В 1962 году Олег Пеньковский передавал на Запад подробную информацию о советских стратегических планах и о мощи ракетных войск — данные, которые должны были помочь президенту Кеннеди в тот октябрь справиться с первым мировым ядерным противостоянием, кубинским ракетным кризисом.

В штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли совершенно секретная информация по советским ракетам, передаваемая Пеньковским, получила специальное кодовое название «Чикади» — «Гаичка». Список лиц, допущенных к этим материалам, был крайне ограничен. Эта мера вполне соответствовала характеру данных, которые, как было признано в одном официальном исследовании, поступали от «единственного, наиболее ценного агента в истории ЦРУ».

ЦРУ присвоило кодовое название «Айронбарк» всем поступающим от Пеньковского материалам, которые не имели отношения к советской ракетной мощи. Как «Гаичка», так и «Айронбарк» были одним из наиболее тщательно охраняемых правительством США секретов.

Пеньковский передавал фотопленки со снимками советских секретных документов Гревилу Винну и Дженет Энн Чисхолм, привлекательной темноволосой жене резидента МИ-6 в Москве. Иногда Пеньковский встречался с Чисхолм в парке в то время, когда она гуляла со своими маленькими детьми, и передавал ей пленки в коробке с конфетами. Обычно эти встречи проходили по пятницам или субботам недалеко от Арбата, на бульваре в центре Москвы. Чисхолм, увидев Пеньковского, шла за ним на ближайшую улицу, где он и передавал ей пленки.

Постепенно стало появляться все больше признаков того, что шпионская деятельность Пеньковского обнаружена. Уже в январе 1962 года на встрече с Дженет Чисхолм Пеньковский обратил внимание на небольшую коричневую автомашину, едущую медленно против движения по односторонней улице. Двумя неделями позже та же машина появилась во время его другой встречи с Чисхолм. К 5 июля, когда он встретился с Винном в ресторане «Пекин», наружное наблюдение КГБ стало очевидным. На следующий день в аэропорту Пеньковский сказал Винну, что, как подобает солдату, он будет продолжать работать на Запад, несмотря на очевидную и возрастающую опасность.

Пеньковский был на приеме в посольстве Великобритании 6 сентября, а затем, казалось, исчез из поля зрения.

Пол Гарблер нервничал. Самый важный агент ЦРУ в Советском Союзе исчез.

«Мы действительно попотели, потому что не видели Пеньковского и не слышали о нем ничего», — вспоминал Гарблер. Затем 2 ноября на фонарном столбе № 35 по Кутузовскому проспекту появилась условная метка мелом. Этот столб каждый день проверял капитан Алексис Дэвисон, помощник военно-воздущного атташе. И тут, как было оговорено заранее, в квартире заместителя резидента ЦРУ в Москве Хью Монтгомери три раза прозвонил телефон.

Для сотрудников ЦРУ эти сигналы означали, что Пеньковский заложил что-то в тайник за радиатором отопления в подъезде жилого дома № 5/6 по Пушкинской улице. Чтобы проверить это, Гарблер сам сел в машину и проехал мимо этого фонарного столба на Кутузовском проспекте. Сомнения отпали — пометка мелом там действительно была.

То ли оттого, что Пеньковского не было видно уже почти два месяца, то ли потому, что Гарблер знал, что данная закладка должна быть использована только в чрезвычайных обстоятельствах, — какова бы ни была причина, у резидента появились плохие предчувствия. Но закладка должна была быть изъята.

Для выполнения этой задачи резидент выбрал Ричарда Джэкоба, двадцатичетырехлетнего оперативного работника ЦРУ из Эг-Харбора (штат Нью-Джерси), который значился в списке сотрудников посольства как «архивист». Для Джэкоба это была наконец настоящая работа. Он значился шпионом в Москве, и это выглядело замечательно на бумаге. Теперь перед ним была поставлена реальная, но, возможно, опасная задача.

