Через два дня после того, как Илир подрался с Эдом Линчем в пабе, Зак начал паковать вещи. Когда он укладывал каталоги в сумку, один из них выскользнул из рук и упал на пол. Зак так часто его рассматривал, что переплет разошелся, и теперь брошюра сама раскрылась на портрете Денниса, того молодого человека, который привел его в Блэкноул. Точнее, Зака привели сюда Деннис и Делфина, исчезнувшая дочь художника. Он вспомнил портрет, висящий на стене галереи, и все те часы, которые провел, изучая его и наслаждаясь им. Зак был уверен, что ему удастся выяснить, куда она подевалась. Димити Хэтчер должна об этом знать. Она откроет ему секрет, ведь он привез ей целых два телячьих сердца и очаровал старушку при помощи ее портретов работы Обри, которых она прежде не видела. Однако предстояло выбрать между Обри и Ханной Брок, замешанной в мошенничестве, затронувшем его кумира, которому Зак сохранял исключительную, хоть и несколько абстрактную, преданность. Ханна не допускала Зака в свою жизнь, лгала и, возможно, не испытывала к нему никаких чувств. Вскоре ему придется уехать из Блэкноула, и он знает, куда и зачем поедет. Скоро, но не сейчас. С его губ сорвался вздох облегчения, когда он временно приостановил исполнение своего намерения.

«Дозор» был тихим и безжизненным, в пустых окнах не наблюдалось и намека на присутствие кого-то внутри. Зак стоял у северной стены под небольшим окном и не сводил с него глаз. За ним находилась та самая комната, из которой доносились странные звуки. Одно из стекол было разбито в углу. В центре целого созвездия трещин виднелось небольшое отверстие, – похоже, кто-то однажды бросил в него камешек. Было видно, что внутри висят бледные занавески, не то наполовину задернутые, не то не до конца раздвинутые. Одна из занавесок слегка шевельнулась от ветра, и это внезапное движение заставило Зака вжать голову в плечи и подбежать поближе к стене, прежде чем он понял, что всему виной обыкновенный сквозняк. Не в этой ли комнате находится то, что Димити Хэтчер хотелось бы спрятать? Что-то или кто-то? Тут он услышал донесшийся из окна тихий шелест сухой бумаги. Словно перевернули страницу. Или взяли карту из колоды. Заку показалось, будто у него на голове зашевелились волосы, и он поспешил отойти от окна.

Он постучал несколько раз в дверь, но ответа не последовало. Зак не понимал, где Димити может находиться. Он представил, как ее взгляд уплывает вдаль и она уходит в себя, растворяясь в мыслях о прошлом. Он вспомнил о ее странностях, оберегах и заклинаниях. Вспомнил о кухонном ноже, который она держала в руке, и о том, как свет в коттедже иногда горел всю ночь, словно хозяйка никогда не спала. Вспомнил, как кровь осталась у нее под ногтями и запачкала потрепанные митенки. Слегка задрожав, Зак снова постучал, уже потише, будто испугавшись, что может ее разбудить. На этот раз он услышал звук отодвигаемого засова.

На Димити наползало иссиня-черное нечто, заполнившее всю комнату, словно огромная волна, вздыбившаяся и смертоносная, только и ждущая, чтобы на нее обрушиться. Димити съежилась и увидела крыс. Корчащихся крыс с глазами навыкате, у которых напряженные тела дергались в предсмертных конвульсиях. Крыс, съевших отравленную приманку из цикуты, приготовленную Валентиной. Димити ходила из комнаты в комнату, шепча все заклинания, которые знала, но угрожающая темнота не отступала. «Что случилось с Селестой?» – расслышала она вопрос Зака и обернулась, удивляясь тому, как он смог пробраться внутрь. Сколько времени он здесь провел, подслушивая? Но нет, это было лишь запоздалое эхо вопроса, заданного им прежде. Интересно, прозвучал его голос только что или давно? Теперь она этого никак не могла вспомнить. Время начало вести себя странно. Граница между днем и ночью стала размытой. Димити больше не могла спать по ночам и лишь иногда забывалась прерывистым сном в дневные часы, когда это было безопасно. Слишком много гостей, слишком много голосов. Элоди делала стойки на руках у стены гостиной. Валентина смеялась, издеваясь над ней, и тыкала в нее пальцем. Делфина тоже являлась – с грустными-прегрустными глазами. И теперь еще это страшное черное нечто, которое то ли не имело имени, то ли отказывалось себя назвать. Но, глядя на корчащихся крыс, скребущих пол в углах комнаты, Димити понимала, что это такое, и боялась его больше всего на свете. Это было то, что она сделала. Страшное и ужасное.

Она хотела подняться наверх, к запертой комнате, распахнуть дверь и прилечь, получив утешение, но что-то ее останавливало. Когда она поддастся искушению, это произойдет в последний раз. Случится то, чему нельзя повториться дважды, и к прошлому не станет возврата: она окажется по-настоящему одинокой. Это ей подсказало чутье. Скорей интуиция, чем здравый смысл. Она не могла предстать перед лицом того, что там находилось. Ей следовало ждать, потому что время еще не настало. Однажды она даже прошла полпути вверх по лестнице, пытаясь убежать от черной волны, но сумела заставить себя остановиться и не идти дальше. Валентина сейчас находилась в своей комнате. Мать спала, оставив Димити наедине с чернотой. Но перед этим она взглянула на дочь, вздернув бровь, – совсем так, как посмотрела на нее летом 1939 года. «Так, значит, эта удача обрушилась на тебя нежданно-негаданно?» – безжалостно спросила она. Теперь, как и тогда, у Димити не нашлось слов, чтобы ей ответить. Валентину никогда не трогали ее слезы, даже когда Димити была совсем маленькой. Не разжалобилась она и в тот раз, когда пятилетняя дочка споткнулась и упала в дупло поваленного дерева, замаскированное ветками дрока. Там росла крапива и находилось пчелиное гнездо. Бедняжка с воем выскочила как ошпаренная, вся расцарапанная и в пчелиных укусах. «Жизнь преподнесет тебе сюрпризы почище этого, моя девочка, так что прекращай реветь» – вот что сказала ей мать. И жизнь действительно припасла для Димити кое-что похуже. Валентина оказалась права.

Раздался стук в дверь – громкий, настойчивый. Димити посмотрела на дверь с изумлением: на улице уже почти стемнело. Она подождала – так долго, что в конце концов уже не была уверена, действительно ли слышала стук, но затем он повторился и теперь длился дольше. Димити чувствовала какой-то подвох. За дверью мог оказаться кто угодно. Мало ли кому захочется войти? И вдруг это не кто-то, а что-то? Ее сердце затрепыхалось, как мотылек. Она прошла к двери и нерешительно приложила к ней ухо. Но тут голоса, наполняющие коттедж, зазвучали еще громче, проникая через каменные стены и дерево, как шум моря проходит через полости раковины. Шепот, обвинения, смех. Грубые возгласы многочисленных гостей Валентины.

– Димити? Вы дома? – Голос был таким громким, что старушка вскрикнула и отпрянула от двери.

– Кто там? – спросила она и только тут заметила, что от страха ее глаза наполнились слезами.

– Это Зак. Я зашел просто так, чтобы вас повидать.

– Зак? – эхом отозвалась Димити, пытаясь понять, кто к ней явился.

– Зак Гилкрист… мы знакомы. С вами ничего не случилось?

Конечно, она его знала. Тот самый, с картинами, голоса с которых теперь присоединились к хору остальных обитателей «Дозора». Парень, донимающий ее бесконечными вопросами. Первой мыслью было его не впускать. Она не могла вспомнить, почему ей не хочется этого делать, но знала, что это так. Однако, решила Димити, этот молодой человек едва ли окажется хуже, чем надвинувшаяся чернота, которая уже проникла в дом. Возможно, он сумеет заставить непрошеную гостью на какой-то срок отступить, принудит подождать своего времени. Она робко приоткрыла дверь.

Зак в замешательстве смотрел, как Димити двигается по кухне, якобы готовясь налить ему чай. Ее движения были дергаными и нерешительными, глаза блуждали, словно в поисках чего-то. Внимание порхало, как муха-подёнка , не задерживаясь ни на чем надолго. Старушка переставляла чашки с одного места на другое, выливала воду из чайника в раковину прежде, чем тот успевал закипеть, и заново его наполняла. В тот момент, когда Зак рассказывал ей про драку в пабе, она с криком обернулась и поднесла руку ко рту. На секунду ему показалось, что Димити потрясена жестокостью описанной им сцены, но потом он увидел, что она смотрит мимо него, в кухонное окно. Он проследил направление ее взгляда, но там ничего не было. Просто зеленый склон холма, спускающийся вниз, к морю.

– Что вы увидели, Димити? В чем дело? – спросил он. Старушка поспешно подняла на него глаза, покачала головой, и Зак заметил, что ее дыхание стало частым и поверхностным. Он встал, взял ее за руки и подвел к креслу. – Вот, садитесь, пожалуйста. Вас что-то расстроило?

– Они не хотят оставить меня в покое! – вскричала Димити, садясь в одно из шатких кухонных кресел.

– Кто не хочет?

– Все они… – Она провела рукой перед глазами и глубоко вздохнула. – Призраки. Всего-навсего призраки. Просто у такой старухи, как я, разыгралось воображение.

Она подняла глаза и попыталась выдавить из себя улыбку.

– Вы… видите их, да? – спросил Зак осторожно.

– Я… не знаю. Мне кажется… иногда… что вижу. Они хотят получить от меня ответы. Так же как вы. – Она посмотрела на него долгим взглядом, полным скорби, и Зак понял, какое глубокое страдание живет в ней.

– Хорошо… Я больше не стану вас спрашивать. Во всяком случае, до тех пор, пока вы сами не захотите мне о чем-то рассказать, – пообещал он.

Димити покачала головой, и слезы закапали на колени.

– Я видела их вместе. Я вам не сказала… но, возможно, вы имеете право знать.

– Кого вы видели, Димити?

– Моего Чарльза и вашу… бабушку. Я видела, как они целовались.

В ее голосе прозвучало отчаяние, и Зака посетило странное ощущение, будто что-то встало на свое место. Или, напротив, не на свое.

– Значит, вы думаете, он мог оказаться…

– Я не знаю! – резко выкрикнула Димити. – Не знаю! Но я видела их вместе и никогда никому об этом не говорила. Я скрыла это от Чарльза. И от Селесты.

– Господи… – произнес Зак и откинулся на спинку кресла, приходя в себя после сказанного. Почему-то в глубине души он всегда считал, что роман его бабки с Обри являлся всего лишь выдумкой. Он охотно поверил Димити раньше, когда она отрицала какую-либо связь между ними. Теперь, как оказалось, он не был готов услышать, что она действительно существовала. – Так, значит, он… предал вас? – проговорил он тихо. Димити разрыдалась, и Зак взял ее руки в свои. – Простите меня, Димити. Я действительно очень сожалею.

Какое-то время Димити позволяла себя утешать, но затем яростно сжала его руки.

– Зачем вы здесь? Вы один из них? Вы тоже мне привиделись? – спросила она.

– Нет, Димити, – беспокойно произнес Зак. – Я вам не привиделся. Я существую на самом деле.

– Что вам нужно? – спросила она снова.

– Я пришел… Пожалуй, я пришел попрощаться. – Зак сам не ожидал, что это скажет. Он тяжело вздохнул и пристально посмотрел Димити в глаза. – Не хотите ли вы рассказать еще о чем-нибудь? Или… о ком-нибудь? О Деннисе, например, или о том, почему Чарльз пошел на войну? О том, что случилось с Делфиной и Селестой?

Наступило долгое молчание. Никто не отваживался прервать его. Было так тихо, что Зак слышал тиканье своих часов. Он также слышал тяжелое дыхание Димити и шум волн, разбивающихся о берег. Ему показалось, что до него доносятся назойливые дуновения ветра, ворвавшегося в затхлую кухоньку. Горячего, сухого ветра, насыщенного незнакомыми запахами. А еще ему почудились хлопки рук и детские голоса, поющие немудреную песенку. Он уловил скрип карандаша, касающегося бумаги, и чей-то смешок. Тихий и серьезный, искренний и пленяющий. Затем он моргнул, и все это исчезло.

– Нет, – сказала Димити. – Нет. Мне вам больше нечего рассказать, – произнесла она отрешенно.

– Я хочу попросить вас еще об одной вещи.

– О какой?

– Можно я вас нарисую?

