В 1934-1935 годах я собирал материал для книги о червонном казачестве. Встречался с участниками боев, расспрашивал и записывал рассказы старых червонцев, ездил выспрашивать их в Харьков, Ленинград, Проскуров, Ростов... Потом редакция «Истории гражданской войны» предоставила мне стенографистку, так что часто моя работа сводилась только к умению задавать наводящие вопросы и поддерживать беседу.

В боевой истории червонных казаков был период, когда бригада червонного казачества действовала в составе 14-й армии, которой командовал И. П. Уборевич. Это было осенью 1919 года, в один из самых острых моментов гражданской войны, когда Деникин взял Воронеж и Орел и непосредственная угроза нависла над Москвой.

Тогда из наиболее боеспособных спаянных частей была создана ударная группа, которой предстояло сыграть одну из главных ролей в разгроме отборных дивизий генерал Кутепова, двигавшегося через Орел на Москву.

В состав группы вошли Латышская дивизия, бригада червонного казачества и Отдельная стрелковая бригада П. А. Павлова. Когда наши войска освободили Орел, обе стороны, истощенные боями, остановились....

С Виталием Марковичем Примаковым, организатором и бессменным командиром червонных казаков, я видался часто, расспрашивал его о подробностях - какой был у него тогда конь, как червонцы были одеты, где остановились и т. д. Я сам еще не знал, зачем нужны эти подробности, но задавал новые и новые вопросы.

Виталий Маркович не удивлялся, иногда переспрашивал и отвечал немногословно и удивительно точно, словно не вспоминал, а рассказывал то, что видит в окно.

- Надо вам повидать Иеронима Петровича, - сказал он, как только мы подошли к осени 1919 года. - Там было одно важное совещание в селе Шарыкино, где все решилось. Пусть он расскажет...

С И. П. Уборевичем я был знаком раньше, и, вероятно, было бы просто уговориться о встрече, если бы Иероним Петрович не жил в то время в Смоленске, где был штаб Белорусского военного округа. Мы откладывали эту встречу с одного его приезда в Москву до следующего, который оказывался таким же коротким и заполненным заседаниями, как и предыдущий.

- Знаете что, - сказал в конце концов Иероним Петрович, - приезжайте лучше ко мне в Смоленск. Так будет вернее. Скоро Мирочкины каникулы, вот и приезжайте вместе...

Отлично. Там он от меня не уйдет!.. Когда наступили эти каникулы, я с 12-летней Владимирой и женой Иеронима Петровича Ниной Владимировной поехал в Смоленск.

Иероним Петрович был удивительно гостеприимен - в военном городке под Смоленском мне были предложены все удобства и развлечения- теннис, бильярд, кегельбан, даже отдых за рулем зеленого «бьюика», но не была забыта и цель визита - в моей комнате лежали приготовленные двухверстные карты тех участков фронта, о которых пойдет речь.

И однако... Этот стройный элегантный человек, по-спортивному подтянутый, прославленный герой гражданской войны, прошедший с боями до самой крайней точки страны на западе и до самой дальней на Дальнем Востоке, - этот человек был скромен и почти застенчив, когда речь заходила о нем самом. Видимо, на протяжении минувших лет ему не приходилось заниматься воспоминаниями о прожитом, анализом пройденного пути, - не было к тому каких-либо поводов.

Вооружившись цветными карандашами, Иероним Петрович быстро чертил на карте расположение сил красных войск и деникинцев. Командарм двигал полками, бригадами, дивизиями. С двухверстки перешли на десятиверстку. Красные стрелы проникали все дальше, окружали города, ползли на юг, на запад... Вся операция была разобрана, как после маневров в кругу командиров.

Как вы принимали четырнадцатую армию? - спрашивал я. - Где это было? Какой у вас был конь или автомобиль? Вы носили тогда пенсне?

Иероним Петрович отвечал скупо, порой смущаясь и не разделяя моего интереса к разным пустякам.

