Из дневника преподобного Альберта Кэннинга
Пятница, 2 июня 1911 года
Вчера вечером в Ньюбери я слушал потрясающего лектора, некоего Робина Дюррана. Это молодой человек, но ум у него развит не по годам. Он до чрезвычайности красноречиво рассказывал об основных догматах религии мудрости, сиречь теософии, совершенно завладев вниманием аудитории. Особенный упор был сделан на духов природы, на доказательства их существования, методы обнаружения, а также причины: как и почему они могут являться по доброй воле — или же, наоборот, не являться — людям, своим соседям по мирозданию. После лекции он говорил со мной весьма убедительно, считая возможным примирить теософию с англиканской верой.
Я возвращался с лекции во время невероятной электрической бури. Что управляет подобными явлениями, поразительными явлениями, если не Бог, если не высший порядок? Это поразительно совпало по времени с моей проповедью как раз на эту тему. Эстер сильно испугалась грозы, она ослабела эмоционально и нуждалась в утешении. Чтобы успокоить ее, я нашел отрывок из Писания, в котором говорится о присутствии Господа в подобных явлениях, однако на нее не всегда действуют слова. Женщины иногда похожи на детей с их простыми страхами и непониманием.
Мы снова говорили на тему семьи, по ее настоянию начали обниматься, и в конце концов я вынужден был отстраниться от нее. Ее слезы, которыми, как я уверен, она вовсе не пыталась меня разжалобить, тем не менее заставили меня подчиниться ей, что в итоге вылилось в эту неприятную ситуацию. Но она права: возлежать с женой самым целомудренным образом ради зачатия детей входит в обязанности мужа. Я не могу объяснить ей своего нежелания. Я не могу толком объяснить его самому себе. Однако что-то останавливает меня; что-то вынуждает меня воздерживаться от соития. Я объясняю это лишь тем, что у Господа на счет меня — нас — есть иные планы, какие Он пока еще нам не открыл. Я не осмеливаюсь сказать об этом Эстер, которая всем существом мечтает о детях и которая, кажется, нуждается в физическом проявлении чувств так, как не нуждаюсь я. И все же мы созданы Господом, и Он направляет нас, если мы слышим Его, и поэтому я должен следовать своим чувствам. Молюсь, чтобы Этти пришла к пониманию того же. Меня терзает мысль о том, что я, возможно, делаю ее несчастной.
1911 год
В понедельник ближе к вечеру, очнувшись от послеобеденного сна, Эстер спускается решительными шагами проходит по дому в поисках мужа. Она идет на звуки негромкой музыки в библиотеку и находит его за открытым фортепиано, свадебным подарком ее дяди. Фортепиано завалено кипами нот, книгами с гимнами и партитурами. Пальцы Альберта легко касаются клавиш слоновой кости. Эстер прислоняется к дверному косяку и с минуту наблюдает за мужем, слушая тихие музыкальные фразы, которые повторяются снова и снова с небольшими вариациями. От усердия он склонил голову, и короткие волоски на шее золотятся при свете послеполуденного солнца. Она не решается его потревожить, боясь вызвать неудовольствие. С той ночи, когда разразилась гроза, между ними сохранилась некоторая неловкость, о которой они не говорят и которая заставляет ее сомневаться в его любви. Проходит минута, он — кажется, почувствовав ее присутствие — распрямляется, оборачиваясь через плечо. Эстер улыбается.
— Извини, дорогая. Я не хотел тебя будить, — говорит он, пока она проходит в комнату, чтобы сесть рядом с ним.
— Ты не разбудил, — уверяет Эстер, радуясь, что он вроде бы всем доволен. — Я сама проснулась и хотела встать. Сочиняешь новый гимн?
— Увы, я сочиняю все тот же гимн, — вздыхает Альберт. — Один и тот же третью неделю! Никак не удается положить слова на музыку… Это ужасно раздражает.
— Тебе нужно отдохнуть, милый, — предлагает она.
— Не могу. Не раньше, чем разберусь с ним.
— Сыграй. Может быть, я чем-нибудь помогу. — Эстер садится на стул рядом с ним, лицом к клавиатуре.
— Хорошо, только он совершенно не готов для игры на публике, — смущенно предупреждает Альберт.
— Я не публика. Я твоя жена. — Эстер улыбается и осторожно берет его под руку, легко, чтобы не стеснять его движений.
Альберт извлекает первый аккорд, настраиваясь на тональность.
— Господь, Отец Небесный, куда ни кину взгляд, небесной щедрости Твоей плоды висят! Твой глас и в птичьей трели, и в рокоте волны — Тебе внимаем мы, Твои сыны… — негромко поет Альберт, его голос прыгает вверх-вниз на каждой ноте, как ребенок, играющий в классики. — Вот видишь! — Он умолкает, расстроенный. — Последняя строчка не ложится на музыку!
Эстер протягивает руку и сама играет последние ноты. Она напевает себе под нос, позволяя мелодии двигаться в собственном ритме.
— А вот так? — Она откашливается. — Твой глас и в птичьей трели, и в рокоте волны — Тебе внимаем мы, Твои сыны, — поет она.
Альберт с обожанием улыбается ей:
— Дорогая, у тебя настоящий дар, я даже завидую. Это ты должна сочинять гимны, а не я! Спасибо. — Он целует ее в лоб, лицо его открыто и сияет от счастья.
У Эстер перехватывает дыхание, она боится заговорить, поэтому улыбается и снова наигрывает простенький мотив; и вот так они сидят, залитые приглушенным солнечным светом, рука в руке, напевая и негромко играя на фортепиано.
К одиннадцати вечера дом становится темным и молчаливым. Опускается тихая ночь, напоенная ароматами и теплая, немного не по сезону. Кэт, неслышно ступая, покидает свою комнату, проходит по коридору, спускается по черной лестнице. Ее ноги уже знают, на какие половицы нельзя наступать и где идти, чтобы не издавать ни звука. Хотя мало что может разбудить дом, где привыкли спать под оглушительный храп Софи Белл, думает она. Оказавшись во дворе, Кэт закуривает сигарету, прислонившись спиной к теплой кирпичной стене и глядя на яркий алый огонек, который вспыхивает при каждой затяжке. Когда он гаснет, у нее перед глазами в темноте остается его след. Вокруг дома ухают совы, переговариваются, словно дети, с помощью свиста и писка. На фоне бархатного чернильно-синего неба мечутся маленькие летучие мыши. Кэт наблюдает за ними, зачарованная их беззвучным полетом. Вдруг ей приходит в голову, что она не сможет вернуться в дом, пойти в свою комнату и лечь в этой новой, добродетельной тюрьме, в которую ее заточили. Вокруг столько жизни, ночной воздух гудит, как будто насыщен электричеством. Кэт шагает через луг, и ее туфли в густой траве намокают от росы.
Глаза быстро привыкают к темноте, Кэт идет в сторону канала, сворачивает налево, к бечевнику. Сердце ее бьется чаще от того же волнения, какое она испытывала, когда они с Тэсс в первый раз отправились на собрание. Всего полтора года назад. А будто прошла целая жизнь. Теперь она живет в другом мире. Кэт ощущает напряжение чувств, которым она не может подобрать названия, чувств, почти пугающих, от которых она и сама хотела бы отказаться, но не может им противиться. Кровь в ней бурлит, в кончиках пальцев покалывает. В том месте, где склады и мастерские сменяются городскими домами Тэтчема, на мосту сидит компания мужчин, они курят, болтают и смеются. Другая девушка почувствовала бы страх, однако Кэт нисколько их не боится.
