно воссоздана в письмах и эссе Льюиса. Обычно друзья встречались по вечерам, но сам Льюис, Толкиен и Уильямс нередко читали друг другу отрывки своих сочинений за утренней трубкой в Модлин-Колледже. «Представьте себе, — пишет Льюис, — гостиную на верхнем этаже с окнами на север, с видом на рощицу Модлин-Колледжа. Солнечное утро понедельника, около десяти часов. Мы с Профом устраиваемся на диване, зажигаем трубки и вытягиваем ноги. Уильямс в кресле напротив швыряет сигарету в камин, подгребает к себе ворох бумажных клочочков (по-моему, из блокнотов за два пенни), на которых он имел обыкновение писать, и — приступает». А вот как Льюис описывает более типичное собрание, на котором присутствовало по меньшей мере полдюжины «Инклингов»: «Веселились мы зачастую столь бурно и безудержно, что окружающие, должно быть, думали, что мы несём какую-то похабщину, — а мы на самом деле обсуждали богословские материи».

В наши дни многие склонны недооценивать значение «Инклингов». Так, профессор Килби, хранитель коллекции Уэйда (в которую входит часть архива Льюиса), встречавшийся с Толкиеном в шестидесятые годы, писал: «Наше понятие об ‘Инклингах’ как организации имеет не так уж много общего с тем, что они представляли собой на самом деле». Должно быть, он имел в виду, что приятели, собиравшиеся в оксфордских пабах и беседовавшие на литературные, теологические и прочие темы, сами не считали себя литературным объединением в том смысле, в каком им являлась, к примеру, группа Блумсбери. Но это ничуть не умаляет того факта, что влияние их было поистине огромным. В 1996 году (вскоре после того, как по данным опросов Толкиен был признан самым популярным писателем столетия, а сказка Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф» заняла высокое место в рейтингах) журналист Найджел Рейнолдс отметил: «[результаты опросов] показывают, что «Инклинги», оксфордский пивной клуб тридцатых годов, оказались влиятельней, чем группа Блумсбери, нью-йоркский ‘Круглый стол алгонкинов’, парижский кружок Хемингуэя или действовавшая в те же тридцатые группа У.Х. Одена и Кристофера Ишервуда».

Для Толкиена безмятежная жизнь в кругу друзей продолжалась, по-видимому, до самого конца второй мировой войны (к тому времени он уже дописывал последнюю треть «Нового ‘Хоббита’»). Но затем отношения с некоторыми членами группы начали портиться. Среди прочего, об этом свидетельствует и то, что заключительная часть «Властелина колец» так и не была прочитана на собраниях клуба, и для «Инклингов» Фродо и Сэм надолго застряли на границе Мордора.

В 1946 — 1947 гг., когда Толкиен стал бывать на собраниях реже, «Инклинги» почти перестали встречаться у Льюиса и зачастили в другой оксфордский паб — в «Косулю» (ныне «Унция») на Маркет-стрит. Это заведение неофициально делилось на две части. На первом этаже был общий зал, а на втором — просторное помещение с тяжёлыми бархатными шторами на окнах, баром, фортепиано и небольшой кухонькой. Второй этаж предоставлялся в безраздельное пользование сотрудникам университета.

«Инклинги» собирались здесь почти еженедельно, но Толкиену это место не нравилось — до элегантной «Птички с младенцем» ему было далеко. Похоже, что в «Косуле» не столько читали и беседовали о литературе, сколько налегали на пиво, ибо от собраний «Инклингов» в памяти завсегдатаев общего зала сохранились только куплеты солдатских песен времён первой мировой, долетавшие с верхнего этажа. Льюису такое времяпрепровождение всегда было по нраву, но Толкиену оно особого удовольствия не доставляло.

Тесную дружбу с Льюисом Толкиен поддерживал лет двадцать — с 1926-го по 1946-й, но затем они начали охладевать друг к другу, и к началу пятидесятых от былой близости не осталось и следа. «Инклинги» продолжали встречаться ещё около года после смерти Льюиса, скончавшегося в 1963 году, но Толкиен к тому времени давно уже перестал бывать на этих собраниях и виделся с бывшими друзьями очень редко. Объяснить, почему эта дружба распалась, ничуть не проще, чем понять, как она в своё время зародилась и продержалась так много лет. В попытке ответить на этот вопрос нам придётся обратиться к не самым привлекательным чертам толкиеновского характера.

