Как первый начальник московской резидентуры Пол Гарблер имел все основания считать, что штаб-квартира удовлетворена его работой. Он руководил контактами с Пеньковским, согласно инструкциям, ухитрялся держаться в тени, и у него хватило сообразительности скопировать бумаги Черепанова, прежде чем они были любезно возвращены в КГБ.

Где-то в середине срока его командировки ему сообщили, что он получил повышение. Гарблер и его жена Флоренс отпраздновали это событие с шампанским и икрой.

В феврале 1964 года, уже к концу своего пребывания в Советском Союзе, Гарблер вылетел из Москвы для встречи с Дэвидом Мэрфи, начальником советского отдела, совершавшим поездку по Западной Европе. Мэрфи предложил ему высокую должность заместителя начальника этого отдела в ЦРУ. Но временно рекомендовал поработать в качестве руководителя по операциям. Гарблер сразу принял это предложение.

В начале марта он взял отпуск на несколько дней и отправился покататься на лыжах в Цюрс, в Австрию. Хотя он был опытным лыжником, но на спуске потерял равновесие, упал, ударился головой, отчего начал страдать головными болями и получил частичный левосторонний паралич руки и ноги. Его поместили в больницу в Висбадене (Западная Германия).

В больнице его навестил Хью Монтгомери, который был его заместителем в Москве и которого за год до этого выдворили из страны после провала Пеньковского. «Монтгомери приезжал не для того, чтобы пожелать мне выздоровления, — сказал Гарблер. — Ничего подобного. Думаю, что Хью появился для того, чтобы посмотреть, насколько я нормален после того, как приземлился на собственную голову. Он сказал, что Дэйв Мэрфи не хочет, чтобы я возвращался в Москву, и почему бы мне не вернуться домой. Я ответил, что пришел на работу в Москве ногами и собираюсь так же уйти оттуда, а не на носилках». Гарблер вскоре выздоровел и вернулся к своей работе в Москве.

В июне он улетел в Лэнгли, чтобы занять пост руководителя операций в советском отделе. Но у него еще долго оставались подозрения относительно случившегося. «Я был в отличной форме, играл в посольской хоккейной команде и думаю, что кто-то мне это подстроил». Гарблер подумал, уж не является ли этот кто-то генералом Грибановым, начальником Второго главного управления КГБ, который отвечал за слежку и компрометацию американских дипломатов, аккредитованных в Москве.

«Я знал, что Грибанов в поездке», — сказал Гарблер. — Я тщательно проверил все его передвижения. Мы обнаружили, что он приезжал в Австрию, в Инсбрук и Сент-Антон, менее чем за три недели до моей поездки в Цюрс». ЦРУ не смогло установить, что генерал КГБ делал в Австрии. Здесь след обрывался. А у Гарблера не было никакого подтверждения, что ему что-то подсыпали.

Кроме того, у него были другие проблемы. Почти с самого начала после возвращения в штаб-квартиру дела на службе не пошли успешно. Гарблер нелегко входил в роль обычного бюрократа. Он столкнулся с Питером Бэгли, офицером контрразведки отдела. Как бывший начальник резидентуры в Москве Гарблер без колебаний выражал вслух свое мнение. Однажды поздно вечером возник конфликт с другим сотрудником советского отдела по поводу составлявшейся телеграммы, призванной оповестить около тридцати резидентур ЦРУ по всему земному шару. В телеграмме говорилось, что КГБ обратился с предложением к ЦРУ совместно работать против китайцев. Гарблер поставил под сомнение точность телеграммы и запросил подтверждение. Сотрудник, который готовил ее, заявил, что «самые лучшие отчеты пришли от «Роки» Стоуна из Катманду». Он передал Гарбле-ру расшифровку записанного разговора между Говардом «Роки» Стоуном, начальником резидентуры в Непале, и резидентом КГБ.

«Читаю расшифровку. Сотрудник — КГБ говорит: «Ваше шотландское виски великолепно и лучшее из них — «Чивас ригал». Сотрудник ЦРУ: «Закуска потрясающая, как насчет того, чтобы работать с нами против китайцев?» Советский представитель уклонился от ответа. Я был потрясен. Все было настолько очевидно».

Гарблер обратился к офицеру: «И это то лучшее, что у вас есть?» Он ответил утвердительно. «Но это же ужасно. Это все настолько несущественно». Он сказал: «Вас здесь давно не было. Это то, что хочет Дэйв. И не устраивайте шума».

