Родился я 11 апреля 1959 года в городе Славянск Донецкой области. Мой отец всю жизнь проработал машинистом локомотивного депо, мама — учительницей начальных классов. В 1966-м я пошел в школу. В ту самую восьмилетнюю школу №19, в которой работала мама. Ребенком я был непоседливым, поэтому чуть ли не на каждой перемене мамины коллеги не упускали возможности пожаловаться ей на мое поведение на уроках. Мама «приглашала» меня в учительскую.
Почти все мои ровесники в детстве мечтали стать военными. А любимыми играми были игры «в войну», «в партизан». В этом нет ничего удивительного. Наши деды, а у многих и отцы были участниками Великой Отечественной, не понаслышке знали о войне многие мои земляки — родной Славянск во время войны три раза захватывали немцы и три раза освобождала Красная Армия. В Славянском районе яростное сопротивление фашистам оказывали партизанские отряды Корноухова: мама водила школьников в походы по местам боевой славы партизан.
О войне мне много рассказывали мой дед Иван и дядя Витя Анохин.
Дед Иван — отец моей мамы — был командиром разведывательно-диверсионного подразделения, служил в Заполярье. Во время одного из рейдов в тыл врага был тяжело ранен. Из армии его уволили и назначили вторым секретарем Мурманского обкома партии. Дядя Витя был танкистом, у него на квартире мы одно время жили, сдружились и на всю жизнь стали как родные. В День Победы дед Иван и дядя Витя надевали парадные костюмы, на которых было тесно орденам и медалям.
Сегодня уже и не вспомнить, сколько мне было лет, ко -гда в мою мальчишескую голову вселилась мечта стать милиционером. Но абсолютно точно то, что в своем первом в жизни сочинении, написанном в третьем классе, я написал — когда вырасту, обязательно стану следователем.
У нашего соседа, дяди Бори Гринштейна, была огромная библиотека, в которой значительное место занимали детективы. Излишне говорить, что все эти детективы я перечитал запоем. Ну а когда в наш дом переехал Николай Иванович Смирнов — начальник уголовного розыска ЛОВД на железнодорожной станции Славянск, который стал другом всем дворовым пацанам (нам тогда было лет по тринадцать) — я перечитал все его подшивки «Советская милиция» и «Человек и закон», наверное, со времен издания этих журналов.
Окончив восьмилетку, поступил в Славянский техникум железнодорожного транспорта. В 1978 году отучился и поехал работать в город Уральск, откуда уже осенью был призван в армию. Во время службы как-то травмировал руку. Медсестру гарнизонного госпиталя, которая меня перевязывала, после демобилизации увез на Украину. А вскоре она стала моей женой.
Осенью 1980 года, вернувшись в Славянск, пошел в городской отдел КГБ Украинской ССР. Дежурный офицер одобрил мое намерение служить в этой организации, но посетовал: для начала надо получить высшее образование. Так моя первая попытка стать чекистом закончилась ничем.
А «познакомился» с КГБ СССР я еще до армии.
После техникума ехал по распределению в Уральск, и в Москве у меня была пересадка. В столице остановился на несколько дней. Как-то шагаю от Красной площади к Дому иностранной книги. Прохожу мимо огромного серого здания с гранитным фундаментом. У центрального подъезда стоит парень лет тридцати с букетом в руке, в пиджаке, а на улице — жара градусов 30! Думаю: «Странное место для свидания парень выбрал».
Примерно через час возвращаюсь обратно, а парень стоит на прежнем месте. Это меня заинтересовало, и стал я наблюдать за ним. Минут через пять к подъезду причалил огромный лимузин, принял на борт пассажира и уехал. К этому парню с одной стороны подходит старшина милиции, а с другой — мужик лет сорока, в пиджаке, как мне показалось, неряшливого вида. Этот мужик начальственно показывает в мою сторону пальцем и что-то говорит парню и старшине. Не дожидаясь вопросов, я решил дать деру от этого особнячка.
Отбежал, отдышался, но любопытство взяло верх. Вернулся я к этому зданию, обошел по периметру — вывески нет, только со стороны Елисеевского солдаты что-то грузят в «ГАЗ-66». У проходящей мимо бабушки спрашиваю, что это за здание такое. Бабуля отвечает:
— Да это то, что над всей милицией стоит.
