Мастер Центра поднялся со своего места и, прежде, чем закрыть окно, смахнул с подоконника и рамы зерновую шелуху, с которой уже наигрался ветер. Она была здесь, близ оранжерей, повсюду. Её убирали с семян перед упаковкой и отгрузкой на железную дорогу. Механоид потянул раму вниз. Стекло опустилось, пресекая тёплый осенний ветерок, прежде освежавший небольшой кабинет. Мастер снова занял место напротив своего посетителя и устремил на незаконченную работу внимательный взгляд.

Утренний белесый свет ласково стелился по письменному столу и фигурам сидящих по обе его стороны. Мастер Центра работал с бумагами довольно быстро. В лучах утреннего солнца металл на его переносице поблескивал серебром. Через несколько минут, он отложил документы, и поднял взгляд на своего посетителя.

Перед ним находился тойя. Внешне, он больше напоминал мужчину, но белёсая кожа, гладкая, будто туго натянутая и такая тонкая, что, казалось её можно порвать слишком длительным взглядом, выдавала в нём редкую для механоидов гендерную принадлежность. Сидевшее перед мастером существо не было ни мужчиной, ни женщиной. Появление, таких, как он, было редкостью и большой удачей для Центра.

Тойя сейчас сидел перед ним, молча ожидая разрешения бумажных формальностей при новом назначении, закинув ногу на ногу и аккуратно сложив на колене руки с длинными тонкими пальцами, словно созданными для рисования, или фортепьяно. Несмотря на то, что вновь прибывший в город механоид, находился в помещении, он не снял перчаток и остался в кашне, накинутом поверх лаконичного костюма. Его небольшая дорожная сумка стояла тут же, подле стола.

Мастер Центра, наконец, окончив с оформлением записи о назначении, направил одну копию документов для внесения в архив по пневматической почте, а вторую передал тойе через стол:

− Я рад, что вы согласились на это назначение, и позвольте выразить ещё раз мою личную глубокую признательность, за вашу будущую помощь, господин Райяк. Как и сказано в вашем контракте, заказ Центра – пятеро младенцев. Мир, становится больше, мастер Райяк. И больше его делаете именно вы.

− Я делаю то, что в моих силах, – формально ответил тойя.

− С вашего позволения, – мастер Центра деликатно улыбнулся, бросив на своего необычного собеседника хитрый взгляд, и продолжил, – я хотел бы сказать, что ваша работа вызывает во мне глубокое уважение. Вы даёте этому миру саму жизнь. Но в этот раз вам, вероятнее всего, придётся нелегко: я знаю госпожу Линн и Венда много лет. Они замкнуты друг на друге, и по доброй воле вряд ли пойдут на контакт. Они оба бесплодны, и без вас никакой надежды на продолжения рода госпожи Линн нет. Однако я должен вас предупредить, мастер Райяк, что по мнению Центра, безусловно основанного на доказательствах, бесплодие госпожи Линн − не следствие естественных процессов. Она сама это сделала с собой. Это трудная пара, мастер Райяк, но… − мастер Центра всё же не удержался и проявил свою профессиональную осведомлённость, − ваша работа на прошлом назначении… впечатляет, − тойя не смутился и эти слова не польстили ему.

− Вы подобрали верное слово, мастер Тарр, она именно впечатляет, и далеко не все впечатления о ней − положительны. Тем не менее, младенец жив, и он унаследовал от своих родителей всё, что было необходимо и станет великим воином с великими способностями. Во славу.

− Во славу, во славу… Этот мир, мастер Райяк, − отвлечённо начал рассуждать сотрудник Центра, − слишком сыт, он… слишком одет, обут и развлечён. Он не может понять смысл жертвенности. Но правда в том, что мы живём в тех временах, когда она необходима…

Тойя, не дожидаясь приглашения, встал, и поднял дорожную сумку:

− Досуже рассуждать о жертвенности во все времена плохо, мастер Тарр. Это опасно тем, что о жертвенности кроме всех говорят палачи, − он вежливо дотронулся до полей шляпы и отдал знак окончания разговора, − я полагаю, у нас ещё будет множество возможностей обсудить это в менее суетной обстановке, но теперь позвольте мне проститься − я хотел бы познакомиться со своими будущими супругами. О времени и месте церемонии я доложу вам после, по протоколу.

С этим, тойя покинул здание Центра.

Были последние теплые дни осени: солнце уже почти не грело, но светило ясно в высоком безоблачном небе, межи отдавали небольшому городу последнее накопленное тепло. Для мастера Райяка такая погода была редкой возможностью насладиться уличными прогулками: тонкая кожа и слабая вегетативная система не позволяли ему хорошо переносить ни жару, ни холод. Всего несколько недель в году: весной и осенью он мог без опаски и сопровождающих покинуть помещение, поднять свободно глаза на небо, вдохнуть полной грудью воздух, впитав в себя запах города.

Его новый сопровождающий − молодой парень из местных, взял из рук тойи сумку, изо всех сил стараясь не пялиться на своего нового господина. Мастер Райяк, бросив взгляд на юношу, и сам приложил усилия для того, чтобы на его лице не отразилось пренебрежения − в таких небольших городах сложно было рассчитывать на качественные услуги. Он невольно бросил взгляд на свои перчатки, которые скрывали ожоги на молочно-белых кистях рук. Ему вдруг словно послышался треск огня. Так часто бывало.

Юноше он велел отнести вещи в дом и ждать его там. В такую погоду тойя чувствовал себя уверенно, и потому позволил себе пройтись вдоль проезжей части по солнечной стороне улицы, разглядывая нарядные дома центральной части города. На него смотрели. Клерки, мастеровые, механоиды белых профессий, сотрудники оранжереи, чья смена приходилась на другую часть суток. Город этот был небольшим − многие здесь были знакомы, и от того почти все знали к кому и зачем был назначен мастер Райяк.

Он чувствовал себя голым, даже нет − выставившим себя на всеобщее обозрение в позах самых откровенных и холодных. Смотреть на него для прохожих было почти тем же, что смотреть в чужую постель. И ясно − в чью именно. Мастер Райяк казался себе экспонатом в каком-то странном анатомическом театре, суть которого − наглядная демонстрация низведения нежности до физиологии. Он ощущал это столько, сколько помнил себя. Порой ему казалось, что он и сам воспринимает себя именно так.

И всё же день был таким чудным. Тойя поднялся на часовую башню, заплатив за билетик на смотровую площадку (кассир был автоматическим − значит приходить можно будет всегда и впредь не опасаясь того, что эту его привычку станут обсуждать). Сверху хорошо были видны оранжереи.

Под ленивыми лучами осеннего солнца, они казались необъятными. Мастер Райяк впервые в жизни видел это воочию. Казавшиеся бесконечными стеклянные кровли теплиц, уходили далеко за межи. Здешние пустоши отличались спокойным, хотя и прохладным климатом: нагорья отсекали злой ветер, и в долине почти не бывало бурь. Впрочем, этот островок спокойствия, который в котором можно было вести застройку вне межей был небольшим, и со временем полностью должен был заполниться квадратами из стекла и метала, а также зеркал, которые ловили каждую кроху солнечного света и направляли вниз, туда, где созревали зерна. Солнечное тепло разогревало ликру в зерновых машинах, и уменьшало затраты угля на поддержание нужной температуры для химических реакций внутри вызревательных автоматонов.

Тойя опустил голову, сделал несколько глубоких вдохов. Скоро придёт длинная зима. Скоро зеркалам нечего будет ловить. Сможет ли он выдержать пребывание здесь на протяжении двенадцати, а то и пятнадцати лет, и выполнить то, ради чего прибыл? Мастер Райяк снова посмотрел на блистающие в полуденном солнце квадраты стекол, перехваченных железными стяжками. На мгновение, и они показались ему нагими.

Оставшийся путь тойя проделал так быстро, как мог, нигде больше не задерживаясь. То время, когда он мог вообразить себя странником в этом городе истекло, и теперь всё окружение превратилось из безымянных ещё несколько минут назад механоидов, механизмов и зданий в его рабочую среду. В некий контурный рисунок, который ему предстоит наполнить цветом прежде, чем оставить навсегда. Поле для навешивания ярлыков, картотека, полная незаполненных карточек.

На то, чтобы добраться до места назначения у мастера Райка ушел неполный час.

