Я отослал рукопись этого рассказа издателю, а через несколько дней зашел к нему сам.

– Осуждаешь лицемерие в людях? – спросил издатель. Мне нечего было ответить, и я просто пожал плечами. А потом спросил:

– Напечатаешь?

– Напечатаю. А ты иди. Напиши еще что-нибудь.

– О чем?

– Осуди зимний мороз. Или, еще лучше, осуди землетрясения. Кстати, какой ты хочешь гонорар?

– Это не имеет значения.

– Почему?

– Потому, что для землетрясений не бывает богатых…

Наверное, коллектив имеет право пожертвовать одним человеком ради своего спокойствия.

Только, что-то не хочется быть членом такого коллектива.

Вообще, хорошая вещь – коллектив. Жаль только, что иногда нет ничего неприятней…

Говоря о себе, человек может солгать.

Когда человек говорит о других – он говорить о себе чистую правду…

«ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО» Синяя тушь.Все остальное терялось мелкой порослью блеклых, зеленоватых буковок на необъятном поле ватманского листа: «О моральном облике и поведении в быту инженера отдела сопутствующего оборудования и кондиционерных установок Хаесова И.П. Явка представителей месткома и членов товарищеского суда обязательна. Приглашаются все желающие.»Впрочем, для «всех желающих» сотрудников проектного института ГИПРОХОЛОД последняя фраза была излишней. Об этом заседании знали заранее, и народу пришло довольно много, даже для заседания товарищеского суда, проходящего в рабочее время.Так уж выходит, что ученый, красавица и подсудимый легко собирают людей, готовых их покритиковать.

Не пришли только те, кто совсем не любит сплетен. Такие, кого даже чужая беда не радует.

В какой-то степени, история инженера Хаесова была известна всем. И, в иных условиях, никакому разумному человеку не пришло бы в голову соваться в то, что никого, кроме самого Хаесова не касалось.Да вот, бывает так, что не то, что опасно, а как-то не к месту, поступать как разумному…

Обычно, в таких случаях, еще неуместней говорить то, о чем думают все. Минут за пять до начала заседания в зал вошел директор института. И всем понравилось, что он не сел за стол на не большом возвышении, несколько напоминающем сцену, а опустился в одно из свободных кресел в зале. Не впереди и не сзади – так сказать в «средних рядах».Ровно в два на сцену поднялись пятеро членов товарищеского суда. Шестой стул за столом, покрытым выцветшей материей и украшенным графином с водой и двумя гранеными стаканами, видимо, приготовленный для представителя месткома, оказался пока свободным.

Заседание началось. Председатель суда, ведущий инженер Меньшиков развязал тесемки красной коленкоровой папки, лежавшей перед ним, и, взяв в руки лист бумаги, встал.Член суда, старший инженер планового отдела Целековская, крашеная блондинка в белом кримпленовом платье-костюме, загорелая, недавно вернувшаяся с юга, приготовилась вести протокол. И даже вывела это слово красивыми печатными буквами на верхней части стандартного канцелярского листа.Остальным членам: мастеру опытных мастерских Смирнову, заведующей сектором вакуумных установок Медведевой и инженеру-дизайнеру Сергееву пока нечего было делать.Кроме того, что – изображать общественное мнение.Не задумываясь о том, что общественное мнение – это то, что люди думают о том, о чем думают они сами…

Впрочем, готовность высказать общественное мнение минус свое собственное – это уже почти не лицемерие, а просто, некий допуск, созданный временем…