«На следующий день я сказал Мэрфи: «Вы действительно хотите разослать это?» Мэрфи ответил: «Я, вероятно, сделал ошибку, вы не годитесь для моей команды».

Я остался не у дел. Пит Бэгли напролом шел к посту заместителя начальника, а мне была нужна работа». Пришло время, и Бэгли действительно стал заместителем начальника советского отдела.

Гарблеру казалось, что было «что-то странное» в том, как быстро он потерял расположение в советском отделе, но он отнес это за счет обыкновенных бюрократических интриг. Да и, в конце концов, с помощью Мэрфи он быстро получил другое назначение. «Надо отдать должное Дэйву, он устроил меня на хорошую должность начальника внешней разведки западноевропейского отдела». В 1965 году, когда Гарблер работал в новой должности уже несколько месяцев, в директорате по планированию произошла серьезная реогранизация. Отделы Центральной и Западной Европы были объединены в новый европейский отдел, который возглавил Рольф Кингсли, старший офицер, возглавлявший резидентуры в Копенгагене и Оттаве.

В начале 1966 года Кингсли назначил Гарблера руководителем по операциям в новом отделе. Он послал сообщение о назначении Десмонду Фитцджеральду, заместителю директора по планированию. Спустя две недели, по словам Гарблера, Кингсли вызвал его к себе в кабинет и, расточая улыбки, показал ему докладную записку, которую он послал заместителю директора по планированию. Она вернулась с резолюцией Фитцджеральда, написанной карандашом на полях: «Отличный выбор, согласен».

Для Гарблера это была престижная новая должность в центре европейских операций ЦРУ. Печальный опыт работы в советском отделе остался позади, и он приступил к своим новым обязанностям. Спустя три недели, в пятницу вечером, взволнованный Кингсли вызвал Гарблера к себе в кабинет. «Он сказал мне, что Том К. хочет немедленно видеть меня». Томас Карамессинес был заместителем Фитцджеральда.

Было уже поздно, и Гарблер вспоминал, как его шаги эхом разносились в почти пустом здании, когда он направлялся в кабинет к Карамессинесу. Что понадобилось Тому К.?

Карамессинес, небольшого роста коренастый человек в черных роговых очках, выглядел смущенным. Но он быстро перешел к делу. Они с Фитцджеральдом обсуждали этот вопрос почти всю вторую половину дня и пришли к решению. ЦРУ имело новое назначение для Гарблера. Карамессинес сказал: «Мы направляем вас на «Ферму»».

«Ферма»! Гарблер был ошеломлен, с таким же успехом Карамессинес мог назвать Сибирь.

Непонятно: ведь заместитель директора по планированию только что утвердил его в должности руководителя по оперативной деятельности в Европе.

«Нам нужен человек с вашим оперативным опытом для подготовки стажеров, — спокойно ответил Карамессинес. — И нам повезло, что у нас есть вы».

Гарблер только и смог спросить, когда ему надо быть на «Ферме».

«В течение недели», — ответил Карамессинес.

Гарблер годы спустя помнил, какая ярость охватила его в тот момент. «Я спрашивал себя, что же, черт побери, происходит? А как быть с моей семьей? Мы купили дом, полагая, что будем жить в районе Вашингтона по крайней мере три года. Моя жена уже строила планы его обустройства. Дочь только что определили в школу. Что я скажу им?»

Гарблер, наверное, еще час пытался убедить Карамес-синеса. Его просьба встретиться с Фитцджеральдом или директором ЦРУ была отклонена. Карамессинес в заключение сказал ему, что он может отказаться от назначения только в том случае, если уйдет в отставку.

После 15 лет службы в ЦРУ карьерные соображения еще имели для Гарблера слишком большое значение, чтобы просто уйти. Подчиняясь распоряжению, но в полном замешательстве он отправился в Вильямсбург, где провел два года в качестве заместителя начальника «Фермы», работая со стажерами. И все это время он ожидал сообщения из штаб-квартиры ЦРУ, что произошла ужасная ошибка.

Другие сотрудники ЦРУ в Кэмп-Пири быстро уяснили, что с Гарблером происходит что-то непонятное, и стали сторониться его во избежание неприятностей. «Такое складывалось впечатление, что я подхватил проказу», — вспоминал Гарблер.

