В 1964 году Ричард («Душан») Кович, хотя и понял, что что-то непонятное отрицательным образом повлияло на его карьеру, продолжал добросовестно работать в качестве «охотника за умами» ЦРУ, то есть оперработника, владеющего русским языком, который по первому приказу мог вылететь куда угодно для осуществления вербовочного подхода к сотруднику КГБ.

Осенью 1966 году Ковича направили на «Ферму» делиться своим опытом с молодыми разведчиками. Через три года он возвратился в штаб-квартиру, где читал лекции и проводил занятия, но, как казалось, просто дотягивал свой срок до отставки. К началу 1974 года, когда ему исполнилось 47 лет, стало ясно, что он уже никуда не поедет. В феврале «Душан» Кович решил «укладывать чемоданы».

К тому времени он понял, что Ингеборг Лигрен («Сатинвуд-37»), Михаил Федеров («Экьют») и Юрий Логинов («Густо») — три его ценных агента — находились под подозрением. Но он еще не знал, что сам находится под «колпаком» как предполагаемый советский «крот».

На церемонии отставки Ковича Уильям Колби наградил его медалью ЦРУ и двумя другими знаками отличия, которые он заслужил за 24 года безупречной службы в Управлении. Вместе со своей женой Сарой Кович окунулся в жизнь отставника. Однако, подобно старому коню пожарной службы, он откликнулся на сигнальный колокол и в 1975 году возвратился в Управление. Работая в ЦРУ по контракту, он стал путешествовать по свету, предпринимая, как и в старое время, вербовочные подходы.

В начале марта 1976 года Ковича наконец поставили в известность, что он подозревался в сотрудничестве с Советами. С ним встретились три сотрудника аппарата Генерального инспектора ЦРУ X. Уоллера и тактично сообщили эту неприятную новость. Ковича также информировали, что он больше не находится под подозрением. К тому времени Колби уволил Энглтона, а затем и сам был смещен со своего поста президента Фордом в связи с результатами многочисленных расследований в организациях разведывательного сообщества, начало которым было положено статьей Симора Херша в газете «Нью-Йорк тайме», в которой сообщалось о незаконных операциях ЦРУ Но перед уходом в отставку Колби приказал, чтобы Ковичу разрешили ознакомиться с его досье. По мере чтения у Ковича волосы вставали дыбом Он еще не понимал гнусности выдвинутых против него обвинений. Он не знал, что причиной подозрений могла стать его фамилия, начинавшаяся с буквы «К» Охотники за «кротами» из группы специальных расследований «галоши» из управления безопасности, действительно считали его предателем. Для Ковича это казалось не вероятным.

Он обнаружил, что в декабре 1965 года, после ошибочного ареста Ингеборг Лигрен, ЦРУ было настолько обеспокоено вероятностью побега Ковича, что обратилось к ФБР с просьбой запретить ему посещать советские учреждения на территории США. Кович горько смеялся, когда обнаружил подобное в досье; он никогда не имел намерений бежать в Советский Союз. Он был лояльным сотрудником ЦРУ, но знал, что ФБР не имело таких всеобъемлющих прав, позволявших ему задерживать каждого входящего в советские учреждения. ФБР также это было известно, и оно ответило отказом на просьбу ЦРУ.

Прочитав свое досье, Кович понял, что больше не сможет работать на ЦРУ, о чем он проинформировал нового директора ЦРУ Дж. Буша. В июле в письме на имя Буша Кович суммировал все ложные обвинения в свой адрес, которые разрушили его карьеру. Буш сразу же ответил, выразив сожаление по поводу случившегося. В конце письма он добавил, что Кович, возможно, почувствует некоторое облегчение, узнав, что с него сняты все подозрения. Осенью, после завершения проекта, над которым он работал, Кович вновь покинул ЦРУ, на этот раз навсегда.