И члены товарищеского суда ждали. В зале стало тихо.– Товарищи, – начал Меньшиков откашлявшись, глядя на лист, который держал в руках, – Товарищи. В наш товарищеский суд от гражданки Хаесовой Галины Владимировны… Тут указаны год рождения и все прочее о семейном положении… Поступило заявление… Такое, значит, заявление, товарищи. Оно у меня в руках.Все сидевшие в первых рядах видели, что заявление написано на обыкновенном листе из ученической тетради в клетку. Потому, что сторона листа, обращенная к залу, так же была исписана мелким почерком, становилось ясно, что заявление длинное и обстоятельное.Такие не пишут под горячую руку.– …Гражданка Хаесова Галина Владимировна присутствует здесь же.С одного из кресел в первом ряду – пустующем, занятом лишь двумя людьми, сидящими по разным концам ряда – поднялась женщина. И головы присутствующих как по команде повернулись в ее сторону.Высокая темная шатенка с длинными прямыми волосами, закрывавшими плечи, лет тридцати пяти. Гладкокожая, лишь у уголков губ собралось чуть больше обычного морщинок.И глаза.Одновременно напуганные, удивленные. И жесткие, решительные, «была – не была».С такими глазами не очень смелые люди уходят с работы на пятнадцать минут раньше положенного срока.В общем, женщина, как женщина. Пожалуй, даже красивая. Во всяком случае, такая, у каких бывают красивые дети.В общем.И никто не знал о том, что творилось у нее на душе. Как много она дала бы за то, чтобы заявление, которое держал в руках Меньшиков, исчезло. Чтобы его вообще не было. Ведь она думала, что товарищеский суд – это по ее заявлению, какой-нибудь начальник вызовет ее мужа и, в ее присутствии, отчитает его. Или, что-нибудь в этом роде. Но толпа и графин на сцене – это ужас.Ужас.И этот ужас придавал ей отчаянную решимость.Пусть она выйдет отсюда для того, чтобы вернуться к девичьей фамилии. Пусть. Но и Хаесову И.П. пусть не поздоровится так, чтобы запомнил на всю жизнь. Так, чтобы кусал локти.На миру, ведь – только смерть красна. А жизнь ограничена условиями игры.Великая вещь упрямство. Оно движет людьми. Но не дает остановиться и задуматься над тем – куда, собственно, нужно идти.Правда это бывает не часто. Может быть с этим связана единственная надежда, которую оно оставляет нам.Упрямство.

– …Далее, – продолжал говорить Меньшиков, – Гражданка Хаесова указывает, что не раз подвергалась моральным оскорблениям со стороны мужа, Хаесова Игоря Петровича. В частности, двенадцатого и восемнадцатого числа прошлого месяца, гражданин Хаесов назвал гражданку Хаесову дурой… С самого начала чтения заявления в зале стоял не то, чтобы шум, так, гул какой-то, какой бывает, когда поднесешь раковину рапаны к уху. И при каждом новом «преступлении» Хаесова, этот шум подстегивался легкой волной шевеления – находившиеся в зале начинали обсуждать поступок инженера между собой.Члены суда сидели молча.Целековская внесла этот пункт в протокол и взглянула на Хаесову:«Дура, ты, и есть дура. Интересно, как бы назвал меня муж, если бы я написала на него в суд? Да и Игорешка наш, у тебя вечно какой-то неухоженный. Если бы я своего выпустила бы из дома в костюме и в сандалиях – мне бы только такое название и носить…»Смирнов откровенно скучал:«Дура. Подумаешь – дура. Да если бы моя на меня за каждую дуру телеги катала, я бы из судов не вылезал. Мало он тебя еще дурой назвал…»Медведева была не довольна обоими Хаесовами:«Родную жену – дурой… Уму непостижимо. Как только после этого можно с ним находиться в одном доме? Ты, голубушка, тоже хороша: «двенадцатого и восемнадцатого», – писала бы: «систематически»…»Сергеев вздохнул про себя:«Дура… Неизвестно, кто большая дура. Ты, или мы – что сидим и твои глупости выслушиваем…»– …Но не только этими словами обзывал инженер Хаесов свою жену, – на некоторое время Меньшиков оторвался от бумаги и говорил своими словами. При этом он успевал бросить быстрый взгляд на директора. Но пока на лице того не появилось никакой реакции. Трудно быть самим собой и говорить то, что думаешь, если не знаешь, чего ждет от тебя начальство, – Однажды Хаесов употребил выражение, которое я даже не решаюсь привести.