Два года спустя Гарблер снова оказался в кабинете Карамессинеса, который к тому времени стал заместителем директора по планированию. Шеф тайных операций был оживлен; он уже обсудил назначение Гарблера с Ричардом Хелмсом, который стал директором ЦРУ. Гарблеру наверняка понравится его новая работа.

«Великолепно», — отреагировал Гарблер. С его опытом работы в качестве начальника резидентуры в Москве его, вероятно, выбрали на должность резидента в одном из основных стран восточного блока. Или, вероятно, снова открылась руководящая должность в советском отделе. «Мы направляем вас в Порт-оф-Спейн на Тринидад», — сообщил Карамессинес.

Гарблер был ошеломлен.

А Карамессинес, подобно агенту туристского бюро, продающему билет на «Титаник», оживленно расхваливал преимущества нового поста. Ситуация в Карибском регионе сложилась «очень сложная». И Дик Хелмс крайне этим озабочен. ЦРУ необходим надежный, опытный человек, чтобы возглавить резидентуру на Тринидаде.

Гарблер был настроен очень скептически. «Не могу в это поверить», — сказал он. Несколько лет назад он посещал остров на авианосце и знал, что основным занятием островитян был ежегодный карнавал. «Я годами трудился, чтобы приобрести опыт работы против СССР. Чем я буду заниматься на Тринидаде?»

Возмущенный подобным предложением Гарблер возражал против этого решения, приводя всевозможные аргументы и требуя сообщить ему истинную причину его ссылки. Карамессинес, в свою очередь, ограничивался только успокаивающими ответами. Гарблер назначается в один из самых важных центров ЦРУ в Карибском регионе. Это желание Хелмса, чтобы он там работал. И опять Карамессинес напомнил Гарблеру, что он всегда может подать в отставку, если не хочет принимать это назначение.

Теперь Гарблер был уверен, что против него плетется заговор в Управлении, хотя об истинных причинах не догадывался. От Карамессинеса он отправился прямо в кабинет Говарда Осборна, главы управления безопасности. Осборн, старый друг Гарблера, сказал, что знает о назначении. Шеф безопасности, по словам Гарблера, признал, что направление его на Тринидад в какой-то степени напоминает ситуацию, как если бы «Дика Хелмса назначили руководить крематорием». Он смеялся, обменивался шутками с Гарблером, но не пролил света на то, что же происходило на самом деле.

В возрасте 50 лет Пол Гарблер, бывший пилот пикирующего бомбардировщика, оперативный работник в Берлине в разгар «холодной войны», первый шеф резидентуры ЦРУ в Москве, усмирил свою гордость и отправился на Тринидад на четыре года.

Где-то в середине своего пребывания там Гарблер наконец узнал правду. Сотрудник директората по планированию, его старый и верный товарищ, прибыл на Тринидад по служебным делам и остановился в доме Гарблера. После обеда хозяин пригласил коллегу в кабинет, который был проверен на наличие электронных «жучков» несколько дней назад техниками ЦРУ. И тем не менее Гарблер включил стереомузыку. После нескольких рюмок коньяка гость отбросил конспирацию и признался во всем своему старому другу.

Штаб-квартира хотела удалить Гарблера, потому что он подозревался в шпионаже в пользу Советского Союза. Его считали советским «кротом» внутри ЦРУ. Его отправили на Тринидад, чтобы отрезать ему доступ к секретным операциям и документации, касающимся Советского Союза.

Во время второй мировой войны был момент, который Гарблер часто вспоминал. Он летел на задание на своем военно-морском «хеллдайвере» в ужасную погоду на занятый японцами отдаленный тихоокеанский остров Чичи. Командир эскадрильи Грэфтон Кэмпбэлл по прозвищу «Плакса» с трудом прокладывал курс в густом облачном покрове. Самолеты шли на минимуме горючего, и если не нанести удара в самое ближайшее время, то они не смогут вернуться на корабль. Неожиданно в облаках появился просвет, и Гарблер вместе с другими пилотами разом выкрикнул по радио: «Давай, Плакса, пикируй!»

И сейчас, почти тридцать лет спустя, когда приемник извергал звуки карнавальной музыки Тринидада, облака снова расступились для Гарблера. Наконец он все понял.