Однако он был намерен устранить все сомнения по поводу своей лояльности и, если возможно, получить материальную компенсацию. Кович вступил в контакт со своим бывшим коллегой Стэнли Гейнсом, который также уволился из ЦРУ и после этого занимался адвокатской практикой. И речь вовсе не о деньгах, говорил он Гейнсу. Он отдал все свои лучшие годы своей стране и хотел бы восстановить свое доброе имя и устранить жестокую несправедливость.

Гейнс и Кович обратились к Генеральному инспектору и в управление генерального юрисконсульта ЦРУ. Одновременно Роберт Барнетт, адвокат Пола Гарблера, также и по той же причине вступил в контакт с ЦРУ. К тому времени президентом США был избран Картер, который назначил директором ЦРУ Стэнсфилда Тэрнера.

В то время как адмирал Тэрнер информировал Пола Гарблера, что для получения компенсации необходимо решение конгресса, Ковичу сообщили о том, что такой закон должен быть принят. «Мы не могли найти какие-нибудь специальные полномочия, которые давали бы возможность предоставить этот вид пособия, — вспоминает представитель управления генерального юрисконсульта. — Необходим был закон, принятый конгрессом, который разрешил бы ЦРУ предоставление компенсации лицам, карьере которых был нанесен ущерб путем голословных обвинений в проведении шпионской деятельности. Генеральный инспектор вместе с нами изучал этот вопрос. Мы считаем, что по отношению к этим лицам допущена несправедливость. Возник вопрос об оказании им помощи. И именно тогда мы решили, что необходим закон, который мы поддерживали».

Хотя юрист ЦРУ, который по моей просьбе пересмотрел соответствующие досье, полагал, что ЦРУ, по крайней мере сначала, поддерживало это законодательство, дело было не так.

В письме адвокату Пола Гарблера, составленном в 1978 году, тогдашний Генеральный юрисконсульт ЦРУ Энтони Лафем писал: «Я продолжаю считать, что любой реальный ущерб, причиненный мистеру Гарблеру, является в лучшем случае умозрительным». В то время как карьера Гарблера, без сомнений, была переведена «на запасной путь», аргументировал Лафем, нет никакой гарантии в том, что он был бы во всяком случае повышен в должности. «Для ЦРУ вряд ли целесообразно выступать в роли инициатора или оказывать поддержку такому законодательству, чтобы возместить неудобства, причиненные Гарблеру, — писал Лафем, — но мы также не будем выступать против принятия закона».

Генеральный юрисконсульт Стэнсфилда Тэрнера сообщал, что ЦРУ не поддержит частный законопроект для оказания помощи Гарблеру, хотя и не будет выступать против. Частное право применяется только во взаимоотношениях государства с конкретным лицом, а гражданское — с целой группой лиц. Сейчас же, когда Кович подталкивает ЦРУ к тому или иному действию, Управление заявляет, что без нормы гражданского права, которая применима ко всем лицам, пострадавшим в результате охоты на «кротов», оно не сможет предоставить кому бы то ни было компенсации. Внутри ЦРУ, однако, имелось довольно сильное противодействие этой идее

Причину этой столь противоречивой позиции ЦРУ понять несложно. Закон, дающий директору ЦРУ право предоставлять компенсацию жертвам охоты на «кротов», можно было бы незаметно протащить без привлечения внимания прессы. Однако нельзя исключать возможности, что все же найдется бдительный репортер, чтобы очернить этот закон, что привлекло бы к нему нежелательное внимание общественности и вызвало с ее сто роны ряд самых разнообразных вопросов. В итоге возникла бы следующая поразительная ситуация: секретное ведомство, которое нанесло ущерб своим сотрудникам, просит изменить позицию, признать ошибки и предоставить компенсацию пострадавшим. Однако ни одна бюрократия, не говоря уже о влиятельном секретном ведомстве, не любит признавать своих ошибок.