Его подготовкой занимался Гарблер. «Я провел около часа в защищенном помещении с молодым парнем, которого посылали провести тайниковую операцию, — вспоминал Гарблер. — Я не могу объяснить, почему я выбрал именно его и уделил так много времени его подготовке к участию в этой операции, которая была обречена на провал. Пожалуй, я это сделал инстинктивно. Что-то внутри меня заставило отработать все и предупредить его, что делать на тот случай, если что-нибудь случится».

«Что вы имеете в виду под „если что-нибудь случится“?» — спросил нервно Джэкоб. «Послание должно быть в спичечном коробке, — ответил Гарблер. — Держи его в руке, пока не выйдешь на улицу. И если на тебя накинутся, попытайся бросить коробок в сточный колодец. Если сможешь — избавься от него».

Джэкоб кивнул, и Гарблер продолжил: «Они тебе дадут жару. Не признавайся в том, что ты изъял тайник. Добивайся звонка в посольство».

Когда Джэкоб прибыл к тайнику на Пушкинской улице, сотрудники КГБ его уже поджидали. Он попал в ту ловушку, которой так опасался Гарблер.

Пеньковский был арестован 22 октября, за две недели до того, как сигнал появился на столбе. Анализируя происшедшее, ЦРУ пришло к выводу, что Пеньковский под давлением выдал как местонахождение тайника, так и отметку мелом, которая служила сигналом, что тайник задействован. В тот момент, даже если русские еще не подозревали, они могли догадаться, что тайник, около которого они видели Джона Абидяна, предназначался Пеньковскому. КГБ привел в действие эту тайниковую операцию, поставив метку на столбе, и ЦРУ попало в ловушку.

Пеньковский, находясь под контролем КГБ (или сам КГБ), подал еще один, необычный сигнал, значение которого уже в течение многих лет после этого события обсуждалось внутри ЦРУ. По мнению Гарблера,

Пеньковскому было заранее сказано, что если он узнает, что русские готовятся осуществить ракетно-ядерное нападение на США, то он должен пойти в телефон-автомат, позвонить капитану Дэвисону и просвистеть три раза в трубку. Это и был условный сигнал, означающий: «Дело началось». И он (Пеньковский) сделал это.

Как сказал Гарблер, могло быть несколько возможных объяснений того, что сделал Пеньковский. Он мог раскрыть КГБ условный сигнал, «и они, возможно, сделали это, чтобы нас встряхнуть». Мог ли Пеньковский, раскрыв сигнал сотрудникам КГБ, скрыть его значение? «Да, так могло быть», — ответил Гарблер. Зная, что он обречен, Олег Пеньковский мог попытаться нанести последний удар по своей стране, начав ядерный Армагеддон. Если так, то это совпало бы с его предложениями, сделанными ранее: установить миниатюрные ядерные бомбы в разных местах вокруг советской столицы.

Связной Пеньковского Гревил Винн был арестован в Будапеште 2 ноября, переправлен в Москву и заключен на Лубянке. Оба они предстали перед судом в мае 1963 года и были признаны виновными. Пеньковский был обвинен в измене Родине и приговорен к исключительной мере наказания. 16 мая, как сообщил ТАСС, он был казнен. Винна приговорили к восьми годам тюремного заключения, но в апреле 1964 года его обменяли на советского шпиона Гордона Лонсдейла.

13 мая, после завершения суда над Пеньковским, Ричард Джэкоб и еще четыре американца были объявлены персона нон грата и высланы из Москвы.

Дело Пеньковского, несмотря на его очевидный успех, закончилось явным провалом: сообщением о казни советского полковника и высылкой десяти официальных представителей западных стран.

Но почему ЦРУ направило своего сотрудника на Пушкинскую улицу, если пятью месяцами ранее в Женеве, как утверждал Джордж Кайзвальтер, Юрий Носенко заявил, что Джон Абидян, «красавчик-армянин», был замечен у тайника? Ответ не ясен, но, по словам Кайзвальтера, он сразу передал сообщение Носенко в штаб-квартиру.

