Капли дождя падали вниз по дымоходу, поднимая маленькие фонтанчики остывшей золы и оставляя блестящие черные кляксы на каминной решетке. Такое случалось редко. Обычно дожди приходили с моря, были косыми, и под напором ветра капли падали на крышу под большим углом. Такой прямой, решительный, затяжной дождь проливался всего несколько раз в году. Димити смотрела на то, как приземляются капли, слышала при каждом падении глухой стук и понимала, что из этих звуков никак не складывается мелодия: они так и оставались разрозненными нотам. Или слогами. Димити напрягла слух и со страхом ждала, что последует дальше. Вот упали еще три капли, на этот раз сразу одна за другой. Ошибки быть не могло. Э-ло-ди. Она затаила дыхание, надеясь, что ошиблась и расслышала неправильно. Упала новая капля, одна-единственная, и надежда вспыхнула в груди. Но за ней снова последовали еще три. Э-ло-ди. Вскрикнув, Димити резко отвернулась от камина – достаточно быстро, чтобы увидеть на стене гостиной тень человеческой фигуры. Она делала стойку на руках.

– Элоди? – прошептала Димити, осматривая углы комнаты. Быстрая, зоркая, проницательная Элоди. Просто чудо, что эта девочка не вернулась раньше. Удивительно, что она до сегодняшнего дня не находила способа сюда пробраться. Оберег в дымоходе не смог бы удержать эту упрямицу. Ее не так легко одурачить. Нахмуренный лоб, молодой и нежный, воткнутая в черные волосы ромашка. Надутые губки, готовность бороться, спорить, бросать вызов.

Димити метнулась прочь. Тень оттолкнулась от стены, встала на ноги и последовала за ней легким, беспечным шагом.

– Это сделала не я! – бросила через плечо Димити, убегая на кухню.

Она была в этом уверена, хоть и не до конца. Слова звучали правдиво, но Валентина, услышав их, засмеялась и посмотрела понимающим взглядом. И даже хуже, гораздо хуже: в ее глазах можно было прочесть что-то вроде уважения. Невольного и невысказанного. Это сделала не я!Димити щелкнула выключателем на стене кухни, однако тьма осталась. Висящая на проводе лампочка, покрытая пылью и паутиной, казалось, совсем не давала света. У Димити перехватило дыхание, от страха пальцы сжались в кулаки и подвело живот.

Она стояла в темноте, прижавшись к кухонному столу, загнанная в угол. Ей некуда было податься, кроме как выскочить из дома. Но за его стенами только дождь, утесы и море. Димити смотрела в окно и вглядывалась в ночь – темную, как волосы Элоди. Едва заметные белые полоски прибоя вдоль берега, дождевые тучи, закрывающие луну и звезды. Она увидела фары автомобиля, подъезжающего к Южной ферме, а через небольшое время машина снова отъехала. Там, неподалеку, находились люди, шла своя жизнь, но это был другой мир, чуждый ей. Пришельцы из него всегда норовили вторгнуться к ней в дом, пройти дальше того места, куда она их провела. Они желали заглянуть во все закоулки, все увидеть и все узнать. Они, подобно дурному запаху, проникали во все щели. Как этот Зак, который принес с собой воспоминания о Чарльзе. Однажды она рискнула всем, чтобы наслаждаться обществом людей, однако их мир так и не стал ее миром. Она оставила его давным-давно, сменив на тюрьму, которую сама себе выбрала, на свой «Дозор». Но эта тюрьма в течение долгого времени являлась также и раем. Когда Валентина ушла, это место наполнилось любовью. «Ты такая глупая, Димити!» – проговорила Элоди, используя вместо голоса стук дождевых капель по окну. «Это сделала не я!» – ответила ей Димити, не открывая рта. И в голове у нее зазвучала полузабытая песня, пришедшая из того места и того времени, от которых ее отделяла целая жизнь. Песня, которую она никогда не понимала и никогда не пела. Мелодия, такая же неуловимая, как жаркий ветер пустыни. Аллаху Акбар… Аллаху Акбар…Этот сон наяву длился всю ночь.

Зак шел в «Дозор» неспешным шагом. Он все делал неторопливо с тех пор, как вернулся от Анни Лэнгтон: медленно вел машину, медленно ел, медленно думал. То, что он узнал, его как будто придавливало, и он страдал от удушья. Оказалось, именно Ханна была тем таинственным продавцом портретов Денниса. Получалось, она все о них знала и лгала ему. Он вспоминал картины овец, которые видел на голых стенах ее маленького магазина. Картины были хороши, но портреты Денниса были чем-то другим, особенным. Являлась ли она достаточно хорошей художницей, чтобы выдать свою работу за произведение Обри? Он нетерпеливо покачал головой. Но что же тогда? Где она их брала? У него засосало под ложечкой, как при морской болезни, когда он подумал о Джеймсе Хорне, о рыбачьем судне, на которое Ханна смотрела, о ее прекрасном знании береговой линии и прибрежных вод. Когда же он вспомнил, как она у него на глазах передала деньги Джеймсу, а потом расплатилась по давним счетам с Питом Мюрреем, кое-что пришло ему в голову. Он вынул телефон, посмотрел на дату, постоял недолго, а потом стал спускаться к морю, где сигнал на его мобильнике почти пропал. Торги на аукционе «Кристи» прошли четыре дня назад. Он послал сообщение, адресованное Полу Гиббонсу из аукционного дома: «Деннис продан? Если да, не сообщишь ли за сколько? Все прошло гладко, деньги поступили на счет и перечислены продавцу?»

Он с нетерпением ждал ответа, сидя на скамейке, смотрел на утесы, море и прислушивался к мыслям, набегающим одна на другую, словно волны. Десять минут спустя пришла эсэмэска: «Оч удивлен внезапным интересом. Да, продан за 6,5. Покупатель из Уэльса, все деньги перечислены. Пол». Итак, шесть с половиной тысяч фунтов. Заку хотелось разозлиться на Ханну за то, что она выставила его дураком. Но вместо этого он почувствовал, что его предали. Он думал, что знает ее. Начал в нее влюбляться. Теперь все изменилось, и это больно ранило.

Однако Димити Хэтчер оказалась слишком чем-то расстроенной, чтобы заметить его переживания. Она была так возбуждена, что чай себе он снова налил сам, пока она ходила взад и вперед, садилась и опять вставала. Ее руки были в постоянном движении: Димити то вычищала грязь из-под ногтей, то обрезала заусенцы, то почесывалась. В конце концов Зак не смог больше этого терпеть.

– Димити, с вами все в порядке? Что-то случилось? Вы сегодня выглядите… взволнованной.

– Взволнованной? Может быть, может быть, – пробормотала она. – А не проверили бы вы оберег в камине, а?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, тот, который вы для меня вешали… Хочется знать, там ли он. Мне к нему притрагиваться нельзя, потому что его вешали вы. Просто посмотрите, на месте он или нет, – попросила Димити.

– Хорошо. – Зак залез в камин и посмотрел в дымоход, в котором висело бесформенное телячье сердце. Наморщив нос, он сказал: – Все на месте, хотя пахнет не слишком приятно.

– Это не важно. Скоро дым сделает свое дело. Лишь бы сердце висело на месте. Оно там?

– Да, там.

Димити нахмурилась и пожевала губами.

– Тогда… она не причинит мне вреда, ведь так? – тихо сказала старушка, озадаченным тоном. – Она не могла прийти разгневанная, оберег бы ее задержал, да?

– Кто не мог прийти, Димити? – спросил Зак.

– Младшая. Она вернулась. Была здесь…

– Младшая? – Зак не сразу сообразил, кого она имеет в виду. – Вы говорите об Элоди? – Услышав это имя, Димити замерла. Она уставилась на Зака, и он почувствовал себя неловко. – Так я выпью чая, можно? – спросил он и попытался пройти мимо нее на кухню, но Димити успела схватить его за руки и сжала их – так крепко, что ногти впились в ладони Зака. Он ощутил жесткое прикосновение красных шерстяных митенок, и его кожа запротестовала. Длинная прядь седых волос упала на глаза Димити, но она не обратила на это внимания.

– Девочка мертва. Элоди мертва, – прошептала она.

Зак откашлялся. Ему показалось, что он услышал в ее словах вопрос, мольбу подтвердить сказанное.

– Да, я знаю, – проговорил он.

Димити поспешно кивнула и как бы отпрянула от него. Она отпустила его руки, а ее собственные безжизненно повисли, как плети.

Зак прошмыгнул на кухню и глубоко вдохнул, пытаясь выровнять дыхание, в то же время наливая чай в две большие чашки. Впервые у него появилось тревожное ощущение, что Димити Хэтчер находится не совсем в той же комнате, что и он. И не совсем в том же мире. Раньше ему несколько раз случалось предполагать, что она лжет. Теперь же он понял, что есть вещи, в которые она, несомненно, верит, но которые не вполне соответствуют истине. Зак тряхнул головой. Узнав о двуличии Ханны, он уже был склонен не верить в Блэкноуле ничему и никому. Возвратившись в гостиную, Зак попытался улыбнуться.

– Мы бы поженились, если б эта девчушка не умерла. Если бы она осталась в живых, мы стали бы мужем и женой, я это знаю, – сообщила Димити, не обращая внимания на чашку чая, которую он поставил рядом с ней.

– Как я понял, смерть Элоди… заставила все отложить, да? Для Чарльза, наверное, это было очень тяжело… Из того, что вы мне рассказали, и того, что я читал, можно сделать вывод, что он был очень преданным отцом. Любящим, хоть иногда его и не оказывалось рядом. В конце концов, именно из-за смерти Элоди он и ушел на войну, да? – После этих слов последовало продолжительное молчание, а потом ему показалось, что он слышит едва различимую мелодию, тишайшие звуки какой-то незнакомой песни, бессловесный плач, исходящий от Димити. – Это наверняка было очень… печально, – проговорил он. – Помнится, я читал где-то, отчего она умерла… кажется, грипп? Точно не могу сказать. Разве дети все еще умирали от гриппа в тридцатые годы? – пробормотал он, обращаясь преимущественно к самому себе, потому что внимание Димити было сосредоточено на чем-то другом.

– Грипп? – переспросила она, снова поворачиваясь к нему. – Нет, это было… – Тут она резко замолчала и быстрым движением языка облизала губы. – Ну да. Грипп. Он и был. Ее живот… В общем, желудочный грипп. Бедная девочка, несчастная малышка. Уйти так рано… – Димити в смятении покачала головой и на какое-то мгновение замерла. – Порой она была ко мне жестока, эта Элоди. Ей не нравилось то, что ее отец меня любит. Эта крошка была ревнивым ребенком, очень ревнивым, – добавила она. – О да, любимица Селесты. Мать не должна выделять одного из своих детей, но у Селесты было не так. Не так. Видите ли, Элоди была вся в нее. Вылитая мать. Она выросла бы очень красивой, если б осталась в живых…

В конце фразы голос Димити превратился в едва различимый шепот, и Заку пришлось наклониться к говорящей, чтобы его услышать.

– Значит, именно поэтому Селеста исчезла после ее смерти? Куда она отправилась?

– Не знаю. Никто не знает. Ее словно унесло ветром… Чарльз, кстати, спрашивал у меня, словно я могла знать. Но я не знала. И не знаю теперь. Не знаю!

– Все в порядке, все в порядке, – сказал Зак, пытаясь ее успокоить. Взгляд Димити блуждал по комнате, рот беззвучно открывался. Зак помолчал, прежде чем заговорить. – Как Делфина перенесла смерть сестры? Она и Элоди были близки?

Глаза Димити, полные слез, остановились на нем.

– Близки? – повторила она хриплым голосом. – Они были неразлучны – так, как только могут быть неразлучны сестры.

Зак вспомнил портрет Делфины, висящий рядом с портретами Селесты и Мици на стене его галереи. Он нашел одну из них живой и здоровой, но две другие будто растворились в прошлом, исчезли, словно туман. Он вздохнул. Блэкноул вдруг показался ему далеким, бездонным и полным тайн. Но сколько ни хотелось бы Заку разгадать все связанные с ним загадки, ему казалось несправедливым докучать старой леди, заставляя ее сделать это за него.

– Вы ведь давно знаете Ханну? – спросил он осторожно.

– Ханну? – Димити наклонила голову набок и вдруг улыбнулась понимающей, почти скабрезной улыбкой. – Я видела вас двоих вместе. Внизу, на берегу, а потом на ферме, – добавила она.

Зак почувствовал, как и сам улыбнулся. Правда, его улыбка вышла безрадостной.

– Мне она нравится. То есть… мне казалось, что я ее понимаю, но… – Он пожал плечами, не зная, насколько может открыться и о чем может спросить. Если вообще это позволительно сделать. Но недавнее открытие давило на него слишком тяжелым грузом, и требовалось с кем-нибудь поговорить.

– Я знала ее еще ребенком. Не очень хорошо, не так, как знают друзей, а как знают соседей. Она хорошая девочка.

– Правда?

– Конечно. А в чем дело? Что она вам сказала? – В голосе Димити внезапно прозвучала тревога.

– Сказала? Мне? Ничего. В том-то и проблема. Я узнал… мне стало известно, что она мне лгала. Кое о чем очень важном.

– Она – и врала? О нет. За ней никогда такого не водилось.

– И тем не менее. Можете мне поверить, – сказал Зак печально.

– Не сказать – это, знаете ли, не то же самое, что соврать. Совсем не то же, – проговорила Димити настороженно.