Более того, ЦРУ опасалось, что закон, предусматривающий компенсацию жертвам охоты на «кротов», мог бы приоткрыть «ящик Пандоры». Десятки, даже сотни бывших сотрудников могли бы тогда потребовать компенсации за причиненный ущерб, вылившейся в миллионы долларов.

Тем временем Кович, являясь как бы пионером, продолжал борьбу. В 1977 году он направил письмо на имя председателя сенатского комитета по разведке сенатора Даниэля Инойе, демократа от штата Гавайи, а в августе 1978 года в течение нескольких дней давал показания на закрытых заседаниях комитета.

Доводы Ковича произвели впечатление на Уильяма Грина Миллера, влиятельного руководителя аппарата сотрудников сенатского комитета по разведке. Сенатор Берч Бэй, ставший новым председателем этого комитета, и сенатор Чарльз Матиас-младший, республиканец от штата Мэриленд, поддержали идею принятия законодательства. Кович встретился с Даниэлем Силвером, который заменил в 1979 году Лафема на посту Генерального юрисконсульта ЦРУ, и бывшим нелегалом, адвокатом Эрнестом Майерфилдом. В поддержку нового закона выступил комитет палаты представителей по разведке.

«Вопрос заключался в том, — сообщал Миллер, — каким образом компенсировать ошибку, в результате которой был нанесен ущерб конкретному человеку, включая и нервное потрясение.

Право на исправление такой ошибки являлось целью принятия нового закона. Налицо было также искреннее желание ЦРУ решить этот вопрос справедливым путем».

Желание ЦРУ, возможно, было даже более искренним, потому что комитеты обеих палат конгресса по разведке буквально дышали ему в спину. 30 сентября 1980 года конгресс принял Закон об ассигнованиях на разведывательную деятельность на 1981 финансовый год. Статья 405(a) этого закона гласит:

«В тех случаях, когда директор Центральной разведки в течение 1981 финансового года сочтет, что была несправедливо ущемлена карьера действующего или бывшего сотрудника ЦРУ в результате обвинений указанных сотрудников в нелояльности к Соединенным Штатам, директор может предоставить им такое денежное или другое возмещение (включая восстановление на работе и продвижение по службе), которое он сочтет целесообразным в интересах справедливости».

14 октября 1980 года закон был подписан президентом Картером и вступил в силу. Среди сотрудников ЦРУ он стал именоваться «Законом о пособиях „кротам“».

В ноябре 1980 года президентом США был избран Рональд Рейган, который назначил новым директором ЦРУ Уильяма Кейси, руководителя своей предвыборной кампании. Ковичу и Полу Гарблеру было заявлено, что они получат компенсацию согласно «Закону о пособиях, кротам»». 3 февраля 1981 года Гарблер на основании нового закона получил чек из казны США. Весной того же года в адрес Ковича поступило письмо с извинениями от ЦРУ, а в конце июня он также получил компенсацию. Хотя ни один из этих бывших сотрудников ЦРУ не пожелал сообщить о размере полученной суммы, источники, близкие к разведывательным кругам, сообщили, что первый из них получил более 100 тысяч долларов, а второй — немного меньше.

Четыре других бывших сотрудника ЦРУ, включая Питера Карлоу, также обратились в соответствии с законом 1980 года с заявлениями о выплате им компенсации. Всем им было отказано. Однако Карлоу решил продолжить борьбу.

Но на пути реализации «Закона о пособиях, кротам»» имелось препятствие. Закон работал всего лишь год. Жертвы охоты на «кротов» могли воспользоваться им только в том случае, если они знали о его существовании и могли убедить ЦРУ, что имеют заслуги перед этой организацией, до истечения срока действия этого закона.

С точки зрения ЦРУ все шло неплохо, то есть без шума. Управление было удовлетворено тем, что число жертв охоты на «кротов», которые действительно подпадали под положения закона, оказалось небольшим. Его также удовлетворяло, что пресса, за исключением одной статьи в журнале «Ньюсуик», прошла мимо этого экстраординарного события. Таким образом, государственное секретное ведомство ложно обвинило своих сотрудников, а теперь выплачивало им крупные суммы денег согласно решению конгресса, о чем большая часть общественности ничего не знала.

