Пташка узнала о дереве влюбленных в то последнее лето, когда Элис еще была жива. В один из теплых, лениво-неспешных июльских дней она и Бриджит отправились за покупками в Батгемптон. Мягкие белые облака неподвижно стояли на светлом, словно припудренном, небе. Старая экономка с каждым годом становилась все более тощей. Рука, на которую она повесила корзину, состояла из одних костей и сухожилий, обтянутых кожей со старческими пятнами. Бóльшая часть волос у нее поседела, подбородок и скулы заострились, а рот и глаза запали. Но, несмотря на это, старая женщина, похоже, стала лишь стремительнее и проворнее. Она прошла весь путь до деревни бодрым, энергичным шагом, а когда принялась переходить от одной лавки к другой, то была немногословна с их хозяевами и не останавливалась, чтобы посплетничать, тогда как Пташке хотелось у каждой лавки помешкать и осмотреться.

Особенно сильно ей хотелось покрутиться близ мясной лавки, несмотря на исходящий оттуда железистый запах крови и внутренностей, а все из-за Пипа Блэйтона, сына мясника, который был только на год старше ее. Теперь, когда ей уже исполнилось тринадцать лет, она, общаясь с ним, обнаружила, что испытывает странное чувство возбуждения и любопытства. Пип был достаточно высоким и широкоплечим для своего возраста парнем. Казалось, кто-то растянул его, ухватившись за ноги и за голову. Он был длинным и неуклюжим, с приятным, хоть и усеянным прыщами, лицом. Когда Пташка смотрела на него, Пип откидывал свои светлые волосы, а потом наклонял голову, чтобы скрыть смущение, от которого на его щеках загорался румянец и кудри снова падали на лоб. Хотя Пташка еще продолжала расти, у нее уже имелись небольшие, набухшие груди и женственный изгиб бедер, которого совсем недавно еще не было. Черты лица оставались прежними, но все же лицо становилось неуловимо другим, изменившимся во многих мелочах, девичьим, а не детским. Пташке нравилось наблюдать, как краснеет Пип, нравилось смотреть, как он пытается не обращать на нее внимания. И когда она ему улыбнулась, Бриджит окинула ее осуждающим взглядом, отчего улыбка девушки стала еще шире.

– Хватит лыбиться, точно кошка, слышишь, ты, юная дикарка? Следи за собой, Пташка, когда тебе взбредет в голову вот так сиять улыбкой на весь белый свет, а то ты очень скоро не оберешься хлопот, – сказала Бриджит, когда они выходили из лавки.

– Каких хлопот? – спросила Пташка, которую эта тема очень живо интересовала.

– Много будешь знать, скоро состаришься!

– Может, если мне станет известно, какие хлопоты меня ожидают, то я смогу придумать, как от них уберечься? – предположила она.

– Если ты будешь знать, что это за хлопоты, ты тем скорее станешь к ним стремиться. Я тебя слишком хорошо знаю, моя девочка, – проговорила Бриджит, пробуждая в Пташке еще большее любопытство.

После пяти лет, прожитых вместе с Элис и Бриджит, ее любознательность все еще не была удовлетворена. Ферма и деревня Батгемптон стали для нее целым миром, однако этот мир начинал казаться ей немного тесноватым. Частенько она с тоской вспоминала Коршамскую ярмарку, на которую Джонатан возил их год назад. Ей хотелось еще раз пережить волнение, которое она испытала в тот день, и вновь ощутить чувство сопричастности шумной и многокрасочной толпе людей. Иногда Пташка ходила вдоль канала на запад, в сторону Бата. До окраины города от них было не больше двух миль. Она шла, пока не стали видны его кровли, а над ними, еще выше, выстроившиеся полумесяцем дома на холме. Пташка была готова долго стоять, любуясь струйками дыма, поднимающегося из тысяч труб, чайками, вьющимися над рынками и городскими свалками, церковными шпилями, устремившимися к небесам, и огромными башнями аббатства. В те дни, когда дул западный ветер, он доносил отдаленное цоканье подков и скрип колес, катящихся по булыжным мостовым, а также крики мужских голосов на речных причалах. После спокойного и упорядоченного течения жизни в Батгемптоне город казался местом, где идет далекая рукопашная битва, и обладал пугающей притягательностью.