– Я узнал, что… Вы помните, конечно, те рисунки Чарльза, на которых изображен молодой человек по имени Деннис?

Димити судорожно кивнула.

– Ну так вот. Я выяснил, что их продавала именно Ханна. Это она… их хранит. Или подделывает, – пробормотал он. – Или где-то крадет, – добавил он, растирая большим и указательным пальцами свои усталые глаза, пока в них не заплясали мушки. – Она знала, что я пытался выяснить все, что с ними связано. Все время знала. Я, наверное, выглядел полным идиотом со всеми моими теориями… – Через мгновение он понял, что Димити ничего не говорит. Он ожидал, что она станет защищать соседку или рассердится из-за того, что работы Обри тайно проданы под самым ее носом. Но Димити сидела совершенно неподвижно, лицо ее напоминало маску, рот был по-прежнему плотно закрыт. – Димити? С вами все в порядке? – спросил Зак.

– Да, – выдавила она из себя.

Казалось, это короткое слово нехотя выползло из ее сжатых губ. Зак сделал глубокий вдох.

– Димити, вы… знали об этом?

– Нет! И я уверена, что вы ошибаетесь! Ханна – хорошая девочка. Она никогда не станет делать ничего неправильного… или противозаконного. Не станет. Я знаю ее еще с тех пор, как она была совсем крошкой… и знала ее семью с того времени, когда вы еще не родились!

– Ну, тогда прошу прощения. Но Ханна действительнопродала их, и я не могу понять, почему она действовала в такой тайне. Наверное, отдавала себе отчет, что этого делать нельзя! Я всегда чувствовал, что с этими портретами что-тоне так. По крайней мере, теперь я знаю, к кому обратиться за разъяснениями. – Он замолчал и посмотрел на Димити снова, но та продолжала сидеть с беспомощным видом, словно ей было больше нечего ему сообщить. – Мне нужно идти, – сказал он, поднимаясь.

Димити тоже встала, и едва она это сделала, над самой ее головой раздался звук, а за ним еще один, чуть слышный, словно на голый пол, зашелестев, упала газета. Димити замерла и опустила глаза, как будто твердо решила никак не реагировать на произошедшее. Зак подождал, не повторится ли шорох, но в доме царила глубокая тишина. Кожа между лопаток зачесалась, словно кто-то стоял прямо позади него, достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание.

– Димити, – проговорил он тихо. – Кто у вас наверху?

– Там никого нет. – Взгляд был твердым, но в нем читалась мольба, которой он не мог понять. – Просто крысы в соломе, – объяснила она.

Зак подождал еще немного, но понял, что больше ничего не добьется.

Димити проводила его до двери и встала на пороге. Снаружи на гвозде висел большой пук сухих водорослей. У них были длинные густые листья, насаженные на центральный стебель, и, когда Димити прикоснулась к ним, проведя сверху вниз пальцами, они зашуршали, как мягкая бумага.

– В конце дня пойдет дождь, – пояснила старушка, увидев в глазах Зака вопросительное выражение, и кивнула в сторону водорослей. – Морская капуста . Когда близится ненастье, она впитывает влагу из воздуха и становится обмякшей, как сейчас. – Ее улыбка погасла. – Приближается гроза. Будьте осторожны, – добавила она. Зак моргнул, не понимая, следует считать это предупреждением или угрозой. – А не дадите ли ту марокканскую картину? Не оставите ли ее мне? – внезапно попросила Димити, хватая его за рукав, когда он уже уходил.

– Конечно, – ответил Зак.

Он вынул распечатку из сумки и вручил ей, она схватила ее жадно, как ребенок. Зак на прощание кратко пожал ей руку.

На полпути к деревне Зак увидел, что впереди по дороге кто-то идет. Это был Уилф Кулсон, согнутый и сухощавый, он повернул назад, желая избежать встречи с ним, и скрылся за поворотом. Зак перешел на бег и вскоре нагнал его.

– Здравствуйте, мистер Кулсон. Вы собирались навестить Димити? – спросил он.

– Это не ваше дело, – заметил Уилф Кулсон.

Под пиджаком, заштопанным на локтях, на старике виднелся твидовый жилет, застегнутый на все пуговицы, волосы были аккуратно зачесаны на сторону. Зак едва не улыбнулся.

– Принарядились для нее немного, как я вижу?

Уилф помолчал, уставившись на собеседника испепеляющим взглядом.

– Как я уже сказал, это не ваше дело, что делаю я, как поступает она или кто-то еще…

– Да, вы правы. Но в этом-то и беда. Мы, люди, терпеть не можем чего-то не знать, правда? Неведение просто невыносимо.

– А для иных оно сущее блаженство, – возразил старик многозначительно. – О чем вы ее расспрашивали?

– Ага, мистер Кулсон! Видите? И у вас появились вопросы.

– Между нами есть разница. Я хочу получить ответы потому, что меня это дело все же немного касается.

Старик, медленно ступая, двинулся дальше, и Зак пошел рядом с ним.

– Я знаю. Мистер Кулсон, вы помните, как умерла Элоди Обри? Младшая дочь художника?

– Они всегда держались особняком. Так что никто их не спрашивал.

– Вот как? Умирает девятилетняя девочка, да еще в такой небольшой деревне, и никто не интересуется?

– Грипп, так сказал доктор. Желудочный грипп или что-то вроде того. Естественная причина, хотя находились и такие, которые утверждали обратное. Но расследование не проводили, никаких вопросов не задавали, сами понимаете. В те дни все сразу поняли, что нужно оставить людей в покое.

– А кто утверждал обратное? И что они говорили? – спросил Зак, но старик ничего не ответил. – И это, наверное, послужило настоящей причиной того, что Селеста уехала, а Чарльз Обри ушел в армию? – продолжил Зак.

– Откуда мне знать? Разве можно заглянуть в сердце человека?

– Нет. Разумеется, нет. Но вы не станете отрицать, что шли к ней, чтобы ее навестить, ведь правда? На прошлой неделе, разговаривая с Димити, я упомянул, что встретил вас… Она сказала, что вы хороший человек.

Старик взглянул на Зака:

– Она сказала это обо мне? – Голос его был тихим и грустным.

– Да. Я думаю… она хотела бы увидеть вас снова, даже если сама не готова это признать. Кажется, в этих краях все течет медленно. Я не ошибся?

– Нет. Думаю, так и есть. – Уилф помолчал и повернулся, чтобы исподлобья взглянуть на «Дозор».

– Когда я разговариваю с Димити, у меня иногда возникает чувство, что… она мне чего-то недоговаривает, – осторожно закинул удочку Зак.

В ответ Уилф посмотрел на него презрительно:

– Я уверен, она вам рассказала много больше того, что вы имеете право знать, молодой человек. Удовлетворитесь этим, вот мой совет.

– А вы очень преданы женщине, которую знаете так давно и с которой не общались вот уже несколько десятилетий.

– Может, и так.

– Скажите, пожалуйста, мистер Кулсон… Просто скажите мне, Димити Хэтчер, она… хороший человек? – спросил Зак.

Они остановились, и Уилф повернулся, чтобы взглянуть на море, над которым виднелась огромная туча.

– Мици, она грешила, но и против нее много грешили, – наконец сказал он. – Как раз этого люди никогда не хотели понять, хоть я и пытался втолковать им это достаточно часто. Не ее вина, что все обернулось таким образом. Но я все равно взял бы ее в жены, несмотря ни на что. Если бы она согласилась за меня выйти. Но она не захотела. У нее в сердце нашлось место лишь для одного мужчины, и им оказался Чарльз Обри, и не важно, был тот достоин этого или нет. Он никогда не любил ее так, как любил я. Откуда ему? Я нутром чувствовал, что она за человек. Я знал, кто такая эта девушка. Но я был ей не нужен. Ничего не поделаешь. Вот и все, что я могу вам сказать. Больше ни о чем меня не спрашивайте.

– Хорошо, – согласился Зак. – Но пусть то, что я вас увидел, не помешает вам ее навестить… Я думаю, она одинока в своем доме. Не годится человеку проводить в уединении так много времени.

– Согласен, но это ее выбор, – грустно проговорил Уилф. – Я пытался с ней общаться. Пытался и получил отказ. Ну, нет так нет. Думаю, впрочем, и сейчас время еще не настало.

Они в молчании прошли до конца дороги, где Уилф повернулся и, едва заметно кивнув головой, зашагал прочь. Зак смотрел ему вслед, пока Уилф не превратился в далекую одинокую фигурку, согнувшуюся под тяжестью воспоминаний, в темный силуэт на фоне узкой дороги. Зак побрел к пабу, ощущая после разговора с Димити беспокойство и неприкаянность. У самого входа в «Фонарь контрабандиста» телефон Зака звякнул, чем немало его удивил. Он вынул мобильник из кармана и увидел на экране одинокий столбик, показывающий силу сигнала. Эсэмэска пришла от Ханны, и это заставило его вздрогнуть. «Окот закончился. Встретимся сегодня в пабе?» Он нажал кнопку ответа, но затем помедлил. Его накрыла лавина противоречивых чувств. Прошло уже три дня с тех пор, как Зак виделся с ней. Он по ней соскучился, но и не мог проигнорировать то, что знал. Он понимал, что Ханна не станет отвечать на его вопросы, а когда он выложит факты, то разозлится окончательно. Заку хотелось ее обнять и покрепче стиснуть, но также и начать трясти – до тех пор, пока из нее не посыплются хоть какие-нибудь ответы. «Годится», – ответил он и решил на время оставить все как есть.

Сумерки в тот вечер наступили рано. Завеса мрачных туч опустилась на побережье, и, едва Зак подошел к стойке, начали падать первые тяжелые капли дождя, как и предсказала Димити. Зак успел прикончить свою первую пинту, когда на пороге показались Ханна и Илир. Они оставили мокрые грязные сапоги у дверей и прошли к нему в толстых носках. Вид узкого волевого лица Ханны и тщательно контролируемого выражения на нем вызвал у Зака приступ болезненной неловкости, близкой к отчаянию. Но сейчас, когда с ней был Илир, не могло идти и речи о том, чтобы затеять ссору. Зак не мог до такой степени выставить напоказ свои чувства. Ханна купила им всем выпить и, улыбаясь, села за столик. Она выглядела усталой и обеспокоенной, но была очень оживлена. В ней чувствовалась все та же подспудная нервозность, которую он замечал и раньше.

– Ну, так как обстоят дела? Никаких проблем с овцематками? – спросил наконец Зак.

Оба кивнули в ответ, и Зак решил, что Ханна на минуту расслабилась.

– Все в порядке, – сказал Илир, проведя руками по густым мокрым волосам, жестким, как солома. Темный цвет его кожи, казалось, впитывал горящий в пабе неяркий свет. – А под конец родились близнецы. Целых две двойни. Неудивительно, что их мамаши никак не могли разродиться. Это была для них тяжелая работа.

– Но ведь это хорошо, верно? Два ягненка по цене одного?

– Да. Но за ними все равно нужен пригляд. Один всегда больше другого, а тот, что поменьше, никогда не бывает так же здоров, как другой, и хуже нагуливает жир, – пояснила Ханна.

– Но зато с окотом уже закончено, да? Теперь вы, по крайней мере, сможете немного поспать, – сказал Зак. Ханна и Илир обменялись быстрыми взглядами, брошенными почти украдкой, а затем согласились с ним. Зак улыбнулся, стиснув зубы, и поднял кружку. – За новое поколение портлендок с Южной фермы.

– И за новые начинания, – добавила Ханна.

Они выпили, и Зак взглянул на Илира. Как раз вовремя, чтобы заметить у него на лице мимолетный след чувства, близкого к панике. На какой-то миг его смуглые черты показались Заку искаженными судорогой отчаяния, накатившего, а затем прошедшего.

– Новые начинания… – эхом отозвался Илир безрадостно.

Ханна дотронулась до его локтя, и интуиция подсказала Заку следующий вопрос.

– Вы тоскуете по дому, Илир?

Ответ последовал не сразу.

– Да, конечно. А в некоторые дни даже больше, чем обычно. Место, где вы родились, навсегда останется вашим домом, даже если жизнь там не слишком хороша.

– Каково оно, Косово? Я никогда… Кажется, я не знаю никого, кто бы там побывал. Думаю, туда пока еще не ездят туристы, – сказал Зак сконфуженно.

– Конечно, ведь в течение многих лет его упоминают только в связи с войной. Это молодая страна с очень древним сердцем. Замечательная красота, но и большие трудности. Все еще много разных неприятностей. Работы мало. Не хватает денег, а иногда даже электричества. И люди до сих пор воюют друг с другом. Считается, что у нас единое государство, но на деле этого не чувствуешь.

– Звучит так, будто жить там непросто, – подытожил Зак.

– По сравнению с Дорсетом нелегко, это верно. Однако, чтобы приехать сюда, мне пришлось оставить там многое. И очень ценное для меня.

На секунду печаль Илира сгустилась вокруг них, став почти осязаемой.

– Но это было правильным решением, – категорично заявила Ханна.

– Да. Для моего народа жизнь там почти невыносимая. Много проблем, мало денег, трудно найти работу. Цыган нигде не любят. Англия – замечательная страна. Неплохое место для того, чтобы здесь поселиться. Я иногда слушаю новости и думаю, что вы сами не понимаете, насколько хорошо тут живете.

