Доктор Блейк, высокий темноволосый мужчина сурового вида, был одним из лучших университетских профессоров богословия. Он создавал поразительное впечатление сухого, четкого человека, не терпящего двусмысленности и отвлеченности, и его лекции и стиль преподавания полностью отражали его характер.

Широкий лоб, изборожденный морщинами, густые брови, большой романский нос и твердый, бескомпромиссный изгиб рта, — одним словом, внешний вид, — полностью отражали внутреннее содержание этого человека. Лишь изредка уголки его рта немного смягчались в легкой улыбке, но при этом уже становилось очевидно, что у доктора Блейка на самом-то деле добрая душа и веселый нрав.

Он был четок, методичен и любил идеальный порядок во всем. Один из его близких друзей (также университетский дон), знающий доктора Блейка достаточно хорошо, чтобы суметь над ним подшутить, однажды прислал ему в качестве рождественского подарка рейсшину с пояснительной запиской. В ней говорилось, что теперь он сможет идеально расставлять и раскладывать свои книги, бумаги и всякие другие нужности на письменном столе. Это было весьма забавно, ведь на столе ученого все всегда было уложено строго параллельно или перпендикулярно всему. Если вдруг какой-нибудь посетитель или гость вдруг брал в руки что-либо с этого стола (книгу, линейку, или может карандаш) и клал обратно небрежно или криво, доктор Блейк тут же приводил все к первозданному виду, и эта вещь снова оказывалась на своем месте.

Немного отодвинувшись в кресле от рабочего стола, доктор Блейк разглядывал визитную карточку, принесенную дворецким на подносе.

— Сержант-детектив Эмброуз, — объявил слуга.

— Прекрасно, — сказал профессор. — Пусть заходит.

Он пристально посмотрел на вошедшего сержанта своим проницательным взглядом и до того, как тот успел вымолвить хоть слово, сказал:

— Вы не родственник Эмброуза — викария Деррингфорда?

— Я его сын.

— Я так и думал. Вы очень похожи. И еще я слышал, что его сын стал полицейским. Я давно знал вашего отца, мистер Эмброуз. Так получается, вы не пошли по его стопам?

— Нет, сэр. Он конечно хотел этого, но мне кажется, что это не мое предназначение.

— И правильно. Никто, у кого нет на то искреннего зова души, не должен посвящать себя церкви. Итак, — сказал доктор Блейк, снова взглянув на визитку, — вы, стало быть, детектив. Очень интересно! Полагаю, вам приходится перевоплощаться в разных людей, чтобы выследить преступника?

Эмброуз засмеялся:

— Никогда в жизни не надевал маски, сэр. Разве что на курсах любителей театрального искусства. Это только в детективах сыщики переодеваются в разные наряды, а в реальной жизни не думаю, что мне удалось бы скрыть настоящего себя под какими-то одежками и накладками.

— О, еще как удалось бы! — возразил профессор с видом человека, явно не привыкшего к возражениям. — Теперь слушайте!

Эмброузу не терпелось поскорее перейти к цели своего визита, но доктор Блейк был не тем человеком, которого можно перебивать. Те, кто хорошо его знал, были прекрасно осведомлены о том, что если уж профессору попадались слушатели, то он полностью ими завладевал.

Так что Эмброузу пришлось безропотно подчиниться влиянию столь авторитетной личности, и он принялся внимательно слушать. Доктор Блейк продолжил:

— Как вы считаете, легко ли мне удалось бы замаскировать свою внешность?

Эмброуз не сдержал улыбки: эти густейшие брови, этот широкий лоб, огромный нос и твердый, прямой рот.

— Не думаю, — признался он.

— И очень ошибаетесь, молодой человек, — торжествуя, сказал профессор. — Потому что я это уже проверял.

Тень улыбки, скользнувшая по лицу доктора Блейка, вдохновила Эмброуза на вопрос:

— В погоне за преступниками?

— Нет. Я ни в коем случае не посягаю на вашу работу. Это произошло, можно сказать, случайно. Я вам расскажу.

