– …Сколько тебе лет, Андрей?

Двадцать семь, Эдуард Михайлович.

– Ты еще совсем молодой человек – на скамейке под тополями одного из дворов, в жилом пятиэтажном нагромождении между метро «Студенческая» и Кутузовским проспектом сидели два совершенно разных, и, в тоже время, чем-то похожих человека.

Старший из них, совсем седой, был одет в, когда-то видимо дорогой, но уже изрядно потертый временами года светло-серый суконный костюм. На вид ему было за шестьдесят, но толстая резная палка с мельхиоровой инкрустацией, казалось, была нужна ему больше по привычке, чем из-за прорех в здоровье. Во всяком случае, у него были сильные руки. Как у каменщика, или лесоруба.

И взгляд его был тверд, без всяких признаков старческого младенчества.

Лопатистая, так же совсем седая борода скрывала расстегнутый ворот рубашки.

– Ты совсем молодой человек, Андрей, – повторил он после некоторого молчания, – А я уже успел состариться в этом дворе.

– Состариться я тоже успею, – ответил второй, кареглазый, высокий шатен, одетый в коричневый свитер крупной вязки и джинсы. Короткая, слегка вьющаяся борода молодого человека отдавала рыжиной и была аккуратно подстрижена.

Так легко говорят о старости те, кто еще не ощущает то, что старость когда-нибудь наступит. Эти слова не были вызовом, и звучали тихо и бесцветно, как констатация незначительного факта. Как и весь их разговор.Разговаривали они уже довольно долго, и разговор их спором не был потому, что они говорили об одном и том же.Просто один из них был на сорок лет старше другого.Одним был Эдуард Михайлович Плавский, член МОСХа, заслуженный художник и заслуженный деятель культуры РСФСР. Другим – молодой художник Андрей Каверин.Одним.Другим.Эдуард Михайлович достал сигарету, вставил ее в короткий толстый мундштук и, затянувшись несколько раз, проговорил:– Тогда ты должен понять, что в одиночку в атаку ходят только идиоты и… карьеристы.– Не станете же вы обвинять меня в карьеризме?– Нет. И ты, я думаю, это отлично понимаешь, – ни один из них не повышал голоса, и они не смотрели друг другу в глаза.– И что же вы посоветуете мне делать?– Прежде всего – не ругать судьбу. Она, для тебя складывается пока удачно.– Я так не считаю.– Многие не имеют того, что имеешь ты.– Куда больше людей в мире имеют то, что я не получу никогда – возможность говорить правду.– Не кори судьбу. Помни две вещи. Во-первых – семью, эпоху и страну не выбирают. А во-вторых – не думай, что мы не говорили правду потому, что ее не видели.Вновь наступило молчание. Андрей тоже достал сигарету и закурил – Эдуард Михайлович не торопил его. Но когда Каверин погасил сигарету, тихо прибавил:– Не каждый может повести молодую жену генерал-полковника на свою персональную выставку…– Вы и об этом знаете?– Это твое личное дело, Андрей, но он кандидат в члены ЦК, и может устроить тебе такие неприятности, что…– Я русский художник.– Пока еще нет. Пока ты просто удачно попался на глаза кому-то. Я поддержал тебя, меня поддержали другие люди…– Я знаю…– Так, знай, что есть еще очень много других художников, не обделенных талантом, но обойденных судьбой. Пойми, я говорю о судьбе, а не о конформизме. Кстати, видишь, – Плавский указал рукой на старшего лейтенанта в парадной форме, появившегося из углового подъезда с овчаркой на коротком поводке, – Кажется твой знакомец.Овчарка была породистой, крепкой и умытой, но не перекормленной. Как раз такой, что может хорошо демонстрировать породу.Офицер был порученцем генерала Фронтова, и одной из его обязанностей в доме генерала был выгул собаки.Каверин отлично знал этого офицера. На столько хорошо, что не здоровался с ним.– Кому-то мучаться проблемами свободы творчества, а кому-то – выгуливать собаку своего генерала, – Андрей отвернулся, но сделал это беззлобно, безэмоционально, как отворачиваются от дождевых капель в ветреную погоду.– Бороться с системой так трудно, что иногда почетно.Да не хочу я, Эдуард Михайлович, ни с кем бороться. Просто рожи надоели.– Ты еще не видел рож. Ты, Андрей, их просто не застал. Теперь все демократы перестроечники. А выбор придется делать тебе самому– Какой выбор? – спросил Каверин. Ответ Эдуарда Михайловича имел к истории с бешеным волком лишь косвенное отношение. Если не считать того, что в этот ответ могла уместиться вся история и с бешеным волком, и с имевшими к этой истории отношение, людьми:– Где ты предпочтешь оказаться в критической ситуации – на паперти или на панели?..