— Ого, кто тут у нас? — спрашивает один из компании, когда она направляется к ним, поднимается на мост с берега канала и останавливается, скрестив руки на груди.
Она не видит их лиц, только тени и контуры. От них исходит запах пота — резкий запах рабочих людей в конце долгого жаркого дня. Пиво, табачный дым, грубая холщовая одежда.
— Ты не заблудилась, девочка? — спрашивает еще один.
— Не заблудилась, и я не девочка. Я ищу Джорджа Хобсона, — говорит она; имя само срывается с языка, хотя она даже не подозревала, что запомнила его.
— Надо же, как ему повезло. Тайное свидание, а? — говорит первый мужчина, ухмыляясь так, что все остальные хохочут.
— Не ваше дело. Так вы знаете, где его найти, или нет?
— Ого, да она еще и злюка! Бойкий у вас язычок, мисс. Я уже не так уверен, что Джорджу повезло!
— Он должен быть в «Пахаре» — скорее всего, сидит в задних комнатах, — подает голос мужчина помоложе. — Знаете, где это? Пройдете немного дальше, а у следующего моста повернете направо, потом идите вдоль дороги на Лондон. Там увидите.
— Спасибо. — Кэт отправляется дальше под благодушное улюлюканье и свистки.
Лишь на пороге «Пахаря» она колеблется, потому что дверь низкая, а помещение внутри темное и, несмотря на поздний час, многолюдное. На мгновение она чувствует страх, будто сейчас снова окажется под замкум, будто может угодить в ловушку. Однако она берет себя в руки и вливается в толпу. В пабе есть и другие женщины, но их очень мало: блузки на них в обтяжку, верхние пуговки расстегнуты, в руках кружки пива, а щеки и губы пылают от поцелуев. «В задних комнатах», — сказал молодой человек. В дальнем конце помещения виднеется грубая деревянная дверь, она закрыта и заперта на засов. Кэт направляется к ней. Когда она берется за засов, то невольно вздрагивает. С другой стороны слышится рев: там хором орет сотня зычных мужских голосов. Неуверенность замедляет движения Кэт, заставляет остановиться. Шум такой, будто по другую сторону двери собралась огромная дикая толпа, а она достаточно знакома с толпой, чтобы ее бояться. Чья-то рука сжимает ее запястье и решительно отодвигает от засова.
— Куда это вы собрались, юная леди? — спрашивает усатый старик.
Его кожа напоминает кору, и она выдергивает руку.
— Уберите от меня свою лапу! — рявкает она, ее сердце ухает.
— Ладно-ладно, никто вас не трогает! Я просто задал вопрос, и все. — Старик невнятно выговаривает слова, однако взгляд у него ясный, и если он захочет ее остановить, понимает Кэт, то сможет.
— Я пришла увидеться с Джорджем. Джорджем Хобсоном, — говорит она, решительно вздергивая подбородок. — Он там?
— А вы ему кто? Жена? Дочь? Мне казалось, у него никого нет, — с любопытством спрашивает старик.
— Кто я такая, не ваше дело. Так впустите меня или нет?
Старик мгновение рассматривает ее, задумчиво жуя измусоленный окурок.
— Вы знаете, куда идете, да? — Он смотрит на нее с сомнением, тыча в дверь большим пальцем. Оттуда доносится новый взрыв рева толпы. Сердце у Кэт бьется учащенно. Она сжимает губы и коротко кивает, хотя понятия не имеет, что там ждет ее в этой запретной комнате. — Тогда входите, только, чур, никаких сцен, не то я выведу вас за ухо, понятно? — Он наваливается на дверь, отодвигает засов, приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы Кэт могла проскользнуть. И она проскальзывает, закусив губу и сжав руки в кулаки.
Воздух в помещении синий от дыма, там духота, жарко, потолок совсем низкий, деревянный, как и стены. Обзор Кэт загораживают ряды мужчин, которые сидят к ней спиной, все они толкаются, вопят, теснят друг друга, хмурятся, размахивают руками, кулаками, записными книжками. Кэт обходит толпу по краю, пока не находит лазейку, и просачивается туда, никем не замеченная, пока не оказывается в первом ряду. Сначала она не узнает его, того улыбчивого человека, который залился румянцем, когда она поняла, что он не умеет читать. Сейчас он раздет до пояса, его могучий торс блестит от пота и крови. Свет играет на его выпуклых, рельефных мышцах. Волосы прилипли к голове, кровь струится из царапины над левым глазом, рисуя яркую линию до самого подбородка. Но его противнику еще хуже. Он выше Джорджа, однако не такой крепкий. Руки длиннее и тоньше, мускулы вздуваются на них, как узлы на канате. У обоих разбиты костяшки пальцев и сочится кровь.
Когда противник наносит удар, Джордж принимает его, шумно выдохнув, но даже не покачнувшись. Он движется плавно, по-кошачьи, втягивает голову в плечи, словно птица. В нем есть грация, которой трудно ожидать от мужчины его телосложения. Кэт наблюдает за ним, не в силах оторвать глаз. Она никогда еще не видела человека, в котором было бы столько жизни. Она дышит глубоко, ощущая на губах соль от пота, слышит глухой удар — когда костяшки пальцев входят в податливую плоть противника — и общий стон сострадающей толпы. Кэт наваливается на канаты импровизированного ринга, крепко вцепляется руками в грубую пеньку и ободряюще кричит. Какой он необыкновенный, ни на кого не похожий, какой удивительно настоящий по сравнению с толстыми лондонскими полицейскими, с херувимоподобным викарием и с ней самой, исхудавшей до прозрачности.
Еще удар, и у Джорджа из носа, из одной ноздри, течет кровь. Голова запрокидывается набок, и видно, как летят брызги пота. Он резко дергает плечом, на руках вздуваются вены. Уродливые пунцовые синяки расцветают на ребрах. Однако лицо его спокойно и решительно. Кэт видит: он знает, что делает, что сделает в следующую минуту, что, без сомнения, делал раньше, — должно быть, он не замечает сейчас ни напряжения, ни усталости, ни боли. Лицо его противника искажено гримасой усилия и злости. Джордж выжидает. Он намерен использовать злость противника против него самого. Заставляет его распаляться и рваться в бой, чтобы довести дело до конца. Позволяет нанести несколько сильных ударов, позволяет увидеть дорогу к победе, заставляя сгорать от нетерпения, заставляя проявить беспечность. Джордж выжидает, он покачивается, он парирует удар, направленный в правый глаз, — как раз вовремя, позволяя противнику вскользь задеть лицо, чтобы тот думал, будто в следующий раз он уже не будет так быстр. Это действует. Второй боец напирает, забывает о защите, размахивается для последнего, как ему кажется, удара. Джорджу требуется доля секунды, чтобы развернуть корпус, скрутить тело для выпада. Когда он бьет, его руки движутся так быстро, что трудно уследить глазом: апперкот врезается в подбородок высокому противнику с такой силой, что у того запрокидывается голова. Он падает, оглушенный, и лежит, приподнявшись на локтях, не понимая, что случилось.
Джордж остается в стойке, однако противник медленно опускается на спину и теряет сознание. Снова поднимается рев, оглушительный, сбивающий с мысли, и, не сознавая того, Кэт добавляет свой голос к этому хору, триумфальному воплю, знаменующему победу Джорджа. Деньги переходят из рук в руки, мужчины покачивают головами, Джорджу протягивают кружку пива, хлопают по спине, кто-то набрасывает ему на плечи одеяло, которое он в тот же миг сбрасывает, вместо того принимая от кого-то стул, чтобы сесть, и несвежий кусок муслина, чтобы утереть лицо. Кэт пробивается к нему, решительно настроенная, с широко раскрытыми глазами.