В том, чтобы изобразить ту же модель, которая когда-то вдохновляла Обри, было нечто напоминающее паломничество. Зак не сомневался, что его работа окажется никудышной в сравнении с произведениями такого мастера, как Обри, но ему очень хотелось попробовать, и у него больше не осталось страха. Он так и не нарисовал Ханну. Зак спрашивал себя, не упустил ли он свой шанс и вообще под силу ли ему передать все, что в ней есть, – и замечательное, и приводящее в бешенство. От хищной улыбки во все тридцать два зуба до ее твердолобости. От беззастенчивой чувственности до той стены, которую она возвела между собою и остальным миром. Между собою и им, Заком. Он хотел бы знать, в состоянии ли схватить то мучительное чувство узнавания, которое его посещало, когда она поворачивала голову под определенным углом. Мысли о ней представляли собой пеструю смесь вожделения, гнева, нежности и отчаяния, и он безрезультатно пытался от них отделаться. Наконец Зак сконцентрировался на сидящей перед ним модели, нахмурился и приступил к работе.

Он работал не спеша. Димити и Зак устраивали перерывы, пили чай, а потом, когда за окном окончательно стемнело, зажгли свет. Но Димити не проявляла ни малейшего нетерпения. Наоборот, под его пристальным взглядом она чувствовала себя спокойно и безмятежно, словно ждать, когда художник закончит работу, было для нее так же естественно, как дышать. Он пытался показать следы красоты, еще различимые на ее морщинистом лице. Передать, что, хоть белки глаз и стали серовато-желтыми, сами глаза все еще были теплыми, карими. Их цвет словно застыл на полпути между зеленым и коричневым. Когда он наконец закончил, руку сводило судорогой и шея болела. Но, едва взглянув на рисунок, он узнал на нем Димити Хэтчер. Вне всяких сомнений, это была она. И этот портрет стал лучшим в его жизни.

– Вы мне покажете? – спросила Димити с мечтательной полуулыбкой. И тихое удовлетворение, которое Зак испытывал от своей работы, сразу растворилось в чувстве тревоги. Вздохнув, он передал лист с рисунком. По лицу Димити пробежали морщинки, выражающие растерянность, рука застыла на полпути ко рту, а затем опустилась вновь на колено. – О-о, – протянула она.

– Конечно, получилось не очень хорошо. Я прошу меня извинить. Уверен, это ничто по сравнению с тем, как вас нарисовал бы Обри…

– Да, – прошептала она тихо. – Но у вас получилось хорошо… Действительно хорошо. Я думала… как, право, глупо… мне казалось, что я увижу себя такой, какой выглядела раньше. На всех тех картинах, репродукции которых вы мне приносили. Что я снова сумею стать красивой.

– Вы красивы. Куда более красивы, чем мне удалось показать на портрете… Вините художника, а не модель, Димити, – заверил ее Зак.

– Но это я. Точь-в-точь. Вы очень талантливы, – сказала она, медленно кивая. Зак улыбнулся, обнадеженный ее вердиктом. – Вы согласитесь принять ужин в качестве платы за этот портрет?

– Вы хотите оставить его себе? – спросил Зак.

– Да, если можно. Собственно, он будет моим последним. Кто еще меня нарисует, прежде чем я умру? – Старушка грустно улыбнулась, но Зак был рад отметить, насколько она изменилась по сравнению с тем, какой он ее увидел сразу после его прихода. Как будто позирование успокоило измученный дух Димити.

– Ну хорошо. Чем мы сегодня полакомимся?

Было уже поздно, когда он наконец простился с ней и поблагодарил за ужин, который состоял из бекона, яиц и зелени. На вопрос, когда он зайдет снова, Зак не ответил. На дворе стояла кромешная тьма, однако он обнаружил, что расплывшийся вокруг зеленоватый сумрак не мешает видеть предметы. Он различал их даже без фонаря. В поле перед постройками Южной фермы виднелись овцы-портлендки, усеявшие весь склон холма. За ними по пятам следовали ягнята. Время от времени Зак слышал, как они блеют – хрипловато и жалобно. Он почувствовал в отношении них нечто вроде привязанности, что-то, почти похожее на гордость. Словно из-за того, что он оказал помощь при окоте и переспал с их хозяйкой, на нем теперь лежала некоторая ответственность за этих крошек. «Это не твои овцы, и она не твоя женщина. Это не твоя жизнь», – сказал Зак себе твердо. Пришло время распрощаться с приятной мечтой, в которой он видел Элис, сидящую за столом на кухне у Ханны с чашкой горячего шоколада в руке. Ему стало ясно, что этого никогда не случится. В его мечте кухня фермерского дома выглядела чистой, опрятной и теплой. Там больше не было курганов из хлама, памятников, воздвигнутых Ханной своей утрате и своему горю. И Зак решительно изгнал эти образы из памяти, мысленно вырезав их ножницами, не боясь пораниться об острые лезвия. Холодный бриз так и норовил проникнуть за ворот, и его посетил внезапный приступ одиночества. Прилетевшая поохотиться сова пронеслась прямо перед ним и быстро пересекла пастбище на своих бесшумных крыльях. Он даже позавидовал ее чувству цели.

Ему вдруг пришло в голову направиться вниз, к скалам. Еще раз попрощаться, насколько он понял. Зак стоял и прислушивался к шуму невидимого моря. Дул резкий ветер, и торопливые удары волн о камни звучали нетерпеливо. Лишь напрягая зрение, он мог видеть их белые пенистые гребни, когда они набегали на берег. Но потом на фоне черноты сверкнул огонек, похожий на блеск драгоценного камня. Зак моргнул и подумал, что ему это привиделось. Но потом свет зажегся снова – чуть выше пляжа, там, где была вода. Нет, не вода, сообразил он, а там, где находится каменный причал. То был тонкий луч, направленный в сторону моря. У Зака перехватило дыхание. Он не мог видеть сам источник света, не мог разглядеть держащую фонарь руку – только тот отблеск на воде, который отбрасывал луч, принизывающий темноту. Но Зак знал, он знал, что там стоит Ханна. Небо заволокли облака, и на нем не было ни звезд, которые осветили бы море, ни луны, которая озарила бы его своим сиянием. Только холодная, суровая тьма, такая удобная для того, чтобы хранить секреты. Это была ночь на вторник.

Прошла минута, затем другая. Холодный ветер распахнул полы куртки Зака и проник под нее. Какая-то сила словно приковала его к месту, и сердце тревожно забилось. А потом загорелся еще один огонь, теперь уже на воде. Огонь приближался к берегу с запада, был ярче и явно представлял собой луч судового прожектора. Он двигался по широкой дуге, опоясывающей заливчик, а затем вошел в него и направился прямо на луч фонаря, медленно и неторопливо, пока не оказался как раз слева от каменного причала. В небольшом пятне света от фонаря Ханны Зак увидел высокого тучного человека, закутанного в дождевик, белый борт суденышка и спасательный круг, покрытый светящейся оранжевой краской. Затем, когда судно подошло к причалу совсем близко и остановилось, свет погас, и ничего больше рассмотреть было нельзя. Зак не тронулся с места и напряг слух. Минуту спустя ветер ненадолго стих, и Зак различил шум двигателя, дающего задний ход, чтобы судно отошло от причала. Потом он уже ничего не слышал.

Мысли Зака неслись скачками, кружились и кувыркались. Необходимость что-нибудь предпринять, как-то отреагировать парализовала его. Он не имел ни малейшего представления, каким образом это можно сделать. Морем явно доставили что-то незаконное. Что-то, подлежащее тайной оплате под покровом ночи, чтобы его провезти в Англию. Суденышком управлял Джеймс Хорн, тогда как Ханна показывала, куда нужно пристать. Что бы ни находилось на борту, оно, несомненно, являлось контрабандой. «Новые портреты Денниса», – подумал Зак. Или они были всего лишь одним из направлений преступного бизнеса? Может, Джеймс с Ханной торговали кое-чем и похуже? Позади него стоял темный «Дозор», из которого не доносилось ни звука, впереди находился невидимый во мраке обрыв. Заку показалось, что весь Блэкноул растворился в ночи или находится где-то далеко. Совсем недавно он думал, что Димити Хэтчер является другом, а Ханна любимой. Что ему удастся сделать Блэкноул известным, написав новую книгу о Чарльзе Обри, совершенно непохожую на все прежние. Но теперь Зак понял, что на самом деле просто принимал желаемое за действительное. С ним немного поиграли, а затем отодвинули в сторону. На него накатила волна гнева, но и ей не удалось смыть боль, которую он испытывал из-за мучительного чувства оставленности. А внизу, в темноте, шипели, набегая на берег, морские волны.

Он зашагал по направлению к деревне, причем так быстро, что запыхался, когда добрался до конца тропинки. Зак торопился, будто стремился к какой-то цели, тогда как на самом деле он понятия не имел, куда идет и что станет делать, когда остановится. Его злость была такой же бесцельной и бессмысленной, как и его нетерпение, которое гнало его все дальше. Но уже в следующий миг и то и другое исчезло, когда он бросил взгляд в конец дороги, ведущей на Южную ферму. Зак остановился и стал смотреть словно завороженный. Три полицейские машины были припаркованы бампер к бамперу, почти вдавившись в живую изгородь. У одной из них мигали проблесковые огни, и двигатель тихо урчал. Некоторые полицейские сидели в машинах, другие стояли на дороге, ожидая команды. В такую темную ночь их темно-синяя форма сливалась с местностью. Они выглядели напряженными, готовыми в любой момент приступить к выполнению задания. Один из полицейских посмотрел на Зака, который стоял как вкопанный посреди дороги. Этот взгляд побудил Зака приблизиться к полицейским, испытывая при этом непонятно откуда взявшееся чувство вины, а затем пройти мимо, стараясь не выдать своего любопытства. Как раз в этот момент в рации раздался шум, и тот полицейский, который обратил на него внимание, наклонил голову к микрофону.

– Вас понял. Мы на месте. Готовы выдвинуться, – произнес он.

Зак продолжил идти, пока не убедился в том, что полицейские больше не смогут его разглядеть в темноте, и тогда нырнул влево, в сторону изгороди, перемахнул через ворота пастбища и бросился бежать по полю.

Не оглядываясь назад и не разбирая дороги, он понесся вниз по склону, спотыкаясь, когда его нога попадала в кроличью нору, и поскальзываясь, когда наступал на кучку овечьего помета. Ему было страшно так быстро бежать в темноте, в которой он не видел не только поле, но и собственные ноги, и в то же время это его возбуждало. Листья чертополоха и высокой травы хлестали по голеням, и краем глаза он то и дело замечал удаляющиеся бледные тени – это от него шарахались перепуганные овцы. Дорога осталась слева, и Зак боялся увидеть, как по ней, обгоняя его, хлынет волна голубых мигающих огней и докатится до фермы раньше, чем он успеет туда добежать. Он несся быстрее, чем когда-либо со времен детства. У него даже заболела грудь от холодного воздуха, который он вдыхал часто и судорожно. Ночь расступалась перед ним и захлопывалась сразу же позади, ничем не выдавая его присутствия. Пастбища, находившиеся между ним и двором фермы, имели еще двое ворот, и Зак неуклюже перелез через них, причем, перевалившись через последние, приземлился неудачно и подвернул лодыжку. Почувствовав жгучую боль и выругавшись, он, прихрамывая, подбежал к фермерскому дому, обогнул его и поковылял к входу, рядом с которым ярко горело в ночи незанавешенное кухонное окно. Заку показалось безрассудным и даже опасным так нарочито выставлять напоказ такой яркий свет. У него пересохло во рту, и сердце бешено заколотилось, когда он принялся стучать в дверь обоими кулаками сразу.

Ханна осторожно приоткрыла дверь. Глаза у нее были широко раскрыты, а во взгляде сквозила тревога. Когда она его увидела, Зак прочитал на ее лице облегчение и почувствовал, как его охватил приступ паники.

– Зак! Какого черта ты тут делаешь? – сказала она, перегораживая вход, чтобы незваный гость не мог войти или заглянуть внутрь дома.

– Полицейские вот-вот нагрянут. Они могут оказаться здесь в любой момент. Я их видел, – проговорил он, задыхаясь и жадно ловя ртом воздух. – Они стоят в начале дороги, которая ведет сюда. Я хотел тебя предупредить, чтобы дать тебе возможность… – Зак замолчал, заметив на лице Ханны страх, когда до нее дошел смысл сказанного. За ее спиной появился Илир.

– Полиция? Здесь? Боже… как они узнали? – растерянно пробормотала она.

– Понятия не имею. У тебя совсем мало времени, поэтому если тут имеется что-то, чего им не следует найти, то лучше это как следует спрятать. И поскорей! – Ханна поколебалась, затем повернулась к Илиру и что-то сказала, быстро и спокойно. Мужчина издал испуганный возглас, за которым последовала какая-то возня.