На протяжении многих лет Толкиен питал дружескую привязанность к Хьюго Дайсону и Уорни Льюису. Он поддерживал старую дружбу с Кристофером Уайзменом, а в юности необычайно тесные узы духовного братства связывали его и с остальными членами ЧКБО. Тёплые отношения сложились у него и со многими другими коллегами в Оксфорде. Однако Джек занимал в его жизни совершенно особое место. Перед Льюисом Толкиен мог искренне излить душу; от него он мог принять без обид любую критику; и среди всех «Инклингов» именно Льюиса он считал себе ровней по умственным способностям и самым близким своим единомышленником. Однако Толкиен был человеком ревнивым и желал, чтобы друзья уделяли ему всё внимание безраздельно. Кроме того, чужие успехи и слава легко пробуждали в нём зависть.

Льюис замечал за Толкиеном эти недостатки. Ещё в 1939 году он писал своему брату Уорни, что выпадающие на долю Толкиена «испытания не только часты и суровы, но обыкновенно ещё и сложны вплоть до полной непостижимости».

Джек, со своей стороны, никогда не испытывал к Толкиену столь сильных чувств. Разумеется, он безгранично уважал его, очень ценил его общество и черпал из дружбы с ним немало полезного. Однако сам он был личностью куда более колоритной и оригинальной, нежели Толкиен. Традиционного семейного образа жизни Льюис был чужд, близких друзей у него было гораздо больше, чем у Толкиена, и в некоторых отношениях он был гораздо более свободомыслящим человеком. Все эти различия вносили в их дружбу разнообразие и остроту, но с середины тридцатых годов отношения стали постепенно осложняться. На то были три причины: обращение Льюиса в христианство, популярность, которой Льюис добился публикацией своих произведений, и, самое главное, друзья Льюиса.

Льюис был воспитан как завзятый ольстерский протестант, но уже в юные годы отвернулся от веры. Постепенно осознав это, Толкиен счёл своим долгом просветить и наставить друга в таинствах религии. С тех пор они часто и подолгу беседовали на богословские темы.

Несмотря на то, что в середине двадцатых годов Льюис считал себя агностиком, он много размышлял о религии. Вскоре после войны он пришёл к «новому взгляду» на ортодоксальное христианство, заключавшемуся в том, что христианское учение есть всего лишь один из множества мифов, ничем не лучше и не хуже прочих. Но постепенно его воззрения менялись, и ко времени знакомства с Толкиеном в 1926 году Льюис встал в тупик перед несколькими серьёзнейшими вопросами веры. Однако Толкиен своей приверженностью догматам поначалу лишь усугубил его сомнения.

Смириться с тем, что его новый друг — один из интереснейших, умнейших и образованнейших людей, с какими ему только доводилось встречаться, — оказался убеждённым христианином, да впридачу ещё и католиком, Льюису было нелегко. Конечно, он мог бы с ходу отвергнуть убеждения Толкиена, посчитав их за пустые предрассудки. Но он этого не сделал. Вместо этого он попытался отделить интеллект от веры, предположив, что человек, обладающий высокоразвитым интеллектом, черпает веру из некоего иного и, притом, более глубокого источника.

Но вскоре Льюис отказался и от этой гипотезы и пошёл совершенно иным путём. Утверждать, будто Толкиену действительно удалось обратить Льюиса в христианство, мы не вправе; однако своими описаниями собственных религиозных воззрений и убедительным разъяснением тонкостей и нюансов вероучения он, безусловно, оказал на Льюиса огромное влияние. За первые пять лет общения с Толкиеном, с 1926-го по 1931-й год, Льюис радикально переменил свои убеждения и пришёл к выводу, что Бог всё же существует. Впрочем, его видение Бога было ещё весьма далёким от библейского. Скорее, это был Бог восточных религий, пантеистическое божество, дарующее вдохновение и наделяющее жизнью всю Природу.