Потом мы рассматривали старые фотографии, сохранившиеся у Нины Владимировны. Их было немного…

- Вот эти того времени... - говорит она. - Девятнадцатый, двадцатый год... Ну конечно, пенсне было. Вот худющий стоит у стола - тоже Иероним Петрович. Френч из солдатского сукна...А за спиной на стене какие-то карты... Разобрать невозможно. А вот Серго! Смотрите, какой молодой!

На выцветшей любительской фотографии - Серго Орджоникидзе, какой он был в 1919 году, - с пышной гривой черных волос, с черными усами.

Взглянув на эту фотографию, Иероним Петрович вспомнил свою первую встречу с Серго незадолго до описываемых событий, когда Серго принял его за адъютанта.

- Такой, очевидно, был у меня вид по молодости... Серго был только что назначен членом Реввоенсовета четырнадцатой армии и приехал к нам в штаб, который стоял тогда в Брянске. Стремительно вошел ко мне в кабинет, огляделся:

- Командующий здесь?

- Здесь, - отвечаю.

Ступай доложи ему, что Орджоникидзе приехал...

... Конечно, то, что я так мало сумел почерпнуть из этого богатого источника, что так скромно в отношении литературных материалов использовал радушное гостеприимство И. П. Уборевича, я могу приписать только своей неловкости и неопытности. Правда, в плане моей работы командарм-14 осенью 1919 года проходил по касательной- его заслоняли основные герои будущей повести- червонные казаки с их блестящим командиром Виталием Примаковым. И все же как сегодня не пожалеть, что рыцарский образ одного из талантливейших военачальников революционной армии, чудесного человека, с которым мне пришлось встретиться в его короткой жизни, сохранен в моей памяти с таким скупым количеством деталей!

Через несколько дней я уехал из Смоленска.

Первоначальная запись главы, которая называлась «Военный совет», была такой:

«... После полудня в штаб червонной казачьей бригады по телефону передали из Латышской дивизии, что в село Шарыкино приезжает командарм и зовет на совещание. Решено было ехать вдвоем: Примакову и его начальнику штаба Туровскому, с ординарцами. Штаб бригады помещался в селе Чувардино, в поповском дворе. Дом стоял на взлобке, и со взлобка, откуда за версту видно было, шла долина и дальше - Дмитровская большая дорога.

Было первое число ноября 1919 года. Накануне задул северо-восточный ветер, и начался первый зазимок. Земля стала звонкой, каменной, на вспаханных полях лошадям стало ходить колко.

На участке было спокойно. Больной, чахоточный Логинов, начальник оперативной части, вышел проводить командиров на крыльцо. Все вместе еще раз послушали тишину фронта, не нарушаемую ни единым артиллерийским выстрелом, решили, что вечер будет спокойный, прогнали Логинова с холода обратно в хату.

Лошадей подали во двор. Ординарец Примакова, Данила Ситник, среднего роста, коренастый, круглолицый черниговский хлопец, одетый в шинель и черную папаху с красным облезлым верхом, держал в поводу Мальчика. Мальчик - маленький, два аршина с вершком, чистопородный араб с узкой щучьей веселой мордой, с легонькими сухими ногами, уже оброс на зиму густой шерстью и от первого морозца не стоял на месте, а все заигрывал с рослой рыжей кобылой Туровского.

Лошади спустились со взлобка на большую Дмитровскую дорогу и пошли широкой рысью на Шарыкино.

В Шарыкино приехали в сумерки. Подъехали ко двору, в котором стоял штаб дивизии. Соскочили с коней, ординарцам велели никуда не отлучаться, быть на случай под рукой. Ординарцы пошли добывать сено. Примаков и Туровский взошли на крыльцо и толкнули дверь.

В одной половине хаты жили хозяева, другая была занята штабом. В углу на полу был пристроен полевой телефон, гудевший разными голосами. За столом сидело с десяток командиров-латышей и прибывших из штаба с Реввоенсоветом. Латыши все в старых офицерских шинелях, без шашек, револьвер и две «бонбы» (гранаты). Сидели в избе в шапках и папахах. Большой мужицкий стол был завален картами - десятиверсткой и трехверстками. На запечке стоял каганец, светильник плавал в масле. К широкому столу было прикреплено несколько штук перевитых золотом толстых церковных свечей.