— А что над всей милицией стоит?
— Ну, там, где раньше Берия был! — ответила бабушка.
Так я впервые увидел центральный офис Комитета Государственной безопасности Союза ССР!
После неудачной попытки стать чекистом пошел устраиваться в уголовный розыск. Начальник УГРО принял меня радушно, мое стремление ловить бандитов поддержал, но как только узнал, что из армии я приехал с невестой, тут же потерял ко мне интерес:
— Работа в уголовном розыске ненормированная, жены недовольны. Начни-ка ты, парень, службу с постовых, разомнись на охране общественного порядка, потаскай пьяных...
Взыграли амбиции: с алкашами возиться — нет уж, дудки!
Пошел в транспортную милицию. К начальнику уголовного розыска, к соседу своему дяде Коле Смирнову. Нашел нужный кабинет, стучусь. Приглашают войти. За столом парень лет 30 — явно не дядя Коля.
— Мне нужен начальник уголовного розыска Николай Иванович Смирнов.
— Зачем? — спрашивает парень.
Объясняю, что дядя Коля с незапамятных времен, когда я был еще мальчишкой, обещал меня взять к себе на работу в уголовный розыск.
Не знаю, как это выглядело со стороны, но моя искренность, видимо, подкупила начальника уголовного розыска Виталия Владимировича Кулиша:
— Николай Иванович переведен на штабную работу. По болезни. Теперь я начальник уголовного розыска. Но раз дядя Коля обещал, придется выполнять.
Так я стал единственным младшим оперуполномоченным уголовного розыска на все ЛОВД станции Славянск. С понедельника по пятницу работал в уголовном розыске: помогал операм, вместе с патрульно-постовой службой присматривал за вокзалом (где, к слову, пьяных натаскался вдоволь!) и сопровождал пассажирские поезда, а по выходным вместе со старшим опером ОБХСС капитаном Александром Савельевичем Беликом ловил спекулянтов на городском рынке. Работа у меня спорилась. В поезде вора поймал, который у пассажира часы украл. Почти каждые субботу-воскресенье мы с Беликом спекулянтов задерживали и уголовные дела возбуждали. Белик через свою агентуру выискивал спекулянтов и места, где они товар прячут, а я как мент, еще не примелькавшийся на рынке, отслеживал их, выявлял лиц, которые покупали товары. Эта работа помогла освоить навыки наблюдения и маскировки в толпе, умение разговаривать с людьми и получать необходимые сведения.
***
В феврале 1981 года состоялся XXVI съезд КПСС. Делегаты на поездах съезжались в Москву-матушку. Ну а милиция стояла по всей железной дороге — через каждые 100 — 150 метров, оберегала делегатов партсъезда от советского народа. Накануне партийного форума произошло ЧП: на железной дороге раскурочили какой-то шкаф с электронным оборудованием, из-за чего перестали работать семафоры на одном из перегонов. Мама дорогая, что тут началось! Чекисты возбудили уголовное дело по признакам диверсии. И все кинулись отрабатывать планы оперативно-розыскных мероприятий. Понятное дело, в тот период я имел смутные представления о таинствах сыска, и в эти планы меня никто не посвящал. Я просто был одним из винтиков в механизме сыска.
Мне и инспектору по делам несовершеннолетних капитану Дейниченко по прозвищу Деникин было поручено выехать в поселок, в районе которого произошла «диверсия», и отработать подростков. На дворе мороз градусов тридцать. Дейниченко — мент опытный, понятное дело, пошел в школу беседовать с учителями, чтобы установить наиболее шебутных пацанов, которые на железке «хулиганють». Мне же Деникин доверил выяснить то же самое, но только путем опроса железнодорожников. Пошел я по заснеженной станции и у каждого встречного-попе-речного спрашиваю, что да как. Часа два ходил, промерз до костей. Наконец, кто-то из путейцев показал дом, где проживала непутевая семейка: детей мал-мала меньше, маманя пьянствует, папани и вовсе нет. Пошел я в этот дом. Захожу — в комнате холодно, беспорядок. Одному малышу годков пять, другому лет восемь-девять. Спрашиваю: где старшие братья? Мальцы отвечают, что не знают. Смотрю, в приоткрытом шифоньере среди белья валяются детали из того злополучного шкафа. Спрашиваю у ребятни: «Что за железяки?» Они отпираться не стали, рассказали, как гуляли по шпалам вдоль железной дороги, увидали металлический шкаф, открыли дверцы, а там эти блестящие штуковины. Они их решили открутить, чтобы дома играться. Так я и раскрыл акт диверсии! Правда, никакой благодарности не получил. Искали-то вражин, планировавших погубить делегатов партсъезда, а нашли мальцов несмышленых!
