Если не знаешь, как обращаться с женщиной – обратись к психоаналитику.

Если думаешь, что знаешь – обратись к психиатру…

…Сидевший за столиком «Мак-Дональдса» художник Петр Габбеличев молчал, занятый своей памятью.

Память, это не воспоминания. Воспоминания позволяют задуматься о прошлом.Память – о прошлом и о настоящем, одновременно.И для Петра, в этом деле, была только одна проблема.Та, что заставила его, начать свою автобиографию, заполняемую при приеме на работу во вневедомственную охрану, словами: «Если мне не изменяет моя память, которая мне вечно изменяет, я родился…»

…У начальника отдела кадров было скучное лицо человека, имевшего сварливую жену, мечту о поездке в Болгарию и долги до аванса. Такие лица случаются у некоторых командировочных от не очень больших предприятий из провинции в очень большие города – чем-то они не довольны, но чем именно, не знают, ни они сами, ни те, кто с ними сталкивается.Странная причуда памяти – лицо этого начальника, художник запомнил. А вот то, что в кабинет вошла женщина, коротко стриженая блондинка, с порога сказавшая хозяину кабинета: «В вашем коридоре ремонт когда-нибудь закончится? Завалили все мусором. Весь капрон подрала,» – и Петр, обративший внимание на то, что у блондинки красивые ноги, подумал: «Интересно, она в колготках или в чулках?» – он позабыл.Позабыл.Наверное, потому, что с таких мыслей не всегда начинается любовь.

Но, то, что любовь всегда начинается с подобных мыслей – это точно.

Он забыл. Хотя, это была его первая встреча с Леной.Женщиной, появившейся из-за двери.

А, что касается ремонта в коридоре отдела кадров районной вневедомственной охраны, то вся страна была уверена в том, что занимается ремонтом, и поставляла мусор во все коридоры в избытке…

…Люди встречаются, сходятся, расходятся, и в этом нет ничего удивительного – в конце концов, каждая открываемая дверь, это вопрос встречи или точка расставания. И, конечно, художнику, в тот момент, не могла придти в голову очень простая мысль – забрать документы, и раз и навсегда, избавить себя от будущих разочарований.

Человек часто проходит мимо возможности не быть несчастным; и то, что он так же часто проходит мимо возможности не быть счастливым – слабое утешение.

А, может, и не утешение здесь нужно, а понимание, что это и есть свобода. Свобода.Во всяком случае, одна из ее сторон……Много лет назад, когда старший сын Петра еще ходил в садик, они вдвоем возвращались с дачи.Сын хныкал:– Пап, ну почему мы должны уезжать?– Потому, что мне завтра на работу.– Пап, был бы ты свободным, тогда тебе на работу ходить не нужно было бы.– А ты, сыночек, думаешь, что те, кто не работают, свободны? – сын задумался над вопросом отца, прищурил один глаз, вторым посмотрел на небо, а потом ответил.И в этом ответе, может, было что-то от истины:– Свободный тот, кто может смыться от бабушки…

…Мысли о том, что он может остаться в одиночестве на всю отпущенную ему жизнь, к Петру не приходили, хотя, однажды на берегу подмосковной речки, молодая женщина, неизвестно как, оказавшаяся в компании с друзьями Петра, сказала: – Вот ваша, Петр, позиция – это то, что мужчина должен быть один… – чем эта женщина аргументировала свои слова, Петр не расслышал. Потому, что подумал:– Позиция – это то, что человек вначале выбирает, потом укрепляет и, наконец, отстаивает.А у меня – просто, так вышло…

…Петр лишь однажды предложил Лене пойти в ЗАГС и определить их отношения, но сделал это как-то неловко – после трех разводов в прошлом, он не был уверен, в том, что знает, как правильно колонизировать будущее. А Лена совсем не настаивала на этом.Не то, чтобы она не доверяла Петру, просто образ пьяницы – первого мужа, растворялся не сразу, а постепенно.И тогда Петр, не отказался от своего желания жениться на Лене – просто, он решил отложить решение этого вопроса напотом.Забыв, что «потом» чаще всего превращается в «никогда», если вообще, во что-нибудь превращается.А она запомнила его слова:– Я буду к тебе относиться серьезно, а ты относись ко мне так, как тебе удобно, – это Петр понял уже после их расставания, когда быль поржавела, как плохое железо под дождем, а эта его фраза стала Лениным единственным, беззащитным аргументом.Уже потом.Когда, все оказалось не важно.Когда ничего уже не было…

…В принципе, в том, что люди за сорок разводятся, нет ничего необычного. В этом возрасте, люди достаточно взрослые, чтобы принимать решения обдуманно. Во всяком случае, они уже уверили себя в том, что они взрослые.И, в этом смысле, Петр не отличался от всех остальных людей. Правда, однажды ему пришлось признаться:– Раньше я был маленьким и еще не понимал, что такое ребенок. Теперь я вырос и уже не понимаю, что такое взрослый.