Вход в оранжереи со стороны города хорошо охранялся. У тойи спросили документы и проверили назначение на ликроскопе, хотя охранники-механоиды и не скрывали своей осведомлённости о его визите. Они промолчали. Сделали вид, что их это не интересует, но лица у них были простые, и эмоции их хорошо читались.

Мастер Райяк любил механические пропускные системы. Для него они всегда были более открыты, чем закрыты. Механоиды же, даже позволяя ему пройти, пускали не вполне, и он неизменно чувствовал это.

Всего постов было три. Последний был скорее формальным.

Перед самой дверью тойя медлил. Он знал, что те, кто был внутри слышали его шаги по коридору. Что они замерли в ожидании того, как повернётся ручка в двери, как створки откроются, и мир их будет навсегда разрушен в тот момент, когда мастер Райяк войдёт. Он чувствовал холод железа, неприятное влажное прикосновение к внутренней стороне бёдер, стыд, страх, но − и к сожалению − не боль, что-то более глубокое, что-то более интимное, то, что нельзя свести к понятным и простым, пусть и ужасным ощущениям. Мерзость, которая изменяет навсегда. Он открыл дверь, и он вошел. Поздоровался и снял шляпу с лысой головы. Снял дорожный плащ и повесил на вешалку. Ему ответили двое: его невеста и его жених.

Мужчина был невысок. Среднего телосложения, зрение его изрядно подпортила бумажная работа. Он несколько горбился. Тойя обратил внимание на то, как сидели на нём рубашка и жилет, и пришел к выводу, что из механики в нём были нижние рёбра и часть позвоночника. Исходя из этого, мастер Райяк сделал некоторые, весьма поверхностные прикидки в области генома, и, почти невольно перебрал пальцами. Женщину это испугало, поглядев на его руки, она будто оцепенела на мгновение, а потом, собравшись с духом, попыталась расслабиться, или, хотя бы, принять более свободную позу, но ей это не удалось.

Она была высокой. Стройной, очень худой. Кожа бледная, глаза тусклые, груди маленькие, их почти не было видно. Платье она одела белое, простого покроя. Украшений на нём совсем не имелось, и из-за этого всего женщина производила впечатление больной.

Её механические волосы, приглаженные назад, выглядели, словно забранными в хвост, но в действительности это было, конечно не так: тонкие линии волос уже сразу около головы были перехвачены железной клешнёй динамического поддерживающего механизма. В нём были встроены насос, помогающий разгонять и разогревать ликру в волосах, и отправляющий её дальше в оранжереи. Каждый волос этой женщины в гибком защитном коробе. Каждый волос. На её волосах зарабатывали так много денег так много механоидов… конечно, она не могла распоряжаться своим телом и геномом.

Эта женщина всю жизнь провела в этой комнате, и здесь она окончит свою жизнь.

Три поста охраны отделяют её от остального мира, шесть тяжелых дверей, а она сама по себе закрытая для всех кроме своего любовника дверь.

Но у Центра были отмычки к каждой двери в мире − так говорили, и говорили правду. Даже если госпожа Линн, носительница этого драгоценного гена − механических волос − не могла иметь детей, у Центра была на это отмычка − тойя. Механоид, способный по своему желанию моделировать геном младенцев, которых он вынашивал. У тойи не было первичных половых признаков в привычном смысле этого слова. Для зачатья ему нужен был только образец генома − кровь, слюна, волосы… но для контроля − постоянный контакт. Поэтому Центр настаивал именно на браке.

На браке тойи, его мужа, носителя подавляемых генов в данном случае − господина Венда и на браке его жены, носительницы подавляющих генов − госпожи Линн.

Волосы госпожи Линн − это своеобразное сердце оранжерей − зёрна вызревают только благодаря её ликре. А значит оранжереи неизбежно закажут ещё таких же механоидов как Линн. У Центра ко всему есть отмычка. И эта отмычка − выгода.

Тойя сел напротив своих будущих супругов за низкий кофейный столик, подождал, пока бессловесная личная сотрудница разольёт по изысканным фарфоровым чашкам чай. Он уделил посуде внимание − лаконичная, но очень тонкая ручная роспись, костяная глина, блюдце, словно кружево из фарфора и серебра. Чай был изумителен, а мастера Райяка сложно было впечатлить чаем. Тойя кинул скупой взгляд на хозяев комнаты и заговорил:

− На моём прошлом назначении, я работал с парой из крылатого легиона. Они защищали шахтерский городок у стратегической разработки редкоземельных металлов. Город был атакован, и моя супруга погибла, защищая воспитанников работного дома. Здание сгорело. Она вывела детей, но сама не успела покинуть дом. В то время, наше дитя уже было зачато, − тойя сделал паузу, и вновь поднял светлые, почти белые глаза на Венда и Линн, но взгляд этот был всё таким же скользящим, невнимательным, он продолжил, − когда тело моей супруги нашли, его поместили в ледник. И я всё время, до рождения малыша, ласкал её труп теми же руками, которыми буду касаться вас обоих. Я делал так для того, чтобы эмбрион сформировался верно. Мой супруг увидел рождение малыша. К сожалению, это было последним, что он видел. Я сказал вам об этом, чтобы вы понимали: ни ваша ни моя смерть не убережет вас от исполнения решения Центра. Ваш особый геном, госпожа Линн, должен быть передан дальше, и он будет передан дальше. Между тем, я уважаю вас, и больше этого − ваше общее с господином Вендом чувство, частью которого мне никогда не стать, и потому, я не сниму перчаток, пока вы не захотите этого, − заверил он их, и впервые прямо посмотрел на обоих. Женщина сжала руку мужчины, а тот стиснул зубы. Тойя сделал ещё один, очень маленький, глоток, и заговорил опять, − скажите, через все эти двери, через охрану, стены, через засовы и замки − вы чувствуете ненависть, которую испытывает к вам город? Вы чувствуете, как те, кто живут здесь − злятся на вас за то, что вам дано друг друга любить? Как они, обвиняют вас за глаза в своём несчастии, что заключили свои браки из чувства долга, невзаимной скоротечной страсти, страха одиночества, или по причинам, которые они сами даже не в силах понять, а вы − любите? Вы ощущаете на своей коже то, как эта ваша страсть оскорбляет их чувство справедливости? Вы ощущаете то, как желает этот город для вас трагедии? Не потому, что эти механоиды злые. Ваша боль так легко сможет оправдать для них горе, в котором вы не виноваты. Мир станет для них несколько справедливей, если вас постигнет беда. Это докажет, что вы ничуть не лучше их, − тойя встал, и снова одел шляпу, − я здесь потому, что презираю таких, как они. И я хочу, чтобы такие как вы − жили сейчас и впредь.

Вечером очень болела кожа. Перепад температур и давления, который произошел за время пути и недолгая прогулка оказались слишком большим для неё испытанием. Тёплая ванна не помогла. Мастер Райяк не хотел, чтобы новый сотрудник касался его в первый же день, и пытался обработать себя обезболивающим раствором сам, но во время очередного приступа выронил губку, чуть не упал сам…

Засыпая, он был ещё в объятиях уходящей боли, небольшой масляный светильник пускал разноцветные блики через витражный абажур и на потолок, вверх… рядом был баллон с кислородом, закреплённый на нём респиратор − на случай кошмаров.

Здесь же, не далеко − аппарат для очистки ликры, с иголками вместо клапанов − у тойи не было привычных для механоидов анатомических средств очистки. Только иглы, лишь боль. Паренёк тихонько напевал северные колыбельные песни, голос у него был ясный, и в нём жила память о полярных сияниях…

Через несколько недель, осень уже вступала в свои права. Утром, когда мастер Райяк вышел из лома, в городе было тихо.

Механоиды и механизмы уже были узнаваемы для тойи. С лавочниками, почтальонами, ближайшими соседями он свёл первые знакомства. Развешивались ярлыки, заполнялись картотечные данные.

Выйдя из дома в половину десятого, мастер Райяе отдал знак приветствия хозяйке лавки сладостей на первом этаже дома, в котором он жил, и передал привет её супругу − механику ликрового снабжения этого квартала. Помогавший ей в лавке паренёк, воспитанник работного дома шестой ступени, был сыном хозяйки лавки ароматных свечей, что была тремя кварталами дальше, и клерка, оформлявшего заказы на привозной чай: это было очевидно из цвета кожи мальчика, разреза его глаз и механики локтевого сустава.