Среди множества напряжённых и плодотворных споров, которые вели друг с другом Толкиен и Льюис, один выделяется особо. Этот разговор стал для Льюиса поворотной точкой: с него начался его долгий обратный путь от агностицизма к вере.

Дело было субботним вечером, 19 сентября 1931 года. Льюис пригласил Толкиена и его друга Хьюго Дайсона (также христианина) к себе на обед в Модлин-Колледж. Дайсон был наслышан о диспутах между двумя друзьями и жаждал присоединиться к ним. После обеда все трое пошли прогуляться, и разговор, естественным образом, зашёл о христианстве. Льюис укрепился в своём пантеистическом видении Бога, что мешало ему обратиться к ортодоксальному христианству, стержень которого составляет вера в Христа и твёрдое убеждение в том, что Иисус был послан умереть на кресте во спасение наших душ. Для Льюиса же всё это оставалось мифом. Он, как и Толкиен, изучал древнюю мифологию, предания о героях и языческие идеалы нравственного спасения. История Христа представлялась ему всего лишь одной из таких легенд, просто одним из мифов, с точки зрения современного человека ничуть не более правильным или осмысленным, чем любой другой ему подобный. А всякий миф, по его убеждению, есть не более чем ложь.

Толкиен внимательно выслушал друга и, когда Льюис добрался до этого вывода, вскинул руки, словно желая сказать: «Но как же в таком случае ты можешь полагать, будто история Христа — это всего лишь древняя легенда?». А затем Толкиен выдвинул аргумент, который коренным образом изменил всю жизнь его друга.

Мифы, — объявил он, — это не ложь. Всякий миф вырастает из зерна истины и несёт в себе особое, неповторимое культурное значение. В основе христианства лежит то, что Льюис называет «мифом о Христе». Что ж, хорошо, — продолжал Толкиен, — называйте это мифом, если вам угодно, но имейте в виду, что миф этот сложился на основе реальных событий и был вдохновлён глубочайшей истиной. В конечном счёте, все мифы правдивы, — заключил он, — а тот «миф», что составляет ядро христианской веры, в довершение ещё и указывает человеку путь к духовному бытию, к сокровенной духовной истине.

Обращение последовало не сразу, но очевидно, что эта беседа заставила Льюиса подойти к проблеме веры по-новому. Некоторые христианские догматы Льюис так и не принял; похоже, интеллект по-прежнему преграждал ему путь к безоглядной вере. Одному из своих друзей он написал однажды: «Не понимаю, как это меня — меня! — угораздило поверить в эту небылицу?». Однако же, всего через две недели после этого разговора с Толкиеном и Дайсоном Льюис сообщил в письме своему другу Артуру Гривсу, что отказался от своих давних убеждений в пользу христианской веры и отныне считает себя христианином.

Этот знаменательный разговор не только показывает, до какой Льюис зависел от Толкиена в своих философских воззрениях, но и наглядно иллюстрирует типичный для обоих писателей способ рассуждения и помогает понять, как эти раздумья отражались в их произведениях. Мысль о том, что ядро христианства составляет «правдивый миф», в дальнейшем питала вдохновение Льюиса на протяжении всей его литературной карьеры. Именно на этом принципе основаны и его знаменитые «Хроники Нарнии» (которые Толкиен, кстати сказать, терпеть не мог), и его научно-фантастическая трилогия — «За пределы безмолвной планеты» (1938), «Переландра» (1943) и «Мерзейшая мощь» (1945). Связав Христа с давно привычными ему размышлениями о значении мифа, Льюис сперва интеллектуализировал веру, а уж затем позволил ей претвориться в инстинктивное чувство.