Прошлым летом я отдыхал в Кромере. У меня тогда сильно болели глаза, так что я купил пару солнечных очков в роговой оправе. Во время отпуска я не всегда придерживаюсь монашеского стиля в одежде в строгом смысле — в общем, порой снимаю с себя воротник, который некоторые грубо и пошло называют «собачьим ошейником», и вместо него ношу обычный мягкий воротничок с темным галстуком. Также, если в своей университетской резиденции я всегда в старомодной круглой шляпе священника, то в Кромере я заменяю ее на обычную панаму. А теперь, молодой человек, — профессор потихоньку переходил на свой привычный стиль чтения лекций, — следите за моей мыслью: очки, воротничок с галстуком и соломенная шляпа. Вот и все, что во мне изменилось. Но уже в первое же утро смена имиджа принесла результаты. Я прошел в таком виде мимо моих соседей в отеле (с ними мы познакомились при въезде), и они меня не узнали, хотя мы внимательно смотрели друг на друга. И тут мне в голову пришла мысль провести любопытный эксперимент, и вскоре даже представилась замечательная возможность. Через некоторое время я встретился лицом к лицу с человеком, которого действительно очень хорошо знал. Он посмотрел на меня, а я сделал вид, что его не знаю, и он прошел мимо. На следующий день я сидел с ним на одной скамейке где-то с полчаса, но он меня даже не заметил. На третий день я снова его встретил и прямо перед ним снял шляпу и очки, и только тогда он меня узнал — человек, как я уже сказал, мне хорошо знакомый. Теперь понимаете, что облик человека окружающие в какой-то степени связывают с его одеждой. Такая вот психологическая особенность. Люди, знающие меня, субъективно представляют мой образ без очков, в церковном воротничке и круглой черной шляпе. Любое изменение в этом подсознательном представлении… ну, наверное, я должен остановиться, — хотя вы сами меня раззадорили. Итак, мистер Эмброуз, вы пришли сюда конечно не для того чтобы слушать мои лекции по психологии перевоплощения. Зачем же вы здесь?

— Я пришел задать вам несколько вопросов касательно одного серьезного дела, которое я расследую, — вчерашнего убийства мистера Хаттона в колледже Сен-Освальда.

— Бедный Хаттон! Я ужасно потрясен этой новостью еще со вчерашнего дня. Он был одним из моих самых близких друзей. Но мне ничего не известно об этой ужасной трагедии, и боюсь, что не смогу вам ничем помочь.

— Как раз потому что вы были его близким другом, вы можете мне помочь, сэр. Я только начинаю расследование, так что любые факты имеют вес, и я уверен, все они в итоге приведут нас к разгадке. Подобное преступление, задуманное или ненарочное, должно быть ведомо неким сильным мотивом, и моя цель этот мотив найти. Итак, сэр, поскольку вы близко знали мистера Хаттона, скажите мне, были ли у вас причины хоть как-то предполагать, что какие-либо действия вашего друга могли вызвать у кого-либо чувство ненависти, зависти или желание отомстить?

Профессор закрыл глаза и откинулся в кресле. Немного подумав, он заговорил:

— Даже представить подобного себе не могу.

— У всех есть секреты, сэр, — нажал сержант-детектив.

— И даже если бы я и знал кого-либо из личной жизни Хаттона, вы бы заставили меня предать доверие и уважение моего покойного друга?

— Конечно, если бы эта информация позволила свершиться правосудию.

— Тут я с вами не согласен. Бывают секреты, которые не делают чести памяти усопших — de mortuis nil nisi bonum, — решительно продолжал профессор. Возможно, нечто подобное было и у Хаттона. Дайте мне минутку поразмыслить, молодой человек.

Он снова закрыл глаза и откинулся в кресле и через какое-то время произнес:

— Хотя я не могу представить себе возможным, чтобы у Хаттона были враги, думаю, мне все же следует кое-что рассказать. Но только, если возможно, я попросил бы вас держать мои слова в тайне.

— Если смогу, сэр, но понимаете, если обстоятельства…

— Да, я понимаю. Это ни в коем случае не оскорбляет покойного Хаттона, но он бы не вынес, если бы об этом шептались вокруг. Не знаю, достаточно ли вы знакомы с человеческой природой, чтобы знать, что не многие из нас удовлетворены своими повседневными занятиями. Поэтому мы создаем своеобразные обходные пути, которые называем «хобби». Порой человек уделяет больше внимания и усердия именно своему хобби, нежели реальной профессии. К слову, ваш отец был по душе больше цветовод-любитель роз, нежели пастор. Когда я читаю лекции о Святом Луке, я акцентирую внимание студентов на том, что хотя он на самом деле был медиком, имя его прошло сквозь века только благодаря его литературоной деятельности, а вот что касается его медицинских записей, так вот до наших дней они не дожили, а даже если бы и дошли, то вряд ли представляли бы большую ценность. И я сам иногда подумываю, что мое имя вполне может прославить моя коллекция миниатюр, которую я завещаю музею, а вот мои книги по теологии не будут стоить и гроша на полках потрепанного книжного киоска. Но вернемся к несчастному Хаттону. Он был прекрасным знатоком церковной архитектуры. Если б не его личные принципы, он бы очень быстро смог заработать большие деньги на поприще архитектора. Но все это время у него было хобби, и подозреваю, что я единственный человек, которому о нем известно. На самом деле однажды Хаттон мне сам так и сказал.