Сегодня ЦРУ отказывается официально назвать имена сотрудников, которые, согласно «Закону о пособиях, кротам»», получили компенсацию, сообщить размер пособия для каждого из них, а также общую сумму денег, выплаченную жертвам охоты на «кротов». «Согласно условиям выплаты компенсации я не имею права сообщать о ее размерах, — заявил один адвокат из управления Генерального юрисконсульта. — Все они получили разные суммы».

Тот факт, что многие бывшие сотрудники ЦРУ, включая и тех, кто пострадал от охоты на «кротов», не знали о существовании этого закона, частично объясняется незначительным числом лиц, выступивших в защиту своих прав в годичный период действия закона. Так, Стивен Ролл, прослуживший в ЦРУ 26 лет, серьезно подозревал, что Энглтон блокировал его продвижение по службе из-за его славянского происхождения. «В 1980 году я не знал о существовании этого закона, — сказал Ролл, — я услышал о нем значительно позже». Но было уже слишком поздно.

Ролл родился в центральной части штата Пенсильвания, в семье украинцев. Отец ремонтировал железнодорожные пути. Ролл поступил в колледж, изучил русский язык, закончил Йельский университет и в 1949 году поступил в ЦРУ.

Он работал в Мюнхене в должности руководителя контрразведки, участвовал в печально известной операции «Красная сандалия» по парашютной заброске эмигрантов на Украину. Затем был направлен в советский отдел ЦРУ как сотрудник контрразведки. После командировки в Ливию, где он был резидентом, Ролл планировался в состав аппарата Энглтона. Учитывая свою хорошую контрразведывательную подготовку, Ролл рассчитывал на получение этого назначения, однако его кандидатуру отклонили без всяких объяснений.

Ролл вспомнил, что говорил ему Пир де Сильва, его бывший коллега по советскому отделу. Де Сильва работал в совете по выдвижению, который рассматривал кандидатуру Ричарда Ковича. Во время обмена мнениями Энглтон, по словам де Сильвы, указав большим пальцем на фамилию Ковича, заявил: «Мы не можем доверять этим славянам».

Ролл понял: что-то не так. «Я спросил себя, почему мне не предоставили лучшей работы? Почему не дали повышения? Почему мне отказали в приеме на работу в ведомство Энглтона? Я могу только предположить, что к этому причастен Энглтон, учитывая его отношение к лицам, владеющим русским языком. В нас нуждались, но не желали, чтобы мы занимали слишком высокое положение».

Другие сотрудники потеряли надежду доказать, что на их карьеру повлияли поиски агентов проникновения в ЦРУ. Возможно, они и подозревали, что происходит, однако представление доказательств с их стороны было равносильно гонке за блуждающим огнем.

Приверженцы Энглтона выдвигали контраргументы. По их мнению, посредственным сотрудникам, карьера которых потерпела неудачу, легко было свалить все на охоту за «кротами». «Каждый, кому было отказано в продвижении по службе, заявлял, что причиной этого являлась охота на „кротов“», — утверждал бывший заместитель Энглтона «Скотти» Майлер.

Однако дело заключается в том, что было очень трудно доказать, что ущерб карьере нанесен охотой на «кротов», и через значительный промежуток времени точно указать на соответствующие решения неизвестных бюрократов. Причем причины отказа в повышении должности некоторым сотрудникам никогда не фиксировались на бумаге.

Существовало и другое, более серьезное обстоятельство, которое не позволило многим сотрудникам воспользоваться «Законом о пособиях «кротам**": большинство сотрудников ЦРУ, занесенных в списки наиболее подозреваемых лиц группы специальных расследований, даже не знали об этом факте. Они не знали, что это отразилось на их карьере, и никто не ставил их об этом в известность. Другие же не хотели бередить старые раны, они ушли в отставку и не собирались бороться с Управлением самостоятельно или идти на расходы, чтобы через адвоката обращаться в суд.