И всё же этот сентябрьский разговор 1931 года, придавший дружбе между Толкиеном и Льюисом новую глубину, стал, по иронии судьбы, и первым шагом к их будущему взаимному отчуждению. Толкиен искренне надеялся, что Льюис обратится в католичество, и лелеял эту надежду по меньшей мере ещё два года спустя, когда записал в дневнике, что дружба с Льюисом не только дарила ему «неизменное удовольствие и отдохновение, но и принесла большую пользу от общения с человеком честным, отважным, умным (учёным, поэтом и философом) и наконец-то, после долгого паломничества, возлюбившим Господа нашего».

Однако Толкиен серьёзно просчитался. Вместо того, чтобы войти в лоно католической церкви, Льюис предпочёл вернуться к своим истокам — к одной из форм ирландского протестантизма, который Толкиену, разумеется, был противен до глубины души. И когда человек, которому Толкиен помог обрести Бога, неблагодарно примкнул к «врагам» и, более того, стал пылким апологетом протестантизма, основания их дружбы пошатнулись.

Льюис. со своей стороны, недолюбливал католиков и католичество. И он сам, и его брат Уорни Льюис, презрительно называли ирландских католиков «трясинниками». Когда же Толкиен упоминал о своих религиозных воззрениях или заводил речь о католических обрядах, Льюис с трудом скрывал отвращение.

Но, пожалуй, Толкиен не переживал бы «отступничество» Льюиса так остро, не будь они оба писателями. Обретя Бога, обретя Христа и приняв христианскую веру, Льюис немедленно вошёл в роль проповедника, благодаря которой и прославился далеко за пределами Оксфорда. Свой первый трактат — «Кружной путь, или Возвращение паломника: аллегорическая апология христианства, разума и романтизма» (1933) — Льюис опубликовал с неприличной, на взгляд Толкиена, поспешностью. «Письма Баламута», сочинённые в 1940 — 1941 гг. (главным образом, во время дежурств в рядах противовоздушной обороны), он печатал в христианском журнале, а в 1942 году издал в одной книге, сразу же завоевавшей международную известность. Эти книги Толкиену не нравились, и он полагал — возможно, не без оснований, — что Льюис не дал своим мыслям созреть и ему не достало терпения чётко определиться в своих религиозных воззрениях.

На протяжении 40 — 50-х годов Льюис опубликовал целый ряд произведений, закрепивших за ним славу писателя. Книги эти разнообразны по жанровому характеру, но каждая из них являет собой попытку изложить свои религиозные убеждения в аллегорической форме. Таков и роман «За пределы безмолвной планеты», и «Хроники Нарнии», начавшиеся со сказочной повести «Лев, колдунья и платяной шкаф».

«Письма Баламута» Льюис посвятил Толкиену. Когда книга вышла в свет, он вручил другу экземпляр с надписью: «В знак уплаты великого долга». Однако Толкиену, как уже было сказано, книга не понравилась: он счёл её довольно банальной и, вдобавок, составленной на скорую руку. Впрочем, истинная причина его недовольства носила более личный характер. Во многих отношениях Толкиен был почти что фанатичным католиком. Он верил в дьявола; демоны для него были реальностью; и шутить на такие серьёзные темы, с его точки зрения, было бы весьма легкомысленно.

Но самую резкую критику у Толкиена вызвало самое знаменитое и популярное из произведений Льюиса — «Хроники Нарнии». Первые наброски к этому циклу Льюис начал читать на собраниях «Инклингов» весной 1949 года. «Инклинги» тогда всё ещё были под впечатлением от «Властелина колец» и помнили, что на путешествие от Хоббитона до врат Мордора у них ушло лет десять. Льюис же начал разрабатывать собственную мифологию с ошеломляющей быстротой и выносить её на суд друзей целыми главами, на которые ему подчас хватало всего нескольких дней. Такая торопливость не могла не раздражать Толкиена; но важнее то, что ему решительно не нравился сам сюжет, в котором он находил массу несообразностей и внутренних противоречий. Предъявляя к себе самому высокие требования, Толкиен ожидал такой же порядочности и от своих друзей.