— Что же это?

— Ваша взяла, мистер Эмброуз. Раскрытие преступлений.

— Детектив? — воскликнул Эмброуз, немного опешив.

— Нет, не совсем детектив, хотя возможно из него бы получился отличный сыщик. Но Хаттон был глубоко увлечен преступлениями как raison d’etre для составления интересного паззла и попытки его собрать. Он читал детективы, но никогда не доходил до их конца. Если решение дела было очевидным, он просто бросал книгу. Однако если в истории встречалась сложная загадка, он принимался ее разгадывать. Простая душевная разрядка, мистер Эмброуз. Кто-то находит ее в шахматах, Хаттон же обнаружил ее в преступлениях.

Но помимо книг Хаттон любил раскрывать и настоящие преступления, если конечно в них была тайна. В таких случаях он изучал газеты и разрабатывал разные теории, — даже записывал их в свои блокноты, но мне их никогда не показывал. Так что чисто теоретически в один из таких «детективных» состояний ума Хаттон мог нажить себе врага, как вы спросили, но повторюсь, я не считаю это возможным.

— И все же не скажете ли мне, почему вас вдруг посетило такое предположение?

— Конечно скажу. Потому что однажды Хаттон действительно раскрыл настоящее преступление. Я имею в виду, что благодаря ему настоящий преступник предстал перед судом.

— Очень интересно, сэр.

— Вы когда-нибудь слышали о деле в Сильвертон-Курт? О краже?

— Да, конечно. Хотя к нам это никакого отношения не имеет, произошло-то все в другом районе. Тогда вызвали Скотленд-Ярд, и они его поймали.

— Скотленд-Ярд никого не поймал, молодой человек. Всю работу сделал Хаттон. Тогда все газеты пестрили подробнейшими отчетами об этом деле, и он их очень внимательно изучал. Его попытки удовлетворить свое любопытство этим не ограничились. Он провел около двух недель в Бритвуде (прибрежный городок близ Сильвертон-Курт), изучая окрестности. Так вот, однажды вечером мы с ним вместе ужинали, а после пошли покурить в его кабинет. Там он вытащил несколько исписанных страниц и сказал, что мне конечно будет скучно, но он все же хотел бы зачитать свои решения по поводу этого дела в Сильвертон-Курт. Но мне не было нисколько скучно. Все было настолько четко, ясно и логично, что я действительно очень проникся стараниями друга и сказал, что он непременно должен показать это ответственным за дело сыщикам. Поначалу он и слушать ничего не хотел — сказал, что проделал работу только для собственного развлечения, но уж точно никак не для публичной огласки. Но я надавил на него, сказав, что наше общество зиждется на честном долге каждого, и он в конце концов (хотя и весьма неохотно) согласился напечатать свои рукописи и анонимно отправить их главному комиссару Скотленд-Ярда, но ни при каких других условиях. Так он и сделал, и по дальнейшим действиям Скотленд-Ярда было очевидно, что они приняли предположения Хаттона, и он действительно оказался прав.

— Если не ошибаюсь вором оказался парень по имени Блэйтвейт, один из гостей дома во время ограбления, и ему дали три года.

— Именно! Теперь предположим (что кажется невозможным), что этот Блэйлвейт как-то узнал, что в его поимке виновен Хаттон, но абсурдность такой догадки даже не обсуждается. Трех лет еще не прошло, да и…

— Да, но, — перебил Эмброуз, — Блэйвейта могли досрочно освободить за примерное поведение.

— Хм! Никогда не думал об этом!

— В любом случае мне придется провести допрос. По вашим словам, сэр, это кажется невозможным, но все же ничего нельзя исключать. Я очень обязан вам, сэр, за ваш рассказ. Есть ли еще что-либо, что мне по вашему мнению стоит знать?

— Хм, не знаю, поможет ли вам это, но думаю, мне лучше сказать. Хаттон буквально перед смертью пытался решить еще одну загадку — она касается меня лично. Кстати говоря, это может вас заинтересовать, потому как местная полиция уже осведомлена. Пропажа моей Косвэй.

— Ах да, я знаю, о чем вы. Но сам я не участвую в этом деле, оно на плечах двух моих коллег и суперинтенданта.