Однако едва Пташка заикнулась Элис о том, что было бы неплохо сходить в Бат, лицо ее названой сестры помрачнело. Потом, одним весенним днем, когда они, гуляя вдвоем вдоль реки, зашли на запад так далеко, что стали видны прижавшиеся друг к другу дома Бата, она попытала счастья еще раз.

– Мне бы и самой этого хотелось, Пташка. Но лорд Фокс говорит, мы не должны этого делать, – объяснила Элис.

– Но… почему?

– Не могу сказать, дорогая. Он говорит… он думает, что это окажется слишком большой нагрузкой для моего сердца, – ответила Элис, переводя взгляд на свои руки, пальцы которых нервно теребили маленький букет колокольчиков. – А еще он считает, что город не место для невинных молодых девушек. Тем более что мы там никого не знаем и у нас не будет сопровождающего…

– Но… разве он не мог бы однажды нас туда свозить? Он или мистер Аллейн?

– Я спрашивала, – ответила Элис резко, но затем ее голос стал тихим, едва слышным. – Увы, ответ был отрицательным.

Казалось, Элис чего-то стесняется. Она взяла руку Пташки и сжала ее, словно извиняясь, хотя та никак не могла понять, чего тут можно стыдиться. Какое-то время они стояли молча, и Пташка усиленно старалась придумать какие-нибудь новые доводы.

– Ну, нам же не обязательно всем об этом рассказывать, – проговорила наконец она. – Расстояние не такое большое, его легко пройти, это не займет много времени. Мы, то есть ты и я, могли бы отправиться туда вдвоем, все разведать и ни о чем не говорить лорду Фоксу или Джонатану, хоть я и уверена, что Джонатан бы нас не выдал.

Элис слегка улыбнулась, но ее лицо осталось серьезным.

– Конечно, Джонатан бы нас не выдал. Но разве нам тогда не придется намеренно ослушаться человека, который нас содержит? Человека, который позволил мне взять тебя в дом только из доброго к нам отношения?

– Но… мы же в прошлом году ездили втайне от него на Коршамскую ярмарку. Разве это не явилось непослушанием?

– Да, наверное, явилось, но он никогда не запрещал мне ездить в Коршам, разговор шел только о Бате.

– Но Элис, он ведь никогда не узнает…

– Тем не менее мы сами будем об этом знать. Мы станем теми, кто обманул его доверие. Разве не понимаешь? Это навсегда останется с нами. А кроме того… не плюй в колодец, пригодится воды напиться, как сказала бы наша добрая Бриджит. Ложь вечно станет тебя преследовать. Если кто-нибудь нас увидит и весть о нашем непослушании дойдет до лорда Фокса… как тогда он, по-твоему, станет к нам относиться? С прежней ли добротой? К нам, которые обязаны ему и домом, и едой, и благополучием?

Лицо Пташки стало угрюмым и разочарованным. Элис слабо улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать ее в лоб.

– Не делай такого сердитого лица, Пташка! Что ты хочешь увидеть в Бате, чего бы не было здесь, в Батгемптоне?

– Не знаю! Вот почему мне туда так хочется! Отчего ты должна ему всегда и во всем подчиняться? Как ты можешь…

– Я подчиняюсь, потому что нам нужна крыша над головой, мне и тебе! – зло воскликнула Элис. Пораженная Пташка едва могла поверить своим ушам. Впервые Элис повысила на нее голос. – Ну разумеется, мне тоже хочется везде побывать. Конечно, мне бы хотелось отправиться за границу, съездить на бал, завести новых друзей! Но мне это запрещено, и у меня нет иного выхода, кроме как подчиниться. Неужели тебе не ясно?

– Но он не очень сильно рассердится, правда? – пробормотала Пташка.

– Ты такая смелая, что решишься это проверить? – спросила Элис, устремляя на нее предупреждающий взгляд.

– Может быть, – пожала плечами Пташка, сомневаясь, бунтовать ей или смириться.

– Что ж, когда ты вырастешь и станешь независимой, ты сможешь отправиться куда пожелаешь, – сказала Элис решительно, и Пташке сразу не понравилась эта идея; она и думать не хотела о том, что ей не всегда придется жить рядом с Элис.

Пташка потупила глаза и сбила ногой несколько цветков ни в чем не повинных одуванчиков: она не могла заставить себя поднять взгляд на свою названую сестру. Пташка чувствовала ужасное смущение от полученного нагоняя, и ей хотелось, чтобы все снова встало на свои места.