– Приводите, – раздались голоса из зала.– Приводите.– Все свои. Приводите…И так далее.– Вы позволите, Галина Владимировна? – спросил Меньшиков, глядя при этом, почему-то, на директора.– Говорите, – жена инженера Хаесова произнесла это слово не разжимая губ. Жестко, как произносят приговор.– Он назвал жену… сукой.«Ничего, семейка, – это слово Целиковская решила не вписывать в протокол, – Мой бы за такие слова тут же получил бы сковородкой по башке…»«Попалась, наверное, дура, под хмельную руку, – подумал Смирнов, – Или рубля пожалела на опохмелку. Не входят бабы в наше положение…»«Да как он смел! – недовольство Медведевой перерастало в негодование, – Ну погоди, Хаесов!.. Вот ты какой, оказывается…»«Браво, Игорек, – Сергеев был слегка озадачен, – Я и не знал, что тебе такие слова известны. Ты вырастешь в моих глазах…»– …Далее, – Меньшиков вновь читал по бумажке, а его мозг работал параллельно. «Черт бы его побрал, – думал он, поглядывая на директора, – Сел не близко – значит, не очень интересуется. И не далеко – значит, не собирается уходить. Хоть бы реплику бросил», – Далее, гражданин Хаесов оскорблял свою жену не только словами, но и действием. Так, двадцать второго числа прошлого месяца он замахнулся на жену с явной целью ее ударить…«Ого, тихоня… Но ничего бы с тобой, голубушка, не случилось. Мы бабы без палки, как без ласки…» – Целиковская так задумалась, что вписала слово «голубушка» в протокол. Лист украсило жирное синее пятно, которым она заштриховала «голубушку».«Молодец, Хаюсина! – Смирнов аж пришлепнул ладонью по столу, – Врезал ей, значит. Точно, рубль пожалела, стерва…»Сергеев улыбнулся:«Гарик, я начинаю тебя уважать. Только как бы она тебя самого не перешибла. Женщина – ничего, крепенькая. И ножки. Интересно бы взглянуть на нее. Может попробовать, пригласить ее как-нибудь в мастерскую к Пантелею. Интересно, интересуется она живописью…»«Мерзавец, – думала Медведева, – Какой подлец! Здесь не товарищеский суд нужен, а обыкновенный. Уголовный. И чтобы всыпал по первое число…»– …Кроме того, – так, как директор никак не реагировал на пункты обвинения, Меньшиков решил махнуть на все рукой, и некоторое время читал, не оглядываясь на директора, – Гражданка Хаесова нам сообщает о других фактах, характеризующих моральное разложение гражданина Хаесова. Так, десятого числа Хаесов пришел домой в нетрезвом виде.– Так, десятого, – раздалось из зала, – Аванс был– Аванс не десятого, а восьмого, – строго проговорил Смирнов. Это было первое, что сказал кто-нибудь из членов суда, кроме председателя.– Так, задержали…– Задержали в этом месяце, а речь идет о прошлом, как я понимаю. В прошлом месяце аванс аккурат на пятницу пришелся.Целиковская, продолжая вести протокол, бросила презрительный взгляд на жену инженера Хаесова:«Да ты и впрямь – дура. Парня, который раз в жизни выпил, ты в суд тащишь. Твой аквариумами интересуется, а что бы ты делала, если бы он на рыбалку ездил. С последней рыбалки мой Митенька аж синий весь на такси прибыл – идти своими ногами не мог. Да еще спиннинг импортный потерял где-то…»«Интересно, – размышлял Смирнов, – Красненькой пробавлялись, или с субботы беленькой затарились. С такого лопуха, как Хаес, станет на завтра оставлять. Да, нет. Наверное, все-таки красненькой. Да и много ли ему надо. Слабенький мужичек-то…»«Ну, этому уже удивляться не приходится, – тихо кипела Медведева, – Человек, бьющий жену, естественно скатывается…»Куда скатывается такой человек, Медведева не знала…«Влип, голубчик, – усмехнулся Сергеев, – Ну и свел же тебя Бог с мегерой. А ведь она – ничего…»

