Озеро Ямба-ты, это вообще-то не озеро, а целых три естественных котлована, вырытых природой между тундровых холмов.

Пологих, вентилируемых ветрами.

Избушка Ильи Облинского стояла на одном из этих холмов, на западном берегу среднего озера.

И потому, чтобы к ней подойти пешком, людям нужно сначала обогнуть южное Ямба-ты, а уже потом идти вдоль берега перемежая подъемы и спуски. И после очередного подъема, избушка открывается как на картинке, выписанной хорошим провинциальным рисовальщиком.

Первое, что увидел идущий впереди Вакула, был свет в окне. Так уж выходит, что на луч света обращают внимание не только ищущие приюта, но даже идущие в атаку.. И, может быть, дело здесь не в луче, а в человеке…Свет в окне и свет в окне дома, в котором совершено убийство – это совсем разные вещи; и потому, нагнавший Вакулу Ананьев спросил:– У тебя, что в стволах?– Картечь, – ответил Вакула, снимая ружье с плеча. Но в этот момент дверь отворилась, и на пороге избушки появился Давид Яковлевич Рабинович.

…Стол пришлось выдвинуть на середину, и у этого стола шестеро мужчин собрали свою пищу. У Дмитриева была колбаса, Давид Яковлевич прихватил красную сиговую икру домашнего посола, Зосима – пшено и вяленую оленину. Вакула достал спирт. – Завтра рыбы наловим. А там, глядишь, и стадо найдем, – сказал Ананьев, – А пока, давайте помянем бывшего хозяина.– Эх, – вздохнул Давид Яковлевич, – И чего его принесло из Москвы, сюда, на край земли.– …Я думаю, – проговорил Ананьев после некоторой фазы молчания, наступающей в любом деле: выпивке, сексе, бане, – Это была его «Бегущая по волнам».– По волнам? – приподнял глаза от пола Вакула, – Где здесь волны-то?– Был такой человек, Александр Грин…– Немец, что ли?– Почему, обязательно – немец?– Тогда – поэт?– Нет, Вакула, прозаик.– Прозаик, а про волны писал… Про волны только поэты пишут, – не спорил, а просто рассуждал Вакула ни к кому не обращаясь.– Если у пишущего прозу выходит поэзия, это называется романтика, – сказал Каверин, закуривая папиросу, – А «Бегущая по волнам» это мечта, надежда. И еще, это очищение от ежедневной суеты.– Понятно. Если от суеты, значит, точно немец…

– И как же не уберегли его от плохих людей. Ох, не уберегли, – еще раз вздохнул Давид Яковлевич, – И путей-то сюда раз-два и обчелся. Как же нашел дорогу лихоимец-то этот? – Плохие люди всегда путь находят, – пробормотал из своего угла Зосима, – Потому, что путь их – самый простой, без правил.– А, правда, как он смог сюда забраться? – несколько озадачено проговорил Ананьев, – Вездеходы идут по льду Карата-ю, вертолетам на побережье, тоже круг делать. Кто-то должен был ему путь к Илье указать.– Кто же этот мерзавец? Посмотреть бы на него, да шею свернуть, – пробурчал Вакула, понимая, что злость эта не очеловеченная, абстрактная.– Это я, – тихо сказал Игорь Дмитриев, молчавший до сих пор, – Дружил я с Облинским, вот и привез к нему земляка.– Да как же ты, парень, сволочь эту пригрел?– Если б знать, кто сволочь, так и жизнь была бы другой…

– И на что покусился-то, убивец? На два рыбьих хвоста? – махнул рукой Заместитель председателя Воркутинского охотсоюза, – Что у человека в тундре может быть ценного? – У него деньги были. И пестчины на трехмесячный план.– Откуда у промысловика деньги в тундре?– Я дал, – сказал Юрий Михайлович Ананьев.– Да, зачем?– Мы с Вакулой на Андерму шли. Взяли от Ильи с собой два десятка шкур, чтобы там, в военном городке, скинуть. А деньги ему за все пушки оставили. По новым ценам.Если б мы в Адерме застряли, а его вертак какой забрал бы, деньги ему в городе пришлись бы к месту.– Значит, и шкуры у него были, и деньги.– Все у него было…

– И что же не вычислила милиция гада этого? – А что его вычислять?Это в городе в каждом подъезде ухорон мерзавцу. А в тундре не спрячешься.Один труп, один след. «Буран» исчез. Так, что убийцу определить легко было.Только пропал он, – Ананьев закурил новую папиросу, – Мне в милиции сказали, что билет он брал до Москвы. Только в Москве он не появился.Скрылся подонок.– Не скрылся, – тихо проговорил молчавший до того Зосима. И все сразу ощутили, какие в этой избушке темные углы, – В Кожиме он слез. На золото его потянуло. Слух там был, что бродил один москвич, что золото скупал.– Значит, ходит где-то по земле, кровятник.– Уже не ходит.– Как это?– А так. Волк его задрал.– Кто это видел, Зосима?– Я…