— И мне не кажется, что они там хоть как-то шевелятся! — сухо сказал профессор. Моя Косвэй, молодой человек, — лишь одна из серии пропаж, продолжающихся вот уже два года: эти злодеи охотятся за маленькими предметами высшей ценности. Мою миниатюру украли около трех месяцев назад, затем этот Коро — вырезан прямо из рамки в столовой ректора Мальверна. Весь вопрос в том, что же с ними стало, ведь эти вещи нельзя открыто продать. Но вернемся к Хаттону. Его сильно зацепила история с пропажей моей Косвэй — как раз такие загадки были ему по душе. Он чрезвычайно проникся этим делом и чуть ли не каждый день наведывался ко мне с вопросами. Дней десять назад он сказал мне, что увидел слабый проблеск в этом деле и попросил меня дать ему взглянуть на замок, на который запирается сундук с миниатюрами. Сейчас, хочу вам показать.

Доктор Блейк встал и прошел в другой конец комнаты, сержант-детектив последовал за ним. В углу стоял деревянный полированный корейский сундук с резными латунными зажимами.

— Здесь я держу сокровища свой коллекции, — сказал профессор. — О нет, я ни в коем случае не доверяю этим неуклюжим корейским замкам, на самом деле вообще нигде их не использую. Моя надежда — этот висячий замок с кодом, как вы уже успели заметить. Восемь крошечных крутящихся цилиндриков с восемью буквами на каждом. Вам что-нибудь известно о комбинаторике?

— Мне кое-что известно о колокольном звоне, — засмеялся Эмброуз. — Я научился звонить в отцовском приходе. Так что я знаю, что существует пять тысяч сорок комбинаций из букв в этом вашем замке.

— Совершенно верно! И не похоже, что простое обдумывание поможет вам подобрать верную. Но это не тот замок, что висел на сундуке в день, когда исчезла Косвэй. Он новый, так сказать, повешенный на дверь стойла, когда лошадь уже украли. И создатели этого замка, когда я его покупал, дали мне кодовое слово и уверили меня, что подобного нет и никогда не будет. И я единственный, кому это слово известно. Нет, я не открою его даже полицейскому. Можете посмотреть, но вы все равно ничего не найдете.

Осторожно проводя пальцами по верху замка, он крутил цилиндрики, пока не набрал нужную комбинацию. Через мгновение устройство разделилось на две части и тут же вновь перемешало все буквы на цилиндриках.

— Ага! Вы же ничего не видели?

— Нет.

Профессор усмехнулся.

— Я очень осторожный человек, — заметил он, — и особенно внимателен и аккуратен, когда открываю этот сундук в присутствии кого-либо. Даже своим близким друзьям, даже жене и дочери я не даю и взглянуть на кодовое слово. Но несмотря на все предосторожности, Косвэй нет! Сами посмотрите, пропала только одна!

С этими словами профессор открыл сундук: он был полон самых разнообразных миниатюр.

— Конкретно та, — продолжил он, — была маленькой золотой табакеркой с росписью Косвэя на крышке — изысканный дизайн. Сама коробочка чрезвычайно ценна не только из-за красиво расписанного золота, а в основном из-за ее принадлежности истории. Знатоки практически уверены, что это та самая табакерка, которую принц-регент подарил Красавчику Браммелу еще до их ссоры. Продажа браммеловской табакерки заверена официально. Эта миниатюра — один из шедевров Косвэя, возможно лучшее произведение великого художника. И конечно эта вещица была небезызвестна всему миру, хотя и принадлежала моей частной коллекции, о чем все так же прекрасно знали.

Но не будем больше тратить время на разговоры о хобби, — прервал свой рассказ доктор Блейк, — и вернемся к моему незаконченному повествованию о Хаттоне. Как я уже говорил, он попросил меня дать ему взглянуть на старый замок (он был с похожим устройством). Вот он.

Профессор вернулся к своему столу и вытащил из ящика точно такой же замок, какой висел сейчас на корейском сундуке, но только немного меньше.

— Итак, Хаттон его очень внимательно изучил, сперва попросив у меня кодовое слово, которое я ему тут же сказал. Я не собирался больше пользоваться этим замком, так что не было причин скрытничать. После осмотра и осмысления увиденного он произнес: «Блейк, у меня есть догадка. Она очень далеко идущая, но я думаю, что буду вести свою мысль именно в этом направлении». Я попросил его поделиться со мной, но он не захотел. «Скорее всего я ошибаюсь, — сказал Хаттон, — а раз так, то я бы не хотел, чтобы кто-либо знал, что творится в моей голове». Вот и все! Не думаю, что это хоть каким-то образом связано с ужасным убийством моего друга, но вы попросили меня рассказать, что я знаю о Хаттоне.