– Господи, неужели Эд Линч действительно сделал то, что обещал? Джеймс мне сказал, что за ним, кажется, следили. И когда я в последний раз говорила с ним по телефону, в трубке были слышны какие-то странные помехи… Черт! Какая же я идиотка!

– Мне… жаль, Ханна, – отозвался Зак.

Теперь, когда ему удалось ее предупредить, он не знал, что делать дальше. В этот момент из-за плеча Ханны появился Илир.

– Ах тебе жаль? Это тывызвал полицию! – выкрикнул он, широко распахивая дверь и наступая на Зака с искаженным от гнева лицом.

Зак смущенно сделал шаг назад:

– Что? Нет! Я просто…

– Ты и теперь пришел к нам шпионить? – С этими словами Илир ткнул Зака в грудь твердым, как железо, пальцем.

– Нет, все вышло случайно. Я не собирался подглядывать. Просто стоял на утесах и видел… как подошло рыбачье судно. А затем наткнулся на полицию…

Илир ухватил Зака за полы куртки, развернул и ударил его изо всех сил о стену дома. Рот цыгана перекосился, глаза горели от злобы. Впрочем, в них читалось также что-то очень похожее на страх, от которого все мускулы Илира напряглись и сделались жестче стали.

– Это твоявина, что они сейчас приедут! – оскалился он.

– Нет, я просто хотел вас предупредить! – возразил Зак.

– Ты очень пожалеешь. – Илир нанес удар Заку в челюсть. И в это же мгновение голова Зака ударилась о каменную стену дома. Боль оказалась такой сильной, что из глаз Зака посыпались огненные вспышки, даже не искры.

– Илир! Нет!Прекрати! – Ханна подскочила к своему работнику сзади и ухватила его за руку, когда он занес кулак для второго удара. – Илир! У нас нет времени! Перестань! Зак не виноват! Ступай в дом… Иди туда и приготовься!

Илир резко отвернулся от Зака, словно вдруг потеряв к нему интерес. Теперь Зак со всей ясностью увидел, насколько напуган его обидчик, гнев которого улетучился, оставив лишь страх. Илир сцепил руки над головой, и его глаза наполнились слезами.

– Что нам делать, Ханна? – спросил он в отчаянии. – Как мне поступить?

– Я что-нибудь придумаю! Иди в дом, живо! – приказала она и повернулась к Заку, который стоял, потирая челюсть. – Ты пришел, чтобы нас предупредить, так? – спросила она. Зак робко кивнул. – Значит, ты на нашей стороне, да? Я не ошиблась?

– Да. Я на вашей стороне.

– Тогда помогай. – Она стояла перед ним, ветер развевал волосы, темные глаза были тверже гранита, и каждый дюйм ее тела выражал спокойствие и решимость. Зак понял, что ради нее готов на все.

– Чем? – спросил он.

– Ты видел, как я помогла Джеймсу пристать. И догадался, что он что-то привез. Теперь я прошу тебя доставить этот груз в какое-нибудь другое место. Ради меня. Если сюда явится полиция, ей незачем знать, что́ Джеймс сегодня сюда доставил. Ты меня слышишь?

Зак, услышав это, замешкался. Он понимал, что Ханна вовлекая его в свои дела, делает соучастником. Отчасти для того, чтобы получить его содействие, а отчасти для того, чтобы в будущем заручиться его молчанием. Он неохотно кивнул:

– Хорошо. Но, знаешь, если речь идет о наркотиках… – Он покачал головой.

На лице Ханны появилось брезгливое выражение.

–  О наркотиках?Ты всерьез считаешь, что я могу этим заниматься?

– По правде говоря, не знаю, что и подумать.

– Ты считаешь, я рискну всем, чтобы торговать наркотиками? Черт возьми, Зак! Тебе интересно, ради чего я готова рискнуть всем? Да? Тогда заходи и смотри. – Она ухватила его за рукав и провела на кухню. Там она дала ему секунду, чтобы оценить представшую перед ним сцену. Яркий свет больно резанул глаза. – Ну, теперь понимаешь? – спросила она.

Зак смотрел в изумлении.

– Господи, – пробормотал он.

Вернувшись домой после того, как Селеста во второй раз ее прогнала, Димити легла в постель и заснула так крепко, как не спала никогда в жизни. Это был сон без сновидений, похожий на небытие. Она проснулась незадолго до захода солнца с тяжелым чувством беспокойства. Димити не могла ни сидеть на месте, ни заниматься домашними делами, поэтому разожженный ею в плите огонь вскоре погас, вода в чайнике осталась холодной, а яйца лежали под курами дольше обычного. Она украдкой бросила взгляд в спальню матери через приоткрытую дверь. Валентина лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Ее жесткие соломенные волосы спутались, и она тихо похрапывала. Казалось, ее ничуть не трогает происходящее в окружающем мире. Димити напрягла память и вспомнила, что через некоторое время после того, как она вернулась, дверь «Дозора» громко хлопнула. Это ушел какой-то гость. Слабый запах рыбы еще витал в духоте спальни. Димити тихо прикрыла дверь, удивившись внезапно посетившему ее желанию тихонько лечь в постель рядом со спящей матерью. Почувствовать теплоту ее несвежего тела. Осознать, что она защищена и находится в безопасности.

Затем, через минуту или две, сбылись ее мечты. Солнце скрылось за горизонтом, но от него еще исходил бархатистый свет, от которого море словно светилось. Стоя у окна своей спальни, она увидела, как синий автомобиль едет по дороге, ведущей к «Дозору». Он ехал быстро, из-под колес поднимались клубы пыли и летели мелкие камешки. Машина остановилась прямо перед коттеджем, и из нее вышел Чарльз. Да, это был именно Чарльз. Он провел руками по волосам, приглаживая их, – или, во всяком случае, ей так показалось, – подошел к двери и принялся в нее стучать, настойчиво и беспечно. Чарльз прибыл, чтобы забрать ее, подумала она, спускаясь по лестнице на первый этаж, и мечтательная улыбка появилась у нее на лице. Страх мучил ее с тех пор, как она проснулась, хотя его причина оставалась непонятной. Димити знала только одно: вернуться в «Литтлкомб» для нее хуже смерти. Но теперь Чарльз наконец за ней пришел, и страх улетучился. Направляясь к двери, она осматривалась вокруг, думая, что, возможно, больше не увидит своего дома. Что, наверное, она в последний раз спустилась по лестнице, прошла по каменным плитам пола, потянула ручку тяжелой дубовой двери. Ее улыбка сделалась еще шире, когда она увидела стоящего за ней Чарльза, и любовь, больше ничем не сдерживаемая, засияла на лице девушки. Больше не надо ни прятаться, ни ждать.

– Мици, тебе надо ехать прямо сейчас, немедленно! Пожалуйста, – попросил он.

Димити не заметила, что у него выступил пот на лбу и над верхней губой, что его лицо было пепельного цвета, а руки тряслись, когда он снова пригладил волосы.

– Конечно, Чарльз. Я тебя ждала. Но я еще не собрала вещи. У меня есть для этого время? Просто возьму кое-какую одежду и еще несколько разных вещиц…

– Что? Нет, дорогб каждая минута! Пожалуйста, поедем немедленно! – Он схватил ее за запястье и потянул к машине, но потом остановился. – Погоди, а Валентина дома? Позови ее тоже, и возьмите ваши лекарства, любые, какие у вас есть. Берите все!

– Валентина… но зачем понадобилась моя мать? Нам она не…

– Она дома?

– Да, спит.

– Ну, так разбуди ее, черт возьми! Живей!

Его внезапный сердитый крик был таким громким, что она отпрянула, и таким яростным, что капелька слюны упала на ее щеку.

– Я не понимаю, в чем дело! – крикнула Димити. Чарльз посмотрел на нее нетерпеливым, безумным взглядом. – Она не проснется, – добавила девушка. – Сегодня днем она была занята…

– Тогда тебе придется поехать одной. Селеста и Элоди… они очень больны. Ты должна им помочь.

– Но я…

Не обращая внимания на протесты, Чарльз потащил ее к автомобилю. Она подчинилась, но у нее в груди заворочался смертельный ужас.

Конечно же, Чарльз повез ее в «Литтлкомб», последнее место, в котором ей хотелось бы очутиться. Он мчал с бешеной скоростью и чуть не столкнулся с хлебным фургоном, когда выехал с ведущей к «Дозору» дороги на главную улицу деревни. Когда автомобиль подкатил к «Литтлкомбу», Димити закрыла глаза и не тронулась с места. Чарльзу пришлось чуть ли не силой выволакивать ее из машины. Его пальцы при этом впились в ее руку, зубы выбивали дробь.

– Я вызвал двух докторов из разных мест, но они оба сейчас находятся на вызовах в нескольких милях отсюда, у других пациентов… Мне сообщили, что помощь придет не раньше чем через час. Посоветовали чаще поить заболевших водой, но… они не могут ее проглотить. Им и в рот-то ее взять трудно. Ты должна их вылечить, Димити! У тебя, верно, есть какое-нибудь снадобье, которое поможет. Какая-нибудь трава… – Обри замолчал и с такой быстротой потащил Димити к входной двери, что девушке пришлось побежать, иначе она бы упала. На пороге Димити уперлась в дверной косяк и с усилием вырвалась из рук Обри, заставив его остановиться. – Что ты делаешь? Идем! – крикнул он.

– Мне страшно! – воскликнула она.

Это не было ложью, но даже в малейшей степени не передавало, каким огромным, уродливым и растерянным чувством был этот страх. Ей вдруг показалось, что вход в «Литтлкомб» похож на дыру, ведущую в ад или в логово какого-то дикого зверя. Чарльз посмотрел на нее глазами, полными слез.

– Пожалуйста, Димити, – произнес он с отчаянием в голосе. – Прошу, помоги им.

У нее не оставалось иного выбора, кроме как войти.

Обе заболевшие находились в большой спальне, на одной кровати. Селеста полулежала, прислонившись к стене. Вся ее блузка была в рвоте, рядом стояла миска – немного рвоты попало и туда. Длинная струйка густой слюны свисала с ее подбородка. Каждые несколько секунд тело Селесты содрогалось от резких судорог, словно по нему пропускали разряды электрического тока. Запах в комнате стоял ужасный. Делфина держала мать за руку, сидя рядом с кроватью на корточках. На ее лице застыло выражение глубокого страдания. На другой стороне матраса лежала Элоди, ее маленькое тельце было скрюченным и неподвижным.

– Элоди хуже, чем Селесте. Займись ею первой, – проговорил Чарльз, подталкивая Димити к больной дочери и возвращаясь к Селесте и Делфине.

– О, пожалуйста, сделай что-нибудь, Мици! Тебе наверняка известно, что им дать… ты знаешь, что им поможет! Прошу тебя! – умоляла Делфина, рыдая.

– Я… я не знаю… А что с ними случилось? – запинаясь, произнесла Димити.

– Мы никак не можем понять! Должно быть, они что-то съели! Какую-нибудь из трав, которые я сегодня принесла… Я ходила их собирать одна и оставила собранное маме на обед. Она сварила из них суп, который Элоди тоже поела, когда мы вернулись домой. А я к нему не притронулась, и папа тоже… Наверное, я сорвала что-то не то, Мици! Я уверена, что не… Я брала лишь знакомые травы, но ведь я могла ошибиться, правда? Наверное, так и случилось!

Она зарыдала, прикрыв ладошкой рот, но быстро овладела собой и схватила руку Селесты, когда ее опять стало тошнить и желтая жижа потекла по подбородку. Потом несчастная опять содрогнулась в конвульсиях и при этом сильно ударилась затылком о стену. Руки, лежащие на постели, напряглись. Димити видела ее глаза. Черные, как ночь. Черные, как ложь. Черные, как убийство. Зрачки так сильно расширились, что глаза перестали быть синими. Они походили на открытые двери, достаточно широкие, чтобы через них могла выйти душа. Внезапно Селеста быстро заговорила по-французски. То был сплошной поток непонятных звуков, больше похожих на ворчание зверя, чем на человеческую речь. Делфина снова заплакала и попыталась взять руки матери в свои, но Селеста вырвалась и принялась водить по сторонам своими широко распахнутыми черными глазами, как будто видела вокруг себя каких-то монстров.