Петр сказал это не случайно. Как-то, в очередной раз, по просьбе бывшей жены, зазвав сыновей в Дом художников, он занудствовал перед ними на тему уважения к родителям, и, прежде всего, внимания к маме.Прежде, такие разговоры заканчивались однообразно – сыновья кивали и подытоживали:– Пап, дай триста рублей, – но нежданно-негаданно, этому пришел конец. Сыновья выслушали его, потом старший, Александр, спросил:– Пап, может тебе денег дать?Тогда Петр понял, что дети выросли…

…Как правило, разводясь, мужчины и женщины уходят не в пустоту, а к другим людям. Они не просто разрушают старую семью, а создают новую. Даже играя в рулетку, люди делают ставку не на случайность, а на закономерность…

…Лена и Петр, поначалу, оказались исключением из этого правила. И то, что, разводясь, они его нарушили, говорило не об их смелости, а всего лишь о вынужденности. При этом, каждый из них делал ставку не на себя, а на время.И они оба рисковали одиночеством.Впрочем, для того, чтобы быть одиноким, одного одиночества мало.Нужно еще быть никому не нужным.

– …Я ведь понимаю, что в каком-то смысле, ты опять совершил семейную революцию, – сказал Петру его друг художник Григорий Керчин в тот момент, когда они оба вышли из здания суда, в котором происходил последний развод Петра с последней женой, – Только что-то счастья не видно. И Петр, помолчав, ответил своему другу:– После революций счастья не наступает.

– Ты не ругай ее, Петь. В конце концов, у нас один взгляд на жизнь, а у женщин другой, – проговорил Григорий. Петр ничего не ответил ему. Но, когда через неделю бывшая жена позвонила Петру, предложила встретиться для дележки оставшегося имущества, то они встретились и начали ругаться.Потом перестали ругаться, а еще больше потом, когда бывшая жена ушла к будущему мужу, и от нее остался только след плеч на подушке, Петр набрал номер телефона Григория:– Ты оказался не прав.У женщин такой же взгляд на жизнь, как и у мужчин.Просто, каждую неделю он разный…

…То, что проблема одиночества у Лены и Петра решилась быстро и легко, оказалось простой удачей для них обоих. Во всяком случае, поначалу.Хотя они оба об этом не задумывались.

Первое время, месяц или полтора, на Петра действовала новизна, потом любопытство: чем все это закончится? – а потом он привык. Не потому, что привык, а потому, что Лена ему очень нравилась.

Нравилась…

…Петр не ставил Лене никаких условий, и ни в чем не ограничивал ее свободу. При этом, правда, не задумываясь о том, что свобода – это, всего лишь то, что человеку нравится.

Нравится…

…Когда-то, разговаривая со своим заказчиком, человеком, которому понравилась предложенная картина, но не знавшим, как сформулировать свое отношение к ней, и начавшим со слов: – Я, конечно, не специалист… – но тут же осекшемся, Петр подумал немного и сказал:– Пусть вас это не расстраивает.Специалистов у нас вообще нет.Но есть один очень важный критерий.Самый главный, истинный и универсальный: нравится или не нравится.Остальное – от лукавого.

