…Олеся смотрела сквозь меня, как Петр 1 с памятника Церетели.

Серьезно, и, в тоже время, ничего не понимая.

Этим она была слегка курьезна.

Впрочем, памятники Церетели курьезны тоже, хотя это – никаким образом не влияет ни на чье отношение к жизни.

Она смотрела на меня, а я молчал, потому, что все, что можно и нужно было сказать – я сказал в первую же минуту. Иногда умным помолчать почти так же полезно, как и дуракам.

Во всяком случае, это молчание дало возможность рассмотреть девушку, которой мне пришлось принести недобрую весть. Того, что самую недобрую, страшную весть, эта девушка принесет себе сама, в тот момент я не знал.

«Стройная, довольно симпатичная, светловолосая. На любой станции метро, таких можно встретить десяток,» – я поймал себя на мысли, что рассматриваю ее отстраненно, почти безразлично, так, как рассматривают картинки в журналах, читаемых в электричках, – «Самая обыкновенная девушка.»

Пожалуй, одно – то, что это девушка связана с моим другом, то, что она выбрала в спутники именно Василия, делало ее необычайно и непривычно для незнакомой девушки, живой. Живой.И очень необыкновенной девушкой.Может, вообще, неповторимыми нас делает именно то, что мы выбираем в жизни.И то, что в жизни выбирает нас.

Почему-то я искал в ней хоть что-нибудь порочное. Немного порока делает терпимой даже самую несносную добродетель.И не находил.

…Первое, что я услышал от нее, открывшей мне дверь, было: – Простите, но я вас не знаю, – и мне пришлось ответить тем, что пришло в голову:– В том, что меня не знают люди – проблемы нетПроблема в том, что я не знаю людей.

– А это – проблема? – ее некокетство, кокетством не было. – Конечно.Когда не знаешь других – не с чем сравнивать себя.

– Проходите, – тихо проговорила Олеся, когда молчание себя исчерпало, – Не на лестничной же клетке, вам обвинять меня в том, что я наркоманка.

Она была явно не простушкой, f то, сколько ей лет, я даже не попытался выяснить. Легче у покойника узнать, когда он умер, чем у женщины – когда она родилась.

Во всяком случае, Олеся казалась совершеннолетней, и это снимало с Василия, по крайней мере, одну проблему.

Я вошел в довольно скромно и неприметно обставленную прихожую, даже забыв сказать Олесе, что ни в чем ее не обвиняю. Разве я мог знать, что всего через несколько дней, за считанные часы жизни этой девушки, я буду готов отдать все, что у меня есть. И что часы уже запущены…

…Я видел смерть, и даже был, пусть вынужденным не по своей воле, соучастником в ее жестокой работе. И воспоминание об этом наедине с собой, часто заставляет меня мрачнеть.Но смерть никогда не спрашивала моего совета.А я никогда не обращался за советами к ней.И надеялся на то, что встретимся мы только в конце моего пути.Над тем, что мне, еще полному сил, замыслов и перспектив, возможно, придется вступить с ней в борьбу, я никогда не задумывался.Как, наверное, не задумывались и мои друзья.

А, может, задумывались. Во всяком случае, помню, как однажды Петя Габбеличев спросил Гришу Керчина:– Ты боишься смерти?– Нет, – ответил Григорий.– Почему?– Потому, что когда она придет – меня уже не будет…

Выходит так, что мы, люди, мало, что знаем о смерти. Утешает лишь то, что о жизни мы знаем еще меньше…

…А еще совсем не давно, для меня, сегодняшнее утро – было всего лишь почти обычным утром. Таким же далеким от реальности, как и я сам.Впрочем, мы живем в стране, где есть еще более далекие от реальности реальные люди…

…Однажды, по службе, мне пришлось разговаривать с заместителем министра, и тот, демонстрируя постперестроечный демократизм, задушевно положив мне свою замминистрскую руку на плечо – при этом я явно почувствовал, что душа у зама где-то в плечах – сказал. Сказал тоном, не допускающим сомнений в том, что он, как замминистра, допускает сомнения в моей юношеской зрелости:– Вы, поэты, так далеки от реальности, – на это, я промолчал, но про себя, в ответ допустил сомнение в том, кто именно дальше от реальности – поэты или заместители министров?

Наверное, оттого, я все-таки не удержался и схамил замминистру, уверенному в том, что он ближе к жизни, чем поэты. Я просто спросил:– Сколько, по-вашему, стоит батон хлеба в магазине?– Э-э… – прозвучал задумчивый ответ, выдававший невероятную по напряженности, работу памяти…

Этот заместитель министра был, наверняка, не плохим человеком, а может, мне просто, по-обывательски, хочется, чтобы кто-нибудь в правительстве таким был, и вся его беда – да беда ли это для чиновника? – заключалась в том, что он думал, что народом легко управлять. Но народом трудно управлять по двум причинам: в народе и глупых, и умных больше чем во власти.Хотя бы – чисто арифметически.И хоть кто-нибудь в народе из умных – умнее, чем правительство, а из глупых – глупее. Чтобы мы о правительстве не говорили, и чтобы правительство не думало о нас.И дай нам обоим Бог мудрости, чтобы избежать крайностей.

…Впрочем, первое из вспомненного мною сейчас, произошло несколько позже, а второе – несколько раньше того, как я подумал о том, что в мире полно омерзительных вещей, и вид вчерашнего, глубокого застолья стоит в этом ряду явно не на последнем месте. Впрочем, когда я посмотрел на Гришино лицо, я примерился с мятой скатертью.Но только с ней.Я, вообще-то не слишком восприимчив к мелочам – меня смущает хаос в целом.Оставалось утешаться тем, что каждый день чреват завтрашним.Хотя и это – слабое утешение.

По тому, как мои мысли прыгали по ступенькам, я без труда оценил выпитое вчера. Хорошо, что среди нас оказался человек разумный ко времени.

Ко времени неразумных итак было достаточно много – целых двое. Я и Гриша.А Петр, просто спросил:– Похмелитесь?– Нет, – твердо ответил я. Я ведь помнил слова Петра.Как-то он мне рассказывал о том, как самоанализом дошел до того, что понял – кто склонен к алкоголизму:«Напиться может каждый человек.Но если человек не алкоголик, он на следующий день на выпивку он смотреть не может.А алкоголику нужно опохмелиться».Потому-то я и ответил Петру твердо.И лишь потом добавил к своему ответу:– А, что – есть?– Отложил я вам пол бутылки, – Петр при этом вздохнул.И я из солидарности вздохнут тоже.За Григорием, в этот момент я не наблюдал, но, кажется, солидарный вздох раздался и с его стороны.– Выпейте. Головы вам сейчас понадобятся ясные.– Зачем? – поострил немного я, но в этот момент встретился глазами с Петром.И понял, что пока мы с Гришей пили водку, что-то произошло.

– Говори, что случилось? – я присел на край стола, и он показался мне очень устойчивым. Петр молчал. Наверное, он просто не знал с чего начать.– Если не можешь придумать, что сказать – говори правду, – Григорий встал рядом со мной, а через несколько секунд мы в первый раз услышали слово «гепатит»…

И почувствовали то, как часто душа оказывается в шутах у судьбы…

…Мы решили, что ехать к Олесе – ее адрес был Григория в записной книжке – должен я, как самый молодой. И, видимо, близкий ей по возрасту.Правда, я немного поупирался, говоря, что съездить к девушке Василия можно и завтра.Откладывать на завтра то, что нужно делать сегодня, может позволить себе только тот, кто не задумывается о том, что завтрашний день может принести свои собственные беды…

…Так и вышло, что оказался в ее доме, на ее, так сказать, территории и задумался о том, что могло свести эту совсем молодую девчонку, явно не из прибогемного кордебалета, с уже спивающим художником?..