– Элис… а почему лорд Фокс стал твоим благодетелем? – спросила она так беззаботно, как только смогла. – Что случилось с твоими настоящими родителями? Кто они?

Элис повернула голову и посмотрела на север, за реку, в сторону Бокса и Батистона. Тихий ветерок играл прядями волос у ее подбородка и голубыми лентами на шляпке.

– Не знаю, Пташка, – проговорила она наконец тихо и грустно.

– А ты у него не спрашивала?

– Ну конечно спрашивала, – сказала она с негодованием, и Пташка впервые ощутила, что за внешней мягкостью Элис скрывается твердое зернышко, глубоко запрятанное внутри. – Лорд Фокс говорит, мой отец был его другом, с которым его связывали давние узы товарищества. Моя мать умерла, и… отец в своем горе решил отдать дочь чужим людям, поэтому лорд Фокс забрал меня и нанял Бриджит, чтобы та за мой присматривала… А потом умер и мой отец… – При этих словах она повернулась к Пташке и задумчиво на нее посмотрела. – Кто бы они ни были, они мертвы. В этом я уверена. Наверно, я стала для моей семьи причиной позора. Это совершенно ясно, иначе зачем от меня скрывать имена родителей, чтоб я никогда не смогла найти моих родных? Хотя бы родных…

– Так, значит, само твое существование скрывают? – задумчиво спросила Пташка, нахмурившись.

– Конечно скрывают. Ты поняла это только сейчас? – горько улыбнулась Элис. – Обо мне Джонатан не может рассказать даже своей матери. Лорд Фокс запретил.

– Как же так, Элис?

– Разве не ясно, Пташка? Единственный человек, который может рассказать мне, кто я такая, это лорд Фокс, а он не хочет этого делать. А если я потребую, чтобы он открыл мне тайну моего рождения, то я рискую вызвать его неудовольствие. Поэтому я чувствую себя как в ловушке. Я никогда ничего не узнаю, и должна с этим смириться.

– Возможно… возможно, когда ты достигнешь совершеннолетия, вступит в силу какое-нибудь завещание, оставленное твоим отцом, и тогда все откроется, а ты станешь обладательницей поместья и огромного состояния.

– Звучит неплохо, но не стоит слишком на это надеяться.

– Но когда тебе исполнится двадцать один год, ты станешь свободна и сможешь выйти из-под его опеки, ведь так?

– Если я захочу, то да. Но куда мне податься? Где жить? У меня ничего нет. И я никого не знаю за пределами Батгемптона.

– У тебя есть Джонатан, – упрямо гнула свое Пташка.

– Да, у меня есть Джонатан. Только Джонатан, – тихо проговорила Элис, и они молча побрели назад, к дому.

Поздним вечером, когда уже совсем стемнело, Пташка услышала шаги и увидела свет через щель неплотно прикрытой двери. Сон тут же слетел, она тихонько прошла к двери босиком и молча стала прислушиваться. После теплой постели половицы показались ей особенно холодными, так что она зябко поежилась. У лестницы стояли Бриджит в ночном чепце и Элис с папильотками в волосах. В низко опущенной руке Элис держала свечу, свет которой освещал их лица таким образом, что особенно густые тени залегали в области глаз, отчего те казались пустыми и какими-то неживыми.

– Почему он меня здесь поселил, Бриджит? Кто я ему? – спросила Элис.

Губы у Бриджит были сжаты так крепко, что представляли собой узкую линию. Напряженные руки были опущены.

– Он твой опекун. И ты живешь здесь в довольстве и безопасности. Разве тебе этого не достаточно?

– Почему в безопасности? Почему он мой опекун? И почему меня здесь ото всех скрывают? Кто мои родители?

– Этого я тебе сказать не могу.

– Не можешь или не хочешь? – продолжала настаивать Элис. Бриджит не ответила ничего, и Элис посмотрела на нее с отчаянием. – И кому принадлежала фамилия Беквит? Моему отцу или моей матери? Или она просто выдумана, как и все остальное? Я наводила справки в деревне, спрашивала у приезжих, но за все эти годы так ничего и не узнала. Никто не слышал этой фамилии. Ни здесь, ни где-либо еще.

– Так тебя зовут. И тебе придется этим удовлетвориться.