Разговор происходил на излете СССР, заказчиком был заместитель председателя Следственного комитета России, а картина изображала извив дороги и называлась «Поворот, за которым никто не виноват…» И имела подназвание: «Жизнь – это дорога, по которой никто никогда не ездил.Вернее, каждый из нас едет по ней впервые.И загадывать – что ждет тебя впереди? – так же бесполезно, как размышлять о том, что может встретиться за ближайшим поворотом неизвестной тебе дороги…»

Потом они встречались не раз, разговаривали о многом, но заместитель председателя, как выяснилось, запомнил именно те слова художника, и однажды, вспоминая прошлое, он спросил: – Почему ты сказал так?– Дело в том, – ответил Петр, – Что мы слишком долго были закрытыми от всего мира.Но для того, чтобы оценивать результаты человеческого промысла, их нужно с чем-то сравнивать.А сравнивать нам было не с чем.– Разве сами люди не должны сравнивать себя с другими людьми?– Нет.Люди должны сравнивать себя не с другими людьми, а сами с собой.То, чем они стали – с тем, чем они могли бы стать.– Тогда, это относится не только к людям, – проговорил заместитель председателя, задумавшись о чем-то, о своем.– К чему же еще? – попросил ответить Петр.– К России, например…

…Мысли Петра прыгали как птички с ветки на ветку, щебеча что-то на своем языке, совершая посадки в местах, выбранных ими, по одним только им известным причинам. А, может, неизвестным даже им самим…

…Когда-то, в начале прошлого века, великий русский физиолог академик Павлов открыл рефлексы, а потом к власти пришел гегемон и закрыл этот вопрос однозначно – никто, кроме людей думать не может. Людьми, при этом, гегемон считал только тех, кто, как и он, сам, ничего не имел.Академик не был виноват в сложившейся таким образом ситуации, а гегемон, ну что же, на то он и гегемон, чтобы думать, что он один думает.За всех.И все было бы ничего, но ученик академика Павлова, академик Анохин разработал теорию функциональных систем, систем, способных достраиваться до адекватности обстоятельствам за счет собственных структурных резервов. И однажды, на лекции для аспирантов, академик услышал вопрос:– Скажите, Петр Кузьмич, вот раньше говорили, что птички не думают, а теперь как правильно будет?Академик Анохин вышел из-за кафедры, постоял, опершись на указку, задумался надолго, а потом ответил:– Теперь, батенька мой, насчет того – думают птицы или нет – никак не говорят.То есть, вопрос о птичках остался без ответа, а через некоторое время физиологи всего мира собрались на свой конгресс и объявили, что самыми умными являются не гегемоны, а дельфины.

Аспирантом, задавшим академику Анохину вопрос, был Иван Головатов, который и рассказал Петру об этом. Об одном Иван умолчал – было как-то ни к чему.Услышав о том, что дельфины самые умные, он подумал:– Может быть, может быть.Только, мой друг, художник Петя Габбеличев точно умнее любого дельфина…

…Как археолог, Петр копался в своей памяти, удивляясь тому, что скрывается в очередном пласте. Вернее, не скрывается, а открывается.

И, может, мысли – это не птички, а гвозди, которые, хоть и не ровными рядами, и неумелой рукой, но вбиты по самую шляпку… …Извивы мысли, как извилины реки, рано или поздно, должны были привести этот своеобразный поток к устью.В устье река впадала в море.Море любви…

…Оба они, и Петр, и Лена были в том возрасте, когда наиболее острые ощущения постепенно начинают смещаться в светлое время суток, но неожиданно для Петра, Лена оказалась очень хорошей женщиной. Хотя ничего неожиданного в том, что хорошая женщина оказывается хорошей женщиной, в общем-то, не было.

В силу специфической деликатности взрослых людей, они не говорили о сексе никогда – только по-настоящему взрослые люди могут позволить себе не говорить о сексе – но преград между ними и их желаниями не было.

Секс – самое личное из того, чем занимаются все…

…Однажды на рассвете летнего дня, в полусумраке рождающегося утра, Петр осторожно снял с Лены, спящей на животике, легкую простыню и прикоснулся, своей единенной страстью и нежностью плотью, к ее спине. Лена проснулась от этого прикосновения, но не шелохнулась.И лишь однажды вздрогнуло ее тело, расставаясь с последней девственностью.– …Что ты сделал? – прошептала потом Лена, продолжая лежать на животике.– Превратил тебя из ангела в Богиню.

– Богиню? – хотела переспросить Лена, но промолчала, уткнувшись личиком в подушку, и Петр промолчал, не ответив ей. Хотя ответ он знал точно:– Никогда не будет никакого счастья, если мужчина не сможет относиться к женщине, как к Богине.О том, что богини – предмет поклонения многих, Петр тогда не подумал.И потом – тоже…

…Петр давал Лене деньги, и она, женщина, в общем-то, не разоряющая, покупала на них разные женские мелочи, радовавшие их обоих. Белье, например – красивое женское белье, существует на радость женщинам.Но еще больше – оно существует на радость мужчинам.