— А я-то, когда тебя увидела, подумала, ты добрый, — говорит она, не здороваясь.
Джордж мгновение смотрит на нее, хмурясь, а потом улыбается, узнавая.
— Кэт Морли, которая хорошо говорит, а ругается еще лучше, — произносит он, вытирая рот тыльной стороной ладони. Хотя он устал и весь в синяках, в глазах у него блеск, и Кэт его узнает. Это тот самый блеск, который заставил ее украдкой выбраться из дома викария среди ночи. — Не ожидал увидеть тебя здесь.
— Похоже, в этом городке развлечения те еще, — замечает она, криво усмехаясь.
— Это точно. Хотя я-то думал, ты сидишь по вечерам дома, молишься с викарием и его женой.
— Ты что, расспрашивал обо мне? — с нажимом говорит Кэт.
— Может, и так, а что? В конце концов, ты сама пришла и нашла меня. — Джордж улыбается.
— Это точно. — Кэт повторяет его слова. Она улыбается, сверкнув мелкими белыми зубами. — Ты всегда побеждаешь?
— Не всегда. Но часто. Здесь очень немногие станут ставить на мое поражение, однако раз в несколько недель находится какой-нибудь парень, которому кажется, будто он может меня побить. — Джордж указывает на проигравшего бойца, который до сих пор лежит там, где упал, всеми, судя по всему, позабытый.
— Неужели никто о нем не позаботится?
— Его компания где-то здесь. Они его подберут, если сами еще держатся на ногах, — заверяет ее Джордж.
— А почему ты почти всегда побеждаешь? У этого парня руки длиннее, чем у тебя, и ростом он выше. А ты легко его победил.
— Не так чтобы легко. — Джордж промокает рану на лбу, и муслиновая тряпка покрывается красными пятнами. — Понимаешь, он, похоже, не знает, что победу приносит не сильный удар, а умение сносить сильные удары.
— Значит, ты умеешь сносить сильные удары?
— Отец научил. Он тренировал меня с детства, — говорит Джордж, все еще улыбаясь, однако блеск в его глазах меркнет.
— Мой отец всегда был ко мне добр, только иногда это даже хуже, — говорит Кэт, скрещивая руки на груди.
— Я кое-что слышал о твоем отце, — признается Джордж.
— Что бы ты ни слышал, это вранье, точно знаю. — Она стоит перед ним, лишь немного выше его сидящего. — Так как, угостишь меня с выигрыша или нет?
— Угощу, Кэт Морли. Обязательно, — говорит Джордж.
— Можешь надеть рубашку, — предлагает она лукаво.
Бой окончен, и бар начинает пустеть. Мужчины спешат по домам, к своим не ведающим, что такое прощение, женам. Кэт с Джорджем идут по мосту. Ночь непроницаемо-черная, и Кэт невидящим взором глядит на бечевник, к которому они приближаются, — она вдруг с отвращением рисует себе, как пойдет по нему, вернется в свою тесную комнатку на чердаке, где слышно храп миссис Белл.
— Давай я тебя провожу. Ты что, не берешь с собой фонарик? — спрашивает Джордж, приняв ее нежелание возвращаться за страх перед темнотой.
— Не нужно, я дойду сама. Тут не заблудишься, — отвечает Кэт.
Они останавливаются, поворачиваются друг к другу, их лица белеют в темноте.
— Неужели не боишься, Кэт? — спрашивает он с удивлением.
— Чего — не боюсь?
— Гулять со мной, когда ты едва меня знаешь. Того, что тебя увидят со мной.
— Сомневаюсь, чтобы ты хотел меня обидеть, а если я ошиблась, значит сама виновата. А что до того, увидят ли меня с тобой, — если ты расспрашивал обо мне, тебе наверняка рассказали, что я преступница, а может, даже убийца. Я кое-что сама уже слышала. Моей репутации ничто не повредит. Так что это тебя надо спросить: не боишься ли ты, что тебя увидят со мной? — Она лукаво улыбается.
Джордж негромко смеется, и ей нравится его смех. Низкий, звучный.
— Обижать я тебя не собирался, тут ты права. А что касается всего остального, то я не особенно верил слухам, пока ты сегодня не явилась на бой. В общем, по-моему, девушка, которая смогла прийти сюда одна, видимо, способна сделать что-то такое, о чем болтают!
— Я сделала… Кое-что сделала. За что и попала в тюрьму, это правда. Но то, что сделали со мной и другими, такими как я, было гораздо хуже нашего преступления, если то было преступление. И после всего этого я поняла, что не боюсь. Ни сплетен, ни слухов, ни мерзких стерв, которые их распускают, — сердито говорит Кэт. — А теперь спроси меня, что я сделала и что было потом, — вздыхает она. Подобные вопросы как будто преследуют ее, висят на шее мертвым грузом.
— Не буду. Если ты сама хочешь рассказать, я послушаю, но, вообще-то, это не мое дело, — поспешно отвечает Джордж. Кэт снова смотрит на дорогу, проглоченную ночной темнотой. Стало прохладно, и она ежится. — Я тебя провожу. Не до самой двери, если не хочешь, чтобы нас увидели. Не сомневаюсь, что при желании ты можешь двигаться беззвучно, как призрак, — говорит Джордж.
— Как Черная Кошка, так меня звали в Лондоне. Именно по этой причине. — Она улыбается. — До деревни две мили, значит, тебе идти четыре, а ты дрался. Оставайся-ка на своей барже, отдыхай. Ты вовсе не обязан быть джентльменом, — возражает она.
Джордж откашливается и складывает руки на груди, подражая ей.
— Я пройду эти четыре мили, чтобы поболтать с тобой, Кэт Морли. Как тебе такая причина?
Кэт мгновение смотрит на него и хочет отказаться. Но потом уступает:
— Ладно, идем.
В небе висит маленькая луна, похожая на фартинг, и льет слабый свет на бечевник. В некоторых местах над дорожкой нависают ветки, и там она сужается, стиснутая зарослями болотного ириса и кипрея. Джордж говорит, что пойдет первым. Он здоровенный и цепляет за все ветки, которые хлещут со свистом, заставляя Кэт увертываться. Джордж ворчит и ругается себе под нос.
— Может, я пойду впереди? Я хорошо вижу, — говорит Кэт.
Джордж останавливается на открытом месте, залитом лунным светом, и оборачивается к ней.
— Что, правда как кошка? — спрашивает он. В лишенной красок ночи он сам весь черный и серый, глаза как пустые провалы, выражения лица не понять. На миг он кажется и не человеком вовсе, а неизвестным существом, из камня и теней, а не из плоти. Но в следующий миг он протягивает руку и берет Кэт за подбородок, и рука у него сухая и теплая. — В таком свете ты как египтянка, — произносит он тихо.
— Мама как-то рассказывала, что ее бабушка была испанкой. Она была смуглая, как мы с мамой; все говорили, что я на нее похожа.
Его прикосновение вызывает в ней странные чувства, тревожные: похоже на вторжение, однако она ничего не имеет против. Кэт тянется к руке Джорджа, берет в свою, и даже в темноте она видит, как внимательно он смотрит на нее, какое восхищение написано на его лице.