Его родители были в браке но не друг с другом. Вся эта информация, ставшая очевидная мастеру Райяку даже без сознательных усилий с его стороны, не интересовала тойю. Он хорошо видел в других историю их появления на свет, и власть, которую давало ему это знание, уже давно наскучила ему.

В десять утра, предварительно отпустив своего сотрудника по личным делам, мастер Райяк сел на лавочку на одной из отдалённых от центра, маленьких уютных площадей внутри квартала. Посреди мощёного круга находилось механическое дерево с цветными фонариками на ветвях. Дома были пусты − все их обитатели сейчас находились на сменах в оранжерее. Ждать тойе пришлось недолго.

− Я рад знать, что вы в добром здравии, − тихо произнёс севший рядом с ним мужчина, − и надеюсь, что вы будете аккуратнее впредь.

Тойя прищурился, словно свет начал резать ему глаза. Он отогнал воспоминания о пожаре. Ответил, но вышло глухо, хрипло:

− Я сделал в ту ночь то, что должен был делать.

− Я говорил о вашей недавней прогулке − не стоит вам так баловать себя и гулять слишком долго: назначение на наркотические обезболивающие средства отныне закрыто. Теперь вы должны быть предельно аккуратны и внимательны к себе. Думать о своём будущем ребёнке.

Мастер Райяк болезненно поморщился:

− Зачем вы говорите это, ведь вам не интересны детали моей работы. Вы полагаете, что я не боюсь вас? − он посмотрел на своего собеседника, не тая влаги в уголках глаз, − вы наводите на меня ужас.

Сидящий рядом с ним мужчина ухмыльнулся, и передал ему запечатанный пакет. Тойя взял его. Руки, как и в первый раз, как и каждый раз, дрожали. Он распечатал конверт и пробежался глазами по записке:

− Вы хотите, чтобы я предал вам на смерть Линн.

− Одна жизнь каждый раз − таков был наш уговор.

− Но в случае её смерти, Оранжереи остановятся…

Сидящий рядом с ним мужчина отдал знак пренебрежения:

− Это маловероятно.

Тойя опустил голову со вздохом горечи. Его собеседник, тем временем, продолжил:

− Скажите, вы задумывались о том, какая мудрая и ёмкая вещь − ликра? Её тайны − это тайны самой жизни… можно легко подумать, что она, механическая близняшка крови − лишь жидкость, созданная для того, чтобы переносить питательные вещества в механику, и хранящая память о геноме, но это не так. Ликра течёт во всём, в чём есть жизнь, в чём может зародиться душа − она бежит по венам городов, стволам деревьев, она в големах. Вы умрёте, если будете жить один − сгинете, как только ликра станет слишком грязной. Для жизни вам нужен кто-то ещё − ещё хотя бы одно живое существо, и тогда вы сможете чистить ликру и так сохранять своё существование. Ликра − это единство. Соединяясь ликровыми венами, большинство механоидов могут обмениваться информацией: заключать сделки, разговаривать… ликра − это общение, ликра − это прогресс. Мы едим ликровое молоко − секрет механических сердец и балуем себя продуктами его переработки − такими, как творог или табак, чай. Но обычно механоиды едят больше, чем производят, значит должен быть кто-то, кто производит больше, чем ест. Такие, как госпожа Линн. Вы испытываете к ней сыновья чувства, мастер Райяк? Ведь её волосы взращивают все эти зёрна в оранжереях, а вы, тойя, так близки к зёрнам. Они тоже − некое соединение органики и ликры, которые не являются механикой, но которые могут передать дальше через себя жизнь. Заметьте, в вас, как и во мне, нет ни одной цельномеханической части. Посмотрите на моё запястье − на нём так же, как и у вас, нет ликрового клапана. Но в вас течёт ликра − она одна, ни единой капли крови, и ваши руки − это жизнь, господин Райяк. Нечто, чего я лишен.

Тойя опустил голову, вертя пальцами шляпу. Он смотрел на руки сидящего рядом с ним существа. Раньше он никогда не замечал, что его запястья созданы из сплошной органики. Это было уродством, хотя таковым и не выглядело. Этим рукам это, скорее шло. Собеседники некоторое время прибывали в тишине. Потом мастер Райяк обронил:

− Вы одеты по последней моде, − помолчав немного, он объяснился, − мне отчего-то всегда казалось, что вы должны быть одеты старомодно. Как несколько поколений назад. Не знаю, почему я так думал, − он усмехнулся, − каждый раз удивляюсь, что одежда у вас современная. Скажите снова, − нервно продолжил он, − сейчас я хочу слышать это − зачем я вам нужен? Неужели я и правда − нужен вам? Всё… что мы делаем − скажите, это нужно?

− Есть души в пограничных состояниях, господин Райяк. Они могут достигнуть своего пика и отдаться мне, или нет − прожить до старости и умереть своей смертью. Последний вариант не нравится мне, ведь мир растёт, его нужно питать силой камней, что в сердцах городов. Иначе, не хватит ни мощности на расширения, ни силы для секреции ликрового молока. Камни, как вы знаете, берутся из душ лучших механоидов. Тех, кто обличён даром. Я забираю их на самом пике, и вы нужны мне чтобы приводить моих жертв в нужное мне состояние. Вы − раздражитель, катализатор, вы, господин Райяк − ходячий эквивалент вызова. Глядя на вас они все вынуждены спросить себя − что они такое? И… ответить. Впрочем, конечно, я могу подобрать вам замену. Скажите мне, − улыбнулся его собеседник, − вы верите, что я существую?

− Вы… спасли меня из огня, но, когда мы закончим разговор, вы встанете, сделаете несколько шагов, и исчезните, просто растворившись в воздухе, будто вас и не было никогда. Я хочу думать, что от пожара спасся я… сам. И именно я сам не смог её спасти.

− Так и есть, до последнего слова − так и есть, − сообщил мастеру Райяку его демон, бросив на тойю колкий взгляд бирюзовых глаз, − Я существую, мастер Райяк, а вы − живёте. И мы заключили сделку. Её срок определяю только я. Она − нерасторжима. Ваша супруга погибла потому, что вы не пожелали её спасти. Вместо неё вы спасли другое существо, чьё имя вам известно.

Мастер Райяк протянул ему бумагу, тихо сказал:

− Вот имя, − уделив записке меньше секунды, мужчина сжал её в кулаке. Открыв, через мгновенье пальцы, стряхнул с ладони пепел:

− Это возможно.

− Значит, на этом всё?..

− Мне кажется очень верным ваш выбор, господин Райяк. Вы не витаете в облаках и спасаете только то, что действительно возможно спасти, но я рекомендую вам впредь не испытывать мою благосклонность,− с этими словами он поднялся в полный рост, направился к дереву и, сделав несколько шагов, исчез.

Вернувшись домой, тойя спал, в тёмном смятении не кошмарных, но муторных видений, пытаясь найти удобное положение на казавшихся ему грубыми, почти острыми шелковых простынях. Проснулся рывком, в три часа пополудни: был полностью раздет, прохладная влажная ткань покрывала всё тело с головой. Устал, замёрз почти до крупной дрожи, но холод снял боль. Плакал. Новый сотрудник утирал ему слёзы, чтобы их солёные горячие струи не ранили. Стыд.

Кафе у часовой башни было выполнено в светлых тонах, пастельные разноцветные занавеси, подушки на стульях, расписные узкие скатерти на столешницах из разноцветного стекла. Чашки крупные, однотонные белые, и словно резные, чёрные непривычно тяжелые чайные ложки. В меню много миниатюрных порционных сладостей и острых закусок, сытных блюд − лишь необходимый минимум. В это кафе приходили не есть, оно не бывало заполнено, что сказывалось на цене, но полностью подходило для неспешных длинных разговоров вне дома.

− Моя милая Линн, моя… милая Линн…

− Сходит с ума, − подсказал своему жениху тойя. Господин Венд поднял на него взгляд, желал разозлиться, но вместо этого снял очки, дрожащими руками касаясь глаз у переносицы. Плечи задрожали, − подумайте о том, − мягко произнёс мастер Райяк, − что однажды я уйду. Это случится через двенадцать лет, или пятнадцать лет. Быть может позже, но я уйду, я оставлю вас и госпожу Линн, мы больше не встретимся. Господин Венд, − тойя коснулся его плеча, пытаясь заглянуть в глаза, и мужчина отнял руки от лица, их взгляды встретились, − но прежде, чем я уйду − я буду рядом, и вы не будете нести это бремя в одиночку. Вы не будете один…

− Центр знает, − дрожащим голосом, почти не скрывая злости произнёс господин Венд, но последний слог отдавал горечью. Колючей, глубокой, искренней. Последняя надежда, последняя попытка спасения − попытка скрыть безумие от чужих глаз, оказалась тщетной. Бесполезно скрывать под одеждой вопиющую наготу своей покрытой мокнущими язвами души. Центр видит.