Димити присела на корточки рядом с Элоди и взяла в руку ее запястье, нащупывая пульс. Он оказался слабым и непостоянным. Все тельце девочки было выгнуто дугой и напряжено, каждый мускул был крепко натянут, точно тетива лука. Ее лицо было неподвижно, глаза, точно такие же расширенные и черные, как у матери, смотрели в одну точку. Струйка слюны успела намочить матрас у ее подбородка. Девочка походила на одержимую демонами, а возможно, и на самого демона. У Димити даже пошли по коже мурашки, когда она приложила ухо к самому ее рту и почувствовал легкое прикосновение воздуха, выдыхаемого в ничтожных количествах. Голова у Димити была такой же пустой, как глаза у Селесты и Элоди. Больше всего на свете ей хотелось убежать из комнаты, оказаться подальше от этого ложа смерти. Да, ложа смерти, потому что иначе назвать его было нельзя. Они съели ее корешки, это не вызывало сомнений. Предательски сладкие, очень ароматные. Если Селесту с Элоди и можно было спасти, то совсем не с помощью каких-либо знахарских снадобий. Настоящий доктор был их единственной надеждой, но и в этом случае результат зависел от того, как долго им придется ждать помощи.

– Когда это началось? – спросила она без всякого выражения.

Внезапно она почувствовала себя очень сонной. Хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть.

– Примерно… часа два назад. Когда мы вернулись из города, у Селесты разболелся живот. И к тому времени, как ее стало тошнить, Элоди успела поесть супа и тоже почувствовала себя плохо… Какое лекарство ты им дашь? Что можно сделать?

Чарльз, прикусив губу, смотрел на нее немигающим ястребиным взглядом. Димити понимала: он ожидает, что она их вылечит, спасет, – и едва справилась с внезапно накатившим на нее безумным желанием расхохотаться. Вместо этого девушка покачала головой и увидела, как вытянулось его лицо. Было чересчур поздно. За два часа яд успел впитаться слишком сильно, чтобы чем-то можно было его вытянуть.

– Я ничего не могу сделать. Яд слишком сильный. Я уже… видела такое раньше.

Крысы. Крысы в углах комнаты, которые вертелись и извивались в предсмертной пляске. Она вскочила на ноги, с ужасом оглядев семейство Обри.

– Так ты поняла, в чем дело? И знаешь, что они съели? – спросил Чарльз.

Димити вдруг ощутила, что ей не хватает воздуха, чтобы ответить. Она кивнула и почувствовала, как на нее глядят пустые глаза Селесты, похожие на чернильные пятна. Ужас охватил девушку, и она покачнулась.

– Болиголов, – произнесла она наконец. – Цикута.

Это название они знали. Чарльз побледнел еще сильнее. Делфина, приоткрыв рот, изумленно уставилась на Димити.

Наступила долгая пауза, заполненная только хриплым дыханием Селесты и странным бульканьем, которое вырывалось из горла страдалицы всякий раз, когда ее тело напрягалось от очередной судороги. Элоди не издавала ни звука.

– Ты имеешь в виду… – Чарльз кашлянул и провел руками по лицу. – Ты хочешь сказать, что они в опасности? Что они, возможно, умрут?

Казалось, он не верит в то, что услышал, и не замечает Делфину, которая опять разрыдалась. Димити встретилась взглядом с Чарльзом и сумела при этом не отвести глаза. Комната была заполнена тенями и бесами, корчащимися крысами и черными, совсем черными глазами, затоплена омерзительным морем слюны и желчи. Димити чувствовала себя так, будто ее мозг вот-вот разлетится на куски.

– Да, – ответила она. Чарльз уставился на нее, словно это короткое слово парализовало его. – Их надо отправить в больницу. Немедленно. Они не могут ждать доктора или приезда «скорой помощи». Везти следует прямо сейчас. В Дорчестер. И там нужно рассказать врачу о том, что они съели…

– Ты поедешь с нами. Без тебя мне не справиться. Возьми Элоди. Делфина! Открывай двери!

Чарльз поднял содрогающуюся Селесту на руки и понес к выходу. Делфина бросилась вперед расчищать перед ними путь, а Димити осталась, чтобы поднять Элоди. Она сделала это медленно, почти с нежностью. Худенькое тельце было словно выточено из какого-то особого дерева, жесткого и неподатливого, но в то же время теплого. Когда Димити подняла Элоди, в лице девочки ничего не изменилось и его выражение осталось прежним. Когда же она донесла ее до машины, то подумала, что бедняжка, наверное, больше не дышит. Во всяком случае, она не замечала, чтобы из открытого рта Элоди выходил воздух. Казалось, за черными расширенными зрачками глаз больше ничего нет. Так что, когда Димити садилась в автомобиль, у нее кожа покрылась мурашками. На заднем сиденье она оказалась прижатой телом Элоди и почувствовала себя пойманной в ловушку, из которой нельзя ускользнуть.

Зак бросил изумленный взгляд в сторону людей, сидящих у стола на кухне Ханны. Илир, выражение лица которого говорило, что он опять мечется между страхом и гневом, сидел вполоборота к двери и держал за руку высокую худощавую женщину. Она обнимала маленького мальчика лет семи или восьми. Зак смотрел на них, а они на него. Их лица показались ему бледными от усталости. У женщины волосы были темно-каштановые, длинные и прямые, расчесанные на прямой пробор и завязанные сзади в простой хвостик. Она морщила лоб, выдавая тем самым внутреннее беспокойство.

– Зак, позволь тебе представить Розафу Сабри, жену Илира, и их сына Бекима, – сказала Ханна, вставая рядом с Заком, и он увидел, как она напряжена от переполняющих ее чувств.

– Здравствуйте, – произнес он неестественным голосом.

Илир нетерпеливо сказал на родном языке что-то, и Розафа посмотрела на него с тревогой.

– А по-английски, Илир? – спросила Ханна.

– Они не могут здесь остаться. Даже на ночь, – ответил он.

– Я знаю, – согласилась с ним Ханна. – К сожалению, Розафа, у нас произошла небольшая… заминка. – Зак видел, что все взгляды обращены к нему, будто он один во всем виноват, и сильно потел под надетым под куртку свитером, ощущая неприятное покалывание, что заставляло его чувствовать себя еще более неуютно. – Но наш друг отведет вас в какое-нибудь безопасное место. Похоже… сюда скоро может нагрянуть полиция…

–  Полиция? – переспросила Розафа, услышав знакомое слово, и ее глаза расширились.

Мальчик, который сидел рядом с ней, не отреагировал никак. Он отстраненно смотрел на Зака – так, словно только что проснулся. Когда мать встала и потянула его за собой, он тоже поднялся, но медленно и неуклюже. Розафа нагнулась, взяла его на руки и посмотрела сперва на Ханну, затем на мужа. Зак понял, что как бы сильно эта женщина ни устала, она была готова взять сына и бежать. Путешествие изнурило их, и они очень нуждались в отдыхе. Зак почувствовал, что краснеет при мысли о том, насколько он был убежден, будто Ханна занимается контрабандой предметов искусства или наркотиков, тогда как она провезла тайком нечто более ценное, более хрупкое.

– Теперь ты видишь? Понимаешь, почему я не могла сказать? Отчего все требовалось держать в тайне? – спросила Ханна, пристально глядя на Зака.

– Ты могла на меня положиться. Я бы понял.

– Я этого не знала. Не была уверена. Но теперь я на тебя надеюсь. Забери их куда-нибудь. Прямо сейчас, пока не приехала полиция. Ладно?

– Куда… и как я их заберу? Мне взять джип?

– Нет, если отправишься по дороге, тебя увидят, а если поедешь по полям с выключенными фарами, то сломаешь себе шею. Идите пешком в какое-нибудь безопасное место. Куда угодно.

– «Дозор»! Я возьму их в «Дозор», – предложил Зак.

Ханна нахмурилась, но потом, поколебавшись, все-таки кивнула:

– Ладно. Скройтесь там и не высовывайте оттуда носа. Надеюсь, никому не придет в голову искать вас в «Дозоре».

– Почему?

– Потому что… Не важно. Уверена, все кончится хорошо. Идите туда, живо!

Поглядывая в сторону темной дороги, Зак перебежал через двор с Илиром и Розафой, следовавшими за ним по пятам. «Этого не может быть», – промелькнуло где-то на задворках сознания. Часть его словно отделилась от тела и со стороны наблюдала за происходящим, ожидая, чем все закончится. У калитки, которая вела в поле, тянущееся до самого «Дозора», Илир остановился. Он быстро сказал несколько слов жене на языке, который мог оказаться сербским, или албанским, или цыганским, и Розафа ответила что-то резким от тревоги голосом. Илир повернулся, собираясь уйти. Его жена протянула руку и ухватилась за рукав Зака.

– Он с нами не пойдет? Разве ты уходишь, Илир? – спросил Зак.

– Когда приедет полиция, мне лучше быть здесь. Я могу понадобиться Ханне.

– Но они потребуют паспорт…

– Если я уйду, полицейские станут гадать, куда я делся. Может, начнут обыскивать округу, – решительно возразил Илир. – А теперь надо идти. Отведите их в безопасное место. Пожалуйста. – Цыган смотрел Заку в глаза, и тот, увидев, как сильно Илир боится, что его жену и сына найдут, кивнул.

– Держи мобильник включенным! – крикнула Ханна с порога, когда Зак уводил Розафу.

Они бежали так быстро, как только могли, по темному склону, который на этой стороне долины был довольно высоким. Их продвижение задерживала высокая трава, и местами откос становился настолько крутым, что проще было карабкаться на четвереньках. Они добрались до изгороди и остановились. Зак обернулся и увидел внизу три полицейские машины, въезжающие на двор фермы. Сирены включены не были, но проблесковые огни сияли в темноте невыносимо ярко.

– Вниз! Садитесь! – скомандовал он.

Розафа смотрела на него с недоумением, и Зак понял, что ее английский не так хорош, как у мужа. Он дернул цыганку за платье и прильнул к холодному влажному склону. Цыганка послушно сделала то же самое, прикрыв телом мальчика. Зак слышал, как она что-то шепчет сыну. Непрерывный поток нежных слов, не то песня, не то детский стишок. Казалось, сама кожа его спутников источала страх. Зак вздохнул, почувствовав, какая нешуточная ответственность легла на его плечи. У Розафы не оставалось иного выбора, кроме как вверить ему не только собственную судьбу, но и будущее своего ребенка. Зак повернулся, чтобы взглянуть вверх, на холм, но не увидел ничего, кроме темноты. Клочья овечьей шерсти свисали с проволочной изгороди, как гирлянды, танцующие на ветру. Они были грязными, и от них шел дурной запах. Внизу шестеро полицейских, один из которых вел рвущуюся с поводка немецкую овчарку, вылезли из машин и побежали к дому. Там трое отделились и завернули за угол, отсекая возможные пути к отступлению. Ханне теперь было нечего скрывать, но Зак вдруг испытал приступ ярости при мысли, что она находится под ударом и заперта в доме, словно в ловушке.

– Боже, надеюсь, собака натаскана на наркотики, а не на людей, – пробормотал он. Розафа сразу подняла голову, как только он заговорил. Ее глаза светились от возбуждения. – Пошли дальше, – позвал Зак.

Они поспешили вверх по склону. После небольшой пробежки Зак повернулся, взял мальчика у матери и посадил себе на закорки. Ребенок почти ничего не весил. Не больше, чем кусок плавника, принесенного морем. Зак вдруг осознал, как опасно было пересекать Ла-Манш в полной темноте на утлом рыбацком суденышке, каким долгим и утомительным, наверное, стало их путешествие. Эти люди показались Заку похожими на прибившийся к берегу груз, который бросили за борт корабля, терпящего бедствие. Их силы были исчерпаны, и они находились на грани, на краю катастрофы. Он не мог даже вообразить себя рискующим так, как рисковали они, и не мог представить себе, как им должно быть страшно. И он сжал руки, чтобы еще надежней удерживать на себе Бекима.

Через десять минут, показавшихся вечностью, Зак увидел впереди смутно вырисовывающиеся очертания «Дозора» – белесое пятно на фоне ночной темноты. Задыхаясь, он провел Розафу ко входу в коттедж, где передал мальчика матери и постучался в дверь. Затем он повернулся, чтобы снова взглянуть вниз: ему отчаянно хотелось узнать, что происходит на Южной ферме. Но ничего особенного видно не было. Полицейские машины по-прежнему стояли во дворе, одна с включенными синими проблесковыми огнями. Зак постучал снова и вспомнил, какой растерянной и напуганной выглядела Димити, когда он приходил к ней недавно.

– Димити, это я, Зак. Я… вернулся. Пожалуйста, разрешите войти. Это очень важно… Димити?

– Зак? – донесся через дверь голос хозяйки, слабый и хриплый.

– Да, это я. Прошу, впустите нас, Димити. Нам нужно у вас спрятаться.