***
1981 год. Февраль. Из южных республик Советского Союза везут первые огурцы и помидоры. Везут, чтобы продать в Украине и России — северных регионах необъятной страны. По законам, действующим в то время, это спекуляция. Перед транспортной милицией стояла задача пресечь каналы доставки предметов спекуляции — овощей и фруктов. Все потайные места в вагоне, где можно тайно провести груз, нам хорошо известны. Задача курьера — скрытно доставить товар спекулянту. Задача ментов — выявить товар и задержать пособников спекулянта. Очень часто эта задача упрощалась — найти товар, изъять и, если не объявится хозяин, чтобы получить срок за спекуляцию, присвоить дары юга. Или получить мзду деньгами и гостинцем. Но об этом я узнал несколько позже.
Первая декада февраля. Я был в составе опергруппы, которая в угольном шкафу поезда обнаружила около центнера помидоров и столько же огурцов. Когда приступили к составлению протокола, объявился хозяин груза, заявивший, что овощи везет родне. На станции Константиновка сняли с поезда и хозяина, и груз. Доставили в линейный пункт милиции, сдали бедолагу и «подарки родне» капитану Красильникову. Мой напарник старший сержант лет сорока остался в ЛПМ, а я отправился на перрон. Минут через десять задержанный нами «хозяин груза» выходит из дежурки с изрядно похудевшими баулами и грузится в такси. Я — в пункт милиции. Смотрю, Красильников уже раскладывает мародерку по авоськам. Одну сует мне — заслужил привар ко Дню Советской армии.
— Как вы смеете? — возмутился я. — Это взятка!
Видавший виды пожилой капитан «офонарел». Видимо, в такой ситуации оказался впервые.
Дело кончилось тем, что я уехал в Славянск. Трясусь в вагоне, слушаю размеренный стук колес и думаю, как поступить утром. Доложить начальству вроде некрасиво. Промолчать — неправильно!
Утром меня вызвал начальник ЛОВД полковник Михайлов. Он был направлен в органы милиции после окончания юридического факультета Харьковского универ -ситета по хрущевскому призыву, в период разоблачения культа личности. Михайлов долгое время стеснялся своей службы в милиции и на работу ходил не через ворота ЛОВД, а через забор.
Так вот, вызвал меня к себе полковник Михайлов и, похвалив за проявленную принципиальность, сказал, чтобы я собирался ехать на Волгу, поступать в Горьковскую высшую школу милиции (БХСС).
Замполит стал готовить документы. Заполняя анкеты, я доложил, что на 28 февраля у меня назначена свадьба. Замполит нахмурился:
— Женатого в высшую школу милиции не примут.
Поехал я домой к невесте объясняться. Она поняла с полуслова и говорит:
— Ну что ж! Свадьба временно откладывается. До поступления.
Вопрос «как объяснить ситуацию ее родителям, которые уже получили приглашение на свадьбу» остался открытым. Они и так с тяжелым сердцем единственную дочь «не поймешь с кем» за тридевять земель отпустили. Ладно, подождем, пока приедут, а там «война план покажет».
Будущих тестя с тещей встретили чин по чину. Сказать, что они были ошарашены сообщением, что свадьба откладывается, — значит ничего не сказать. Словами их чувств не передать. Погостив недельки две, уехали они с мрачными мыслями, оставив дочь вновь в невестах.
Час вступительных экзаменов неумолимо приближался. Все свободное время я готовился к предстоящему испытанию: с особым остервенением зубрил английский. Уже круги перед глазами, но как представлю, какими взглядами меня встретят невеста, родня и сослуживцы в случае моего провала на экзаменах — усталость как рукой снимало! И опять: э-пэн, э-тэйбл...