− Центр знал ещё до того, как это стало очевидно для вас. Но, мастер Венд − это ничего не меняет.

− Я пришел раньше обычного, спешил из конторы домой, хотел купить для неё пирожных, но передумал. Когда я вошел, она пыталась отрезать себе волосы. Эти судороги, эта грязь… Она так кричит теперь ночами, ей так больно, а я даже не знаю где болит, не способен унять…

− Расскажите мне о её волосах.

− Об этом лучше поговорить с её механиком, он знает все технические тонкости.

− Они мне не интересны, у меня не технический склад ума. Я хочу узнать от вас.

− Вы верите в душу, господин…, − Венд замешкался, облизнул сухие губы, вытер липкий пот с тыльной стороны ладоней белоснежной кружевной салфеткой, откашлялся, прочистив горло, сделал глоток остывшего чая. − Господин Райяк, вы верите в душу?

Тойя помедлил с ответом. Он вспомнил пожар − шум огня в ушах, лопающуюся от жара кожу, и бездыханное своей бывшей жены. Вспомнил, как пытался схватить её за руки, вытащить, но нагревшиеся доспехи обожги до костей. Как рухнула крыша здания. И как он увидел стоящего над ними демона. Огонь не смел касаться незримой границы, очерченной его рукой, хищно нападал, но отступал, снова покоряясь несгибаемой воле бирюзовых глаз. Посреди пылающего здания можно было легко дышать. Демон исчез, но его волшебство осталось, и пламя не сожгло находившегося в самом его сердце механоида. Ещё несколько часов господин Райяк так и находился там, в этом странном пузыре безопасности, пока его не нашли. И дальше − долгие месяцы прикосновений к слишком холодной коже. Когда малыш родился, супруг господина Райяка это видел. Условием демона было то, чтобы он видел, и мастеру Райяку удалось его уговорить. Их малыш. Воин небесного легиона упал на улице, когда шел к станции и новому назначению. В его груди уже не было сердца. Вернувшись мыслями из воспоминаний, тойя ответил:

− На свою беду, я верю в душу.

Венд поспешно подхватил:

− Она в ликре. Мы можем гнать ликру по венам домов или големов, обогащать в машинах, но порождать органическую материю способна только ликра механоидов. Ни один учёный мира не может понять от чего так. Химически ликра может быть абсолютно идентичной, но только ликра тех, в ком есть органика может создавать органику, пригодную для еды. Ликра моей жены струится по её механическим волосам, уходит в питательные паутины оранжерей, каждый её волосок со временем подходит к зерноносной ветке вызревательных автоматонов. И эта ликра в длительной химической реакции с реагентами автоматона со временем даёт зёрна, из которых делают каши и хлеб. Пряности. Каждый её волос − это жизнь этого мира, господин Райяк. Веса этих волос я не знаю, его сложно вообразить. Сама она может держать волосы длинной в метр, да и то благодаря протезному усилителю шейных позвонков. Поддерживающие машины позволяют ей передвигаться по нашей комнате, не дальше. Это десять метров. Её сердце, конечно, не способно перекачивать всю эту ликру − это тоже делает автоматика. Линн − интегрированная часть оранжереи, она будет жить очень долго, в старости сливаясь с ней, пока в один момент её ликра не перестанет насыщать зёрна этим неуловимым волшебством души. После её отключат. «Отключат» − потому, что она будет мертва, но големом − не станет.

− Так что же это такое − её волосы? − спросил мастер Райяк, положив рот тугой шарик из желатированного ликрового молока со сладким сиропом внутри.

− Ваш хлеб, деньги всех этих механоидов, которые кормятся за счёт её заточения. Хлеб, который неизменно превращается в дерьмо.

− И из него − в ликровые ополоски, которые также съедобны, − мягко улыбнулся мастер Райяк. Сделав глоток, он поставил чашку рядом со сцепленными руками господина Венда, − почему же вы не дали ей отрезать волосы?

− Я так хотел бы отдать себя вместо неё. Отдать полностью и без всякого остатка. Нести любую тяжесть, дать себя растерзать хоть заживо, но мой генетический код никому не нужен − он пустой. Я − мусор, я не могу нести с ней это бремя. Для потребления я бесполезен.

− Почему вы не дали ей отрезать волосы?

− А вы бы?.. Вы бы дали ей это сделать?

− Да, если её волосы − это тюрьма. И понёс бы её наказание, − взгляд тойи сверкнул, обнажая ложь и истину за нею, и господин Венд, чуть вздрогнув от этого откровения, совсем опустил голову, бессильно, устало, словно в миг превратившись в дряхлого старика. Он не плакал, это было что-то более древнее и глубокое, чем слёзы. Мастер Райяк крепко взял его за запястье, − это вы пытались ей отрезать волосы. Она правильно сделала, взяв вашу вину на себя. Вы сделали ей больно, но только потому, что любили. Вы хотели для неё свободы, но запомните: без свободы с вами − госпожа Линн может жить, но на свободе без вас − невозможно.

Невозможно!

Тремя сутками позже, проблемы с кожей совсем забылись − тёплая вода, ненаркотические обезболивающие растворы спасали от приступов, чувствительность снижалась.

Со смотровой площадки ещё хорошо были видны оранжереи. Они сверкали на нежном солнце: озера из металла и стекла. Зеркала дарили им последние лучи осеннего солнца − пойманные в ловушку, заточённые в кипящей в венах оранжереи воде.

Находясь на смотровой площадке, мастер Райяк почти невольно посмотрел на своё запястье. Под белой кожей были видны ниточки ликровых вен, но клапана для обмена ликрой не было. Конечно, это было уродливо. Мастеру Райяку было жаль, что он никогда не сможет поговорить ни с одним домом. Теперь ему было особенно жаль потому, что инстинктивно ему казалось, что Оранжерея могла бы рассказать очень много интересного…

Сегодня мастер Райяк должен был доложить о времени церемонии в Центре. Мастер Тарр, пользуясь случаем, должно быть, пригласит его на ужин в кругу семьи, ведь скоро у них с супругой годовщина совместной жизни. Тем светлее, что заказанный им чай должен был скоро прибыть с посылкой. Лоскутный край − там знают толк в фильтрации и насыщении ликрового секрета. Там лучшие чайных дел мастера. Сухие крупинки отфильтрованного, насыщенного, а затем высушенного особым способом ликрового секрета оттуда имеют превосходный вкус. Превосходный! И он тем лучше, чем аскетичней сорт.

В заказе был чай для Линн, для Венда, мастера Тарра, и ещё несколько сортов для гостевых визитов. Маленький пакетик для личного сотрудника. Юноша оказался заботлив и сметлив. Чай − хороший подарок, но этот кулёк стоил дороже, чем молодой механоид зарабатывал (не получал на руки, а зарабатывал) за год. Сможет ли он его оценить?

С этими мыслями, мастер Райяк спустился со смотровой площадки и направился к зданию Центра. По дороге он поздоровался с сотрудником почтовой службы − его дочь служила в оранжереях на черной работе − девочка была слабоумна (не стоило её отцу вступать в связь с собственной сестрой как бы та ни была красива, закон генома − это и карающий закон). Ещё по дороге он встретил мастерицу вызревающего раствора оранжерей, госпожу Койарр. Та мило улыбнулась, поприветствовав тойю, пудра на её лице скрывала хроническое кожное раздражение. Если бы хотя бы один из её родителей не был бы сотрудником оранжерей в шестом поколении, этого неприятного свойства её организма можно было бы избежать…

Мастер Тарр встретил мастера Райяка у дверей Центра и сразу предложил прогуляться:

− Скажите, вы когда-нибудь видели сердце города? − сказал он, чтобы начать разговор.

− Нет, − деликатно отозвался мастер Райяк, − впрочем, это всегда было мне интересно.