Дверь со скрипом открылась. Темнота в доме оказалась даже еще черней, чем ночная мгла. Свет полицейских мигалок ложился на бледную старческую кожу Димити, и его отблески сверкали в ее широко раскрытых глазах.

– Полиция? – произнесла она растерянно.

– Они ищут этих двоих. Это жена и сын Илира. Вы ведь его знаете? Он помогает Ханне на ферме. Можно нам войти? – Зак повернулся, чтобы взглянуть на Бекима, которого держала на руках Розафа, и увидел, что мальчик уже крепко спит. Его рот приоткрылся, и обнажились десны, которые казались почти серыми. Зак вдруг со всей ясностью понял, что Беким не вполне здоров. – Нам нужно здесь спрятаться. Совсем ненадолго. Они… очень устали. Их путешествие было долгим.

– Путешествие? – повторила Димити, не понимая, в чем дело, и уставилась на Розафу. Та встретила ее испытующий взгляд не мигая. Зак сделал глубокий вдох, чтобы не поддаться нарастающей в нем панике.

– Да, путешествие. Они только что приехали из…

– Сородичи Илира? Цыгане? – внезапно перебила его Димити.

Она заморгала, и выражение лица у нее стало более осмысленным, словно старческое сознание вернулась откуда-то издалека.

– Да…

– Заходите, заходите! – проговорила она бодро и, открыв дверь пошире, жестом пригласила войти, после чего отступила вглубь дома, показывая дорогу. – В конце концов, его народ является и моим тоже. У меня мать была цыганка, я вам никогда не рассказывала? Заходите скорей и затворите за собой. Это хорошее место, чтобы спрятаться…

Зак вошел последним и, закрывая дверь, увидел фары машины, ехавшей по проселку, ведущему от деревни к «Дозору». У него перехватило дыхание. Он сам не знал, почему решил спрятаться в коттедже Димити, и вспомнил, как Ханна колебалась, когда он это предложил, будто не была вполне уверена, что там безопасно. Возможно, их все-таки заметили, когда они бежали через поле. Зак осторожно тронул старушку за локоть, чтобы привлечь ее внимание.

– Кажется… Кажется, сюда едут, – прошептал он с волнением. – Нужно прятаться. Куда нам пойти? Нет… Не надо! – воскликнул он, заметив, как Димити протянула руку к выключателю. – Уже поздно, и лучше притвориться, будто вы легли спать. – Старушка сложила руки перед собой, словно молилась. Ее глаза казались слабо мерцающими в темноте точками. Димити, похоже, находилась в тисках какой-то ужасной нерешительности. За окном стали видны огни фар полицейской машины, отбрасывающих на стенах жуткие серые тени, мечущиеся то туда, то сюда. – Димити! – настойчиво произнес Зак. – Нельзя, чтобы их нашли. Пожалуйста, помогите. Их заберут, если они попадутся.

– Заберут? О нет. Лучше всего подняться на второй этаж. Если полицейские явятся, я спроважу их восвояси. Идите наверх, в левую комнату. Ту, что слева. Поняли? Дверь там открыта. Запомните, она слева. – Как раз в этот момент раздался шум подъехавшей к коттеджу машины. Ее зажженные фары ярко светили в незанавешенное окно.

– Димити, заставьте их просунуть удостоверения через щель для писем, прежде чем открыть им дверь! – громким шепотом посоветовал Зак, а затем подтолкнул Розафу к ступеням. – Идите, идите!

Цыганка стала поспешно подниматься по лестнице. Зак следовал за ней. Они спрятались в спальне и присели у входа на корточки, боясь лишний раз вздохнуть и напрягая слух, чтобы не пропустить ни одного шороха.

Внизу раздался стук в дверь, после которого прошло немало времени, прежде чем Димити отозвалась. Потом с первого этажа донеслись приглушенные голоса, но Зак не понимал, о чем идет речь. Рядом с ним слышалось глубокое и ровное дыхание Розафы, и он подумал, что женщина заснула, смирившись со своим положением и поддавшись усталости. Через какое-то время снаружи снова заурчал двигатель, а потом все стихло.

В комнате стоял тяжелый дух, и отовсюду доносилось множество разных запахов: плесени, еще какой-то подобной растительности, бумаги, нестираной одежды, несвежей пищи, воды, соли, сажи, нашатыря… А еще присутствовал сильный химический запах, который Зак распознал сразу, хотя и не представлял, каким образом он мог оказаться в доме у Димити. Однако, как ни велико было его нетерпение узнать поскорей, в чем дело, он понимал, что не должен обнаруживать своего присутствия до тех пор, пока Димити за ними не придет. Зак достал телефон и увидел, что теперь, когда он был наверху, на дисплее загорелся один столбик сигнала. Никаких непринятых вызовов или текстовых сообщений от Ханны не поступало, и он едва сдержал желание ей позвонить. Сперва требовалось удостовериться, что все улеглось. Казалось, конца тишине уже не будет. И чем дольше длилось ожидание, тем явственнее Зак чувствовал на щеке прикосновение холодного ночного воздуха. Озадаченный, он повернулся, чтобы посмотреть, откуда идет сквозняк. Через маленькую раму проникало слабое свечение неба, и она выделялась светлой заплаткой на окружившей ее черноте, поэтому можно было разглядеть, что одно из стекол разбито. Через него-то и дуло. Это было то самое окно, под которым он стоял внизу, когда заметил, что занавески за ним шевелятся. Димити послала их в комнату слева. Но первой шла Розафа, которая не поняла указания. Зак почувствовал, как его охватил странный холод. Они находились в комнате справа. Той самой, из которой, когда он бывал у Димити, порой доносились тихие непонятные звуки.

По-прежнему не двигаясь, Зак напряг зрение, пытаясь рассмотреть углы комнаты, но они исчезали во мраке. Только вдоль едва различимых стен он видел какие-то многочисленные сгустки тьмы. Зак никак не мог соотнести их с какими-либо предметами мебели и понятия не имел, что это может быть. Изо всех сил он старался дышать как можно тише, словно в комнате находилось какое-то спящее существо, которое могло проснуться от малейшего звука. Зак чувствовал, что на него смотрят, и подумал, что в комнате есть еще кто-то помимо прижавшихся к стене Розафы и ее сына. Ему показалось, что он расслышал чье-то дыхание – медленный, хриплый выдох. Вопреки здравому смыслу Зак ощутил новый приступ паники, желание зажечь свет, выяснить, кто здесь присутствует, и поскорей выбежать из этой комнаты с ее тайнами, с холодным, бросающим в дрожь воздухом. Звякнул его телефон, и он вздрогнул. Пришла эсэмэска от Ханны. Свет зажегшегося дисплея слепил глаза, успевшие привыкнуть к темноте, и лишал возможности видеть. «Гости ушли. Идем к вам». Розафа сказала что-то непонятное тонким и сдавленным от напряжения голосом.

– Все о’кей, – шепнул Зак. – Наши друзья идут за нами. – По последовавшему молчанию он догадался, что цыганка ничего не поняла. Тусклый свет дисплея, отражавшийся в ее глазах, заставлял их блестеть. Она в отчаянии смотрела на Зака, а затем перешла на французский:

–  Vous parlez français? – Выговор у нее был странный, но Зак неожиданно ее понял и принялся копаться в давнем школьном запасе французских слов, чтобы ответить.

– Hannah et Ilir… sont ici bientôt. Tout est bien . Все хорошо. – Эти слова оказали на Розафу мгновенный эффект. Она ухватила своего спасителя за локоть, откинулась назад и, прислонившись спиной к стене, закрыла глаза.

–  Merci , – произнесла цыганка так тихо, что Зак ее едва расслышал.

Он кивнул и пожалел, что недостаточно владеет французским, чтобы спросить, все ли в порядке с Бекимом и нельзя ли чего-нибудь сделать для этого вялого, посеревшего малыша.

Он неуклюже поднялся на ноги, радуясь, что Розафа не замечает его глубокого беспокойства. Стиснув зубы, Зак протянул наугад руку, растопырил пальцы и принялся нащупывать на стене выключатель. Штукатурка была мягкой, чуть влажной и осыпалась под его ладонью, словно какой-нибудь порошок. Выключателя он найти не смог. Видимо, оттого, что, к своему стыду, не осмеливался отойти от Розафы, чтобы продолжить поиски. Вдруг что-то задело его шею, и Зак громко вскрикнул. Розафа тут же вскочила с таким же тревожным воплем, в то время как Зак хватал руками воздух, пытаясь выяснить, что к нему прикоснулось. Это оказался старинный выключатель – деревянная ручка, болтающаяся на веревочке. Он яростно за нее дернул, и над их головами зажглась одинокая лампочка, такая яркая, что они на какое-то время ослепли. Прищурившись, Зак слезящимися глазами осмотрел маленькую комнату и понял, что именно представляли собой многочисленные темные тени. Потрясение оказалось настолько сильным, что все мысли его покинули, и он сел, широко раскрыв рот.

Когда автомобиль подъехал к дорчестерской больнице, Димити выбралась из него, по-прежнему прижимая к себе Элоди руками, которые казались ей совершенно чужими. Из них словно вынули кости. Больница представляла собой построенное в начале прошлого века краснокирпичное здание с зубчатыми башенками, даже еще более высокими, чем шпиль церкви в Блэкноуле. Димити чувствовала, как они нависли над ней, когда она бросилась следом за Чарльзом. Ей померещилось, что бесчисленные окна наблюдают за ней и, видимо, хорошо понимают, что у нее в руках, ибо знают то, что она сделала. Димити споткнулась. Колени подогнулись, и на мгновение ей показалось, что она вот-вот упадет. Силы ее оставили. Кости превратились в песок, и их унесло течением. То, что она сделала. Подбежала Делфина и помогла не рухнуть на пол, сохранить равновесие.

– Поспеши, Мици! Пойдем! – В отчаянном голосе Делфины Димити уловила остатки надежды. Но никакой надежды не было, и ей захотелось сказать об этом вслух, а еще лучше громко крикнуть, чтобы наконец положить тело, которое она несла. Маленькое мертвое тельце. Их шаги отзывались эхом в коридоре больницы, и свет множества ламп слепил глаза. Со всех сторон раздавалось эхо голоса Чарльза, зовущего на помощь. Затем сильные руки кого-то в белом халате забрали Элоди, и Димити с облегчением опустилась на колени.

Она осталась одна, выжидая. Какое-то время девушка стояла на коленях в коридоре посреди внезапной тишины, наступившей после того, как угрюмые люди забрали всех членов семейства Обри, как здоровых, так и больных. Она могла бы последовать за ними, но чувствовала себя слишком слабой, чтобы сделать хоть шаг. Медленно поднявшись на ноги, Димити опять стала ждать, стараясь не думать. В голове раздавался звон, похожий на звук, плывущий после удара колокола, оглушительный и мертвящий. Она испытывала какую-то гнетущую неумолимую тяжесть. Груз чего-то, бесспорно совершенного ею, что нельзя изменить. Позже Димити позволила отвести себя в длинный пустой коридор, где вдоль одной из стен стояли деревянные скамьи. Человек, который ее туда привел, был безликий и безымянный. Он казался совершенно непостижимым, словно пришелец из иного мира. Рядом с ней поставили чашку чая. Она сидела, тупо уставившись в стену напротив, и не могла сказать, сколько утекло времени. Прошло ли много дней, недель, месяцев, или просто миновал один миг, промежуток между двумя гулкими ударами сердца. На улице стояла ночь, и свет в коридоре был приглушенным. Иногда Димити слышала, как по коридору гуляет эхо чьих-то шагов, тихого похрапывания, вскриков, доносящихся откуда-то издалека. Бесплотные звуки плыли по коридору, словно привидения. Ее обувь была покрыта высохшей грязью, и с нее осыпался песок. Песок из канавы, где рос болиголов. Димити пожалела, что существует. Ей хотелось стать еще одним эхом, летящим по коридору, потерянным и одиноким.

На улице уже рассвело, когда дверь открылась и в коридор вышел Чарльз. Он низко опустил голову и ссутулился. Увидев Димити, он подошел, встал перед ней и ничего не сказал.

– Чарльз? – спросила она.

Он моргнул, остановил на ней взгляд и сел рядом. Его кожа посерела, под глазами виднелись фиолетовые круги. Обри попытался заговорить, но горло его сжалось. Тогда он откашлялся и начал снова.