И поступил!
В начале ноября ко мне приехала невеста, а 12 ноября мы стали мужем и женой.
Учеба давалась легко, учился с интересом. Да и сам режим высшей школы способствовал нормальному обучению. Военная дисциплина: подъем, зарядка, приведение в порядок помещений, несение службы в нарядах. Учеба — лекции, семинары, самоподготовка, занятия в спортзале. До отбоя из школы не выйдешь. Со второго курса «женатикам» разрешали жить на квартирах с семьями — из школы выходили по увольнительным с 21 часа до 7 часов утра.
Учился я на «отлично», единственная тройка была по английскому. Но эта тройка была твердой! В то время кто мог знать, что милиционеру понадобится знание иностранного языка? Налегали только на то, что, по нашему представлению, пригодится в борьбе с расхитителями социалистической собственности. Но ради справедливости надо сказать, что неинтересных предметов не было. Преподаватели к своей работе относились, что называется, с душой.
Особенно я увлекся оперативной техникой. Преподаватель кафедры криминалистики капитан А. К. Баранов — позже он стал профессором ГВШ МВД РФ — создал кружок спецтехники. Мы сами мастерили радиозакладки, камуфляжи для фото — и кинокамер (видео тогда и в помине не было). Апогеем нашего творчества стал негласно снятый фильм о приемах скрытного наблюдения, негласной видео — и аудиозаписи, отснятый с использованием изготовленной нами же спецтехники.
Раз в неделю мы несли патрульную службу в городе, охраняли общественный порядок. Патрулировал в паре со своим другом Сашей Бебиховым — пьяных и мелких хулиганов мы притаскивали всегда больше всех!
После окончания третьего курса — с марта по июль — прошли государственную практику в действующих органах милиции. Закрепили теоретические знания практической работой в подразделениях БХСС.
Однажды на четвертом курсе по просьбе руководства Горьковского УВД около десяти отличников учебы, в том числе и меня, освободили от самоподготовки и направили в Управление БХСС помогать в реализации дела оперативного учета. В одной из больниц города главврач поставил на поток получение взяток за аборты с применением обезболивающего средства «сомбровин». Нашей группе «школьников» поставили задачу опросить около тысячи женщин, которые, судя по медицинским документам, сделали аборты в этой больнице, и установить тех, кого вынудили дать врачам мзду.
Представьте молодых парней 24-26 лет, которым предстояло получать объяснения на такие весьма интимные темы от женщин различного возраста! Нелегко вначале далась эта задача, но потом наловчились: и стыд, и смущение пропали. Приноровились — с чего начинать опрос, как расположить к себе собеседницу, как вывести на откровение и получить письменное объяснение о даче взятки. Словом, закрепили на практике теоретические знания оперативной психологии.
***
Наш выпуск был десятым, юбилейным, выпуском ГВШ МВД СССР. Руководство решило подойти к этому событию по-стахановски — рекордным количеством красноди-пломников. У меня были все шансы получить красный диплом, если бы не маленькое «но» — «железная» тройка по английскому языку. Вызывает меня как-то начальник курса подполковник Александр Васильевич Баландин и говорит:
— Две недели сроку! Преподаватель иностранного языка ждет тебя для пересдачи предмета. Без «четверки» с кафедры не выходи!
В общем — наша песня хороша, начинай сначала: «э-пэн», «э-тэйбл». С горем пополам пересдал я английский на «хилую четверку» и стал претендентом на красный диплом.
Пришло время ехать на государственную практику — последний этап обучения перед государственными экзаменами. Вызывает меня замполит курса капитан Юрий Михайлович Кульпин — удивительный человек, служил во внутренних войсках, затем в особом отделе КГБ СССР и по ротации кадров получил направление в ГВШ МВД СССР подбирать кадры для органов госбезопасности. С ним у меня сложились хорошие отношения. Из-за моего повышенного интереса к «Наставлениям его Императорского величества Третьего охранного отделения по агентурной работе».
— Хохол, — так звал меня капитан Кульпин, — в КГБ пойдешь служить?