Они направились в сторону мастерских сердца.

− Наш город работает на пяти камнях Ювелира, − услужливо сообщил своему собеседнику мастер Тарр, − на пяти душах, которые великий демон Храма забрал на пике их расцвета.

− Чьи эти души? − спросил тойя из вежливости и интереса.

− Души двух музыкантов, неизвестных, впрочем при жизни, одной наставницы младших классов, пылавшей ревностью к благочестию своих воспитанников, и двух бывших возлюбленных воспылавших ненавистью друг к другу которая пожирала их всю жизнь. Говорят, что демон убил их в момент примирения.

− Сколько лет сердцу города? − спросил мастер Райяк, когда они сворачивали с центральной улицы в тихий пешеходных проулок. Дома здесь казались выше.

− Много больше, чем городу. Один из камней почти сточился, мастерские ведут переговоры с Храмом о покупке нового, но цена велика.

− Оранжереи, тем не менее, могут поддержать мастерские материально.

− Они так и делают, больше того, Центр города, в свою очередь, поддерживает Оранжереи, мы платим живыми деньгами за геном госпожи Линн.

− Вы заказали мне пятерых младенцев. Сколько из них вы не отдадите Оранжереям? Сколько детей нужно продать, чтобы купить один камень Ювелира?

Мастер Тарр скривился, прикидывая цену, но подсчитать не смог:

− Не знаю. У нас есть заказ на трёх младенцев в Оранжереи Стальных Топей, мы отдадим их туда, на деньги, что Центр заплатит Оранжереям, они субсидируют мастерские на покупку.

− А мастерские, в свою очередь, снизят для Оранжерей цены на водоснабжение, тепло, и, разумеется, ликру.

− Сотрудничать стоит, глядя в будущее, − напомнил мастер Тарр.

− Наши души сгинут после того, как смерть заберёт наши тела, но души тех, кого забрал демон Ювелир будут томиться в Храме, или сердцах городов… в двигателях, которые в качестве побочного своего действия производят ликровое молоко. Вам не казалось никогда, мастер Тарр, что мы, некоторым образом, поедая ликровое молоко поедаем чужие души?

Мастер Тарр мелодично, словно застенчиво засмеялся:

− Когда мы читаем талантливо написанную книгу, мне кажется, мы делаем то же самое. Мастер Райяк, я должен с вами поговорить об одном очень серьёзном и неприятном для вас деле, но как сотрудник Центра, я не могу вас избавить от этого разговора: есть основания для уголовного следствия.

− Я слушаю вас, − отозвался тойя.

− На месте вашего прошло назначения, в вашем доме были найдены бумаги, в которых были некие адресованные вам инструкции.

− Какого толка?

− Там говорилось, что в момент нападения, на город вам следует любым способом добиться смерти вашей супруги.

− Очень занятно. Зачем?

− Об этом там не было сказано ни слова.

− Я ничего не знаю об этих бумагах, разумеется. И, более того, если бы я о них знал, или действовал по ним, то уничтожил бы по прочтению.

− Верно, мастер Райяк, верно… думаю, что и к иным смертям, с которыми связывают ваше имя вы не причастны с той же долей уверенности?

− Так, или иначе я всегда к вашим услугам, и я буду рад помочь следствию. Кстати сказать, я рад вашей скорой поездке в Лунные Лики − я очень доволен тем, что вы ответили взаимностью на интерес госпожи Арранн к вам. Ваша супруга − чудесная женщина, но если вы хотите, чтобы ваши потомки унаследовали ваши телепатические способности, то вам требуется особа…

− … особа, имеющая предрасположенности к эмпатии? − улыбнулся мастер Тарр, отметив в голове небывалую осведомлённость мастера Райка, − полноте − госпожа Арранн вовсе не склонна к этому − она милая юная талантливая сотрудница Центра Лунных Ликов, которая увлечена мной, но не более того. Она не имеет склонности ни к телепатии, ни к эмпатии, да и я, как вы верно отметили − женат!

− Эмпатии? Нет, право же, мой добрый друг, лишь обыватели навязывают генетике излишнюю сложность, мастер Райяк. Для того, чтобы ваши дети были телепатами также, как и вы, вам следует обращать внимание на юных рыженьких субтильных девушек вроде госпожи Арранн, а она очень и очень мила, если я верно её помню, впрочем, такой мой совет, не более того, − он улыбнулся, и они продолжили свой путь некоторое время молча, а потом заговорили о чае… мастерские были уже недалеко… по приходу домой в тот же день, мастер Райяк уничтожил бумаги, которые получил от Ювелира в этот раз.

Свободное время мастер Райяк старался проводить со своей невестой. Он до сих пор не касался её. О разговорах с господином Вендом, которые становились всё длиннее и откровеннее, не упоминал. С Линн они обсуждали искусство, философию. У неё было математическое образование, но наукой она не занималась, предпочитая много читать художественной прозы. Книги заказывались по каталогам и, по прочтению, отправлялись назад − она не хранила вещей, ведь иначе их пришлось бы держать вне комнаты, а находись они хоть на сантиметр дальше входной двери − они были бы недостижимы также, как если бы находились в тысячах километров. В этой комнате было место только для её возлюбленного.

Мастер Райяк сожалел об её уме. Ему куда приятнее было бы иметь дело с нервной избалованной особой, привыкшей к исполнению капризов и не знавшей ограничений иных, чем в передвижении и медицинских показаний. Но Линн была умна, а умною женщину нельзя было очаровать иллюзией неотвратимого благополучия, соблазнить красивой ложью, нет, здесь всё будет не так, не так…

Мастеру Райяку довольно было просто держать её за руки: все два года, пока младенец будет формироваться в его утробе для корректировок исходного и последующего геномного кода. Касаться её рук и её волос. Что же до мужчины − тойе подошел бы любой. Он взял бы геном своего личного сотрудника, если бы господин Венд не пошел бы с ним на контакт. И если бы Линн не была умна, то он так и сделал бы − не привязывался бы эмоционально, держал бы на максимально безопасном расстоянии, закончил бы дела в этом городе быстро. Они бы почти не заметили его присутствия, если бы только Линн была им − поверхностно и лживо − увлечена.

Но Линн, милая, милая Лин… Сотворитель, прости за это сожаление. Она смотрела на мастера Райка так, как смотрит на урода урод. Её взгляд был откровенен, он открывал ему всю глубину зловонного упоения своей инакостью, своей непохожестью. Дикий неприкрытый соблазн превращения постыдности в обоснование превосходства. Ей нельзя было сказать, что всё будет хорошо. Она была готова к союзу с ним как к слиянию с мерзостью, которое неизбежно.

Она не хотела детей, и Райяк рядом с ней, понимал, что он тоже этого не хочет. Он знал, что с ней у него будет всё. Венд ещё не осознал, но в нём это тоже было − была эта гниль, разгулявшаяся внутри души сладким запахом доминирования. Они будут ни раз и ни два совокупляться втроём, сублимируя так естественный ход зачатия, имитируя страсть, подменяя любовь. Они будут истерически ругаться по поводам одновременно возвышенным и глупым, плакать в объятиях друг друга, хватаясь липкими влажными руками за дорогую одежду из страха, из одиночества. Будут патологически друг к другу привязаны.

Но так и не станут семьёй. И, разогретая возбуждением и сладостью соития, ликра будет стремиться от Венда к Линн и назад по сцепленным ликровым клапанам на запястьях, но никогда не попадёт к мастеру Райяку. Как это чувствуется − полная сексуального возбуждения ликра?

После рождения единственного их ребёнка тойя уедет, потому, что Линн больше не будет в живых, и это уже предрешено, это было написано в бумагах демона. К сожалению, пятерых младенцев Центра от неё не получит, значит не будет денег на покупку нового камня…

Сейчас Линн сидела напротив него в своём платье простого покроя. Механические волосы уходили назад и далеко, в оранжереи… громоздкие поддерживающие устройства ровно жужжали. Если бы мастер Райяк не продал свою душу, его могло здесь не быть. Но это ничего не значит. Если бы он не продал свою душу, это ничего бы не изменило.

Церемония была короткой. Линн и Венд говорили о том, что для зачатия брака не требуется, но мастер Райяк работал только в строгом соответствии со стандартами Центра. А Центр в лице господина Тарра, теперь говорил «тойя, его муж и жена…», и мастер Райяк повторял «мои муж и жена…».