Уборевича и Орджоникидзе еще не было. Примаков, широко улыбаясь, поздоровался с латышами. Отношения у них всегда были очень хорошими. Недавно один из латышей сказал ему:

- Когда нам говорят, что впереди червонцы, - значит, можно раздеваться и спать спокойно.

Это - большая похвала в устах командира одной из самых стойких частей. Но сегодня они не отвечали улыбкой на улыбку. Латыши были сумрачны. Калнин- начдив. Командир бригады Стуцка, в очках, с длинными волосами, с виду студент. Артиллерист Фрейберг, бородатый.

Калнин и Стуцка помалкивали. Вайнян, комбриг-3, был более говорлив, махал руками, рассказывал. Сапоги растрепались и раскисли в невылазных боях по осенней грязи. Идут холода, в шинелишках холодно по ночам. Огромная убыль комсостава и рядовых бойцов. Две недели напряженных боев, когда дрались за каждую рощу, за каждый бугор, за каждую речку, за каждое село.

- Ты понимаешь - сзади никого нет, резервов тоже нет, а у меня вчера было донесение от разведки: к корниловцам подходит четвертый полк, к дроздовцам тоже идет запасная часть. Плохо. Очень плохо! Фронт очень растянулся, трудно ввести что-нибудь в резерв, очень большая усталость от боев.

Примаков, сдвинув брови, внимательно слушал товарищей, хотя все, что говорили латыши, он знал по себе.

В середине разговоров в хату вошли Орджоникидзе - в солдатской шинели, в кудлатой папахе, с маузером- и командарм Уборевич- аккуратный, молодой, с худым лицом, поблескивавшим при свечах узеньким пенсне.

Все без команды встали. Уборевич поздоровался. Орджоникидзе с мороза оттирал себе уши и кивал головой. Все сели за стол, развернули карты. Уборевич подчеркнуто бодрым голосом сказал:

- Ну что ж, начнем работу, товарищи командиры!

Первым говорил Калнин. Он говорил спокойно и внушительно, без тени беспокойства в голосе, но не сказал ничего ободряющего. Большая усталость от боев. Большая.

Было ясно, что назревал новый кризис операции и возникала опасность, что боевая инициатива, с таким огромным трудом вырванная в Орловском сражении, перейдет к противнику.

Уборевич наклонился над картой и заносил что-то на большой лист бумаги. После Калнина он дал слово кавалеристам.

Примаков говорил очень ясно, выговаривая все буквы слова до последней, говорил очень точно, просто и подробно. Он говорил, что червонцы чувствуют себя более крепко, хотя у них тоже, как и у латышей, большая убыль в людях, примерно сорок процентов потерь убитыми, ранеными и больными. Особенно много заболевших, потому что паршивая еда, мало хлеба, нет подвоза из тыла. Чем кормят крестьяне, тем приходится жить, а кормят больше яблоками и картошкой. Но у него в обозах резерв хлопцев с Украины, оставшиеся без коней и худоконных. В отделе снабжения тоже накопилось сотни две вернувшихся из госпиталей, залечивших раны бойцов, и потому потери менее чувствительны.

Орджоникидзе как был - в папахе и шинели - ходил по комнате.

Уборевич поднял голову от карты и таким же уверенным голосом, каким он открывал совещание, сказал:

- Положение действительно напряженное. Но войско должно сделать еще усилие - добить офицерский корпус, отброшенный от Орла. Победа под Орлом уже окрылила фронт, а остановка и отступление дезорганизуют его.

Кто-то из командиров бросил слово «резервы». Все обернулись. Наступило молчание.

- Резервов Главное командование не имеет, - сверкнув пенсне, жестко отрезал Уборевич.

Орджоникидзе, остановившийся и молча слушавший Уборевича, быстро добавил:

- Резервов, товарищи, нет. Последние резервы, которые были мобилизованы, - коммунисты г давно уже в войсках.

