…На Остоженке плотность стоящих под бесконечные светофоры машин была такой, что Лариса долго не могла вывести свои «Жигули» со двора.

– Вот так. Сидишь в машине, жжешь бензин и думаешь, что куда-то едешь. А на самом деле стоишь в пробке, – прошептала она, и мне ничего не оставалось, как согласиться:

– Как и вся страна.

Наша с Ларисой общая жизнь, постояв в пробке, постепенно тронулась в путь. Впрочем, поначалу довольно вяло.Но постепенно набирая скорость…

…Через час мы выбрались за пределы Кольцевой дороги, главной околицы страны, и столица осталась у нас за спиной. А может быть, за плечами.

Великая русская река Пихорка, которую нам пришлось проехать при въезде в Балашиху, была столь громоздка, что местами достигала восьми сажен. Да не каких-нибудь простых, а косых, в которые простая сажень укладывается вся, да еще с тремя четвертями. Сам город Балашиха, несомненно, относился к старинным, хотя антикварных строений имел не много; просто строился он тогда, когда все, что строилось, выходило, если не древним, то, во всяком случае, каким-то устаревшим.

Ларисина башня стояла особняком, среди невырубленных деревьев, и была, наверное, самым большим домом в микрорайоне. Когда мы подъезжали к дому Ларисы, откуда-то из сумрака раздался колокольный звон, и здесь, в тишине Подмосковья, я понял – какой звон называется малиновым.

Услышав звон колоколов, Лариса посмотрела на меня: – Как ты думаешь, художники должны дружить с церковью?– Наверное, милая.Только это не всегда получается.– Почему?Потому что любой настоящий творец всегда конкурент с другими творцами.– И в чем вы конкурируете?– В том, кто сделает мир лучше.

– По-твоему, хороший художник должен перехитрить Бога и сделать мир лучше, чем он есть? – Да. Только слово «перехитрить» здесь не очень подходит.

– Но мы должны приспосабливаться к тому миру, в котором мы живем. – Милая, человек приспосабливается не к среде – к среде он приспособлен с момента своего рождения. Человек приспосабливается к своей культуре.– К своему искусству? – переспросила меня Лариса.– Нет. К культуре – она больше, чем одно искусство.– А искусство?– Оно просто делает культуру стоящей того, чтобы к ней приспосабливались люди.

– А как же грехи людей? – Лариса говорила серьезно, и я отвечал ей так же: – Понимаешь, если бы я жил в прошлые века, я был бы таким же, как то время, в которое я жил. И старался бы не совершать пакостей, потому что боялся бы того, что меня не простит Бог.– А теперь?– Теперь я, как и мое время, вырос. И стараюсь не совершать пакостей не потому, что боюсь, что меня не простит Бог, а потому, что боюсь, что я сам себя не прощу.

– А Бог? – спросила Лариса, и я улыбнулся: – Каждый, кто старается не совершать пакостей, как минимум избавляет Его от лишних забот.

– Я когда-то думала, что все художники очень любят мир, – проговорила Лариса. – Это все равно что сказать, что все художники сумасшедшие.Художник даже на равных с миром быть не может, потому что мир может делать человека и лучше, и хуже. А художник должен делать мир лучше, – еще успел сказать я.И после этих слов стал целовать Ларису.

На шестой этаж мы поднялись только через десять минут. Лариса открыла дверь, и я переступил порог ее дома.Не знаю, чего я ожидал – жилища богини или приюта философа, хай тека мыслящего авангарда или плюшево-будуарной обстановки обеспеченной бизнес-дамы.Ларисин дом был самым обычным двухкомнатным домом; и лишь одно – несколько гитар на стенах – выдавало, вернее, рассказывало об интересах хозяйки.

Я провел пальцами по струнам одной из гитар, и Лариса провела пальцами по струнам другой. И звук той гитары, к которой прикоснулась она, наложился на еще не затихший звук тех струн, к которым прикоснулся я.

…А потом у нас была первая ночь, и президент клуба современного творчества «Белый конь» продемонстрировала, что она прекрасно умеет руководить не только моими днями, но и нашими общими ночами.

Являясь женщиной, имеющей собственного мужчину, Лариса оставалась женщиной – становилась на сторону мужчин. Вообще, секс – это такое занятие между мужчиной и женщиной, при котором и мужчина, и женщина желают успеха мужчине…

…Обняв возгоравшееся тело Ларисы, я увидел, как день закрылся…

…Я прекрасно выспался той ночью – под удачи вообще хорошо спится. А наутро, когда Лариса еще спала, я тихо вышел в коридор и увидел ее дочь, сидевшую перед телефонным аппаратом спиной ко мне.И стал невольным свидетелем чужого, хотя и родственного представления о том мире, в котором жили мы с Ларисой.

– …Прикинь, моя материя в движении, приволокла своего кавалера… – …Ага… Молодой… Ленина видел…– …Знаешь, кажется, у наших мамонтов одно на уме: набить брюхо за столом и завалиться друг к дружке в постель…– …Прикинь, в два часа ночи просыпаюсь, а у них кровать скрипит – другого дела не знают…– …А моя, думаешь, что?.. Вчера сидит перед телевизором. Я ее спрашиваю: «Какой курс акций “Газпрома”»?А она мне: «Я погоду слушала…»– …Ну, ни в чем не разбираются. Я свою спрашиваю: «Как, по-твоему, сколько стоит акция “Газпрома”»?А она мне: «Не знаю… Наверное, тысячу долларов…»Они, кстати, сейчас по двадцать три рубля – надо брать…– …Вот я и говорю – наших мамонтов ничего кроме подушки и кастрюли не интересует…– …Вот… Вот.Их поколение – это презерватив на столовой ложке…