Когда Кэт возвращается в свою комнату, в доме стоит такая тишина, что ей кажется, будто все нарочно затаились, потому что знают, где она была. Кажется, весь дом замер, напрягся, готов сомкнуться, словно стальной капкан. Даже храпа миссис Белл не слышно. Кэт сбрасывает с себя одежду, вешает у раскрытого окна, чтобы проветрить, избавиться от предательского запаха пива и табака. Потом она неподвижно лежит на кровати, и, хотя сердце ее бьется, она чувствует, что готова драться, вскочить и молотить кулаками, если потребуется. Если они протянут к ней свои лапы, чтобы схватить. Она больше не позволит им. Но это не настоящий страх, а лишь воспоминания о страхе, отчасти вызванные выпитым пивом и накопившимся недосыпом. Она понемногу успокаивается, закрывает глаза, думая, вдруг Джордж так и стоит на лугу, где она оставила его, и ждет, повернув свое избитое, покрытое синяками лицо к чердачным окнам в надежде, что она выглянет и помашет ему? Эта мысль убаюкивает ее, дыхание постепенно становится медленным, глубоким, и Кэт засыпает.
Утром Эстер, голодная до спазмов в пустом желудке, нетерпеливо дожидается, когда Альберт вернется с ранней прогулки, чтобы позавтракать. Она откладывает книгу, которую читала, и переходит в столовую, где уже накрыт стол на двоих. Чистые тарелки блестят, приборы лежат безукоризненно ровно. В тишине комнаты слышно, как громко урчит в животе. Обычно Альберт так не задерживается. «Сколько же времени можно тратить на общение с природой?» — недоумевает она немного раздраженно, потому что голодна.
Вдруг Эстер слышит позвякивание велосипеда и с неподобающей замужней женщине быстротой вскакивает с места, чтобы его встретить. Передняя дверь приоткрыта, Кэт натирает медный поднос для почты кусочком мягкой кожи. Викарий врывается в дверь с такой поспешностью, что налетает на Кэт и хватается за ее плечи, чтобы не потерять равновесия.
— Вот что я скажу: это просто невероятно! — выкрикивает он, как будто продолжая спор, который они вели все утро.
К удивлению Эстер, Кэт испускает протестующий крик и силится высвободиться из рук Альберта, пятится назад, пока не натыкается на стену, и сердито сверкает на него глазами. Альберт моргает и смотрит на нее так, будто перед ним змея.
— Кэт, ну что ты, детка! Успокойся! — восклицает Эстер, пораженная бурной реакцией девушки на его прикосновение. Прикосновение человека, посвященного в духовный сан. — Это же мистер Кэннинг! Необязательно так… отбиваться, — выговаривает она смущенно.
Кэт успокаивается и смотрит на Эстер странным, отсутствующим взглядом. Эстер видит, что она будто закрывается им, как маской, которая прячет истинное лицо, истинные мысли девушки, ее сущность. Эстер немного отступает под этим взглядом.
— Прошу прощения, мадам. Я просто испугалась, — ровным тоном произносит Кэт.
— Подавайте завтрак. Спасибо, Кэт, — говорит Эстер натянуто, поторапливая девушку жестом, будто прогоняя птицу.
— Завтрак! О нет, я не смогу проглотить ни кусочка! Ах, Эстер! Я пережил нечто удивительное! Самое чудесное, что только может случиться! — восклицает Альберт, снова бросаясь вперед, беря ее за руки и крепко их сжимая. Его лицо раскраснелось от удовольствия, глаза блестят от волнения, даже волосы будто взволнованы и торчат во все стороны.
— В чем дело, милый? Что случилось? — спрашивает она пронзительным тревожным голосом.
— Я… я не знаю даже, с чего начать… как объяснить… — Взгляд Альберта скользит мимо нее, устремляется куда-то вдаль. — Слова вдруг кажутся… неподходящими, — говорит он тихо.
Эстер выжидает минуту, потом пожимает его пальцы, чтобы он очнулся.
— Поди присядь, дорогой Берти, и расскажи мне все.
Альберт позволяет увлечь себя в столовую и усадить в кресло, и в этот миг входит Кэт с первым подносом: яйца, котлетки, корзинка с хлебом. Эстер садится на свое место напротив Альберта, кладет себе кусочек хлеба и, стараясь не слишком торопиться, принимается намазывать его маслом.
— Я вся внимание, дорогой мой, — говорит она, потому что Альберт молчит.
Он смотрит, как она начинает есть, затем снова срывается с кресла и несется к окну. Озадаченная, Эстер медленно жует.
— Я гулял в лугах выше по течению реки — один из моих обычных маршрутов. К востоку отсюда есть место — не знаю, видела ли ты его когда-нибудь, — река там мелкая и затененная ивами и зарослями бузины, а камыши в некоторых местах почти с меня ростом, и повсюду рассыпаны полевые цветы, словно ковер из драгоценных камней… Земля там понижается, получается широкая неглубокая впадина, где во время дождей стоит вязкая лужа, но сейчас, летом, там растут великолепные луговые травы, хвощ, лютики, норичник… Туман в этой низине держится как будто дольше обычного. Я наблюдал, как воздух проясняется над низиной, туман медленно поднимается и золотится, тронутый лучами солнца, я видел… видел…
— Что, Альберт? — спрашивает Эстер, встревоженная тем, как говорит муж.
Альберт разворачивается к ней, широко улыбаясь.
— Духи, Эстер! Это были духи природы! Те самые элементали, которых Господь посылает присматривать за животными и цветами, исполнять все бесчисленные работы в своем природном мире! Я видел, как они играют, так же ясно, как вижу тебя! — восклицает Альберт хриплым от волнения голосом.
Кэт замирает, ставя на стол кофейник, со скептическим видом переводит взгляд с Альберта на Эстер и обратно.
— Спасибо, Кэт, — многозначительно произносит Эстер. — Альберт, это же… просто поразительно! Ты уверен?
— Уверен ли я? Конечно уверен! Я видел их собственными глазами, совершенно отчетливо! Изысканные, как орхидеи… Все они…
— Как они выглядели, Альберт? Чем занимались?
— Они были такого же цвета, как лепестки дикой розы: белые, если не присматриваться, однако если присмотреться — с золотистым, розовым и серебристо-жемчужным отливом; все были стройные, словно ветки ивы, одетые в платья… Я не знаю, что это за ткань. Светлая, она струилась вокруг них, как будто была не тяжелее воздуха, и они танцевали, Эстер! Танцевали медленно и грациозно, как колышутся под водой водоросли, легко, плавно, их руки сначала вздымались, потом опускались… О Эстер, по-моему, я стал свидетелем чуда! Видимо, Господь благословил меня возможностью на миг увидеть то, что обычно скрыто от людей!
— Альберт… это поразительно. Я хочу сказать… — Эстер запинается. Альберт сияет, глядя на нее, словно опьяненный увиденным. Она хмурится при этой мысли, смотрит на него внимательнее, невольно слегка подается к нему и как можно незаметнее втягивает носом воздух. Однако запаха ни бренди, ни вина не чувствует, ничего подобного. Эстер неуверенно улыбается. — Совершенно… неслыханно, — произносит она смущенно. — И ты действительно веришь, что эти существа…
— Нет-нет, не называй их существами, дорогая! Они не из того же теста, что кролики или птицы… Это творения Божьи, священные сущности, которые стоят на лестнице творения гораздо выше нас. По сравнению с ними мы просто неуклюжие глиняные болваны! — заключает он торжествующе.
Эстер не знает, что еще сказать. Альберт полон страсти — она с трудом его узнает.
— Разве ты не понимаешь, что это значит? — вопрошает Альберт, разворачиваясь к Эстер и, кажется, вдруг замечая ее недоверие.