В то время Гарблер был не в курсе, что внутри ЦРУ велась активная охота за проникновениями в его структуры. Не знал он и того, как или почему Управление решило сосредоточиться на нем как на основном подозреваемом.

Ключ к этому, конечно, находился у Игоря Орлова, которого Гарблер называл «Малыш», когда работал с ним в Берлине почти двадцать лет назад. Но как охотники за «кротом» вышли от Орлова на Гарблера?

В конце концов, его имя не начиналось с буквы К. Эд Петти, бывший сотрудник группы специальных расследований, объяснил ему, что произошло.

В группе, по его словам, существовало общее мнение, что Орлов — это названный Голицыным агент «Саша». Брюс Соли пришел к такому выводу после того, как изучил берлинские оперативные досье. «Но существовала одна проблема. И они отправились к Голицыну. «Вы говорили, что это кадровое внедрение, — сказали они. — Но этот парень (Орлов) никогда не был кадровым сотрудником». Голицын предложил такую версию: «Русские ведут Орлова и делают его агентов агентами-двойниками, а их настоящая цель — ваши кадровые сотрудники. Можете быть уверены, что среди тех, кто работает с Орловым, вы найдете одного или более серьезных агентов проникновения. Русские, вероятно, сделали подход к этим людям и заявили им: «Мы контролируем вашу сеть, вам лучше сотрудничать с нами, в противном случае с вашей карьерой будет покончено». Я никогда не мог понять, из какой логики исходили Энглтон и другие.

Больше дюжины сотрудников разведки имели отношение к Орлову, и все они попали под подозрение. Все они прошли тщательную проверку».

«Скотти» Майлер, бывший заместитель Энглтона и один из основных участников группы специальных расследований, отстаивал решение расширить рамки расследования. «Вы должны предположить, что если Игорь Орлов был шпионом, он, в свою очередь, мог вербовать людей, с которыми общался, — сказал Майлер. — С точки зрения контрразведки приходится допускать, что один шпион может завербовать другого».

Проверке подверглись не только те сотрудники разведки, которые работали с Орловым, продолжал он, но также и все другие работники Управления, которые могли его знать или каким-то образом общаться с ним.

Но Майлер настаивал на том, что охота на «кротов» не являлась исключительной прерогативой группы специальных расследований. Другие также сыграли свою роль в этом. «Контрразведка, — сказал он, — не проводила расследований. Мы вели поиск, а управление безопасности занималось этим, только если такое расследование могло стать интересной операцией. Управление безопасности, директор Центральной разведки, шеф контрразведки, заместитель директора по планированию знали об этом. Почти в каждом случае обращение к ФБР на это давал разрешение директор Центральной разведки.

Именно через Орлова, чьи прежние оперативные имена начинались с буквы «К», охотникам за «кротом» удалось немного продвинуться в направлении первого шефа московской резидентуры. Подобно электрическому току, который образует дугу между электродами, охотники за «кротами» двигались от Орлова, который, по их убеждению, был «Сашей», к каждому оперативному работнику, секретарю, другому служащему ЦРУ, который когда-нибудь имел любой контакт с ним.

Когда группа специальных расследований занялась Гарблером, контрразведчики покопались в его досье и обнаружили дополнительную информацию, давшую пищу для подозрений. В Корее, например, где Гарблер служил помощником военно-морского атташе и пилотом президента Ли, охотники за «кротом» с торжеством обнаружили, что он играл в теннис с Джорджем Блейком. Блейк, который был захвачен в плен и содержался в тюрьме в тяжелейших условиях, когда Северная Корея захватила Сеул, впоследствии был разоблачен как советский агент МИ-6.

Так как «данные» свидетельствовали против Гарблера, включая тот факт, что его отец эмигрировал из России, а мать из Польши, отдел центральной разведки пришел к убеждению, что бывший глава московской резидентуры является советским шпионом. ЦРУ направило дело Гарблера в ФБР.

В Тринидаде Гарблер, узнавший, что он подозреваемый советский «крот», мало что мог предпринять на месте, ему оставалось только дослужить оставшийся срок командировки. Привязанный к Порт-оф-Спейну, более чем в двух тысячах миль от штаб-квартиры, он не мог даже попытаться восстановить свое доброе имя.