– Удовлетвориться? – недоверчиво переспросила Элис и помолчала. – На чьей ты стороне, Бриджит, на его или на моей? – прошептала она.

– И на той, и на другой, – ответила Бриджит напряженным голосом, в котором чувствовалась боль рыбы, попавшейся на крючок.

– Я ощущаю себя посаженной в серебряную клетку птицей, которую приятно рассматривать, ее можно даже любить, но при этом она лишена собственной судьбы и свободы, для которой когда-то была рождена. Своего рода вещь, у которой есть хозяин.

– Не все бывают рождены для свободы, Элис. Пожалуй, тебе следовало бы ценить эту серебряную клетку, тогда как многие живут в грязных клетках из обыкновенного дерева.

– Клетка все равно остается клеткой, Бриджит, – холодно заметила Элис.

Пташка затаила дыхание, но разговор на этом прервался. Элис спустилась вниз, хотя уже давно пора было ложиться спать, а Бриджит еще долго стояла на месте, не догадываясь, что за ней наблюдают. Ее губы были плотно сжаты, так что рот стал похож на жесткую, прямую линию, а глаза, казалось, пристально смотрели сквозь стену дома, куда-то вдаль. Лицо было пустым, как разбитое сердце, и хотя Пташке хотелось ее поддержать, она в то же время понимала: никто не должен узнать, что ей довелось видеть эту немолодую женщину в момент столь глубокой и страшной душевной наготы.

Наконец настал двадцать первый день рождения Элис; ей не нанесли визиты ни адвокаты, ни неведомые доселе родственники, ни поверенные с завещаниями, что хранились у них втайне от всех. Приехал только лорд Фокс с подарками: белыми лайковыми перчатками и красивым вечерним платьем из бирюзового шелка, украшенным тончайшими серебристыми кружевами; подобного наряда никто из трех обитательниц фермы никогда еще не видел. Бальное платье, которое Элис никуда не смогла бы надеть. Лорд Фокс попросил ее примерить обнову, так что она послушно покрутилась перед ним, принимая различные позы, и даже проделала вместе с ним несколько танцевальных па на полу в гостиной; хотя никакой музыки при этом, разумеется, не играло, да и ее благодетель выглядел несколько странно в качестве партнера – он был слишком старый и слишком толстый. В его мясистых руках Элис казалась хрупкой фарфоровой куклой, которую можно легко сломать, если случится подобная прихоть. Лицо лорда Фокса сияло от удовольствия видеть ее в этом платье. Элис улыбалась и не уставала повторять, как сильно оно ей нравится, но Пташка заметила и горькое разочарование в ее взгляде, и то, как ее улыбка сразу спадала с лица, когда благодетель поворачивался к ней спиной.

– Возможно, они просто не знают, как тебя найти, чтобы сообщить приятные новости, и объявятся несколько позже? – прошептала Пташка уже ночью, когда свеча была погашена и в спальне наступила темнота. Она была уверена, что Элис не спит.

– Никто не пытается меня найти, Пташка, – ответила Элис, и Пташка не стала спорить, подумав, что та, пожалуй, права.

– Зато мы сестры больше, чем когда-либо, Элис, потому что у нас обеих потеряна связь с теми, кто нас родил, и наше прошлое представляет собой тайну, которую нам не суждено узнать. Но ведь мы же сами друг другу семья, правда?

– Да, мы сами друг другу семья, – согласилась Элис, но таким странным голосом, что понять, какие чувства она при этом испытывала, Пташка не смогла.

В один из солнечных июльских дней, примерно спустя год после того, как Бриджит отогнала Пташку от Пипа Блэйтона в лавке у мясника, она и экономка шли мимо трактира «Георг» по дороге, которая пересекала реку и тянулась дальше, на Батистон.

– Нам надо заплатить мельнику за муку, которую он привез нам в понедельник, – сказала Бриджит, когда Пташка спросила, куда они направляются. – Он нагрянул неожиданно, и у меня тогда не оказалось при себе денег.

– Если хочешь, я могу отправиться к нему одна. Тебе незачем тащиться в такую даль, – предложила не упускавшая случая побездельничать Пташка раскрасневшейся от ходьбы и тяжело вздыхающей Бриджит.

Та остановилась и пристально посмотрела на девочку прищуренными глазами.