Эстер улыбается как можно шире, с живостью распахивает глаза, чтобы показать — она готова выслушать, готова принять все, что он скажет. Однако ее безмолвное ожидание как будто разочаровывает Альберта, плечи его опускаются, лицо меркнет. Наступает долгая пауза, Эстер перебирает столовые приборы, не решаясь отрезать кусочек котлетки, боясь этим жестом разрушить его впечатления.
— Я немедленно должен написать Дюррану, теософу, — заявляет Альберт, снова откидываясь в кресле.
Кэт возвращается в кухню и с грохотом опускает на стол пустой поднос.
— Викарий видел эльфов, — сообщает она учтивым тоном.
Миссис Белл поднимает голову от хлебной печи, потная и красная.
— И что с того? — спрашивает она.
Кэт недоуменно разводит руками.
2011 год
Лия отправилась встретиться с лучшей подругой Сэм в кафе недалеко от своей работы. Она выбрала столик в дальнем углу, подальше от окна, и села ждать. Был вторник, середина серого мартовского утра. Прошла неделя после возвращения Лии из Бельгии, но она так и не оправилась от потрясения, и, как ни странно, ее до сих пор мутило и от свидания с Райаном, и от воспоминания о погибшем солдате. Оба вселяли беспокойство, напоминали об обещании, ей было страшно. Лия заказала кофе и выпила его обжигающе-горячим, как только принесли. Кофе немного успокоил ее, а спустя миг влетела Сэм: как обычно, сплошной вихрь — мелькающие коленки и локти; при виде Лии тут же затрясла головой, извиняясь:
— Прости, опоздала! Не могла вырваться; Абигейл всю неделю ведет себя как образцовая стерва и всюду сует свой нос… все знают, в чем дело, но сказать нельзя. Она делает вид, будто все из-за того, что она увидела предварительные цифры за этот квартал, а они неважнецкие. Прости-прости! — выпалила она, задыхаясь, целуя Лию в щеку и стискивая ее в быстром объятии.
— Перестань извиняться! — сказала Лия. — Ничего другого я не ожидала. И ты знаешь, что я никогда не раздражаюсь, если приходится ждать. — Они с Сэм знакомы с первого класса, и Сэм ни разу не пришла в назначенное время.
— Так что же это за важное заявление? Умираю от нетерпения, хочу услышать, — сказала Сэм, заправляя за ухо блестящую прядь волос и переплетая пальцы. Выражение ее лица было открытым, однако взгляд бегал по лицу Лии, ни на чем не останавливаясь, вечно рассеянный.
— Наверное, я преувеличила. Да, конечно. Никакое это не важное заявление, — сказала Лия, делая глубокий вдох. Когда она принимала свое решение, оно казалось ей куда более значительным. Давно она не воодушевлялась по-настоящему, так, чтобы все внутри кипело, чтобы хотелось работать и писать. А теперь, когда она заговорила об этом вслух, слова ее звучали как-то жалко. — Я уеду ненадолго. На пару недель. Собираюсь расследовать одну старую историю. — Она увидела разочарование на лице Сэм и виновато улыбнулась. — Понимаю, я сильно преувеличила.
— Нет! Я просто… Просто я подумала, что речь пойдет о чем-то другом. Подумала, что ты, может, познакомилась… с кем-нибудь, — проговорила Сэм и тут же замахала руками, увидев, как вытянулось у Лии лицо. — Забудь, что я сказала. Нет, я, конечно, считаю, что это важная новость. Тебе это пойдет на пользу. Видит бог, хватит тебе отсиживаться. А что за история?
— Э-э-э… Я хочу выяснить личность одного солдата Первой мировой войны. Его нашли в Бельгии. Только дело не только в нем. Я чувствую.
— Не в солдате? — уточнила озадаченная Сэм.
— Важно не только узнать, кто он такой, что делал во время войны, но и как он жил до войны. При нем нашли два письма, которые сохранились, что само по себе поразительно. Это очень странные письма. Может, лучше сама прочтешь? — предложила она, выуживая из сумочки помятые листы.
Лия много раз их читала и перечитывала с тех пор, как ушла, оставив Райана лежать в темноте его убогой гостиницы, на простынях, пахнувших ее телом. В письмах было что-то удивительно живое — Лия буквально ощущала страх и отчаяние женщины, исходившие, подобно аромату, от страниц с ее изящным почерком, ее смятение, ее разочарование. Кроме того, Лию озадачивал непонятный тон писем: у этих двоих в прошлом было что-то странное, что-то печальное. Скорее всего, преступление, соучастницей которого чувствовала себя женщина, судя по ее недомолвкам. Тем не менее она писала так, будто они были мало знакомы. Не так, как пишут близкому другу или члену семьи, не так, как пишут соучастники. А умоляющий тон, каким она просила объяснений… Лию бросало в дрожь каждый раз, когда она бралась за письма. И почему солдат сохранил именно эти два письма, если их было больше? Она старалась найти в ее словах что-то, что бы их объединяло, но не смогла. По-видимому, и в других письмах было то же самое.
— Должно быть, ты слишком часто их читаешь, — заметила Сэм, когда Лия вкратце высказала свои сомнения. — Причина может быть в том, что он потерял остальные письма, или же они случайно сгорели, или он так их и не получил, — сказала она. — Кто знает?
— Верно. — Лия нахмурилась. — Хотя не уверена. Он так бережно относился к этим письмам. Так старательно запечатал коробку, хранил при себе даже в бою. Сомневаюсь, что он мог случайно потерять или уничтожить остальные.
— Кстати, куда, ты говоришь, ездила за ними? — спросила Сэм.
Лия поболтала в чашке кофейную гущу, делая вид, будто не слышит вопроса.
— Как ты думаешь, из этого получится статья? — сказала она, вместо ответа.
— Разумеется! При условии, если тебе удастся выяснить, какое преступление было совершено и кто такой этот парень, что за женщина… Разумеется, это будет отличная статья. Как ты нашла эту тему, Лия?
— На прошлой неделе я ездила в Бельгию, поэтому меня и не было в городе. Кое-кто из Комиссии по воинским захоронениям подкинул идею, они еще немного подержат тело у себя. Они надеются, что я успею установить его личность до похорон, — сказала она как можно непринужденнее.
— Из Комиссии по воинским захоронениям? Это не Райан ли? Лия, неужели ты ездила, чтобы увидеться с Райаном? — спросила Сэм серьезно. Она сверлила Лию строгим взглядом, не позволяя уклониться от ответа.
— Не чтобы увидеться! Не для этого! Он действительно связался со мной по поводу этого солдата, и они действительно хотят выяснить, кто он такой. — Лия старалась говорить искренне.
Сэм сидела, скрестив руки на груди и плотно сжав губы.
— Скажи мне, что ты не переспала с ним. Скажи хотя бы это, — произнесла она, и, когда Лия не ответила и даже не подняла на нее глаз, Сэм пришла в смятение. — Боже, Лия! О чем ты думала?!
— Я не думала, — ответила Лия, теребя в руках бумажную салфетку, пока та не порвалась. — Я вообще не думала. По-моему, я не в состоянии думать, когда дело касается его. У меня просто… сносит крышу. Я как мобильник, который положили рядом с микроволновкой! — сказала она с тихим отчаянием.
— По-моему, именно по этой причине мы решили, что тебе нужно держаться от него подальше. Хотя бы год или два. Лия, каждый раз, когда ты видишься с ним, часть успеха от лечения теряется! Посмотри на себя, у тебя опять измученный вид!