Даже не пытаясь скрыть своё отвращение, Толкиен открыто заявлял на собраниях, что «Лев, колдунья и платяной шкаф» ему не нравится. Время от времени на встречах «Инклингов» стал бывать один из учеников Льюиса, Роджер Лэнслин Грин, и на собраниях, в которых Толкиен участвовать отказался, ему довелось прослушать несколько фрагментов этой сказки. Позже, случайно встретившись с Толкиеном на улице, он завёл было речь о Льюисе, но Толкиен тотчас заявил: «Вижу, вы читали детскую вещицу Льюиса. Так, знаете ли, дело не пойдёт!».

Но Толкиена раздражало далеко не только то, что Льюис пишет быстро и, по его мнению, небрежно. К середине сороковых годов Льюис стал знаменитым писателем. «Письма Баламута» разошлись общим тиражом почти в четверть миллиона экземпляров, а научно-фантастические романы, которые он выпускал по одному в год, завоевали ещё большую популярность во всём мире. «Хоббит» тоже не мог пожаловаться на недостаток внимания, однако в данное время Толкиен напряжённо трудился над его «продолжением» и, к тому же, никак не мог найти издателя для книги, которую считал гораздо более важной, — для «Сильмариллиона». Разумеется, ему стало досадно, когда — не прошло и нескольких месяцев! — издатели принялись обивать порог Льюиса, выпрашивая права на «Льва, колдунью и платяной шкаф». Не случайно в октябре того же года четверговые встречи «Инклингов» у Льюиса в Модлин-Колледже прекратились и группа стала собираться реже, нерегулярнее и только в пабах.

В довершение всего, Толкиен начал подозревать, что Льюис кое-что у него «призанял». Он обнаруживал в книгах Льюиса отзвуки собственных идей и замечал, что Льюис заимствует у него некоторые имена. К примеру, использованное у Льюиса имя «Тинидриль» было составлено из придуманных Толкиеном имён «Идриль» и «Тинувиэль». На экземпляре льюисовой «Переландры» («Путешествия на Венеру») Толкиен оставил язвительное замечание: «Надеюсь, вино выдержано как следует!».

Льюис вращался в широком кругу друзей и приятелей. Время от времени он преисполнялся энтузиазмом по поводу какого-нибудь нового знакомца и, возведя очередного своего героя на пьедестал, пытался ввести его в круг старых друзей. За период общения с Толкиеном он поступал так неоднократно, но самым неприятным из подобных эпизодов для Толкиена стала история с писателем Чарльзом Уильямсом. Только познакомившись с Уильямсом, Льюис принялся расхваливать его на все лады перед своими оксфордскими друзьями. «Если бы вы ехали на автобусе по Хай-стрит, — сказал он одному из давних приятелей, — и увидели бы Чарльза Уильямса в толпе пешеходов, он сразу бросился бы вам в глаза! Он выглядит божественно! Он — прямо как ангел!». В другом месте он описал Уильямса как «уродливого человечка с просторечным выговором», но добавил: «Однако, стоит ему заговорить, как через пять минут об этом забываешь напрочь. Лицо его становится почти что ангельским. Из знакомых мне людей это чуть ли не единственный, кто в своих речах и на публике, и с глазу на глаз буквально истекает любовью. Устоять просто невозможно». На восторженные комплименты такого рода Льюис вообще был щедр, но интерес к Чарльзу Уильямсу оказался для него не просто мимолётным увлечением. И вскоре новый кумир потеснил Толкиена в его сердце.

Из трёх писателей Уильямс был самым старшим — при первой встрече с К.С. Льюисом, в 1936 году, ему было уже пятьдесят. Образование он получил довольно пёстрое. Начиналось всё гладко: сначала — классическая школа Святого Албания, затем, в 1901-м (пятнадцатью годами раньше Льюиса), — оксфордский Юниверсити-Колледж. По общему признанию, Уильямс подавал большие надежды, но через два года его отец разорился и не смог больше вносить плату за обучение сына. Чарльзу пришлось бросить учёбу, так и не получив диплома. Он устроился на работу в издательство «Оксфорд Юниверсити Пресс» и стал писать и публиковать романы, критические статьи, стихи и пьесы.