Предложение было лестным, чекистская служба была очень престижной, так что согласился без раздумий.
Приехали «покупатели» из Ставропольского Управления КГБ СССР. Два весьма интеллигентных офицера, абсолютно во всем отличавшихся от милиционеров. И внешне, и в манере общения, и в умении слушать собеседника и вести разговор в нужном им русле. Поговорили со мною, поговорили с женою. Все их устроило. Предложили написать автобиографию и анкету. Честно все написал. Даже о том, что моя двоюродная сестра, которую я ни разу в жизни не видел, живет с мужем в Кении. Сдал документы. «Покупатели» поблагодарили, и мы очень тепло расстались.
Вызывает меня Кульпин и обзывает последним мудаком за мои откровения:
— Кто тебя за язык тянул со своей двоюродной сестрой? Она, чтобы ты знал, тебе и близким родственником-то не является. Все! Отказались от тебя чекисты!
Настроение испортилось надолго. Рухнула мечта стать чекистом. Да и Кульпина подвел. У него, видимо, тоже был план по пополнению кадров КГБ СССР.
В 1984 году из ГВШ МВД СССР в КГБ СССР было призвано порядка десяти, а в 1985 году — двадцати выпускников.
Прошло недели две. Буквально накануне отъезда на госпрактику меня неожиданно вызывает капитан Куль-пин и говорит:
— Поедешь в КГБ Татарии? «Покупатели» приехали. Да смотри, опять про свою сестренку, что на пальме, не ляпни!
Как себя вести с «покупателями», опыт уже был. Собеседование и со мною, и с женою прошло без сучка и задоринки. Медкомиссию прошел уже в Ростове-на-Дону в период госпрактики.
После сдачи государственных экзаменов в составе сводного отряда ГВШ МВД СССР все выпускники были задействованы в обеспечении общественного порядка в Москве, во время проведения XII Всемирного фестиваля молодежи и студентов.
Потом было вручение лейтенантских погон и прощальный ужин с друзьями! Расставание, клятвы помнить ГВШ МВД СССР. Годы учебы и крепкую мужскую дружбу, оставившие самые светлые воспоминания, забыть невозможно. Позже, бывая в Горьком — теперь уже Нижнем Новгороде — всегда нахожу время зайти в свою «альма матер», пройтись по коридорам, найти свою фамилию на Доске почета школы. Неописуемые чувства. Преподаватели, которые когда-то всему научили, искренне и с неподдельным интересом расспрашивают о тебе самом и однокашниках.
Отгулял положенный отпуск в 30 суток. Что дальше делать? Предписания, куда прибыть для дальнейшего прохождения службы, мне не выдали. Из МВД СССР вроде бы уже уволили, а в КГБ СССР еще не зачислили. Во всяком случае, я об этом ничего не знал. Кому звонить, у кого что спрашивать — непонятно. Неделю ходил в сомнениях и переживаниях, пока не пришел сотрудник Славянского отделения КГБ УССР, выдал проездные документы и предписание к 15 сентября 1985 года прибыть в Казань в КГБ ТАССР.
В Казани встретился со своим однокашником Мусави-ром Юнусовым, с которым нам предстояло вместе служить в КГБ Татарии. Три дня мы с Мусавиром изучали ведомственные приказы, а затем поехали к новым местам службы. Я — в Набережные Челны, Мусавир — в Елабугу.
Меня назначили на должность младшего оперуполномоченного подразделения, осуществляющего контрразведывательную защиту органов военного управления и МВД Татарии. Моим первым руководителем был майор Александр Васильевич Юрченко. Александр Васильевич закончил гражданский вуз, потом двухгодичные курсы КГБ СССР. Эрудит, необычайной душевности человек. Когда я привез в Набережные Челны семью, квартиры еще не было. А Юрченко с семьей уезжал в отпуск. Дал мне ключи от своей квартиры — живи, мол! Много таких начальников? То-то и оно!
Владимир Петрович Кудряшов, заместитель начальника отдела, друг Юрченко, тоже приложил немало усилий, помогая мне в становлении. Бесконечно благодарен этим людям!
Но в полной мере роль этих людей в своей судьбе я осознал намного позже, а тогда, осенью 1985-го, началась рутинная работа по «перековке» мента в чекиста.