— Спасибо. Ты не сказала мне ничего нового.
— Тогда зачем я вообще все время это говорю? Лия, я серьезно. Райан — закрытый район. Сколько он уже всего испортил! Я даже… Вот сколько! — Она широко развела руки в стороны.
— Все не так просто. Ты относишься к нему как-то по-детски, — пробормотала Лия.
— Ничего не по-детски. Я знаю, как это трудно; ты знаешь, что я знаю. И я была рядом, чтобы помочь тебе собрать осколки, ведь была? Я просто… не хочу делать это еще раз.
— Я в порядке. Честное слово. Теперь у меня есть тема, над которой надо работать…
— Ты собираешься работать над этой темой с Райаном? Будешь с ним на связи? — перебила Сэм.
— Нет. Нет, что ты! Я уехала, даже не попрощавшись. Я послала ему электронное письмо, сказала, что постараюсь сделать все возможное, но и только. Даже никаких отчетов о ходе работы. Либо я в ближайшие недели что-то узнаю, либо нет. И обо всем, что узнаю, сообщу по электронке. Мне нет необходимости снова с ним встречаться.
— Ладно, надеюсь, тебе удастся убедить саму себя, потому что меня ты нисколько не убедила.
— Сэм, перестань. Я позвала тебя, чтобы рассказать о расследовании, честное слово. Оно уже стало для меня важнее, чем… важнее того, что случилось в Бельгии. Не надо меня наказывать за то, что я с ним увиделась. И переспала. Я и так наказана. Ладно?
— Ладно-ладно! Хватит об этом. Так ты, значит, едешь… Куда ты едешь? В какую дыру?
— Коулд-Эшхоулт.
— Звучит пасторально.
— Угу. Это где-то в Беркшире. Не на краю света, конечно, но хоть уеду из Лондона. Сменю обстановку, так сказать. Займусь новым проектом, — сказала Лия.
— Как он поживает? Как у него дела? — спросила Сэм. Любопытство одержало верх.
— По-прежнему. В отличной форме. Просто-таки великолепно. — Лия с несчастным видом пожала плечами.
— С чего собираешься начать? Я имею в виду расследование.
— С дома викария, наверное. В письмах нет дат, но второе она написала, когда узнала, что он уехал на фронт; значит, это между тысяча девятьсот четырнадцатым и восемнадцатым годом; а первое — за три или четыре года до того. Мне нужно установить, кто жил там в это время, были ли в доме молодые люди призывного возраста и… Это все, что есть. — Она пожала плечами. — Комиссия по воинским захоронениям уже установила, что никто из живших там не был военнообязанным, однако кто-нибудь может знать еще что-то.
Если бы у нее была возможность встать и уехать немедленно, она так и сделала бы. После этого разговора ей отчаянно захотелось заняться делом, выяснить, чего так боялась писавшая письма женщина, чего она не могла понять. Лии вдруг пришло в голову, что мучительное отчаяние, чувствующееся в словах той женщины, — очень похоже на то, что чувствует сейчас и она. Если Лия не в состоянии решить свои проблемы с Райаном, возможно, ей удастся решить проблему Э. Кэннинг? Ей невыносимо захотелось оказаться где-нибудь там, где нет воспоминаний о Райане и о том, что они были вместе, где вообще никто не знает о Райане. Он облепил ее как паутина, и ей хотелось поскорее ее с себя сбросить.
Лия по-прежнему жила неподалеку от Клэм-Коммона, в квартире, которую они когда-то делили с Райаном. Они прожили там четыре года, съехавшись через два месяца после знакомства. Ни в ком раньше она не была так уверена и обычно не поддавалась сиюминутным желаниям. Она всегда относилась к любви скептически — как Лия говорила о себе, — и вот она встретила мужчину, одно присутствие которого заставляло ее чувствовать себя по-настоящему живой. Ему не требовалось даже касаться ее. Лия с усмешкой говорила друзьям, что наконец-то поняла, о чем поется в популярных песнях, и она не шутила. Ей казалось, у нее открылись глаза — или же сердце. Как будто бы с ней поделились огромной и чудесной тайной. Она всю жизнь была самой настоящей недотрогой, и внутренний голос еще долго выдавал ей суровые народные мудрости: не заносись высоко, чтоб не пасть глубоко; от любви до ненависти один шаг.
Она не захотела съезжать с квартиры, которая ей нравилась и где она прожила два года до знакомства с Райаном. Она решила, что просто будет жить здесь одна. Это снова стала ее квартира, а не их, вот и все. Только это была неправда. Квартира помнила его, хранила память о его присутствии, о его прикосновениях. Несколько недель после его ухода Лия чувствовала его запах, и этот запах сводил ее с ума, пока она наконец не догадалась, что он исходит от занавесок в спальне, где он каждое утро брызгался своим дезодорантом. Она тут же сняла занавески, но минут двадцать посидела на корточках перед открытой дверцей стиральной машины, прижимая к лицу пыльную ткань.
Расцеловавшись с Сэм на прощание, Лия вернулась домой, уложила небольшой чемодан, бросила его на заднее сиденье и вскоре влилась в очередь автомобилей, выезжавших на шоссе М4. Целый час ушел на то, чтобы доползти до въезда, а когда она наконец выбралась из пробки, то по непонятной причине почему-то почувствовала разочарование. Ее грандиозный проект, ее миссия показались нелепыми в маленькой Англии. Спутниковый навигатор велел съехать с главного шоссе на узкую извилистую дорогу между высокими кустами живых изгородей, все еще грязно-коричневыми после зимы. Прошел дождь, и машина подпрыгивала на ухабах, заполненных водой, вжималась в их грязные стенки и трижды резко останавливалась, чтобы пропустить громадные внедорожники, проплывавшие мимо. Когда навигатор сообщил о прибытии на место назначения, машина находилась на перекрестке, за которым зеленел небольшой треугольный луг, а по бокам от него тянулись узкие улицы с симпатичными скрюченными домишками. Посреди луга рос огромный конский каштан, на одном углу стоял почтовый ящик, на другом — телефонная будка, но никаких признаков жизни не наблюдалось. За крышами дальних домов Лия увидела церковный шпиль на фоне крапчатого неба, и ее охватило волнение. Если погибший солдат дружил с обитателями дома викария, он почти наверняка посещал службы в этой самой церкви. Лия выключила двигатель и направилась к церкви. Стояла абсолютная тишина, и она шла едва ли не на цыпочках, не желая ее нарушить. Легкий сырой ветер колыхал голый каштан, стучал узловатыми ветками друг о друга.
Церковный двор пестрел подснежниками, ранними нарциссами и мелкими сиреневыми крокусами. Под каменными надгробиями покоились деревенские мертвецы; поближе к церковной стене надгробия были старые, выщербленные, поросшие мхом и лишайниками, подальше в поле — все более новые, и в самом конце — совсем свежие, буквы на мраморе были острые как бритва, отчетливо виднелись разрезы в дерне. Почему-то смотреть на надгробия Лии было неловко. Все равно что поймать на себе чей-то чужой взгляд в общественной раздевалке — пусть мимолетное, но все равно вторжение в личное пространство. Церковь из серого камня и мелкозернистого песчаника, судя по виду, была построена в Викторианскую эпоху. На верхушке скромного шпиля застыл потертый железный петушок, неподвижный, несмотря на ветер. Дверь была наглухо заперта. Объявления о церковных мероприятиях, написанные на листках пастельных тонов, загибались и трепетали, накрепко пришпиленные к дереву ржавыми кнопками. Лия повернула облупленную металлическую ручку, для уверенности с силой нажала и вздрогнула, когда у нее за спиной раздался чей-то голос.