Не скрою, меня развеселило такое определение места нашего поколения в мировом эволюционном процессе, но я изобразил кашель – мне стало неудобно за то, что привелось подслушивать чужой разговор. Девушка оглянулась и увидела меня:– Ой! Простите, – вырвалось у нее, и она тут же положила трубку телефона, не окончив разговор.– Ничего. Извини и ты меня. Я слушал твои слова неумышленно.И спасибо.– За что? – удивилась девушка. Наверное, в ее представлении услышанное мной должно было вызвать не благодарность, а как минимум раздражение.Но обиды на ее представление о нас у меня не было, и я просто повторил:– Спасибо.– За что?– Спасибо за то, что вырастила такую мамочку.После этих слов дочка Ларисы внимательно посмотрела мне в глаза, словно сомневаясь в мере серьезности, с которой можно было разговаривать со мной.Потом бросила взгляд на дверь спальни матери:– Н-да… Похоже, что жизнь – не самый хороший режиссер, – проговорила девушка, и мне ничего не осталось, как улыбнуться прорастающему поколению:– Зато – самый лучший автор сценария…

…В это время дверь спальни отворилась, и на пороге появилась Лариса.

Это в старые времена чем презентабельнее женщина, тем больше бигудей, в которых ей приходится спать, загромоздив и себя, и свой сон. А современная женщина – это «Мэри Кей» на тумбочке после ночи, которая была в удовольствие ночи, а не дня.

То, что Лариса была в одной ночной рубашке, сразу сформировало координаты ее доверия и к дочери, и ко мне. И продемонстрировало ее взрослость – понимание меры искренности с окружающими:– Утро хорошее… Познакомились? А то вчера как-то мельком виделись.– Да, мамочка, – ответила дочка, и Лариса, подойдя к ней, поцеловала ее в щеку:– Доча, милая, мы еще не выспались.– Понимаю, мамочка, – девушка повернулась и направилась в кухню. И уже у двери, оглянулась и, не удержавшись, рассмеялась:– Досыпайте.Только по-быстрому. Пойду вам кофе приготовлю…

…После завтрака я ненадолго остался на кухне один – дочка ушла по своим делам, а Лариса вернулась в спальню.

Перед уходом дочка Ларисы внимательно посмотрела на меня: – Мама что-то говорила о вас.Кажется, вы – баснописец?– Я не баснописец, а художник-концептуалист.– Н-да, – вздохнула девушка. – Ну, раз вы концептуалист – значит, маме повезло вдвойне…

…Когда дочка ушла, я еще успел спросить Ларису: – Чем она занимается?– Тем же чем и мы в ее возрасте – учится.– Правильно делает, – проговорил я и подумал о том, что в возрасте наших детей мы учились по-другому.Не так, как они, да и не так, как учился весь мир.В то время, когда американский негр учился для того, чтобы стать менеджером и начать жить хорошо, мы, россияне, даже слова такого не знали и учились для того, чтобы учиться.И были счастливыми уже от того, что даже не понимали этого…

…Через несколько минут Лариса вернулась, набросив на плечи дубленку: – Посмотри. Купила недавно.Болгария, но выдают за итальянскую.Тебе нравится?– Нравится, – ответил я. Дубленка действительно смотрелась на Ларисе красиво. – Сколько она стоит?– Просили четыреста долларов, но ведь у меня улыбка на пятьдесят.Так что за триста пятьдесят отдали.Нормально?– Очень красиво, – говорить Ларисе о том, что если бы она улыбнулась девять раз, ей еще и доплатили бы, не имело смысла.Но, похоже, она прочитала мои мысли:– Да? А если я тебе улыбнусь, ты мне заплатишь?– А что я уже делаю, – ответил я и полез в карман.Триста долларов – это было все, что у меня было.– Значит, еще и обмоем в ресторане, – засмеялась Лариса. – Приглашаю вас, господин вице-президент, на корпоративную клубную вечеринку, на которую приглашается только узкий круг самых избранных.– Я воспользуюсь блатом у президента……Никто из нас двоих утром не знал, что в ресторан вечером мы зайдем не в Москве на другом конце Московской области.Потому что в Москве нам станет не то чтобы несносно, просто как-то неуютно.И нам захочется уехать из столицы страны, для которой мы попытались сделать доброе дело.

Все было в том, что как бы хорошо нам с Ларисой ни было в ее доме, но в клуб приходилось ехать, потому что нам предстояло встретиться с человеком, желавшим стать крупным чиновником. Мы ничего не знали об этом человеке, и в этом не было ничего странного – мы и обо всех остальных людях знали немного.

Хуже было то, что мы с Ларисой понятия не имели о том, чем могли быть ему полезными. Наша польза предполагалась как что-то априорное.Что оставляло широким как поле нашего применения, так и поле наших фантазий.– Если дело в «корпоративе», заломлю гонорар, – сказала Лариса, заводя мотор. И я ответил, усаживаясь на сидение и пристегивая ремень:– Если дело в «корпоративе», то и заламывать не придется.Сами предложат.Но если не в «корпоративе», то, боюсь, – тоже.

– Как ты думаешь, зачем нас зовут? – Лариса, если нас зовут, чтобы думать – то мы что-нибудь придумаем.А если нас зовут не затем, чтобы думать, то и думать нечего.

– Петр, да ты – просто осетрина нашей культуры. – А ты – кто, милая?– Я – уклейка.– Нет. Ты – золотая рыбка, – улыбнулся я, глядя в окно на улицы Балашихи, ставшей мне за одну ночь не чужим городом.О том, что мы видим друг друга в последний раз, ни я, ни Балашиха в этот момент не догадывались…