Что останется от его жизни, если из неё убрать эти стандарты? Без обоснованной методологической поддержки Центра и его геномной программы, тойя были бы обречены на смерти в раннем возрасте: распределяемые, как и все остальные механоиды, по интеллекту и предрасположенностям, они бы так или иначе оказывались на самых худших назначениях − их здоровье не всегда позволяло им выйти из дома, они не переносили ни физических, ни длительных интеллектуальных нагрузок. А значит, не имели бы медицинской помощи − не заработали бы на неё. И далее бы погибали. Погибали бы от простого изменения погоды.

После бракосочетания, мастер Райяк отдал Линн и Венду знаки прощания и собрался уйти, но его остановили. Линн только сказала: «Сейчас, мастер Райяк. Я не уверена, что решусь начать позже, если мы не начнём сейчас».

Мастер Тарр, учтиво покинул помещение, а мастер Райяк приблизился к Линн. Она поставила ноги на свою кушетку, и лишь слегка их развела, словно полагая, что этого было довольно. Довольно ли? Для контакта − довольно вполне, но как супругу, мастеру Райяку было нужно чуть больше. Он впервые за всё это время снял перчатки. Нет, шрамы на руках вовсе не были ужасны. Но его длинные тонкие пальцы, созданные, словно из хрусталя, потерявшего в последний момент форму, отчего-то страшили Линн и страшили Венда. Должно быть, им следовало оказаться холодными на ощупь, липкими − какими руками вторгаются одни в жизнь других, в чужие души − незваными, омерзительными, чужими?

Райяк коснулся её лодыжки, Линн смотрела холодно, но, когда тойя начал скользить бархатными тёплыми подушечками вверх она не выдержала − посмотрела на мужа. От прикосновения тойи по коже разбегалась дрожь. Неприятная, чумазая, словно при болезненном ознобе. Если бы кожа его была холодной, если бы обезображены были словно сотканные из лунного света фаланги, если бы было больно, если бы только было больно…

Санкционированное чистое предательство. Дистиллированная, рафинированная измена, и принуждение к содействию, понимаю и помощи. Линн, милая Линн…

Венд не выдержал. Он хотел оттянуть мастера Райяка за плечо, но тойя перехватил его руку странным открытым жестом. Перехватил, и поднёс ладонью к своей щеке. Венд чувствовал напряжение мышц тойи. Это странное прикосновение выбило его колеи, словно коснулось старых забытых страхов, которые прятались глубоко за душой. Коснулось, и… уняло их. И потеплело будущее − страшное, тёмное. И крики Линн, её безумные глаза, полные боли и безотчётного страха − всё это, грядущее, невыносимое, больше не казалось ему губительным. Он снова услышал слова, которые мастер Райяк произнёс тогда, в кафе «не один». Не один, не один, не одинок. Венд попытался отнять руку, но… он не захотел.

Белые пальцы с тонкой кожей. На рукаве камзола собиралась волнами ткань юбки. И тут Линн вскинула на Венда взгляд. Последний − холодный и колкий. Острый. И Венд сделал то, что она хотела.

У тойя такое хрупкое здоровье. Их так легко убить. Даже щуплый и невысокий Венд физически превосходил мастера Райка. Тот не мог оторвать руки, сжимавшей в захвате горло. Венд не видел его глаз − стоял за спиной. Нужно было просто так держать и ждать.

− Накажут, − прохрипел Венду умирающий мастер, − не вас…

− Как меня ещё можно наказать!? − рассмеялась ему в глаза Линн, садясь на кушетке на колени, пряча под себя ноги.

− Десять… − шепнул тойя теряя сознание, − десять…

Венд выпустил его.

− Почему? Зачем? Ты мог бы его убить и спасти нас друг для друга, любовь моя! Я никому не отдам себя! Никому!

− Прости, прости, − шептал Венд, на коленях перед кушеткой лаская в слезах её пальцы, которые она в ужасе пыталась отнять, струилась по ликровым клапанам полная возбуждения и боли их ликра в вены друг друга, − десять метров − это всё, что у тебя есть. Я не вынесу, если у тебя отнимут это пространство. Я не вынесу твоих страданий!

− Мне всё равно, мне всё равно…

− Но я никогда не смогу этого сделать с тобой. Я умоляю, прости и не гони меня… Линн… Линн… Линн…

Любовь бессильна в своём милосердии. Её бессилие − вызов.

Мастер Райяк смог добраться до выхода из комнаты и позвать на помощь. Упал уже в коридоре, под ноги своему сотруднику.

Вечером приходил врач, но лекарств принимать уже было нельзя − произошло зачатие. Мастер Райяк остался опять наедине со своей болью. Была глубокая ночь. Он мучился, не мог уснуть, и толком бодрствовать был не способен. Лежать было тяжело, поднять голову − решительно невозможно. Его помощник старался делать всё возможное, но сейчас он задремал, и мастер Райяк не решался его будить. Терзала жажда.

− Вы хотите пить, мастер Райяк? − произнёс его демон, глядя за ближайшее к кровати окно. Начался первый осенний дождь.

− Да.

Незваный гость направился к бару, и оттуда вернулся со стаканом воды. Подал тойе.

− Я не нашел у вас посуды. Мебель в миру для меня непривычна, − он снова встал у окна, глядя на двухэтажный тихий город половинного цикла − город, который ночью спал, − скажите, вам нравится то, что вы делаете? То, как вы отдаёте и отдаётесь, как отпускаете своих детей и своих супругов навсегда?

− Нет! − ответил, в бессилии врать, тойя.

− Конечно же нет, − утешил его демон, лаская взглядом бархатную ночную тьму, − ведь вы психически нормальны, господин Райяк. Никто не станет любить тех, кто причиняет вам боль. Это должно быть так больно − отдавать свою плоть на съедение, во чьё имя это ни происходит − жизни ли, справедливости или мира − не важно. Мир пожирает сам себя, мастер Райяк − он пожирает хлеб из ликры зерноносных механоидов, пожирает ликровые ополоски из продуктов собственной жизнедеятельности, ликровое молоко − результат секреции сердец городов и вегетации механических деревьев, искусственно взращенное мясо, первые клетки которых были взяты у живых механоидов − ваших пращуров. Сердца городов вырабатывают тем больше секрета, чем более сильные камни их составляют. А камни − это души тех, кого я забираю себе. Вы пожираете собственные души. Но это всё слишком наглядно. Центр взращивает культуру мастеров, которые учат. Они отдают свой опыт, свои мысли и жизненные принципы своим ученикам. И в конце они уже − ничто: они всё отдали, чтобы следующее поколение сделало шаг дальше. Шаг вперёд. Но вот, что я скажу вам, если бы мир просто поедал себя сам, он выродился бы, умер, исчез. Но он растёт. Месяц за месяцем мы делаем шаг в Хаос. Значит должно быть что-то ещё. Что-то неуловимое, что-то великое. То, что примешивается каждый раз, к каждой жертве, благословляя её на жизнь. И это, не душа − пожраны ваши души. Это что-то более глубокое и древнее. Как вы себе объясняете это?

− Я не думал об этом.

− Вы не находите момент своего падения прекрасным? − притворно удивился демон, отвлекшись от вида, который созерцал.

− Нет, − ответ хрипло мастер Райяк, претерпевая боль от крупных солёных капель, обжигавших ему лицо. Он чувствовал плод внутри себя так остро, так глубоко проникался абсолютным доверием нескольких клеточек, ещё не сформировавших из себя быстро бьющееся сердечко.

− Хорошо, − похвалила его тень у окна, − когда я забираю души, мастер Райяк, я вижу, как все их убеждения, страхи, и мечты, и иллюзии − всё, что они создали и имеют, за что держались всю жизнь, всё это опадает, как шелуха с семян. Остаётся только ядро, сама суть, сам эйдос. Нечто, что со временем даст мне больше, чем имеетсамо. Мир становится больше. И чем больше он становится, тем яснее осознаёт свою трагедию. Как вы полагаете, что станет с ним, когда он в полной мере поймёт − что он такое и из чего он вырос?