– Да, я полагаю, вы правы. Но люди всегда найдут, на что жаловаться. Так говорил мой отец, который ценил жизнь и был великим оптимистом. Хотя, насколько я теперь помню, он в основном говорил о моей матери. И не уставал повторять, что, попав на небеса, она перво-наперво сообщит Богу, что облака у него чересчур мягкие. – Он слабо улыбнулся, и Илир кивнул.

– Думаю, ваша мать и моя нашли бы о чем поговорить, – произнес он.

– Да будет вам. Хватит ныть. Пейте, – скомандовала Ханна, стукнув по их кружкам своей.

Значительно позже, когда Илир, проталкиваясь через толпу, пошел к стойке, Зак наклонился и поцеловал Ханну, придерживая ее голову одной рукой на тот случай, если она захочет отстраниться. Она не сопротивлялась, и он прижался лбом к ее голове и закрыл глаза, наслаждаясь запахом. Теплым, земным и очень чувственным. Воздействие пива примешивалось к усталости и рождало истому, из-за которой было трудно думать. Когда Зак ее отпустил, она настороженно улыбнулась.

– Что это, Ханна? – спросил он.

– О чем ты?

– Это просто секс? И я для тебя отпускной роман?

Она отодвинулась от него и долго тянула пиво, прежде чем ответить.

– Я не в отпуске, – сказала Ханна.

– Ты знаешь, о чем я говорю. Что произойдет, когда я отсюда уеду? Все закончится?

– Ты уезжаешь? – спросила она.

Этот вопрос застал его врасплох и вывел из равновесия. Зак понял, что еще не задумывался о том, когда именно закончит дела в Блэкноуле и закончит ли их вообще.

– Ну, я не могу остаться в комнате над пабом навсегда, правда?

– Я действительно не знаю, Зак, – проговорила Ханна, и он не понял, на который из его вопросов она ответила. Он провел пальцем через несколько капель пива на столе, соединив их в фигуру, напоминающую морскую звезду.

– Я знаю, что у тебя есть секреты, – сказал Зак тихо. Ханна замерла на стуле. – Что ты участвуешь в… чем-то.

– Я думала, ты здесь для того, чтоб исследовать жизнь Обри, а не мою?

– Я этим занимался. И занимаюсь сейчас… Но мне кажется, его жизнь и твоя имеют много точек соприкосновения, больше, чем может показаться.

Ханна смотрела на Зака не моргая.

– Ты ничего не собираешься мне рассказать? – продолжил наконец Зак.

Ханна принялась вычищать грязь из-под ногтя большого пальца. Потом она нахмурилась.

– Не дави, Зак, – чуть слышно прозвучал ее голос.

– Не дави? – эхом отозвался он. В его тоне послышалось недоверие. – Это все, что ты можешь мне сказать?

– Зак, ты мне нравишься. Правда. Но… ты не знаешь, в чем я участвую…

– Возможно, я знаю об этом больше, чем ты думаешь…

– Нет-нет. – Ханна покачала головой. – Чего бы ты ни знал или ни думал, что знаешь, тебе известно далеко не все. А без этого ты не поймешь. И я не могу тебе рассказать, Зак. Не могу. Так что не дави. Если ты не можешь оставаться со мной без того, чтобы я рассказала тебе вещи, которые тебе знать не положено, то мы не можем быть вместе. Понимаешь? – Она посмотрела ему в глаза. Выражение ее лица было печальным. Вспышка гнева, которую Зак только что пережил, сошла на нет, растворившись в чувстве растерянности.

– Как мы можем быть вместе, если ты не допускаешь меня в свою жизнь? Ты хочешь сказать, что все кончено?

– Я говорю… доверяй мне, если можешь. Постарайся обо всем забыть.

– А если я не могу? – спросил он, однако в ответ она лишь посмотрела на него непреклонным взглядом.

Шум у стойки прервал их разговор, и Ханна испытала видимое облегчение. Один мужской голос, грубый и агрессивный, звучал громче остальных. Ханна вскочила на ноги.

– Нет уж, черт побери, будь я проклят, если стану ждать, пока вы обслуживаете этого говнюка! – Этот крик, наполненный гневом, разнесся по всему пабу. Сразу все разговоры затихли. – Я тут живу, приятель, и мое место здесь. А где твое, разрази тебя гром?

– О, как чудесно. Наш милый придурок с замашками ксенофоба решил заглянуть на огонек, – проговорила Ханна так громко, как только смогла.

Зак выругался себе под нос, когда она пошла к стойке. Сама на фут ниже собравшихся там мужчин, она вела себя так, словно была десятифутового роста. Они перед ней расступились, как это сделала бы отара ее овец.

– Послушай, Ханна, незачем вмешиваться. Получится только хуже, – предупредил Пит Мюррей.

– Почему бы тебе хоть раз не попридержать свой поганый язык? Я подошел первым, а этот ваш польский холуй пытался меня бортануть. Лично я думаю, что ему здесь вообще нечего наливать пиво.

Тираду произнес мужчина лет пятидесяти. Он был высоким, лысым, и его пивное брюхо перевешивалось через ремень потрепанных джинсов. Кожа и глаза покраснели: от гнева и обильной выпивки к ним прилила кровь.

– К счастью, присутствующим, черт возьми, совершенно плевать на то, что думает такое дерьмо, как ты, Эд, – сказала Ханна нежным голосом.

Илир с лицом, черным от ярости, исподлобья глядел на обидчика. Он что-то гневно пробормотал на родном языке, и Эд отпрянул, так много злости прозвучало в этих непонятных словах.

– Все слышали? Я знаю, когда мне угрожают, даже если это делает обезьяна, которая и говорить-то по-человечески не умеет. Ну что, Мюррей, сам выбросишь его отсюда или это сделать мне?

Пит Мюррей посмотрел на Ханну, потом на Эда, а затем с сожалением сказал Илиру:

– Возможно, лучше пойти домой, приятель. Не стоит связываться, а?

– Нет! Почему мы должны уходить только из-за того, что пьяному дураку пришло в голову покуражиться? – возразила Ханна.

– Вы послушайте, что она мелет! Это я-топьяный! Давай, собака, ступай в свою конуру. – И лысый ткнул пальцем в Илира, не обращая внимания на враждебные взгляды окружающих.

Последовало тяжелое молчание. Зак подумал о том, чтобы как-то успокоить Ханну, например положить руку ей на плечо, но она тряслась от гнева, и он подозревал, что она может развернуться и ударить его. Никто не двинулся с места, и Эд снова злобно посмотрел на Илира, изображая притворное удивление:

– Ты все еще здесь? Пошел вон, выметайся, пока я не позвонил в иммиграционную службу. – Воздействие этих слов на Илира было видно невооруженным взглядом. Кровь бросилась ему в лицо, глаза расширились. Зак услышал, как Ханна сделала резкий вдох. На краснощеком лице Эда расплылась широкая улыбка. – Ах вот как? – произнес он радостно. Эд обвел сидящих в пабе пьяным взглядом, стараясь запомнить присутствующих. – Вы все видели, а? Кажется, я попал в больное место? Не случится ли такого, что, когда констебль Плод нанесет тебе визит, документы у тебя окажутся не в порядке? А, солнышко?

Говорящий ткнул Илира пальцем в грудь, и Зак понял, до какой степени пьян этот человек, если не обращает внимания на убийственный взгляд цыгана.

– Конечно, его документы в порядке, слышишь ты, задница, – снова вмешалась Ханна.

– Ну, тогда никаких проблем не возникнет, если я сделаю завтра один маленький звоночек в участок. Ведь правда? – Эд торжествовал.

– А теперь, Эд, почему бы тебе обо всем не забыть и не насладиться выпивкой? Что посеешь, то и пожнешь. Нет смысла создавать людям проблемы… – проговорил Пит тихим голосом и поставил перед бузотером новую пинту пива.

Эд ухмыльнулся в лицо Илиру:

– Ты бы лучше сегодня вечером упаковал вещи. Насколько я знаю, полицейские не дают времени на сборы, когда вышвыривают домой таких, как ты.

Он отвернулся, взял кружку и попытался отпить из нее, не проливая пива. В следующую секунду Илир налетел на него.

Первый удар по голове Эда пришелся сбоку, и тот лишь пошатнулся и выронил кружку. Последовал маленький взрыв, в результате которого осколки разлетелись во все стороны. Илир шагнул вперед, схватил Эда за грудки и, оскалив зубы от ярости, одним толчком впечатал толстяка в барную стойку. Зак услышал, как Ханна ахнула, и, пока он смотрел, онемев от удивления, она бросилась вперед и попыталась оттащить Илира. Эд был выпивоха, но превосходил Илира ростом и имел длинные руки. Поэтому ему удалось заехать кулаком в глаз противнику прежде, чем Илир снова успел ударить его с короткого расстояния. На этот раз удар цыгана пришелся в живот, отчего толстяк задохнулся и стал ловить ртом воздух, но все-таки урон, нанесенный ему, оказался недостаточно сильным, чтобы тот согнулся пополам и прекратил сопротивление.

– Илир! Не надо! – крикнула Ханна.

Несколько человек вышли вперед, чтобы удержать Илира, а другие схватили также и Эда, когда он с налитыми кровью глазами пошел на противника, словно само воплощение неуклюжей воинственности. Илир выглядел так, будто был готов на убийство, и Зак, шагнувший вперед, чтобы встать рядом с Ханной между дерущимися, обрадовался, что обоих задир крепко держат за руки.

–  Ханна! – крикнул Пит Мюррей, демонстрируя готовность перепрыгнуть через стойку и принять участие в наведении порядка.

– Уходим! – лаконично ответила она.

На щеке Эда виднелся красноватый синяк.

– Вы это видели! Все видели! Он на меня напал! Не думай, что я не выдвину против тебя обвинений, слышишь ты, неграмотное чучело! У меня есть свидетели! – Голос Эда от негодования стал визгливым.

– Остынь, Эд. Всякое бывает в запале. Уверен, мы все слишком растеряны, чтобы вспомнить, кто замахнулся первым. Согласны? – Хозяин паба обвел взглядом своих завсегдатаев, и некоторые из них кивнули, выражая одобрение сказанному.

Эд фыркнул, задыхаясь:

– Вы жалки! Все вы!

– Люси, пожалуйста, вызови такси для Эда. Он вроде немного не в себе. А ты, – Пит ткнул пальцем в Илира, – ступай домой. Прямо сейчас. – Илир произнес длинное ругательство на родном языке, высвободил руки и гордо прошествовал к двери, прихватив по дороге сапоги. – И ты тоже, Ханна. Думаю, для одного вечера этого достаточно.

– Ладно, – сказала Ханна, взглянув на Эда пылающими глазами.

– И правда… Всем доброй ночи, – отозвался Зак, выходя следом за ней на улицу.

Илир уже дошел до середины переулка, который вел не в сторону фермы. Он слегка покачивался, и сапоги у него были надеты не на ту ногу, отчего нелепо топорщились у лодыжек.

– Илир! Подожди! – крикнула Ханна, стоя под навесом у входа в паб и возясь с собственными сапогами. Дождь хлестал серыми потоками. Голова Илира была непокрыта, и в тусклом свете уличного фонаря его мокрые волосы выглядели прилизанными и блестящими. – Илир! – Она побежала за ним, догнала и нежно взяла за руку. Зак смотрел, не зная, что делать, сутулил плечи и ежился от ночной сырости. Он видел, как Ханна разговаривает с Илиром, но не мог расслышать ни одного слова. Потом, к его удивлению, цыган опустился на колени прямо посреди мостовой. – Зак! – позвала Ханна.

Ругнувшись, Зак выскочил под дождь и трусцой побежал к ним. У Илира из угла правого глаза сочилась кровь и, смешиваясь с дождем, текла по лицу. Глаз заплыл, веко распухло и не открывалось.

– Господи, может, нужно наложить швы? – пробормотал Зак.

Мокрыми от дождя руками Ханна обхватила лицо Илира, чтобы лучше разглядеть рану. Илир закрыл второй глаз. Он тяжело дышал, судорожно глотая воздух.

– Нет, просто… помоги мне его поднять. Хорошо? Эд, верно, ударил его сильней, чем я думала.

Они взяли Илира под руки и повели, но шаги его были неуверенные, ноги подкашивались.

– Пойду схожу за машиной. Ждите здесь.

– Погоди. Насколько ты пьян? – спросила Ханна.

– После нынешнего происшествия я трезв как стеклышко и холоден как лед. А вообще-то, мне жутко не повезет, если меня заставят дыхнуть в трубку по дороге из этой деревни на твою ферму. Или ты все-таки попытаешься довести его до дома в таком состоянии?

– Ладно, иди, – согласилась она, поскольку Илир снова осел, подняв руки над головой, словно моля о помощи.

Ханна присела на корточки и обняла своего товарища, положив подбородок на его мокрые волосы. Нежный жест, так отличающийся от всего, что Зак видел раньше. Он невольно почувствовал укол ревности.