– Селеста… – произнес он, и это имя прозвучало как обвинение, как мольба. – Селеста, по их словам, выкарабкается. Ей дали какое-то лекарство, чтобы остановить спазмы… Называется люминол. И еще назначили внутривенные вливания. Первый раз видел, как это делается. Но Элоди… моя маленькая Элоди… – Он всхлипнул, слезы душили его. – Ее тело забрали. Она оказалась слишком слаба. Врачи ничего не могли поделать.

Димити поняла, что это не его собственные слова. Он просто повторял то, что ему сообщили, потому что самому сказать было нечего.

– Я чувствовала, что она не дышит, – сказала Димити, ощущая, как ей самой не хватает воздуха. Что-то больно сдавило грудь. – Еще когда я ее несла, мне стало понятно, что она умерла. Я знала это. Знала! – выдавила из себя она.

Чарльз повернулся, и в его взгляде девушка прочла непонимание. Димити ясно осознала, что он ее не видит. Я призрак, эхо. Пусть так и будет. Хотелось дотронуться до него, но чтобы сделать это, требовалось вновь обрести плоть. Тогда все стало бы настоящим. Какое-то время они сидели молча, затем Чарльз встал и снова открыл дверь, чтобы вернуться к Селесте. Димити, подталкиваемая тяжестью, которая лежала у нее на сердце, последовала за ним.

Они оказались в еще одном коридоре, на сей раз более коротком, с выходящими в него высокими белыми дверями. Его заполнял запах какого-то дезинфицирующего средства, куда более въедливого, чем кошачья моча. Но и он не мог полностью отбить запах болезни, запах смерти. Элоди нигде не было видно. Она исчезла, будто никогда не существовала. Димити покачала головой, прогоняя подобную мысль. Селеста лежала, откинувшись на подушку, ее челюсть отвисла, и лоснящиеся смоляные волосы разметались вокруг головы. Над ней висело какое-то хитроумное приспособление, от которого шла трубочка, заканчивающаяся прикрепленной к руке иглой, вокруг которой расплылся большой синяк. Губы побелели, веки опущены. Она выглядела умершей, и Димити сперва удивилась, что этого никто не заметил, но затем увидела, как ее грудь слегка приподнимается и опадает. Девушка смотрела на Селесту не отрывая глаз. Смотрела так внимательно, что заметила под тонкой кожей шеи бьющуюся жилку.

– Последствия все равно останутся, – произнес Чарльз, и эти его слова подействовали на Димити как удар электрического тока. Она стрельнула в него глазами, но он не отрываясь глядел на Селесту. – Доктора говорят… – произнес он и запнулся. – Что она изменится. Болиголов дает побочные эффекты. У нее ожидается… некоторая потеря памяти, касающаяся дней, предшествующих сегодняшнему. У нее станут путаться мысли. Останется тремор. Потребуется некоторое время, чтобы эти явления исчезли, но она, возможно, никогда… – Тут он поперхнулся. – Никогда не станет прежней. Такой, как раньше. Моей Селестой.

На другой стороне кровати виднелась чья-то фигурка. Делфина. Такая жалкая и съежившаяся, будто бедняжка стремилась исчезнуть, а не просто не попасться никому на глаза. И это ей удавалось так хорошо, что Димити не сразу заметила ее присутствие. Делфина плакала без остановки, хотя делала это почти беззвучно и глаза оставались сухими и тусклыми, словно все слезы были уже выплаканы. Она все время дрожала, почти так же, как дрожала Селеста до того, как ее привезли в больницу, и звуки, которые она издавала, были ужасны, напоминая стоны попавшегося в силки кролика, но только совсем тихие. Она хотела исчезнуть. Димити не отрываясь смотрела на нее, и в конце концов Делфина подняла взгляд. Ее веки покраснели, распухли и едва открывались. Девочки смотрели друг на друга, и Димити прочла в глазах подруги помимо горя нечто такое, отчего у нее перехватило дыхание. Видеть это было настолько невыносимо, что Димити отвернулась и, пройдя несколько шагов, прислонилась к стене, по которой медленно сползла на пол. Никто, похоже, не обратил на это внимания и не счел подозрительным. Она положила кончики пальцев в рот и прикусила до крови, ничего при этом не почувствовав. Глаза подруги были полны вины.

Некоторое время спустя Димити снова оказалась на скамье в коридоре. Девушка не помнила, как туда попала, и очнулась от голосов мужчин, которые шепотом спорили рядом с дверью, ведущей к палатам. Она попыталась сосредоточиться. Чарльз Обри и еще один мужчина, высокий и худой, с седыми волосами. Она узнала в нем доктора Марша, одного из врачей, которые время от времени посещали Блэкноул, чтобы лечить тех, кто серьезно заболел и кому не помогали снадобья Валентины.

– Все должно быть официально запротоколировано, мистер Обри. Этого никак нельзя избежать, – сказал врач.

– Вы можете написать только часть правды, а не всю. Вы просто обязаны это сделать. Моя дочь… у нее разрывается сердце. Если вы зарегистрируете смерть от отравления, то, как я понимаю, начнется дознание, ведь так?

– Да.

– Тогда сжальтесь и не делайте этого! Ей придется нести на себе этот крест до конца дней. Если все будет обнародовано… если весь мир узнает, что она сделала, хоть и случайно… это ее убьет. Как вы не понимаете? Это погубит ее!

– Мистер Обри, я понимаю вашу озабоченность, но…

– Нет! Никаких «но»! Доктор, я вас умоляю… вам ничего не стоит записать такую причину смерти, как, например, желудочное расстройство… Но если вы этого не сделаете, ваша нерешительность обойдется Делфине очень дорого. Прошу вас. – Чарльз ухватил доктора за руку и пристально посмотрел ему в глаза. Он был в отчаянии… Доктор колебался. – Пожалуйста. Мы уже и без того достаточно пострадали. И это еще только начало.

– Ну хорошо, – сдался доктор. Он покачал головой и вздохнул.

– Спасибо. Благодарю вас, доктор Марш.

Чарльз отпустил руку врача и прикрыл ладонью глаза.

– Но вам следует знать… – проговорил тот. – Прошлым вечером я был в Блэкноуле, чтобы узнать, как поживает у миссис Кроуфорд ее язва. После визита к ней я зашел в паб, чтобы пропустить стаканчик, и там меня стали про вас спрашивать…

– Что же вы им сообщили? – спросил Чарльз нетерпеливо.

– Я сказал, что это какое-то отравление. Возможно, дело в каких-нибудь растениях, съеденных по ошибке. Простите меня. Я был настолько потрясен случившимся, что у меня развязался язык. Я сделаю, как вы просите, но нужно приготовиться к… слухам, которые начнут ходить по деревне.

– Слухи можно проигнорировать. И мы покинем Блэкноул, как только Селеста станет чувствовать себя настолько хорошо, чтобы выдержать переезд. Пусть тогда сплетники шепчутся сколько угодно. Нас это уже не будет волновать.

– Да, уехать, наверное, лучше всего, – кивнул доктор. – Я очень сожалею о вашей потере, – добавил он, пожав руку Чарльзу и повернувшись, чтобы уйти.

Эти слова как будто напомнили Чарльзу о его трагедии. Он покачнулся и едва не упал. Димити бросилась к нему, подчинившись охватившему ее порыву. Как только она подбежала, ноги Чарльза подогнулись, и он опрокинулся назад, размахивая руками, как будто летел с большой высоты. Димити покорно позволила ему увлечь ее за собой в этом падении. Упав на колени, она обняла его и принялась что-то нежно напевать, успокаивая его безутешные рыдания. Когда Димити погладила Чарльза по волосам и ощутила, как на нее капают его слезы, она поняла, что в ней снова зажглась любовь, похожая на едва забрезживший рассвет, и это чувство показалось достаточно сильным, чтобы ее спасти.

Если бы в деревне у Димити спросили, что послужило причиной смерти, ей следовало ответить, что всему виной желудочный грипп. Чарльз сам напомнил ей, какой должна быть официальная версия, через два дня после случившегося, когда на смену слезам к нему пришло наводящее страх каменное спокойствие, которое больше напоминало ступор или состояние человека, находящегося под гипнозом. Он двигался так, будто его оглушили ударом по голове. Димити даже было страшно ехать вместе с ним в машине, когда он подвозил ее к началу дороги, идущей в «Дозор», чтобы там высадить. В ответ на данную ей инструкцию девушка молча кивнула и поступила, как было велено, хотя единственным человеком, задавшим страшный вопрос, оказалась Валентина, которая внимательно посмотрела на дочь, заглянула ей в глаза и поняла, что она лжет. Матери не составило большого труда выудить истинную причину смерти, в чем ей помогли собственная сила воли и послушание, которое она сумела воспитать в дочери. Узнав правду, она склонила голову набок и задумалась, сопоставляя факты.

– В окрэге, насколько я знаю, нет никакого болиголова ближе чем в трех милях отсюда. Особенно сейчас, когда лето стоит сухое. К тому же фермеры скашивают и выжигают его везде, где могут. Интересно, где эта девчонка могла его найти, а? И мне любопытно, не знаешь ли ты, случайно, как она на него набрела?

Задав этот вопрос, Валентина гадко хохотнула. Димити, покачав головой, отошла от нее и ничего не сказала. Но слова и не требовались. Мать иногда могла читать ее мысли, и злобная улыбка, в которой сквозило даже некоторое уважение, была для Димити горче полыни.

На третий день Димити увидела синий автомобиль, который медленно полз к «Литтлкомбу» по подъездной дорожке, как будто в нем везли что-то драгоценное и чрезвычайно хрупкое. Девушка последовала за ним. Автомобиль остановился, и Чарльз помог Селесте из него выйти. Одной рукой он обнимал ее за талию, а другую держал перед ней в воздухе, словно для того, чтобы отвести в сторону любое препятствие, которое может встретиться на пути. При свете сентябрьского солнца можно было увидеть, что лицо Селесты изменилось. Оно посерело, щеки ввалились. Глаза смотрели вдаль, в них появилось какое-то затравленное выражение, а руки постоянно тряслись – иногда лишь чуть-чуть, совсем легкой дрожью, а иногда судорожно дергаясь, как у бабушки Уилфа Кулсона, страдавшей пляской святого Витта. Когда они направились к дому, Димити попятилась. Делфина следовала за родителями, не поднимая глаз. Девочка была бледна и выглядела старше своих лет. Казалось, она больше никогда не начнет улыбаться. Димити видела это и не могла поверить, что дела приняли такой оборот. С этим уже ничего нельзя поделать. Ни изменить, ни исправить. Жизнь никогда не станет прежней. От этой мысли ей сильно захотелось в туалет и на миг показалось, что она вот-вот обмочится. Что-то мучительно рвалось наружу, но она чувствовала, что, если оно высвободится, наступит ее смерть. Поэтому она постаралась преодолеть позыв и прошла следом за всеми в дом, где остановилась и стала смотреть.

Никто с ней не заговорил. Впрочем, все молчали. Ее будто не замечали, пока она не поставила чашку чая рядом с Селестой. Тогда тусклый, безжизненный взгляд синих глаз женщины остановился на ней.

– Я тебя знаю, – произнесла она, слегка нахмурившись. – Ты кукушка… Кукушонок… – Она провела рукой по щеке Димити, и, хотя от этих слов кровь застыла у девушки в жилах, Селеста вдруг улыбнулась. Чуть-чуть, всего на секунду. Затем ее взгляд опять заскользил по комнате, словно она не могла вспомнить, где находится и почему. Руки задрожали, плечи сгорбились. Димити поперхнулась и осмотрелась в поисках Чарльза. Он стоял позади. Они отошли в сторону.

– Я сказал ей про Элоди, но кажется… – Он замолчал, и на его лице появилось выражение тоски. – Кажется, она не поняла моих слов. Наверное, придется сообщить еще раз.

Чувствовалось, что подобная перспектива его страшит. Остекленевшие глаза Делфины, стоящей у него за спиной, сияли, как два драгоценных камня, как две единственные яркие точки.

Чарльз нагнулся к Селесте, чтобы сообщить страшную весть, и взял в ладони одну из ее вялых рук. Этот жест выдал его собственную потребность в утешении. Димити заметила это и страстно желала прикоснуться к нему, чтобы поддержать. Заговорил он не сразу, и в ожидании его слов Димити с Делфиной стояли неподвижно, как статуи.

– Селеста, дорогая… – Он поднял ее руку и поднес к своим губам, словно пытаясь сдержать звуки, готовые с них сорваться. – Ты помнишь, что я говорил прошлой ночью?

– Прошлой ночью? – пробормотала Селеста извиняющимся тоном и с едва заметной виноватой улыбкой. Она покачала головой. – Ты говорил… что я скоро поправлюсь.

– Да. А еще я сказал тебе что-то про Элоди. Помнишь? – Голос его задрожал, и улыбка Селесты улетучилась. Ее взгляд заметался по комнате.