– Ты передашь деньги в руки мельнику Харрису, и больше никому? И на обратном пути не станешь строить глазки Пипу Блэйтону, так?

– Разумеется! – пообещала Пташка, широко распахнув глаза.

Бриджит вздохнула, повесила корзинку себе на руку, порылась в кармане, выудила из него несколько монет и вручила их Пташке.

– Вот, отнеси мельнику. Да потом смотри, сразу назад. Будь хорошей девочкой.

Поджав губы, что частенько заменяло улыбку, Бриджит кивнула Пташке, и та вприпрыжку устремилась вперед.

Мост через реку Эйвон покоился на массивных каменных арках. Вода была глубокой, но прозрачной, и было видно, что дно заросло гибкими, шевелящимися под напором водных струй зелеными водорослями, среди которых скрывались форели, окуни и другие рыбы. На другой стороне, ближе к Батистону, стояла сторожка, где служитель с лицом, свидетельствующим о неумеренном употреблении грога, весь день потягивал этот напиток, не забывая взимать плату за проезд по мосту. Пташка перегнулась через парапет и принялась смотреть, как вращается огромное мельничное колесо, подбрасывая в воздух светящиеся на солнце и похожие на драгоценные камни капли воды. От колеса исходили запахи дерева, взбаламученного ила и тины. Его мерный плеск оказывал гипнотическое воздействие. Пташка смотрела, как оно вертится, не обращая внимания на то, что горячее солнце напекло ей затылок, и очнулась, только когда мельник Харрис приоткрыл дверь, просунул в щель свою голову и окликнул ее. Она вручила ему деньги, которые дала Бриджит, неспешным шагом прошла обратно и на другом конце моста остановилась, чтобы посмотреть на снующих в воде рыб и побросать камешки, подобранные на пыльной дороге. Сияние бликов, пляшущих на освещенной солнцем воде, слепило глаза, так что она с трудом могла разглядеть фигуру спешащей куда-то девушки, которая показалась ей знакомой. Пташка приложила козырьком руку к глазам и посмотрела внимательнее.

Та шла по траве футах, наверное, в трехстах от моста, у самой воды, где луг заканчивался и берег круто обрывался к реке. Там росли деревья, и в их пестрой тени рассмотреть кого-либо было непросто, но Пташка не сомневалась, что это Элис. Никакая другая девушка не могла быть такой стройной, иметь такие поразительно светлые волосы и носить такое же платье цвета лаванды. Потом Элис стала осторожно пробираться по самому краю воды, используя корявые корни деревьев как ступеньки и их нижние ветки как поручни. Она остановилась, когда дошла до плакучей ивы, серебристые ветви которой полоскались в сверкающей реке. Девушка раздвинула их и исчезла в зеленом шатре. Пташка прошла дальше, но так и не смогла найти точку, с которой ей было бы видно, что происходит за сплошной завесой листвы. Несколько мгновений спустя Элис вынырнула из-под нее и пошла обратно вдоль берега к тому месту, где можно было подняться по обрыву и выйти обратно на луг. Оказавшись на открытой местности, Элис оглянулась по сторонам, словно проверяя, не видит ли ее кто-нибудь. Пташка подумала о том, чтобы помахать ей рукой, но что-то ее удержало, и вместо этого она поспешила спрятаться за каменным парапетом моста.

Пташка понимала, что ей следует поспешить домой. Бриджит сразу догадается, что она околачивалась где-то без дела вместо того, чтобы помогать готовить обед и убираться в доме. Элис шла в том же направлении; и Пташка могла бы спросить у нее, что она делала на речном берегу. В этот момент на узкий мост въехал фургон, запряженный крепконогими лошадьми, и с грохотом покатился по нему, так что Пташке поневоле пришлось сойти с прежнего места, чтобы уступить ему дорогу. Но на ферму она сразу не отправилась. Она перелезла через изгородь и пошла вдоль растущих у воды деревьев, направляясь к тому месту луга, где тот обрывался к реке и где стояла плакучая ива. Высота берега составляла фута четыре, но Пташка была смелее и ловчее Элис, так что ей не составляло труда спускаться вниз по корням дерева, ухватившись за его гибкие, как хлысты, ветви, пока ее ноги не коснулись топкой почвы у самого края воды.