— Я очень благодарен вам за ваш рассказ, сэр. Конечно вряд ли я что-либо из него на данный момент извлеку, но обязательно приму все вами сказанное к сведению. Весьма вероятно, что взяв на себя работу над делом о пропаже вашей миниатюры, мистер Хаттон ступил на опасную почву. Для отнятия человеческой жизни нужен очень весомый мотив, и порой именно мотив становится основным стержнем всего расследования.

Тем временем доктор Блейк вернулся к корейскому сундуку и защелкнул замок.

— Готово! — воскликнул он. — Сомневаюсь, что кто-либо кроме меня в состоянии открыть его, если конечно не потратит несчетные часы, пробуя каждую возможную комбинацию!

Сержант-детектив улыбнулся:

— Позволите мне?

Профессор резко обернулся.

— Вы! — вскричал он, — невозможно, чтоб вы знали…

— Я могу попробовать?

Доктор Блейк быстро пришел в себя и засмеялся.

— Конечно! Но только я не вижу смы… А впрочем, давайте.

Он отступил от сундука, уступая Эмброузу дорогу. Сыщик подошел, нагнулся и принялся медленно крутить замочные цилиндрики.

Не прошло и трех минут, как он уже стоял с простертой к доктору Блейку рукой, а в ней — открытый замок.

— Да как такое возможно! — в изумлении прокричал профессор. — Вы часом не новый Гудини, мистер Эмброуз? Как вам удалось догадаться?

— Догадки весьма опасны в моей работе, сэр, так что я стараюсь их избегать. Я не догадывался. Я знал код.

— Но вы не могли знать. Я лично в этом удостоверился, когда запирал замок. Вы не видели слова.

— Уж простите меня, сэр, но я постоянно практикую искусство наблюдения, особенно на мелких деталях. Сказав, что не собираетесь показывать мне кодовое слово, вы можно сказать бросили вызов моему профессиональному любопытству. В самом деле вам удалось скрыть сам код от моих глаз, но ваши пальцы не полностью закрывали цилиндрики, так что я сумел разглядеть все предшествующие буквы. Я запомнил их: Б. Л. Т. Е. Ф. Т. Ц. Ю. Так вот, я сразу же понял порядок следования букв, так что мне лишь оставалось прокрутить цилиндрики, чтобы открыть замок. Я потратил на это немного больше времени, чем планировал, потому что на первом цилиндрике оказалось две буквы Б, а на пятом — две Ф, и мне не повезло с первого раза промахнуться с обеими. Испробовав еще семь комбинаций я наконец получил что-то отдаленно напоминающее слово — «ИЫТСОЯТЬ». Это напомнило мне буквенный паззл, если можно так выразиться, и я быстро подобрал реальное слово — «ВЫСТОЯТЬ». Все очень просто, сэр, и все это я проделал лишь чтобы доказать вам, что не стоит полагаться на обычные кодовые замки.

— Думаю вы разумно подошли к выбору своей профессии, молодой человек, — ответил профессор, — вас ждет большое будущее. Но ваш эксперимент показывает кое-что еще, — а именно то, что я круглый дурак!

— Что вы, сэр, я бы так никогда не сказал.

— Конечно не сказали бы. Я никому не позволяю называть меня в лицо дураком — даже старшекурсникам. Я лишь имел в виду, что раз вы так быстро подобрали код, то кто-то с такими же острыми умом и сообразительностью вполне мог именно так и открыть предыдущий замок.

— Вам придется вспомнить всех людей, видевших, как вы открываете сундук.

— И как же вы это себе представляете? — вспыльчиво воскликнул профессор. — Я показывал свою коллекцию десяткам людей: близким друзьям, знакомым коллекционерам, да даже некоторым иностранцам-американцам! Я не смогу их всех припомнить. Но одно я знаю точно: сегодня же иду и покупаю замок с ключом! Нельзя больше рисковать.

— Мудрое решение, сэр, — собираясь, сказал Эмброуз, — и еще раз спасибо вам за уделенное время и неоценимую помощь.

Они пожали руки.

— Я очень рад, что смог быть вам полезен. Во-первых, потому что вы сын вашего отца, а во-вторых, потому что я готов приложить все свои силы на поимку негодяя, отнявшего жизнь у моего друга. Мои двери всегда открыты для вас, мистер Эмброуз, и я был бы рад узнать ваш домашний адрес. Если я вдруг о чем-нибудь узнаю, то свяжусь с вами напрямую. Ваши коллеги-полицейские произвели на меня не лучшее впечатление, потому что ни на капельку продвинулись в деле о пропаже моей Косвэй, но вот вы кажетесь мне парнишкой сообразительным. Не буду вас более задерживать. До встречи!