— Ничего не получится, милочка. Теперь здесь бывает открыто только по выходным, — сообщил ей мужчина с седыми волосами и тяжелым брюхом, выпирающим из-под древней куртки.
У Лии перехватило дыхание.
— А, о’кей. Поняла. Спасибо, — сказала она, вытирая руки о джинсы.
— У миссис Бьюканан есть ключ, она живет в четвертом доме от пустыря, но в это время она — совершенно точно — ушла на свою йогу, — продолжал мужчина.
— О, ничего страшного. Спасибо.
Лия коротко улыбнулась в ожидании, что он пойдет дальше своей дорогой. Мужчина улыбнулся в ответ, но не ушел. Лия надеялась еще немного побродить по кладбищу, может, даже отыскать надгробие с фамилией Кэннинг, датированное подходящим временем, однако собеседник не выказывал желания идти по своим делам.
— Не подскажете мне, как найти дом викария? — спросила она, подавляя раздражение.
— С радостью, с радостью, — отозвался мужчина. — Повернете отсюда налево, пройдете минуту, пока не окажетесь у школьной площадки. А там снова налево. Дорога новая, там тупик и стоит много домов. Дом викария под вторым номером, почти на самом повороте. Мимо не пройдете… — Говоря все это, он шел за ней по дорожке, и на мгновение Лии показалось, что он так и будет тащиться за ней всю дорогу, однако у церковных ворот мужчина остановился.
— Спасибо! — сказала Лия, удаляясь уверенным шагом.
«Боже, — думала она, — где вы, грубые, неприветливые и ненавязчивые жители Лондона?» Мужчина оперся руками на столбик ворот и смотрел ей вслед.
Дом номер два оказался маленьким, кирпичным, похожим на квадратную коробку, с мощеной подъездной дорогой и очень аккуратным небольшим газоном. Ранние анютины глазки кивали своими фиолетовыми и желтыми головками из одинаковых горшков под кухонным окном. Черная грифельная дощечка у двери сообщала, что это дом викария, и Лия позвонила, внезапно растеряв всю свою уверенность.
— Чем могу помочь?
Ее приветствовала тоненькая женщина средних лет, которая улыбалась как-то затравленно, как будто в любую минуту ожидала обиды. Кисейная барышня, подумала Лия немного недобро. Барышня казалась на вид нежной и совершенно бесполезной.
— Прошу прощения, кажется, я перепутала адрес, — сказала Лия. Кисейная барышня быстро заморгала, плотнее запахивая синий кардиган. — Я искала дом викария, прежний дом, который был здесь лет сто назад, — пояснила она.
— А-а-а, старый дом. Да, боюсь, вы пришли не туда. Он на другом конце деревни, но это всего пять минут ходьбы. Идите по той улице, где стоит дорожный указатель на Тэтчем, вы увидите его по правой стороне, — разъяснила женщина и уже хотела закрыть дверь, но Лия быстро вскинула руку, останавливая ее.
— Прошу прощения, вы, случайно, не знаете, когда он перестал быть домом викария и превратился в старый дом викария? В смысле, когда церковь продала его? — спросила она.
Женщина посмотрела на руку Лии так, как будто та держала оружие.
— Прошу прощения, этого я не знаю. Скорее всего, в тридцатые годы. В то время много церковной собственности перешло в частные руки.
— Понятно, спасибо. Большое спасибо. — Лия отпустила дверь и вернулась на дорогу.
Отыскав старый дом викария, Лия постояла немного, переждав промелькнувшую мимо машину, обрызгавшую тротуар. Перед ней был чудесный старый дом — времен королевы Анны, подумала она, — квадратный, симметричный и наполовину разрушенный. Выщербленные красные кирпичи, раствор между ними давно посыпался. Сад перед домом зарос травой, хотя, судя по прошлогодним гераням, мертвым и общипанным, которые торчали из каменных желобов у входной двери, кто-то здесь до сих пор жил и что-то делал. Лия не заметила на подъездной дорожке никаких машин, в окнах не горел свет, хотя день был пасмурный и становился все мрачнее. Она несколько минут простояла, наблюдая за домом, в надежде заметить какое-нибудь движение. Значит, это и есть тот самый дом, где были написаны письма, которые она столь внимательно изучала в последнее время. Сердце чуть дрогнуло при этой мысли. Она как будто подглядывала в чью-то жизнь через крохотную замочную скважину. Ощущая какое-то смутное волнение, Лия прошла по садовой дорожке и с силой стукнула потускневшим медным молотком. Она услышала эхо, раскатившееся по дому.
Дверь открыл — приоткрыл — моложавый мужчина и угрюмо на нее уставился.
— В чем дело? — спросил он хмуро.
Лия успела отметить прищуренные серые глаза, короткие темные волосы, щетину на подбородке и немного удивленное лицо.
— Здравствуйте. Простите, что беспокою… — начала она, но ее тут же прервали.
— Что вам нужно? — резко перебил он.
В прихожей у него за спиной было темно. Лия старалась не заглядывать туда слишком уж откровенно. Ей вдруг отчаянно захотелось попасть в это жилище.
— Меня зовут Лия Хиксон, я занимаюсь одним расследованием…
— Расследованием? Что вы имеете в виду? — снова перебил хозяин.
Лия ощутила, как щеки у нее краснеют от раздражения.
— Я как раз собиралась объяснить. Я ищу одного человека, который…
— Вы журналистка? — спросил хозяин.
— Да, журналистка, — ответила Лия, ошеломленная.
— Какого хрена! — воскликнул мужчина, яростно протирая глаза свободной рукой.
Лия так растерялась, что ничего не могла сказать.
— Как вы меня нашли? Кто дал вам этот адрес? Вы что, не понимаете никаких намеков? Я ушел, слинял, ясно? Если бы я хотел говорить с кем-нибудь из вашей братии, стал бы я уезжать?
— Я… я не понимаю, о чем вы. Я…
— Да бросьте. За последние три месяца я выслушал от вас столько паршивых отговорок. Покиньте мое крыльцо. Вы здесь одна или мне теперь ожидать целую толпу? — спросил он холодно.
— Нет-нет, я одна. И я…
— Ладно. Отлично. Забудьте дорогу сюда. — Он с яростью отчеканил каждое слово. Захлопнул дверь перед ее носом, и Лия простояла столбом секунд двадцать или даже больше, ошарашенная настолько, что не могла сдвинуться с места.
Наконец, клокоча от негодования и чувствуя, как стучит в висках кровь, Лия снова стала стучать, громко и долго. Однако не открыл ни сероглазый хозяин, ни кто-нибудь еще, кто мог оказаться в доме, и из-за двери не доносилось ни звука. Начал моросить дождь, и Лии пришлось отступить. Она вернулась к машине, взяла блокнот и на первом чистом листе вывела с ироническими завитушками: «Местные недружелюбны». Потом она немного посидела, глядя на дождь, который барабанил по лобовому стеклу, стекая ручейками и образуя лужи. Райан любил дождь. Даже это напоминает о нем, а она живет в стране, которая славится своими дождями. Лия вспомнила мокрые волосы найденного солдата, как они лоснились, прилипнув к голове. Сколько же дождей выпало на него за ту сотню лет, пока он лежал, никем не найденный? Она представила себе, как дождь бьет по коже, которая уже ничего не чувствует, просачивается сквозь нее и тело больше не дрожит от холода. Лия решительно прервала поток этих мыслей. Еще не хватало, чтобы мертвец начал сниться.