– Так ведь на свои, – крикнул кто-то из зала. – Деньги в семье должны быть общие, они принадлежат семье, – это был женский голос.

– …Здесь есть и об этом, – продолжал читать Меньшиков. Он уже был готов говорить дальше, но в это время в задних рядах возникло какое-то движение. Кто-то пытался пробраться к сцене по заставленному стульями проходу не большого конференц-зала. Наконец проход освободился, и к столу подошел старший инженер отдела силового оборудования Манушкевич. – Извините, товарищи. Я назначен представителем месткома, но задержался. Заработался с отчетом. Извините…– Вы не задержались. Вы – опоздали, – громко и сухо сказал директор.«Не доволен. Значит, хочет, чтобы Хаесова взгрели, – пронеслось в голове у Меньшикова, – Наконец-то ясно…»– …Продолжим, товарищи. На этом аморальные поступки Хаесова не заканчиваются, – в голосе Меньшикова отчетливо звучала стальная басовая струна, – Как сообщает нам гражданка Хаесова – Хаесов на неизвестные нужды изымал деньги из семейного бюджета, а так же, утаивал от жены часть зарплаты. Та, с последней получки он, так сказать, не додал жене пятнадцать рублей…«Тихий Хаюсенок решил гульнуть на полтора червонца, – Целиковская скривила губы. Она вспомнила как не давно, в Ялте, полярный летчик с такой красивой фамилией, Корсаров, бросал на стол, что почти то же самое, что к ее ногам четвертные, один за другим. Коньяк и икра стоили дорого. А каким был рассвет на море, когда они купались обнаженными в парной воде… Кстати, надо будет потрясти слегка Митькины заначки. Оксана что-то говорила о японском зонтике…»«Молодец, Хаес, – Смирнов даже крякнул от мужской солидарности, – Так этой стерве. Мало еще, что пятнадцать… Хотя, при твоей зарплате… Да, и не подхалтуриваешь ты…»«Это тоже не удивительно. Наверняка, мы еще услышим про амуры…» – для Медведевой Хаесов был законченным человеком..«Мелкий ты, Гарик, человек. Мелкий. А женщина – ничего, хоть и дура. Приглашу-ка я ее к Пантелею. Не каменная же она. Кстати и жена у того в отъезде… Да, надо будет занять у Пантелея сотнягу, что проиграл на ипподроме. Дернуло же меня ставить на фаворита…» – Сергеев просто хотел курить, и был не доволен всем.Опоздавший Манушкевич не знал содержания предыдущих обвинений против инженера Хаесова, и потому, не торопился с выводами. Он лишь отметил про себя:«Черт знает что. Мало ли зачем понадобились взрослому человеку пятнадцать рублей. Знакомому одолжил… И из-за этого отрывать людей от работы в конце квартала…»Меньшиков хотел прокомментировать такой поступок Хаесова, но неожиданно встретил взгляд директора. На лице директора явно, без всякой ретуши, было изображено недовольство. Откровенное. Почти ненависть или презрение. Губы директора были искривлены, желваки проступали на скулах.«Не доволен. Мной не доволен. Вот чертова должность. Надо вытаскивать Хаесова, а впереди самое главное…»– …Может, ограничимся этим? – сделал попытку Меньшиков, – Как считаете, товарищи?Все предыдущие обвинения были сущей ерундой, по сравнению с последним. Но из зала кричали:– Там еще что-то есть!..– Читай до конца!..– Как, товарищ Хаесова? – но в это время Меньшиков увидел горящие почти ненавистью глаза директора:«Нет! Ошибся! Не доволен директор Хаесовым – а я его вытаскивать собрался. Ну, чертова должность!.. Ну, чертов Хаесов!..»Теперь Меньшиков знал, что нужно делать. Он и рта не дал раскрыть Хаесовой, которая готова была с радостью сказать: «Хватит! Давайте разойдемся…» – и громко проговорил:– Будем читать дальше! – впрочем, дальше он не читал, а говорил своими словами, а в его голосе гитарную басовую струну сменила струна от контрабаса:– Хаесов! Хаесов, товарищи, дошел до того, что перестал ночевать дома. И это еще не все! – Меньшиков взглянул на жену Хаесова – та сидела, опустив голову, – Как сообщила нам жена этого человека, а Хаесов сам признался ей в этом – с первого на второе число уже этого месяца, Хаесов провел ночь у любовницы!..В зале наступила тишина. А потом заговорили все разом.Появились смешки.Меньшиков победоносно оглядел зал. Задержал на миг взгляд на лице директора. Лицо спокойно, внимательно смотрит на Меньшикова. Никаких гримас. Значит порядок. Держись теперь Хаесов!Председатель суда не знал, что директор института, доктор технических наук, лауреат Государственной премии Марков страдал язвенной болезнью, иногда приносившей ему нетерпимые мучения. Только что у него прошел очередной приступ боли, во время которого, он даже подумывал о том, чтобы вызвать неотложку.Ведущая протокол Целековская от удивления выронила авторучку – от тихого Хаесова, она ожидала чего угодно, но только не этого. Даже если бы инженер Хаесов стал баптистом-евангелистом седьмого дня, она удивилась бы, наверное, меньше:«Ха-ха-ха! Рыбками, тихоня, интересуешься. По всему институту аквариумов понаставил… Интересные у тебя рыбки.