− Я не знаю…

− Я это знаю, мастер Райяк. Я видел это много раз − он распадётся на куски, погибнет в войнах, словно выплеснув за один раз весь свой стыд и гнусь, скопившуюся в нём гнойниками. Отработает на себе все комплексы невыраженной вины. И тогда живые вопьются зубами в тёплую ещё плоть только что умерших в трогательном сыновьем единении, которое, потонув в извращении окончательно, вплеснувшись на свет, перестанет быть запретным. Это называется голод, господин Райяк. И, велик Сотворитель, который даст нам однажды покинуть этот круг отчаянья… который с каждым новым витком всё больше драгоценных камней оставляет на моих руках, сияя в крови, ошмётках лёгких и ещё пульсирующей плоти сердец, − демон умолк, о чём-то размышляя. В комнате повисла тишина. Она была, неоконченной, словно высеченная не до конца из камня статуя. Она звала к откровениям. Тойя не вынес испытания ей.

− Я сделал всё, как вы велели мне! − горячо произнёс мастер Райяк, − я заставил их попытаться убить меня, но вы не пришли, не забрали жизнь Линн! В чём я подвёл вас?

Там, у окна, должно быть, демон улыбнулся:

− Нет, вы меня не подвели. Всё так, как и должно быть.

− Но ведь вы должны были убить Линн в тот момент, когда ради своей любви она была готова пожертвовать своей свободой! Вы хотели получить из её души алмаз! Так было написано в тех документах.

− Всё так. Так там было написано, но я убью вас, мастер Райяк. Уже точно. Теперь, когда вы заглянули в глаза смерти, вы не сможете этого избежать. И тянуть с этим я не советую. Чем дальше вы откладываете, тем больнее это будет. Не думайте о ребёнке, вы всё равно не выносите всех.

− Нет! У нас был договор! Вы подтвердили мне, что я буду жить!

− Так что же с того, что я был нечестен?

− С кем вы говорите, мастер? − спросил в полутьме юноша, потирая глаза.

− С демоном, демоном, − спешно ответил тойя, − вон там, у окна, разве ты не видишь?

− Вы разбудили меня своими громкими словами, обращёнными к кому-то, но вам никто не отвечал и здесь никого нет кроме нас двоих!..

− Тогда, я сошел с ума, мой мальчик, − тихо сказал мастер Райяк и, ласково, словно эти слова доставляли ему радость и приносили утешение, добавил, − сошел с ума…

Тойя до рассвета уже не спал, не спал он и следующий день. Боль, как будто бы унялась, уступив чему-то другому.

Приходили нотариус и следователь от Центра, их визиты были даже приятны. Мастер Райяк сообщил, что вопрос о предъявлении обвинений будет решен им в завещании, не ранее того, что значило − пока жив он, свободна и Линн. Вендом были немедленно присланы дополнительные средства на лечение и поддержку, которые мастер Райяк частично принял. В ответ он распорядился направить доставленный недавно чай. Чай. Чашки из ажурного костяного фарфора…

Ночью тойя притворялся спящим, ожидая, пока его сотрудник уснёт, но юноша, предчувствуя беду, держался. Всё случилось почти на рассвете, на полу в ванной. «Чем дальше, тем больнее», − он сказал. Он сказал, что не стоит тянуть и всё правда − Райяк слишком долго тянул с очевидным.

Под тонкой кожей вены были хорошо видны. В баре ножей не было − всю еду с домовой кухни доставляли уже окончательно сервированной, опасными бритвами тойя никогда не пользовался сам, оставалось битое стекло. Одна из бутылок из-под воды, было много осколков. Мастер Райяк резал кожу отдуваясь, стараясь не крикнуть, ликра уже лилась − вязкая, бурая, в ней было не разглядеть повреждены ли вены, а запястье, там, где у других располагался ликровый клапан, уже истерзано, но не ясно − достигнута ли цель… в конце он просто заплакал, запутавшись в действиях, не понимая держит ли ещё стекло, или оно уже выскользнуло, умирает ли он… успел ли. Было так страшно, так холодно и стыдно.

Кафель в ванной комнате неприятно холодный, зябкий. Отвратительный дряблый живот весь в шрамах от прошлых беременностей… Один раз плод замер в развитии. Воспаление. Сепсис. Много операций, но под конец всё нормализовалось. Остались только похожие на струпья шрамы и никаких шансов на их лечение, да и к чему же? Разве кто-то стал бы смотреть на него желая увидеть в его теле красоту? Райяка почти поразила эта мысль − раньше он никогда не думал, что подсознательно наделся на искренность каждый раз… ему стало себя так жалко… хотя, конечно же, он не искал любви, презирая её − любовь − это жалкая подачка для тех, чьё здоровье не позволяет им даже прогуляться по улице…

Он плакал постыдно и грешно понимая, что разбудит этим своего надсмотрщика. Он потерял в ране кусок стекла и теперь не мог найти. Но плакали вместе с ним в памяти те, кого он предал н, и за что, предал на смерть.

− Мастер, что вы делаете? − тойя вздрогнул. Случилось. И что же теперь? Он стал объяснять:

− Когда я был маленьким, я мечтал иметь кровь, как у всех остальных. И даже один раз порезал палец, чтобы её найти. Мне казалось, что если я найду, то смогу ходить по улице в любую погоду и есть всякие вкусные вещи: сладости, острые кусочки мяса… я думал, что её просто нужно найти, какая глупость… Нельзя в уродстве найти путь к хорошему. Что режь, что не режь…, − пока он говорил, личный сотрудник уже сбегал в комнату и вернулся с аптечкой.

− Господин, что же вы, как же вы, − хлопотал паренёк, кое-как заматывая ему запястье, быстро нашел в ране и вынул стекло. Это оказалось так просто. Мастер Райяк больше не пытался ничего сделать. Везде и во всех отношениях, он проиграл. Он лишь объяснился:

− Я хотел убить чудовище, мой мальчик. Знаешь такую сказку «Как убить свою тень?»

− Перестать существовать самому, − ровно ответил молодой механоид.

− Да… пока мы живём, мы отбрасываем тени. Все отбрасывают, но я… я превзошел многих.

− Что вы такое говорите? Вы спасаете мир от голода, создавая таких, как госпожа Линн, защищаете его, множа воинов небесных легионов!

− Когда я был ещё юношей, не старше тебя, я случайно увидел демона, Ювелира. Я видел, как он убил механоида. Хорошего механоида. И я захотел отомстить. Он… сказал мне, что таков порядок вещей, кто-то всегда умирает, но пообещал, что если я буду помогать ему, помогать… получать камни, из находящихся в пограничном состоянии душ, то он сохранит в мире баланс − за каждого убитого он, по моему слову, спасёт одного механоида, который иначе бы погиб. Жизнь за жизнь. И я продал ему душу. Я хотел сохранять жизни…

− Это ужасно звучит, но это не плохой поступок. Ведь вы старались хотя бы компенсировать все эти ужасные смерти…

− Когда я соглашался, то рассуждал также, но… с тех пор я сообщал ему только одно имя. Каждый раз одно имя − своё собственное. Я слишком боялся, что в этот раз он вырвет сердце из моей груди. Моя прошлая супруга осталась бы жива, если бы я не сказал ей, что видел, что один из детей остался в доме. Она вернулась, а я одумался бросился за ней, но было поздно… отравлено зелье надежды, мой мальчик, и остаётся только убить свою тень. Я мог спасти свою прошлую жену, если бы я тогда назвал её имя, если бы признал то, что я признаю теперь − я слишком устал бояться, и хочу умереть, спасая кого-то другого. Все эти годы я думал только о своей смерти, я так привык к ней, что уже желаю её, но не от его руки. Я больше не хочу, влезать в чужие души и судьбы, топтаться по чужой любви в грязной обуви, видеть эту духовную наготу и извращать её, извращать её… Однажды, он рассказывал мне историю. Он пришел за душой больничного клоуна. Тот выходил из детского хосписа. Он подарил радость безнадёжно больным детям и глаза, которые смотрели на этого механоида с непропорционально старым от грима лицом, светились последним в их жизни, но искренним, незамутнённым счастьем. Ювелир подошел к нему, и спросил «кто ты?». Обычно клоуны говорят «я − смех», «я − зеркало», «я − печаль», но не он. Тот механоид ответил демону «я − жизнь», и демон забрал его душу, но тих был в тот вечер Храм, принимающий жертвой печали. Потому что мир − изменился. Когда он рассказывал мне это, рассказывал о величайшем триумфе совести, о котором кроме меня, возможно никому уже не дано узнать, я не слушал его потому, что я слишком хотел знать − что же будет со мной? Буду ли я жить? Уже поздно, мальчик мой. Теперь пришло моё время. Пускай в мире будет чуть меньше мерзости. Пусть мы испытаем голод ради того, чтобы стать лучше, чтобы признать свои убеждения, и идти ради них до конца. Для этого я должен уйти.