После ареста Пеньковского Кайзвальтер, в ярости от того, что операцию поставили под удар, сказал, что он сокрушался по поводу участия Абидяна, которого, хотя он и не был сотрудником ЦРУ, послали проверять тайник. Он сказал, что пожаловался Джозефу Бьюли-ку, руководителю подразделения SR-9, отвечавшему за операции в Москве и лично за дело Пеньковского. Возвратившись в Лэнгли, Кайзвальтер сказал: «Я проговорил с Бьюликом целый день в коридорах Центра в конце 1962 года, после того как «закрутили» Пеньковского. Я спросил, почему мне не сказали, что армянин отправился к тому самому тайнику».

«Я поднял скандал, — продолжал Кайзвальтер, — Бьюлик подтвердил, что тайник, который проверял армянин, и тайник Пеньковского — один и тот же. Бьюлик сказал мне: «Ну, мы решили, что Абидяна было безопасно использовать, потому что его срок пребывания заканчивался и его перевели из Москвы». Да, лошадь уже вывели из конюшни».

Поскольку никто не сообщил в московскую резидентуру, что тайник засвечен, Гарблер, естественно, ничего не знал. Почему Центр не сообщил ему об этом? Гарблер ответил, что не знает, но добавил, что Бьюлик, возглавляющий SR-9, был печально известен своей скрытностью и чрезвычайной осторожностью в отношении того, что он кому-либо говорил, включая своих ближайших коллег.

Гарблер заявил, что если бы его информировали, что КГБ известно местоположение тайника, он никогда не послал бы Ричарда Джэкоба изымать закладку и попытался бы предупредить Пеньковского, что тайником пользоваться нельзя, и тогда русские не схватили бы на тайниковой операции оперативного работника ЦРУ как действовавшего в тайном сговоре с Олегом Пеньковским.

Короче говоря, именно Центр не поставил в известность московского резидента о том, что происходит в деле Пеньковского. Только много лет спустя Гарблер выяснил удивительную причину того, почему его держали в неведении.

Дело «Гаичка» было закрыто, но осенью 1963 года Гарблер оказался в новой кризисной ситуации. В анналах ЦРУ это дело проходит под названием «Бумаги Черепанова».

Александр Николаевич Черепанов являлся сотрудником Второго главного управления КГБ, деятельность которого направлена на иностранцев и дипломатов.

Неприятности начались, как говорил Пол Гарблер, когда чета американцев явилась в посольство с пакетом документов. Гарблер помнит эту пару. «Кто-то из них был библиотекарем, оба из штата Индиана. Они общались с гидом, который водил их по московским библиотекам. Фамилия гида была Черепанов». Он-то и отдал пакет американцам и попросил передать его в американское посольство.

Пара пришла в Консульский отдел на первом этаже посольства на улице Чайковского и передала бумаги американскому сотруднику, который, в свою очередь, вручил их Малькольму Туну, советнику по политическим вопросам при после США Фое Колере.

«Было договорено, — сказал Гарблер, — что если какой-либо добровольный информатор приходит в посольство, то меня сразу же (или, по крайней мере, в течение нескольких часов) извещают об этом. Но в данном случае о том, что поступили бумаги, я узнал лишь на следующий день. Меня вызвали Тун и Уолтер Стоссел, заместитель главы представительства, который исполнял обязанности посла, так как Колера не было в городе.

Дипломаты рассказали Гарблеру о бумагах, утверждая, что все это похоже на провокацию. Они упомянули, что в Варшаве за неделю до этого кто-то передал американскому военному атташе схему расположения ракетных площадок. Атташе был обвинен в шпионаже и выслан.

Гарблер едва мог поверить своим ушам. Документы, очевидно, были взяты из дел КГБ, все-таки попали в посольство, а эти дипломаты собираются вернуть их русским. «Мы приняли решение все это отдать обратно», — заявили они. «Хорошо, — согласился я, только вначале я должен их посмотреть и сделать фотокопии».