– Элоди? Нет, я… где она? Где Элоди? – заволновалась она.

– Мы потеряли ее, дорогая.

После того как он это сказал, Селеста посмотрела на него долгим взглядом, и ее глаза наполнились страхом.

– О чем ты толкуешь? Oщ est ma petite fille? Элоди! – внезапно крикнула она из-за стоящего перед ней Чарльза. Тот сжал руку Селесты еще сильней, так крепко, что у него даже побелели костяшки. Димити показалось, что он может сломать какую-нибудь кость.

– Мы потеряли ее, Селеста. Ты и Элоди… Вы съели что-то ядовитое и отравились. Обе. Элоди больше нет, моя любимая. Она мертва, – добавил Чарльз, и слезы потекли у него по щекам.

Увидев это, Селеста замолчала. Она перестала искать взглядом Элоди, перестала отрицательно качать головой, отказываясь верить ушам. Она смотрела, как плачет Чарльз, и на ее лице медленно появлялось осознание того, что было сказано. Наконец на нем возникло выражение огромной утраты, боль от которой невозможно удержать в себе.

– Нет… – прошептала она.

Делфина, стоящая рядом с Димити, всхлипнула. Она посмотрела на мать таким беззащитным и нежным взглядом, словно ее полное любви сердце разорвалось и то, что в нем хранилось, теперь стало видно всем.

– Мы потеряли ее, – снова проговорил Чарльз, опустив голову в знак подчинения, готовый принять любое наказание, которое она ему назначит.

– Нет, нет, нет! – выкрикнула Селеста, причем последнее слово превратилось у нее в неистовый вой, способный растрогать даже камень. С рыданием Делфина подбежала к ней, прильнула к матери и обняла ее. Но Селеста вдруг принялась с ней бороться, оторвала от себя руки дочери, крепко схватила их и оттолкнула. – Отстань от меня! Пусти, я тебе говорю! – воскликнула она.

– Мамочка, – простонала Делфина умоляющим голосом. – Я не хотела. – Последним усилием Селеста отпихнула дочь так сильно, что та упала с дивана на пол. Селеста выпрямила спину, словно собираясь встать, но у нее не хватило сил.

– Элоди! Элоди!

Она снова и снова выкрикивала имя дочери. Это походило на мольбу, приказ, просьбу. А на полу рядом с ней, скорчившись, лежала Делфина, словно живой образ униженного страдания, обнимая свои колени в попытке себя утешить. Чарльз молчал и не шевелился. У него иссякли силы. Димити почувствовала, что снова куда-то падает, так быстро, что не в силах ни подумать о чем-нибудь, ни что-либо сказать. А на полу вокруг ее ног расплывалась лужа мочи.

Делфину отослали в школу в конце недели, на следующий день после похорон сестры. Она уезжала безмолвно, безропотно, словно добровольно отказалась от прав на свободу воли, на собственное мнение. Димити стояла рядом с автомобилем, когда Чарльз положил в багажник чемодан дочери. Селеста вышла из «Литтлкомба» осторожной семенящей походкой, которой ходила после отравления, как будто не доверяла своим ногам. На ней было одно из ее свободных марокканских одеяний, но теперь оно висело на ней, как на вешалке. Она похудела, и чувственные изгибы тела исчезли. Селеста больше не утруждала себя тем, чтобы завязать на талии кушак, уложить волосы или надеть ювелирные украшения. Ее кожа так и не восстановила прежнего блеска, а глаза всегда оставались красными. Эта женщина походила на призрак былой Селесты. Она словно умерла вместе с Элоди. Делфина поцеловала мать в щеку и осторожно обняла, но та осталась стоять неподвижно, никак не откликнувшись на проявления дочерней любви. Чарльз растерянно наблюдал за этой ужасной сценой.

– До свидания, Мици, – попрощалась Делфина, прижавшись мраморной щекой к щеке подруги. – Я рада… я рада, что ты здесь. Присмотри за ними. Я бы хотела… – Делфина не закончила фразу, так и не высказав своего пожелания. Она глубоко вздохнула, а затем в ее глазах зажегся нетерпеливый огонек. – Ты приедешь ко мне в гости? В школу? Думаю, я не выдержу, если никто не станет меня навещать! – произнесла она громким голосом, в котором прозвучала страстная потребность в живом общении. – Согласна? Я могу выслать тебе деньги на проезд.

Ее пальцы крепко вцепились в руку Димити.

– Я… постараюсь, – пробормотала Димити. Она чувствовала, что ей трудно говорить с Делфиной, тяжело на нее смотреть. Когда она это делала, ей казалось, что голова не дружит с телом.

– О, спасибо! Спасибо! – прошептала Делфина, крепко обнимая подругу, а потом села в автомобиль, опустив глаза и ссутулив плечи.

Позже, когда Селеста уснула, Чарльз обратился к Димити:

– Селеста не может простить Делфину за то, что случилось. Бедняжка, конечно, понимает, что наша дочь сорвала болиголов не нарочно, однако все равно не может смириться. Элоди была в некотором смысле еще ребенком. Понимаешь, ее любимой малышкой. И она так походила на Селесту. Вылитая мать. Моя маленькая Элоди.

Димити испекла ему на ужин пирог, но он, казалось, совсем не замечал, что она всегда рядом, хоть и не принадлежит к их семье.

Ночью Димити снились темные сны, и каждое утро она начинала с того, что неподвижно сидела в постели, ожидая, когда они позабудутся. Но то, что оставалось с ней, что существовало в реальности, было еще хуже кошмаров и не могло исчезнуть. Прежде чем встать, девушка старалась прогнать из головы любые мысли. Иначе она не смогла бы даже дышать, а не то что ходить, разговаривать, готовить пищу и заботиться о Чарльзе. Стоило ей забыться, как перед ней маячили огромные черные глаза и она ощущала запах рвоты. А еще она видела вырезанные и брошенные на пол сердца, из которых сочилась кровь, пропитывая половицы. Когда голова Димити касалась подушки, Элоди возвращалась, приходила в «Дозор», указывала на нее пальцем и кричала: «Ты, ты, ты!» Димити видела онемевшие лица Селесты и Чарльза, поникшую, убитую виной Делфину и понимала, что у каждого из них умерла какая-то часть души. В том числе и у ее Чарльза. Все пошло не так, как надо. Она чуть не выкрикнула это в один из дней, пронаблюдав полчаса, как Чарльз рассматривает наброски портретов своих дочерей. Все пошло не так, как надо. Димити хотела его освободить, чтобы он мог откликнуться на ее любовь. Тогда они вместе уехали бы в Лондон и начали все заново. Но вместо этого Чарльз оказался в еще худшей ловушке, чем прежде. Только изгнав из головы все подобные мысли – а иных у нее не было, – Димити могла удержаться от того, чтобы прокричать их вслух. Но правда оставалась правдой. И потому не рухнуть на дно той бездны, в которую все время падала, и не разбиться там на мелкие кусочки, точно стеклянная, она могла лишь полностью очистив свой мозг.

Осень дарила в тот год ласковое тепло с сухими ветрами, которые вытрясали из маковых коробочек крошечные черные семена, разбрасывая их по золотистым хлебным полям и увядшим лужайкам. У магазина и в пабе велись разговоры о войне, о темной туче, нависшей с востока, о Польше и о грядущей беде, но Димити не обращала на эти слухи никакого внимания. Ничто из всего этого не имело значения, тем более в Блэкноуле. Разве что-нибудь могло проникнуть в их глушь из того огромного далекого мира, который ей обещал показать Чарльз? Ей осталось лишь дожидаться, говорила она себе. Ей нужно только еще немного потерпеть, и тогда начнется настоящая жизнь, ведь существовать вечно в таком подвешенном состоянии попросту невозможно.

Однажды Димити застала Селесту в саду сидящей в шезлонге, расставив ноги, – совсем неизящно, словно ее кто-то случайно оставил в этой позе, а сама она не побеспокоилась о том, чтобы принять более элегантное положение. Солнце было бессильно согреть ее или вдохнуть в нее пламя жизни. Волосы были чистыми и причесанными, но сама она все равно казалась наполовину мертвой. Сухожилия на шее выступали под кожей, и Селеста выглядела больной и какой-то оголенной. Можно было подумать, что она не в себе и на нее не стоит обращать внимания. Димити прошлась по дому, не нашла нигде Чарльза и уже собиралась уйти, когда Селеста с удивительной силой cхватила ее за руку:

– Послушай-ка, Мици Хэтчер. Ты думаешь, я потеряла память. Это действительно так, и мне трудно многое вспомнить. Но кое-что я не забыла. Когда я тебя вижу, то нутром чую, как что-то меня предостерегает. Это как если бы я смотрела вниз с обрыва и вдруг заметила, что ноги заскользили к самому краю. Угроза– вот что я ощущаю, когда ты попадаешься мне на глаза. В твоем присутствии я не чувствую себя в безопасности. – Не выпуская запястья Димити, женщина пристально на нее смотрела. Девушка попыталась высвободить руку, но не смогла. Хватка Селесты оставалась железной. – Это сделала ты, не так ли? – сказала она, и Димити обмерла, ощутив, как ее сжали тиски леденящего страха.

– Что? Нет, я…

– Да! Это ты виновата! Я заметила, как ты смотрела на Делфину, на плечи которой легло все бремя случившегося, и хранила молчание. Я видела, как ты позволила ей взять вину полностью на себя. Но если бы не ты, она никогда не стала бы собирать полевые травы. Если б не ты, ей такое и в голову бы не пришло. И если бы ты не предала моих девочек и не начала охотиться за их отцом, она никогда не пошла бы в поле одна и не сорвала что-то ядовитое. Ты не меньше виновата в ее ошибке, чем она. Не думай, что тебе удастся прожить жизнь, не взяв на себя часть этой ноши. Ты должна ее разделить! – Она отбросила от себя руку Димити, и девушка почувствовала, как по лицу потекли слезы. Это были слезы облегчения, но Селеста неверно их истолковала и, как ни странно, посмотрела на Димити довольным взглядом. – Ну вот. Так-то лучше. Я не замечала, чтобы ты плакала по Элоди, но теперь увидела, как ты плачешь хотя бы из жалости к себе.

– Я никогда не хотела причинить вред Элоди, – ответила Димити. – Я не думала, что она погибнет!

– Но это случилось. Моя девочка мертва. Моя маленькая Элоди никогда не вернется назад… – Голос изменил Селесте, и какое-то время единственными звуками, которые раздавались, были ее прерывистое дыхание и далекий шелест морских волн. – Как бы мне хотелось… – тихо проговорила она несколько минут спустя. – Как бы мне хотелось повернуть время вспять, чтобы мы никогда не приезжали сюда, в это место. Как бы мне этого хотелось… Помоги встать.

Димити протянула руку, на которую Селеста оперлась, поднимаясь с шезлонга. Они покинули сад и пошли через поросшие травой поля в сторону моря.

– Подведи меня к самому краю утеса. Я хочу взглянуть на океан, – велела Селеста, и Димити повиновалась. Теперь женщина шла куда более уверенным шагом, и дрожь в теле ослабла.

Димити вскоре поняла, что во время прогулки Селеста не нуждается в сопровождающих, но та все равно продолжала крепко держать руку Димити в своей. Решительный взгляд Селесты был устремлен вперед. Внезапно Димити ощутила тревогу, хотя не могла сказать почему. Угроза– так только что сказала Селеста. Они подошли к обрыву, пляж находился далеко внизу. До него было футов шестьдесят. Димити остановилась, но Селеста сурово проговорила:

– Нет! Ближе. Я хочу посмотреть вниз. – Они направились к самой кромке и шли, пока не оказались всего в нескольких дюймах от нее. Дальше оставался один только ветер. Сильный спазм сжал горло Димити.

Они стояли бок о бок и смотрели вниз, на пляж, где несколько отдыхающих купались или сидели на берегу, а дети играли вокруг них. Селеста указала на темноволосую девочку, которая копалась в песке у самой воды:

– Посмотри туда! Почему бы ей не оказаться моей дочерью? Почему бы ей не быть моей Элоди, живой и здоровой, забавляющейся на этом пляже? – Она сделала долгий дрожащий вдох, а затем издала тихий стон. – Если бы только это было правдой. Если бы. Ах, разве не проще сделать всего один шаг вперед, Мици? Разве не проще вообще перестать жить? – Димити попробовала отойти от края, но Селеста не двигалась с места.

– Нет, Селеста.