Александр Васильевич много уделял мне внимания — учил готовить оперативные документы. Днями я писал справку о каком-либо событии — расписывал подробно на нескольких листах. Начальник не принимал, возвращал. Излагал кратко — результат был тот же.
«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!» Руководствуясь этим девизом, Юрченко научил меня готовить лаконичные, но в то же время исчерпывающие документы. Именно Александр Васильевич привил мне железное правило: для чекиста не бывает мелочей, научил обращать внимание на мельчайшие детали того или иного события, давать им оценку и учитывать в планировании своих действий.
Был такой курьезный случай: Юрченко в начале рабочего дня дал мне ксерокопию письма, полученного в результате перлюстрации , и поручил высказать свое мнение по документу и изложенным в нем событиям. Письмо как письмо: автор смакует любовные подробности курортного романа с респондентом и высказывает намерение продолжить отношения.
Перечитывал письмо много раз, но требуемой начальником оценки его содержанию дать не смог. Лишь к концу рабочего дня Александр Васильевич «сжалился» и подсказал мне:
— Из содержания письма понял, кто автор?
— Мужчина!
— А теперь посмотри на конверт! Кому адресовано письмо?
— Тоже мужчине.
Оказалось, что это было письмо одного эмведэшного чина своему любовнику! Понятное дело, за такую ориентацию его тут же выперли из органов, и он покинул наш город.
***
1985-1986 годы. В стране тишь да гладь — только-только начинают набирать обороты горбачевские художества. Ни тебе терроризма, ни бандитизма. Даже на антисоветчину уже начали учиться закрывать глаза. В пожарной охране и военкоматах шпиона днем с огнем не сыщешь: в разведывательных органах вероятного противника нет умников, которые догадались бы вербовать агентов в таких провинциальных подразделениях.
Работа опера заключается в получении и анализе информации в целях выявления угроз государственной безопасности страны. На объектах, где есть государственные секреты, работа контрразведчика начинается с обеспечения соблюдения режима секретности: чтобы никто не разгласил мобилизационные планы, чтобы в секретные документы селедку не заворачивали, ну и так далее. С этим у военных все было более-менее благополучно.
Иногда, правда, случалось. То бдительные граждане нашли мешок секретных документов, который нерадивые милиционеры вместо того, чтобы сжечь, просто на свалку выбрасывали. То кондуктор нашел совершенно секретное дело оперативного учета, которое разиня ментовской опер просто в трамвае забыл. Эти факты халатности были не на моем участке работы. Но мне довелось участвовать в ОРМ по проверке информации и установлению виновных. Эти мероприятия вносили заметное оживление в мою рутинную работу, удел которой было собирание сведений — кто? где? с кем?
Чтобы не подумали, что я просто воздух на службе пинал, могу отметить, что, защищая органы военного управления, завел я два сигнала на бабушек-баптисток, которые работали ночными сторожами. Одна в военкомате, вторая — в городском штабе гражданской обороны. Но признаков шпионской деятельности бабулек выявить не представилось возможным.
Челнинцы более зрелого возраста, наверное, помнят, как в первой половине восьмидесятых годов прошлого столетия неуловимый аноним раскладывал в почтовые ящики листовки, осуждающие войну в Афганистане. Дело было взято на контроль Политбюро ЦК КПСС! Лучшие сотрудники КГБ ТАССР были брошены на розыск анонима! Специалисты разработали примерный портрет разыскиваемого. Опера ориентировали агентуру, доверенных лиц и общественность на получение информации о людях, мало-мальски подпадающих под это описание.
Сколько ОРМ провели при его розыске! Сколько дел оперативного учета завели! Любая мало-мальская информация проверялась с применением всего арсенала средств КГБ СССР.