«Пачка материалов была в дюйм толщиной, — продолжал Гарблер. — Они мне ее дали с неохотой, заявив, что я могу посмотреть, но что они уже договорились о времени возврата. Я взял бумаги в свой маленький закуток на десятом этаже и переснял их. У меня в распоряжении была пара часов, так как встреча должна была состояться в полдень в Министерстве иностранных дел».

В документах, очевидно, принадлежавших американскому отделу Второго главного управления КГБ, очень подробно сообщалось о том, как пьют и как вступают в интимные связи некоторые работники посольства США. «КГБ тщательно фиксировал эти факты, и все это представляло собой грязную картину. Так, например, «помощник военного атташе пьет, и мы собираемся поймать его на этом». Документы являлись основанием для шантажа. Если бы я был сотрудником КГБ, то не стал бы использовать такую информацию для организации провокации, а воспользовался бы информацией о ракетах. Я полагал, что материалы подлинные».

Гарблер спустился вниз, вернул бумаги Стосселу и попросил переговорить с ним еще раз в защищенном помещении-«пузыре». Гарблер настаивал на том, чтобы бумаги остались в посольстве. Я сказал: «Уолтер, ты делаешь ошибку». Я пришел к выводу, что бумаги взяты из досье КГБ, и подчеркнул: «Это не те бумаги, которые обычно используют для провокации. Это материалы, которые мог бы использовать человек из КГБ, намеревающийся вступить с нами в контакт». Тут к нашему разговору присоединился Тун, и я привел дополнительный довод, что если бумаги будут возвращены, то КГБ потребуется не более часа, чтобы установить источник утечки информации. Я сказал: «В действительности то, что вы делаете, является убийством».

Ответ Туна возмутил резидента. Малькольм Тун изрек: «Вы ребята, каждый день убиваете людей в вашей организации. Какая разница — ну, убьете одним больше. К тому же уже поздно, мы их уже вернули».

Гарблер вскочил со своего места.

— Сотрудник, которому поручено отвезти материалы, еще в здании?

— Возможно, уже нет, — ответил Тун.

«Было около двенадцати часов дня, — рассказал Гарблер, — а встреча в МИД должна была состояться ровно в двенадцать. Я вышел из защищенной комнаты, подошел к окну и выглянул во двор. Внизу я увидел парня, который собирался садиться в машину, чтобы ехать. Я не стал дожидаться лифта, который очень медленно поднимался, а побежал по лестнице вниз и выскочил во двор».

Американский консул Том Фэйн собирался отбыть в МИД. Гарблер выхватил из его рук бумаги и помчался назад к Стосселу. «Послушай, Уолтер, я отдам свою карьеру и жизнь за это, не отдавай назад эти бумаги. На карту поставлена жизнь человека».

Стоссел отказался, и бумагам Черепанова суждено было вернуться к русским. Гарблеру, служебное положение которого было ниже, ничего не оставалось делать, как подчиниться. «Я сказал: ладно, но ты не прав, не прав, не прав. Если ты хочешь это делать, то делай. Я думаю, что ты должен выполнить свои обязанности». Я пошел вниз, передал бумаги консулу, который все еще стоял во дворе. Он, наверное, подумал, что я сошел с ума».

Бумаги ушли обратно в КГБ, но благодаря Гарблеру в ЦРУ остались копии, и уже очень скоро ЦРУ суждено было услышать о Черепанове еще раз.

После ареста Пеньковского и закрытия дел «Гаичка» и «Айронбарк» пребывание Гарблера в Москве подходило к концу. Довольно скоро после стычки по делу Черепанова произошло событие, которому суждено было изменить мир и напрямую повлиять на проведение в штаб-квартире ЦРУ секретных поисков по выявлению «кротов».

Ли Харви Освальд прибыл в Советский Союз в октябре 1959 года. После двух с половиной лет пребывания, в июне 1962 года, он уехал. Это произошло спустя шесть месяцев после приезда Гарблера в Москву. 22 ноября 1962 года в Далласе Освальд выстрелом из ружья из углового окна школьного библиотечного коллектора штата Техас убил президента США Джона Ф. Кеннеди.