Однажды Лена купила новые колготки и показалась в них Петру. – Красиво, – проговорил Петр.– Ты должен был сказать: «Красивые ножки.»– Если бы я был поэтом, то посвящал твоим ножкам стихи.– А что ты мог бы посвятить моим ножкам, не будучи поэтом?– Перспективу…

…Несмотря на то, что Лена и Петр расстались, Земной шар продолжал вращаться. Хотя и делал он это совершенно безответственно…

…У друга Петра, художника Григория Керчина, был день рождения – прекрасный повод для того, чтобы посидеть и попить водку со всеми друзьями сразу. И, даже, в большом количестве.Давно не пивший спиртного Петр, поработал за столом виночерпием, а, когда день начал завечеряться, и разговор за столом зашел о мере единства вселенной:– …Каждая сорванная травинка – это, по большому счету, вселенский взрыв… – он вышел на балкон покурить.

Петр не сразу заметил, что на соседнем балконе, балконе квартиры из другого подъезда, но архитектурно почти соприкасавшемся с балконом квартиры Керчина, появился молодой человек. Самый обыкновенный.Лет двадцати.С лицом самоубийцы – не смотря на то, что Петр любил думать не спеша, он мгновенно понял это. Еще до того, как парень стал перебираться через перила балкона.Что поделаешь.Каждое поколение изобретает свой велосипед.И, только потом, убеждается в том, что не умеет на нем ездить.

Жизнь – единственное занятие для каждого. Хотя бы потому, что заняться чем-нибудь другим, у нас нет ни малейшей возможности…

…Движение воздуха, легким трепетом коснулось лица Петра. Прохладное.Холодное.А, может, это бессмертная смерть примчалась собирать свою дань.

Мозг Петра сработал. Петр не сделал ни одного резкого движения.Затянулся сигаретным дымом.Посмотрел поверх окружающих их домов на начинающее краснеть небо, потом, не глядя на мальчишку, проговорил, словно ни к кому не обращаясь, а рассуждая сам с собой:– Вы готовитесь совершить поступок, имеющий очень большое значение для вас.Мальчик, уже перебрался за перила, и теперь стоял на маленьком карнизике балкона, держась за поручень у себя за спиной.При этом, его тело слегка выгнулось вперед, сместив центр тяжести в сторону бесконечности:– Меня бросила девушка.– Бывает, – вздохнул Петр, – На то, она и первая любовь, чтобы за ней пришла следующая, – он по-прежнему говорил ровным, почти безразличным голосом. При этом, по чуть-чуть, на пол длинны стопы, не больше, приближаясь к мальчонке.Сокращая расстояние:– То, что вы сейчас собираетесь сделать – очень важный поступок.Но, только для вас.Вы думаете, что остальные люди, и, прежде всего – она, начнут переживать за вас?Нет.Никто не обратит на ваш поступок никакого внимания, – Петр говорил спокойно, но чувствовал, как начинают потеть его ладони, – Несчастным станет только один человек, который, кстати, не имеет никакого отношения к вашей беде.– Кто? – облизав губы, проговорил парень. Его тело выпрямилось, и теперь центр тяжести отстранился от беды.– Ваша мать.Теперь ни один день не пройдет у нее без слез.И получится так, что горе вы принесете только тому человеку, который вас любит.– Что же мне делать? – если человек задает такой вопрос, он, по крайней мере пока, не собирается поступать никак. После этих слов, оставалась последняя опасность – мальчик мог просто соскользнуть с карниза.– Можете, например, посмотреть на то, как старики лазают по балконам.Петр, неспешно и умышленно кряхтя, стал перебирать на соседний балкон:– Эх, в боевом походе, тяжелее было.– А вам приходилось участвовать в боевых походах?– Да. С Суворовым, через Альпы.– Я читал Суворова «Аквариум».Он, в этой книге, ничего не пишет об Альпах.– Напишет в другой книге, – оказавшийся рядом с парнем Петр, мгновенно захватил его, скрепив ладони на его груди борцовским замком, и перетащил того обратно через перила.После этого, он посмотрел вниз.На пятиэтажность.И тогда, у Петра закружилась голова…