Мой коллега, майор Зайцев, получил информацию, что некто «Х» негативно высказывается о войне в Афганистане, статейки пописывает... Кинулись проверять. Установили наружное наблюдение. Фигурант ведет себя странно... Шел по улице, брошенную коробку от обуви подобрал. Упал на газон и в небо смотрит. Проверяется, гад?! Наружное наблюдение выявляет?! Ажиотаж растет. Недели две за ним наблюдали. Пришли к выводу, что листовки он может печатать только у себя дома. Потому что других мест, пригодных для этого, он просто не посещает. Осуществили негласный досмотр квартиры. Там бардак неимоверный! Жилище превращено в склад самых ненужных вещей — пустых коробок от обуви и прочего хлама. Ничего, что свидетельствовало бы о его возможной причастности к изготовлению листовок, нет и в помине. Еще раз проанализировали личность и поведение странного гражданина. Пришли к выводу: дурак дураком, но государственных средств на его разработку потратили — будь здоров!
А найти анонима все не удавалось. Как только он начинал по почтовым ящикам листовки раскладывать, начиналась «веселуха» — круглосуточный физический розыск. Оперов командировали со всего Союза — от Калининграда до Камчатки. В отделе на инструктаже народу — как в автобусе в часы пик. Привлекли милицию, пожарных, общественность. Тщетно! Зачастую бдительные граждане сообщали приметы подозрительных личностей, которые при проверке оказывались нашими же сотрудниками.
А завершилось это дело вполне благополучно. Центр командировал в Набережные Челны полковника Калинина — фронтовика Великой Отечественной, человека с огромным опытом работы. Полковник, естественно, не рыскал по городу вместе со всеми. Он сидел в кабинете, принимал доклады и наносил на схему города сведения о местах и точном времени очередного проявления анонима. Потихонечку попивал водочку и изводил бумагу какими-то только ему понятными каракулями. В результате полковник Калинин в прямом смысле вычислил анонима математическим путем!
Анонима установили в 1986 году, специфическим чекистским способом побудили к явке с повинной в КГБ СССР. Там его пожурили, и он встал на путь исправления — больше листовок не распространял. Видимо, для него был важен сам процесс этой игры в прятки.
Бытует устойчивое мнение, что органы ВЧК-ФСБ России всесильны. Не могу ничего сказать про ВЧК, не служил — не знаю. Но вот функции органов КГБ СССР — ФСБ России в части борьбы с организованной преступностью сводятся к получению оперативной информации о фактах и признаках преступной деятельности конкретных лиц и организаций. Реализация же этой оперативной информации в уголовно-процессуальном порядке Законом возложена на прокуратуру. И все ФСБ России вместе взятое, по Закону, не может ничего возразить следователю, который процессуально независим и, по указанию прокурора, может принять к своему производству любое уголовное дело.
Да, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации наделил органы безопасности правом расследовать отдельные преступления, имеющие признаки коррупционной и организованной преступности. Но на практике руководители чекистских подразделений передают такие оперативные материалы в органы прокуратуры или милицию. Оно и понятно: реализуют прокуроры чекистскую информацию — мы герои, ну а если «профукают» — на прокуроров можно и «стрелки перевести». Это обусловлено низким уровнем профессионализма следователей органов безопасности. А откуда взяться профессионализму, если по статистике в среднем следователь органов ФСБ РФ расследует в год не более одного уголовного дела? Вот и получается на практике, что в части борьбы с организованной преступностью Закон обязал органы безопасности добывать оперативную информацию о фактах и признаках преступной деятельности лиц и организаций, а прокурорам — с 2008 года Следственному комитету при Генеральной Прокуратуре РФ — дал право оценивать эти «оперативные материалы» и принимать по ним решения.
Если сравнить работу органов милиции и безопасности в борьбе с преступностью, то последние окажутся в значительном проигрыше.
Во-первых, КГБ СССР — ФСБ России — это прежде всего контрразведывательный орган, основная задача которого — борьба с разведывательно-подрывной деятельностью иностранных государств и организаций, а также терроризмом и экстремизмом. Борьба с преступностью, пусть даже и организованной, — не основная задача органов безопасности, можно сказать, «факультативная». По моему твердому убеждению, эта работа поручена чекистам лишь затем, чтобы они «приглядывали» за милиции-онерами, прокурорами и прочим «ответственным людом» для своевременного информирования вышестоящих инстанций. Которые, собственно, и состоят из этого самого «ответственного люда».
Во-вторых, милиционеров в сотни раз больше, чем чекистов; они испокон веков гоняются за бандитами, и их опыт в борьбе с преступностью намного богаче чекистского.