Это дерево еще совсем молодым разделилось надвое, и развилка находилась на высоте не более фута от земли. Оба ствола обхватили друг друга своими ветвями. Кора была шероховатой, но выглядела упругой, как кожа, и сами они, казалось, слились в бесконечном могучем объятии. Свисающие ветви укрыли Пташку, точно шатром, сквозь который едва проникали слабые зеленоватые лучи цвета свежей листвы. Все это рождало таинственное, волшебное ощущение. Казалось, где-то поблизости обитает лесная фея. Прямо над головой Пташка увидела темную расщелину между двумя стволами. Какие-то особенности их роста привели к тому, что в том месте, где их объятие оказалось менее тесным, образовалось небольшое углубление. Прямо под ним Пташка разглядела вырезанные буквы. Было видно, что они появились давно, потому что вокруг них кора успела затянуться и набухнуть. Прошло уже лет шесть или семь, прикинула Пташка. «Тогда меня здесь еще не было. Тогда я еще находилась там… где была раньше». Всего три буквы, «Д и Э». Крайние были вырезаны просто, а средняя с завитками, которые как бы сплетали вместе две другие. Странные чувства переполнили ее грудь, и сердце забилось чаще. Пташка подняла руку и засунула ее в дупло.

Она пошарила внутри, вздрогнула, когда какое-то насекомое поспешило увернуться от ее пальцев, вторгшихся в его владения, нащупала сложенный листок бумаги, вытащила и развернула. Сердце заколотилось еще быстрее, когда она прочла написанные изящным почерком Элис слова: «Воскресенье, после церкви, в полдень. Люблю». У Пташки в груди что-то сжалось, и мир на какой-то короткий миг пришел в движение. Она попыталась сглотнуть, но в горле пересохло, и у нее это не получилось. Дрожащими пальцами Пташка снова сложила записку и замешкалась, уже готовая положить ее обратно, однако то же незнакомое чувство, которое помешало ей помахать Элис рукой, снова ее остановило. Иногда, впрочем нечасто, Джонатан приезжал их навестить вместе со своим дедом. В других случаях он приезжал, чтобы повидаться с Элис и Пташкой вне дома, и Пташка знала, что эти встречи нужно держать в секрете от Бриджит и лорда Фокса. А теперь выяснилось, что были и другие встречи, еще более тайные. О них не полагалось знать даже Пташке. Она присела на большой корень, выступающий из обрыва, и обратила внимание, что тот отполирован так гладко, словно на нем и прежде сидели множество раз. Пташка гневно прикусила губу и заплакала от злости.

Она терпеть не могла плакать, и почти никогда с ней этого не случалось. По-видимому, где-то в глубинах ее сознания крылась смутная память о такой боли и о таком страхе, пережитых в раннем детстве, что с тех пор ничто в мире не способно было выжать из нее слезы. Но предательство Элис полоснуло ее, словно ножом по сердцу. Пташка вытирала кулаками лицо, давилась рыданиями и все-таки не могла заставить себя остановиться. Она давно считала себя неотъемлемой частью жизни Элис и Джонатана, их дружбы, она присутствовала даже в их письмах, хотя Элис сама не отдавала себе в этом отчета. Обнаружить, что они вполне могут обходиться без нее, Пташке было невыносимо. Основание ее мира пошло маленькими трещинами. Внезапно ей стало страшно, очень страшно. Казалось, эти трещины могут расшириться, превратиться в зияющие пропасти, поглотить ее и отбросить назад, в те времена, когда еще не было ни фермерского дома, ни Элис. Страх, гнев, обида вдруг выросли до исполинских размеров за те несколько коротких минут, которые Пташка просидела на корне под ивой. Когда же они отступили, она немного успокоилась, и ей вдруг показалось, что сердце у нее превратилось в камень. Она встала и бросила записку в реку. Быстрое течение подхватило ее и, покружив, унесло прочь. Пташка не сводила взгляда с белесого пятнышка, пока листок бумаги не скрылся из виду. Затем она полезла вверх по обрыву и, выйдя на солнечный свет, зашагала к дому. В голове кружились обрывки мыслей, и среди них не было ни одной определенной.

Давно вернувшаяся домой Бриджит была занята тем, что ставила в духовку яблоки, которые собиралась испечь. Она даже не стала ругать Пташку за слишком долгое отсутствие, а лишь бросила в ее сторону усталый укоризненный взгляд.