− Но как же иначе мир будет жить? Что он будет есть, как защищаться? Что вы и я можем чтобы он стал таким, как вы говорите? Разве довольно вашей смерти?

− Я не знаю, мой мальчик, но, быть может, кто-то после нас найдёт способ изменить его… кто-то найдёт отмычку к этому порочному кругу и всё изменит. Кто-то откажется есть подобных себе, кто-то найдёт в себе силы, и не станет пожирать печали и сны таких же, как он…кто-то станет сильнее мира…

− Но этот кто-то должен быть, он должен родиться и сможет ли, если вы погибнете сейчас, мастер Райяк? − спросил юноша отчаянно, приводя эти слова последним аргументом, но в следующий момент спохватился, − подумайте, не этого ли хочет ваш демон? Не к этому ли он подталкивал вас все эти годы, заставляя смотреть на бесконечные смерти, которым противостоять вы не в силах? Ваш демон − демон смерти и есть только один способ противостоять ему − жить! Жить, несмотря ни на что! Жить, господин Райяк…

И, встретившись с ним взглядом, тойя кивнул. Потом он уже соглашался на всё. Усталость последних суток сразу же навалилась на него. И он… остался жив потому, что его слишком вымотала попытка прекратить своё существование.

Его сотрудник, закончив с перевязкой и оставив его отдыхать, собрался было вызвать психиатра на завтра, но уже вставая от кровати господина, увидел на тумбе стакан. Стекло, в основании которого были заточены миниатюрные филигранные серебряные фигурки − Дракон, застывший в арочном своде, состоявшие из шестерёнок луна и солнце. У мастера Райяка такой вещи не было − это стоило больше, чем весь дом, в котором они находились вместе с его содержимым.

Но дело было не только в этом: ведь никто не приносил в дом ничего подобного − всё, что проходило через двери в обе стороны, всё, вплоть до выбрасываемого сора, протоколировалось в домовых книгах им лично − здоровье его господина было слишком хрупким и нужно было доподлинно знать, что и когда находилось в доме, из чего оно было создано − даже не всякая посуда подходила для сервировки еды, не всякие материалы мебели годились. Самые обычные для механоидов предметы для тойи были токсинами. Так откуда же?

Молодой механоид повертел стакан в руках, и снова поставил на тумбу. Остаток утра он провёл, созерцая этот удивительный предмет, появившийся из неоткуда… Он думал о механике мира. О том, чему его не обучали и что казалось таким интересным и притягательным.

На утро мастер Райяк послал за мастером Тарром, ждал он его нетерпеливо, всё ещё снося напряжение последних дней с прежней стойкостью, и как только тот явился, начал без лишних вступлений:

− Вы говорили о моей причастности к смерти моей прошлой супруги? Я виновен. Зовите следователя − я всё расскажу ему.

− Мастер Райяк, − улыбнулся деликатно мастер Тарр, усаживаясь перед хозяином дома в удобное каминное кресло с высокой спинкой, − следствия по этому делу не будет.

− Почему? − взволновано уточнил тойя, приподнимаясь в своём кресле, в котором личный сотрудник не без труда удобно устроил его.

− Потому, − дипломатично отозвался его гость, − что Центр не станет оплачивать следствие. И никто из круга ваших прошлых назначений не станет платить за разбирательства. Вы умный механоид, и должны понимать, что даже если вы действительно замешаны во всех тех смертях, о которых говорят… даже если это действительно так − полностью и абсолютно правда, то вы всё равно приносите больше денег, чем расходов.

− А что, если в этот раз Линн умрёт? − пригрозил ему тойя, ещё не оставляя своей решимости понести наказание за свои грехи.

− У Оранжерей будет ваш ребёнок, − улыбнулся ему услужливо мастер Тарр, − вы знаете, что смерть генетической матери − не причина для остановки формирования плода.

− Но вы заказывали пятерых младенцев.

− И мы получим пятерых, мастер Райяк. После рождения первого малыша, зачатие второго произойдёт от него же, ведь вам не важен возраст. Ген второго механоида выбирайте сами…

− А если я откажусь?

− Вы не откажетесь потому, что это − бесполезно. На ваше место Центр всегда пришлёт свободного тойю….

− Конечно…, − мастер Райяк поник в кресле, и тихо повторил, − конечно…

− Ну же! − мастер Тарр коснулся его руки в крепком дружеском пожатии, − прочь меланхолию: мы оба с вами осведомлены, что этот эмоциональный спад продиктован гормональным всплеском и не более. Это пройдёт. Следствие не открыто, вам следует радоваться! Вы же помните, что оба ваших супруга на прошлом назначении были увечны − они не были полноценными солдатами, но их ребёнок уже сейчас подаёт большие надежды. Кстати, я благодарен вам за ваш совет касательно госпожи Арранн − я поговорил со своей супругой, и она загорелась идеей дать генетическое продолжение моему дару, − тойя поднял тяжелый, полный тёмного разочарования взгляд на мастера Центра, тот продолжал полным энтузиазма тоном, − скоро я буду часто ездить в Лунные Лики − внешность госпожи Арранн никогда не привлекала меня, но сама идея менять время от времени место пребывания кажется очень и очень занятной: я устал от одного пейзажа…

Было раннее утро по прошествии трёх недель. Врачи подтвердили начало формирования плода. Теперь останавливать контакты было нельзя, нужно было только продолжать. Мастер Райяк остановился у входа в оранжереи. Побыв на улице ещё немного, он глянул на нежное солнце, которое уже совсем не грело, и неспешно вошел внутрь чувствуя, что позади себя он оставляет что-то светлое. Его сотрудник было двинулся за ним, но ему на плечо легла рука:

− На этом всё. Дальше за ним пойду я.

Юноша оглянулся, наткнувшись на холодный взгляд бирюзовых глаз.

− Но ведь он…

− … сделал всё, что нужно. Вы думали, я желал его самоубийства? Вытащил бы камень из сердца за секунду до смерти? Нет. Вы должны бы знать, каким драгоценным может быть простое принятие себя, ведь больше вы ни на что не годитесь.

− Я не позволю вам!

− Сам Сотворитель не в силах мне не позволить. Но вы злитесь на своего господина. Считаете, что он проиграл. Быть может, вы на его месте были бы сильнее и справились бы лучше? Если хотите, я заключу с вами такой же договор. За каждого, кто мог бы жить, но умрёт, я отплачу жизнью одного из тех, кто должен был бы умереть, но выживет.

− Нет. Идите прочь, вы, мерзкая тварь, я разрываю этот порочный круг!

− Подумайте хорошо − вы получите возможность увидеть весь мир, участвовать в проектах, о которых сейчас даже не посмели бы думать.

− Я не замараю руки в крови. Пусть я останусь на всю свою жизнь здесь, но задумайтесь − кто я такой? Простой паренёк, каких в мире тысячи и тысячи. Я − лакмусовая бумажка. И я могу говорить за весь мир. Мир стал достаточно силен, чтобы сказать вам «нет».

− Да, но недостаточно силён для того, чтобы сделать этого без сожалений. Мой вам совет − запоминайте каждый раз, когда кто-то назовёт вас по имени. Следите за этим очень тщательно. Коллекционируйте алчно, как величайшие драгоценности. Потому, что после того, как будет закончена ваша полная сожалений жизнь, никто уже никогда не произнесёт его. Уже сейчас тот, кто читает эти строки, не может сказать, как же вас звали…

И, отдав знак прощания, Ювелир вошел вслед за мастером Райяком в оранжерею. Там скоро урод взглянет в глаза уродам, пожираемый − пожираемым. И в тихом сплетении рук молчаливо примут друг друга три отделённые от остального мира души. Там они примирятся с собой и во тьму уйдут из тьмы пришедшие надежды, тревоги и страхи. И они признают в тот момент, что существуют те возвышенные слова, которые описывают их жертвы. Не высокопарны, не наиграны. Они − истина. И принятие её равносильно поражению. Принятие, успокоение, поражение, катарсис.

Демона там, во имя продолжения жизни мира, считая душу эмбриона, ожидали четыре новых драгоценных камня.