В избушке наступила тишина. Каждый из тех, кто был знаком с Ильей Облинским, задумался, почувствовав мистическое прикосновение.– Ты о чем думаешь, Юра?– О том же, о чем и ты, Вакула, о волке.– Ага, – прошептал Вакула, – И я тоже…

– Может, не тот это москвич был? – Может и не тот. Только много ли здесь москвичей?– А ты приметы на нем не заметил какой?– Какие приметы на разодранном?Правда, крестик на нем был, без фигурки Христовой. Отвалилась, поди, где-то. Хотя, может это и не тот москвич. Мы ведь даже фамилии его не помним.– Тот! – пять пар глаз устремились на Андрея Каверина, сидевшего у стены, прямо под керосиновой лампой, до поры слушавшего других молча, – Тот.Звали его Альберт Фронтов. Или, попросту, Алик-франт.– Ты, что, его знаешь?– Я его искал.– Зачем?– Чтобы убить…

Из ипостасей всех словосочетаний, слова: чтобы убить! – самые голодные. Потому, что они пожирают вокруг все.

– Ты словами-то не бросайся, – проговорил Ананьев, делая ударение на каждом звуке, – Трупов на эти квадратные метры хватит. Вакула откинул взгляд на свое ружье, стоявшее в углу. Дмитриев рефлекторно толи сжал кулаки, толи просто подобрал пальцы. Давид Яковлевич внимательно посмотрел в глаза Каверина и опустил свои. Того, что Зосима, в своем темном углу, положил руку на эфес ножа, никто не разглядел.– А за что ты хотел его убить? – спросил Игорь Дмитриев. И этот самый не простой, но очевидный вопрос снял напряжение.Какое может быть напряжение, если задаются очевидные вопросы.– За то, что он считал, что можно платить любую цену чужим счастьем…

– Расскажи-ка по подробней. Хотя мы все пришли из разной жизни, здесь мы все не чужие…

Пока Каверин рассказывал, о себе, о генерале Фронтове, о его жене Ирине, о том, что сделал с ней Алик, о том, как он, Андрей, избил Алика, и о том, как от его удара фигурка Христа отлетела от самого мистического пересечения вертикали с горизонталью, стояла тишина. Замолчал даже ветер, который причастной ответственности соучастника не нес. Максимум на что он мог претендовать, это роль очевидца…– …Я шел для того, чтобы убить его.Хоть и понимал, что я не суд, но я шел для того, чтобы стать и судьей, и палачом.И это должен был быть человеческий, а не волчий поступок.– Человек должен выполнять человеческий законы. А человечество создало закон – презумпцию невиновности, – проговорил Ананьев, – В какой-то степени, я все-таки ученый.– А я, в какой-то степени, неуч, – ответил Рабинович толи Ананьеву, толи своей собственной судьбе, – И презумпция невиновности – это не закон, а нравственное достижение…

– …Презумпция невиновности, – после небольшой паузы тихо сказал Каверин: – Конечно, признать человека виновным может только суд.Но нельзя забывать о том, что преступник не перестает быть преступником, даже если суд признает его невинным.Так же как судебное признание виновным невинного, не делает невиновного виноватым…

– Люди должны жить по закону, – проговорил Ананьев. – Закон существует в трех видах: де-юре – например уголовный кодекс; де-факто – например, хочешь жить – умей вертеться, и де-аура – законы нашей души.И по какому же из этих законов должны жить люди?– Это зависит от того, какие законы человек выбирает для себя.– Закон, который человек выбирает для своей жизни – это и есть закон, по которому его будут судить люди.– Может быть и так, художник. Только это первый шаг к суду по революционному сознанию.

– Мы все рады, что мерзавец получил по заслугам, – Давид Яковлевич говорил, не поднимая глаз: – Но еще больше я рад тому, что случилось, а не тому, что могло случиться, если бы подонка встретил не волк, а ты.Человек не должен делать того, что может делать зверь.Потому, что беззаконие ради справедливости ничем не отличается от беззакония ради беззакония…

– А ты, Андрей, не боялся того, что рано или поздно появится перед тобой обыкновенный следователь, потом прокурор, судья? – Я об этом не думал.– С того, как мы планируем отвечать, и начинается то, что мы готовимся сделать…

В это время вновь длинно жутко и тоскливо завыл ветер, и в его звуке послышался усталый протяжный скул. Вой, окутанный тишиной.Он, одному ему известными путями, возносился куда-то в многозвездия, и, растворяясь там, оставлял свой невидимый след.– Может не наш это волк? – прошептал Вакула, услышав этот вой, и Ананьев, точно так же тихо, ответил ему:– Нет. Это мы не его…