– Тебя не посещают подобные мысли? Ты что, не ощущаешь никакой вины за то, что случилось? Ты счастлива и готова продолжать жить теперь, когда моей дочери больше нет? А мне кажется, что гораздо проще шагнуть с обрыва. Упасть и отправиться к ней. Куда проще. – Она смотрела на темноволосую девочку внизу с невероятным напряжением, раскрыв рот, и ее потерявшая здоровый оттенок кожа поблескивала на солнце.

– Пойдем отсюда, Селеста! У вас есть дочь!

– Делфина? – Селеста искоса взглянула на Димити. – Она, конечно, моя дочь, но разве могу я любить ее как прежде? Где взять для этого силы? Она не хотела ничего плохого, но принесла беду. Большую беду. И она никогда не нуждалась во мне так, как нуждалась Элоди. Она всегда больше любила Чарльза.

– Она любит вас, – сказала Димити, а затем внутренне ахнула, ибо что-то пронзило ее лишенную мыслей голову, как случалось всегда, когда она думала о Делфине. Боль оказалась такой сильной, что она покачнулась, опасно наклонившись в пустоту перед ними.

Селеста заметила эту произошедшую в ней перемену, и даже как будто улыбнулась Димити.

– Ты все поняла. Сама видишь, насколько это проще.

Димити действительно это почувствовала. Все долгие годы жизни выстроились перед ней вереницей, и она догадалась, что эта пустота станет теперь постоянной спутницей, потому что боль никогда не пройдет. То, что сделано, уже не изменишь. Ее сны теперь будут наполнены тьмой. И огромный яркий мир навсегда станет далекой, несбыточной мечтой. Единственной компанией останется общество презирающей ее Валентины. Чарльз, как и прежде, несвободен и, возможно, будет таковым до конца дней. Но именно мысль о нем ее спасла. Она вошла в кровь девушки как волшебное лекарство.

– Нет! Отпустите меня! – Она всем своим весом повисла на руке у Селесты, пытаясь вырваться, и, когда ей это удалось, плюхнулась на траву. Она сидела и смотрела.

Селеста по-прежнему стояла на самом краю обрыва. Та сила, с которой Димити вырвалась, заставила ее потерять равновесие. Селеста вскинула руки, словно крылья. Хрупкие и неокрепшие крылья, которые не смогут спасти ее, если она упадет. Она балансировала, ноги скользили к самому краю, земля осыпалась под ними, а когда она повернулась, чтобы взглянуть на Димити, ветер подхватил ее волосы, приподнял и закрыл ими лицо, точно темной завесой, завесой печали. «Ну и пропадай, если тебе так хочется», – подумала Димити. Она оставалась неподвижной и молча смотрела, вцепившись пальцами в траву и ощущая под собой ободряющую твердость земли. Ветер со всех сторон обдувал Селесту, искушая ее обещанием полета. Но затем ее широко раскрытые глаза остановились на Димити, в них появилось жесткое выражение, и женщина сделала шаг назад. Димити осознала, что смотрит на нее затаив дыхание. На этот раз Селеста улыбнулась скупой улыбкой, в которой не чувствовалось ни удовольствия, ни веселья.

– Ты права, Мици. У меня есть еще одна дочь. И у меня есть Чарльз. И моя жизнь еще не закончилась, хотя часть меня и желает свести с ней счеты. Но я остаюсь. Я должна остаться. – Эти слова походили на звук хлопнувшей двери, но мысли, теперь толпящиеся в голове Димити, и смятение чувств превратили девушку в плохо соображающую тугодумку. – Возможно, ты предпочитаешь, чтобы я умерла. Я это чувствую, когда на тебя гляжу. Но скоро это будет уже не важно. Здесь я не останусь. Это место похоже на открытую могилу. – Селеста стояла над Димити, но, казалось, не видела ее. Потом она поднесла руки к лицу и вдохнула. Странный, чужеземный жест. – Je veux l’air de désert, où le soleil peut allumer n’importe quelle ombre , – произнесла она так тихо, что почти все слова потерялись в шуме ветра, кроме одного, которое Димити расслышала хорошо. Désert. Пустыня. Это слово она знала. Димити еще долго не могла подняться на ноги, а когда наконец она это сделала, Селеста была уже на полпути к дому. Тонкая прямая фигурка, одиноко идущая вдаль без ее помощи.

Два дня спустя Димити шла через деревню, когда Чарльз вылетел из магазина и побежал прямо к ней. Он схватил ее за плечи и затряс – еще раньше, чем успел заговорить.

– Ты ее видела?

– Кого? Что случилось?

– Селесту, конечно, глупая девчонка! – Он снова ее тряхнул, на этот раз не так сильно. Он был в смятении, и его переполняли противоречивые чувства. Гнев, страх, разочарование, пренебрежение.

– Нет, я не видела ее с понедельника! Клянусь! – воскликнула Димити. Внезапно он отпустил ее и схватился за голову. Этот жест он теперь делал часто. – Селеста уехала? – спросила Димити.

– Не знаю… Понятия не имею, куда она подевалась. В понедельник была сама не своя… Вела себя так странно, когда я вернулся из города. Заявила, что ей нужно срочно уехать. Я сказал, что следует подождать несколько дней, окрепнуть… Но она возразила, что ждать не может. А я сказал… что ей придется. Теперь она исчезла, и я нигде не могу ее найти! Тебе она ни о чем не говорила? Например, о том, куда хочет поехать? – Димити вспомнила, как Селеста стояла на краю утеса с расставленными в стороны руками, с развевающимися волосами, готовая полететь, готовая упасть. Димити покачала головой, не решаясь заговорить, не доверяя своему голосу. Это место похоже на открытую могилу. – Мици! Ты меня слушаешь?

– «Это место похоже на открытую могилу». – Это было верно. Блэкноул оказался местом смерти. Ее дом стал местом, где ей предстояло умереть.

– Что?

– Это ее слова. Она сказала: «Это место похоже на открытую могилу».

Чарльз замер.

– Но… она не может вернуться в Лондон одна! Где она остановится? И вообще, как бы она добралась до станции? Она слишком слаба… С ней может случиться все, что угодно… Она еще не до конца поправилась. – Губы его были сухими и потрескавшимися. Димити хотелось провести по ним пальцами, а затем нежными поцелуями положить конец вопросам. В памяти снова встала картина того, как Селеста уходит с утеса без нее. Медленно, но решительно. Селеста была достаточно сильной для чего угодно. – А ты уверена, что она не сказала чего-нибудь еще? Покопайся в памяти. Может, найдется какая-нибудь подсказка относительно того, куда она направилась? Не упоминала ли она имен подруг в Лондоне или чего-то вроде этого?

Димити снова отрицательно покачала головой. Еще было слово, которое она поняла. Чарльзу бы оно пригодилось. Но она не станет ему помогать. Она даст Селесте фору, чтобы та использовала свой шанс исчезнуть. Пустыня. Тихое слово, полное страсти. Пустыня. Пусть уезжает.Она мысленно адресовала эти невысказанные слова Чарльзу . Пусть уезжает.

Чарльз долго молчал, когда они медленно шли к «Литтлкомбу».

– Она права, тебе так не кажется? – сказал он наконец. – Это место насыщено смертью. И я не могу… не могу… – Он замолчал, и рыдание сжало ему горло. – Это место… Оно теперь стало совсем другим, – пробормотал он себе под нос. – Неужели ты этого не чувствуешь? У меня такое впечатление, будто вместе с ней его покинуло все хорошее и доброе. И осталось только плохое и злое. Какое тяжкое чувство одиночества. Ты тоже его ощущаешь?

– Всегда, когда тебя здесь нет, – ответила Димити, но Чарльз, похоже, ее не слушал.

– Я думаю, что больше никогда не приеду сюда. Слишком много ужасных воспоминаний…

– Тогда мы уедем! Куда только пожелаешь… Я отправлюсь, куда ты захочешь, и мы сможем начать новую жизнь. Жизнь с чистого листа, в которой не будет ни призраков прошлого, ни смерти… – Димити подошла к нему ближе, взяла за руку, приложила к своему сердцу и пристально посмотрела в глаза. Но Чарльз убрал ладонь с ее груди. В его широко раскрытых глазах бушевала буря.

– О чем ты говоришь? – Он вдруг рассмеялся некрасивым, лающим смехом. – Не смеши меня. Неужели не понимаешь? Все пропало! Я конченый человек. Не могу работать, не могу спать с тех пор, как… умерла Элоди. Только темные, ужасные мысли. – Он резко мотнул головой, и его лицо исказилось. – Я скучаю. Боже, как я скучаю по ней. А теперь я еще потерял Селесту. Мою Селесту.

– Но… ты любишь меня! В Фесе ты… меня спас. Поцеловал. Я знаю, что ты меня любишь. Точно так же, как я люблю тебя! Я это знаю! – выкрикнула Димити.

– Довольно! Я тебя не люблю, Мици! Ну, может, любил раньше как друга и даже как дочь… Но это давно прошло. Теперь совсем другое дело. Сейчас я ни за что бы тебя не поцеловал. Я сожалею, но ты должна обо всем забыть как можно скорей. Ты меня слышишь?

Когда Димити заговорила, ее голос был тихим, как шепот, потому что от его жалящих, жестоких слов у нее перехватило дыхание.

– О чем ты говоришь? – Она покачала головой. – Я ничего не поняла.

– Ради всего святого, девочка, ты что, совершенно лишилась ума? Перестань забивать себе голову всякой ерундой! Неужели ты не можешь думать ни о ком, кроме самой себя, Мици?

– Я думаю только о тебе, – тупо сказала она. Она понимала, что во всем мире для нее существует лишь он один. Чарльз оставался единственным осязаемым существом во вселенной, тогда как все, что его окружало, превратилось в призрачное царство теней. – Лишь о тебе. – Она зажала в кулаках ткань его рубашки. Требовалось покрепче за него держаться, чтобы тоже не превратиться в ничто.

– Я не останусь здесь ни одной лишней секунды. Мне нужно найти Селесту. Этот мир гнилой, Мици. Гнилой и грязный. Я не могу его выносить! Если увидишь Селесту… Если она приедет сюда, когда меня здесь уже не будет, обращайся с ней поласковей, прошу тебя. Скажи ей, что я ее люблю, и… попроси ждать, пока я за ней не приеду. Она всегда может позвонить по телефону или послать письмо… Пожалуйста, сделай это для меня, Мици, ладно? Ты обещаешь присмотреть за ней, если она здесь объявится?

– Пожалуйста, не уезжай. Прошу, не оставляй меня, – попросила Димити.

– Не оставлять тебя? О чем ты говоришь? Все это не имеет никакого отношения к тебе.

– Но… я люблю тебя.

Чарльз посмотрел на нее странным взглядом, которого Димити прежде не знала. В нем читалось нечто похожее на гнев или даже на отвращение. Но в такое она не могла поверить и решила, что попросту не разгадала выражения его глаз. Он отвернулся от нее и зашагал к машине. Димити пошла за ним по пятам. Она уже взялась за ручку пассажирской двери, когда автомобиль так резко рванул вперед, что ее пальцы едва не оторвались и все ногти на них оказались сломаны. Из-под них засочилась кровь. Когда автомобиль исчез из виду, Димити опустила глаза и оглядела себя, проверяя, все ли в порядке, потому что ей казалось, будто сама жизнь вытекает из нее на каменистую дорожку.

Через неделю после того, как Чарльз отправился в Лондон на поиски Селесты, объявили войну, и перемещения людей были ограниченны. Весть об этом прокатилась по всей стране и дошла даже до Блэкноула, похожая на первое дуновение холодного зимнего ветра. Но ветер утих, и ничего особенного не произошло. Люди говорили, что если что-то и происходит, то очень далеко. Правда, вдоль всего побережья появились куполообразные железобетонные наблюдательные пункты. Странные корабли, ощетинившиеся пушками, сновали по проливу туда и сюда. Некоторые ребята из числа фермеров откликнулись на зов долга, отправились в Дорчестер и там записались в армию. Димити едва ли была в курсе этих событий. Девушка могла думать об одном только Чарльзе, о том, как он к ней вернется и она излечит его душевные раны своей любовью, напоит его ею и заставит понять, насколько кстати пришелся отъезд Селесты. Та служила бы живым напоминанием об ужасных вещах. Он ответит любовью на ее чувства, кошмар в конце концов закончится, и они соединятся. Как муж и жена. И больше не будет никаких перешептываний на их счет. Никаких слухов и сплетен. Они соединятся узами брака, которому теперь ничто не сможет помешать. Элоди, Делфина, Селеста – все окажется в прошлом. Осень выдалась холодной, и эта мысль стала единственным, что согревало Димити. Чарльз приедет и останется с ней. Он вернется.