Им удалось уговорить Илира забраться на заднее сиденье машины, затем Ханна села на переднее, и Зак погнал по дороге, хотя руль то и дело выскальзывал из мокрых рук. Рассмотреть что-либо впереди сквозь проливной дождь было трудно, и он был рад, когда они свернули с дороги в проселок, ведущий к ферме, где им уже наверняка не мог встретиться ни один автомобиль. Зак остановился как можно ближе к дому, но они все равно еще раз вымокли, пока помогали выйти Илиру, едва держащемуся на ногах. Дождь хлестал как из ведра. Снова взяв раненого под руки, Ханна с Заком, пробираясь между старой ненужной мебелью и кучами мусора, протащили Илира через кухню и подняли вверх по лестнице, ведущей к его комнате. Открыв дверь, они словно попали в совершенно другой дом. Комната Илира оказалась безупречно чистой и опрятной. Кровать аккуратно застлана простынями, одеяло подоткнуто, покрывало расправлено. Шторы постираны и поглажены. На полу ни одежды, ни обуви. Ковер безукоризненно вычищен пылесосом. На каминной полке под настенным зеркалом ненавязчиво красовались бутылочка дезодоранта и расческа. Ханна перехватила скептический взгляд Зака.

– Можешь не говорить. – Она вскинула руки, а потом уронила их. – Поверь, я его уверяла, что он волен наводить порядок во всем доме, но Илир говорит, что эта комната – его жилье, а остальными он заниматься не станет, потому что не хочет вмешиваться.

– Я его не виню.

– Нет, он имел в виду другое. Он так проявлял участие. Чуткость.

Она присела на край кровати рядом с Илиром и натянула одеяло ему на ноги.

– Я еще не умер. Не говорите обо мне так, будто меня больше нет, – проворчал Илир.

Ханна улыбнулась:

– Ну конечно, ты с нами. Мы просто думали, что ты отключился.

Соблюдая осторожность, Илир немного приподнялся и прикоснулся пальцами к ране над глазом, из которой все еще сочилась кровь.

– Я отключусь, если не выпью кофе.

– Пойду приготовлю, – сказал Зак.

– А я принесу вату и промою глаз.

– Не нянчись со мной, Ханна. Я не ребенок.

– Тогда не веди себя как дитя и позволь обработать глаз, – сказала Ханна ровным голосом.

На кухне Зак поставил на огонь чайник и наблюдал, как Ханна роется в шкафах и ящиках в поисках миски, соли и ваты.

– Илир здесь… нелегально? – спросил он.

Ханна нахмурилась, не взглянув на него:

– С точки зрения закона – да. Наверное. Но имеет ли он право здесь находиться? Готова спорить, что имеет.

– А не может он получить визу или что-нибудь в этом роде?

– Знаешь, Зак, мы как-то об этом не подумали. Послушай, существует быстрый и простой способ уладить бумажные формальности, мы бы им и воспользовались, ясно? Но у него даже нет паспорта.

– Господи, Ханна! Что, если этот тип действительно позвонит в полицию? Ты ведь можешь попасть в беду?

– Это ямогу попасть в беду? – Она повернулась и в ярости направилась к нему. – Илир жил в Митровице, в одном из ее районов, называющемся Рома-Махалла и населенном цыганами. После войны всех жителей выгнали из домов и вынудили поселиться в лагерях для беженцев. Тот, в который его поместили, был разбит на отвалах шахты, где добывали свинец. Слышишь, Зак, свинец. «Чесмин луг» – так он назывался. Теперь он закрыт, но люди там жили годами. Это убило его родителей. Дети там вырастали со свинцовым отравлением. Теперь ООН перестроила некоторые из старых домов в Митровице и пытается вселить прежних жителей обратно, в тот самый город, где они по-прежнему станут подвергаться дискриминации и жить под страхом новых нападений со стороны албанцев. В город, который никто из них уже давно не считает своим домом. И ты говоришь, что я могу попасть в беду, если его вышлют? – Она недоверчиво покачала головой.

– Я просто хотел сказать… Тебя заставят выплатить огромный штраф за то, что ты взяла на работу нелегального иммигранта.

– Иммигранта? А разве у него больше нет имени?

– У меня просто сорвалось с языка… Я не хотел…

– Чего стоят все наши опасения по сравнению с тем, с чем придется столкнуться ему, если его депортируют? Какое значение имеет то, сколько стуят мои ягнята, то, закончишь ты свою книгу или нет, и то, сумею ли я подыскать точное слово, определяющее наши отношения? Разве все это важно по сравнению с тем, как приходится жить ему?

– Это он тебя втянул? В то, чем ты занимаешься? В контрабанду… Продажу поддельных произведений искусства… Думаю, у него наверняка больше контактов в теневом бизнесе, чем у тебя.

Ханна уставилась на него, на мгновение опешив, а потом ее глаза вспыхнули гневом.

– Перестань или уходи прямо сейчас. Я не шучу. – Она указала на дверь. Зак обратил внимание, что ее указательный палец при этом вел себя неуверенно. Он подрагивал.

– Не горячись, – проговорил он мягко. – Не надо. Просто… я за тебя беспокоюсь. – Ханна уронила руку, а затем взяла вату и соленую воду.

– Не из-за чего беспокоиться. У меня все прекрасно.

Она повернулась и пошла наверх. Какое-то время Зак раздумывал, не убраться ли восвояси. Проявить упрямство и выскочить под проливной дождь. Он попытался представить себе Ханну бегущей за ним, как она недавно бежала за Илиром, но хорошо понимал, что она позволит ему уйти. Зак отыскал на кухне банку с растворимым кофе, налил три кружки и положил в каждую сахара. Молока, которое можно было бы налить в кофе, найти не удалось. Неужели дело заключалось в том, что он знал о ее тайнах? Неужели только это заставило его остаться? В таком случае уйти все-таки следовало. Ему все равно пришлось бы с ней порвать, потому что поставить открыто вопрос о подлинности портретов Денниса значило разоблачить Ханну. Но затем Зак представил себе, как она стояла в конце каменного причала, такая одинокая, и глядела на пустынное морское пространство. Вспомнил, как решительно она выглядела, с какой стойкостью Ханна готова была встретить лицом к лицу расстилающийся перед ней мир, в то время как дома и в личных делах у нее царили хаос и запустение. Голова у него раскалывалась, но он все равно с полной ясностью осознал, что не хочет от нее уходить. Зак на мгновение закрыл глаза, выругался, а затем отхлебнул кофе из одной чашки, прихватил две другие и осторожным шагом пошел к комнате Илира.

Поднявшись до середины лестницы, он услышал их голоса, очень тихие, но различимые. Зак замер, вслушиваясь в разговор и презирая себя за это.

– Я ему ничего не сказала, честное слово, – произнесла Ханна.

Зак сжал зубы от негодования.

– Знаю-знаю. Но что, если нагрянет полиция, Ханна? Что, если Эд туда позвонит, как обещал?

– Этот поросенок сегодня так напился, что с трудом мог стоять на ногах… Он не вспомнит ни того, что сегодня произошло, ни того, что пригрозил сделать.

– А что, если вспомнит?

– Ну, тогда… Что ж. Нам надо продержаться лишь до следующего вторника. Вот и все. Еще три дня, Илир, и дело сделано! Ты просто исчезнешь… Если придет полиция, ты можешь спрятаться. А я скажу, что ты убежал после того, что случилось в пабе. Скажу, что не знаю, куда ты подался.

– Из-за этого ты можешь попасть в беду, Ханна. Ты сделаешь это для меня?

– Конечно сделаю. Все зашло слишком далеко, так что останавливаться теперь нельзя, понятно?

– Ты уверена?

– Уверена. Все получится, вот увидишь. Всего три дня, Илир. Три! Ты и оглянуться не успеешь.

– Прошу прощения за сегодняшнее. За то, что случилось в пабе. Не следовало мне впадать в ярость. Не нужно было его провоцировать.

– Эй, чтобы я никогда больше не слышала, как ты извиняешься за то, что саданул Эда Линча. Ясно? Каждый удар, нанесенный этому человеку, является услугой обществу.

Зак представил себе, как Ханна улыбнулась при этих словах.

– Что ты скажешь Заку, когда все окажется позади? – спросил Илир.

Не желая слушать дальше, Зак поднялся на три ступеньки, отделявшие его от комнаты, и остановился в дверях. Ханна и Илир уставились на него.

– Ну, так что ты мне скажешь? – произнес он без всякого выражения, внезапно почувствовав себя озябшим и вымотанным.

У Илира на лице дернулся мускул. В комнате наступила звенящая тишина. Зак заметил, что Ханна слегка съежилась, словно сдаваясь под напором чего-то неизбежного.

– Так что произойдет в следующий вторник? – спросил он.

– Зак, – сказала она и ничего больше не добавила.

Но Ханна произнесла его имя таким неловким тоном, в котором прозвучало столько всего невысказанного, что Зак понял: она никогда ему не принадлежала, и он никогда по-настоящему ее не знал. Не говоря больше ни слова, он с преувеличенной осторожностью человека, нетвердо стоящего на ногах, спустился по лестнице и вышел из дома.

Димити спала неспокойным сном, положив рядом с собой репродукцию картины. Ей хотелось, чтобы изображенное на картине перешло в сны. Хотелось ощутить себя той прекрасной девушкой в пустыне, образ которой создал Чарльз. Но приходили только воспоминания о пережитых чувствах, а вовсе не видения утраченной красоты. Пьянящее ощущение тела Чарльза, прижавшегося к ней, вкус его губ и восхитительные мгновения, когда его руки обняли ее, прежде чем оттолкнуть. Боль, разлившаяся в голове, когда она ударилась о туалетный столик Селесты, и то, как горело лицо от пощечины, подобной укусу скорпиона. Во сне она находилась в плену пережитых событий. Их сопровождал протяжный напев, который повторялся снова и снова, словно издевался над ней. Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!

Высоко над головой пел муэдзин. Она посмотрела наверх и увидела совсем близко головокружительно высокий минарет, ослепительно-зеленый, на фоне яркого синего неба. По лицу струился пот. Он заливал и жег глаза. Димити тяжело дышала после долгого бега, сухой воздух застревал в легких. Часто моргая, она села на пыльном пороге, прислонившись спиной к старинной деревянной двери, чтобы перевести дух. Когда девушка вспоминала о гневе Селесты, ее начинало мутить. Она не могла забыть наполненные яростью голубые глаза женщины и быстрые, сильные движения рук, срывающих с нее шарф и бусы. Селеста слышала, как Димити произносит свадебную клятву, посвященную Чарльзу. «Это только игра» – вот что ей хотелось сказать Селесте. Но это была бы неправда, и Селеста это знала, этим и объяснялась ее ярость. Димити не смогла бы заставить себя снова встретиться с ней, чтобы извиниться. Такая мысль казалась невыносимой, и все же она не могла придумать способа, как этого избежать. Если она не возвратится в гостевой дом, ее не смогут забрать обратно в Англию, в Блэкноул. Но чем это ей поможет, если Чарльз уедет вместе со всеми? Она ощущала, как по лицу текут слезы – еще более горячие, чем солнце в знойный полдень.

Какое-то время она клевала носом, погрузившись в мечты, в которых Чарльз ее находил, обнимал и ласковым поцелуем прогонял все страхи. Эти видения отзывались в груди ноющей болью. Внезапно совсем рядом с ней раздались голоса. Она вздрогнула и очнулась. Перед ней стояли две женщины. Одна в пепельно-сером свободном одеянии, оставляющем открытыми только глаза, похожие на раскаленные угли. Кожа другой была насыщенного черного цвета, что совершенно покорило Димити. Зубы, когда она говорила, выглядели белыми, как пенящийся гребень волны ночью. Негритянка улыбалась и то и дело вставляла отдельные словечки в льющуюся сплошным потоком речь своей подруги с закрытым лицом. Димити не могла понять, улыбается ли она тоже, сердится или просто хочет что-то выяснить. Женщина выглядела безликой, и казалось, будто от нее исходит угроза. Димити не понимала, что они ей говорят, а поэтому замерла и ничего не отвечала. Сердце сильно заколотилось. Женщины обменялись взглядом, потом негритянка взяла за локоть Димити и осторожно потянула к себе, приглашая подняться и пойти с ними. Димити яростно замотала головой, вдруг вспомнив рассказы Делфины о белых рабах и рабынях. Негритянка повторила попытку. Димити, пошатываясь, вскочила на ноги, выдернула руку и побежала, спотыкаясь от быстрого бега и ожидая в любую секунду почувствовать снова прикосновение чужой руки.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди, она не могла больше бежать. Девушка едва тащила ноги, поднимая клубы пыли и все время спотыкаясь о камни. Здания в той части Феса, куда она попала, были высокими и лишенными украшений, штукатурка разрушалась на их красноватых стенах. Никаких балконов, окна скрыты за старыми ставнями, улицы были пустынными. Замедлив шаг, Димити остановилась, и в душу закрался новый страх. Она не имела ни малейшего представления, где находится, как ей возвратиться в гостевой дом или даже просто найти ворота города, то есть край этого лабиринта. Едва отдышавшись, она медленно осмотрелась. Не ходи здесь одна, Мици, ладно?Двери домов казались огромными и неприступными. Их поверхность была покрыта вычурными узорами, в которых скапливались принесенный из пустыни песок и уличная пыль. В какое-то мгновение Димити захотелось постучаться в одну из них и спросить дорогу, как если бы ей открыл дверь хорошо знакомый человек. Как если бы она помнила название риада, в котором остановилась, или на какой улице он находится. Как если бы она поняла бы ответ. Ноги налились тяжестью, ужасная жара угнетала и не давала идти дальше. Димити больше не слышала муэдзина, хоть и продолжала напевать себе под нос слова из его песни, которые запомнила. Будто это могло привести ее обратно к зеленой башне, которая, как она знала, находилась недалеко от их риада. Аллаху Акбар, Аллаху Акбар…

Рядом с ней, скрипнув, открылась дверь. Показался худой человек, который прищурился и стал с любопытством ее разглядывать колючими глазами. Димити судорожно вздохнула, перестала петь и лишь покачала головой в ответ на неожиданный поток адресованных ей слов. Она развернулась и зашагала обратно. Когда она оглянулась, то увидела все того же мужчину, который стоял на мостовой, наблюдая за каждым ее движением. В туфли набилась пыль, пальцы и пятки стерлись до крови. Она вытерла пот с лица и ощутила на руке песок, от которого шероховатыми казались даже веки. Девушка поспешила дальше, и с каждым шагом возрастала напоминающая бьющуюся птицу паника, лишая способности думать. Чарльз не зря назвал старую часть города лабиринтом, и даже Димити знала, что это слово означает место, из которого невозможно выбраться, рассчитанное на то, чтобы поймать в ловушку и свести с ума. Хитросплетение слепых поворотов и тупиков, в самом сердце которого вас поджидают чудовища.