…В квартиру Гриши, Петр вернулся через подъезд. Внизу он постоял немного, и сорвал травинку на газоне.– …Ты, что, на улицу выходил курить?– Да. Подышать захотелось.– Дышал бы на балконе.Времени прошло так мало, что разговор в комнате продолжался почти на том же месте, где его оставил Петр.– …Каждая сорванная травинка – это, по большому счету, вселенский взрыв, – говорили все, и никто в отдельности.– Вряд ли, – сказал Петр.– Просто ты его не замечаешь.– Если бы я один.Землятресение на Кавказе затронуло всех – хотя, и оно, не было вселенским взрывом.А, кто-нибудь из вас заметил вселенский взрыв две минуты назад?– А, что произошло?– Вот, – Петр протянул друзьям, сорванную во дворе травинку, – Хотя, рвать траву на газонах, конечно же – плохо.

– Петя, я тебя уважаю, но здесь ты не прав. Дело в том, что мы, художники и поэты, хотя и влияем на души людей, в той или иной степени, но нам никогда не приходилось в реальности спасать жизнь людей.Если бы ты, когда-нибудь, спас человека от смерти, ты бы по-другому смотрел на гибель живого.– Наверное, – ответил Петр…

…О своем собственном самоубийстве, Петр не задумывался, хотя мысль о том, что его жизнь оказалась никому не нужна, не раз вставала перед ним. Вставала предателем…

…Когда Лена рассталась с Петром, и воздух, заполненный небом, для него вдруг стал пустым и ненужным, Петр узнал – где именно болит душа. Она болела в районе солнечного сплетения.Болела совсем не аурной, а совершенно реальной болью, и об этом, Петр сказал своей знакомой журналистке Анастасии.– Исхудал ты весь, Петька. На лице одни глаза да нос.Петь, брось ты переживать из нас, баб. Относись ко всему философски – ты, ведь, интеллигент.– Интеллигенции у нас нет.– Интеллигенции нет, – проговорила Анастасия, глядя на Петра, – А интеллигенты остались.

– Остались, – вздохнул Петр, – Чем больше в обществе интеллигентов, тем меньше у общества непонимания то, что оно недополучает.

– Если в желудке болит, то тебе поможет обычный гастал или но-шпа. – Поможет, – согласился Петр, хотя и не поверил в это.– А я могу тебе чем-нибудь помочь?– Не знаю. Может, мы это… – Петр прервал фразу, подыскивая подходящее слово.– Знаешь, Петя, ты не суди ее.Женщина – это ведь, божья тварь… А, мы «это», у тебя или у меня?– Пойдем в лес.– Давай. Только возьми какой-нибудь плед.Петр зашел домой и взял плед и бутылку сухого вина из бара. С тех пор, как он бросил пить – вино в его доме было всегда.Когда он пил – вино в его доме случалось часто, так, что, в этом смысле, почти ничего не изменилось.Только теперь в его доме было хорошее вино…

…Через пол часа, они вдвоем, написали очередную первую главу в истории человечества. А еще через некоторое время, расслабившийся, но уже уравнявший дыхание Петр, смотрел на обнаженное, загорелое тело Анастасии, сидевшей на коленях и пившей вино прямо из горлышка.И на то, как лучи солнца, отражавшиеся и преломлявшиеся в линзе из виноградной лозы, сверкали на голубизне неба.– Ты молодец, Петька. Хорошо, что вино взял.– Я лимон забыл.Анастасия прошлась глазами по телу художника от пальцев ног до макушки, задержав взгляд где-то посередине, полукавничала искринкой зрачков:– Ничего. Я найду себе что-нибудь кисленькое.

– Тогда, мне будет сладко, – еще успел подумать Петр, магелланствуя в удовольствие…

…По поводу того, является ли женщина «Божьей тварью», Петр как-то спросил у батюшки из Гребневской церкви: – А, может, женщина – это, все-таки, создание дьявола?Батюшка задумался о чем-то своем – и Петру показалось, что седовласый человек в долготерпеливой одежде что-то вспомнил – а потом ответил:– Не каждая…

А еще через некоторое время, он добавил: – Все равно, Бог любит людей независимо от их достоинств или недостатков, – и Петру ничего не оставалось, кроме как вздохнуть:– Тогда, у нас с Ним возникают одинаковые проблемы…

…Анастасия оказалась права. Гастал помог.Хотя и только на время…