К 1940 году Чарльз Уильямс написал уже двадцать семь книг. Льюис заинтересовался им, прочитав одно из недавних его произведений — «Место Льва». В 1939 году Уильямс переехал в Оксфорд, где они с женой Майкл и сыном Майклом прожили до конца второй мировой войны. С этого времени он стал много общаться с Льюисом, чью дружбу и советы ценил очень высоко. В 1939 году Уильямс писал жене о своём новом друге: «Я сбежал к К.С. Льюису… он и сам готов пить чай в любое время дня и ночи, и для меня оставил поднос с молоком и чаем и электрический чайник». К немалой досаде Толкиена, вскоре Уильямс стал регулярно являться в «Истгейт-Хотел», куда они с Льюисом вот уже более десяти лет приходили по понедельникам побеседовать с глазу на глаз.

Льюис и Уильямс вскоре стали неразлучными друзьями. Льюис принялся устраивать Уильямса, так и не получившего степени, штатным лектором в университет. И несмотря на почти единодушное сопротивление, он добился своего (главным образом, благодаря катастрофической нехватке преподавателей в военное время), а позднее помог Уильямсу получить в том же Оксфорде почётную магистерскую степень.

Льюис преклонялся перед своим новым другом, но Толкиен, несмотря на это (а быть может, именно из-за этого), так и не сошёлся с Уильямсом достаточно близко. Кое-кому Чарльз Уильямс казался человеком высокомерным, холодным и в компании «Инклингов» ищущим лишь самоутверждения, чтобы компенсировать недостаток формального образования. Во всяком случае, Толкиен был не в восторге от его характера. Книги Уильямса тоже ему не нравились, в особенности «Образ Артура» (изложение легенды о короле Артуре).

Вызывали у Толкиена подозрение и религиозно-философские взгляды Уильямсы, во многом диаметрально противоположные тем, которых придерживался сам Толкиен. Чарльз Уильямс был соткан из противоречий. Он был ревностным англиканцем, но в то же время питал почти всепоглощающую страсть к мистицизму и оккультизму. Он был членом знаменитого мистического Ордена Золотой Зари, но по воскресеньям исправно посещал церковь и молился. В поэтическом выражении эта двойственность представала весьма оригинальной, однако Толкиену, который с детства недолюбливал протестантизм, нелегко было найти общий язык с протестантом, увлекавшимся вдобавок магией и герметической традицией.

Хуже того, Уильямс проявлял известную наклонность к садизму. Правда, в реальной жизни она никогда не находила выхода, и, по всем свидетельствам, он был преданным и любящим мужем и отцом. Однако в стихах и романах Уильямса эта склонность отражалась достаточно ярко. Так, в стихотворении «Антихрист» встречаются следующие строки:

Подобные садистические побуждения в сочетании с тягой к оккультному прибавляли волнующей напряжённости его сочинениям, но некоторым его друзьям нередко казалось, что держать в узде тёмную сторону своей натуры Уильямсу удаётся лишь огромным усилием воли.

В свете этого очевидно, что подружиться с Уильямсом Толкиену было бы непросто, даже если бы дело не осложнялось ревностью. Они, в лучшем случае, просто терпели друг друга, и тёплыми их отношения не стали никогда. Около шести лет они проводили в одной компании по два вечера в неделю, но доверять друг другу так и не научились, и Толкиен в присутствии Уильямса нередко чувствовал себя крайне неуютно.

Однако Льюиса всё это, по-видимому, нисколько не смущало. Он восхищался резковатым и нервным характером Уильямса и преклонялся перед его умом. И, похоже, ему казалось, что прочие его друзья разделяют его чувства. «К 1939 году Уильямс стал всем моим оксфордским друзьям так же дорог, как и мне самому», — писал он в эссе, которое вошло в мемориальный сборник «Эссе в дар Чарльзу Уильямсу», выпущенный в 1947-м, через два года после смерти Уильямса. Толкиен тоже написал эссе для этого сборника, но о том, какую неприязнь у него вызывал Уильямс, можно судить по замечанию, которое Толкиен оставил на своём экземпляре книги. Он написал на полях: «Увы, нет! До того, как он переехал в Оксфорд, я с ним почти что и не встречался».