– Пойду принесу немного ангелики для заварного крема, – сказала Пташка.

Элис была в огороде. Она сидела, поджав под себя ноги, на железной скамье, окруженная кустами розмарина и лаванды, тимьяна и мяты, и держала в руке томик стихов. Когда Пташка подошла и села рядом, Элис оторвала взгляд от книжки.

– Ну, как у тебя дела, моя маленькая сестричка? Все в порядке? – спросила она и улыбнулась.

На свету ее глаза искрились, как солнечные зайчики на глади реки. Пташка кивнула и ничего не ответила. Подходящих слов подобрать не удавалось. Ухватившись за край скамейки и не глядя на Элис, она принялась болтать в воздухе ногами.

– Пташка, в чем дело? Что случилось? – Элис оторвала взгляд от книги и, протянув руку, дотронулась до локтя своей названой сестры.

Около секунды Пташка колебалась, чувствуя, как предательские слезы вновь наворачиваются на глаза. Ей хотелось призвать Элис к ответу, спросить, почему ее обходят дружбой, почему не доверяют и лгут. Но затем камень, который она теперь носила в груди, подступил к самому горлу, закупорив его, точно пробкой, и не дал вырваться ни словам, ни рыданиям. Она посмотрела через плечо и увидела, как Элис заложила пальцем страницу, на которой оборвала чтение, чтобы иметь возможность снова раскрыть книгу на том же месте, как только Пташка перестанет ей докучать.

– Так, ничего, – огрызнулась Пташка и поднялась со скамейки. Потом наклонилась, собрала пригоршню цветов ангелики и повернулась к кухонной двери. – Меня ждет Бриджит.

В воскресенье погода испортилась, сгустился туман, заморосил теплый серый дождик, тучи заволокли небо до самого горизонта, и могло показаться, что они опустились до самой земли. Все три обитательницы фермерского дома отправились на воскресную службу в приходскую церковь Святого Николая, где присоединились к остальным жителям Батгемптона. После службы, когда они возвращались домой вдоль канала, Пташка пристально наблюдала за Элис. На щеках у той проступили розовые пятна, взгляд был беспокойным, и она выглядела слишком оживленной для девушки, которая провела полтора часа в церкви, но ничто, кроме этого, ее не выдавало. Если бы Пташка не знала о тайне, ей бы и в голову не пришло, что Элис что-то скрывает, и это явилось еще одним предательством. Нынешняя Элис казалась такой непохожей на ту, другую, секреты которой скорее напоминали пузырьки от шампанского, которые безудержно рвутся наружу.

– Ты слышала, как миссис Литтлвуд назвала нас тремя курицами, живущими в курятнике? – спросила она.

– Не обращай на нее внимания, Пташка. Она просто сварливая баба, – ответила Бриджит.

– А все-таки что она имела в виду? – не отставала Пташка.

– Она хотела сказать, что у нас в доме нет мужчины. А на самом деле она нам завидует, потому что ей самой приходится иметь дело с мистером Литтлвудом, а мы-то знаем, что он за человек, – проворчала Бриджит.

Элис промолчала. Дождик продолжал накрапывать, и их волосы и одежда стали влажными. Элис выбрала время для свидания, когда Пташка и Бриджит займутся воскресным обедом и им станет не до нее. В такое время она частенько выходила из дома, чтобы прогуляться или почитать. Интересно, сколько раз вместо этого Элис встречалась с Джонатаном?

Когда они вернулись домой, Элис не стала снимать плащ и развязывать ленты на шляпке, как это сделали Бриджит и Пташка.

– Пожалуй, я лучше еще погуляю, – сказала она небрежно.

– А можно с тобой? Мне тоже нужно размять ноги после того, как я просидела всю эту нудную церковную службу, – отозвалась Пташка.

– Стыдись, церковь заслуживает большего уважения, – укорила ее Бриджит. – Священник произнес сегодня замечательную проповедь. Думай как следует, когда говоришь о вещах, связанных с Богом.

– Прости, Бриджит. Так ты возьмешь меня с собой, Элис? Ну пожалуйста!

Пташка смотрела в глаза Элис, пока та не отвела взгляда.

– Но ты же не любишь дождь, дорогая, – ответила девушка рассеянно. – Да и Бриджит не следует оставлять одну. У нее так много работы, ей надо помочь.