Она шла несколько часов. Пробовала идти по прямой, нигде не сворачивая, полагая, что в таком случае обязательно дойдет до пустыни, но город все не кончался. Тогда Димити стала при любой возможности поворачивать направо, но это закончилось тем, что она снова и снова возвращалась на одну и ту же маленькую площадь, где на нее настороженно смотрела голодная собака. Потом Димити решила попеременно сворачивать то вправо, то влево и стала петлять по улицам, но и это не помогло найти какой-нибудь дом, который она узнала бы, или улицу, на которой она бывала раньше. Она попыталась вспомнить, каким путем пришла в эту часть города, но, шагая обратно, всегда оказывалась в новом месте, словно Фес был наполнен демонами, которые с помощью черной магии передвигали дома за ее спиной. Сердце ныло от страха и усталости, и точно так же болело все тело.

Наконец Димити наткнулась на шумный базар, и в ней вспыхнула надежда, но вскоре выяснилось, что он намного меньше, чем тот, куда ее водил Чарльз, и, завернув за угол, она вновь очутилась среди пустынных улиц. Димити чувствовала, что на нее исподтишка смотрят. Словно кто-то злой просто тянет время, поджидая, когда она потеряет сознание. В конце концов заблудившаяся оказалась у подножия крутой каменной лестницы. Она постояла, чтобы отдышаться, а затем двинулась наверх, с трудом поднимая налитые свинцом ноги, надеясь добраться до высокого места, с которого сможет увидеть какой-нибудь знакомый ориентир. Однако ступени вели к еще одной каменной стене, за которой ничего нельзя было увидеть, и еще одной арочной двери, в которую она не могла войти. В отчаянии, она постучала в нее, решив сдаться на милость тех, кто за ней живет. Возможно, там окажется какая-нибудь добрая женщина, которая даст ей попить и поможет найти обратную дорогу. Димити стучалась долго, но никто так и не вышел. Она продолжала барабанить в дверь, пока не сбила кожу на костяшках пальцев до крови. Наконец бедняжка опустилась на землю рядом с этой глухой к ее страданиям стеной и больше не смогла удерживать рыдания.

Горло пересохло. За всю жизнь ей никогда так сильно не хотелось пить, и никогда она не ощущала себя такой потерянной и напуганной. Солнце начало клониться к закату, но по-прежнему оставалось таким ярким, что обжигало глаза, и от его нестерпимого жара в голове стучала кровь. Димити понятия не имела, сколько времени провела на вершине лестницы, но в конце концов нашла в себе силы спуститься. Обратно в лабиринт улиц и переулков, бесконечных поворотов и арочных проходов, закрытых дверями. Казалось, она шла бесконечно долго. Ноги, ослабевшие от усталости, подкашивались при каждом шаге, но зато Димити наконец снова попала на улицы, где находились лавки и на которых люди спешили куда-то или стояли группами, углубившись в беседу.

Хоть это и принесло облегчение, но добавило нового беспокойства. Димити жалела, что у нее нет куска серой ткани, которую она смогла бы набросить на голову, оставив открытыми только глаза, и тем защититься от взглядов мужчин. Может, именно из-за них здешние женщины прятали лица, потому что смотрящие на нее глаза прохожих казались колючими и внимательными, враждебными и вопрошающими. Даже знай она местный язык, ей было бы страшно попросить у них помощи. Она потерялась навсегда и обречена вечно бродить по узким улочкам, словно привидение. Димити изо всех сил старалась не проявить своего страха, своей уязвимости. Но вот за углом девушка наткнулась на затейливо украшенный изразцами фонтанчик, из которого струя лилась в каменный желоб. С криком облегчения она, спотыкаясь, бросилась к нему и принялась пить взахлеб, обрызгивая себя, то и дело подставляя ладони под льющуюся из латунного носика воду, сущий бальзам для ее пересохшего горла. Жидкости в нее вошло столько, что живот, казалось, раздулся. Она сполоснула руки и принялась тереть ими грязное лицо, а когда закончила, то увидела, что позади нее стоят полукругом несколько мужчин. Димити замерла. Их лица были бесстрастны и непроницаемы, губы поджаты, руки свободно опущены, а глаза пристально глядели на нее. Не ходи здесь одна, Мици, ладно?Эти слова Чарльза снова вспомнились ей. А что случится, если туда зайдет христианин? Думаю, лучше не пробовать это узнать.Она поняла, что ей не позволят уйти: каждый стоял не более чем на расстоянии вытянутой руки от другого. Димити вспомнила о коровах с фермы Бартона, что была неподалеку от Блэкноула. Прошлым летом они окружили туристку, которая выгуливала собаку на поле, где они паслись. Просто встали вокруг и не выпускали, глядя на нее такими вот глазами. А когда женщина попыталась пройти между ними, они сомкнули строй. Потоптали, сломали ей ногу и ребра. Собака погибла.

У Димити снова пересохло в горле. Живот скрутило, и она отчаянно старалась преодолеть приступ тошноты. И тут девушка увидела путь к спасению: сразу за фонтаном шла безлюдная улица, вход на которую был перегорожен барьером. Однако это был обыкновенный шлагбаум, и она поняла, что сможет легко поднырнуть под него. В длинной высокой стене на другом конце улицы виднелось множество огромных красивых ворот. А высоко вверху сияла на солнце зеленая башня мечети Аль-Карауин. Димити долго выжидала, боясь, что, если побежит, ноги откажутся ей повиноваться и она не сможет осуществить задуманное. Затем, трепеща, сделала глубокий вдох и кинулась к барьеру. Сразу же позади раздались возмущенные крики и топот. Поднялся несусветный гвалт. Димити в ужасе взвизгнула. Она добралась до барьера и наклонилась, чтобы прошмыгнуть под ним, но растрепанные волосы закрыли лицо, девушка не рассчитала и больно ударилась головой о перекладину, после чего ее тут же сбили с ног и повалили на землю. Упавшая попыталась подняться, но мир поплыл перед ее глазами, в них заплясали белые пятна света, и в горле поднялась волна тошноты. Мужчины встали вокруг и заговорили все сразу: некоторые – сердито размахивая руками, другие – взволнованно, а третьи – всего лишь тревожно. Все, что она могла разглядеть, – это их лица, сомкнувшиеся над ней, как бурное море. Голоса теряли отчетливость и смутно доносились до нее, похожие на шум волн. Что-то капало со лба и затекало в глаза. Димити моргнула, и мир стал красным. Она снова вспомнила о коровах, о растоптанной собаке и подумала, что погибнет, если не поднимется на ноги. Потом встала на четвереньки и поползла в сторону пустой улицы за барьером, но прежде, чем ей удалось продвинуться хоть на ярд, почувствовала, как ее хватают чьи-то руки.

Димити завопила. Мужчины крепко держали ее за лодыжки и запястья, за плечи и локти. Пленницу подняли и понесли прочь от пустынной улицы, так что ей пришлось распрощаться с мечтой о свободе. Она боролась из последних сил, извиваясь всем телом, пока суставы не пронзила горячая боль и ей не стало казаться, что мышцы вот-вот порвутся. Димити ожидала, что руки похитителей зажмут ей рот и сомкнутся вокруг горла, потому что первой мыслью девушки было, что ее хотят задушить. Но затем она поняла, что ее не убьют, а предпочтут использовать иначе, то есть для тех низменных целей, которые, несомненно, были у всех на уме. Ее сделают рабыней, которую не только заставят трудиться, но и станут использовать для приятного времяпрепровождения, для удовольствий, пока она не погибнет. Сквозь затуманивающее взор красное пятно несчастная видела яркую и беспечную полосу синего неба над головой, а на его фоне кривлялись уродливые лица врагов. Она кричала, призывая Чарльза, но их пальцы впивались в тело, оставляя на нем ссадины, голова гудела от боли и страха, а в последний миг перед тем, как потерять сознание, Димити даже вспомнила о Валентине. Потом мир провалился в темноту, и она больше не могла оказывать сопротивление.

Когда Димити очнулась, то попыталась приподняться, но в открытые глаза ударило такое невероятно яркое солнце, что ей показалось, будто в голову вонзили нож. Она зажмурилась и со стоном упала на подушку.

– Мици? Ты пришла в себя! Как ты себя чувствуешь?

Маленькая мягкая ладонь коснулась ее руки, и с каким-то невероятным всплеском облегчения Димити узнала Делфину. Больная попыталась вспомнить, что произошло, как она вернулась в риад и почему голова у нее болит так сильно, однако комната закружилась, вызывая тошноту, и под ложечкой противно засосало.

– Меня сейчас вырвет, – проговорила она слабо.

– Вот. Я принесла миску. Она слева от тебя, – сообщила Делфина, и Димити почувствовала холодное прикосновение фарфора к своему подбородку. Она слегка приподняла плечи, повернула голову, и ее стошнило. – Это, скорей всего, сотрясение мозга: пару лет назад я упала с пони головой вниз, и меня тоже мутило, – объяснила Делфина. – Выпей воды. – По-прежнему не открывая глаз, бедняжка почувствовала, как ее губ коснулся стакан, который поднесла подруга. Димити взяла его трясущейся рукой. – Только слегка отхлебни, но много не пей, а то тебе опять станет плохо.

– Здесь такой яркий свет, – пожаловалась Димити осипшим голосом.

Она услышала шорох, свидетельствующий, что Делфина встала, а затем раздался резкий стук закрываемых ставен. Димити осторожно приоткрыла глаза и в мягком полумраке увидела Делфину, стоящую на коленях рядом с матрасом. Девочка заплела свои густые волосы в две тугие косы, и те, поблескивая, лежали на плечах.

– Добро пожаловать обратно, – произнесла она с улыбкой. – Ты заблудилась? Мы все очень за тебя беспокоились… Думали, тебя похитили!

– Заблудилась… да. Кажется, так и было… Как я снова попала сюда?

– Тебя нашел папа. Он тебя и принес. А вообще-то, подожди, я лучше пойду скажу всем, что ты пришла в себя. Доктор посоветовал вызвать его снова, если ты не очнешься к сегодняшнему вечеру. Так что лучше сообщить папе и маме. Ты подождешь минутку? – спросила Делфина. Димити молча кивнула, и ее добровольная сиделка снова улыбнулась: – Теперь ты в безопасности. Но на голове у тебя здоровенная шишка! – Она встала и вышла из комнаты, забрав с собой миску с рвотой.

Димити еще никогда в жизни не чувствовала себя так плохо. Голова раскалывалась. Тело было побитое, все в синяках, и слабое, как у новорожденного котенка. Комната кружилась и качалась, и, хотя от горячего сухого воздуха у нее першило в горле, она дрожала, будто от холода. Кожа, судя по ощущениям, была вся исцарапана. Раздался негромкий стук в дверь, а потом она со скрипом отворилась. Увидев Чарльза, Димити постаралась приподняться, хотя из-за этого усилия ей пришлось поморщиться.

– Нет, не нужно, лежи, Мици, – сказал он, подходя к изножью постели.

Димити не послушалась и осторожно села, прислонившись спиной к стене. Она в смятении осмотрела себя и увидела, что на ней по-прежнему надета окровавленная и запыленная одежда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Кажется, что вот-вот умру, – прошептала Димити жалобно, потому что из-за усилия, потребовавшегося, чтобы выпрямиться, голова закружилась, как суп в кастрюльке, когда его помешивают ложкой.

Чарльз тихо засмеялся, подошел и сел рядом с ней:

– Ты сильно нас напугала. Чего ради тебе вздумалось убежать?

– Я… Селеста… – Она сдалась, не в силах подыскать объяснение.

Лицо Чарльза то нависало над ней, оказываясь так близко, что его можно было поцеловать, то снова отступало, вздымаясь и оседая, точно морские волны.

– Как вы меня нашли? – спросила Димити. Она мечтала, что он ее спасет, и мечта сбылась.

– Нужно сказать, это удалось мне с большим трудом. Я ходил кругами вокруг гостевого дома, каждый раз уходя все дальше и дальше. Прошло немало часов, пока я не услышал гвалт, шум и крики…

– Я… я заблудилась, – проговорила Димити и застенчиво взглянула на Чарльза. – Вы обо мне беспокоились?

– Ну конечно, я был чертовски встревожен! Как ты поранила голову? Надеюсь, тебя не били?

– Ах, те мужчины! – выдохнула она, вспоминая произошедшее. – Я хотела пролезть под шлагбаумом, чтобы ускользнуть от этих ужасных людей, и ударилась о него головой…

– Ты пыталась пройти за барьер? Рядом с мечетью? – Чарльз нахмурился.