Она выехала на главное шоссе, затем развернулась и поехала в Тэтчем по А4. Там нашла место для парковки и около часа бродила по улицам, решив, что не войдет ни в один местный паб. На главной торговой улице под названием Бродвей стояли бесконечные сетевые магазины и крошечные конторы банковских отделений. Люди непрерывно двигались куда-то под моросящим дождем, опустив голову и глаза в землю, покорно огибая грязные лужи. Картина была мрачная, такую можно увидеть только в маленьком городке в конце зимы. Лия нашла старый книжный магазин, где провела полчаса, подсыхая и глазея на полки. Она купила две книги по истории городка, а леди за кассой порекомендовала хороший паб, «Разводной мост», где сдавали номера с завтраком, — на полпути в Коулд-Эшхоулт, в конце тупичка рядом с каналом. Туда Лия и отправилась и сняла там комнату, в которой было не продохнуть от обитой ситцем мебели и туго набитых подушек. Зато там было тепло и сухо, а из окна открывался прекрасный вид на промокшие заливные луга, раскинувшиеся к востоку. Вдалеке, за рядом тополей, похожих на веретёна, Лия разглядела, как ей показалось, шпиль церкви в Коулд-Эшхоулте. Она взяла с подноса чашку чая и уселась возле окна, погруженная в свои мысли.
В «Разводном мосте» было много завсегдатаев из местных, которые сидели компаниями у стойки бара или на скамьях за липкими деревянными столами; вновь пришедших приветствовали кивками, улыбками и растянутыми, мягко произнесенными фразами. В восемь Лия спустилась поужинать, и ее провели в обеденный зальчик в дальнем конце бара, холодный и до боли пустой. Она села за стол на двоих, развернувшись так, чтобы хотя бы видеть бар. От пустоты за спиной она поежилась. Лия заказала рыбу с картошкой и пожалела, что не прихватила с собой из номера книжку. На мгновение мелькала смутная мысль, не присоединиться ли к какой-нибудь компании, чтобы послушать здешние легенды, однако разговоры, которые вели посетители, все были личные, компании, казалось, состояли из близких друзей, и она постеснялась. К тому же в рыбе обнаружилось достаточное количество костей, и занятие нашлось.
Когда она подняла голову в следующий раз, то, вздрогнув, увидела, что уже не только она одна осталась без компании. Взгромоздившись на барный стул, сидел, неловко прижав к нему с боков колени, тот самый мужчина из старого дома викария. Хотя Лия видела его мельком и в полумраке прихожей, она не сомневалась, что это он. Мужчина не удосужился снять свой мешковатый, выцветший зеленый анорак и синюю шерстяную шапку, надвинутую на лоб. «Не отличишь от местных», — подумала Лия, однако, взглянув на его ноги, увидела коричневые кожаные ботинки с металлическими крючками для шнурков. Ботинки были слишком чистые, слишком дорогие. В Лии разгорелось любопытство. Она также заметила, что не только она одна смотрит на него, и услышала приглушенный шепоток в его адрес. Он упорно рассматривал поддон перед собой, с решительным видом приканчивая кружку горького пива.
Лия не смогла удержаться. Она быстро встала, когда он опустошил кружку, и преградила ему путь к двери.
— Здравствуйте еще раз, — сказала она бодро.
Мужчина бросил на нее испуганный взгляд и тут же узнал ее. Он попытался ее обойти, но она последовала за ним.
— Кажется, мы с вами не очень хорошо расстались, и я прошу прощения, если… потревожила вас. Меня зовут Лия Хиксон, как я уже говорила. А вас? — Она протянула ему руку.
Он насмешливо покосился на ее ладонь и не пожал.
— Вы, черт возьми, прекрасно знаете, кто я. А теперь прошу вас: уйдите с дороги и оставьте меня в покое. Неужели я требую слишком много, неужели я не могу пойти в бар вечером в пятницу и чтобы никто меня не преследовал?.. — заговорил он напряженно, понизив голос.
— Уверяю вас, я понятия не имею, кто вы такой, — перебила Лия. — И я вас не преследую. Я здесь сняла номер на несколько дней. Мне сказали, тут хорошо готовят.
— Да, конечно. Вы случайно остановились именно здесь. А дальше последует: «Вам предоставляется шанс изложить свою точку зрения»? Это я тоже уже слышал! — отрезал он.
На скулах у него вздулись желваки, и Лия вдруг поняла, что он измучен. Под глазами мешки, у рта залегли усталые морщины.
— Послушайте… Я не хочу вас мучить, но я действительно не знаю, кто вы. Видимо, вы не настолько знамениты, как вам кажется. Я журналистка, но работаю над темой из истории — о жизни одного солдата времен Первой мировой войны, и я приехала в Коулд-Эшхоулт, чтобы что-нибудь о нем узнать. Он имел какое-то отношение к дому викария, потому я и постучала в вашу дверь. Не знаю, что вы там сделали — или не сделали, — и боюсь, что мне это совершенно неинтересно. Если только это не поможет мне что-нибудь разузнать о солдате, в чем я сомневаюсь.
Последовала долгая пауза, пока он обдумывал ее слова, и на его лице попеременно отражались облегчение, недоверие и гнев.
— Вы точно не просто?.. — Он закончил жестом, который она не смогла расшифровать.
— Я говорю правду. Честное слово. И если у вас есть время и вы можете на минутку успокоиться, я с удовольствием вас угощу и задам несколько вопросов о старом доме викария.
Он еще минуту рассматривал ее, затем сильно потер глаза левой рукой, так же как раньше у двери. Жест говорил либо о расшатанных нервах, либо о сильной усталости.
— Ладно. Хорошо. Если вы действительно та, за кого себя выдаете, — с неохотой протянул он.
— Я та, за кого себя выдаю, — заверила его Лия, развеселившись. — Только давайте сядем у камина, а то я ужинала в смежном зале, где холодно, как в могиле.
Вся воинственность с него сошла; притихший, он сидел в кресле у камина, и Лия исподтишка рассматривала его в зеркале за стойкой бара, дожидаясь, пока не нальют пиво. Но ей можно было не опасаться, что он заметит ее взгляд. Он сидел уставившись в пространство между колен, рассеянно ковыряя ноготь большого пальца. Размашистым жестом мужчина стащил с головы шапку, и Лия отметила, что голова у него давно нуждается в мытье и, возможно, в стрижке. Волосы слиплись, жесткие и неряшливые. Он был рослый и худощавый, и одежда болталась на нем так, будто он позаимствовал ее у кого-то или же сильно похудел за последнее время. Когда она подошла к столу, мужчина поднял голову, и в его серых глазах снова отразилась тревога, настороженность.
— Стоило уехать из Лондона, чтобы узнать, сколько здесь стоит пиво, — хмыкнула Лия, усаживаясь.
Он не обратил внимания на ее слова.
— Так о чем вы хотите поговорить? О той нелепой истории с эльфами? Если я правильно помню, это случилось как раз накануне Первой мировой войны, — сказал он, делая большой глоток.
Сердце у Лии забилось.
— Да, хотелось бы о ней… — Она выдержала паузу, однако собеседник не отреагировал. — Насколько я понимаю, вы предпочитаете беседовать инкогнито, но, может, все-таки скажете хотя бы, как вас зовут? — подсказала она.
— Прошу прощения, да, конечно. Извините. Последние два месяца были… трудными. Меня зовут Марк. Марк Кэннинг, — сказал он.
Лия улыбнулась, чувствуя, как в животе трепещут крылья бабочек.