И потом, подчеркивая каждое слово:

- Мы должны, товарищи, победить с теми силами, какие у нас есть.

Туровский толкнул локтем Примакова:

- Рейд?

Примаков кивнул:

-Да, рейд!

И обратился к Уборевичу:

- Может быть, кавалерийский рейд в тыл офицерскому корпусу поможет Латышской дивизии сломить фронт? У нас есть кое-какой опыт в этих делах. Мы ходили с удачей против петлюровцев на Украине, на Правобережье, ходили в тыл к Деникину под Полтавой, на станцию Кигичевку. Попробуем прорваться и разгоним резервы, которые собирает сейчас Кутепов.

- Ты что - хочешь с налету захватить Курск? - спросил кто-то из латышей.

- Нет, в Курске никого нет, кроме губернатора, а нам нужно раздавить живую силу корниловцев. Я разгоню артиллерию, переловлю штабы, заберу обозы, разорву телефонную связь, лишу их возможности вести организованный бой. А здесь латыши будут бить каждый полк в отдельности.

И опять Примаков выговаривал все буквы, перечисляя штабы, обозы, связь, артиллерию...

- А не погибнешь ты вместе с твоими казаками? - спросил Орджоникидзе.

- Надо не погибнуть.

- Нужно все очень точно рассчитать, - сказал Орджоникидзе и внимательно посмотрел на Примакова.

Уборевич уже набрасывал на карте направление рейда.

- Вы должны взорвать железную дорогу Курск - Орел... Отрежьте бронепоезда и эшелоны и сразу поверните на север, чтобы захватить корниловцев с двух сторон - между вами и латышами... - Он показывал все на карте. - На шоссе Орел - Курск взорвите мост, чтобы они не смогли откатить при отступлении артиллерию. Фронт нужно прорвать на стыке корниловской и дроздовской дивизий.

Потом он набросал план операции и продиктовал директиву армии о подготовке прорыва для рейда. Когда директива была подписана, Калнин попросил снять со стола карты, и на стол поставили два котелка картошки и яичницу. Орджоникидзе снял папаху и подсел к столу.

Была уже темная ночь, когда все вышли из хаты. С фронта доносилась редкая перестрелка. Шофер командарма заводил застывший «бенц» бывшего великого князя Николая Николаевича. Садясь в машину и надвигая папаху на уши, Орджоникидзе сказал Уборевичу:

Он свое дело сделает. Как ты думаешь?.. Скажи...

- Сделает, - ответил Уборевич.

- Поехали!» Так этот военный совет в Шарыкине был записан со слов комбрига и командарма.

Что было дальше? В ночь на 3 ноября две бригады латышей, закутавшись в белые простыни, подкрались к позициям корниловской дивизии и штыковой атакой прорвали фронт. В прорыв вошли полки червонцев и ворвались в тыл дроздовцев и корниловцев.

Фронт дрогнул.

В середине ноября червонцы повторили рейд на станцию Льгов. Белые сразу откатились на 150 километров и продолжали отступать, преследуемые по пятам...

4 декабря Уборевич приказал: Латдивизии и конной группе Примакова овладеть Харьковом не позднее 11-го.

12 декабря Председатель Совнаркома В. И. Ленин получил телеграмму, подписанную Уборевичем и Орджоникидзе: «Весьма срочно. Прошу передать всем, в особенности кто имеет связь Москвой. 11 сего декабря после упорных боев войсками N-ской Красной армии взят город Харьков».

К этому краткому перечню событий, которые произошли после военного совета в Шарыкине, можно добавить еще одну крохотную деталь. Я помню - был у В. М. Примакова небольшой квадратный желтый портсигар с изумрудом- желудем на крышке. Внутри с одной стороны расписался бывший царь- «Самому дорогому существу. Николаша », а с другой выгравирована совсем другая надпись- «Непревзойденному рейдисту т. В. М. Примакову от Реввоенсовета XIV армии».