Восторги Льюиса Толкиен зачастую игнорировал или оспаривал: он считал, что тот слишком впечатлителен и плохо разбирается в людях. Кроме того, он был ярым сторонником точности, особенно в печати. Но это замечание он добавил в период, когда его дружба с Льюисом уже клонилась к закату, и в нём явственно чувствуется отзвук личной обиды. Много лет спустя на вопрос одного журналиста об Уильямсе Толкиен ответил: «Я прочёл немало его книг, но они мне не нравятся… Чарльза Уильямса я, в сущности, плохо знал».

К концу сороковых годов дружба Толкиена с Льюисом практически распалась. Джек и Толлерс охладели друг к другу: слишком уж далеко они разошлись в религиозных взглядах и слишком уж раздражала Толкиена популярность, которую Льюис обрёл среди читателей. Поводом для дальнейшего отчуждения стало вторжение Чарльза Уильямса, но даже не оно оказалось последней каплей. Точку в дружеских отношениях с Толкиеном Льюис поставил в 1952 году, когда, год спустя после смерти Джени Мур, он встретил и полюбил Джой Грешем.

Последние бастионы старой дружбы рухнули с появлением в жизни Льюиса этой новой привязанности. Джой Грешем, американская писательница средней руки, была замужем за писателем Биллом Грешемом. Подобно Льюису, она пережила религиозное обращение. В 1952 году она приехала в Англию и познакомилась с Льюисом. Они очень быстро сблизились и полюбили друг друга, после чего Джой съездила в Америку, развелась, вернулась в Англию с двумя сыновьями и поселилась в «Килнз».

Спустя четыре года Льюис и Джой сочетались браком. Никто из друзей Льюиса при этом не присутствовал, а многие, в том числе и Толкиен, узнали о состоявшейся свадьбе только из объявления в «Таймс». Толкиен очень огорчился, что Льюис не сообщил ему об этом лично.

Но к тому времени Льюис уже понимал, что возродить былую дружбу невозможно. Он заранее знал, как отреагирует Толкиен на известие о его женитьбе. С Джой Грешем Толкиен почти не общался, но по ряду причин питал к ней антипатию. Прежде всего, он вообще недолюбливал прямодушных, волевых и независимых американок. Далее, Джой Грешем была разведённой женщиной с двумя детьми, да ещё и еврейкой, лишь недавно обратившейся в пресвитерианство, — а это течение в христианстве стояло предельно далеко от католицизма. Вдобавок, она начала писать книги того же сорта, что и Льюис, — то есть, по мнению Толкиена, вносить вклад в протестантскую пропаганду. Впрочем, Эдит Толкиен, как ни странно, подружилась с Джой.

Толкиен теперь виделся со своим бывшим другом очень редко. В 1954 году Льюис принял должность профессора на отделении английского языка и литературы Средневековья и эпохи Возрождения в Кембридже, после чего стал реже бывать в Оксфорде. Впрочем, общался он с Толкиеном по-прежнему сердечно и даже написал восторженную рецензию на «Властелина колец» (в декабре 1949 года, во время одной из последних по-настоящему искренних и тёплых бесед, Толкиен дал ему почитать рукопись и попросил высказать своё мнение). Но даже после смерти Джой, скончавшейся в 1960 году, прежние чувства между Толкиеном и Льюисом не возродились, и встреч друг с другом они не искали.

Льюис умер в ноябре 1963 года. Толкиен отверг все предложения написать некролог и отказался внести вклад в сборник эссе, посвящённый памяти покойного. В дальнейшем он упоминал Льюиса редко, и единственным его отзывом о том, как оборвалась их долгая дружба, осталось довольно резкое замечание в письме, написанном вскоре после смерти Льюиса: «Сначала нас разлучило внезапное появление Чарльза Уильямса, — заявил Толкиен, — а затем — его [т.е. Льюиса] брак».

Дружба между Толкиеном и Льюисом была поистине плодотворной и важной, и тем печальней этот скупой итог многолетних близких отношений между двумя родственными душами, помогавшими друг другу стать возвышенней и чище.