Ему оставалось только сидеть и предаваться размышлениям, это было время отчаяния. Хотя теперь он знал, почему его направили в Карибскиь регион, он пытался наилучшим образом использовать этот факт. Тринидад был все-таки островным раем. Ром и солнце — в изобилии. Гарблеру нравились жители острова; он находил их жизнелюбивыми и непредсказуемыми, великодушными и добрыми. Среди них он обрел много друзей, как среди черных, так и среди белых.

Но сейчас он осознал, что лучшую часть из девяти лет он был поставлен в безвыходное положение, отрезан от основной жизни ЦРУ и, наконец, изолирован под кокосовыми пальмами; он подозревался в предательстве страны, которую так любил и которой служил всю сознательную жизнь.

Гарблер восстановил в памяти последние шесть лет, переоценивая события в свете того, что он теперь знал. То, что могло казаться бюрократическими ошибками или невинными событиями, сейчас приобретало новое значение. Это походило на повторный просмотр фильма, когда уже знаешь сюжет.

Он вернулся мысленно к Москве. Неужели подозрения ЦРУ, о которых его официально пока не уведомили, возникли еще там? В Москве руководство почти ничего не сообщило Гарблеру о разработке своего самого важного агента, Олега Пеньковского. Если он уже был под подозрением, то штаб-квартира старалась бы сообщать ему как можно меньше.

Он припоминал, как его заместитель по работе в Москве Хью Монтгомери пришел навестить его в больницу в Висбадене после несчастного случая в горах. В то время он подумал, что Монтгомери прислал

Дэвид Мэрфи, начальник отдела, чтобы «через него выяснить, достаточно ли у меня осталось мозгов, чтобы вернуться в Москву и продолжить руководство резиден-турой». Но сейчас, в ретроспективе, Гарблер подумал, а не являлось ли истинной целью визита Монтгомери посмотреть, «не ношу ли я деньги КГБ в карманах моей пижамы».

Было решено тогда, что Гарблер возвращается на свой пост в Москву. «Работнички штаб-квартиры, наверное, подумали, что мое желание вернуться связано с необходимостью увидеться еще раз с моим руководителем из КГБ для получения инструкций о будущих контактах в США. А Мэрфи мог заключить, исходя из моего положения, что я должен был вернуться, чтобы успокоить людей, контролировавших меня с другой стороны».

В 1972 году, по окончании командировки на Тринидад, Гарблер вернулся в штаб-квартиру ЦРУ и сразу же условился о встрече с генеральным инспектором Уильямом Бро. Гарблер знал, что жалоба генеральному инспектору вызовет недовольство Карамессинеса, заместителя директора по планированию, но ему уже нечего было терять.

Гарблер поведал свою историю Бро, которую тот, без сомнения, уже знал. Он достиг высокого положения в директорате по планированию в возрасте 45 лет и вполне мог рассчитывать на работу в последующие пятнадцать лет на ответственном посту. А вместо этого его перевели на запасной путь — он стал жертвой тех тайных обвинений, о которых ему никогда не сообщали официально. Гарблер хотел знать, почему ему не сообщили о том, что он находится под подозрением.

Бро не ответил, но обещал поговорить с Карамесси-несом, который впоследствии написал докладную записку, где отмечалась его прекрасная работа на Тринидаде и ни слова не говорилось непосредственно об обвинении. Но протесты Гарблера все-таки дали некоторые результаты: после девяти лет невысокого положения в ЦРУ он был частично реабилитирован и в 1973 году направлен в качестве резидента в Стокгольм.

Знание того факта, что собственная служба подозревала его в шпионаже в пользу Советского Союза, держало в ужасном напряжении не только самого Гарблера, но и его жену Флоренс, и дочь. Как-то, когда борьба

Гарблера за восстановление своей репутации была в самом разгаре, однажды ночью жена разбудила его и спросила:

— Поль, я никогда не спрашивала тебя об этом и знаю, что это неправда. Но сейчас хочу услышать это от тебя. Ты когда-нибудь шпионил на русских?

— Боже, ты же знаешь, что нет, — ответил Гарблер.

И все-таки Гарблера так официално и не уведомили, что он подозревался как агент проникновения. Ему так и не предоставили возможности лично встретиться со своими безликими обвинителями. Швеция была хорошим назначением, но Гарблер не хотел сдаваться. В декабре 1976 года после возвращения из Стокгольма он снова написал генеральному инспектору.

На этот раз он требовал расследования.