– Дождь уже почти закончился… и ты ведь, кажется, уходишь совсем ненадолго.

– Я думаю… – Элис замолчала, играя застежкой плаща. – Я думаю, тебе следует все-таки пожалеть Бриджит и помочь ей. Я скоро вернусь. – Она ласково улыбнулась, а затем повернулась и, не говоря больше ни слова, вышла из дома, остановившись только для того, чтобы помахать им от калитки.

– Смотри не промокни насквозь, если дождь усилится, – крикнула ей вслед Бриджит.

– А если это случится, то спрячься под каким-нибудь деревом! – добавила Пташка и с горьким удовлетворением отметила, как улыбка Элис померкла.

Элис вернулась через час – промокшая, грустная и потерянная. Подол ее платья был испачкан грязью, на лице было написано разочарование, и Пташка сразу почувствовала вину за то, что ее огорчила. У нее перед глазами стояла маленькая записка, беззаботно плывущая по течению.

– Ну что? Ты довольна прогулкой? – спросила Пташка, стараясь, чтобы ее голос прозвучал беззаботно, но он все равно был напряженным и немного дрожал.

Элис посмотрела на нее странным взглядом.

– Да, конечно. Только вот погода… пожалуй, не самая лучшая, – ответила Элис.

Бриджит вздохнула.

– Вообще-то, она была такой же, когда ты уходила, так что это не стало для тебя большой новостью, – проворчала экономка.

– Да уж, – согласилась Элис и натянуто улыбнулась.

– Ты пряталась под деревом? – спросила Пташка, и в ее голосе снова прозвучала напряженность.

Элис прошла в дальний угол комнаты и поманила Пташку, пока глаза Бриджит были прикованы к плите.

– На мокрой земле остались твои следы, дорогая, – прошептала Элис, и от осознания вины сердце Пташки бешено забилось.

– Что ты хочешь сказать? На какой земле? Я никогда… – Она замолчала под пристальным и грустным взглядом Элис.

– Джонатан не пришел. И я не увижу его много недель. Скоро он уезжает на войну и должен проводить много времени со своей ротой, – сказала она. Пташка смущенно отвела взгляд, чтобы не видеть ее голубых глаз и раненого взгляда. – Пташка, это ты взяла мою записку? – прошептала Элис. Пташка ничего не ответила, а только с виноватым видом помотала головой. Элис сделала глубокий прерывистый вдох. – Я понимаю… понимаю, отчего ты можешь на меня злиться, – продолжила она. – Я могу тебе объяснить, почему нам пришлось держать все в секрете, но только не здесь и не сейчас…

– Я… ничего не знаю о записке.

– Пташка, прошу, не нужно лгать.

Элис говорила так тихо, так задушевно, что Пташка не могла этого вынести. Ей пришло на ум, что Элис сама лгала ей множество раз – лгала умолчанием, тем, что не говорила правду. Потом вспомнились долгие годы, прошедшие с тех пор, как Джонатан вырезал инициалы на дереве. Ах, сколько свиданий они скрыли за это время! Они прятались, таили свою любовь, особенную и возвышенную, оставляя ее лишь друг для друга. Пташку терзали стыд и злость. Казалось, чувства, которые ее переполняют, вот-вот выплеснутся наружу, потому что пробка, сидящая внутри ее, перестанет их сдерживать.

– Это не я лгунья! – воскликнула она, и Элис в смятении моргнула.

Бриджит подняла голову и посмотрела на них через всю комнату.

– В чем дело? О чем это вы секретничаете? – спросила она.

Пташка яростно повернулась к ней, крутанувшись на месте так, что едва не потеряла равновесия, и почувствовала руку Элис у себя на локте.

– Пожалуйста, не говори ничего, – прошептала Элис, и глаза ее были полны страха.

Пташка вздрогнула, но она уже не могла остановиться.

– Элис тайком встречается с Джонатаном! Они любовники! А он обручен с Беатрисой Фаллонбрук! – выпалила Пташка и уголком глаза увидела, что Элис взмахнула руками и прижала их ко рту, а ее глаза расширились от ужаса. На лицо Бриджит было страшно смотреть. Та уронила деревянную ложку и уставилась на Элис. На кухне наступила мертвая тишина; и Пташке показалось, что сквозь эту тишину она слышит, как оседает земля у нее под ногами и как трескается мир вокруг.