– …Не слушай ни чьих советов, – сказал мне как-то мой друг Петр Габбеличев. Уже и не помню в связи с чем.

– Почему? – спросил я.

– Спокойней совершаешь собственные ошибки.

Я послушался этого совета Петра, хотя спокойствия мне это не прибавило.

…Однажды, поднимаясь к себе домой, я встретил девочку-соседку по лестничной клетке. Она стояла у своей двери, и ее губки подрагивали, а глазки с детским трудом сдерживали слезки.– Что случилось? – спросил я.– Дома никого нет.Когда никого нет в своем собственном доме, это действительно может оказаться проблемой.– Хочешь, пойдем ко мне? – не бросать же мне было плачущего ребенка на лестничной клетке.– Хочу. А-то, здесь холодно.Я оставил в соседской двери записку, и привел девочку к себе.У меня были конфеты. Она пила чай и смотрела мои картины.– А я тоже рисую, – ребенок отогрелся и начал хвастаться.– Ты хочешь стать художницей? – почему-то я был уверен, что она ответит: «Да», – хотя бы из солидарности со мной и моими конфетами. Но она неожиданно ответила:– Нет. Я хочу быть красавицей, как мама…

…Через несколько дней я встретил ее с подружками у подъезда. – Здравствуйте, дядя художник, – сказала моя соседка.– Здравствуйте, зайчики, – ответил я, и почти прошел мимо, когда услышал разговор у себя за спиной:– А чем занимается ваш дядя художник? – спрашивала подружка у моей соседки.– Он тряпочку красит…

Теперь, если кто-нибудь спрашивает меня: «Что я делаю?» – мне легко дать ответ: – Тряпочку крашу…

…Художник я потомственный. Художниками были и мой папа, и моя мама, и один мой дедушка. Другой мой дедушка служил по иностранному ведомству.Тот мой предок-художник, был настолько велик, что носил имя улицы, на которой сейчас живет одна моя подружка.Правда, у него не моя фамилия, потому, что он великий предок по матери, а не по отцу, чью фамилию ношу я.Впрочем, наше разнофамилье не умаляет его значения для национальной культуры.Если у нас, вообще, есть оно и она…

Таким образом, в деле поступления на худграф, у меня был некоторый гандикап, хотя в этом и не очень приятно признаваться, потому, что все люди рождаются равными. Только повзрослев, они начинают осознавать все неприятности, связанные с этим…

…Вообще, о людях, и о своем отношении к ним, я задумываюсь довольно часто. – Как Гамлет, – сказал мне однажды мой друг художник Петя Габбеличев. И я ничего не ответилНаверное, я смог бы стать Гамлетом, если б все вокруг мне не нравилось, а тень отца объяснила мне – почему…

…Не смотря на все мои раздумины, я не такой умный человек, как, скажем, Петр. Он, например, без тени сомнения мог позвонить на телевидение во время программы, в которой депутаты и политологи безуспешно пытались высосать из пальца национальную идею, и эту самую идею сформулировать.А потом, не удивиться тому, что ему ответили:– Дежурный редактор сейчас занят на другой линии.Петр очень умный, хотя бы потому, что может сделать то, что до сих пор не сделано, теми людьми, которые должны это сделать.

А может, он очень глупый, если думает, что в стране, где дежурный редактор занят на другой линии, когда формулируется национальная идея, что-нибудь можно сдвинуть с места.

Кстати, Национальная идея, по мнению Петра, должна звучать так: «Величие России через процветание ее граждан…» И, по моему мнению – тоже.

Впрочем, в разуме свое, я, может быть, еще доберу. Ведь мне пока нет и тридцати. Хотя, не исключено, что у бога на всех умников просто не хватает ума.

При этом, не от каких споров я не ухожу – в споре или побеждаешь, или умнеешь…

…Вообще-то, в том момент, когда зазвонил телефон, я думал совсем не об этом. Я стоял посреди мастерской и, фигурально говоря, чесал затылок. Во всяком случае, рукой по затылку, я елозил совсем не фигурально.Потому, что больше ничего другого мне не оставалось.В принципе, самом ответственном и, одновременно, самом безответственном в человеке явлении, в этой жизни я терял бессчетное количество вещей: я терял подаренные мне зонтики и только что купленные перчатки, забывал в метро сумки и портфели, совал мимо кармана сдачу в магазине и оставлял в лифте коробки с обувью.Даже первую свою любовь я, не то, чтобы потерял, скорее – разделил себя и ее на разные жизни.Не то, чтобы мне не как-то особенно не везет, или я чрезмерно безалаберный человек – просто так выходит, и все.Но тут было явно, что-то не понятное.Дело в том, что я, несколько дней назад, закончил серию картин.Это были интересные картины, и, кажется, пока не имеющие аналогов в принципе.

На этих картинах небо сливалось с водой без линии горизонта – черты, соединяющей нас самих с нашим будущим. Возможно, понимание этого позволяет задуматься о том, что только от нас самих, от наших возможностей и желаний, зависит то, где мы проводим эту черту.

Именно в этом и был философский смысл моей новой серии, серии, состоявшей из пяти картин. Теперь, у себя в мастерской я видел четыре картины.Пятой картины не было, а телефон продолжал звонить.

Я поднял трубку. И стал соучастником истории, по окончании которой, я обнаружил на своей голове первый седой волос.Но еще раньше конца, я узнал, кто украл и пропил пятую картину.Узнал, от дежурного по вытрезвителю, которому Вася Никитин признался к краже сам.Тогда я и позвонил моему другу художнику Григорию Керчину.Петру Габбеличеву мы позвонили уже вместе…