– Ну, я… просто хотела от них убежать… все кричали!

– Они просто говорили, что тебе нельзя там находиться, глупышка! На ту улицу за барьером вход разрешен только мусульманам. А в то время дня он был закрыт еще и для женщин, особенно тех, которые не закрывают лица. Ты сильно напроказничала, малютка Мици! – Чарльз вздохнул, а потом слегка улыбнулся: – Неудивительно, что они подняли такой шум.

– Я не виновата! Просто я не знала! – крикнула Димити. – Мне казалось, они хотят меня убить!

– Тише, успокойся. Они, конечно, не собирались никого убивать, а просто пытались удержать тебя от оскорбления их святыни. Вы друг друга не поняли, и ты, должно быть, очень напугалась. Понятное дело.

Димити закусила губу, и слезы хлынули у нее из глаз.

– Сожалею, что оказалась такой обузой. Простите, что вас напугала.

– Теперь это уже не имеет значения. Мы очень рады, что ты снова с нами, в целости и сохранности. Селеста и девочки тоже тревожились… – При упоминании о Селесте Димити обмерла и опустила взгляд на свои грязные руки и колени. Чарльз смущенно откашлялся. – Мици, расскажи, пожалуйста, что случилось. Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор? – спросил он.

– Так, значит, Селеста не рассказала?

– Нет. Она предпочла промолчать. Говорит, я не пойму, и это останется между вами. – Димити задумалась над его словами, обрадованная тем, что Селеста ничего не открыла Чарльзу, и одновременно обеспокоенная этим ее решением. Получалось, что владение этим секретом увеличивало власть Селесты над соперницей.

– Я… надела кое-какие ее вещи. В… вашей комнате. Украшения и… шарф. Она застала меня. Может, ей показалось, что я их краду… Но это было не так! Клянусь! Я не замышляла ничего плохого!

– И это все? Она поймала тебя на том, что ты примеряла некоторые из ее вещей, и пришла в ярость? – Чарльз нахмурился, как будто не мог в это поверить.

Димити судорожно откашлялась.

– Мне показалось, она собирается меня убить, – сказала Димити кротко.

– Не смеши меня. Селеста тебя любит.

– А вы меня любите?

– Я… – Чарльз замолчал и снова взглянул на нее, очень серьезно, как будто вдруг в чем-то засомневался. Димити затаила дыхание. – Да, конечно люблю. – Голос его стал странным, напряженным. – Как мою собственную дочь, Мици. Даже такую, всю в синяках. Будет, знаешь ли, любо-дорого посмотреть. К утру все станет фиолетовым. Пощупай. – Он взял ее руку и осторожно приложил пальцами к огромной шишке на голове. Димити поморщилась. – Это произведет впечатление даже на Элоди, – проговорил он.

– Сомневаюсь.

– Ох, черт побери. Из ссадины сочится сукровица. Подожди.

Чарльз достал носовой платок и промокнэл свежую ранку на лбу у Димити, осторожно придерживая ее голову за подбородок. Димити наслаждалась этим прикосновением и тем, как дыхание Чарльза холодит ей кожу, ловила запах его тела, его пота. Она робко прикоснулась к его руке, оказавшейся рядом с ее лицом. Чарльз осматривал ранку, но когда он почувствовал ее руку на своей, то посмотрел ниже, и их взгляды встретились. Постепенно его глаза расширились, словно он увидел что-то опасное. Чарльз перестал обрабатывать ранку, и на миг, всего на один прекрасный миг Димити показалось, что он собирается снова ее поцеловать. Ей совершенно ясно представилось, как он наклоняется вперед и она чувствует вкус его губ. Сердце бешено заколотилось, его удары отдавались в голове, и боль стала едва выносимой, но Димити это не волновало.

– Все в порядке? – спросила она тихим голосом.

– Что ты имеешь в виду? – смущенно спросил Чарльз, отодвигаясь.

– Мою голову.

– С ней все хорошо. К тебе приходил доктор, которого мы вызвали на всякий случай, но он сказал, что тебе просто нужно отдохнуть. Однако… – Чарльз помолчал и приложил руку тыльной стороной к ее лбу. – Ты почему-то очень горячая. Уж не начинается ли у тебя лихорадка?

– Не знаю… Я не очень хорошо чувствовала себя сегодня утром, до того как Селеста…

– Э, да ты вся дрожишь! А ну-ка, ложись. Тебе нужен покой, Мици, – проговорил Чарльз, и Димити повиновалась. Его забота показалась ей сладкой, как мед.

Вы меня любите? Да, конечно люблю. После того как Чарльз ушел, эти фразы снова и снова звучали у Димити в голове. Они походили на волшебное заклинание, от которого весь мир начинал сверкать дивными огнями. Димити казалось, что она по-прежнему чувствует, как он поднимает ее и несет в безопасное место, ощущает, как его пальцы прижимаются к ребрам, как его объятия защищают ее от опасности. И она подумала, что так и должно быть, ибо лучше этого ничего нет. Но боль в голове напомнила о себе, и когда Димити осторожно поднесла руку, чтобы потрогать ранку, то обнаружила еще одну шишку. Она находилась на виске, которым Димити ударилась о край туалетного столика Селесты. Невольно ей вспомнились горящие огнем глаза женщины, и бедняжка вжалась в подушку.

Она уже начала засыпать, когда в комнату вернулась Делфина. Солнце садилось, и за окном сгущались тени. Димити слышала, как Делфина с ней заговорила, но не обращала внимания на ее слова, пока она не произнесла:

– Скоро мы возвратимся в Англию, и все твои злоключения позабудутся.

Хотя Делфина желала таким образом успокоить подругу, сказанное возымело совершенно обратное действие. Холодное, мрачное отчаяние охватило Димити, и она яростно возразила:

– Нет! Я до конца жизни не забуду проведенное тут время. Мне бы хотелось остаться здесь навсегда.

– Ты, наверное, говоришь не всерьез! Сюда хорошо съездить ненадолго, но ведь наш дом не здесь, правда? – сказала уже одетая в пижаму Делфина, присаживаясь рядом и обхватывая колени руками. Позади нее со своей постели на них смотрела Элоди колючим взглядом темных глаз, блестящих, как бутылочное стекло.

– Здесь лучше, чем дома, – заявила Димити.

Делфина бросила на нее удивленный взгляд, но Димити не могла больше говорить. Она лежала неподвижно и вспоминала о Чарльзе и о его словах: «Конечно люблю». Но думать все время только о нем было трудно, и она то и дело соскальзывала в кошмарный сон, от которого никак не могла пробудиться, в темный ужас, наполненный хватающими руками и сверкающими синими глазами, в котором она бежала, падала и терялась навек. Видения накатывались одно за другим и колыхались, как морская зыбь, в то время как все тело дрожало и горело от жара. Один раз ночью ей показалось, что кто-то над ней склонился. Она уловила густой цветочный запах духов Селесты и была удивлена тем всплеском страха, который он вызвал, и той волной ярости, которая накатила на нее после этого.

Возвращение домой прошло для Димити как в тумане. Ее мучили лихорадка и постоянная усталость. Больная отдавала себе отчет лишь в том, что они куда-то едут, что ей неудобно и что она совершенно вымотана. Лента пустынного пейзажа. Живительное прикосновение морского ветра на побережье. И снова вызывающее тошноту движение парохода. Она была слишком слаба, чтобы ощущать отчаяние, даже когда поняла, что Марокко исчезает за бортом, но чувствовала, что мысль о нем спряталась где-то внутри, готовая появиться, когда настанет час. Так волны иногда выносили мертвых обитателей моря на пляжи близ Блэкноула. Черных и холодных, бесформенных и зловонных. Воспоминание о Марокко ждало там, в глубине, пока она не поправится достаточно, чтобы начать горевать. Ее привезли обратно в «Дозор» и оставили на попечение Валентины, которая принялась за ней ухаживать, хотя и на свой собственный, грубый лад. Димити понятия не имела, как долго пролежала в комнате своего детства, пока наконец не очнулась однажды с совершенно ясной головой.

Положение солнца на небе подсказало, что утро давно миновало и день клонится к вечеру. В течение какого-то времени после того, как она проснулась, ей никак не удавалось сообразить, почему Валентина не разбудила ее раньше. Девушка села, и хотя каждая мышца была налита болью, а каждая косточка казалась тонкой и хрупкой, она ясно видела все, что ее окружает, и тело ей повиновалось. Затем она почувствовала несвежий приторный запах, исходящий от тела. Волосы свисали с головы сальными прядями. Она потерла руками лицо и увидела грязь под ногтями, красно-коричневую, как песок в пустыне. В животе защемило, точно там что-то оборвалось, и она беспомощно прижала к нему руки.

Димити медленно спустилась по лестнице и застала Валентину у кухонного стола, потрошащей рыбу.

– Ну, с возвращением в страну живых.

– Как давно я здесь? – спросила Димити.

– Три дня. И все это время ты только и делала, что потела и несла всякую чепуху.

Валентина наскоро вытерла руки о фартук и подошла к дочери. Она отвела волосы со лба Димити и стала рассматривать ее порез. Теперь рана уже начала затягиваться и представляла собой прямую темную полоску. Шишка значительно уменьшилась, и синяк побледнел, став желтовато-коричневым.

– Кто это тебя так? – спросила мать и ткнула указательным пальцем в ранку так сильно, что Димити вздрогнула.

– Никто. Я ударилась сама.

– Согласись, это было с твоей стороны не слишком умно, да? – сказала мать и пристально посмотрела Димити в глаза. На миг во взгляде Валентины промелькнуло нечто, заставившее дочь насторожиться. Что-то недосказанное. Казалось, мать почувствовала облегчение. Затем она сжала губы и снова занялась рыбой.

– Я умираю с голоду, можно что-нибудь поесть? – попросила Димити.

Валентина сверкнула глазами на дочь и слегка нахмурилась, однако потом она смягчилась:

– Хлеб в глиняной миске, и мистер Браун принес нам немного сливового варенья, которое сварила его жена. Оно вон там. – И она указала на банку грязным ножом. – Ну и как тебе показалась та далекая страна, которую ты ездила посмотреть?

В вопросе прозвучало явное презрение, причем до такой степени откровенное, что Димити подумала, не скрывается ли за ним что-то еще. Что-то такое, название чему она даже не могла подыскать. Уж не зависть ли?

– Там было… – Она замолчала, не зная, какие слова выбрать. Как передать, что жизнь там оказалась такой сладкой, такой богатой на цвета, открытия и общение с Чарльзом, такой легкой и новой, что старые слова, которыми она прежде пользовалась для описания разных вещей, теперь совершенно не годились для того, чтобы передать ее впечатления. – Там было очень жарко, – сказала наконец она.

– О, это звучит замечательно, – съязвила Валентина. – А заработала ли ты деньжат помимо позирования?

Димити непонимающе смотрела на мать.

– Пытался он с тобой переспать?

– Нет, – ответила дочь не раздумывая.

Валентина фыркнула:

– Жаль. Я была почти уверена, что он это сделает. Вдали от дома можно не церемониться. Ну, ты, наверное, не очень-то и старалась. Или, может, ему просто нравятся женщины иного рода, а? – Она недобро улыбнулась.

Димити вспомнила их поцелуй, прикосновение Чарльза и то, как крепко он ее обнял. Эта картина оказалась лучшим щитом от колкостей матери. «Он бы занялся со мной любовью! – хотелось ей выкрикнуть. – Если бы не Селеста, это бы произошло. Он не свободен, таковы были его слова. Но он пошел бы на это, он этого хотел. И он это сделает».

Сила этой мысли удивила Димити и едва не вызвала улыбку.

– Думаю, ты права, – сказала она спокойно.

– Пойди помойся, когда поешь. От тебя воняет, как от скисшего молока.

В первые два дня после того, как лихорадка прошла, Димити быстро уставала. У нее под глазами оставались темные круги, и она двигалась осторожно, словно старуха. Ей хотелось быть красивой, когда она увидит Чарльза. Хотелось выглядеть так, как она, наверное, выглядела в том переулке в Фесе. Чтобы ее кожа светилась на солнце, а в глазах сверкали искорки. Поэтому она ждала. Теперь ей пришло в голову, что Блэкноул не что иное, как маленькая, сырая, унылая и невзрачная деревушка. Собственно, она всегда была сырой и тоскливой, но Димити никогда раньше не задумывалась, до какой степени она незначительна. Какое жалкое существование влачат здесь люди, когда изо дня в день занимаются однообразным трудом и тянут свою лямку. У них нет ни времени, ни возможности облокотиться на перила балкона и почувствовать, как головы касается горячее солнце, в то время как внизу шумит и дышит древний город. Они ходят, глядя себе под ноги, потому что здесь нет ни желтовато-красных гор, ни широкой полосы пустыни, которая притягивала бы глаз, удивляла, пугала и манила своим горячим ветром, несущим жажду. Блэкноул был однотонным. Еще стояло лето, но его цвета казались мертвыми… Он напоминал фотографию в газете, такую неясную и тусклую, будто плывущий с моря туман размыл на ней все очертания и теперь лишь тени да оттенки серого позволяли передать форму всего, что на ней есть. Когда Димити закрывала глаза, она видела реку алой крови, текущую по мощеной улице, любовалась ярко-синими козьими шкурами, растянутыми на склоне холма, замечала развеваемый ветром лимонно-желтый шарф, повязанный на женской шее цвета черного дерева, и похожих на причудливых птичек детей в одеждах бирюзового цвета. Димити видела и саму себя в ярко-розовом, как цветы бугенвиллеи, одеянии, стоящую в широком луче медно-красного солнечного света, от которого ее волосы полыхали ярким огнем.