Мужик в доме, конечно, хозяин… Мой Митенька тоже, наверное, слегка рыболов… Что-то больно веселый был, когда я из Крыма вернулась. Видимо, тоже, куда-нибудь закидывал удочку… Хм. Устрою я ему рыбалку с ночевкой – спать стоя будет. Надо было мне его с собой в Крым взять.С собой взять…Фу, бог мой, какие глупости лезут в голову с этими Хаесовыми.Хотелось бы знать, кто на такого Хаюсенка покусился?.. Хотя, в тихом омуте, черти…И, может, еще какие черти…Спокойно, ничего не нужно делать сломя голову. Ты ведь не девочка…»«Ну, это ты, Хаюсина, того, перегнул, – подобные вещи Смирнов не одобрял, – Ну ущипнул бы. Ну, пожимсались бы где-нибудь. А-то, не ночевал дома, Да, еще и у любовницы. Это б мне моя тоже бемс устроила… Ну и молодежь пошла нынче…»Чаша терпения Медведевой заполнилась до краев, и теперь не надо было даже искры, чтобы содержание этой чаши начало бурлить и вспениваться:«Так оскорблять любимого человека!.. Женщину, мать. Сидит – не краснеет. А она, горемычная… Ох, подлец! Ох, мерзавец! Как такого земля носит?!.»Других слов для инженера Хаесова у Медведевой не находилось. Тем более, что она ничего не знала о том, что как только она сама уезжала в какую-нибудь командировку – ее муж, часовой мастер одной из окраинных мастерских, человек, всецело боявшийся ее по любому поводу, первым делом пропивал все оставленные ему деньги, и дожидался ее на «трояка», одолженных у знакомых, и второй производной от пьянства – сданных бутылках. Старший сын Тамары Михайловны Медведевой уже давно называл жену подчеркнуто-вежливо, по имени-отчеству, и предпочитал проводить свободное время в общежитии медицинского института, где у него было много знакомых. О младшем сыне говорить было пока рано – все вечера он попросту торчал с гитарой в подворотне соседнего дома.«Откуда только мерзавцы берутся?..» – тяжело вздохнула Медведева.Это ей было невдомек.«Да, – зафиксировал Сергеев, – Это ты, Игорек, явно не прав. Видать умишком так и не обзавелся. Не мог взять трубку и через носовой платок сказать: «Поговорим, Калуга,» – или подружку попросить. А там, уж, трепись про неожиданные командировки на сутки.Слабоват, брат, если признался.А женщина – ничего…»– Вот такие, товарищи, не хорошие, аморальные поступки, позорящие наш коллектив. И вообще… – пример того, как вообще позорят коллектив поступки инженера Хаесова, Меньшикову в голову не пришел, и он взглянул на директора.Тот, как-то странно, не мигая, смотрел на Меньшикова. Одобрения в этом взгляде не было, и Меньшиков на всякий случай добавил:– Вообще-то, главную оценку должны дать вы, товарищи… Но в зале стало почему-то тихо.– Вопросы, товарищи? У кого будут вопросы? Может, у членов суда появились вопросы к гражданке Хаесовой?Давайте, так сказать обменяемся мнениями.Обмен мнениями – это самый простой способ бездельничанья, но даже он не вызвал инициативы.– У вас, товарищ Целековская, есть вопросы к гражданке Хаесовой?– Нет, мне все ясно.– У вас, товарищ Смирнов?– Д-не… Нету, – при этом Смирнов потрогал зеркало печени – свой красновато-синеватый нос.– У вас, товарищ Медведева?– У меня вопросов к товарищу Хаесовой нет.– У вас, Сергеев?– У меня есть вопрос.Галина Хаесова подняла глаза.– Галина Владимировна, вы рассказали нам о том, как ваш муж, инженер Игорь Хаесов, разрушал семью. Но мы ничего не знаем о вас. О том, как вы семью укрепляли. Опишите, пожалуйста, круг ваших интересов. Как вы любите проводить время?– У меня семья…– Да, это очень много и важно. Но скажите, любите ли вы, например, искусство, живопись? Какую?Хаесова прямо посмотрела в глаза Сергееву:– Я люблю живопись– Вы удовлетворены, Сергеев? – вставил не-то вопрос, не-то реплику Меньшиков, считавший рисование никчемной тратой времени – дань вековой ненависти чертежника к ватману. И считавший искусство некоей разновидностью машинописной графики.Не лучшей разновидностью.– Да, я удовлетворен, – Сергеев сел.– Возможно, что гражданка Хаесова хочет что-нибудь добавить?– Разве этого мало?! – Хаесова не знала – много этого или мало, но в ее глазах было что-то от загнанной лисы.– Простите, – из-за своего места за столом встал Манушкевич. Так уж получилось, что это слово пока было самым частоповторяемым, из тех, что он произносил сегодня в конференц-зале.– Вы что-нибудь хотите сказать? – Меньшиков покосился одновременно и на Манушкевича, и на директора.– Да… Я к сожалению опоздал на начало суда, за что вторично извиняюсь, но мне удалось просмотреть протокол и копию заявления, – для Манушкевича дело казалось таким простым, очевидным и никчемным, что даже непонимающим было трудно прикинуться:– Вот вы, гражданка Хаесова, спрашиваете, мало ли того, что вы написали на мужа?..– Про мужа… – поправила его Медведева, но Манушкевич продолжал, словно не слыша этой реплики: