Зима оказалась удачной.
Холодной.
Безвирусной.
…СПИД – это когда одна большая болезнь прячется за многими маленькими болезнями. Потому, для нас были опасны все вирусы, микробы и прочие бактерии – я даже не заметил того, как, думая об Олесе, я стал говорить себе: «Мы…»
Ничто так не привязывает человека к человеку, как болезнь. Здесь, только ложь может быть конкурентом болезни…
Правда, слаб человек. Во всяком случае, такой человек, как я.Я говорю только о себе.И не о себе – тоже…
…И иногда, мне приходит в голову простая мысль: зачем мы всем этим занимаемся? Почему переживаем?Ведь, в конце концов, Олеся – совершенно посторонняя нам девушка.Одна из многих миллионов.Попавшая в беду не по нашей вине – правда, по вине нашего друга – а просто потому, что ее любовь очень плохо размышляла……В нашем отделении Союза художников мне нужно было продлить удостоверение Члена союза, заплатить какие-то взносы, да и просто потолкаться не помешало.На несчастье, а может на удачу, все четыре комнаты на улице Академика Орбели оказались пустыми, а на месте секретаря сидела Галкина.Как всегда бессмысленная и красивая, только изменившая прическу – теперь ее волосы оказались заколоты сверху в какой-то художественный узел, а на лбу появился завиток.И еще одно новшество – она надела очки, в очень симпатичной, наверное, модной и дорогой оправе.
С давних пор я не разговариваю с ней. С недавних пор, с тогда, как я узнал, что Галя стала близка с моим другом Петром Габбеличевым – я не разговариваю с ней умышленно. А так, как Галкина уже давно не высказывала ни малейшего желания общаться со мной – хранить взаимное молчание, нам оказалось легко.Но тут, меня словно прорвало:– Скажи, с тобой можно поговорить откровенно? – спросил я, одинаково готовый и к тому, что «можно», и к тому, что «нельзя».Она подняла на меня глаза.Сняла очки.Видя мое легкое недоумение, улыбнувшись, сказала:– В них нет диоптрий…
– …С тобой можно поговорить откровенно? – повторил свой вопрос я. – А что ты делал все то время, пока был моим мужем?..
…Поженились мы с Галей, когда я был совсем молодым художником, а она училась на третьем курсе Архитектурного института. Развелись через четыре года, не перейдя первой критической для брака черты – пять лет.Совсем не из-за того, что до меня стали доходить слухи о ее неверности.– Почему вы расстаетесь со своей женой так легко? – спросила меня судья во время развода.– Потому, что меня перестало интересовать – верна она мне или нет…
Я редко вспоминал об этом, потому, что все то, казалось событием из какой-то иной жизни. И не встречались мы вот так – один на один – почти никогда, хотя о том, что она снова вышла замуж, я слышал.В конце концов, мы оба бродили по одному полю, и рано или поздно, о каждом из нас становилось известно каждому.И кого это касалось.И кого – нет…
Однажды, проходя по какому-то коридору мне навстречу, Галя мельком спросила: – Познакомить тебя с моим новым мужем. Он секретарь райкома по идеологии?Я, в тот момент, ничего не ответил потому, что мне показалось, что знакомство с новым мужем своей бывшей жены, это доведение супружества до шизофрении…
– …Ты хоть помнишь о том, что мы были мужем и женой? – спросила Галя. – Нет.– Это хорошо.Плохая память – лучшее снотворное, – сказала она, а я довольно вяло поддакнул:– Безразличие к воспоминаниям – первый шаг к идеальной жизни.
О том, что это утверждение верно только для идиотов, я не добавил… …Самая освоенная всеми нами, россиянами, работа – это говорить ни о чем, но Галя сразу остановила меня:– Бери стул. Садись.Ты хотел поговорить о чем-то откровенно?– Ты ведь знаешь, что мы пытаемся помочь одной девушке, подруге Васи Никитина.Галя не ответила, а просто кивнула.Потом посмотрела мне в глаза и проговорила:– Я не знаю, о чем ты хотел спросить, но я знаю, какие слова ты хотел бы услышать…
– …О чем ты говоришь? – все произошло так быстро, что я не успел понять: удивился я ее словам или нет. – Я говорю о том, что ты думаешь, даже если об этом ты пока не догадываешься…
…Дальше я слушал свою бывшую жену молча. Лишь однажды, когда Галя упомянула Васю Никитина, я вставил фразу:– Конечно, бросили мы друга одного в психушке, – и она оборвала меня:– Одиночество существует для того, чтобы человек понял – он такой же, как все, или – нет?
Больше я не прерывал Галкину, и потом был благодарен себе за это… – …Ни ты, ни я не верим в то, что многие болтают в прессе и нет, будто сейчас кто-то старается сделать нас, россиян, рвачами, подлецами, и прочими дебилами, способными за тридцать серебряников продать родную мать.И мы оба отлично понимаем, что такими нас делали очень долго – а родителей и без серебряников продавали.Просто сейчас перестали говорить о том, что все люди хорошие.И хотим мы этого или нет, мы видим то – какие мы есть на самом деле.Телевидение, радио, книжонки на развалах, бульварные газеты здесь ни при чем.На самом деле, все это ничьего сознания не формирует, а просто отражает то сознание, которое зрело семьдесят лет.И теперь, не зависимо от того, нравится нам это или нет, подлость, рвачество, жадность существуют. Тем более сейчас, когда проявлять такие качества и легче, и безопасней, а, главное, выгодней – подлости, которые делают многие, это уже не подлости, а форма существования, – моя бывшая жена говорила не громко, и чем тише она произносила слова, тем внимательней я ее слушал:– …Но все дело в том, что все это не может нравиться всем.Не может приниматься всеми, – Галя на мгновение остановилась, закурила сигарету, и сделала это так быстро – а может, просто я задумался – и не успел протянуть ей зажигалку:– …Все мои рассуждения не такие уж и общие, как может показаться на первый взгляд.Вы ведь не девчонку спасаете – всех попавших в беду девчонок не спасешь.Но вы делаете все бескорыстно, значит, вы себе и другим доказываете, что можно жить по-иному.Без зависти, жадности, корысти.И многие, глядя на вас, начинают завидовать не себе, а вам.Когда люди видят то, какие вы, они начинают надеяться на то, что сами они и сами – почти такие же…
– …И болезнь девушки, это не причина, по которой вы поступаете так. Это только повод для вас поступать так, как вы считаете нужным.Не случайно, больных на Руси всегда называли убогими – находящимися у Бога на особом учете, – в этот момент Галкина заметила мой удивленный взгляд и добавила:– Если бы не было Змея, кто бы сейчас знал о Святом Георгии…
– …Знаешь, Гриша, в какой-то степени, вы спасаете эпоху. – Ну, это ты, Галя, чересчур, – я вздохнул и закурил тоже, не обращая внимания на то, что на стене, прямо у меня над головой, висела табличка: «Не курить!» Впрочем, у Гали эта табличка была перед глазами. Потом добавил.Просто так:– И людям, и эпохам свойственно переоценивать значение собственных событий.
– Не всем, – проговорила Галя, – Иногда, людям свойственно искажать поступки других людей на свой взгляд. И эпоха реагирует по-своему. Уже появились слухи о том, что девушка завещала вам свою квартиру.И здесь, тоже, удивляться нечему.Для того, чтобы говорить о людях хорошо, нужно самому быть хорошим человеком.А на это, не у всех хватает сил, – после этого, Галя ненадолго замолчала:– Клевета – это единоборство подлецов.
Потом, без всякого перехода, она проговорила: – Спасибо тебе.– За что? – подрастерялся я. Благодарность – это то, что я ожидал от своей бывшей жены, меньше всего.
…Впрочем, бывшие жены удивляют не одного меня. Как-то Петр Габбеличев, разводившийся трижды, на вопрос о том, как ему удается поддерживать нормальные отношения с бывшими женами, ответил:– Просто хочется сохранить в себе способность удивляться женской логике.Это форма борьбы со старостью……В конце концов, спасали мы Олесю, а не Галю.– …За что – спасибо? – спросил я.– За то, что не рассказал Петру о том, что мы были женаты.У нас с Петей могли возникнуть проблемы.
– …Кстати, разницу в деньгах за машину, твой покупатель тебе вернет. На то, чтобы наказать мерзавца, у меня связей хватит, – неожиданно для меня добавила Галя, – Ты, ведь, продал машину. – Ты и об этом знаешь?– Я многое знаю.– Ты слишком много знаешь обо мне.– То, что он вернет тебе разницу, говорит только о том, что знаний никогда не бываеет слишком много…
«Вот тебе и на, – подивился я неожиданному и извилистому ходу мысли моей бывшей жены, – А еще говорят, что то, что хочет сказать женщина – то хочет сказать Бог». И не просто подумал, а даже, при встрече, спросил у Вани Головатова – правда ли это?Иван посмотрел на меня, при этом, в его взгляде сквозило некое сожаление – так смотрят на детей-Даунов и Даунов-взрослых – и ответил:– По-моему, Бог приходит в ужас, когда узнает о том, что мы так о Нем думаем.
Не то, чтобы Иван Головатов был большим специалистом по Богу, чем остальные мои знакомые, просто, когда все, кому не лень и кому лень – тоже, рассуждали о Всевышнем по любому поводу, он молчал. А молчащему, как правило, есть, что сказать…
…Но Гале я рассказал не о Боге, а о себе: – Я просто спас нашу с Петром дружбу.– Почему? – Галя вновь надела очки, и опять смотрела на меня сквозь бездиоптриотические стекла.– Потому, что нужно уметь защищать близких тебе людей от своего прошлого…
…Наш разговор получился довольно неожиданным для меня. Во всяком случае, я взглянул на свою бывшую жену по-другому, понял, почему мой друг Петр Габбеличев чувствует себя хорошо, общаясь с Галкиной, которую мы все считали беспробудной дурой.А ее последние слова подтвердили, смутно родившееся у меня предположение о том, что, за то время пока я жил с Галей и пока не жил – я ничего в ней не понял:– Ну что же – жизнь нужно прожить так, чтобы в конце жизни, твои поступки казались тебе такими же правильными, как и в то время, когда ты их совершал.
Уже у дверей я услышал слова бывшей своей Гали: – Знаешь, почему мы разошлись?– Почему? – довольно глупо переспросил я. Словно, для того, чтобы разойтись нужно больше причин, чем для того, чтобы не расходиться.– Гриша, ты очень хороший человек, и всегда поступаешь правильно.Но, ты не совершил ни одного безрассудного поступка.Ты ни разу не поступил как сумасшедший.– То, что я на тебе женился – разумеется, не в счет?..