Неделю спустя после того, как ее привезли в «Дозор», Димити решила, что выглядит достаточно хорошо, чтобы пойти в «Литтлкомб» и встретиться с Чарльзом. Она не придала значения тому, что никто из его обитателей не пришел ее навестить. Ни Чарльз, ни Делфина. Это из-за Валентины, решила она. Любой порядочный человек, которому доводилось встретить ее мать, после этого обходил их дом стороной. А поскольку виновата была именно мать, то Димити решила не говорить ей, что скоро уедет. Что, покидая Блэкноул, Чарльз Обри на сей раз заберет ее с собой . Для тебя, Мици, я сделаю все. Несмотря на нетерпение, она шла к «Литтлкомбу» медленно, потому что не хотела прийти туда потной и запыхавшейся. Никаких признаков того, что в доме кто-то есть, не наблюдалось, но синий автомобиль стоял на подъездной дорожке, и его вид вызвал у Димити улыбку, с которой девушка никак не могла справиться и которая так и осталась на лице, когда она постучала в дверь. В душе все пело от радости. Долго никто не отвечал, хотя Димити показалось, что она слышит, как в доме кто-то ходит, а в темном кухонном окне ей почудилось промелькнувшее лицо. Затем дверь открылась, и Димити увидала Селесту. Улыбка у гостьи постепенно исчезла. Они смотрели друг на друга через порог и ничего не говорили. Селеста выглядела уставшей, но решительной.

– Ты, я вижу, поправилась, – произнесла наконец она.

– Похоже, да, – ответила Димити.

Под недобрым взглядом женщины ее мысли, казалось, рассыпались на мелкие кусочки, и это смущало.

– Что ж, я рада. Что бы между нами ни произошло, я не желаю тебе зла.

Селеста скрестила руки на груди, натянув шаль повыше, и Димити показалось, что та стала выше ростом и жестче. Словно высечена из камня. Димити не могла больше глядеть Селесте в глаза, поэтому она посмотрела вниз, на разделявшую их землю перед порогом. Небольшой отрезок садовой дорожки длиной не более ярда. Но внезапно это расстояние стало больше ширины пролива, разделяющего Англию и Францию. Она слегка покачнулась, словно на мгновение потеряв равновесие. Ее руки дрожали.

– Можно войти? – спросила Димити, едва дыша.

Селеста мрачно покачала головой:

– Мне совсем не доставляет удовольствия такое говорить, но тебе, Мици, больше здесь не рады. Я, как могла, объяснила это моим девочкам и Чарльзу. Мы с тобой обе знаем причину. Не всегда все остается так, как начиналось. Обстоятельства меняются, и мы должны меняться вместе с ними. Будет лучше, если ты больше сюда не придешь.

Сердце в груди у Димити замерло.

– Я хочу… я хочу повидаться с Чарльзом.

Димити собиралась сказать «с Делфиной», но правда оказалась сильней, и язык сам произнес то, что было у нее на уме. Щеки Селесты вспыхнули от гнева, и она наклонилась к Димити, вдруг став огромной и страшной, словно явившейся из кошмарных снов.

– Именно поэтомуты больше никогда сюда не придешь. А теперь ступай. Мы не приедем сюда в следующем году, если только мое слово имеет какой-то вес при обсуждении наших планов. Уходи, Мици. Ты сама все испортила.

Когда Селеста отворачивалась, в ее сине-зеленых глазах блеснуло что-то похожее на непролитые слезы.

Димити понятия не имела, как долго простояла не двигаясь. Она молча глядела на дверь коттеджа «Литтлкомб», рассматривая пятна масляной краски и сучки на деревянных досках. Время потеряло смысл и, похоже, не двигалось, как положено, словно Димити по-прежнему страдала от лихорадки и была жива только наполовину. Ее бил озноб, хотя день был достаточно теплый, и когда она наконец повернулась, чтобы уйти, земля, по которой она ступала, показалась ей ненадежной. Ноги то и дело попадали в какие-то невидимые силки, ей даже пришлось схватиться за столб ворот, чтобы не упасть. Она чувствовала, как на нее смотрят чьи-то глаза, и подумала, что это Чарльз, что он подошел к окну, желая ее увидеть. Но когда она повернулась и принялась искать его взглядом, то увидела только Делфину, стоящую у одного из окон второго этажа. Ее фигурка неясно вырисовывалась за стеклом, но было видно, что лицо у нее грустное. Она подняла руку и помахала подруге. Димити не ответила ей.

Три дня подряд она повсюду пыталась найти Чарльза. Повсюду, кроме «Литтлкомба». Она разыскивала его в деревне, в пабе и в магазине, высматривала на пляже, на тропе, идущей вдоль утесов, и даже у разрушенной часовни на холме. Однако его нигде не было. Валентина обратила внимание, что дочь перестала приносить деньги после отлучек, и однажды приперла ее к стене:

– Он что, потерял к тебе интерес? Ты больше не привлекаешь его?

Говоря это, мать вздернула подбородок, и Димити почувствовала к ней слепую ненависть.

– Он любит меня! Он сказал мне это сам! – воскликнула она.

– Ах вот как, оказывается? – усмехнулась Валентина. – Ну, это мы не раз слышали прежде, моя девочка. Поверь мне. Передай ему от меня, что все имеет свою цену. Любовь там или не любовь. Слышишь? – Димити попробовала вырваться из цепких рук матери. – А ты, Мици, должна зарабатывать. Ты теперь уже достаточно взрослая. Если он не станет платить за право быть с тобой, то я знаю тех, кто захочет это сделать. Мы могли бы выручить за твою девственность достаточно, чтобы неплохо прожить зиму.

Голос Валентины был столь же мрачным, как и лицо, и сказанное ею заставило Мици вспомнить мужчин в Фесе с их злыми глазами, их открытые рты и сильные руки, держащие ее. Эти были готовы на все. Ей хотелось убежать от матери не меньше, чем в свое время хотелось вырваться от них. Как в кошмарном сне, каждая крупица воли толкала Димити к побегу, и все зря. Она не могла. Ей было некуда податься.

Димити мечтала, что Чарльз постучится в дверь «Дозора» с таким же голодным блеском в глазах, который она видела, хоть и на секунду, в узком переулке в Фесе, таком далеком теперь. Она рисовала себе эту сцену так настойчиво, так тщательно, что это напоминало своего рода заклинание. Девушка воображала, как поедет в Лондон с Чарльзом, когда тот покинет Блэкноул, как Чарльз найдет для нее квартиру или позволит жить в его студии, как она станет и его натурщицей, и его возлюбленной. А возможно, ей даже не придется прятаться от всех таким образом. Кто знает, вдруг он женится на ней и представит всем знакомым как жену, целуя ее руку и глядя на нее с таким огнем в глазах, что никто не посмеет принять его отношение к ней за что-либо, кроме самого преданного обожания. Его друзья-художники, которых она себе представила привычными ко всяческим сумасбродствам бородачами, глядящими из-под нависших бровей, будут завидовать, что у него есть такая молодая и красивая жена, и он станет гордиться ею так сильно, что стремление вести себя прилично на людях только усилит ту страсть, с которой он будет наслаждаться ею, едва они окажутся за закрытыми дверями. Ночью эти мечты не давали ей заснуть. Она лежала, томясь желанием, и рука невольно сползала вниз, так отчаянно нуждалась бедняжка в том, чтобы снять напряжение.

Однако, не найдя Чарльза, Димити во время своих поисков наткнулась на Уилфа Кулсона. Она увидела его у «Фонаря контрабандиста», где он, теперь уже шестнадцатилетний, частенько выпивал вместе с другими завсегдатаями после окончания рабочего дня. Раз или два он, как бывало, увязался за ней, следуя на некотором расстоянии, чтобы она это заметила и повела за собой в какое-нибудь укромное место, где они могли бы поговорить. Например, в хлев Бартона, чтобы лечь в соломе, прижавшись друг к другу, и, несмотря на вонь, идущую от коров, начать обниматься. Но на этот раз она повернулась и бросила на него такой яростный взгляд, что он в замешательстве остановился посреди дороги. Она не нуждалась ни в его неуклюжем внимании, ни в его подарках, ни в его мальчишеских поцелуях. Поэтому спустя некоторое время он сам пришел в «Дозор» и его стук в дверь зажег в ней надежду: она решила, что это Чарльз. Когда девушка увидела Уилфа, ее лицо вытянулось. Заметив это, приуныл и он.

– Не выйдешь ли ненадолго, Мици? – спросил он хмуро, опустив голову.

– У меня дела, – сказала она оторопело.

Уилф посмотрел на нее с такой болью в глазах, что она испугалась.

– Ну выйди на минутку, – пробормотал он.

Стиснув кулаки, она провела его вниз по крутой тропинке на каменистый берег неподалеку от «Дозора». Их обдувал порывистый ветер, и перед ними волновалось море, окрашенное в темные оттенки серого цвета. Тоже своего рода пустыня, уходящая вдаль. Димити пробралась в самый дальний конец пляжа, затем поднялась на каменную плиту, выдающуюся в море, и шла по ней, пока та не стала уходить под воду. Она взглянула на свои потрепанные кожаные туфли и подумала о том, чтобы, не снимая их, продолжить идти дальше.

– Мици, остановись! – крикнул Уилф, шагавший позади. Димити оглянулась и увидела блеск в его покрасневших глазах. – Что случилось, Мици? Почему ты больше не хочешь меня знать? Что я такого сделал?

Он выглядел так подавленно, что Димити почувствовала небольшой укол совести.

– Ты ни в чем не виноват, Уилф.

– Тогда в чем дело? Разве мы больше не друзья?

– Мы друзья, – сказала она нехотя.

Она сомневалась, что снова увидит Уилфа, ведь ей предстояло уехать в Лондон вместе с Чарльзом. В ее жизни больше не будет ни Уилфа, ни Валентины. Хотя, возможно, она когда-нибудь и приедет навестить мать – подкатит к «Дозору» в сверкающем автомобиле, с шелковым шарфом, повязанным поверх волос, в туфлях на высоком каблуке и в чулках с совершенно прямыми швами, идущими по задней стороне голеней. Уилф ворвался в эти приятные мечты непрошеным гостем.

– Я скучал по тебе во время твоего отъезда. Когда тебя не было поблизости, все здесь стало совсем не то. Я думаю, даже твоей матери тебя недоставало. Она несколько раз приходила в деревню. То за тем, то за этим. Бродила по округе и смотрела таким взглядом, что никто не смел к ней приблизиться! – Он улыбнулся, но тут же посерьезнел, обескураженный ее молчанием. – Ну… как тебе понравилось там, куда ты ездила?

Он отчаянно пытался ее разговорить.

– Это самое лучшее место из всех, которые я когда-либо видела. Чарльз сказал, что когда-нибудь отвезет меня туда снова. Наверное, в следующем году. Мы могли бы ездить туда отдыхать каждый год. – Она рассеянно улыбнулась.

– Чарльз? Ты имеешь в виду мистера Обри? – Уилф в недоумении наморщил лоб. – И как это, отдыхать?

– Ну а что, по-твоему, может означать это слово? – огрызнулась она.

– Не хочешь же ты сказать, что ты и он… что вы… теперь вместе?

– А почему бы и нет?

– Но… он в два раза тебя старше, Мици! Даже больше чем в два раза… И у него есть жена!

– А вот и нет! Она ему не жена, и он не женат! – Она опять отвернулась, чтобы взглянуть на море. – Он женится на мне. Это я стану его женой.

– Тогда почему ты до сих пор живешь в «Дозоре» вместе с матерью, в то время как он пакует вещи в «Литтлкомбе», готовясь вернуться в Лондон вместе с семьей?

– Что? – Его слова заставили ее пошатнуться, потому что каменная плита вдруг заплясала под ногами, как палуба парохода во время качки. Ей захотелось кричать. – Что? – повторила она, но вместо крика у нее получился шепот, едва слышный из-за сильного ветра.

Уилф, стоящий перед ней, почему-то вдруг расплылся и стал частью видневшегося позади него берега.

– Я слышал, как он говорил об этом в пабе полчаса назад, расплачиваясь по старым счетам… Мици, – сказал Уилф, шагнув вперед, чтобы взять ее за плечи. Она подняла на него глаза и только теперь заметила, как он вырос, как расправились его плечи, каким волевым стало лицо. – Мици, послушай меня. Он тебя не любит. А я совсем другое дело. Я люблютебя, Мици!

– Брось.

– Да, это так! Я люблю тебя, как никто другой. Выходи за меня, Мици. Я буду добр к тебе… у нас начнется хорошая жизнь. Клянусь, это будет так! Мы даже сможем уехать из Блэкноула, если ты хочешь именно этого. Мой дядя в Бристоле готов устроить меня на работу, если понадобится. В пароходстве, где он не последний человек. Ты больше никогда не увидишь Блэкноул, «Дозор» и свою мать, если они тебе так противны. Если хочешь, мы могли бы сразу завести ребенка. А еще можем поехать в свадебное путешествие, куда пожелаешь… В Уэльс или в Сент-Айвс… да куда угодно! – Он слегка встряхнул Димити. Но девушка была слишком поглощена своими несчастьями и не могла понять, что он делится с ней давнишними мечтами, точно такими же, как ее собственные грезы о жизни в Лондоне вместе с Чарльзом. Что мысли о ней лишают его сна, что он только и думает о том, как быть с ней вместе. Она вырвалась и воскликнула:

– Отвяжись от меня!