В процессе многомесячных усилий, которые увенчались получением материальной компенсации, Пол Гарблер стремился также узнать, каким образом и почему его заподозрили в предательстве. Он понял, что основная причина заключалась в том, что он был руководителем «Саши» Орлова в Берлине, который якобы перевербовал его.

Но он с трудом мог поверить в версию, содержащуюся в файле документов толщиной в несколько дюймов, который он в конце концов получил от ЦРУ на основании Закона о свободе информации. Гарблер был изумлен, узнав из этих документов, что попал под подозрение еще и потому, что играл в теннис с Джорджем Блейком.

«Когда я находился в Корее, — вспоминал Гарблер, — там до июня 1950 года существовала дипломатическая миссия Великобритании. Советником миссии был сэр Вивьен Холт, один из немногих кавалеров креста ордена Виктории. Флоренс и я подружились с Холтом, эксцентричным холостяком. В его подчинении были два сотрудника: Сидней Фейтфул и Джордж Блейк. Дьявол появляется всегда внезапно. Моим ближайшим соседом был один армейский майор, и мы с ним играли парные партии в теннис против Фейтфула и Блейка. Когда се-верокорейцы начали свое наступление, Холт заявил: «Я никуда не уеду, это — моя миссия и английская территория. Если потребуется, я буду сражаться своим мечом». На каминной полке у него хранился меч, которым он часто размахивал. Он, Фейтфул и Блейк были захвачены и помещены в тюрьму. Скорее всего, именно тогда и был завербован Блейк».

С точки зрения контрразведки то факт, что Гарблер являлся теннисным партнером Джорджа Блейка, имел зловещее значение. Сотрудники контрразведки в конце концов получают зарплату за выявление подозрительных признаков. Их профессиональная слабость заключается в том, что они замечают эти признаки там, где, как в случае с Гарблером, их нет.

К своему ужасу, Гарблер также выяснил из документов, что ЦРУ просило ФБР приступить к изучению его личной жизни, проверке его родственников и счетов в банке. «ФБР ни разу не вызывало меня», — сказал Гарблер. Досье на него более не существовало. «После получения документов из ЦРУ я с отвращением сжег их где-то в 1979 или 1980 году. Меня просто тошнило от всего этого».

Размышляя о своем деле, Гарблер возмущается ролью Ричарда Хелмса. Можно предположить, что Гарблер не интересовал Хелмса. Они могли встречаться в спортивном зале, расположенном в подвальном помещении, куда оба ходили для занятий бегом. Хелмс приветствовал Гарблера кивком головы, но никогда не вступал в беседу

Но почему же, удивлялся Гарблер, Хелмс никогда не пытался прийти на помощь? «Он должен был знать, что я был благонадежным и способным сотрудником, который желал служить нашей «фирме» и своей стране». Но Хелмс ни разу не вмешался. «Он бросил меня на произвол судьбы».

В конце 1977 года Федеральный суд признал Хелмса виновным в том, что он ввел в заблуждение конгресс относительно роли ЦРУ в Чили. Но для ветеранов ЦРУ Хелмс оставался героем за свое поведение в конгрессе. Как и многие сотрудники ЦРУ, Гарблер являлся членом Ассоциации бывших сотрудников разведки, штаб-квартира которой расположена в Маклине (штат Вирджиния). Спустя несколько месяцев после выступления Хелмса в суде и примерно в тот период времени, когда Гарблер получил от ЦРУ свое досье, ассоциация организовала для своих членов ленч. «Когда в помещение вошел Хелмс, — вспоминал Гарблер, — все встали и долго аплодировали. У некоторых на глазах выступили слезы. Весь зал аплодировал стоя». Но не Пол Гарблер. «С какой стати? — спросил он. — Он бросил меня на погибель».