– Мици? Разве ты не слышала, что я сказал?

– Я не глухая, – сказала она. – Уэльс? Сент-Айвс? Это весь твой мир? И кроме этого, ты ничего не можешь придумать?

Уилф нахмурился:

– Нет. Это все, что я сейчас могу себе позволить. Но я не глуп, Мици. И понимаю, что представляюсь тебе не таким интересным, каким… каким может показаться кто-то другой. Но я предлагаю тебе кое-что земное вместо несбыточной мечты. Предлагаю тебе настоящую жизнь. Мы сможем подкопить денег… Когда их окажется достаточно, я тоже увезу тебя за море. Добраться до Франции стоит не так уж дорого…

– Нет.

– Нет?

– Таково мое последнее слово, Уилф. Я не выйду за тебя. Я тебя не люблю.

Уилф некоторое время молчал, засунув руки в карманы. Казалось, он был готов ждать, словно ожидание могло заставить Димити изменить решение. Наконец он вздохнул, тяжело и не торопясь.

– Он на тебе не женится, Мици. Это я тебе говорю точно.

– Что ты обо всем этом знаешь? Ты такой же, как все здешние! Подсматриваете, сплетничаете и думаете, что понимаете в моих делах и суете в них нос! – воскликнула она, вспыхнув от негодования.

– Мне известно достаточно, и я знаю, что он не возьмет тебя замуж. Он не может. Он…

– Просто заткнись! Ты ничего об этом не знаешь! Ничего!

Слова были резкие, яростные, у Уилфа на глаза навернулись слезы.

– Я кое-что понимаю. И я люблю тебя, Мици. Я мог бы сделать тебя счастливой…

– Нет, не смог бы.

Она отвернулась. Но еще долгое время у нее сохранялось ощущение, что Уилф стоит позади и ждет. Димити слышала, как он немного посопел, высморкался и прочистил горло. А потом она поняла, что его уже нет рядом. Димити оглянулась и не увидела его ни на пляже, ни на тропинке, ведущей наверх, мимо Южной фермы. На секунду девушка почувствовала что-то вроде беспокойства, но проигнорировала это и пошла по тропе от моря к деревне.

Уилф сказал, что видел Чарльза в пабе, поэтому Димити отправилась туда. Когда она подошла к заведению и заглянула в окно, зубы у нее стучали от нервного возбуждения. Она прикусила язык и ощутила вкус крови. Внутри оказалось темно, но Димити видела, что паб почти пустой. Лишь у стойки сидели двое посетителей, но ни один из них не был Чарльзом. Она прогулялась по деревенским магазинам, а затем прошла по каждому из переулков, из которых состоял центр деревни. Димити никак не могла сообразить, где еще продолжить поиски, и не понимала, почему Чарльз до сих пор не удосужился найти ее, чтобы приободрить. Она догадывалась, что у него есть какой-то замысел, какой-то план, с помощью которого они скоро окажутся вместе. Но как сильно ей хотелось, как невероятно желалось поскорей найти его и услышать, что он придумал. От стремления увидеть Чарльза у нее стала болеть голова, все сильней и сильней. Она сдалась, пройдя полпути вверх по крутой дороге, которая вела к Северной ферме. Там Димити развернулась и пошла обратно.

Она вернулась в деревню и оказалась у задней части паба, где на втором этаже находилась комната для постояльцев. И тут она обнаружила его. Он был в номере над залом, и его фигуру с трудом можно было различить в крошечном окошке, едва заметном среди выложенных сланцевой плиткой карнизов. Видно было плохо – она могла разглядеть лишь его руку, плечо и подбородок. «Чарльз!» Димити сама не поняла, выкрикнула она это что есть духу или ее горло сжалось так сильно, что ей не удалось выдавить из него ни звука. Девушка помахала руками над головой, но потом застыла, и руки сами собой опустились. Чарльз был не один. Он с кем-то разговаривал – она видела, как его губы шевелятся. Затем собеседник сделал шаг к окну, и оказалось, что это та самая туристка. Которая, когда видит тебя, может прийти в чувство лишь после того, как себя ущипнет. Голос Селесты послышался так явственно, что Димити в замешательстве закрутила головой, высматривая ее. Бледная моль. Эти слова прозвучали в шепоте ветра. Женщина, похоже, плакала и вытирала глаза манжетой блузки. Димити уставилась на нее, словно пыталась заставить ее исчезнуть. Огромная, бездонная пропасть разверзлась под ногами, и она не видела средств удержаться от падения. Ее ничто не могло спасти. Чарльз взял руку женщины в свою, поднес к губам и запечатлел на ней долгий поцелуй. «Ты их не видела вместе?» – шепнула ей на ухо Селеста, и боль в висках у Димити усилилась. Она обхватила голову руками, мучительно застонала и с криком побежала прочь от «Фонаря контрабандиста».

Димити шла, не разбирая дороги, через поля, пересекая тропинки, через лес на длинном гребне холма, поросшем буком и дубом, а потом вниз по склону на другую его сторону. Она промочила ноги в ручье, заляпала их рыжеватой грязью, в волосах застрял лесной мусор, одежда покрылась репейниками, а кожа комариными укусами. По пути она, почти не задумываясь, собирала знакомые растения, складывая их в свою шаль, из которой сделала что-то наподобие котомки. Щавель для салата. Крапива для улучшения работы почек и восполнения потери крови. Пятнистая расторопша и земляной каштан для похлебки. Папоротник, чтобы выводить ленточных червей. Одуванчик, чтобы лечить ревматизм. Цикорий – от болезней мочевого пузыря. Эта работа была так хорошо знакома, что ее естественный ритм гипнотизировал, умерял сумятицу в голове. Наконец Димити подошла к наполненной водой канаве на окраине леса, где поднимались обширные заросли цикуты. Еще ее называли болиголов, потому что долгое пребывание рядом с ней вызывает головную боль. Она присела на корточки среди высоких смертоносных растений, окруженная их невинными белыми соцветиями в виде широких зонтиков. Их корни ветвились в песчаной почве на дне канавы, длинные резные листья вкусно пахли петрушкой. Водяные блохи прыгали между ногами, а стрекоза описывала широкие круги над головой и с любопытством поглядывала сверху. Димити осторожно обхватила руками одревесневевший стебель и, стараясь его не повредить, стала тянуть на себя. Так продолжалось до тех пор, пока весь мясистый корень не вышел из земли. На вкус он почти сладкий, похожий на пастернак. Она промыла его в канаве и положила в шаль подальше от остальных растений. Его следовало хранить в стороне: доверять ему опасно, слишком дурная у него слава. Положить отдельно от прочих трав. Вот так и она сама: всегда вдали от людей. Димити медленно вздохнула. В голове больше не оставалось ни одной мысли. Она вернулась к канаве и потянула за следующий стебель.

Прошло несколько часов, а Димити все еще продолжала свой путь. Девушка связала потяжелевшую шаль за концы и повестила себе на плечо. Казалось, ноги у нее стали чересчур длинными, и все, что она видит вокруг, хоть и выглядит знакомым, все равно является совершенно чужим, непривычным. Получалось, она больше не принадлежит к окружающему миру, не узнает его. На берегу Димити принялась расхаживать по острым камням, отчего на ступнях и на голенях появились ссадины, и при этом она никак не могла понять, зачем ей это нужно. Пройдя еще какое-то расстояние по пляжу, Димити остановилась и вдруг поняла, что настала ночь. Она ничего не видела перед собой: небо казалось черным, как ее собственные мысли, и на нем не было луны, чтобы осветить дорогу. Девушка не могла решить, была эта темнота обычным природным явлением или происходила оттого, что свет исчез во всем мире. Она села там, где стояла, прямо на холодные колючие влажные камни. И зарыдала. Слезы душили ее, и все тело содрогалось от плача. Димити все время казалось, что она шагнула в бездонную пропасть, из которой ей не суждено выбраться, и без конца падает в нее. Так она и уснула.

В холодном свете утра начался прилив. Он разбудил, когда начал лизать ей ноги ледяной рябью. Димити почесала лицо, зудящее от соли, и встала, покачиваясь. Она снова пошла наобум, как это было накануне, пока ноги сами не привели ее к началу дорожки, ведущей в «Литтлкомб». Там она остановилась, разглядывая приятные глазу очертания этого небольшого коттеджа. Машины рядом с ним не было, в саду Димити тоже не увидела никого. Все окна были закрыты. Дом Чарльза. Именно здесь она увидела его в первый раз, и здесь он ее впервые нарисовал. Здесь он спал, здесь ел. И теперь он наверняка здесь. Димити почувствовала себя бесплотной, нереальной, и ее голову вдруг наполнила радостная легкость. Правда, теперь к ней примешивалось что-то еще. Нечто безымянное, поднявшееся из глубин давешней бездны, чтобы остаться с ней. Едва ковыляя на израненных ногах, она прошла к двери, ведущей на кухню.

Димити постучала громко, решительно. Вот сейчас Чарльз откроет ей дверь и подхватит на руки. Обнимет за талию, как это случилось в переулке в Фесе, и она почувствует твердость его тела, прикосновение жестких губ. Ощутит их вкус и растворится в Чарльзе. Тогда все будет в порядке. Никого не останется на свете, кроме них. Когда Селеста открыла дверь, хмурясь и вытирая руки полотенцем, Димити заморгала, сбитая с толку. Лицо Селесты потемнело.

– Димити. Зачем ты пришла? Почему ты не хочешь смириться? – спросила она. Димити открыла рот, но не нашла слов. Из ее горла доносился лишь шорох вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. – Скажи честно, ты действительно думаешь, что он оставит дочерей, чтобы жить с тобой? Ты на это надеешься? – В ее ровном голосе слышался гнев. Димити продолжала молчать. Она чувствовала слабость. Все словно подернулось дымкой и казалось нереальным. – Его здесь нет. Я говорю это на тот случай, если ты надеялась его здесь застать. Он уехал с девочками в Суонедж покататься на осликах на пляже, пройтись по магазинам и вообще развлечься.

– Я хотела… – начала Димити, но замолчала, сама не зная, что именно ей могло быть нужно. Женщина, стоявшая перед ней, имела все то, чего она никогда не получит. Но где-то в дальнем уголке сознания Димити ее презирала. – Я принесла это вам. Всем вам, – сказала она, указывая на собранные травы.

– Нам ничего не нужно. – Селеста коснулась носком туфли корзинки на крыльце, уже полной зелени. – Делфина сегодня встала пораньше и все собрала. Без тебя. Она оставила мне эти травы, чтобы я приготовила себе на обед суп.

– Вот как…

Перед глазами Димити все расплывалось, и она мучительно боролась за то, чтобы не утратить способность думать. В ушах стоял звон, и голос Селесты, казалось, доносился издалека. Димити, щурясь, глядела на марокканку и удивлялась тому, что когда-то считала ее красивой. Теперь Селеста представлялась ей мрачной и жестокой женщиной, которую следовало бояться и ненавидеть. Упрямая парша, болячка, которая отказывается заживать.

– А теперь послушай меня. С этим нужно покончить. – Селеста резко выдохнула через нос. – Оставь нас в покое, – проговорила она и закрыла дверь.

Димити покачнулась. Земля у нее под ногами казалась мутным пятном, от одного вида которого мутило, и внезапный приступ тошноты вдруг наполнил ее горло отвратительно кислым вкусом. Будь он свободен, он был бы со мной. Она закрыла глаза и представила себе, как Чарльз ищет и спасает ее, когда она лежала на земле в Фесе, а эти дикари были готовы разорвать ее на куски. Вспомнила его поцелуй в переулке, прикосновение руки, когда он помогал ей встать. Похожие на свадебную беседку цветущие ветви, нависшие над их головами, когда они сидели рядом друг с другом у гробниц Меринидов. Ту пустынную страну, где все было чудесным и восхитительным, словно во сне. Димити открыла глаза и посмотрела вниз, на корзинку Делфины. Там лежали дикий чеснок и петрушка, сельдерей, любисток и тмин. Это была славная добыча, все листики выглядели молодыми и нежными, и среди них не оказалось ни одного, который успел бы стать жестким или горьким. А тмин вообще был редкой находкой, причем очень вкусной. Делфина проявила себя прилежной ученицей. Димити долго стояла, глядя на корзинку. Затем она посмотрела на растения, собранные ею и сложенные в шаль, висящую на онемевшей руке. Вес их внезапно показался ей чрезмерным. Она поставила узел с травами к своим ногам и низко нагнулась к нему. Чеснок, петрушка, сельдерей, любисток, тмин. Кровь стучала у Димити в висках, больно и настойчиво. Зелень, наполовину скрытая свисающими прядями волос, поплыла перед глазами. Чеснок, петрушка…В шали была еще цикута, она же болиголов. Тщательно разобранные на пучки листья, стебли и сладкие толстые корни. Димити едва могла дышать от боли в голове. Наконец она распрямила спину и пошла прочь неровной, шаткой походкой. И как-то так вышло, что болиголова в ее шали больше не оказалось. Он перекочевал в корзинку Делфины.